|

Она вздрогнула и раскрыла глаза, сбрасывая с себя давящие оковы мертвого сна.

Ее руки страшно изнывали и будто горели, точно она вжималась ими в раскаленные угли.

Пытаясь понять причину боли, девушка приблизилась к тусклому светильнику и начала осматривать собственные ладони в полуживом желтом свете. Торопливо сдернула перчатку, зазвеневшую россыпью маленьких колокольчиков что были приделаны к швам.

Показавшаяся из-под ткани белесая кожа выглядела совершенно невредимой.

Все было в порядке.

Тогда, девушка устало закрыла глаза, пытаясь вспомнить что необычного могло произойти с ней совсем недавно. Но память сумела нащупать только лишь парочку ломких и ранящих образов. От них веяло монотонными днями в ожидании неизбежного конца. Невосполнимой пустотой внутри, будто кто-то наживую выдрал из нее судьбу.

Еще был страх. Истертое и порядком притупленное чувство, порожденное ползучим багровым бедствием что раскинулось по ту сторону крепостных стен.

Затем, вереница воспоминаний намертво погрязла в топи бессмысленных проповедей городских обывателей, постепенно переходящих в жужжание и повторяющийся тихий стук.

Это насекомые беспокойно роились возле светильника, мешая раздумьям.

Отчаянно бились в его замутненное стекло, норовя пролезть внутрь через тонкую трещину.

Те из них кому удавалось совершить намеченное наконец опадали и недвижимо замирали возле огонька многолапой бесформенной грудой. Будто это паломничество было их единственным возможным предназначением. Будто все ради чего они существовали заключалось в том, чтобы вынырнуть из теми и помчаться на манящий свет. Счастливо сгинуть в его равнодушных объятьях, примкнув к растущему вороху тел своих погибших сородичей.

Это казалось особенно странным, учитывая, что день в этих краях никогда не заканчивался. Здесь, на чердаке одинокой шутихи было мрачно, но там, за его тонкими стенами безраздельно властвовал вечный свет. В распоряжении заблудших насекомых был целый мир, или, по крайней мере то, что от него осталось. Но они все равно отчаянно льнули к этому бестолковому мерклому светильнику.

Фантомная боль в руках девушки постепенно ослабевала, и она вновь натянула на пальцы свою нарочито яркую лоскутную перчатку с весело позвякивающими колокольчиками.

Увлекаемая новым мнимым днем, неприкаянная шутиха вылезла из сводов затхлого чердака, принявшись привычно бродить по городским крышам. Как и всегда, она слушала чаяния своего скучного города, не особо надеясь на какие-то перемены и чудеса.

Но вот только на этот раз, вместо пустых речей и повторяющихся бессмысленных действий несуразных обывателей она различила вдруг нечто совершенно невообразимое.

||

Сегодня был тот самый роковой день, когда из недр замкового колодца незаметно для всех взрос предвестник. Фиолетовый всход толщиной с человеческую руку, чья змеящаяся плоть была усеяна слепыми очами, подернутыми пеленой.

Возникшее создание не делало ровным счетом ничего — лишь вяло подрагивало от беспокойного ветра и присутствовало. Но этого было достаточно для того, чтобы породить спутанные слухи и панику среди обывателей. Ибо раз колодезный предвестник явил себя, значит кто-то нарушил непреложный закон. Сделал что-то недопустимое. Или, быть может, просто помыслил об этом? Обыватели уже и сами вязли в липком шелке бесчисленных правил, но одно они знали точно — фиолетовое уродье не взрастает беспричинно. Особенно, в самом сердце последнего человеческого города. На самом подступе к чертогу осиянного князя, наделенного великим даром.

Когда тревожная весть дошла до правителя, тот самолично поспешил выйти на замковую площадь. Ступил в безмолвствующую толпу, понуро взиравшую на жуткий всход. По колышущемуся тельцу предвестника стекали разноцветные капли. Будто бесчисленные взоры столпившихся людей заставляли его медленно таять как ледяную фигурку.

— Вы его погубите. — Произнес князь сочувствующе. Пробравшись вперед, он повернулся к колодцу спиной, обращаясь к однотонной толпе. — Вам лучше разойтись. Теперь нам придется брать воду в другом месте.

— Но почему? — После долгого промедления ответил чей-то голос. Похоже, что вопрошатель долго решался на это.

— Потому что нам нельзя вмешиваться в происходящее. Мы возвращаемся, помните? — Печально пояснил князь, пытаясь укрыть собой колодезное порождение от слишком въедливых взглядов.

— Но это ведь предвестник чего-то плохого. Что если он возник из-за того, что произошло нечто непозволительное? — Голос толпы становился все более смелым. Все бездумней расплескивал в пространство ненужные слова и мысли. Упрямо проклевывал изнутри скорлупу негласных правил.

— Это неважно. — Чувствуя, как нагревается эфир от множащихся в чужих головах размышлений, князь прикрыл глаза. — Нам нельзя обратно. Мы не должны превращаться в тех, кем были вчера, понимаете?

— Но что, если кто-то специально вредит нам? — Спросил уже кто-то другой. Мысли начали вытекать из трещин чужих уст, сплетаясь в нараставший клекот. — Что, если все это из-за нее?

Все поняли, о ком шла речь. Обыватели сразу же вспомнили окаянную шутиху, чье мерзкое имя было скроено из ненужных созвучий.

Цэстъя.

— Почему ты не говоришь ей о том, что нам нельзя вмешиваться, возвращаться и превращаться? — Жуткой кляксой в воздухе повис еще один вопрос. — Что нельзя совершать все эти гнусные выходки? Все помнят, как она притащила те ядовитые сорняки с луга, из-за которых мы обожгли себе все руки. Или то чучело, которое она повесила над ратушей. Тебе ведь самому пришлось забираться и снимать его!

Князь опустил голову, не зная, что ответить. Ему было сложно продраться через все эти противоречия и казалось, что выхода попросту не было.

— Так он и говорит. — Вдруг, по площади разнесся насмешливый женский голос. Девушка в разноцветном наряде все это время сидела на крыше одного из зданий, по-детски свесив с края свои ноги. — Вот только я не способна понять, что он там бормочет. Жужжит себе как муха.

— Но он не муха. Он человек. Причем единственный кто знает, что нужно делать чтобы спастись от невежья. — Томно пробормотал безжизненный голос из толпы. — У него был особенный сон.

— Для меня вы все нескладные мухи и жучки. — Девушка наиграно отмахнулась. — Потерянные болваны, которые зациклились на своих ерундовых идейках. Вы так рветесь в неизвестность, где вас никто не ждет. Так норовите выжечь из своей головы все эти настырные картинки и мысли, не дающие вам уснуть. Так хотите стать наконец ничем. Все что угодно, лишь бы избавиться от искушения пойти по иному пути.

Цэстъя поднялась и самодовольно уперла руки себе в бока, презрительно глядя на толпу. Колокольчики на ее разноцветном наряде зазвенели, будто смеясь над прозвучавшей речью.

За спиной шутихи виднелись зубцы замковых стен. За ними же, простерлись те ничтожные владения что остались в распоряжении у погибающего человеческого рода. Город обступал крошечный луг, который практически сразу переходил в непреодолимую завесу что заволокла собой все от земли до неба. Это был клубящийся дымчатый вал, походивший на застывшую бурю цвета спекшейся крови. На разраставшуюся пиявку, затмевающую все сущее. На тлеющую горечь от несбывшихся мечтаний.

Это явление было наречено невежьем и с каждым новым мнимым днем оно подбиралось все ближе к последнему человеческому городу, суля ему неизбежную погибель. И хоть князь пытался странным образом переделать людей чтобы напасть их миновала, все его усилия были тщетными. Времени для такого было слишком мало, а несмышленые поданные все никак не хотели терять привычные швы и превращаться во что-то неуловимое.

Вскоре, площадь под натиском презрительных речей шутихи наконец опустела, и она осталась наедине с князем. Тот печально взирал на уже спустившуюся на землю девушку, будто пытаясь вспомнить особо искренние слова благодарности.

— Так что, у тебя будут догадки что случилось на самом деле? — Ухмыльнулась Цэстъя, после чего подошла к фиолетовому всходу и ударила его наотмашь ладонью.

— Это все Лягушонок. Он много дней ковырялся в колодце. Рассказывал мне о том, что там кто-то есть. Вытаскивал из вод стекляшки и уносил в самую глубь невежья. Говорил, что его ждет друг, которому очень больно. — Князь тяжело вздохнул и задумался, скрестив руки на груди. — Видимо он повредил что-то там, внизу. Задел какую-то жилку. Но я не мог его остановить, ведь он Лягушонок. Я могу влиять только на людей, а он вроде как нечто само собой разумеющееся.

— Честно говоря, ты и на людей не особо то можешь влиять. То, что ты затеял бессмысленно. Этот уход просто смехотворная глупость. Вы тратите время на увядание и смирение вместо того, чтобы бороться.

— Милая Цэстъя, податливость - это единственное верное решение. Когда невежье подступит к городу нас здесь уже не будет. Мы превратимся дымку и отражения. Станем наконец счастливыми.

— Можешь утешать себя сколько угодно. — Усмехнулась шутиха, после чего достала из кармана странную фигурку из белого воска. Протянула ее князю, но затем, нарочито уронила ее ему под ноги. — Вот, сделала на досуге.

— Что это? — Сказал князь, поднимая с земли поделку. Он рассматривал ее с хмурой задумчивостью, пытаясь понять смысл. Вещица напоминала груду истонченных человеческих тел, слепленных между собой в безобразное целое.

— Это людской клубок. Такая участь для твоего города кажется мне более удачной. — Шутиха тем временем бесцеремонно вжалась в колодезного предвестника и с силой потянула на себя, словно он был веревкой, которую требовалось проверить на прочность.

— Это ужасно. — Сказал князь и покачал головой. Он не знал куда деть этот мерзкий дар, поэтому просто держал его в опущенной руке, стараясь больше не смотреть на изгибы сплавленных конечностей. — Ты ненормальная.

Цэстъя сдавленно усмехнулась. Крепко обхватив руками и ногами фиолетовое нечто, она принялась как ни в чем не бывало спускаться вниз, в объятья злого мрака что был ей столь привычен.

— Как по мне ненормально то, что происходит с твоими подданными сейчас. — Напоследок усмехнулась девушка, после чего поспешила бесследно сгинуть в густой темени колодезной шахты.

— Ты что, правда собралась лезть туда? Что мне делать если ты не вернешься? — Лишь поспешил прокричать вслед князь. — Кто будет брать на себя вину за непредвиденное?

Но Цэстъя уже не слышала его.

|||

Здесь, среди всепоглощающей пустоты Цэстъя ощущала умиротворение. Спускаясь вниз по телу склизкого создания, она невольно подмечала странное желание того, чтобы это нисхождение длилось как можно дольше. Ведь тут она не чувствовала на себе шуршащих взоров невежественных обывателей. Не слышала глупых речей заблудшего князя. Не видела обреченного мира, лишенного всяческих чудес.

Там, наверху она чувствовала себя вредоносной болезнью, вторгшейся в чужое царство. Но здесь, наедине с неизвестностью ей было намного спокойней.

Еще, она думала о том, что за неведомый случай породил этот безмолвный зов, облекшийся в фиолетовую плоть. Размышляла о том зачем столь беззаветно последовала за ним, запрыгнув в эту бездну. Почему она была единственной в этом проклятом городе кому было интересно понять закономерности происходящего и отыскать спасение, не завязанное на принятии неизбежного...

Внизу виднелся тусклый свет, будто крошечные искры сновали среди водной глади. Но, они лишь предваряли путь к чему-то более грандиозному. Ведь опустившись в воду и миновав небольшой грот, шутиха вскоре оказалась в незнакомой пещере, пространство которой было заполнено стеклянными приспособлениями на манер зеркал или линз. Они формировали между собой сложные цепочки, усиливающие и рассеивающие пучки света. Прокладывали немыслимые и спутанные связи, обращенные в конечном итоге к чему-то что располагалось посредине этого подземного зала. Там, на стеклянном одре недвижимо лежала светловолосая девушка в белесом наряде. Глаза ее были закрыты, и, казалось, будто она спала.

Цэстъя подобралась поближе, увидев, что часть этого стеклянного механизма была испорчена. Несколько зеркал были разбиты и повернуты не так как нужно, из-за чего одна из сторон этого места была лишена освещения. Именно там, в темном углу и взросло подобно плесени фиолетовое нечто. Породило само себя среди бессветия и устремилось сквозь колодезную шахту наружу, будто желая увидеть остальной мир своими затуманенными очами.

Поняв закономерности, шутиха осторожно коснулась разбитых линз и повернула их таким образом чтобы слепящий свет вновь пал на затемненный угол. Бесформенная основа фиолетового создания, охватившая стену, зашипела и забурлила, явно не способная выжить вне привычного мрака.

Цэстъя напряглась и поджала губы. Резко оттолкнула линзу в сторону и вновь ввергла фиолетовое нечто в родную для него тьму. Но, держатель, обрамлявший стекляшку, совсем чуть-чуть толкнул соседний. За ним, последовало еще одно соприкосновение, затем еще и еще. Цепь разрушалась прямо на глазах, из-за чего практически весь свет в зале вскоре рассеялся.

Шутиха обеспокоенно оглянулась на лежащую среди стекла девушку, ведь та, кажется, начала ворочаться. Не желая причинить вреда спящей незнакомке, Цэстъя принялась неумело вертеть стекляшки, пытаясь вернуть все как было и постепенно она начала понимать, как все починить.

Но затем, в одном из искаженных отражений она увидела свое измученное лицо, обрамленное рыжими прядями что вырывались из-под шутовского колпака. Ненадолго замерла и перевела свой взор на убаюканную девушку, что снова погружалась в блаженный сон.

Цэстъя думала о том, что она будет делать после того, как все исправит.

Вернется обратно и будет смиренно ждать того часа, когда все закончится?

Упустит этот мерклый и странный шанс?

Сделает вид что не заметила этого плоторожденного зова?

Небрежный взмах рукой и линзы вновь сотряслись друг о друга, ввергая зал в объятья сумрака.

Дремлющая девушка на стеклянном ложе забилась в беспокойном порыве, а затем, голова ее резко поднялась. Взрос ее силуэт над россыпью осколков. Дрожащий, потерянный и такой же ломкий как обступавшие ее стекла.

— Эй, ты в порядке? — Спросила шутиха, осторожно подступив к незнакомке.

— Сколько.... Сколько времени прошло? — Растеряно ответила та, пытаясь разглядеть руки среди воцарившейся беспросветности. — Где моя мама?

Шутиха недоуменно глядела на светловолосую девушку. Она не знала ответа ни на один вопрос.

— Мне нужно... найти ее. — Продолжала пробудившаяся. — Мне нужно найти ее как можно скорей. Я должна ей все объяснить.

Незнакомка вскочила на ноги, не замечая, как под ней рассыпается осколками ее хрупкий стеклянный одр и как его обломки обволакивает вездесущая фиолетовая плесень. Отталкивая попадающиеся на ее пути линзы, она без оглядки устремилась прочь из зала, а за ней, покорным змеящимся полчищем потянулись проросшие в одночасье фиолетовые всходы. Объяв девушку, они принялись покорно возносить ее, стремительно увлекая на поверхность.

Цэстъя, недоумевающая и растерянная последовала за пробудившейся. Она продиралась сквозь вьющиеся отростки фиолетовой плоти точно они были бушующими валами. С трудом взбиралась по ним вверх по колодезной шахте, покуда наконец не выбралась наружу.

Там, наверху, незадачливые обыватели во главе с князем метались из стороны в стороны точно встревоженный рой. Фиолетовые отростки, вырвавшиеся из подземья, теперь походили на какое-то шевелящееся древо, внезапно проросшее посреди площади. Изломы этих бесчисленных побегов судорожно корчились на брусчатке и беспомощно тянулись за убегавшей светловолосой девушкой, точно она была единственной кто способен был подарить им утешение. Но она не обращала на них никакого внимания. Лишь безоглядно мчалась к давно позабытым вратам.

Туда, за пределы города, где мрело багрянцем и пульсировало своими пиявочными телесами зловещее невежье.

— Цэстъя? Что... происходит? — Вопросил напуганный творящимся хаосом князь.

Но шутиха уже не желала ничего слышать и отвечать.

Ведь на лице ее замерла широкая улыбка.

Она радостно мчалась вперед по судьбоносной тропе из фиолетовых всходов, совершенно не желая оглядываться назад.

||||

Человеческий город остался позади Цэстъи, больше не довлея над ней зубьями своих старых стен.

Впереди виднелось невежье. Непреодолимая преграда, чья поверхность так походила на гниющую мякоть, заволоченную туманом и рябью. На фоне этой завесы силуэт пробудившейся светловолосой казался ничтожным штришком. Но невзирая на это она подбиралась все ближе к этому смертоносному рубежу, а затем, к огромному удивлению шутихи, проделала в нем брешь и ступила внутрь.

Непринужденность этого действия ошарашила Цэстъю, поэтому она устремилась за девушкой еще рьяней. Но оказавшись у самой кромки невежья замерла. Внимательней осмотрела новоявленный проход в пугающее нечто, все никак не решаясь ступить в него.

Будто червячок прогрыз себе путь в яблоке.

Невежье пульсировало, заполняя окружающее пространство размеренным тихим гулом. На его мглистой поверхности, казалось, проплывали какие-то неясные, едва различимые образы. Угаданные среди зыби, они вызывали в душе шутихи очень странное чувство. Будто все увиденное на этой болезненной кожуре было ей знакомо. Причем настолько знакомо, словно оно когда-то происходило с ней. Но происходило совершенно иначе. Происходило в тех днях что еще даже не наступили.

Завороженная этим немыслимым чувством Цэстъя шагнула вперед в проделанный лаз, ощущая внутри себя все больше и больше чувств что доселе ей были неведомы.

Погружаясь все дальше, она понимала, что невежье было чем-то более сложным чем простое бедствие. Оно было чем-то, что было сотворено из обещания. Угадано в момент тоски и горечи. Навеяно пролитым сном. Невежье было слеплено из Цэстъи, но вместе с этим оно было сделано и из всех остальных кто прятался за городскими стенами. Каждый взгляд, каждая мысль и каждая простертая рука находили здесь свое искаженное отражение. Плененные образы повторяли себя несчетное множество раз, покуда, наконец не перемалывались и не истирались в эту багровую лимфу. Не становились бредовым бормотанием и прерванным шепотом.

Там, впереди, шутиха услышала полузнакомый голос. Еще несколько шагов по туманному чреву, и она оказалась посреди полости в виде крошечной полянки, усеянной красными одуванчиками. Цветы обнимали собой затерянный зеркальный осколок, в котором беззаботным оберегом переливался плененный солнечный зайчик.

— Пожалуйста... приведи меня к ней. — Молила светловолосая, обращаясь к чему-то в своих руках — Я должна найти ее.

— Эй ты. — Цэстъя окликнула девушку. — Не хочешь объясниться? Рассказать, что ты творишь и кто ты вообще такая?

Светловолосая медленно обернулась и посмотрела на шутиху своим настороженным взглядом. В руках пробудившейся был небольшой глазастый комок из уже знакомых фиолетовых всходов. Извиваясь, он безостановочно прорастал все новыми побегами что стремительно увеличивались в размерах и опадали на землю, расползаясь в разные стороны словно напуганные змеи.

— Меня... меня зовут Лигея. — Девушка вздохнула и опустила голову. — Я лишь хочу найти свою маму.

— Думаешь, что она может быть здесь? Среди ... этого? — Цэстъя указала пальцем на жуткое невежье, обступавшее их со всех сторон.

— Может. Здесь много чего может быть. — Ответила Лигея и показала фиолетовый клубочек что был в ее руках. — К тому же меня ведет мой компас. Мне нельзя потакать своему проклятию. Нельзя поддаваться любым его проявлениям. Но сейчас это все что у меня осталось.

— Позволь мне пойти с тобой. — Взволнованно сказала шутиха и приблизилась. — Дай мне помочь тебе. Вдруг это поможет и мне.

— Я сделаю лишь хуже. Я тебя отравлю. — Грустно проговорила светловолосая, осторожно подняв свой пустой взгляд. — Повлияю на тебя очень плохо. Неужели ты не видишь, что со мной не все нормально? Неужели ты не боишься меня?

— Я могу сказать то же самое и о себе. — Решительно произнесла Цэстъя. — Не боишься?

Компас в руках Лигеи вздрогнул и зашевелился. Исторг из своих сплетений дрожащий перст, указывающий нужное направление. Но его владелица сейчас была больше заинтересована смелой шутихой. Все украдкой глядела на нее, а затем, неуверенно кивнула, соглашаясь на помощь.

Следуя за компасом, они отправились дальше, в самые глубины багровой мякоти. Лигея прокладывала путь сквозь невежье, а Цэстъя, следующая за ней, осторожно всматривалась в поверхность расступающегося перед ней загадочного явления. В мерцании и переливах она точно в лихорадочном сне видела беспорядочные наваждения что уже будто когда-то свершались. И чем больше она всматривалась в них, разгадывая суть, тем теплей ей становилось внутри.

Озарение и блажь.

Омут обреченности, средь зыби которого воспряло нечто безупречное.

Невозможное светило, несущее измученному миру зарю из самых немыслимых цветов.

|||||

Багряная пульпа расступалась перед Лигеей, приоткрывая ей путь все в новые полости.

— Эй, не хочешь рассказать, что ты видишь на теле этой штуки? — Спросила шутиха свою спутницу и указала на невежье.

— Вижу? Разве... там что-то есть?

— Ну да. Словно глядишь в зеркало, которое все о тебе знает.

Лигея ненадолго остановилась и обстоятельно осмотрела окружающий ее багрянец

— Нет, совершенно ничего не вижу. Только холодный беспричинный страх внутри чувствую. Хочется бежать. Бежать настолько далеко насколько получится. У тебя разве не так?

— Не так. Я, напротив, ощущаю спокойствие. Будто вижу вещий сон о том, что мне удастся добиться желаемого. Что я найду отнятую у меня судьбу. Что докажу глупому городу собственную правоту.

— Это, наверное, хорошо.

— Как это может быть плохо? Я слишком долго искала чудо. И вот оно, прямо передо мной. Ведет меня вперед прямиком через небытие и нежизнь. Осталось лишь узнать к чему.

Лигея ничего не ответила и лишь только смущенно улыбнулась.

Довольно скоро перед двоицей предстал окутанное туманом озеро, вокруг которого чудом сохранилась какая-то зелень. Возле берега, из поверхности прозрачной воды выглядывали заросли рогоза, чьи тяжелые верхушки умиротворенно покачивались на слабом ветре.

В самом центре водоема виднелся маленький островок, на котором угадывались очертания чего-то большого и всклоченного. Затянутое маревом сердце этого места, к которому протянулась истонченная и ломкая тропа, напоминавшая трещину на зеркальной глади. Но тропа эта была проложена не из земной тверди или дерева. Путь этот был сотворен из уродливых вздутых шкур. Склизких большеротых тел, наряженных в изящные тканевые камзолы что были накрепко перевязаны между собой. Это были бездыханные тела абсолютно неотличимых созданий, так походивших своим обликом на снующего всюду Лягушонка про которого рассказывал князь.

Лигея тревожно взирала на эту омерзительную переправу, прекрасно понимая, что потребуется сделать дальше.

— Если боишься, можешь закрыть глаза, я проведу тебя. — Цэстъя взяла свою спутницу за руку и пристально взглянула в ее лицо, словно желая отсечь на подступах все ее страхи и сомнения.

— Все в порядке. Я должна справиться. — Ответила Лигея и вымученно улыбнулась. Не желая больше потакать сомнениям, она заставила себя ступить вперед. Оказаться на омерзительном и шатком мосту, качающимся и продавливающимся от каждого неосторожного шага.

Цэстъя последовала следом, все еще не выпуская чужой руки. И хоть миг, когда прогнившая плоть чавкала и проваливалась под ее ногами был не самым удачным для раздумий, она отстраненно оглядывала вполне себе настоящий млечный туман, за которым не было видно даже невежья. Было до невозможности странным осознавать, что его вездесущего присутствия здесь даже не ощущалось. Что невежья могло попросту не существовать и что все могло сложиться как-то иначе.

— Значит... из-под твоей кожи вечно лезут эти отростки? — Поинтересовалась Цэстъя. — Это то проклятие, о котором ты говорила?

— Разве этого недостаточно? — Грустно ответила Лигея.

— Не знаю. Могу лишь сказать, что мне это знакомо. — Шутиха хитро улыбнулась. — Из моего рта и рук тоже бесконечно прорастает всякое. Злые насмешки, жестокие проделки что обывателям кажутся недопустимыми. Я однажды заколотила двери в нескольких домах чтобы эти болваны пыхтели и пробирались внутрь через окна.

— Я бы хотела взглянуть на такое. — Казалось, что девушка сдавленно усмехнулась. — Но зачем ты все это делаешь?

— Смысл в том, что я ничего и не делаю. Я лишь не сдерживаю себя. Не пытаюсь замуровать себя в саркофаг. Но ты... ты ведь всеми силами противишься тому, что внутри тебя, верно?

Лигея хотела что-то ответить, но вдруг, внимание ее переключилось на явившее себя впереди нечто.

— Там что-то есть... — Произнесла Лигея и крепче сжала пальцы на чужой ладони.

Цэстъя устремила взор вперед. На пути их возник невысокий силуэт человекоподобного существа, ростом не больше метра. Похоже, что это был вполне себе живой Лягушонок, что словно дожидался пришествия двоицы. Шутиха ловко обошла Лигию и выступила вперед. Осмотрела проглядывающиеся среди тумана вышитые облачения на нескладном лягушачьем теле, белый парик и широкий зеленый рот. Неведомо зачем, он упрямо пытался придать себе людской облик.

— Что ты здесь делаешь, ничтожный человеческий выродок? — Бесцеремонно проговорил Лягушонок. — Вновь хотите все испортить?

— Вовсе нет, мы не хотим ничего такого. — Тревожно ответила Лигея. — Я лишь ищу свою маму.

— Здесь ее нет. — Недовольно проскворчал Лягушонок. — Уходите.

— Не уйдем. — Вмешалась Цэстъя. — Нам нужно посмотреть, что ты здесь прячешь. Я знаю, что ты таскал сюда осколки.

— Я не намерен отчитываться перед диссонирующими отродьями. — Озлобленно воскликнул Лягушонок. — Вы инородные и сломанные. Вы можете только все портить. Такие как вы не несете ничего кроме страданий для самих себя и окружающих. Вы будете до последнего коверкать все на своем пути, но ни за что не остановитесь. Ведь вам невдомек что вы желаете неисполнимого и недосягаемого. Не понимаете, что вам нужны вы.

— Довольно! Дай ей пройти. — Потребовала шутиха и сделала шаг вперед. — Пусть она убедится, что там действительно нет ее матери.

— Почему ради нее мы все должны обрекать себя на мучения? Такие как она выдрали солнце с неба ради своих прихотей. Заключили его в небрежных линиях и соцветиях, понятных всякому примитивному разумению. Оно и так почти сгинуло, что вы еще хотите сделать? Сколько вы будете нас увечить?

— Я прошу тебя в последний раз. Иначе ... — Цэстъя выпустила руку Лигеи и приблизилась к непоколебимо стоящему Лягушонку.

— Мне все равно на твои угрозы, глупое дитя. Я беспределен. Я вырос из тех законов, у которых вы находитесь в плену всю свою жалкую жизнь, а они выросли из меня. — Казалось, что создание усмехнулось, самодовольно оглядывая мост из своих же собственных трупов. — Но вы... вы прекрасно знаете о том, кто вы такие. Поэтому вы никогда не найдете себе места. Грязные, мелочные, порочные, тщедушные, неудавшиеся, нескладные, несовершенные, трижды проклятые, дважды ...

Но, хранитель мертвого моста не успел договорить. Цэстъя с остервенением накинулась на него и вжалась в лягушачью голову. Принялась душить и терзать толстую скользкую шею, пресекая всяческие попытки вырваться.

— Цэстъя, пожалуйста. — Взмолилась Лигея и вздрогнула. Она простерла руки в сторону шутихи, но так, казалось, совершенно не реагировала на ее слова.

С плеском в разные стороны разлетелись начищенные пуговицы с костюма Лягушонка. Потонул в воде слетевший белый парик. Беспомощное кваканье разносилось по безмолвной округе.

— Прошу тебя, не делай этого. — Она с горечью глядела в глаза Цэстъи, но не находила там ничего кроме колючей ненависти. Отчаянного блеска, раздирающего ее нутро изнутри.

И вот, маленькое тельце Лягушонка хрустнуло, и тот, издав последний хрип обмяк. Из шеи его хлынула кровь, и через секунду голова его уже отделилась от упавшего в пруд тела. Цэстъя несколько мгновений держала лягушачью голову в своих руках, после чего, швырнула ее вслед за париком.

— Идем. — Мрачно проронила окровавленная шутиха и зашагала вперед по безобразному мосту.

Некоторое время они шли молча. Но затем, когда до острова оставалось несколько шагов, Лигея все-таки решилась задать вопрос.

— Зачем ты так с ним? — Тихо спросила она.

— Я не умею иначе. — Холодно ответила шутиха.

— Это не страшно. — Девушка вздохнула. — Я научу тебя, если ты, конечно, хочешь этого. Ведь я знаю, что ты желаешь сделать как лучше.

Цэстъя наконец ступила на землю и повернулась к спутнице, протянув ей руку. Взгляд ее был печальным и отрешенным. Было сложно понять, что она сейчас чувствует.

Крошечный остров повстречал их бликами и полосами из солнечного света. Они исходили от неведомой сущности, лишенной всяческих привычных форм. Зрелище напоминало огромное, размером с крону дерева кострище, выложенное из сверкающих перьев. Они полыхали белесым огнем, порождая причудливые узоры и линии, сотканные из собственного сияния. Внутри, в самой сердцевине этого неестественного пламени что-то содрогалось, постоянно меняя собственный образ точно неуловимая тень на стене. Среди этой переменчивости Лигея видела то свору птиц, то сонм незнакомых человеческих лиц, то контуры давно сгинувших облаков.

— Мама? — Неуверенно спросила она, осторожно протянув руку к пламени, чьи всполохи будто в страхе отпрянули от нее.

— МАМА? — Искореженным эхом ответил белый огонь. — НЕТ.

— Нет? — Растеряно переспросила Лигея. — Тогда, где она?

— ОНА УШЛА. — Пламя начало каркать слова будто ворон. —ОНА УШЛА ДАВНО. ТЫ СЛОМАЛА ЕЕ.

— Но почему...? Что я сделала?

— ТЫ ТЕНЬ БЕЗ ИСТОЧНИКА. ТВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННО. ТЕБЯ ПРЕЗИРАЕТ СТРУКТУРА.

— Если я что-то испортила, то это было не специально...

— ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ТЕБЕ МАТЕРЬ ДОЛГО УВЕЧИЛА ЭТОТ МИР. ПЫТАЛАСЬ ПЕРЕДЕЛАТЬ ЕГО ПОД ТЕБЯ. НАДЛОМИЛА СТРОЙНЫЕ ЦИКЛЫ ПРОСТРАНСТВЕННЫХ ГРАНЕЙ. ОТНЯЛА У МЕНЯ ПРЕДМЕТНОСТЬ. СОДРАЛА С НЕБА И ПЛЕНИЛА ЗДЕСЬ ЧТОБЫ НОЧЬ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ НАСТУПАЛА. ЧТОБЫ ВРЕМЯ БЫЛО НЕДЕЛИМЫМ И ПРОЩАЛО ОШИБКИ.

— Я не хотела... — Вздохнула девушка и отвернулась. — Простите меня...

— Не слушай его. Это всего лишь очередной болван. — Произнесла Цэстъя и потянула на себя Лигею. — Мы найдем твою мать. Куда указывает компас?

— ЭТО ЛОЖЬ. ЕЕ МАТЬ ЗА ЗАВЕСОЙ ИЗ ДЫМКИ И ОТРАЖЕНИЙ. СРЕДИ КАСКАДА БЕЗУПРЕЧНЫХ СОЛНЦ.

Цэстъя вздрогнула и напряглась. Лицо ее исказилось от недовольства, а глава тревожно забегали по округе.

— Ты... что-то знаешь про это? — Спросила Лигея.

— Я уже слышала эти слова от нашего князя. — Небрежно произнесла шутиха. — Он этим одержим. Но это путь в никуда. Ты не понимаешь.

— Цэстъя, пожалуйста. Я должна найти свою маму. Я должна доказать ей что я на что-то способна! Она увидит, что я сделала для того, чтобы найти ее и поймет, что ошиблась! Мне нужен шанс. Шанс все исправить. Исправить все что я невольно испортила. Я справлюсь!

— Ты... ты ошибаешься... — Вздохнула Цэстъя и подавлено отвела взгляд.

— ВАМ ПРИДЕТСЯ ВЗЯТЬ МЕНЯ С СОБОЙ. — Затрещал трещоткой белый огонь. — У МЕНЯ ОСТАЛИСЬ СИЛЫ НА ЕЩЕ ОДНО ЧУДО.

— Конечно. — Лигея улыбнулась, протянув руки к пламени что так норовило от нее отстраниться. — Как мне это сделать?

— НЕТ. — Застрекотало Солнце. — ТВОЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ КО МНЕ НЕВОЗМОЖНО. ПУСТЬ ВОЗЬМЕТ ОНА.

Пламя взметнуло белые искры в сторону хмурой шутихи, призывая ее исполнить веление.

Та, недолго думая подобралась к беспокойным всполохам и смело погрузила свои руки прямиком в полымя. Скроенные из разноцветных лоскутов перчатки ее тут же вспыхнули и принялись стремительно тлеть. Следом за ними начала багроветь и лопаться девичья кожа. Но, казалось, что Цэстъя совершенно не ощущала боли. Ее лицо хранило маску отрешенности.

Пара мгновений и она вытащила из огня совсем крошечного птенца без перьев, умещавшегося в двух опаленных ладонях. Он глядел на мир своими белыми очами и беспомощно шевелил оголенными крыльями.

Кострище, в котором он плескался все это время мгновенно погасло, не оставляя после себя ничего кроме россыпи перьев, дюжины крошечных осколков и тускнеющих нитей, павших наземь.

Цэстъя кивнула Лигее, осторожно заворачивая беззащитное солнце в кусочек пестрой ткани что она оторвала от своего шутовского наряда.

Ведомые плоторожденным компасом, они возвращались обратно в княжеский замок.

||||||

Пробираясь обратно по багровому тоннелю, шутиха чувствовала нараставшую внутри себя тяжесть. Образы что густились вокруг нее удушливой дымкой становились все более тревожными и давящими. Казалось, что Цэстъя вновь была совершенно одна среди темени своего чердака. Бродила по крышам, а внизу, на улицах, не было совершенно никого над кем можно было бы подшутить. Из рук ее выскальзывала чужая рука. Рука кого-то, кто был обречен сгинуть в слепяще-ярком кошмаре.

Вздохнув, девушка опустила голову, взглянув на то создание что она несла в цветастом коконе.

— Эй, ты еще можешь говорить? — Шепотом спросила Цэстъя, обращаясь к белесому птенцу.

— да. — Пискнул он.

— Скажи мне что за красное нечто выдавливает нас из этого мира. Будто пространство вокруг сгнивает.

— нет подходящего слова чтобы охарактеризовать природу этого явления. — Журчал неспешно комок в руках шутихи. Она приблизила его к своему уху чтобы лучше понимать. — это проекция всего сбывшегося и несбывшегося. это время, превратившееся из стройного ручейка в застоявшееся озеро. это завтрашний день. это сложное зеркало. понять логику этого процесса проще, когда все случившееся сегментируется при помощи солнца. в этом ответвлении структуры все взаимосвязи были грубо нарушены, поэтому закономерности приобрели уже знакомую тебе болезненную форму.

— И что ты думаешь насчет Лигеи? У нее правда получится преодолеть все это?

— нет

— Это значит, что она останется здесь? У меня получится убедить ее поступить иначе?

— нет

— Тогда что? Я не понимаю.

— ты присвоишь себе ее чудо. вновь.

— Знаешь, от твоих объяснений становится лишь хуже.

Раздраженная девушка замотала птенца обратно в ткань. Остальную часть пути она прошла молча.

Город также безмолвствовал. Овеянный тенями и сожалениями он изменился. Улицы и дома были полностью оплетены уже погибшими колодезными всходами. Иссушенные и рассыпающиеся отростки теперь напоминали шелуху или листву, погребающую под собой каждый здешний камень. Здания утратили свои ровные очертания, становясь чем-то всколоченным и ощетинившимся. Будто теперь они были ненастоящими. Будто теперь они были небрежными поделками из праха и золы.

Обыватели недвижимо лежали на земле, будто их разбросала в разные стороны неведомая сила. В руках своих они сжимали вынесенные на поверхность осколки из подземелья. Глазами своими пытались уловить на серебристой глади хотя бы мерклый отголосок света. Но эти действия были напрасными — все стекляшки успели погаснуть.

Князь находился в таком же положении, как и его подданные. Валялся на площади, окутанный бурлящей фиолетовой плесенью точно теплым одеялом. Отчаянно вертел в руках стеклянный обломок, все силясь отыскать правильный угол наклона.

Становилось слишком темно. Бесконечный день подбирался к своему невозможному концу.

— Все это из-за меня. — С горечью произнесла Лигея, остановившись посреди площади.

Она медленно повернулась в сторону плетущейся позади шутихи. Та в свою очередь могла разглядеть произошедшие с ее спутницей перемены. Все яростней и неистовей из-под ее тонкой кожи начали вырваться всходы и опадать на землю, расползаясь в разные стороны. Силуэт девушки подрагивал и казалось, что роящиеся фиолетовые порождения вот-вот раздерут ее изнутри словно стенки переполненного улья. Было видно, как плоть и жилы под белесым платьем извивались и корчились. Среди их сплетения, там, где должно было находиться сердце Лигеи зарождалось слабое переменчивое свечение.

Оно было разноцветным и не таким как все другие в этом мире. Оно было завораживающим. Невозможно прекрасным.

— Это неважно. — Решительно ответила Цэстъя. В глазах ее яркими искрами отражалось новоявленное свечение. — Все они болваны. Пустышки.

— Что отличает тебя от них? — Печально спросила Лигея.

— Я хотя бы вижу твою красоту. Раз твоя мать не увидела ее в тебе, значит она ничем не лучше них. Почему ты не можешь просто забыть о ней?

— Не могу. Все и так зашло слишком далеко. Мне ведь нельзя потакать своему проклятию, помнишь?

Пестрый всполох, вырвавшийся из-под кожи Лигеи отразился мимолетным бликом в зеркальце что отчаянно сжимал князь. Вскрикнув, он испуганно выронил разразившуюся неправильным светом стекляшку, после чего попытался приподняться.

— Цэстъя? Это ты? — Проговорил князь, стряхивая с себя выцветшие мертвые всходы. — Что ты опять наделала с нашим городом? Неужели ты считаешь это смешным?

— Город вам больше не понадобится. — Ответила за нее Лигея. — Я уведу вас отсюда.

— Ты не станешь никого уводить. — Недовольно вмешалась Цэстъя. — Ты должна остаться здесь. То место за завесой из дымки и отражений не для такой как ты. Оно разобьет твое сердце.

— Или подарит нам шанс спастись от самих себя. Пожалуйста, Цэстъя. Доверься мне.

— Нет! — Истерично крикнула шутиха. — Я не нуждаюсь ни в каком спасении. И ты тоже не нуждаешься.

Нахмурившись, Лигея медленно расставила руки в стороны. Компас что был в ее ладонях вмиг осыпался расползающимися отростками. За спиной девушки же начало возникать себя что-то немыслимое. Вьющиеся всходы судорожно налезали друг на друга, сплетались и устремлялись все выше и выше, обрамляя собой округлую пустоту. Точку в пространстве, что словно была вывернута наизнанку. Прожог в реальности, ведущий к стройным сочетаниям запредельной структуры. Там, явили себя безупречные солнечные струнки, сотворенные из саморожденного света. Они отражались в белесых очах крошечного птенца, высунувшего голову из разноцветной колыбели шутихи. Структура приветствовала свое родное дитя пряным мерцаньем.

Городскую площадь начали заполнять длинные черные тени. Это воспрявшие обыватели принялись поспешно сплетаться в хаотичную людскую спираль и бесцельно кружиться по площади в безумном неостановимом круговороте. Они торжествовали, предвкушая сладостный миг освобождения.

— Позволь мне совершить хоть что-то хорошее в моей проклятой жизни. — Просила Лигея. Она протянула руку в сторону шутихи. Чтобы проложить заветный путь, ей недоставало лишь одного. — Помоги мне совершить наше чудо.

Прожог за спиной Лигеи гордо венчал ее подобно ореолу и тысячи обрамлявших его фиолетовых перстов неистово простерлись к новоявленной бреши, настырно указывая единственно возможный путь.

— Я не буду этого делать. — Злобно шипела Цэстъя — Я не буду покорно лететь на этот лживый свет как жалкая тля. Ради чего? От чего ты так стремишься сбежать?

Структура размеренно переливалась за спиной Лигеи.

Свет то блаженно ложился на ее лицо, прогоняя тень, то отступал, позволяя мраку явить себя вновь.

— От тебя.

Цэстъя отступила назад. Осколки старого светильника трескались под ее ногами.

— Почему все должно закончиться именно сейчас... — Пораженная горечью что кромсала ее изнутри она медленно опустилась на землю, глядя на силуэт безмолвной Лигеи, возвышающийся перед ней. — Этот день был самым счастливым в моей жизни...

Осколки в руках кружащих обывателей воспылали слепящими огнями, принимаясь искажать все вокруг себя. Перемолотые люди-тени истончались и неестественно растягивались, устремляясь своим обезображенным подобием человеческих тел к спасительному прожогу.

Цэстъя опустила свою голову вниз, обратив взор на птенца, обнятого разноцветной тканью. Ключ ведущий прочь из этого обреченного царства все еще был у нее.

— Пусть она останется. Сделай так чтобы она осталась. — Потребовала Цэстъя у белесого создания.

— естественность не может влиять на аберрацию. подобное направление невозможно. — Тихо проскрипел птенец.

— Тогда... повлияй на меня. Дай мне еще один шанс. — Сказала Цэстъя, ощущая как ручейки слез жгут ее щеки. Как стекают вниз, каплями падая на белесое тельце маленького солнца. — Если время здесь прощает ошибки, то я хочу, чтобы оно простило мои. Я хочу все исправить. Пожалуйста...

— это путь в никуда, проложенный из выдранных судеб. ты ступала по нему уже тысячи раз и ничего не менялось.

— Это мой путь к ней, и ты приведешь меня туда.

Создание медленно закрыло глаза, покорно утопая в самом себе. Въевшись мыслью в намеченный ориентир, оно уволокло за собой череду рассыпающихся картинок и небрежных чаяний, цепляющихся за разодранные нити измученной реальности.

Тем временем, лишенное своей единственной светоносной оси пространство вокруг стремительно развоплощалось и теряло естественную форму, тая подобно воску.

Цэстъя не отпускала своим взглядом тоскливые глаза Лигеи до самого последнего мига. Отчаянно пыталась удержать в памяти разноцветный и живой блеск самого безупречного для нее солнца, не ведая насколько тщетным было это намерение.

Ведь окружающее постоянство спешно растекалось таким знакомым пиявочным багрянцем, обреченное стать очередным полузнакомым воспоминанием, заживо похороненным среди тоскливой дымки и ряби.

\

Цэстъя вздрогнула и раскрыла глаза, сбрасывая с себя давящие оковы мертвого сна.

Перед ней тускло мерцал ее желтый светильник, едва разгоняя собой темь затхлого чердака.

Эти глупые насекомые... они все еще упрямо летели на его равнодушный свет.

Там, снаружи, все ближе подступало к человеческому городу невежье, застилая собой луг. Нависало густой тенью завтрашнего дня над стенами и обывателями, грозясь навеки погрести их под толщей всего несбывшегося, ошибочного и мнимого.

Но невзирая на это, сегодняшний день был особенным...

Ведь говорят, что из колодца на площади проросло что-то очень странное...