Старый лодочник опустил весло в воду, уводя лодку от берегового тумана. Близ растущие ивы меланхолично потянулись ветвями во след. Послушная, лодка тихо шла вперёд, шурша припорошившей озёрную гладь листвой, оставляя позади тёмную дорожку.

Лодочник был древним, как седые луны, старцем. Его единственный глаз, выступающий из морщин лба, словно ягода из пирога, многое повидал на своём веку. Старик помнил ещё те времена, когда молодые росточки превращались в могучие исполины, из досок которых впоследствии была сделана его лодка. Изо дня в день он ходил по озеру от одного берега к другому. И ни разу не подходил к одному и тому же. Казалось, прошло уже несколько вечностей, и ещё столько же было впереди. А она – луноликая девочка, укрытая серебряным плащом волос, водопадом струящихся по острым плечикам, худотелой фигурке до самых пят, она была лишь попутчицей: на одну короткую вечность.

Веста собирала запахи. Они сами пёстрыми лоскутами вплетались в волосы всякий раз, когда девочка ступала на берег. Она уходила в туман, а, возвращаясь, обнаруживала, что в волосах появлялась новая коса. Веста не помнила, что происходило по ту сторону тумана, но знала, что как только будет заплетена последняя коса – ей не за чем будет возвращаться.

Подобрав волосы, Веста усаживалась на нос лодки, чуть приподнятый от веса сидящего на корме грузного старика; глаз лодочника пытливо впивался в девочку, сердито щурился, будто упрекая в том, что вернулась. Но вопросов старик не задавал. Да она и не знала ответов.

Весту пугали туманы. Ей казалось, что, ступая на берег, она погружается в сон. Её реальностью была не суша, а покачивающаяся лодка, мрачный одноглазый старик и вода, казавшаяся самой твердью. Сизые клубы туч, редкие проблески лун были её родиной и приютом, колыбельной песнью. Порой, когда глаз лодочника застилала поволока, и старик начинал клевать носом, впадая в дрёму, Веста украдкой расплетала косы. Змеистые лоскутья запахов, освобождаясь, тотчас устремлялись прочь, обдавая девочку шлейфом неожиданных ароматов. Острые ноты перечной мяты, медовой росы и берёзовых рощ тонкими лентами струились над водой. Расплетая косы, Веста с улыбкой провожала запахи… и образы, которые те рождали в её голове. В мыслях она кружилась с ними посреди дубрав, прыгала через костёр и танцевала под звёздами.

А однажды запахи не ушли. Гарью встрепенулись под чуткими пальцами, заскользили вдруг серыми тенями, превращаясь в длинных червей с чёрными дырами вместо морд. Ринулись к Весте бездонными зевами, утробно завывая, будто ветер на пустыре. Резко отпрянув, девочка поскользнулась, чуть не упав на задремавшего старика. Тени хлынули к ней, но она успела увернуться и, выхватив из рук лодочника весло, стала размахивать им в воздухе, сжимая древко побелевшими пальцами. В высоте злобно сверкнул багровый глаз одной из лун. Юркие, черви увиливали от деревяшки, норовя цапнуть девчонку то сбоку, то за ноги, плечи. От неосторожных движений лодка стала раскачиваться, и девочка чуть было не полетела за борт, но цепкие руки лодочника вовремя ухватили неумёху за косы. Тени тотчас осели, понуро расползаясь, шипя беззубыми ртами.

– Ишь, чего удумала, – зло проворчал старик, сверля Весту глазом. – Косы расплетать. А кабы в воду упала? Кому тебя вытаскивать?

– Зачем мне в волосах это? – вздорно одернул его звонкий голосок Весты. Она сама удивилась новому звуку, потому что никогда раньше не говорила вслух, разве что шёпотом. – Не пойду больше в туман!

– Дрянная девчонка, – глаз лодочника потемнел. – Сколько мне тебя возить?  Хочешь вечность здесь ошиваться?

– А кабы и вечность, – ответила Веста в унисон старику.

Лодка подходила к зарослям середины озера. Здесь откуда-то с неба росли и ложились на плечи вод ветви плакучих ив, а меж листвы потерянно блуждали клочья тумана. Всякий раз, когда лодка выходила из зарослей, ей открывались новые берега.

– Зачем я здесь? – не унималась Веста. – Для чего хожу в туман? Почему ничего не помню?

– Смирись. Прими, как данность.

– А ты? Тоже смирился? Ходишь от берега к берегу, и ничего не знаешь.

Старик хмуро уставился на рукоять весла, ничего не отвечал.

“Вот снова… Сейчас замолчит и больше ничего не скажет,” – испуганно осознала Веста, поспешила засыпать его новыми вопросами, но те отзвучавшими нотами повисли в воздухе.

“Не скажет,” – утвердилась в мысли Веста.

Небо заволокло густой дымкой облаков. Они толпились, хмурились, будто спорили из-за места над озером, чтобы быть отражёнными в его безупречно зеркальной глади. А прибрежный туман опять приближался. Ещё десяток верных гребков, и нос лодки доверчиво уткнётся в илистый песок…

Веста вздрогнула. Как вздрагивала всякий раз, когда нужно было сходить на берег. Она боялась не того, что ждёт её по ту сторону тумана, но того, что снова ничего не вспомнит, и только по обрывкам запахов будет угадывать о сокрытых от взора мирах.

Кинув на лодочника колючий с упрёком взгляд, Веста снова покинула лодку.

А старик сидел и ждал. Вся его жизнь была ожиданием. Ожиданием берегов и Вест.

Вскоре тяжёлое веко опустилось, и старик уснул. Снился ему залитый солнцем зелёный луг, пыльные исхоженные тропинки, коричневые стопы, как бежал мальчишкой к дому, как ворвался в душный аромат акаций и, перемахнув через покосившийся забор палисадника, угодил в крапиву; как ел арбуз, как сок стекал по грязным щекам, голому животу и шортам. А потом его лодка снова мерно покачивалась, и он знал, что нужно просыпаться, но ему хотелось ещё немного порыбачить с соседскими мальчишками, снова обставить всех, отхватив самый большой улов. Лодочник не знал, его ли это сны, и из какой далёкой жизни они приходили, но ему нравилось думать, будто всё происходило с ним. Или произойдёт.

Веста взошла на лодку. Посыпались очередные вопросы.

– Скажи, зачем мы здесь? Для чего – ты? Сколько тебе ещё водить лодку?

Лодочник поморщился, отталкиваясь веслом от берега.

– Всем нам отведён свой срок.

Сколько ему ещё предстоит выслушать? И когда девчонка стала такой разговорчивой? Пора бы ей уйти.

Веста пожала плечиками, косы рассыпались по плечам. Почти все заплетены… Веста погрустнела. Что будет, когда все волосы сплетутся в косы? Она войдёт в туман, и сознание поглотит беспамятство? Явь растворится? Исчезнет?

Снова берег. И вот Веста сходит на сушу, вдруг видит, как белая дымка тумана тает, гаснет в радуге лун. Над Вестой вспыхивают алые, золотисто-пурпурные зарницы, затягиваясь во вбирающих краски косах цветными лентами. Веста идёт вперёд. Идёт, пока воздух под её ногами не оборачивается твёрдой плоскостью подоконника. Веста заглядывает в распахнутое окно и оказывается в небольшой комнатке, пахнущей солнцем и детством. Чьим-то детством. Склоняется над колыбелью маленького человечка, глядящего на серебристую деву распахнутыми глазёнками.

– Тише, тише, - слышит Веста свой шёпот. Она знает, что делать. Расплетает косы, и запахи вьются над нею, воссоздавая в воздухе сказочные миры, о которых Веста ничего не помнит. Перед глазами младенца возникают причудливые узоры неведомых ему образов. Они близки и далеки одновременно. Быть может, когда-нибудь он увидит эти миры своими глазами, но только тогда, когда срок отведённой ему земной жизни завершится. И тогда Веста вернётся к угрюмому лодочнику, который снова будет перевозить её от берега к берегу, чтобы та собирала сказки, а потом расплетала косы перед очередной колыбелью.

Веста улыбалась. Она впервые поймала лучик ещё одной реальности, о которой потом, быть может, даже не вспомнит.