Цикл: «В таверне Харроса». История вторая: «Жрецы Даурбы»

Харрос участливо улыбался, а голос был проникновенно задушевный, однако глаза оставались холодными, как ноябрьский ветер. Словно ощущая его дуновение, парнишка-писарь мелко дрожал и испуганно взирал на трактирщика.

— Но, господин Харрос…

— Не перебивай, паршивец, — хозяин отвесил мальчишке звонкую затрещину и ласково улыбнулся:

— Скажи мне, Паоло, тебя что, плохо кормят?

— Нет, господин…

— Ты надрываешься от непосильного труда?

— Нет…

— Может, я излишне требователен?

— Что вы, хозяин…

— Тогда почему ты платишь мне такой чёрной неблагодарностью? Разве ты не знаешь, что я назначен его светлостью, герцогом Касанегро, придворным библиотекарем? Его светлость доверяет мне и желает получать от меня красивые и аккуратно написанные свитки историй. А что делаешь ты? Ты вонзаешь нож в спину своему благодетелю. Разве я могу послать герцогу бумагу, испещрённую каракулями и кляксами? Скажи, Паоло, ты же не желаешь моей погибели? Ведь если меня снимут с этой должности, ты в тот же час окажешься на улице. И умрёшь от голода, мальчик, потому что ничего не умеешь делать, кроме как теребить гусиное перо. Впрочем, и это ты делаешь неважно. Может, мне стоит прямо сейчас выгнать тебя вон?

— Нет, хозяин! — писарь упал на колени и прижался мокрым от слёз лицом к ногам трактирщика. — Я исправлюсь!

— Эх… Моё доброе сердце меня погубит. Но ты наказан, Паоло, три дня будешь сидеть на хлебе и воде. А если я узнаю, что ты выпрашиваешь еду у служанок или постояльцев — высеку.

Харрос отчитывал парнишку на глазах у трактирных завсегдатаев. Те громко хохотали и отпускали солёные шуточки в адрес незадачливого писаря. Весьма довольный собой, трактирщик поднял указательный палец вверх, чтобы эффектно завершить словесную экзекуцию, но тут за Паоло вступилась сама судьба.

Дверь заведения широко распахнулась, и с улицы шагнул здоровяк, затянутый в лёгкие кожаные доспехи.

— Здесь наливают вино за байки?!

Трактирщик, раздосадованный, что его перебили, хотел ответить колкостью, но, взглянув на насмешливую физиономию, испещрённую шрамами, передумал. Заметил Харрос и широкий горский палаш, небрежно болтающийся на поясе незнакомца. Явно бывалый вояка, с такими шутить опасно.

Харрос изобразил на лице радушие.

— Совершенно верно, уважаемый. Если вам есть что рассказать, то горшок лучшего вина я немедленно принесу.

— Валяй! — обрадовался детина и плюхнулся за стол. — И пожрать чего-нибудь сообрази, а то у меня кишки с голодухи слиплись. Много у меня нет, но пара медяков в кошеле найдётся. Надеюсь, ты щедрый хозяин, не то что жирный мироед из городка Филироне. Я отрезал ему башку и бросил на корм свиньям!

Харрос выпучил глаза.

— Не про таверну «Гнедая лошадь» вы говорите? Там служит Микеле Шурилья.

— Служил! Точно! «Гнедая лошадь»! Шурилья, Мурилья — имени мерзавца я не помню. Короче, хозяин, пока я голоден — я зол! Неси жратву и выпивку! Буду пить и рассказывать, раз герцог завёл такие удивительные обычаи. А ты, паренёк, записывай, — обратился он к писарю. — Историй у меня много — его светлость будет доволен.

— Уже несу! — угодливо поклонился трактирщик и шмыгнул в подсобное помещение. Там он поманил пальцем служанку:

— Скорее беги к бургомистру, пусть пришлёт стражников. Скажи, у меня в трактире разбойник, убивший человека.

Когда Харрос вернулся назад, то заметил, что все присутствующие смотрят на незнакомца со страхом. А тот, ни на кого не обращая внимания, схватил кувшин с вином, сделал добрый глоток, крякнул от удовольствия, подцепил пальцами кусок жареного мяса и с набитым ртом заговорил:

— Жовут меня Ферлучо Шамарини.

– Как? – не понял трактирщик.

Незнакомец проглотил мясо и пояснил:

– Берлучо Самарини. Пропитание я себе добываю клинком и кинжалом. Только не надо думать, что я из лихих людей. Я, напротив, правосудие человеческое и божие. Вылавливаю и доставляю на суд герцога всяких озорников и душегубов. Вот и в тот раз получил заказ, изловить головореза Себастьяна «Длинного». Вы, верно, слышали о нём. Банду его накрыли, а самому ему удалось уйти. Награду за голову назначили большую, а я не из тех, кто отказывается от хороших денег.

Лицо трактирщика просветлело, а рука, уже тянувшаяся к засапожному ножу, сама собой вернулась на стойку.

— Кто из верных слуг нашего герцога не слышал о храбреце Самарини?! Говорят, вы в одиночку разделались с бандой из дюжины дикарей-людоедов, чей корабль пригнала буря к Пенному берегу!

— На самом деле, их было лишь семеро, — подмигнул горец. — Но и эти семеро дрались как сотня чертей. Я схитрил, взял их на живца. — Он вновь подмигнул, теперь уже юному писарю, чьи округлившиеся глаза блестели, как капитанские пуговицы. — А ты пиши, парень, каждое моё словечко записывай! — Паоло испуганно заморгал и, уткнувшись в свиток, заскрипел пером.

— Подобная скромность делает вам честь…

— Брось ты, трактирщик, выкать! — Берлучо облизнул большой палец и снова отхлебнул из кувшина. — Я простой человек, не из тех благородных, что выводят на балах вензеля ногами. И говорю я просто, без затей.

— Как скажешь, друг мой! — мгновенно подхватил Харрос. Он хотел протянуть время. Похвальбы чужака лучше выслушивать в присутствии стражи. — Но, всё же, что случилось с почтенным Микеле?

— Ну вот, — в голосе горца сквозило огорчение. — А я-то думал, здесь хотят послушать про людоедов…

— Хотим! Про людоедов хотим! Рассказывай про людоедов! — раздались со всех сторон нетерпеливые возгласы.

Берлучо удовлетворённо огляделся и ухватил рукой очередной кусок жареного мяса.

— А если ты, трактирщик, будешь мне надоедать этим своим почтенным Микеле, то, боюсь, в следующем трактире меня будут спрашивать: «А что же случилось с почтенным…» — как тебя?

— Харрос. Харрос меня зовут, — услужливо подсказал трактирщик.

— Ну да, с почтенным Харросом, — закончил свою кровожадную тираду Берлучо.

— Эдак ты у нас всех трактирщиков переведёшь, куда будем ходить байки слушать? — раздался голос из тёмного угла трактира.

Берлучо повернул голову на звук. Насмешливый голос принадлежал человеку, одетому в подозрительные лохмотья. На голове у него было что-то среднее между шапкой и колпаком, настолько заношенное, что напоминало перезревший гриб. Оборванец сидел ссутулившись, но эта поза не могла скрыть его высокого роста и физической мощи.

— Да ладно, пошутил я, — насмешливо ответил Берлучо и снова повернулся к куску мяса, который он держал перед собой. — Не трогал я этого, как его, Микеле. А сейчас — про людоедов. — И впился мощными желтоватыми зубами в мясо, которое от ужаса и боли немедленно истекло соком и жиром прямо в голодную пасть охотника за головами.

 

— Эло выло так. Ол я по шледу одноо хровожадного егодяя, жа хоторого выла нажначена ижрядная нахрада, — Берлучо дожевал откушенный кусок, проглотил и запил глотком вина. — И как раз в тех местах оказался, на Пенном берегу. Еду себе по лесной дороге, на солнышко щурюсь, птичек слушаю — красота!

И вдруг на дорогу из леса выбегает девушка, прямо чуть не под копыта моего коня. Руки ко мне простирает в мольбе, кричит: «Сеньор, помогите, помогите!».

Осадил я коня, а она подбежала и за стремя ухватилась, смотрит на меня снизу вверх. Красотка писаная, вся в слезах, волосы, чёрные, как вороново крыло, растрепались, румянец и горе на лице.

— Сеньор, злые дикари схватили моего брата и утащили туда, к берегу. Помогите, ради всего святого, спасите его! — умоляет, и смотрит на меня, как на господа бога нашего.

Тут кольнуло у меня в груди, как будто копьё вражеское доспех пробило и до самого сердца достало, и понял я, что готов всех дикарей на свете истребить, чтобы только она на меня посмотрела благодарно, улыбнулась и сказала: «Спасибо, сеньор, век не забуду вашей доброты».

— Не волнуйтесь, — говорю я красотке, — я вам помогу. Дом ваш далеко отсюда?

— Здесь недалеко, в деревне, — в глазах девушки появилась надежда.

— Бегите, сеньорита, поднимайте народ, пусть на помощь спешат, — говорю я красотке.

— Сеньор, вы можете проехать прямо здесь, через лес, тут недалеко до берега, — девушка махнула рукой, показывая направление.

Отпустила она моё стремя и отошла на несколько шагов в сторону, а я ударил лошадь по бокам и понёсся галопом в сторону берега, прямо через лес, куда указала красотка. Лес становился всё реже и реже, и вскоре вместо земли под копытами коня захрустел песок.

Лошадь начала слегка вязнуть в этом песке, и только теперь до меня дошло, как опрометчиво я поступил. Ринулся чёрт-те куда сломя голову, ничего толком не разузнав, ни сколько этих дикарей, ни как вооружены. Еду я по песчаному пляжу, и какие-то смутные сомнения мне в голову просачиваться начали. Ну, совсем это на меня не похоже. Чтобы такой профессионал, как я, вот так кинулся в такую авантюру, без разведки, без плана, как мечтающий о геройских подвигах юнец-придурок… Еду и сам себя укоряю. И вдруг вижу, впереди голова в песке торчит. Кляп во рту, а вокруг, куда ни глянь, — ни души. Ну, что же делать, взялся за дело — надо до конца доводить.

И мыслей у меня не было, что это была засада. Вроде и спрятаться никто поблизости не мог — песок кругом. В общем, обставили меня разбойнички-людоеды по всем статьям, обхитрили как новобранца желторотого. Оказалось, один из них в песке был спрятан, дышал через соломинку. Как только я слез с лошади, тот выскочил из песка, как чёрт из табакерки, и дротик в меня метнул, я от неожиданности даже попытки увернуться не сделал. Дротик меня чуть царапнул по руке, да вот беда, наконечник какой-то отравой был намазан, так что я как стоял, так и упал без памяти прямо на песок. Очнулся — руки-ноги связаны, а передо мной голова из песка торчит и смотрит на меня угрюмо.

— Здорово, голова! — говорю. — Давно ты здесь? Сестрёнка твоя за тебя хлопотала, вот я и прискакал тебя спасать, как последний дурачок. Теперь кто бы меня самого спас…

А тот только мычит в ответ да головой то машет из стороны в сторону, то кивает. Вот и пойми его, что хочет сказать?

— Что? Сестра есть у тебя? — а тот отрицательно мотает головой и замолкает.

— Так, может, ты с девушкой своей по окрестностям шлялся, и тебя дикари схватили? — спрашиваю. Нет, опять не то.

— Понял, — говорю, — ты на дороге девушку встретил, красавицу расписную, она тебя попросила её брата от дикарей спасти.

— Ууу-у, — он опять мычит, как корова, глаза пучит, а головой кивает.

— Да я и сам думаю, какой ты брат. Девка та высокая, черноволосая, носик прямой, глаза карие, губки бантиком. А у тебя нос картошкой, да вдобавок рыжий ты, как запечный таракан.

— Слушай, — говорю, — ладно, раз попали в переплёт, давай как-то выпутываться. Ты мне кивни столько раз, сколько дикарей видел.

Начала рыжая голова кивать, да не успела всех дикарей сосчитать. Подошёл к нам один из людоедов. Зыркнул злобно, да как даст голой пяткой промеж ног. У меня от боли аж дыхание в зобу спёрло, а из глаз слёзы брызнули. Начал я его на всех мне известных языках костерить, только он слушать не стал. Выудил откуда-то из набедренной повязки грязную тряпицу и в рот мне засунул. И такая она вонючая была, эта тряпица, что я чуть было не околел на месте.

А разбойники тем временем засобирались. Я их язык немного разумею, ибо в своё время в экспедиционном рейде под знамёнами самого герцога участвовал. Тогда мы здорово вломили этим берганийским дикарям. Да, видать, они опять расплодились, голозадые.

Вождь мой палаш себе прибрал и словно дубиной машет, а на морде довольство. Известное дело, даже такой первобытный дурень понимает — вещь ценная. Перевязь с клинком на себя повесил и командует: «Уходим!».

Выкопали они недомерка и обоих нас в лодку поволокли. Плохо дело, думаю, привезут в своё стойбище и там зажарят на костре. Представил, как меня на вертеле крутят, и ужаснулся. Обидно было осознавать, что меня, известного вояку, не на поле брани сразят, не в буйстве лихой и бесшабашной сечи, а сожрут примитивные тупые туземцы. Будут мои косточки обсасывать и рыгать от обжорства. И такая тоска меня взяла…

— Складно баешь, добрый человек! — хмыкнул голодранец в странном головном уборе. — Ой, как складно! Мне уж не терпится послушать о том, как тебя поджарили и съели. Во всех подробностях!

В зале послышались сдержанные хохотки. Харрос окинул взглядом гостей и сделал себе заметку: «Этот горец не так прост, он пугает и веселит не хуже заправского жонглёра с ярмарки!»

— А и верно, как это меня поджаривали и жрали? — здоровяк снова облизнул пальцы и почесал затылок. — Эй, трактирщик, прикажи подать мне ещё кувшин вина! В такие вечера, да с такой славной компанией, я предпочитаю «Чёрную башню»!

— И нам, и нам, и нам… — на стойке зазвенели монеты, и Харрос с удовлетворением отметил, что сегодняшний вечер оказался весьма доходным. Лучшее вино герцогства стоило дорого. Ай да горец! И закуски сколько взяли, просто именины сердца! Уж не стоит ли нанимать, хотя бы изредка, бродячих актёров, которые будут изображать подобных героев и веселить честных выпивох?! Стоит подумать…

— Здоровье его светлости! — горец поднял кружку и гаркнул так, что вскочили все посетители трактира. Даже странный босяк заломил назад свою варварскую шапку и в два глотка осушил кубок.

— Ну, а теперь слушайте, как меня не сожрали, — Берлучо утёр пот со лба и потянулся. — А ты, вьюнош грамотный, отложи своё перо! Слышь, трактирщик, дай поесть мальчонке!

— Благодарю, сеньор… — голос мальчишки был похож на чириканье воробья.

— Да не сеньор я! — здоровенная ладонь горца шарахнула по столу. — Ешь, не стесняйся! Мозги подкармливать надобно!

Мальчишка приступил к сражению с бобами и мясом, а Берлучо встал из-за стола и, подойдя к Харросу, прошептал: — Это не для записи!

— Так вот, — продолжил он уже для всех посетителей. — Большинство из вас — жители городские. О настоящем колдовстве вы ничего не знаете. А у нас, в горах, жизнь идёт иначе. Даже мальчишка, пасущий стадо, должен понимать в ворожбе. Ну, змей там отогнать, шакалов пугнуть. И девчоночка не выйдет собирать целебные травы, не произнеся правильных слов. Я, когда понял, что связан, сразу на четыре стороны света подул. А потом и слова правильные стал нашёптывать. И недомерку тому, рыжему, велел за мной повторять. Тихонечко, шепотком аккуратным.

— Что за слова? Повторить-то их сможешь?! — оборванец в углу явно нарывался на ссору, но Берлучо лишь добродушно улыбнулся.

— Конечно, ведь колдовская песнь была пропета и дело сделано. Сейчас же это лишь слова, слова, слова… — И он заговорил странным речитативом:

 

Гнетёт жара, гудят ветра,

И голод с жаждой каждый день.

А мне плевать на всё и вся,

А я сейчас плету кистень!

 

Работы нет, и душит долг,

Саднит осколок, что ни день,

Удачи будущей залог —

Отлично сделанный кистень.

 

Больших дорог на свете тьма,

А дураков — поболе есть,

И значит, мы найдём еду!

Плету кистень, плету кистень...

 

Настанет час — кусок свинца

Полоски кожи оплетут,

Тогда присвистнет, запоёт,

В моей руке чудесный кнут.

 

И вот тогда я засмеюсь,

Тогда пойму, зачем здесь жил,

«Оковы тяжкие падут...», а впрочем,

Разве это — «жил»?!

 

Декламируя свою колдовскую песнь, горец начал делать какие-то чудные ритмичные движения, закатил глаза наверх. Вот он уже исполняет какой-то шаманский танец, и все посетители трактира, как заворожённые, вторят ему, раскачиваются в ритме речитатива, в глазах появляется выражение отстранённости от всего земного. Только три человека не поддались колдовской магии заклинания: Харрос, лицо которого выражало напряжённую работу мысли, оборванец в грибовидной шапке, который вёл себя так, как будто его всё это не касалось, и писарь Паоло, который за обе щёки уплетал нежданно свалившееся с неба угощение.

Никто и не заметил, как отворилась входная дверь и в трактир вошёл новый посетитель. Это был крепкий мужчина, ростом и комплекцией похожий на Берлучо. На нём не было доспехов, а из оружия только кинжал на поясе. Чёрные курчавые волосы, правильные черты лица, здоровый цвет которого свидетельствовал о том, что его владелец много времени проводит на свежем воздухе и не увлекается неумеренным потреблением горячительных напитков. Спокойный и уверенный взгляд выдавал сильного, видавшего виды человека.

Окинув взглядом картину шаманских плясок, незнакомец неодобрительно покачал головой и спокойно, с кошачьей грацией, направился к трактирному заклинателю. Подойдя к вошедшему в раж грозному Берлучо, он весьма неуважительно взял его за ворот и ещё более неуважительно потряс, как тряпичную куклу. Пляска святого Витта немедленно прекратилась, и колдовские чары начали спадать с посетителей трактира. В воздухе повисло ожидание зрелища суровой расправы, которая, очевидно, ждала наглеца.

Однако произошло нечто совершенно иное. Доблестный Берлучо как-то сразу съёжился, сдулся, и на его лице появилось заискивающее выражение.

— Ты чего же творишь, придурок! — ласково обратился к Берлучо незнакомец. — А ну, снимай доспех и палаш. Вот ведь что удумал. Если бы ты не был блаженным, я бы тебя так отделал, что тебя даже черти в ад бы не приняли.

Берлучо покорно отвязал палаш и начал снимать доспех.

— Кто вы, уважаемый сеньор? — с любопытством спросил Харрос.

— Я Берлучо Самарини, проездом в вашем городишке, — спокойно ответил незнакомец. — А этот дурень полусумасшедший прислуживает на постоялом дворе, где я остановился. А ловок, бестия, утащил мой палаш и доспех и, как вижу, развлекает почтенную публику за выпивку и угощение. Его счастье, что хозяин постоялого двора, мой давний знакомый, умолял его простить и не наказывать. Это племянник его, недавно из деревни приехал. Блаженный он, а вот дар артистический у него от бога. Наверно, мной представлялся, я угадал?

— Да, так и было. И мы ему поверили, — с сожалением констатировал Харрос. — Давно меня никто так не обводил вокруг пальца. Рассказывал тут байку о том, как он — то есть вы, сеньор Берлучо — дикарей-людоедов на живца ловили. Правда, у него получилось так, что это они его на живца поймали, дикари то есть.

И Харрос, пока настоящий Берлучо надевал доспех и прилаживал палаш, рассказал вкратце, что наплёл самозванец. Тут Берлучо потерял всё своё спокойствие и принялся хохотать, как одержимый. Вдоволь насмеявшись, он, вытирая слёзы, обратился к Харросу:

— Да, вот это мастер, вот это наврал! Это он три мои байки в одну кучу свалил, всё поперепутал. А вы, выходит, слушали, раскрыв рты? Ну, артист. Даже сердиться не хочется, так насмешил! Принеси-ка мне, любезный, кувшин вина. А то всю глотку пересушил, пока хохотал.

— Принесу, принесу, да самого лучшего, сеньор Берлучо. И бесплатно. Только вы уж расскажите, как дело-то на самом деле было, с дикарями-людоедами.

— Да, видно придётся, расскажу. Секрета тут нет никакого, дело-то давнишнее, — охотно согласился Берлучо, принимая от Харроса кувшин с вином. Сделав изрядный глоток, охотник за головами поставил кувшин на стойку трактира, повернулся лицом к публике и начал свой рассказ.

 

Корабль дикарей-людоедов налетел на камни на Пенном берегу. А девушка с братом — знаем мы этих братьев, которые с сёстрами по безлюдным местам прогуливаются — поблизости проходили, по дорожке лесной. Вышли они из леса на берег песчаный, тут брата и схватили дикари, которые неподалёку в кустах прятались. А девушка кинулась обратно в лес, выбежала на дорогу, а тут как раз я проезжал.

Рассказала мне девушка эту историю, и я призадумался. С одной стороны, дался мне этот брат, жизнью из-за его глупости рисковать. Да и торопился я по делам. А с другой стороны, жаль было прелестницу, уж так она меня упрашивала помочь. Ещё немного подумав, я всё же решил, что здесь что-то нечисто, как-то всё уж больно на выдумку похоже, и решил ехать дальше. Но чем дальше я отъезжал от безутешной красотки, тем сильнее что-то в моей душе сжималось и требовало вернуться. Я развернул лошадь и вернулся к девушке, жаль мне её стало.

— Хорошо, я помогу. Давай руку.

Усадил её на лошадь, позади себя. — Ну, показывай куда ехать. Да, и сколько дикарей ты видела?

— Туда, через лес, так быстрее, — сказала она. Я ударил лошадь по бокам, и мы двинулись лёгкой рысью, благо лес был чистый, без подлеска.

— Дикарей? — она немного задумалась, то ли вспоминая, то ли выдумывая, но всё же сказала. — Где-то четырёх, но может больше, нет, наверно, семь — я плохо рассмотрела, они набросились на брата, а я убежала. — Голос её задрожал, как будто она заплакать собиралась.

— Не плачь, мы спасём твоего брата, — промолвил я, стараясь успокоить красотку. Правда, впору было бы меня самого успокоить, я пока не представлял, как я смогу с толпой дикарей справиться. Был бы со мной верный двустрельный арбалет — вмиг бы проблему решил. Только я его не захватил, тяжёлый он и громоздкий. Вам блаженный правду сказал: Себастьяна я тогда преследовал. А он не зря «Длинным» прозывался. Ноги у него будь здоров, что у зайца, бегает не хуже королевских скороходов. Да и наверняка к тому времени и лошадку уже заимел. Так что он меня на полдня с гаком опережал…

— А как бы ты с одним арбалетом с семерыми справился? — подал голос оборванец в дурацкой шапке. — Пусть и двустрельным?

Берлучо прищурился, разглядывая наглеца. Растянул губы в зловещей улыбке:

— А как я восемь головорезов Просперо «Гнилого» упокоил? Похожая ситуация была. Они с товаром бежать собрались, лодку грузили. Тут я на высоком утёсе и прилёг. Одного за другим и перещёлкал, как куропаток.

— Из арбалета? — рассмеялся оборванец.

— Из арбалета, — кивнул Самарини.

— А они, значит, стояли и ждали, пока ты их расстреляешь, одного за другим?

— Зачем? Они бегали по берегу и орали. Которые поумнее — отплыть попытались. Последних двух в лодке и убил.

— У тебя, видать, волшебный арбалет! — громко расхохотался оборванец, — пока бы ты повторно пружину накручивал, все разбойники успели бы сбежать!

Берлучо неторопливо выпил кружку вина, оторвал кусок от мяса, которым трапезничал блаженный, с удовольствием сунул в рот и подмигнул мальчишке-писарю. Затем пристально посмотрел в глаза босяка:

— Тебе, мил человек, он точно показался бы волшебным, ибо пружина в нём не ножная, а ручная, и взводится одним движением руки. Дольше стрелы в желоба укладывать. За две минуты со всеми татями и управился.

В трактире наступила тишина. Даже оборванец молчал, хотя на лице его явственно читалось недоверие. Наконец, он не выдержал:

— У предыдущего рассказчика история даже больше походила на правду. Где же такое чудо делают?

— В Кхитае, — усмехнулся Самарини. — Слыхал про такую страну? Люди там жёлтые и узкоглазые, зато мастера отменные. И стоит такая игрушка, как жеребец чистых кровей. Я за него большую цену дал, но не жалею. Так что, рассказывать дальше или будем мой арбалет обсуждать? — громко спросил Берлучо.

— Рассказывай! — послышались крики.

— Не тяни! Что дальше с людоедами?!

— Ну, так вот, — продолжил наёмник, — ситуация похожая. Потому и пожалел я, что арбалет не прихватил. Подполз я ближе к дикарям, на утёсе между кустиков затаился и наблюдаю. Берганийцы мореходы отменные. Корабль потеряли, зато сноровисто плот мастерят. Уже и мачту с парусом приспособили. Ещё немного — и уйдут. Шестеро их было. Матёрые зверюги, мускулистые, все в татуировках. А седьмой — пленник. Так выходило. Только этот седьмой не понравился мне. Одет в чёрный балахон, на голове капюшон, а поза расслабленная. Сидит на камешке и чётки перебирает. Странно, думаю. Не связан. Или дикари совсем не боятся, что убежать попытается. Не похоже это на предусмотрительных морских разбойников. Пока я над этой загадкой голову ломал, сзади шорох раздался. Оглядываюсь, а это девчонка ко мне ползёт.

— Куда?! — шепчу ей, — я же тебе сказал в лесу ждать!

— Мне страшно, — говорит, и смотрит жалобно.

Гнать поздно. Спрашиваю:

— Этот в чёрном, твой брат?

— Нет, — отвечает, — не брат.

Я берег внимательно оглядываю — никого больше нет.

— Кто же это тогда? — удивляюсь. И вдруг слышу её ответ:

— Это твоя смерть, дурак!

И в следующий миг ощущаю жгучую боль в бедре. Оборачиваюсь к девице и вижу, какое у неё злое лицо. Захохотала она и показывает мне какую-то колючку.

— Чувствуешь, как твоё тело деревенеет? Это яд пустынного паука. Не бойся, он безвредный. Настоящая боль ждёт тебя впереди. А пока — лежи, глупец.

А я и правду ощущаю, что двигаться больше не могу. Хотелось придушить обманщицу, а сил нет. А девка сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула. Песок захрустел, два туземца ко мне подходят. Хватают, словно чурку безжизненную, и к морю волокут. А я только и могу что в небо пялиться. Гляжу, склоняется ко мне старик, тот, что в капюшоне был. Сморщенный, как сухая древесина, а глаза нечеловеческие, красные. Ощупал меня грубо, кошель с пояса сдёрнул, медальон с шеи сорвал, в сутане спрятал, и палаш мой горский из ножен вытянул — любуется. «Хорошую жертву ты нашла, Амилава, воин это. Повелитель Даурба доволен будет, да и Себастьян похвалит». Девка кланяется и отвечает: «Спасибо, господин».

А меня аж пот прошиб. Даурба! Слышал я уже это проклятое имя. Это же демон из преисподней. Берганийские людоеды и «санапские проклятые» ему поклоняются. Говорят, пожирает он души людские, причиняя жертвам боль страшную. И души те вечно пребывают в его огненной утробе, испытывают муки адские. А старикашка, значит, жрец и колдун. Вот ведь попал я в переплёт! И Себастьяна почему поминает? Какая связь между дикарями-людоедами и главарём разбойников?

— Несите пленника на плот! — командует сморчок красноглазый. — На тюфяки положите, и смотрите, чтобы волос с его головы не упал! Он должен быть здоров и крепок перед ритуалом!

Подхватили меня дикари, перенесли на плот и кинули на что-то мягкое. А может и на твёрдое, тело моё всё одеревенело и ничего не чувствовало.

Плыли мы долго. Уже небеса кровью заката налились, когда к берегу причалили. Чую, яд паучий немного отпускать стал, но тело всё равно не слушается, как не моё. Втащили меня в какую-то пещеру. Стены чёрные красными письменами измалёваны. Факелы жарко горят. Бросили на плоский камень, что лежал как раз посреди пещеры, раздели и символы какие-то кощунственные намалевали. Даже связать меня не удосужились — знают, что я даже пальчиком пошевелить не могу. Ну, думаю, сейчас начнутся пляски и заклинания, будут Даурбу призывать. А потом жизни моей конец настанет, только муки вечные впереди.

Вот ведь как бывает, захотел помочь человеку, в беду попавшему, и самому теперь помощь нужна. Да только неоткуда ей взяться, помощи этой. Наука тебе наперёд, Берлучо: если просит о чём красивая девушка на пустынной лесной дороге, сто раз подумай, прежде чем соглашаться. Очень даже может быть, что под её личиной ведьма прячется, на твою душу охотится.

Странно человек устроен. Уже всё, конец, а всё равно думаешь: наука тебе, мол, наперёд! Скольким душам, страдающим в огненной утробе Даурбы, перед тем как злобный демон поглотил их, напоследок приходили в голову такие мысли! И уже вижу я и слышу, как людоеды ритуал начали. Встали кружком, покачиваются в разные стороны, звуки какие-то заунывные издают.

 

Тут Берлучо, как опытный рассказчик, сделал паузу. Хлебнул глоток вина, откусил кусок мяса. Напряжённое молчание нарушил голос оборванца, сидящего в углу.

— Да уж, попал так попал, не помог бы тебе и кхитайский арбалет. И как это ты из этой переделки выбраться сумел? Ума не приложу.

— Да, кхитайский арбалет точно бы мне не помог. А вот кхитайская мудрость помогла, — с достоинством ответил Берлучо. — Я, когда по Кхитаю шатался, одного интересного старичка из ситуации неприятной вызволил. Вот он меня в благодарность кой-чему научил, и для пользы тела, и для спасения души, — и охотник за головами продолжил свой рассказ, обращаясь уже ко всей публике в трактире.

 

Лежу я, значит, на алтаре ихнем, и думаю, как мне из этой истории выпутаться. И вспомнил я этого кхитайского мудреца. Рассказывал он мне, как можно защититься от демонов. Этот способ называется «уйти в нирвану». Нирвана — это такой мысленный полый шар, чёрный снаружи и зеркальный изнутри. Смысл в том, чтобы мысленно в этот шар спрятаться, и переждать какое-то время. Если сумеешь, то демон твою душу найти не сможет, и будет у тебя передышка. Он же не будет тебя вечно сторожить, его другие жертвы ожидают. Покрутится, покрутится около тебя, и отвалит, хотя бы на время.

И вот начал я душу испуганную свою, которая в панике пытается выход найти и куда-нибудь сбежать, утихомиривать и успокаивать. Представил себе Нирвану, чёрную снаружи и зеркальную внутри, и маленькую дырочку в ней, через которую душа может внутрь пролезть. И ведь получилось! Старик не зря предупреждал, что этому искусству нельзя заранее научиться, только в минуту страшной опасности оно подвластно человеку.

Забрался я, значит, внутрь этой самой Нирваны, дырочку входную мысленно законопатил, и сижу там внутри, на своё отражение кривое любуюсь. А уши всё, что снаружи творится, слышат.

— Улюлю-гы-гы, шалава-ху-ху, — вопят дикари, и аж камень подо мной от их плясок содрогается. А громче всех проклятый колдун завывает, узнал я его скрипучий голос. Старается, дьявольская душа, заковыристые рулады выводит. Потом кто-то как взвизгнет, и я слышу — голые пятки по камням шлёп-шлёп. Похоже, дикари удирают. Видать, своего божка до одури боятся.

И вот тихо стало, никто не пляшет и не поёт больше. А я чувствую, что вокруг моей нирваны кто-то кружит, кто-то злобный, и жар его злобы меня обжигает. И вспоминаю я, как кхитайский мудрец объяснял, мол, демон будет пугать, делать вид, что нашёл твою душу, и самое главное — не поддаваться ни на что, сидеть тихонько, сколько бы ни потребовалось.

Сижу, значит, в воображении картины жуткие рисую, как в огненной утробе демона души страждущие мечутся. И вдруг такой ужасный крик тишину взорвал, что я из своей нирваны вылетел, как пробка из бутылки. Вмиг все краски в глаза мои вернулись, и даже вроде ярче стали. Письмена на стенах ослепительней факелов пылают, а из угла пещеры тот жуткий вопль несётся. Глянул я и аж поседел в ту минуту…

Берлучо погладил седые виски и потянулся за вином.

Слушатели напряжённо молчали. Некоторые торопливо крестились. Даже Харрос застыл с полной кружкой пива, которую заказал кто-то из постояльцев. Пенное варево стекало по глиняной посудине и мерно капало на пол: кап-кап-кап…

Берлучо сделал изрядный глоток вина и принялся за мясо. И уж так он этим делом увлёкся, что можно было подумать, что совсем забыл, что публика ждёт продолжения, затаив дыхание.

— Так что дальше-то?! — нарушил тишину голодранец в нелепой шапке. — Кто вопил-то? Или ты сам?

Самарини неторопливо прожевал кусок, вновь глотнул винца и с усмешкой глянул на нищего.

— А ты, гляжу, самый нетерпеливый. Лицо у тебя слишком холёное для уличного попрошайки. — Берлучо прищурился. — Мы раньше не встречались?

Оборванец спокойно выдержал его взгляд и широко улыбнулся:

— Не думаю. Хотя, мир не так велик, как считают. А вот насчёт попрошайки — зря. Я не настолько обижен судьбой, чтобы стоять с протянутой рукой. И это всего лишь временные трудности. На выпивку мне хватает.

— Гордый, значит, — усмехнулся Самарини. — Ладно, слушай. Слушайте все. Вопил проклятый колдун.

— Колдун? — удивился Харрос. — Почему колдун?

Берлучо пожал плечами:

— Наверное, потому, что ему было больно. В тот момент только ноги его из пасти демона и торчали. Видел я нечто чёрное и расплывчатое, как дым. Клубится, извивается, и в этом колышущемся мареве огромные клыки сверкают и лязгают, а колдун в этой тёмной утробе исчезает. И вопли его всё тише и тише. И вот совсем исчез. Сытно рыгнуло чёрное облако и выплюнуло наружу тряпку сморщенную — это сутана колдуна была, а следом кошель мой упал, медальон и чётки. Ну, думаю, бежать пора. Если Даурба своего верного жреца не пожалел — меня точно проглотит и не заметит. Встал я на четвереньки и потихоньку к выходу пополз. А сам оглядываюсь. И вдруг вижу, как в проклятом облаке глаза жёлтые вспыхнули — заметил меня демон, взглядом так заморозил, что сердце моё на миг заледенело. Издало страшилище торжествующий рык и ко мне двинулось. Тут уж я сам заголосил, не хуже съеденного колдуна. Вскочил на ноги и во все лопатки вон бросился. Хорошо, что сила в моё тело полностью вернулась, бежал так, что ветер в ушах свистел, но всё одно — не успел бы. Уже ощущаю на спине горячее дыхание монстра, уже чую его зловоние. Ещё секунда, и схватит меня проклятый демон.

Повезло мне, однако. У самой пещеры дикарь попался. Не иначе, самый любопытный. Видать, ему интересно было послушать, как Даурба мои кости перемалывает. Вот и поплатился, дурак. Я ему сходу в морду кулаком двинул, а когда он кулём оседать начал, под руки подхватил и на чудище толкнул. Еле отскочить успел, как зубастая пасть на новой жертве сомкнулась. И такой жуткий вопль мне по спине хлестнул, что я быстрее четвёрки вороных помчался. Хорошо остров лесистый был, я в ближайшие кусты нырнул и ящеркой пополз. Не знаю, сколько полз, только притомился, остановился, на коленях приподнялся — оглядываюсь. Только за деревьями ничего не видно. Ладно, думаю, надо подальше от чёрного демона убраться, а там где-нибудь в глубинке затаюсь, авось не отыщет чудовище. Встал и, пригибаясь, побежал. Только вдруг слышу голос женский:

— Стой!

Остановился я как вкопанный. Гляжу, а это моя знакомая девица, что в засаду меня заманила. Стоит, широко расставив ноги, на перевязи мой палаш горский, а в руках арбалет. Не такой, конечно, замечательный, как мой кхитайский, но тоже — не из дешёвых. Гвардейцы герцога Касанегро такими вооружены. Рыцарский доспех навылет прошибают. А уж таких как я, голых, троих насквозь пронижут.

— Это ты, Амилава, — говорю. — Хорошо, что ты мой палаш сохранила. Мне он дорог, как память. От отца достался. — И шаг ей навстречу делаю.

— Стой, где стоишь! — шипит ведьма и палец на спусковом крючке аж побелел. — Почему ты жив, негодяй?!

Я плечами пожимаю:

— Наверное, Даурбе колдун больше глянулся…

Она глаза выпучила:

— Значит, Великий магистр мёртв?

— Мертвее не бывает, — киваю.

Судорога её красивое лицо свела, опустила она арбалет и вдруг расхохоталась, аж слёзы на глазах выступили. А потом говорит: — Тогда побежали! Нельзя терять времени! Нужно как можно быстрее чётки Великого магистра найти, — повернулась и как лань между деревьями заскакала. Я за ней. В этот момент вдали новый вопль раздался. Видать, демон ещё одного дикаря употребил. Звук шёл с отдалённого конца острова, видимо, там дикари пытались от своего демона спастись. Значит, путь в пещеру, где вся моя амуниция осталась, был свободен. Забегаем мы туда, Амилава первым делом эти чётки хватает.

— Великий магистр был дурак. Не сделал пентаграмму перед вызовом Владыки. Самоуверенный был старик. Я таких ошибок не сделаю. Даурба будет мне подвластен, как ручная собачка. А с ним я завоюю весь мир. Я буду Королева, а ты мой Король, хочешь?

— Ещё бы, — отвечаю, — всю жизнь мечтал быть монархом. — А сам начеку. Гляжу, она к волосам потянулась. Ну давай, милая, что там у тебя в шевелюре роскошной запрятано? Так и знал — знакомая колючка с ядом паука. Взмахнула она ручкой, только я не придурок — перехватил, вывернул её руку и этой же колючкой ведьму и успокоил.

Лежит она, на меня с ужасом глазеет, что-то сказать пытается, а не может. Я забрал у неё чётки колдуна и говорю:

— Жаль мне тебя, Амилава. Красивая ты баба. Была бы ты обманутая девчонка — пожалел бы. А так… Прощай. Передавай привет Даурбе!

В её глазах ненависть плеснулась, губы искривились, лицо страшным сделалось — как есть ведьма. Убил бы, так я на неё зол был. Но её ждала ещё более страшная участь. Насколько я помнил, Даурба и женскими душами тоже не брезговал. Как только он всех дикарей на острове отловит, сюда вернётся, и Амилавой займётся. А я тем временем на плоту уже далеко от острова буду.

Оделся я — одежда моя в пещере была, как раз у входа. Надел мой кожаный доспех, палаш привязал, не забыл и арбалет Амилавы прихватить. Кошель и медальон по карманам рассовал, и ну бегом к плоту. Долго я ещё слышал, как Даурба с дикарямя расправлялся — то в одном месте острова крик раздастся, то в другом. А потом я услышал приглушённый женский вопль, пронизанный нестерпимой болью — это очередь Амилавы подошла. И нисколько мне её не было жаль, ну вот ни капельки.

 

— Вот такая история, — закончил рассказ Берлучо. — А чётки колдуна до сих пор с собой ношу, они у него заговорённые, магию тёмную определять умеют. Если рядом нечисть — светиться начинают. — С этими словами Самарини извлёк из кармана связку чёрных полированных горошин и продемонстрировал присутствующим. И все обратили внимание на то, что вокруг чёток начало распространяться какое-то слабое сияние.

— Дьявольщина! — выругался охотник. — Да здесь нечисто! — Берлучо бросил чётки на стол и хмуро взглянул на Харроса. — Не послать ли за инквизицией, уважаемый?

— Да-да, — закивал трактирщик, не сводя восхищённых глаз с артефакта, — немедленно пошлём. Не продадите ли мне их, сеньор Берлучо? Я хорошо заплачу!

Самарини скривился:

— Думаешь на охоте за ведьмами заработать? Не советую. Скорее, сам жизни лишишься.

— Да и в мыслях не было, — Харрос фальшиво рассмеялся, — просто очень люблю всякие диковинки. Ну, так как, сеньор Самарини? Сколько хотите за вещицу?

— Да забирай, — вздохнул Берлучо. — А мне дашь мешок с едой и бурдюк вина на дорогу — путь у меня не близкий.

— Сию секунду! — обрадовался трактирщик. Он махнул рукой служанке: — Живее неси всё, что сказано! Запечённого поросёнка, головку сыра, вяленой рыбёшки и овощей положи!

Охотник за головами взвалил мешок с провизией на плечо и, не прощаясь, покинул заведение. Никто не посмотрел ему вслед. Все взгляды были устремлены на чётки, которые светились всё ярче и ярче. Лишь оборванец в нелепой шапке, казалось, был абсолютно равнодушен к волшебной вещи. Допив вино, он поднялся и неторопливо последовал за Берлучо.

Сияние чёток становилось всё ярче и яростнее. Горошины запылали жёлтым пламенем. А из угла трактира донёсся уже знакомый публике речитатив, слова, сначала непонятные, становились всё громче, и вот уже в полный голос звучит колдовская песнь:

 

Гнетёт жара, гудят ветра,

И голод с жаждой каждый день.

А мне плевать на всё и вся,

А я сейчас плету кистень!

 

Декламируя свою колдовскую песнь, блаженный начал делать какие-то чудные ритмичные движения, закатил глаза наверх. Вот он уже исполняет какой-то шаманский танец, и все посетители трактира, как заворожённые, вторят ему, раскачиваются в ритме речитатива, в глазах появляется выражение отстранённости от всего земного. И на этот раз не было ни одного человека, кто не поддался бы колдовской магии заклинания. Чётки горели с тихим зловещим гудением, словно невидимый потусторонний хор затянул тоскливую жуткую песню. И вот уже в клубах тьмы блеснули два жёлтых глаза и раздался зловещий лязг зубов…

 

* * *

 

Стражники, которых бургомистр послал в трактир Харроса, чтобы арестовать убийцу, шли лениво и беззлобно переругивались, недовольные тем, что пришлось тащиться на другой конец города в такую жару. Начало темнеть, но жара и не думала спадать. Уже впереди завиднелось низкое крыльцо трактира, как вдруг изнутри на улицу вырвались нечеловеческие вопли. Стражники перешли на бег, и, когда ворвались в трактир, то одному из них показалось, что он заметил какое-то движение в дымоходе очага, а затем раздался яростный вой, как будто по этому дымоходу убегала стая разъярённых котов.

Трактир был пуст. И везде были разбросаны вещи — одежда, оружие, шапки, сапоги. Как будто все посетители поспешно разделись и голышом выскочили через дымоход. Стражники обошли помещение, внимательно всё оглядели. Каждый выбрал себе добычу по чину: старший дозора подобрал туго набитый кошелёк, один из его подчинённых взял добрый кинжал в серебряных ножнах, а другому приглянулись чёрные чётки, изготовленные из загадочно мерцающего полированного камня.

А потом стражники услышали чей-то плач и извлекли из-под стола Паоло, вихрастого парнишку-писаря. А ещё немного погодя из-за трактирной стойки осторожно выполз напуганный до полусмерти Харрос. Оба, и мальчишка, и Харрос, упорно отказывались говорить и только время от времени подвывали, как волки на луну, и повторяли одно слово — Даурба. Впрочем, на следующее утро и тот, и другой начали приходить в себя, и вскоре вся округа знала, что случилось тем вечером в трактире Харроса. И с тех пор торговля у трактирщика резко пошла в гору — хотя, на первый взгляд, всё должно было быть наоборот!

 

* * *

 

Ночь была тёплая и светлая. Берлучо Самарини неторопливо шёл по лесной дороге, когда неожиданно услышал шаги за спиной. Его догонял оборванец в нелепой шапке. Охотник обернулся, с усмешкой разглядывая высокую худую фигуру.

— А, это ты, — обратился он к босяку. — Что же не остался на представление посмотреть? Тебе было бы интересно, я уверен.

Оборванец растянул тонкие губы в улыбке:

— Да я это представление уже не раз видел, надоело. А ты, Берлучо Самарини, злодей отъявленный! Это благодаря тебе сегодня Даурба насытился человеческими душами. И уж, верно, изрядно порезвится в этом городишке. Даже великий магистр и Амилава не смогли бы сделать большего.

Самарини нахмурился:

— Что за ересь ты несёшь? Ты сумасшедший?

— Говорящий истину часто кажется сумасшедшим.

— Всё ясно, — вздохнул Берлучо, — ещё один блаженный. Сколько вас развелось! От меня чего хочешь? Зачем увязался?

— Всего лишь хочу поблагодарить за интересный рассказ.

— Ну, так поблагодари и проваливай! — нетерпеливо топнул ногой Самарини.

— Прости великодушно, — поклонился оборванец. — Последний вопрос.

— Чего ещё?

— Ты говорил, что ищешь Себастьяна Длинного?

— Допустим. И что?

Глаза нищего зловеще сверкнули:

— Так считай, что нашёл…

Он незаметно повёл рукой, и в ладонь ему соскользнул спрятанный в рукаве нож. Прежде чем до Самарини дошёл смысл сказанного, оборванец молниеносно вонзил ему в грудь изогнутое лезвие. С торжествующим хэканьем выдернул наружу и сделал шаг назад.

Берлучо рухнул на колени, не сводя изумлённого взора с убийцы. А тот неторопливо снял шапку и низко наклонился. Его череп был гладко выбрит, а на темени чернела странная татуировка, изображающая ветвь терновника, изогнутая в виде буквы «S».

— Ты… ты… — прохрипел охотник. Глаза подёрнулись пеленой, а из уголка рта пролилась струйка крови. Мёртвое тело тяжело завалилось набок.

— Да, я, — широко улыбнулся Себастьян Длинный. — Вот и познакомились.

В свете луны его улыбка напоминала волчий оскал.

Разбойник сноровисто раздел мертвеца, облачился в кожаные доспехи и с благоговением поднял горский палаш.

Сзади хрустнула ветка.

— Долго ходишь! — не оборачиваясь сказал Себастьян. — У нас много дел.

— Прости, господин, — блаженный с обезображенным шрамами лицом низко поклонился. — Чётки забрал один из стражников.

— Прекрасно-прекрасно, — нараспев ответил Длинный, — он гладил пальцами клинок. — Вот она, настоящая горская сталь, умеющая пить магию. А ты, дурак, её чуть не упустил. Артефакт, перед которым меркнут все прочие заклятья. Теперь она в надёжных руках.

— Прости, господин.

Себастьян вложил палаш в ножны и надел на себя перевязь. С превосходством глянул на блаженного:

— Ты многому научился. Умеешь запускать туман в головы людей. Но ты пока лишь смиренный слуга великого Даурбы. Придёт время, и, возможно, ты станешь сильнее меня…

Тот подобострастно кивнул, а главарь разбойников неожиданно добавил:

— Но я этого не допущу!

Сказав это, Себастьян громко рассмеялся. И блаженному показалось, что из темноты небес ему вторит чей-то утробный зловещий хохот.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 13. Оценка: 4,85 из 5)
Загрузка...