Принять участие Конкурсные рассказы Главная страница Обсудить на форуме Правила участия
Пролёт Фантазии!

Всего одна загадка от Дьявола

 

Игнат сидел у тёмного зеркала со свечой в руке и колдовал. Тёмная комната. Стены, заклеенные старыми серыми обоями. Имя Дьявола. Трижды. Вслух.

 Он уже давно думал о самопожертвовании. Он не видел света в своей жизни, силы, могущей ему помочь. Чёрная магия вымотала ему всю душу. Он вполне готов уйти.

 В глубине полированной поверхности вспыхивали дымчатые образы – то алые, то ярко-зелёные, похожие на галлюцинации. А там, где-то в глубине зеркала, видел он страдание. Это были нечастные люди, попавшие в Ад, как казалось Игнату, незаслуженно. Изгои и самоубийцы. Не понятые и раскаявшиеся теперь отверженные. Всего несколько человек…

 Пора. Он достал из ящика стола чёрный взведённый пистолет. Щелчок – и вот, он уже несётся прочь из этого мира сквозь поблекшее на миг зеркало. Прочь, прочь! “Возьми мою душу, – всё ещё вертелась в оставшихся его мыслях суть последнего его пламенного заклинания, обращённого к Сатане и всему миру демонов, – Возьми меня, но дай им второй шанс! Уверен, они образумятся!..”

 Игнату не впервой было бывать среди мёртвых. Люди, знакомые с тёмной магией, не видят границы между жизнью и смертью. Поэтому провалиться прямиком в Ад не было для него страшной вестью. Лишь позже он осознал, что на сей раз, после физической гибели, пути назад не было.

 “Я знал, на что шёл, – думал он, летя вниз сквозь слой чёрной мглы, – Это всего лишь недоразумение. Я исполнил свой последний долг. Своей кровью я освободил целых десять несчастных, выбранных мною из общего стада…”

- Освободил? – поднялся откуда-то из самой глубины Преисподней ему навстречу всепроникающий голос. Непонятно, почему, но колдун понял, что слышит голос Дьявола, – Ты думаешь, что совершил благодеяние. Ты сам не знаешь, отчего ты летишь в самый низ Ада, где обитают самые могущественные демоны? Я поясню. Ты сам увидишь это. Дай только пройти времени.

 Игнат летел долго. В чёрно-серой пустоте возникали образы, витавшие в его фантазии. Тут были сны, забытые смыслы, детские мечты, наркотические галлюцинации, сказки, страхи и идеалы. Он поразился, как много было в одних из них страшного, но, в то же время, его совесть рвало на куски, когда он видел и вспоминал образы, связанные с его детством или с редкими минутами, которые он проводил с возлюбленной. Как этого было мало, но как это было прекрасно! Сквозь опустошающий ветер, сквозь вой и крик, сопутствующие самым страшным дням его жизни, доносилась прекраснейшая, мирная, светлая музыка, игравшая в его душе, когда он был с возлюбленной. Сколько чудесного и красивого было там! Оно было там, а он не увидел – теперь он летит в пустоту. А ведь ещё можно было бы всё исправить…

 Он приземлился. Жарко или холодно ему, он не знал. Казалось, он лишился ощущений. Он видел вокруг себя огромную серую пустыню и белое, безоблачное скучное небо. А как он закрывал глаза – образы снова возникали перед ним, и казалось, что он всё ещё летит по чёрной мгле, повинуясь единственно возможному здесь инстинкту – грехопадению. Он полежал немного, но ощущение не проходило. Стоило только отрешиться, перестать чувствовать боль, страх или тревогу, задуматься о чём-то – и снова проигрывалась в его мозгу сцена грехопадения, и ничего он не мог с этим поделать.

 Пустыня. Голая пустыня? Не может быть. Он видел в зеркале, что Ад был наполнен страданием. Там было море людей – и заблудших дураков, и отъявленных грешников, и просто людей, потерявших себя и своё место в мире. Здесь были циники, алкоголики, лгуны, мизантропы, убийцы, подкаблучники, дезертиры, клеветники, гордецы, обманщики и идиоты – пожалуй, разнообразию контингента, обитавшего там, поразился бы любой социолог. Всех их, однако, сковывала одна цепь, отмеченная мукой и вырождением – путы греха и порока. Он решил не пожалеть себя во имя спасения нескольких из них, надеясь, что история – хотя бы история магии – не сможет забыть его благородный поступок. В своей предсмертной записке он уже упомянул об этом.

 Голос Дьявола послышался вновь:

- Посмотри на небо. Сейчас ты видишь их. Что ты чувствуешь, глядя на то, как они живут?

 Игнат поднял глаза на небо. Возрождённые люди были теперь маленькими детьми, живущими в мире, им оставленном. Десять человек. Многие из них с рождения больны. Поведением своим они напоминают малолетних преступников, круша и ломая всё, что попадает к ним в руки. Они часто грустят и задирают сверстников, проявляя недетскую жестокость – даже та девушка, которую Игнат счёл всего-навсего несправедливо обойдённой жизнью, но прекрасной и милой особой, оказалась теперь сущей рабой Дьявола. Но хуже всего было другое. Они сами не могли себе помочь, а родители и педагоги не могли с ними справиться. Как в быстром диафильме, пронеслось перед Игнатом за облаками их детство и отрочество. Это точно были дьяволята – жестокие, хитрые, эгоистичные, но, самое главное – абсолютно несчастные люди. Ни у кого из них не было друзей, кроме им подобных. Они боялись предательства и были готовы предать. Ничто светлое и святое не действовало на них. Они, маленькие разбойники, быстро учились лгать и лицемерить, и вскоре лгали даже сами себе, путались, бывая то хорошими, то плохими в различных ситуациях. Все они были на шаг от преступления, а кое-кто уже успел познакомиться с отделениями полиции и психиатрическими лечебницами, равно как и с ножами и наркотиками. Но и это было не главное…

 Печаль разрывала теперь его душу; они совершали те же ошибки, что и прежде – словно ни капельки не усвоили урок, полученный ими здесь, в царстве демонов. Они не изменили свою жизнь – вот то главное, что поразило колдуна. Неужели человеческий род обречён? Он верил в карму, однако верил и в свободу выбора – но теперь убеждался в роковой предрасположенности людей к тому или иному роду поступков. Он старался кричать им из глубины Ада – предостерегая, напутствуя, напоминая им о вечности и о краткости и эфемерности земного бытия – всё было бесполезно. Его голос тонул где-то в голубоватых адских облаках. Панорама жизни этих ребятишек, проплыв по небу, медленно растаяла вдали. Дьявола нигде не было. Он остался один в пустыне, лишь где-то на горизонте заметив старый, серый средневековый замок, издалека казавшийся заброшенным. Не зная, как, он полетел по воздуху прямо туда, направляемый каким-то немыслимым потоком, точно его несло туда против его воли.

 Внутри дворец оказался очень помпезен. Его украшали колоннады с горгульями, напоминавшими индейских богов; потолок здесь оказался очень высок – несомненно, выше, чем Игнат видел его, когда подлетал к замку с внешней стороны. Он был сер и тёмен. Внутри, однако, всё было очень оживлённо. В главном зале, где разномастная публика шумела, как на рынке или каком-то бешеном фестивале, посреди комнаты громоздился огромный стол, освещённый лампадами и свечами, на котором было разложено невиданное количество самой разнообразной и вкусно пахнущей еды. Первоначально Игнат хотел уйти, благо желал уединиться где-нибудь в пустыне, подобно праведному монаху, и хорошенько всё обдумать; в его голове кипела целая буря негодования и презрения, которую он желал переварить с пользой. Но его привлёк запах еды. Вскоре он приложился к пище, не обращая внимания на толпу, хотя и не был вовсе голоден. Еда и напитки были очень вкусны – каждый из них наперебой щипал язык новым приторным или острым ароматом, растекался соком во рту и заглушал своим вкусом все остальные ощущения организма. Игнат не замечал, что он ел; чем больше пи щи он поглощал, тем страшнее становился неизвестно откуда взявшийся голод; у него потемнело в глазах, и он уже не замечал, что вместо птицы или мяса поглощает огромных ещё живых пауков или крыс, жареных в собственной крови. Он стремился опробовать каждое блюдо, накидываясь то на то, то на другое, и казалось, что его аппетиту никогда не будет конца. Он не знал точно, стоял ли прежний гам или воцарилась тишина, потемнело ли за окном или осталось по-прежнему светло, были ли все взгляды присутствующих устремлены на него с осуждением его небрежного поведения или все продолжали заниматься своими делами. Всё, что его интересовало – это еда. Вкусы и запахи соперничали в его диете, и, как бы ни вкусны были блюда, он тщетно пытался найти гармонию между ними – ни одно из предложенных блюд по вкусу не сочеталось с другим; вкусовые сочетания оказались слишком уникальны, чтобы рядовой человек мог насытиться трапезой. Наконец, какой-то странный звук, точно бой огромного колокола вдали, отвлёк его от трапезы. Игнат видел, как все встали и замерли в ожидании. Звук повторился. Зал медленно наполнился розоватым закатным светом из окна. Сигнал повторили в третий раз, и весёлый шёпот облегчения прошелестел по рядам гостей; это был бал Сатаны.

 Медленно и упруго сквозь чёрную трещину в стене скользнула, высунулась и медленной спиралью распустилась, как цветок, тугая струйка чьей-то густой и грязноватой крови. Игнат оглянулся – кровь покрывала стены, точно обоями, омывая их струями блестящего красного душа. И только горгульи, немые свидетели пиршества, выделялись на фоне забрызганного кровью с гноем интерьера. Все гости закружились в бешеном вихре неистового танца; что-то зверское было во всех их телодвижениях, так, что Игнат начал чувствовать себя неловко. Гремела громом красивейшая, яркая и интересная музыка, манили таинственным наслаждением запахи духов и еды, и вихрь танца заставлял навек отдать себя неистовому безумству, царившему вокруг. Но и музыка, и яркие краски костюмов и платьев гостей, и еда, и запахи – всё это было приторным, отчего смотрелось теперь неискренним и пресным. Игнат очень скоро раскусил обман, царивший всюду, и уныло подпёр щёку рукой, насупившись и презрительно взирая на окружавших его людей. Люди тем временем на глазах обращались в демонов, приобретая всё более уродливые, звериные черты, и даже речь их из вполне светских разговоров через междометия и слова-паразиты перетекала в звериный вой. Но тут вдруг что-то до боли знакомое, родное, счастливое и истерзавшее всю душу мелькнуло перед ним в толпе. Мечта. А, может, показалось?

Оля?

Оля была его последней надеждой. Совсем молодая девушка. Бойкая, живая, любящая. По-житейски хитрая, хотя и не очень любящая блеснуть умом – который, бесспорно у неё был – вовсе не книжный, как у Игната, а природный, живой и правильный. Она была его ангел. С ней он мог бы быть счастлив. Но это было когда-то давно, очень давно.

 Он вскочил со стула и бросился в толпу. Если Оля и была, она, должно быть, сбежала отсюда, испугавшись этого злого и лживого вертепа. Но Оля – здесь? Какой бы безумной ни была такая фантазия… нет, быть не может. Она не пожертвовала бы своей судьбой ради любви к нему, она не такая. Она не любила его вовсе. Скорее всего. А может, и любила…

 Его увлекли в толпу. Тщетно он пытался сквозь неё пробиться. Ещё минута – и бешеный пляс захватил ещё одно тщедушное тело. Он плясал, выбрасывая в воздух свою ярость, скрипя зубами и рыча проклятья серой, безликой и бездушной толпе. И вдруг он обнаружил, что все и каждый делают то же самое. Они все ненавидят друг друга, и, каждый на своём наречии, проклинают остальных, поражая ненавистью и кощунством. Неловкие па явно были преднамеренными. Всё начиналось с отдавленных ног и задевания локтём за ухо, но обещало этим не закончиться.

 Игнат не отдавал себе отчёта точно, летит он или ходит по земле – зная лишь, что с этого бала ему никуда не деться. Он уже не мог остановиться и прийти в себя; он чувствовал, как по его телу, по каждому его усталому сухожилию растекаются мегатонны разрушительной энергии, годами копившейся в душе. Все виды обид, унижений, все планы злобной мести, сжатые кулаки, вся не высказанная в лицо брань и не пущенный в дело гнев – всё вспомнилось ему с огромной живостью, и он, неведомым образом ощущая, что всё ему подвластно, вдруг решился отыграться за все прожитые годы. Танец уже давно перешёл в жестокую драку – тех, кто послабее, избивали сильные и ловкие, не щадя своих сил и чужого тела. Игната они не трогали – непонятно только, почему. Волшебник не стал выяснять. Вместо этого он, решив отрешиться наконец, одним волевым движением выразить свою накопленную душевную боль – и, взяв со стола хлебный нож, он аккуратно раздвинул рукой тела нескольких борцов, избивавших какого-то на вид потрёпанного жизнью мужчину лет сорока восьми. Борцы мгновенно расступились, пропуская его, как жреца, совершавшего важный магический ритуал. Избитый лежал на полу, дрожа и боясь показать красные и подбитые глаза. Игнат схватил его за горло и перерезал глотку – горло поддалось удивительно легко, и две смачных струи фонтаном брызнули из ослабевшей шеи, обвисшей и обмякшей, точно это был не человек, а кукла. Борцы тут же разошлись, похватав ножи и начав творить то же самое налево и направо. Об убитом человеке тут же было забыто. Игнат ещё некоторое время посмотрел на пожилую фигурку, лежавшую на холодном и пыльном полу. Глаза мертвеца опустели, лицо приняло безжизненное выражение – на нём не было страдания, не было страха, не было мольбы или ярости. Оно было таким пресным, что казалось, будто этот человек равнодушно относился к своей погибели. От этого зрелища мурашки пробежали по коже Игната. Он кинул нож на стол и поднялся по воздуху под самый потолок замка. Уже темнело; алый свет заката сменялся диким, злым, неестественным жёлто-зелёным светом, брызгавшим то тут, то там и на краткий миг освещающий неравные баталии, точно луч прожектора на дискотеке. Отсюда, с высоты птичьего полёта, люди казались боровшимися друг с другом крысами, пищавшими и визжавшими, которые боролись, повинуясь своей естественной природе. Но ряды крыс редели, и недолго уже оставалось ему пировать. Ещё каких-то шесть минут – и мужчина, которого он убил, светлым призраком с дикими глазами взмыл к нему под потолок, схватил за горло и разбил его о каменный пол, точно Икара. Удар получился болезненным – колдун услышал хруст многих собственных костей, хотя не чуял перелома. Он вгляделся в этого мужчину – теперь на его шее был тёмный рубец, а в глазах блестела дикая жажда кров и отмщения. Несчастный трясся от безумного хохота, пиная Игната. Вскоре к нему присоединились другие жертвы. Игната пинали по полу, ломая оставшиеся кости и выплёскивая кровь, но тот вовсе не думал об этом. Он думал лишь, как мерзко устроена жизнь, где каждый создан только для того, чтобы отобрать у ближнего его кусок хлеба. Странным образом он ухитрялся не думать о боли – хотя нельзя сказать, чтобы он её не чувствовал. Наконец, он подумал о том, что больше не выдержит. Через несколько секунд он умер. Глаза его заволокло беловатым полотном, он не мог шевельнуться и слабо слышал окружающие звуки. А перед его сознанием снова проигрывалась утомительная сцена грехопадения.

 

 Десять минут показались ему вечностью – именно через этот промежуток времени он снова смог открыть глаза и вздохнуть с облегчением. Вокруг снова была пустыня – но песок теперь был рыжим, а небо было сказочно глубоким и синим звёздным морем над головой Игната. Было жарко, и создавалось впечатление, что лёгкий пар варит от земли, нагревшейся за день куда больше, чем воздух. Хотя был вечер, не было темно. Словно какой-то волшебник решил осветить почву отдельно от неба, подобно кисти какого-нибудь фантазёра. Пустыня вокруг напоминала марсианский пейзаж.

- Где я? – задал себе вопрос Игнат.

Из какого-то кратера в синее небо выплыл человек. Он был тощий старик с пепельно-серой кожей и чёрными морщинами, рёбра которого кое-где оголялись, обнажая пустоту в груди. Одет он был в драное, обвисшее рубище. Волосы его были седые; жидкая, кое-где выбритая бородка покрывала у него самый низ треугольного лица. За спиною у него были крылья, похожие на обглоданные крылья летучей мыши. Нижняя часть тела у старика была похожа на ноги рептилии – не хватало только длинного чешуйчатого хвоста. Он был сутулый, с маленьким носом и глубоко засевшими в черепе безжизненными глазами, веки которых были покрыты измученными морщинками и, скрытые тенями, глазные впадины его смотрелись тёмными ущельями. Тем не менее, это был человек, и он, чуть помедлив, приземлился рядом с Игнатом.

- Я – ангел, - сказал он.

- Ты не ангел, - помотал головой Игнат, и что-то больно, стыдливо и с отвращением сжалось у него в груди; он почувствовал, что какую-то святыню на его глазах пытаются уничтожить, закрыть для будущих поколений. В чертах отвратительного человека не было ничего ангельского; это был демон – уродливое и злое чудовище, испепелённое иглами адского пламени. Но, тем не менее, Игнат уловил одну странную деталь. Хотя он выглядел совершенным стариком, складывалось какое-то подсознательное впечатление, что ему не больше тридцати трёх лет.

Спаситель?

Ещё одна странная, безумная мысль, снизошедшая на него в Аду. Когда душа обречена, ей всё равно мерещится спасение – таково уж свойство человеческой натуры. Но, тем не менее, в чертах человека, сидевшего перед ним на низком тёмном камне, проглядывало что-то от давно забытой колдуном святыни. И лицо его, обезображенное морщинами, шрамами и серым цветом кожи, показалось ему на миг чертами близким к лицу основателя христианства.

 Ангел!... а что, если это правда? В чертах человека проглядывает страдание, а в глазах вместо звериной ярости ещё есть разум. Но нет, не похоже. Ангелы не станут прилетать в это страшное место.

- Мне сказал так наш Князь, - ответил этот человек, - он говорит, что мы все здесь ангелы – те, кто ему служит. Бывшие Господни, а ныне познавшие грехопадение. Впрочем, я не уверен, стоит ли до конца верить Князю.

 Игната поразило раболепие, с каким этот человек произносил слово “Князь”, означающее Дьявола.

- Князь послал меня к тебе, - продолжал тот, не смотря на Игната. Глаза пришельца смотрели куда-то в пустоту, - Меня здесь зовут Законодателем. Я вынужден помогать тебе освоиться – радуйся, что Князь предоставил тебе возможность знать его ближе, чем большинство людей, попадающих сюда. Он говорит, что делает тебе эту честь за верную службу.

 Верная служба Дьяволу. Звучит жутковато, но Игнат понимал, что ничего уже не поделаешь. Колдуна возмутило лишь раболепное преклонение демона перед своим господином. Сначала Игнат надеялся, что этот демон, быть может, ведёт какую-либо самостоятельную жизнь, и, может быть, в чём-то состоит и в оппозиции Дьяволу – слишком добрым, страдальческим и справедливым показалось Игнату его лицо. Но теперь пустой взгляд глаз, из которых вытекли слезами и были высушены пустынным зноем все оставшиеся чувства, подчеркнул всё нараставшую в душе Игната неприязнь. Этот человек был похож на эфемерную чёрную тень своего господина. Возможно, где-то в глубине души ещё теплился протест против оков, на него наложенных – ведь не могло же это существо, выглядящее так человечно, быть зверем – но даже если это было так, из страха он полностью подчинялся, и внешне был абсолютно покорен Князю Тьмы.

- Хорошо, - сказал Игнат после минутного раздумья, - мне приятно, что Сатана дал мне помощника…

- Князь, - с трепетным страхом и беспокойством поправил его Законодатель, - Мы не произносим всуе княжеского имени.

- Хорошо. Пусть Князь. Я уже убедился, что не стоит спорить с господствующим порядком, - Игнат улыбнулся, - Честно говоря, я совершенно ничего не понимаю, попав сюда. Мне казалось, что это Преисподняя…

- Да, это действительно она и есть, - проговорил Законодатель. Тем временем под самым ухом Игната раздалось противное шипение огромной теплокровной ящерицы, высунувшей свой разветвлённый язык, по форме и размерам напоминающий более не змеиный, а человеческий, у самого уха мага. Колдун оглянулся и обнаружил, что руки и ноги ящерицы по форме напоминают человеческие, и рогатая уродливая голова её по форме также напоминает человеческую, однако она, сверкая на Игната и серого демона своими круглыми глазами, не может выполнить ни слова, и только таращит глаза, чуть пританцовывает своим огромным, пластичным и грузным уродливым телом, высовывает, насколько может, язык в такт одной ей ведомой музыки и издаёт горловое шипение. По размерам рептилия была со среднего человека, только конечности и голова её казались маловаты в сравнении с людскими, ноги по размерам совпадали с руками, исключая всякую возможность прямохождения. Руки и ноги были слабыми – чувствовалось, что, стоит только пнуть ящерицу, она рухнет наземь.

- Не обращай внимания, - посоветовал Законодатель, - он ничего вам не сделает. Невелика птаха – всего-то подкаблучник и мелкий взяточник... жалкая, ничтожная личность, как говорил Паниковский, - демон усмехнулся.

- Но почему тогда этот Ад так сильно отличается от библейского Ада? – продолжил Игнат прерванный разговор.

- Во-первых, он отличается не столь сильно, как ты склонен думать. Во-вторых, кто тебе сказал, что Ад – это всё, что ты видел? Вы не видели ничего. Ад безграничен…

- Как людское страдание, - заключил Игнат.

- Как людское воображение.

- Отчего же?

- Ты, наверное, думаешь, что Ад – это место, где варят грешников в котлах. Когда-то страх физического страдания был самым мощным стимулом не нарушать какого-либо запрета. Впоследствии, когда мыслители стали всё более отдаляться от действительности, образы Ада начали обогащаться и приобретать всё больше субъективной окраски в различных книгах и религиях. Появилось понятие морального страдания – вдруг выяснилось, что душа, являя собой бесплотную идею, не может страдать иначе, кроме как от лицемерия, предательства или неразделённой любви…

- Бред какой-то. Они хотели напугать меня моей собственной жизнью? – усмехнулся Игнат.

- Тем не менее, толкователи замыслов нашего Князя высказывали и такие предположения. Также распространилась точка зрения, что Ада вовсе не существует, и что души недостойных людей пропадают в пустоту. Но подумайте: разве, взявшись строить собственный мир, подобно Б-гу, Вы сделали бы его миром того, что люди называют страданием?

- Нет. В конце концов, это похоже на мечту маньяка или хулигана.

- Вот именно. Сам по себе, Ад непостижим – как непостижим ваш земной мир или мир небесный. Но один из определяющих законов этого мира кардинально отличает его от вашего. Так как сюда попадают только те, кто уже жил на Земле, Князю не пришлось даже разрабатывать собственной физики – он не раз говорил мне, что рад этому, ибо потратил сбережённые силы на проработку философской и эстетической сторон мироздания.

- Честно говоря, неплохо получилось, - то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Игнат, сидя посреди голой и жаркой рыжей пустыни под синим небом и вспоминая бал и украшенный окровавленный дворец, как главный символ местной эстетики.

- Этот закон таков: всё, что ты носишь в душе, все твои мысли, чувства и переживания находят воплощение в этом мире.

- То есть, если думать, что ты заболеешь – ты заболеешь?

- Да, и не только. Я, похоже, немного неправильно выразился. Этот мир состоит из воплощений человеческих мыслей.

- Что это значит? То есть, если я существую – кто-то прямо сейчас обо мне думает?

- Не обязательно. Ты всего лишь воображаешь, кто ты и какой ты, исключительно самостоятельно. Ты человек лишь потому, что ты думаешь, что ты человек. Точно так же, тебе понадобилось десять минут, чтобы придумать, что ты не умер. Ведь ты не умер. Ты вообразил, что умер, но верил, что здесь-то ты можешь умереть окончательно – и твоё сознание задержалось в уже мёртвом теле. Ты понял, что у трупа не работают органы чувств – и решил вернуть своё тело к жизни.

- А если моё тело разорвут на части?

- Значит, ты позволяешь себе подумать, что так и есть. Этот мир материален настолько, насколько ты позволяешь ему быть материальным. Но при этом и мы, и небо, и эта пустыня – тоже чья-то большая фантазия. Как знать, может, это небо создал ты?

- Нет, это исключено. Я никогда и нигде не видел такого красивого неба. Оно так переливается, так блестит своими звёздами!... это явно сделал какой-то умелый художник.

- Или ребёнок, чьё зрение ещё не ослабло, хоть раз видевший летнее небо над лесом. Создатель неба помнит, что небо не должно падать на землю. А посмотри теперь – на небе образуется сероватый комок. Чьих это рук дело?

 На небе и впрямь образовался сероватый комок неизвестной материи, застилавший звёзды.

- Именно так, - продолжал свою лекцию демон, - фантазии накладываются друг на друга, образуя причудливые узоры.

- И это есть Ад?

- Да. И это есть Ад. Конечно, есть и другие законы и догмы – ведь наш великий Князь царствует здесь сорок тысяч лет, и, конечно, не обошёлся бы для себя столь примитивным развлечением.

- Но что в этом плохого?

- Поразмысли, - сказал Законодатель, отталкиваясь от земли и взмывая медленно в небо, - поразмысли.

 

Он остался сидеть и размышлять, и тут обнаружил, что его мысли, построенные теперь, как внутренний словесный диалог, звучат и в окружающей природе откуда-то из-под небес, каждая – своим голосом, чётко слышимым и абсолютно человеческим.

 Каково это – жить в мире, где нет ничего, кроме твоих мыслей? Он испугался собственного эха. Каждая фраза, пролетающая в его голове, могла стать достоянием общественности, не будь он один в пустыне. Но, к счастью, даже ящерица на своих неуклюжих руках и ногах куда-то уже убежала.

 Он оглянулся. У горизонта небо подёрнулось беловатой дымкой, там как будто бы было светлее. Он вгляделся в небольшую фигурку, рдевшую вдали на фоне неба. Женщина, робким шагом едущая на лошади. Рядом с нею – дерево, похожее на яблоню, вполне садовое. Светлый перелив на небе становился всё больше и больше, и вот Игнат обнаружил, что и на земле под деревом растёт трава. Девушка всё так же робко, неспешно вела лошадь – должно быть, она сидела верхом первый раз…

 Оля! Он узнал её, пристально вглядевшись в её лицо. Он сам не заметил, как приблизился к её фигурке. Конь её щипал траву; она смотрела вперёд и не обращала ни на что внимания. Да, точно! Воспоминания летнего сада. У Игната был конь, на котором он хотел научить Олю ездить верхом. И это – именно тот конь, на котором сейчас училась ездить его возлюбленная. Белый, добрый здоровяк, кроткий и смирный. Благородное животное. В прошлом году он умер – теперь он снова жив, и Оля катается на нём возле величественной огромной яблони в полудиком, старинном, красивом и природно-обаятельном саду. Всё точь-в-точь, как в его мечтах и воспоминаниях – та же влага, те же запахи, то же солнышко, освещающее Олю сквозь густую крону. Оля ёжится от прохладного ветерка (уже начало осени), и Игнат спешит подать ей свою куртку… и – колдун удивился этому – никакой куртки у него не оказалось. Он всё равно побежал было к Оле, но мираж растаял у него на глазах. Снова вокруг была голая пустыня. Он вспомнил, какая гнетущая тишина царила в атмосфере этого чудного видения – ведь в саду не слышалось ни пения птиц, ни стрекотания сверчков, ни шума листьев, ни даже голоса Оли, пытавшейся что-то сказать и бессильно шевелившей губами.

 Он упал на землю – медленно и вяло сполз, точно сонный, и уткнулся в песок, который под тенью от его головы показался ему чёрным. Он приподнялся и открыл глаза, не в силах больше видеть образа вечного грехопадения, не покидавшего его ни на минутку, стоит только отвлечься от действительности. На горизонте снова восседала верхом всё та же робкая Оля. Он не придал больше этому значения, готовый расплакаться. Ещё один раз закрыть и открыть глаза. Оли уже не было на горизонте, но кто-то, на неё похожий, рассекал на мускулистом гнедом местность, направляясь к Игнату. Маг резко поднялся на ноги и присмотрелся к фигуре. На его глазах вместо Оли, как он увидел, на гнедом оказался какой-то мужчина – словно Оля сняла своё светлое нежное платье, обнажая теперь своё совсем иное обличье. Игнат пригляделся, и, когда всадник был уже совсем близко, понял, что это был драгун.

- Ваше превосходительство, - запыхавшись, цедил тот, - Французы отрезали дорогу. Шевардинский редут был нами отбит…

 Игнат погрузился вдруг в то состояние, в котором находится человек, снова спустя много лет видящий ошибки своего детства. Бородино… это была мечта его юности – вернее сказать, одним из частых мотивов его фантазий. Его голова вдруг стала очень тяжела, и гнёт воспоминаний всей пережитой жизни снова на него набросился. То ли в его голове, то ли в округе звучали голоса. Один из них, особенно отчётливый, принадлежал ему – но не ему самому, а ему – юному гимназисту, как раз того возраста, в котором он впервые взял в руки толстую книжку о Бородинском сражении. Этот голос был голосом ученика, монотонно повторяющего нудную немецкую грамматику. Среди образов, захвативших его, смешались в кучу, казалось, все книги, описывающие то время. Было тут что-то, заложенное в душу Игната Николенькой Иртеньевым и Карлом Иванычем, что-то от Чичикова, что-то из энциклопедий или научных журналов. Послышался шелест тополиных листьев за окном гимназии… Игнат раскрыл глаза так широко и злобно, как только мог. Офицер давно уже кончил свой доклад и стоял посреди пустыни, ожидая приказаний.

- Ступай отсюда. Ты лучше меня знаешь, что делать, - сухо и измученно сказал Игнат.

- Но, Ваше превосходитель…

- Ступай! – сверкнул на него глазами Игнат. Офицер спешно скрылся вдали.

Он снова лёг лицом на сырую землю, пытаясь собраться с мыслями. Он уже не был уверен ни в себе, ни в небе, ни в окружающем ландшафте. Он не мог сказать точно, где он, что вокруг него, полетит ли здесь мяч вверх или упадёт вниз. Он лишь сгибал колесом спину, закрыв глаза и напрягая сознание, словно пытаясь свернуться в спираль и никогда больше не видеть окружающей действительности. Только бы не сойти с ума. Только бы найти выход. Только бы найти способ вырваться из порочного круга.

 Он почувствовал мягкое прикосновение к своей спине. Раскрыл глаза. Перед ним была Оля. Она смотрела на него и улыбалась. Блаженная улыбка, весёлый, играющий взгляд. Это милое лицо не может не вызвать доверия. Она его любит. С нею всё будет хорошо. Она не сможет сделать ему ничего плохого. Ему уже никогда не будет ни тоскливо, ни одиноко, ни страшно. Рядом была Оля. Это больше не эфемерный мираж. Игнат был счастлив – коротким, но радостным счастьем утопленника, который в самый последний момент смог-таки сделать спасительный глоток воздуха.

- Оленька, - начал было он, но вдруг понял: что бы он сейчас ни сказал, это будет выглядеть неуклюже. Поэтому он просто, бесцельно и бессильно поцеловал её руку с видом глубокой благодарности. С его лица не сходило задумчивое выражение. Он как будто постарел за эти считанные часы на два или три года. Оля же, напротив, была неизменно хороша. Они были в комнате с тёмными коричневыми обоями и чуть более светлыми шторами. Комната была маленькая, но Игнат понял, что теперь это была их общая квартира – новая, купленная благодаря старанию обоих. Он обнаружил, что сидит в уличной одежде на чистом белом матрасе. Но и Оля тоже стояла, одетая в платье и юбку, как будто только что пришла с улицы домой.

- Тебе было грустно? – осведомилась она с сочувствием. Нельзя было не верить её добрым глазам. Она искренне хотела, чтобы супруг радовался и был счастлив так же, как она. Игнат только смог промямлить:

- Эмм… да, но это ведь совсем не важно. Мне просто снился дурной сон. Забудем об этом, - и он обнял свою возлюбленную, твёрдо веря, что никому её не отдаст и никогда уже не отпустит.

 

Дни шли. Тянулась осень. Он гулял дворами и канавами, совершенно один, никому не нужный. Он совсем разлюбил жену. Единственное, что умела Оля – это утешать. Она не знала, что делать, если человеку вдруг хорошо без неё. Она и сама тяготилась тем, что муж её больше не нуждается в той поддержки, которую она оказала ему в то первое утро. И даже тогда, ещё до физической смерти Игната, они только и пытались сделать, что помочь друг другу справиться с психологическими трудностями. Он запомнил только то, как умеет Оля утешить другого человека – хотя, надо сказать, она умеет делать это здорово; когда душу её переполняет сострадание, обаяние этой девушки не знает границ. Он шёл по пустому городу, где не было людей, кроме Оли, и где все квартиры, кроме их собственной, пустовали. Когда-то он гулял и в раздражении подумал, как хорошо было бы гулять по улицам без прохожих. Теперь он это получил – и не знал, что делать с этой воплощённой мечтой. Хватит. Нужно что-то делать. Надо что-то менять.

 Как только Игнат подумал об этом, город исчез, и он вновь оказался посреди пустыни. Синее небо рассекал какой-то большой и зубастый дирижабль, напоминающий персонажа древних языческих легенд. Маг осмотрелся.

 Пустыня была всё та же – рыжая, ровная, чья твёрдая поверхность потрескалась от жары. Он смотрел на синее небо, как будто говорившее ему заветную фразу – “всё в твоих руках”. Он готов был сам построить новый мир по своему вкусу – сейчас же, на месте этой пустыни. С чего начать – с биологии, физики или географии новой жизни? Он не знал, но чувствовал себя творцом, хозяином жизни. Кажется, вот-вот из воображаемой спиртовки посмотрит на тебя не иллюзорный, живой глаз, символизируя, что начат процесс нового сотворения мира.

 Но эйфория быстро прошла. Фундаментальные вопросы бытия начинали возникать и множиться в его сознании. Он думал несколько часов, и, несмотря на то, что в жизни видел много – а может, и благодаря этому – вскоре разочаровался в возможностях собственной фантазии. “Чем вы меня удивите? – спрашивал он словно не у себя, а у всего Ада, и голос его мысли раздавался откуда-то с небес, – Лечением с помощью одного лишь прикосновения к больному месту? Искривлением времени и невесомостью? Совмещением жизни и смерти? Всё это – лишь комбинации. Даже на этой просторнейшей воле, где всё подвластно разуму, я не вижу ничего нового, что поразило бы моё воображение и заставило бы меня всерьёз задуматься. Дьявол существует уже сорок тысяч лет. И род человеческий живёт столько же. Неужели за сорок тысяч лет этот мир не сдвинулся ни на шаг? Им предоставили возможность самим построить жизнь – но ничего хуже и пошлее, чем здесь, я не видел. Воистину, это мир страдания, если безграничные возможности здесь встречают нулевой результат деятельности за любой промежуток времени! Не удивлюсь, если даже самые странные существа, каких только создавало здесь чужое сознание, состоят из белков и углеводов, в их клетках есть ядра, а по жилам течёт кровь”.

- Ты понял, что я хотел тебе сказать, – услышал Игнат голос Дьявола, взывавший к нему из-под земли у его ног. Он оглянулся – на самом горизонте возвышалась его рогатая, чудовищная голова, сверкающая на него большими змеиными глазами. Небо от появления этого существа как будто потемнело, часть звёзд поблекла, и на нём появились красноватые отблески. Рога чудовища почти доставали до луны.

- Что именно?

- Ты видишь, как трудно тебе сделать выбор. А если я скажу тебе, что твой выбор – будут ли 80% твоего тела на следующие три часа водой или алюминием, то каков будет твой выбор?

- Пусть остаются водой. С алюминием в жилах и мышцах мне трудно будет двигаться.

- Вот видишь. Легко сделать выбор, когда выбор столь невелик. А дай человеку возможность чувствовать себя Б-гом – и он сам себя погубит. Он так и не сможет сделать своего выбора. Всем эти олухам, попавшим ко мне, не жилось в земном мире. Они ищут лучшей доли. Я дал им такую возможность – но что бы они не делали, они в своём сознании только копируют земной мир, потому что не видели другого. Они мечтают, их мечты получают воплощение – и они снова видят вокруг себя несносный земной мир, и снова бегут от него, и снова его получают, образуя замкнутый порочный круг. Здесь есть всё, о чём мечтает человечество – и бессмертие, и искривление времени, и совершенная генная инженерия, позволяющая точно, как скульптор, менять свойства живых организмов. Разве эти олухи – счастливы? Ни капельки. Растения, и те оказываются умнее человека, изуродовавшего мир своей алчной и избалованной фантазией. Ты сам можешь убедиться, что мир, где всё подвластно человеку, уродливее и однообразнее земного. На Земле есть закон – он позволяет человеку жить, а не мучить себя и других. По этому закону существуют смерть, боль, возмездие, гравитация – словом, всё, что ограничивает человека в его выдумках – особенно, когда они становятся опасны для него самого. У меня такого закона нет. И что же? Шоу должно продолжаться. Счастливая мечта одного порождает страдание для другого. Вместо того чтобы жить и сообща творить новый мир и новую реальность, люди только и делают, что дерутся между собой. Пусть докажут после этого, что они чем-то лучше диких хищных зверей. Посмотри и ответь теперь: разве люди, до сих пор сидящие здесь, этого не заслужили? Я знаю, ты до сих пор не понял сути своего наказания, ожидая, что твоя жертва будет принята не во чрево Ада, но куда-то повыше. Ты недоумеваешь, почему за благородный поступок ты отбываешь наказание в Аду. Теперь я объяснил тебе всё, и имеющий уши да слышит. Я знаю, мы ещё увидимся с тобою. На прощание я позволю тебе задать мне один вопрос.

- Хорошо. Что стало с теми людьми, которых я спас?

 

Он сидел один посреди пустыни, и рядом с ним усыпали землю красивые, но недолговечные цветы, похожие на крокусы, от одного прикосновения растекающиеся по рукам, словно краска. Он смотрел в пустоту, поняв наконец суть своего наказания. Он был раздавлен неприятным ощущением, что находится в мире пустоты, где ничто не важно, ничто не истинно и ничто не относится к сущему. Этот мир материален настолько, насколько ты позволяешь ему быть материальным. Где-то там, на краю пустыни, пасла белого здоровяка-коня скромная Оля – такая же пустая, однобокая и нереальная, как и всё в этом мире. Она тоже состоит из пустоты – из воспоминаний, сна и мечты, лишённая своей воли, подчинённая создателю, не слишком заботившемуся о чистоте своих мыслей. Казалось, его грусть разделяли только звёзды, на разные голоса озвучивавшие с неба его думы. Он смотрел перед собой и мысленно представлял себе снова и снова судьбы тех самых людей, которых он на краткий миг вернул на Землю. Двое из них стали террористами, ещё один был маньяком-убийцей. Пятеро из десяти имели попытку самоубийства. Шесть из десяти имели больных детей, которым они не смогли обеспечить будущего, ещё двое не имели детей вовсе. Путь всех десяти был выложен болью и страданием – и их самих, и окружающих. И никто из них так никогда и не исправился. Он видел их жизнь. Они были одновременно живы и мертвы – ведь в мире, где есть искривление времени, можно говорить о том, что времени нет совсем. Он ясно видел, как эти дьяволята обрекают своих друзей, родных и близких на такое же существование, которое ведут сами – лишённое плодотворной любви, искреннего интереса к жизни, доброты и светлой энергии. И в их судьбах он – когда отдалённо, а когда до боли знакомо – видел свою жизнь. И только одна загадка мучила его, не давая ему покоя. Если даже второй шанс, данный этим людям, не избавляет их жизнь от страданий, то что же способно спасти этих людей?

 Он снова посмотрел на Землю, смутно видимою через синее небо, за облаками и звёздами. Учёные работали в какой-то лаборатории над нанотехнологиями. Все они – законопослушные граждане, довольные своей работой и положением в обществе. “В чём секрет их успеха?” – спросил себя Игнат, и, поразмыслив, отметил главное отличие их деятельности от своей собственной. Они изучали мир и Вселенную. Игнату всегда хотелось переделать её заново. Учёные принимали мир таким, какой он есть, и изучение его законов, всего его многообразия оказалось для них интереснейшим занятием. Игнат не смог понять этого – все его помыслы были связаны с исправлением и преобразованием мира. Теперь он чувствовал, что он – человек старого типа, которому нечего делать в новом мире. Он – захватчик, он – осколок старого мира тиранов и циников, готовых делать всё, что угодно, с природой, точно с пластичною глиной. Мира зверей, в который он теперь попал. Он понял, что чувствует себя мерзким и жалким, как ящерица, и обнаружил, что его руки и ноги покрылись чешуйками. Он разгадал, почему так отвратителен оказался образ подкаблучника, встреченного им здесь. Он зарылся по горло в песок и что-то тихо и злобно прошипел. И больше никто и никогда не видел его в человеческом обличье.







RPG-Zone
На главную · Конкурсные рассказы · Принять участие · Обсудить на форуме · Правила участия

Пишите нам: contest@rpg-zone.ru
Последнее обновление - 3 мая 2013 года. http://fancon.ru
Яндекс.Метрика