Пригоршня осенних листьев

Аннотация:

У города, умирающего от чумного поветрия, есть один-единственный выход – человеческая жертва. Он устраивает всех, кроме престарелой шлюхи Рогнеды: именно ее завтра должны принести в жертву.

[свернуть]

 

Тема: Пустота и свобода

 

- Боюсь, - выдохнул в темноту, - Боги мои, как же я боюсь, кто бы знал!

Рука, державшаяся за решетку, дрожала в неверном свете лампады. Пламя не освещало глаз, спрятавшихся под капюшоном, пламя не освещало губ, хотя Рогнеда точно знала, что те трясутся. Потому что никогда прежде отец Алоизиус не бормотал невнятно, будто ребенок, что учится говорить.

- Почему я? – повторил он в десятый раз, и Рогнеда почти застонала. Но промолчала, упрямо не желая смотреть на огонь. Пусть жрец помучится, думая – проклинает ли она его в мыслях, захлебывается ли от страха. Пусть теряется в догадках, пропади он пропадом.

Не ему завтра предназначено уйти в никуда на восходе обеих лун и сгинуть без возврата.

- Я всего-то исповедник, какой из меня… почему? – Алоизиус чуть не плакал, остро воняя брагой. Рогнеда не отказалась бы залить собственное горе, но настолько-то душевная чуткость жреца не простиралась. Хмельного сознания едва хватало уместить собственные боль, страх и растерянность. Чужими следовало заниматься другим людям. Самостоятельно.

Как это и сделали добрые люди Рарока. Вот только теперь Рогнеде уже никак нельзя было решить одну, зато принципиальную собственную проблему.

- Никогда не думала, что у ремедиумов против чужих бед могут найтись и свои горести, - глухо сказала она, несомненно, удивив отца Алоизиуса: тот вскинулся, прижался лбом к решетке, жадно всматриваясь внутрь.

- Знаю, что ты делаешь, - взвизгнул жрец, - Пытаешься сделать мою ношу еще тяжелее! Раздавить меня виной! Искусить меня… искусить меня, как…

Он плюнул внутрь, отшатнулся, и Рогнеда поняла, что сейчас вернется бесконечный мрак, из которого путь поведет уже на алтарь. Надо же, отстраненно, из последних сил преодолевая ужас, подумала она, какая бы баба не мечтала пойти к алтарю, да еще в такой праздник!

Я вот не мечтаю, сказала она себе. Да.

- Я ведь не так, - сказал вдруг жрец. – Просто, если не провести обряд, мы ведь все умрем, понимаешь? Мор не знает препон, девка… А я-то и вовсе умру прежде всех прочих.

- Не копти, - презрительно отозвалась темнота позади Алоизиуса. – И хорош надираться, ступай проспись. Я посочувствовал бы даже курице, доведись ее резать засранцу вроде тебя, отче, да еще спьяну.

- Кап… питан…

- Вон.

Алоизиус выпрямился, обнаружив немалый рост, откинул капюшон и попытался высокомерно взглянуть на почти невидимого Рогнеде стражника.

- Да как вы смеете мешать испове…

- Хватит. Ее, - рука в черной перчатке ткнула в решетку, - здесь, считай, что и нет. А если ты еще раз откроешь пасть, тебя тут тоже не будет. Прежде всех прочих, как сам говорил.

Жрец слабо булькнул, однако из камеры не было видно, что с ним проделывали в это мгновение. Следующим звуком был приглушенный сдавленный стон.

- Ну? – скрипуче произнес стражник, и ноги в сандалиях заполошно зашлепали, оскальзываясь на каменных ступенях.

- Не так быстро! – крикнул капитан вслед и тихо, гадко заржал.

Мельтешащий, скачущий свет убегал вместе со жрецом, но Рогнеда почему-то гораздо меньше боялась одиночества во мраке, чем темноты, в которой рядом оставался человек, походя смявший пьяную браваду отца Алоизиуса. Дрожащие руки она зажала между бедер, уткнулась взглядом в невидимый теперь пол, в прелую солому, вонявшую даже сквозь плешивый и пыльный ковер.

Ковер приволокли пара косматых приказчиков бизанта-торговца специями; хотя Рогнеда уже не поручилась бы, сколько человек успело навестить ее за прошедшие дни, все же отдельные посетители запоминались даже сейчас – недюжинным жаром и пылом, или особенно отвратительными прикосновениями. Некоторые же – странными и причудливыми предпочтениями. Впрочем, ковер оказался очень даже кстати: лысый, пропитавшийся сложной смесью запахов, свидетельствовавших о чревоугодии вкупе с небрежением к уборке, но даже так – лучше, чем обстановка рабочей кельи.

Далеко не все из гостей покупали ласки Рогнеды прежде, а вот отдать приличную горсть монет за ночь с той, кто скоро умрет, соглашались даже известные всей округе ханжи и моралисты. Она не удивлялась, не возмущалась. Не пыталась и сопротивляться.

Хотя ужасно хотела забыться, пусть так, в привычном труде, в поту и спертом дыхании, в толчках и цепких пальцах, - не позволяла себе этого. Хранила злость, разочарование, обиду, безумный страх смерти, пытаясь вырастить в себе гнев.

- Приготовилась? – спросила темнота голосом капитана, и Рогнеда уставилась в сторону двери, широко раскрыв глаза; впустую. – Никогда не мог понять, какое дело лунам до людской возни на земле. Никогда не верил, что к смерти можно подготовиться.

Да, выдохнула она без слов, я тоже.

- Ну, ладно, - предпоследняя ее ночь задумчиво помолчала. Лязгнули ключи, заскрежетал замок, взвизгнули запоры. - Пане целитель, она вся ваша.

Рогнеда рванулась было в угол – и вдруг увидела, что камера полна ровного бледно-золотистого света от колдовской лампы, что рядом стоит долговязый целитель в темных, расшитых зеленой нитью одеждах до пят, а капитан, ехидно щурясь, загородил распахнутую дверь. Ни звука не было слышно, а значит, в каморке и раньше было светло – просто огонь укрыли маской от лишних глаз. Однажды был у нее такой клиент, маг не из слабых, что расплатился забавным амулетиком, а когда потребовала настоящих денег – вплавил металлическую капельку прямо под кожу. Настоящей ценой тогда стали знания, как позже осознала Рогнеда, знания о тех, кто обычно сторонится простых людей, пряча правду под семью шубами из вранья и притворства. Например, о масках, наложенных на свет. Или о том, что сердить колдуна нельзя, даже если только что доставила ему удовольствие честь по чести.

Капитан прищурился, оторвался от косяка, на который опирался плечом. Неуклюже встал на затекшую или попросту хромую ногу.

Мгновенно она забыла обо всем. Дверь стала единственной мыслью, импульсом, побуждением. Бежать, бежать, чтобы завтра не пришлось…

- Нет, - сухо сказал целитель, и Рогнеда поняла, что он пристально смотрит ей в лицо, перебирая тонкими длинными пальцами кусочек светящегося янтаря. – Ложись. Не надо глупить.

Капитан развернул странную светящуюся нить и принялся выплетать из нее причудливые узоры, на удивление ладно и ловко – в толстых-то фехтовальных перчатках. Сглотнув, Рогнеда вгляделась в глаза стражника и замерла, поняв, что ни цвет, ни форма узоров, отражавшихся в блестящих темных глазах не совпадают с теми, что складываются в руках.

Помотала головой, сильнее втиснувшись в угол и поджимая ноги перед прыжком.

С нитью мудрили, наверняка, колдуя, причем делая вовсе не то, что демонстрировалось, - но смысла ни в одном из хитросплетений, настоящем или отраженном, Рогнеда не видела, не имея способностей к волшбе. Оставалось уповать на богов и резвые ноги.

- …можем сделать двумя способами, - оказывается, продолжал говорить целитель, - добровольно или силой. По доброму согласию получится быстрее. И не так больно.

Вот только не продажная девица Рогнеда слушала его, натужно сопя и тараща глаза, а чистый ужас и пронзительная жажда жизни. Словно тисками перехватило горло, прыжок родился из всего тела, стремительный, словно у пантеры. Толкнуть целителя, выбивая из рук скляночки и янтарь, потом нырнуть под руками у капитана…

Ничего не вышло – прыжок оборвался, едва начавшись, и целитель вдруг оказался у дальней стены, терпеливо дожидающимся конца унизительного представления, а капитан равнодушно шевелил пальцами, на которых уже не было нити, потому что сама нить обернулась путами, что увили ей ноги и перевернули вверх тормашками.

- Так хорошо, - сказал целитель, а Рогнеда попыталась было крикнуть, что, мол, ничего подобного, так хреново, но вот доберется до них Ункер; как вдруг вспомнила, что сделали с Ункером те, кто пришел забрать ее согласно жребия. А потом янтарь уперся ей под подбородок – или над подбородком, коль скоро она висели вниз головой, - и сразу заболели поясница и ребра, заныло, задергалось сладкое место, взвыли живот и левое колено. Словно яркие огни всадили туда, где крылись ее давние приятели-болячки. Боль стала невыносимой, а потом превратилась в терпимое жжение и постепенно истаяла.

- Все, - пожал плечами целитель, - она совершенно здорова и чиста.

Рогнеду перевернуло и опустило на лавку, лицом к слезящимся камням стены. Звякнули монеты, дважды легонько шаркнули шаги, потом раздался мерный, уверенный топот – шло, по меньшей мере, четверо. Ей пришлось угадывать по эху – обуты в тяжелые башмаки, значит, мужчины, слышен запах жевательного зелья, лука и застарелого пота, а еще отчетливо чувствуется вода, немало воды, почему-то теплой.

Обиду и горечь она выбросила из головы – в конце концов, в том, что происходит с ней здесь, она виновата сама. Ни одним из шансов покончить с собой, лишь бы не позволить замордовать себя, как пожелает честной народ, ни одним из бесценных и последних шансов она не воспользовалась.

Потом ее перевернули – мужчины оказались здоровенными полукровками-ятвягами, белобрысыми, медлительными, невозмутимыми. Одеты были в добротные штаны и льняные рубахи с закатанными до локтей рукавами.

Мозолистые и шершавые руки прытко раздели Рогнеду догола, принялись мыть губками, распространяя запах мыла, ромашки и крыжовника. Помыв, обтерли заботливо и обстоятельно, не забывая ни единого местечка на теле; Рогнеда против воли почувствовала удовольствие, прислушиваясь к чистой, насухо протертой коже. Затем один из полукровок осторожно откупорил глиняный бутылек с вытисненным буйволом и полил остро пахнущим маслом, которое принялся втирать сильными, умными движениями, да так, что низ живота Рогнеды сладко затомило и захотелось вжиматься в чуткую и умелую руку.

Но путы держали крепко.

Вздрагивающую от желания и от непрошеных злых слез Рогнеду оставили в покое.

- Слушаюсь, - произнес вдруг капитан, и ощущение мягких, но неодолимых тисков внезапно сгинуло. Она попыталась вскочить, едва не упала, оперлась о стену, с оглушительной тоской чувствуя, как запачкалась только что обласканная, вымытая и умащенная рука, и увидела высокую фигуру в темном.

Человек сразу же шагнул вперед – медленным, важным шагом власть предержащего. Откинул капюшон вальяжно и уверенно, и Рогнеда поневоле согнулась в поклоне, прежде чем вспомнила, что стоит в чем мать родила, и попыталась укрыться хотя бы дрожащими руками. Князь текучим движением сорвал с себя плащ и, неведомо как очутившись лицом к лицу с нею, бережно укутал в подбитую мехом ткань.

- Не бойся, - сказал он хрипло. – Только не бойся.

Его люди ворвались в дом мэтра Виндульфа Шлосса, содержавшего лучших блудниц во всем княжестве, его люди без колебаний порубили Ункера, вступившегося за Рогнеду, его люди волокли ее в мешке, точно зверя… Она почувствовала на щеке кончики пальцев и содрогнулась, мгновенно вспомнив только что сжигавшую изнутри страсть.

- Я ненавижу, - сказала она, со стыдом чувствуя, как внезапно сел голос, как в горле собрался горький комок. – Не боюсь.

Его светлость покачал головой, не сводя глаз с ее лица.

- Я бы боялся, - признался он вдруг. – Я бы сходил с ума от того, что мир покатится дальше, а меня не будет.

Выпрямившись, он поднял и Рогнеду, но не спешил разжимать пальцы, отпускать. Позади уже не было никого, ни вздоха, ни движения, она облегченно вздохнула – и одернула себя: как будто у тебя был выбор раньше. Приходили и брали, не обязательно по одному, иной раз под прибаутки и злые шуточки. Но сейчас ей почему-то было важно – чтобы никто не видел, не унижал, не…

Их может быть целая толпа, сказала она себе сердито, а ты и не узнаешь, пока все не кончится. Очередная насмешка, очередное издевательство.

Черт, простонало что-то внутри в ответ. Не хочу знать. Понимаешь ты? Не хочу знать. Если их не видно, значит, и нету их, значит, все по-настоящему. Немножко настоящего, совсем чуточку, пряная такая щепотка. Напоследок.

Рогнеда вздохнула и потянулась губами к князю, но только теплое прикосновение пальца встретило ее.

- Возможно, позже, - уже далеко не так взволнованно сообщил Стах. – Прежде мы должны… поговорить.

Она опустилась на лавку, и он был рядом, глядел в упор, в самые зрачки, и говорил, говорил. Ты видела уязвленных мором? Видела мертвых? Пожелтевших, с бурыми пятнами по телу, иссушенных и легких, словно клок мешковины. Отдающих грибной прелью. Десять дней и десять ночей подряд лучшие жрецы столицы молились богам о ниспослании спасения от этой напасти. Почти все умерли, а взамен… взамен осталось немногое. В любом случае – не то, чего мы все искали. Никаких лекарств, одна только милость божия. От Осенней Хвори не излечиваются.

Стах осторожно закатал левый рукав и показал характерные пятна на локте. Поморщился и, помедлив, снова спрятал метку мора.

Ни князья, ни купцы, ни чужестранцы не защищены от Осенней Хвори. Она сметает всех, прореживая города и выкашивая села. Магия, которая спасала нас столько веков, теперь может лишь сдержать болезнь, но не исцелить и не остановить. Осень. Наступила осень. Все, чего мы достигли: культура и науки, волшебство и архитектура – все пропадет, когда уйдем мы. Все проходит… Мы не знаем, какова будет новая весна, да и не узнаем. Немногие из нас доживут и до зимы, если не найдется способа остановить мор.

- Жертвы – это и есть способ? – спросила Рогнеда.

Стах усмехнулся. Она же вдруг осознала, что вокруг горит не меньше сотни черных свечей, и тени, лишенные отбрасывающих их тел, самостоятельно снуют по потолку, сторожко поглядывая на сложный рунескрипт, выполненный мелом прямо на ковре. На ее ковре.

Временное, сказал князь, временное и ненадежное средство. Уступая и платя богам, мы оказываемся прочно привязаны к ним. Подчинившись единожды, будем обязаны поступаться своей волей всегда. Убив одну, станем убивать сотни и тысячи, даже не заметив, когда потеряли свободу.

- Тогда не делайте…

Князь впился пальцами ей в плечо. Нельзя. Никак нельзя. Не только потому, что еще никто не готов в открытую выйти на бой с богами, но еще и потому, что эта, первая, жертва нужна, чтобы…

Он прикусил губу.

- Я сделаю так, что ты не почувствуешь боли, - решительно сказал вслух спустя некоторое время. – Возьмешь эту ладанку, сделаешь, как я скажу… и будет не больно.

И он рассказал ей все до конца, глядя отчаянным взглядом поставившего на кон жизнь и душу. А потом все же прикоснулся к ней губами, и был нежен и ласков так, как она и не думала, что умеет хоть кто-то из мужчин.

После всего Рогнеда уснула, и видела во сне Рарок, в который она приехала столько лет назад. Красные крыши, празднично сверкающие на солнце, чисто выметенные улочки, садики и цветники подле крылечек, резные ставенки, кукольного вида фонтанчики и колодцы, рынок, пропахший душистыми травами. Дружелюбные, сочувствующие люди, никогда не оставляющие в беде. Временная, как оказалось, хрупкая и уязвимая красота. Прелесть и очарование, прожившие недолго, будто осенняя листва.

Добрососедство, миролюбие, дружность – первыми были ободраны с улиц Рарока, когда пришел мор. Окрысившиеся, напуганные, сторонящиеся друг дружки – такие горожане только обрадовались, когда платой за избавление от ужаса ожидания гибели оказалась одна-единственная жертва.

Кто знает, как оно вышло бы, выпади жребий на княжескую дочь; вот только Рогнеда уж точно не была княжной. Если листья сменят цвет на зеленый, тогда жертву надлежит отпустить, сообщили ей. Вот только миновало уже столько дней, а она по-прежнему дожидалась смерти.

…Ладанку следовало разбудить молитвой до восхода солнца. Однако после жуткой, истощающей ночи Рогнеда проснулась поздно – да и то ее растолкал стражник.

Пошатываясь и спотыкаясь, она поднялась наверх, во двор магистрата, едва не сорвалась с шатких сходен, ведущих на украшенную лентами и задрапированную тканями повозку.

Помолилась обеим лунам, крепко вцепившись в ладанку. Повозка тронулась с места, и Рогнеда схватилась за поручень, крепко занозив ладонь. Боль мгновенно привела ее в чувство почище вони выгребных ям.

Князь обманул ее. Чем бы ни была ладанка, если только она вообще могла сделать хоть что-то, но она не избавляла от боли.

Ей захотелось проклясть весь этот город заодно с его обитателями. Захотелось, чтобы они сгнили и рассыпались в прах. Чтобы никогда тут не было ничего, похожего на жилища или улицы…

Да, сказал кто-то внутри нее, хорошо. Я надеялся, что ты настолько яростна, но, сказать по правде, здорово сомневался.

Рогнеда захлебнулась злостью и прислушалась к себе повнимательней. Что-то шебуршилось внутри, проникало в каждый палей, в каждую пядь кожи, забралось в глаза, в рот, в волосы, осваивалось деловито и по-хозяйски.

Скверный тот князь, что не пойдет на смерть за своих людей, буркнул странный гость, вот я и решил, что пойду. Пусть ты и не из лучших людей города – что с того? Я буду чувствовать все, что чувствуешь ты, девица. Испытаю все на себе. Вот только позволить себе умереть я не могу, ты же понимаешь?

Рогнеда захотела завыть, но осознала, что проникновение княжьей магии зашло слишком далеко. Она могла только стоять и смотреть вперед, с застывшей легкой усмешкой на лице. Как будто не замечая, насколько переменился город.

Листва на деревьях полностью пожелтела, хотя шел июнь. Костры пылали там и сям, пожирая завернутые в тряпье трупы. Некоторые улицы оказались щербатыми из-за основательно прогоревших пожарищ.

То, что осталось от Рарока, не стоило смерти даже крысы, не то что человека.

Согласен, сказал князь внутри ее головы. Но ведь мы договорились, что не собираемся выкупать божью милость для незначительного владения, верно? Мы сделаем иначе, ох, как иначе. Ты, милая, проклянешь их всех. Даже меня, если пожелаешь, благо у меня есть нынче защита от твоих проклятий, ибо ты вчера отдавалась мне по собственной воле… сойдет за любовь, как полагаешь?

А остальных – проклинай, давай, действуй.

Рогнеде помогли подняться на алтарь, где уже ждал бледный, болезненного вида отец Алоизиус. Над дальними, заречными кварталами уже поднимались луны.

Она вздохнула, зная, что времени осталось слишком мало даже для нескольких слов. Осторожно прикоснулась к бугорку под кожей, где зашевелился амулет былого клиента. Он сработает один-единственный раз, предупредил маг, и единственным способом: вывернет наизнанку, из тела в душу или наоборот. Решишь сама.

Ей, шлюхе, мог пригодиться способ испытать настоящую любовь – или же внушить ее кому-то рядом.

Рогнеда закрыла глаза и потянулась к гостю. Позвала амулет, стараясь удержать установленную через ладанку связь.

Успела услышать: разве у тебя больше не болит рука… - а потом нож Алоизиуса вошел ей в спину.

Князь Стах Рарок и шлюха по имени Рогнеда упали одновременно. Листва на всех деревьях в городе сменила цвет в тот же миг. И начала осыпаться ярко-алым дождем.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 4,20 из 5)
Загрузка...