Северов Дмитрий (HexenHammer)

Тяжесть заката

Аннотация (возможен спойлер):

Потом скажут, что он никуда не уходил. Семижды семь раз он обогнул Вовносень на скакуне, похожем более на медведя или гигантского глухаря. Семижды семь раз проклинал день и изгонял ночь, и всё это время солнце не смело коснуться горизонта, а князь Гарид Унда не мог проститься со смыслом всех вечностей по имени Марта.

[свернуть]

 

Медведь Гарид Унды по кличке Кубебхал был молод, ретив и недолюбливал упряжь, пусть трижды прославленные мастера изобрели её специально для топтыги выдающихся размеров. Забавным вихляющим галопом они пересекли площадь, распугав неугомонную малышню и вздорных пеструшек.

Дворняги, хрипя и задыхаясь, сопровождали их, издали демонстрируя отчаянную храбрость и презрение к смерти.

— Всего разок, — задорно сигналил мохнатыми ушами Кубебхал. — Разочек! Увидишь, как они побегут!

Гарид Унда рассеянно поглаживал огромные раковины ушей, почёсывая чувствительные местечки за ними. Не позволял рыкнуть на назойливых дворняг и столь же упорствующих кметов. Не пускал наружу рвущийся изнутри стон.

Продолжал жить, сам не понимая, как может дышать.

Сердце стучало: «Марта. Марта. Марта», — но городские башни оставались всё дальше, Вовносень постепенно растворялся, терялся за кронами древних лип и вязов, за малозаметными неровностями рельефа, за болью, застившей взор.

Гарид Унда зябко укрывался в крылья, смахивая, скорее, на глухаря или тетерева, нежели на гербового коршуна династии. Отрешённым взглядом кошачьих зрачков он глядел по сторонам, почти не различая ничего. Коренастых селян, колющих и таскающих поленья к огромной поленнице возле постоялого двора. Телегу с навозом, неуклюже ворочающуюся у устья боковой дороги, уводящей в поля. Детишек, затеявших игру в подражание жестам и гримасам, весело орущих…

— Солан говорил, пью из кринки!

Князь потянул за поводья, вынудив Кубебхала утробно заворчать. Детишки, держа ручонки перед собой, изображали пузатые кувшины, из которых должно было литься молоко ли, пиво ли. Что-то подвернулось под ногу предписанной Небесными Родителями скорби. Что-то укололо в мягкое подбрюшье горя и содрало с разума серую тошную пелену.

— Солан говорил, бегу норушкой!

Солан. Гарид Унда мимолётно улыбнулся, забывая о том, как страшен вид оскала на барсовой морде. Ну конечно же.

— А что сказал бы Солан мне? А, Кубебхал?

Князь потянул за поводья, понукая медведя развернуться через левое плечо. Псы взвыли пуще прежнего и немедля бросились в переулки. Гарид Унда стиснул зубы, заметив, как насторожились, поудобней перехватывая вилы и топоры, кметы.

Солан никогда не верил в то, что всё потеряно, — и не сдавался, даже умирая.

 

Высморкавшись и пнув ком дёрна, валявшийся посреди дороги, стражник поднял оловянный взгляд профессионала и повторил:

— Не велено.

Кубебхал прянул ухом, удержавшись от рыка и ворчания. Гарид Унда криво ухмыльнулся, блеснув правым клыком. С караульной будки сорвались коротавшие там вечер галки, а на видневшемся у поворота трактире отвалилась вывеска. Стражник, однако, держал фасон. Вероятно, был недалёк или же попросту нетрезв.

— Знаю, — ответил вежливо, но без подобострастия. — Сиятельный князь Гарид Унда. А то как же. Вы ж давеча через наши ворота наружу выезжали! Да только солнце уж садится. И не велено.

— Стало быть, — мягко прошипел Гарид, — я и велю: пропустить!

Сам не заметив как, он развернул крылья и простёр в стороны. Иные привычки не проходят, даже когда внутри себя ты уже умер.

— Вашскородь! — возопил стражник, ловко отскакивая и перехватывая алебарду из положения «на караул» в положение наизготовку. — Вашскородь!!! Нарушают!

Пихнув скрипучую рассохшуюся дверь, на розовеющий сумеречный свет показался капрал, и Гарид понял, что прорваться в город, никого по дороге не зарубив ко всем пропащим, скорее всего, не получится. Капрал держал руку на рукояти палаша, выходя, и не выпустил оружия, подойдя ближе. Только пена, подсыхающая на длинных пышных усах, выдавала, от какого занятия капрала оторвали.

— Ка-ап-прал Берт Калиек! Чего угодно благородному князю?

— В город вот угодно, — подсказал Гариду стражник, державшийся обок капрала. Князь возвёл очи горе и покачал головой.

— Не велено пускать, — пожал плечами капрал, следя за руками Гарида и за мордой Кубебхала сразу. Подавив искушение позволить медведю порезвиться, Гарид Унда вздохнул.

— Никак, — серьёзно сообщил капрал. — Вот совсем никак. Что-то там нынче в городе намечено… эдакое. Я б на вашем месте, господине, радовался ещё, что снаружи стен оказался. Недобрая ночь обещает выдаться для… — капрал кашлянул, помешкал немножко и докончил: — Для инаковыглядящих.

— Во-он там, за тем углом, есть отличный постоялый двор, ваша светлость! — добавил стражник, не опуская, впрочем, алебарды. — А уж с утречка-то оно виднее станет…

Гарид Унда оглянулся через плечо, пристально изучая солнце, уже скользившее за дальние холмы.

— И то верно.

Брошенная им в воздух серебряная силиква ещё вращалась, а Кубебхал уже устремился вниз по улице. В новом аллюре, однако, ничего, решительно ничегошеньки не усматривалось забавного.

Всадник и зверь выглядели хищником, увидевшим добычу.

 

Народ окрест присоветованного постоялого двора обеспокоился не на шутку: мамаши выхватывали из толпы чумазых сорванцов приглянувшихся и поспешно укрывались за дверьми и засовами, торговцы сваливали товар грудами и прытко улепётывали прочь из тревожного места, а домашняя живность покинула облюбованное князем место ещё допрежь, шуганутая медвежьим рыком.

Кубебхал тем временем прилежно обнюхивал когти передних лап, прикидываясь чем-то вроде горничного пса-компаньона.

Едва последние ставни захлопнулись, а самый нерасторопный коробейник убрался с улицы в зыбкие тени подворотен, Гарид Унда поглядел на солнце в просвете улицы, словно обозреваемое в бойницу, ухмыльнулся и начал.

— Не велено, — невозмутимо сказал он. Произнёс громче, властно и свирепо. Повторил семиголосо. Затем сорокаголосо. А потом задрал голову в зенит, подставляя закатным лучам пушистое пятнистое горло — и взревел то же самое, но на Королевском Наречии.

Сперва казалось, что ничего не вышло. Неимоверно давно и чудовищно далеко отсюда находилась гора, с которой дал дёру беспризорный метис, с трудом принимавший облик, приятный и приемлемый глазу верующих. Оттого поначалу померещилось, что ничего и не выйдет.

Гарид Унда взвыл, выпуская когти и распахивая камзол на груди, и вдруг осунулся, осел на холку Кубебхала, не умея вдохнуть стиснутой грудью.

— Проклинаю… день, жаждущий… истечь, — прохрипел он последними остатками воздуха. — Изгоняю… нетерпеливую… ночь…

И поднялся, чувствуя, как подкашиваются лапы Кубебхала, тут же встряхнувшегося, зарычавшего от испуга и ярости одновременно.

Небо, студёное и раскалённое сразу, коснулось плеч Гарид Унды, исподволь налегло краем — и в один миг сделалось божественно тяжёлым. Князь не утирал катившихся из глаз слёз, скрипел зубами и гладил уши Кубебхала.

— Сможем? — тихо спросил он, и медведь кивнул. Шагнул вперёд, покачнулся, но устоял. И шагнул снова, потом ещё и ещё — сначала медленно, а там всё быстрее.

Так они добрели до поворота в улицу, опоясывающую Вовносень. Гарид Унда поглядел направо, куда следовало двигаться, если верить поучениям Первого Кузнеца, передавшего умение мальцу-княжичу. И потянул за левую сторону уздечки: противосолонь.

Свернув в тесную улочку, дальше двинулись рысью.

 

Мир, пропускавший всадника сквозь себя, уворачивался, как умел: менял эпохи и места, притворялся иным, полным хаоса или же осушённым до полного изгнания магии, гремящим десятками чадящих самобеглых повозок или же полным шелеста летающих ковров и салфеток. Гарид Унда догадывался, что случится именно так.

Кубебхал же ворчал, не умолкая, прерываясь лишь на то, чтобы пустить ветры. Даже медведю-владыке небо оказалось изрядно тяжело.

— И вот этой стеклянной избы не было! Да что там трепаться, её ж никто окрест выстроить бы просто не смог! Экая пакость…

— Потерпи, Куб. Просто немного…

Вихрь, налетевший с ясного неба, чуть не вышиб Гарида из седла; да и Кубебхал едва удержался на лапах.

Оглушительно треснув, расселся пополам возведённый из каменных глыб домище, с грохотом обрушились в обломки несколько халуп пожиже.

Мимо летели охапки соломы из стрех, отдельные черепицы и листы диковинного крашеного металла. Вращаясь и сверкая хрупкой тончайшей гранью, пролетел осколок скорлупы размером с двух Кубебхалов вместе взятых. Из вздувшегося, словно пузырь, пролома, откалывая новые скорлупки, протискивался, мотая длинной узкой головой, горделивый алый дракон. Вот он высвободил правую лапу, вонзил серповидные чёрные когти в мостовую и рванулся…

Гарид Унда оказался на гибкой шее величественного чудовища быстрее, чем о том можно было бы сказать на любом языке мира, кроме языка дикарей острова Борнео, в подобных случаях веско сообщавших «Хоба!», а то и просторечно «Оп!».

— Осторожнее, — морщась из-за едва выдержавших крыльев, Гарид наклонился к бронированному уху дракона. — Прошу: осторожнее! Целый мир рискует сойти со своих путей. Мы можем сразиться и на вашей стороне.

Дракон недовольно взревел, выстрелив ввысь длинным коптящим языком пламени, и умолк. Кубебхал, своевременно укрывшийся за колодезным венцом, озадаченно уставился на довольную ухмылку дракона.

— Честь для меня, — пророкотал дракон, по-прежнему не шелохнувшись. — Честь и… и вполне достаточный исход поединка. Удаляюсь, клянусь собственной чешуёй!

Гарид Унда аккуратно вытащил меч из уха дракона, перестав давить на нежную и уязвимую барабанную перепонку. Спрыгнул на улочку, глядя только на собственную тень, готовый уворачиваться от предательского пламени в спину и крылья.

Обернулся, демонстрируя силу и мощь, которые грозили исчерпаться.

Дракона больше не было видно.

Кубебхал ткнул Гарида в плечо влажным носом и требовательно засопел.

 

В очередной раз обогнув Вовносень, над которым так и не тускнела вечерняя заря, Гарид Унда ощутил, что вес, подпираемый его плечами, ощутимо возрос. Не прошло и минуты, как дома вокруг сделались приземистыми и крохотными, будто кукольными. Люди, разбегавшиеся во все стороны, наверняка чувствовали себя в крохотных домишках вполне уютно. Были-то эти лилипуты росточком едва по колено Гариду Унде.

— Ах-хр-р-р… — мрачно сообщил Кубебхал, задыхаясь и пыхтя. — Это ещё что за напасть?

— Сказочные. Тривиалия, Рация, Вульгария… не исключено, впрочем, что и Баналия, или Маргиналия… мест, где люди верят, что кошмары и чудеса ограничены ими самими и услаждают себя историями о том, что один человек сотворил с другим, не так уж мало.

— Трудно… вато… дышать…

— Понимаю.

И как раз в крохотных кукольных и ненастоящих закоулках мизерных чувств и девальвированных свершений навстречу Гариду явился следующий часовой.

Видно стало издалека.

Хлеща бока гибким львиным хвостом с пушистой кисточкой, единорог мчался, перепрыгивая целые кварталы. Серая тень расползалась за ним, превращая даже скудный лилипутий быт в бег на коротеньком корде, лишая отваги, нужной хотя бы для картёжного мухлежа или преступления из прямолинейной грубой корысти.

Выскочив на перекрёсток, единорог поднялся на дыбы, заплясал, раздувая ноздри и громогласно заржав. Гарид Унда залюбовался прекрасным, как счастье поэта, животным. Ни единой мысли о насилии не нашлось в нём.

Протянув руки ладонями вперёд, князь вознамерился предложить разойтись мирно. И тогда единорог взмахнул белоснежным витым рогом.

Князь рухнул между пятиэтажных зданий, парочку развалив до основания. Кубебхал откатился ещё дальше, неистово рыча и лупя широкими лапами наотмашь.

— Всё понятно? — презрительно поинтересовался единорог, цыкнув через губу. — Развернулись и чешем, откуда пришлёпали. Мух-хой!

Гарид поймал небо уже самыми кончиками когтей, да и то за упущенные доли мгновения солнце заметно просело, дотянувшись уже до верхушек деревьев. Напрягая все силы, слепой от страшного, дурманного веса, Гарид вскинул небо повыше — и встал на ноги, не столько угрожая обнажённым мечом, сколько опираясь.

— Можешь чесать, жеребчик, — оскалился он. — Эта игра вполне подходит для двоих.

Единорог ударил без предупреждения, как и в прошлый раз. Вот только Гарид уже валился на него с воздуха, сложив крылья по-ястребиному и нацелившись обеими ступнями в холку — так, чтобы передать нахальному зверю полновесное ощущение небосвода на закорках.

Хруст оказался потрясающе мелодичным и печальным. Миллионы эльфьих бардов не сумели бы воплотить всю горечь от смерти единорога. И только Кубебхал преспокойно придержал безжизненную белоснежную головушку, пока Гарид отрубал рог в качестве трофея.

Уже покидая Казуалию, Кубебхал задумчиво спросил, не кажется ли ему.

Медведю не померещилось. Лилипуты действительно стали чуть выше ростом.

— Но, — поразмыслив, добавил князь, — нельзя исключать и того, что это мы малость измельчали.

 

Ладрованная машина прокатилась по инерции ещё немного, уткнулась в полуразрушенный павильончик и замерла, продолжая ворчливо пыхтеть нутром. Белоснежные стяги, расписанные непокорно шевелящимися даже сейчас девизами, колыхались на ветру.

Никто не показался наружу, и Гарид повесил арбалет на луку седла. Башни из цветного камня вздымались вокруг подлинным лесом, а может, горным кряжем.

В колоссальный провал впереди с плеском рушилась вонючая река из тоннелей, проложенных под поверхностью улицы. Походило на то, что придётся делать изрядный крюк. Потянув поводья, Гарид Унда развернул Кубебхала — и выругался исключительно неприлично и непристойно.

Улицу перегородила толпа плотно сбившихся израненных оборванцев. Над ними поднимался зудящий, раздражающий гул. И князь, и медведь принялись стричь ушами и щуриться, преодолевая желание попятиться.

— Эй! — окликнули их откуда-то с высоты. Гарид сузил зрачки и поглядел вверх.

— Говорят, — сказали откуда-то сбоку, едва ли не из-под медвежьего брюха. Гарид вспорхнул и ринулся вниз, но снова никого не обнаружил.

— Говорят, у тебя ко мне счёты, — сказали рядом. Повернув голову, Гарид увидел мальчишку годочков пяти. Виски у мальчишки серебрились сединой, сзади подрагивал сегментчатый хвост с жалом. Левая рука напоминала клешню.

— Кто говорит? — ледяным тоном поинтересовался Гарид.

— Для тебя достаточно, что так говорю… — мальчонка оказался висящим в воздухе перед лицом князя: — я.

Дома, в светлицах горных владык, Гарид славился реакцией. Однако он уже семижды пять раз обогнул Вовносень, бесчисленные схватки и встречи со странными людьми в диковинных местах сказывались даже на его силе.

Жало воткнулось под ключицу князя — и Гарид вздрогнул.

— Чувствуешь, — не спросил — сообщил мальчишка. — Я и есть чума. Марта, Марта… ты знаешь, я ведь не помню её. Мало кого помню в этих краях — в конце концов, полночь всегда заселена куда как пожиже, — да… и её не помню точно так же. Ты бы мог сделать одолжение и забыть её тоже. Или…

На немеющих ногах Гарид Унда подошёл к обломку стены и медленно, опасаясь упасть, присел на него.

— Или помнить, но менее бравурно. Меньше шума, понимаешь? Меньше прыти, меньше пафоса, мень…

Когти чёрного горного медведя достигают шести дюймов в длину. Удар Кубебхала, как ни крути, владыки горных медведей, отбывающего службу в наказание, снес голову чумы так же легко, как синица ворует калиновую ягодку. Гарид застонал — и понял, что онемение отступает.

— Хорошо, брат, — сказал он, с трудом карабкаясь на спину Кубебхала. — Хорошо. Только постарайся ограничиться одним этим пакостником, лады?

Медведь поворчал, но, возвращаясь до предыдущей развилки, переступал повалившихся горожан, не раздавив ни одного.

 

Солан наверняка нашёл бы другой путь, решил Гарид Унда, заворожённо вглядываясь в остекленевшие глаза отрубленной головы. Определённо.

— А то, — сказал Кубебхал, зализывавший огромную рану от косы. — Солан бы не пропустил ни единой бабёнки в околотке. И уж тем более не потратил бы зря!

Медведь захохотал было, но сразу охнул и обмяк. Кровь, пусть больше и не бившая фонтаном, тем не менее продолжала течь. Гарид Унда подумал, что надо бы что-то предпринять. Собрался с силами. Пошатнулся.

— Сорок семь, — пробурчал косолапый себе под нос. — Сорок семь кругов. Не думал я, что аж досюдова ты дойдёшь, князь. Не думал, что доживу… — Кубебхал кашлянул. — Хотя в этом-то, может статься, и не ошибся.

Нет, подумал Гарид Унда, какого рожна, ты не можешь тут помереть, потому что…

— Ну да, ну да, — ехидно скривился Кубебхал, облизнув окровавленным языком нос. — Ты уделал саму Смерть. Как же тут теперь сдохнуть? Придётся мне досмотреть представление до конца, да…

— Но не из первых рядов, — кивнул Гарид. — Держись, брат. А мне…

Он осторожно отпустил длинные пушистые волосы, позволив голове Смерти упасть. Огляделся по сторонам, чувствуя оторопь от пейзажа. Сунул меч в ножны, забыв как следует протереть.

Всё равно оставалось недолго. Кровь не высыхает так быстро.

Гарид Унда двинулся дальше — на удивление споро, если бы кого-то интересовало его мнение. Казалось, что небо протёрло плечи до костей, до остова души. Вовносень, высящийся на холме, выглядел выдуманным, не существующим городом. С его акведуком, водопроводом и ватерклозетами на постоялых дворах, с кухнями, оборудованными вытяжками, уводящими дым в Голодный Ад…

Помотав головой, Гарид подумал, что уже не в силах вспомнить Вовносень в деталях и красках. Слишком далеко он ушёл, никуда на деле не уходя.

— А самое забавное, — громко сказал ему в спину Кубебхал, — что мы, если подсчитывать по времени, никуда и не уходили вовсе, смекаешь?

Гарид вскинул руку, сжатую в кулак. Но не оглянулся. Барсы не плачут, не так ли?

Едва ступив на следующий оборот, он услышал откуда-то звучный, услаждающий слух баритон.

— Н’ну.

Гарид Унда ускорил шаг, насколько сумел, стремясь оттянуть неизбежное. Но голос приближался, будто двигаясь параллельным курсом. Звучал отовсюду сразу, мешая сориентироваться с вектором удара. Не пугал: каждый страх князя остался лежать на нескончаемой улице предместья. Не раздражал: Гарид повидал места, в которых люди терпели куда как худшие муки и горшие скорби.

Но и не успокаивал.

Гарид поневоле вспомнил последние часы Марты, как она металась на тюфяке, выкрикивая всё стыдное, болезненное… ей требовался исповедник, но никто из священников не рисковал соборовать болеющих серой чумой.

— Н’да.

Улица перед Гаридом сложилась, будто кто-то сорвал подсыхавший на верёвке после стирки плащ, вывернулась особым образом и явила седовласого старичка, смотревшего на крылатого барса с ласковой укоризной.

Гарид попятился, вытаскивая меч. Сплюнул под ноги. Левой рукой пригласил старика нападать. Тот удивлённо вытаращился — и не пошевелился.

Помедлив, князь двинулся вперёд, ожидая любого мыслимого подвоха.

Мимо старика прошёл, старательно держась самого края улицы, вдоль стеночки…

— Н’вах.

Старик стоял впереди, шагах в двадцати, степенно и добродушно кивая. Гарид, с таким трудом прокравшийся мимо, оторопело глядел на благообразное лицо.

— Дедуля, — решительно начал он, теперь двигаясь вперёд в открытую. — Дедуля, недосуг мне тут…

— Н’кай.

Гарид едва не упал, на сей раз управившись заметить момент, когда старик отбросил его назад. Князь зашипел, прижав уши к голове. Кто бы ты ни был, подумал он на Королевском Наречии, чем бы ты ни оказался, я не отступлю, потому что не могу отступить.

И бросился вперёд, считая шаги. До вредного старичка их было ровно сорок восемь… и на счёте «сорок семь» Гарид метнул меч себе за спину.

— Н’гар… гаааааааааарррррххххххх…

Старик смотрел на рукоять торчавшего из его груди меча с изумлением и облегчением в одно и то же время.

— Я говорил им, Старым и Древним. Говорил, что их время миновало. Юные расы наступают и меняют мой облик больше, чем могли бы представить даже Спящие Отцы… Что ж, это даже хорошо, котёнок мой. И совсем… совсем не больно.

Гарид Унда стоял, глядя в лицо своего мира, в глаза, которыми на него смотрели пройденные места и места, куда он никогда не попадёт. Думал, что обязан рассказать о стране победивших обыкновенных людей.

И не смог.

 

Парень выглядел танцующим пламенем. Выглядел, как жизнь, которую не хотят выпускать, даже умирая в муках. Выглядел тем, кем и был.

Солнцем.

— Хорс, — сказал Гарид Унда, обнажая меч. — Ты Хорс. А ты — ты знаешь, кто я?

Солнце вздрогнул, как от пощёчины.

— Заболтались! — гаркнул хрипло, скрывая то ли смущение, то ли опаску. — К бою!

Семижды семь раз сходились они в коротких хлёстких схватках, обмениваясь стремительными ударами. Солнце горячился, на князе сказывалась усталость бесконечного вечера, тянувшегося, казалось, эпохи напролёт.

В пятидесятый раз князь перебросил меч в левую руку и ударил длинным прямым тычком, принимая острие клинка Солнца в собственную грудь.

Упал, опираясь рукой о камни мостовой. Всхлипнул, повинуясь рассекающей в клочья боли. Посмотрел на Солнце и заставил себя забыть обо всём.

Солнце лежал навзничь, волосы его растрепались и жгутами били по стенам заполыхавших изб и хибар, а из груди, пронзённой мечом Гарида, хлестал чистый золотой свет.

Солнце умирал.

Гарид подполз ближе и поднял голову умирающего, уложив себе на колени.

— Не надо бояться, — шепнул в ухо. — Это пройдёт. У тебя — это пройдёт.

— Ког… да…

— Завтра, — прошептал Гарид, думая, не врёт ли сейчас умирающему, и: сумеет ли сам ещё встать, и: почти справился, почти дошёл, и: Марта. Марта… — Завтра ты проснёшься живым и невредимым, Хорс. Потерпи.

И Солнце затихло, прекратив мести окрестности роскошной пылающей гривой, перестав бить фонтанами золотого пламени из ран.

Спустя целую вечность князь поднялся, не чувствуя ни веса неба, ни опоры под ногою. Посмотрел вниз, удивившись, что ещё видит улицу, потом уставился на мост — и зашагал вяло, валко, едва не рушась ничком.

В груди жгло невыносимо и вился алый рассеянный дымок.

— Солан, — повторил Гарид Унда, облизнув потрескавшиеся чёрные губы. — Солан бы смог.

И кубарем скатился вниз, к речонке, промахнувшись мимо моста. Поднявшись на дрожащих руках, Гарид мрачно смотрел на реку, прикидывая, сумеет ли переползти на четвереньках.

Не помнил — и даже не понимал никогда — как сумел подняться на ноги.

Но реку перешёл по-человечески, выпрямившись; разве что отчаянно зашипел, когда вода дошла до пробитой груди, и окутался густой тучей пара.

Узенькая козья тропка вывела его к продолжению улочки на другом берегу. Посмотрев на городскую стену, Гарид понял, что почти добрался, почти сумел, а ещё — что дальше не сделает и шага.

— Марта, — прошептал он, вторя сердцу. — Марта.

И осунулся на колени. Голова гордого князя Гарид Унды опустилась на грудь, руки бессильно повисли. В ту минуту, однако, он расслышал знакомый, бесконечно родной и нужный, как жизнь, голос.

— Иду, — прохрипел Гарид Унда, вставая на одно колено. Теперь вдоль улицы доносился ещё и знакомый утробный рык, ничуть не напоминавший рёв Кубебхала.

Полосатая молния здоровенного тигра выбежала навстречу из переулка, и Гарид Унда просиял.

— Сехмет!

А следом уже поспешала, торопливо шлёпая босыми ступнями, девушка, ещё не различимая усталым глазам князя.

Сехмет оказался рядом в два скачка, сунулся огромной головой под руку, напряжённо рявкнул и выпрямил лапы, помогая подняться Гариду. Что-то коснулось предплечья князя — и тут же дикая, чудесная мысль прожгла гаснущее сознание. Он понял, кого ждёт увидеть прямо сейчас, и слёзы облегчения покатились по косматым щекам.

— Солан, — пробормотал Гарид, и подхвативший его под руку человек утвердительно проворчал что-то ободряющее.

Оставшиеся шаги они сделали вчетвером.

Перед запертыми воротами Солан и Марта помогли Гариду опуститься на землю. Марта, напевая колыбельную, умостила отяжелевшую голову князя на толстый венок, сплетённый из сорока девяти стеблей. Солан, присмотревшись, протянул руки, взялся за край чего-то смутно различимого и нестерпимо тяжёлого, приподнял — и сумерки уступили окончательно.

Наступила ночь, обещающая всем новый день, новое дыхание. Новую жизнь.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 2,75 из 5)
Загрузка...