Имя автора будет опубликовано после подведения итогов дуэли

Треугольник

Странные места.

Прищуренный скорый поезд с присвистом вырвался на волю и пробил затхлый смог, прелый дух лесистых пригородов, а там, поднатужившись, — и само скупо подкрашенное северское небо.

Чугунка прошивала осоловелые гребни холмов. Мелькали пёстроголовые городки, искрящиеся доверчивыми стеклянными окошками. Дороги полнились старомодными громоздкими экипажами, пыхтевшими не хуже сорока четырёх тысяч труб промышленной зоны. В лесах между грабов и лип гибко струились Длинные Парни, а на стремительно лысеющих опушках то и дело мелькали бездельничающие егеря. Кто и когда назвал эти края Небом? С чем сравнивал глинистые увалы и буреломы, от чего отворачивался, вглядываясь в угловатые колени скалистых отрогов?

— Стволы, ты ля, — толкнул гнома Вензлав, стремительно привстав и воюя с подвижной частью купейного окошка. — Не, натурально: стволы!

— Не туда смотришь, — лениво мурлыкнула Киска, так и не потрудившаяся прикрыться. Длинные, слипшиеся от продолжительных усилий локоны семи геральдических цветов свесились с верхней полки едва не на глаза гному. — Что удивительного в стволах? На мечи смотри! — Приставив ладошку ко лбу, подалась вперёд, нависнув над попутчиками: — И, кстати, на жезлы.

В голосе у Киски ласково клокотала жадная хрипотца, в личном календарике с обшёрханными краями задорно пульсировал разгар гона — и потому-то в дороге постоянно вспыхивали перепалки, а то и неприятности посущественнее. Охочая гата не склонна верить в существование одежды, не раздражающей чувствительную кожу, отрицает градацию окружающей среды на локации публичные, приватные и интимные, по умолчанию полагая холку медной коняги-памятника идеальным будуаром, — ну а принудить гату к повиновению, заключению и уплате штрафа затруднительно даже в период спячки.

Киска — одно сплошное уязвимое место, мишень гигантских размеров.

И всё я понимаю.

Вот Вензлав; он здоровый, самонадеянный хмырь, пинком впечатывающий в забор раззадоренного быка; по ночам марает убористым почерком пачки помятых листов — а спросишь, толкует про стихи. В бою после Вензлава удобно подбирать металлический лом, щепу от щитов и древков и рачительно упакованные заготовки для погребения. Опознавать там, как правило, нечего. Реалии же нашей работы таковы, что преимущественно — и некому опознавать.

От Вензлава, скажем так, много пользы в деле. Переговорщик от бога. Воинствующего бога смерти.

Вот Отто. Обычно Отто постукивает пальцами по столу, табурету или хотя бы стене. В тревоге и смятении Отто щиплет и дёргает длинную пегую бородищу. Ни разу за долгие годы совместной работы никто из отряда не сумел уличить Отто даже в подобии стеснительности или лживого налёта культурных манер — прежде всего в моменты дегазации. Отто — гном. У него отвратительный акцент, будто вещают сами Недра Обетованные, эффектная внешность, включающая потрясающие газельи глазищи с поволокой и чёрной каймой, патологически жадная натура и какая-то кожная хворь, от которой кожа слезает чешуями и хлопьями. Отто не называют Драконом только мало знакомые живые. В глаза, впрочем, только я один. Будь я живым полноценно, неизвестно ещё, решился бы ли, ворчит обычно Дракон. Тут он прав.

У Дракона золотые руки, он способен починить котелок, после чего посудина станет верно следовать за владельцем через леса и горы, регулярно стряпая мясную похлёбку и выверено до минуты заваривая чайок. Дичь и заварку котелок станет раздобывать сам.

Это, увы, не фигура речи, а полная перипетий и коллизий история из не такого уж давнего прошлого нашего маленького отряда. О которой вдругорядь.

К золотым рукам у Дракона имеется топорец, весь покрытый письменами на семнадцати наречиях. В топорище скрывается, по разным версиям, от тринадцати до семидесяти инструментов и приспособлений, так что если мастеру и случается не проявить пользы в деле, то узнать об этом ему пока ещё не довелось.

Вот Магреби…

— Одни жезлы на уме, — проворчал Магреби из-за развальчатой многостраничной газеты. — Одни, прости великий Ильг, потрахушки. Дуглас, я настоятельно рекомендую тебе потрудиться над объяснением, на кой ляд мы взяли с собой это похотливое несчастье, — или, коли уж на то пошло, зачем тебе понадобился остальной состав. Она же способна затрахать до смерти любое количество живой силы противника…

Магреби закинул ногу на ногу, демонстрируя шикарные полосатые пижамные брюки и кожаные шлёпанцы. Магреби демонстративно не заметил сгущающийся в воздухе скандал. Магреби уже не утруждал себя одеванием, поскольку ни бочкообразная грудь, ни золотые руки, увы, не помогали долго поддерживать общение с Киской. В отличие от некоторых примитивных чародейских финтов.

— И вовсе не такие жезлы-то, — надулась Киска. — Такие, как который у тебя отобрали…

Ну да. И вот Киска во всей первозданной красе. Не порушенный, незамутнённый хаос. Пока не открывает рот — гусары, молчать! — пока не открывает прелестную миленькую пасть, кажется чуточку грустной, нескладной девчонкой в преддверии паспорта; эдакой мальвинкой из скромного провинциального города, ещё не уверенной ни в чём: ни в красоте, ни в обаянии, ни в дремлющей под ключицей божественной власти. Как там у Шутчева: не уверен в клинке, ни в руке на клинке, в кулаке и в виске, ни в грозе вдалеке, — и ведь даже неяркие, неуклюжие, не особенно красивые, они обычно в таком возрасте манят до боли, не понимая, кого, куда, зачем…

Моя вина, моё вековечное проклятие: что нет больше с нами Артура, что золотистый медведь оставил только четыре слова, впечатанные в Факт сквозь каждый слой Идеи, а затем сгинул, оставив груду неудобных, нежелательных вещественных доказательств, начиная с огромной винтовки, пустившей корни посреди пыльной студии, — и наделавшего шума Короля-Оленя с белолиственным древом на голове.

Никогда не любил диктаторов, даже в опрятных, степенных и рассудительных старосветских республиках. Артур, однако, сумел сделать из безвкусного номенклатурного упыря нечто высокопробное, потребовавшее по-настоящему, не на трепотне — общих усилий… до сих пор разведки Семёрки Старых Престолов ищут мастера, жаждая вознаградить по достоинству.

Киска ни в чём, ни на йоту не заменит нашего Медвежонка.

Кроме клокочущей внутри мощи.

И потому кто знает, отчего именно моей группе второй раз кряду поручается унизительно банальный эскорт особо важной персоны — поручается вот.

Не исключено, в силу исключительной злопамятности и мстительности руководства.

Не исключено.

В общем, при всей сыгранности и надёжности команды я твёрдо помнил: Киска не для боя, разве что захочу бравурно и помпезно укрыться ногами. Киска — не для боя. Шут поймёт, на кой она была бы надобна во всамделишней жизни; однако во время подготовительной работы польза от гаты оказывалась ощутимой; так что — ну, вот хотя бы и Кряж уже убедился в действенности задумки нашего Святогора…

Следить за Киской приходится… нет слов в лексиконе современной речи. Глазами, ушами, мыслями, догадками, случайными дурацкими каламбурами и деревенскими приметами. И всё равно: не уследишь.

— …который у тебя отобрали…

Есть вещи, которые даже разжалованному мастеру терминальной магии не говорят. Вот даже если нет при нём терминала. Седому, понурому, беспомощному и недвижимому — не говорят. Хороший терминальер использует для работы с Идеей даже яблоневую ветку. Лично видел и таких, что несли смерть и разрушение с помощью обрезков ногтей.

Два года назад я бы, конечно же, не успел. Да хоть и год назад. Но прошлой весной Киска нарвалась на Магреби по-серьёзному, не тараканов запустила в келью, не светящейся тушью ковёр исписала, — словом, потрудилась на славу. И именно мне пришлось потом распутывать свитую в петлю Идею, собирая Киску воедино из волшебной, потрясающе пёстрой, яркой и затейливо переплетённой вязи живых стяжек, волокон и нитей.

Для себя я вынес два урока.

Магреби, хоть сто раз мастер терминальной магии, лишён жезла и пояса не случайно. Даже новичку-колдунишке надлежит выказывать недостижимое для простого смертного самообладание, а вот наш чарующе сладкоголосый маг вспыхивал намного, намного быстрее спички. Отсюда урок первый: успевать среагировать прежде удара. Кто мы? Идеал! — и далее по тексту.

Второе: Киска, если вы забыли, — полноправная, лицензированная копия Иштар в пространстве Факта. Ну, их ещё модно называть аватары, да. И вот эта копия, полагаясь на силу своего божественного аспекта, чихать хотела на всех и каждого. Ясно отчего. Ну, так Магреби сам, в одиночку, не рассусоливая, размазал воплощение богини любви по всей нашей тренажёрке. Без жезла, не могу не отметить. Разобрал на винтики и отказался собирать взад.

Смысл ясен?

Остальное — ну, детали и детали. Да, Киска, недоласканная, недолюбленная, никем не успокоенная, оскорбила чародея; да, нарвалась точно так же, как делала и всегда, бездумно и бессовестно, просто на сей раз — уколола математически точно, глубоко и с силой. Поезд споткнулся и засбоил ритмом колёсных пар, ворона в поле, клянусь, извернулась, ввинчиваясь в нору суслика, облюбованного на обед. Магреби, сволочь, даже не повернул головы — у дервишей подобное сплошь и рядом, я так прирождённый облик и потерял в Лагдаде: ловил, просчитывал, куда кто смотрит, а преклонных лет морщинистый имам-то разглядывал выцветшим взором как раз-таки вооружённый отряд в полной амуниции… И не поворачивая головы, что характерно, Магреби с присвистом втянул воздух. Ну-ну.

И я притушил свет во всём купе сразу. Отсюда, из Идеи, а как иначе?

Кто тут орёл-командир, спрашивается?!

Ну, скажем прямо, тот же, кто и болван несказанный.

Шелестнула страница. Кто-то сверзился с верхней полки, громко выругавшись. Потом, по чуть-чуть, пробуя на вкус смех, словно подозрительное, незнакомо пахнущее яство, негромко засмеялся чародей. За ним — Отто.

Опасность можно было считать…

— Знаешь, Дуглас, — проговорил Отто характерным медовым голосом, незаметный для меня в темноте. Не люблю подобные голоса. Ненавижу подобные беседы. Слишком сильно напоминают они о Востоке, о смерти, о восьми с половиной бесконечностях, проведённых на просторах Идеи, прежде чем меня зафиксировали и постепенно вывели из нижних слоёв информационной оболочки мира. Выудили. — Знаешь, Дуглас, а я ведь догадывался, что Кряж в окне — ненастоящий. Понимаешь? Догадывался — и не мог отвести взгляд. Бывает такое? Почти как с Мари: понимаешь, что ничем похвальным дело не кончится, а тянешься, ластишься…

Кряж, шелестнул я грустно. Конечно же. Отто вычислил, что мирный пейзаж с угрюмым монументом Кряжа — липа, и теперь наверняка пересчитывает каждую запятую во вводных, или сразу и чохом всю нашу предыдущую миссию сгоряча считает…

У неверующего нет слов, чтобы очертить такое.

Даже если неверующий — толстенная книга, написанная минеральными и металлическими чернилами, заключённая в мощный переплёт с кристаллосхемами.

— Можешь вернуться, — сухо сказал я, придерживая Кафедру на месте. — С первой же станции. Садись — и езжай… Я уже не вывезу сдерживать вас одновременно, комитива. Как хотите, так понимайте. Это выше любых мыслимых сил.

Кафедра ласково провёл пальцами по переплёту, бережно обхватил ладонями, прижал к мускулистой, точно литой, груди. Без единого звука, конечно же; но будь здесь посветлее, не позволил бы и того. Незачем Отто знать, насколько я не уверен в себе этим вечером. Да чёрт с ним, незачем об этом догадываться кому бы то ни было из них.

— Договорились, — проворчал Магреби, с аппетитным хрустом складывая газету и хлопая ею о кожаное сиденье.

— Великий Ильг! — возмутился Отто незамедлительно. — Что за живые эти люди? Как можно вести с ними приличные разумному существу дела? Слова им не скажи…

По тыльной стороне ладони Кафедры мягко скользнула ледяная сталь.

— Не прячься, Дуглас-амир. Поздновато прятаться. Мы уже в дороге. А он… — шея Отто чуть слышно скрипнула. — Он наверняка уже скачался, верно?

— Не знаю, — солгал я. Книгам очень просто даётся эта наука — лгать, у них не сбивается дыхание, не путаются страницы, не меняется цвет обложки. Вот я и повторил: не знаю, Отто, я далеко не всесилен, включил бы новости на нашу драную лампочку, глядишь, и…

Лезвие топора неторопливо уползло по коже к кончикам пальцев.

— Гномы видят даже во тьме, свидетель великий Ильг, — сказал Отто, свободной рукой ероша жёсткую грубую бородищу. Хмыкнул: — Никогда не видел в тебе, Дуглас. Никогда. Что ж ты за мрак такой?

Уж какой есть, подумал я нетерпеливо, и Кафедра, чувствуя настроение плотное и колкое, будто приказ, напрягся. Сиди, дурилка, сиди… гном того и гляди попытается рубануть — что тогда велишь делать? Страшен был момент. Даже через Идею смотреть на Кряж претило: поезд через все слои сразу нагоняла плотная, душная волна. Что-то однозначно вершилось в переходах и ярусах Морийского синдиката; Идея полнилась ошметками мгновенных видений: вырывающиеся из резных галерей наружу султаны осколков и пыли, столпы дымов, снопы искр. Небо уйдёт ко сну преобразившимся сверху донизу, изломанным, захламлённым — и полным троекратно перехешированного через рунескрипты божественного присутствия.

Ещё поутру заносчивые имамы уверяли, что гномы готовы отдать жизни ради возвращения Предречённого. Спят — и страстно призывают видения пылающего завтра. Проповедникам редко свойственно чувство прекрасного, да и чувство вкуса и меры заодно. Не тем во все времена брали проповедники! Неистово, бешено вглядываясь в воображаемую паству по ту сторону костра, амвона или студийной камеры, вещали, камлали и пророчествовали.

Что тут скажешь? Умирать гномы и впрямь умирали. Наверняка.

— Покажи мне… — попросил Отто в темноте. — Нет! Не Кряж. Покажи мне город, как…

— Как он был бы виден отсюда, — сказала Киска хрипло, трезво и зло. Скрежетнула оконная рама, поддаваясь под хрупкими девчачьими пальцами. В воздухе вытянулись рои искр, сплетаясь в обрывки случайных, прихваченных из Неба реклам борделей и игорных залов. Киска отмахнулась, впечатав ладонь в нагрудник Вензлава, да так, что верзила плюхнулся на сиденье. И смолчал, глядя недоверчиво и недобро. Что-то в Киске… я осторожно протянул строки через Идею, и убрался быстрее лани. Просыпалась Сама, и Сама изволила гневаться.

— Сделал, — сообщил я покладисто, и все непроизвольно уставились в окно.

Уж не знаю, на кой.

Скорее всего, хотели убедиться, что всё как обычно, что — за вычетом трёхсот восьми подробностей и примечаний мелким шрифтом — Великий Город Небо спит и наслаждается сном. Что Кряж высится мрачной громадой, как во времена Нермонтова и Рушкина. Что ничего не случилось, когда осуществились пророчества восьмидесяти колен и племён.

Что за нами осталось не пепелище, как подчас случалось.

Увидели — зарево, мягкое, розовато-золотистых оттенков. Обычная вещь для неповоротливых мегаполисов. Зарево подсвечивало далёкие уже гряды холмов, переливалось через край, выдавая мечущихся Обитателей.

Лукаво манило вглядеться, протянуть взгляд сквозь пространство — прежде чем сознание припомнит, кто именно скачался в недра Кряжа во всём сиянии стальной славы.

Не стоит, подумал я почти через Фактуру, почти слышимо. Подумал сразу и для Киски, и для Магреби, и для Кафедры. Не надо. Мы — хорошая команда, другой такой не собрали.

Миссия в Небе удалась, понятно? Миссия в Небе удалась.

— Великий Ильг, — прошептал вдруг Отто и бессильно отложил топор прямо на столик. Встал на колени и принялся истово молиться. Косички покачивались, цокая вплетёнными самоцветами о металлический рантик столика. Великий Ильг, податель свода неба и подножия гор…

— Узнал, — сварливо сказала Киска. — Узнал, наверное. Тут поди ошибись. Ильг, он тот ещё затейник… Довольны вы, Дуглас? И ты, и Доктор наш? Или мало? Куда мы сейчас едем-то? И нахрена? Полезай в Идею, погляди-ка, сколько…

Она вскочила и рванулась в коридор, сверкая глазами.

— Ненавижу вас всех! Куда вы меня впутали?! Это не моё дело, не моё ремесло, не…

Магреби придержал Киску за плечо.

Не потерял руку, не обуглился на месте, даже не обжёгся, кажется. Держал крепко, уверенно.

— Не ходи.

Киска вскинула ладони, и стигматы Иштар сияющими золотыми иероглифами проступили на ладошках.

— Прошу тебя, — неторопливо продолжал маг. — Куда ты собралась? Зачем? Им уже не помочь, а кроме того, там Ильг… Если он…

Если закачанное в Фактуру божество решит, что аватара другого бога собирается чем-то там ему помешать, Небо можно вымарывать с карт. Иные боги после загрузки мстили уже просто за необходимость взаимодействовать с Фактом.

Магреби длинными тонкими пальцами аккуратно вынул из пространства точёный подбородок Киски. Потянулся, непроизвольно жмурясь, всосал меж тонких напряжённых губ пухлые уста гаты. Застонал томно, чувственно, воспроизведя пошлую затасканную классику — стон-при-поцелуе Вильфреда Картера, растиражированный по всем слоям и закоулкам Идеи.

Хмельным, непременно хмельным взглядом уставился в лицо Киски.

— Здесь ты нужнее, — а вот хрипотца уже от Кларка Гейбла. — Мне и сейчас... Нужнее.

Поц, подумал я по-гномьему, какой же ты поц, Магреби, слышал бы ты себя, краснел бы насквозь, разве это те слова, которых ждёт вовсе юная девчушка, будь она хоть трижды сорок раз гатой? Неужели так сложно взять и сказать…

— Помнишь, что ты сказала… там, на Кряже? — проворковал Магреби в самое розовое ушко гаты. — …каждой минутой, каждым оттенком, каждой потерей и каждой ложью…

Киска кивала, будто заговорённая, и на тягостный миг мне померещилось, что вокруг нас и посредством нас вдруг возьмёт и повторится церемония, ритуал. И Иштар вышагнет наружу, а все прочие — даже я! — потеряют вес и значимость, истают, окажутся на полях.

Магреби умолк.

— Вы будете прокляты, — тихо сказала Киска и застонала тоже — сама земля под весенним дождём. — Все вы.

Но уступила.

 

Нет, тут действительно были странные места. Даже слишком.

 

— Первой задачей в синтетическом раю под названием Дом будет…

— Взять «языка» и допросить с пристрастием! — пропищала Киска дурашливо. За прошедшую ночь энтузиазм гаты порядком износился, потускнел и сложил перепончатые крылышки. Под глазами девочки красовались енотовидные круги, зато ручонки так и искали, чего бы такого сграбастать, даже ноготочки сделались острыми, цепкими…

— Не заблудиться будет первая задача, — ехидно сообщил Отто. Всё время забываю, сколько метрополий перевидал наш скромняга гном; поразительно, почему каждую минуту, даже во сне, даже клюя носом на рыбалке над бамбуковой удочкой, держишь в уме несомненные и неповторимые таланты соратников по части разрушения и нарушения — и, разумеется, причины и способы сохранения их анонимности. Не вкусы по части книг или кофе. Не забавные или поучительные истории из прошлого. Даже не их кругозор, иной раз озадачивающий неочевидными визитами, уроками и познаниями. Отто, по совести говоря, не особенно и бузотёрил на своём веку — иное дело, что век выдался продолжительным, натура у Отто не терпела скукоты…

Ничего. Умельцы из отдела камуфляжного сопровождения ещё и не таких укрывали даже от целенаправленного поиска сканерами.

Пахло прелью, грибницей — чуть-чуть. Но больше — яблоками, семьюдесятью сортами яблок; рот наполнялся слюной, воздух морщился от тёплого привкуса осеннего сада. Мы вышли — выкатились, высыпались — из поезда в огромный, выращенный из стволов и побегов деревьев вокзал. Разбрелись во все стороны, потерявшиеся туристы, случайные гости; наталкивались на лотки, совали пористые мясистые носы в окошечки касс и крохотных, неотличимых от касс молелен с деликатными, изящно вырезанными фигурками святых. Местные огибали выбившиеся из общей гармонии звенья непринуждённо и без тени усилий. Вписывались в каждое мгновение и в любой дюйм ловко, складно, без зазора и занозы. Привычные для сотен виданных вокзалов штуки: автоматы с газированной водой, стойки с газетами, мальчишки со щётками для обуви, — выглядели, будто их десятилетиями ваял великий скульптор Гебрианджело. У меня заломило где-то, где до развоплощения находились виски. Кафедра рыкнул, сохраняя, впрочем, видимость учтивого обхождения. Вензлав покосился на нас вопросительно, хмыкнул, косо ухмыльнулся и ушёл вперёд. Плевать ему было на красоту, на пропорциональность и грацию. Пассажиры, служба охраны, шантрапа на подкорме — и весь сказ.

Нужен был экипаж. Желательно — машина, хотя между утончённых особняков и элегантных кондоминиумов в пошлые механизмы верилось с трудом. Не здесь, не посреди Дома, на рафинированно-вычурных узорчатых тротуарах и мостовых. Вдалеке. Возможно, практически за городскими окраинами, но — в непредставимой дали. Эльфы лицемерны, что не означает, будто глупы; любой источник возможной прибыли ставят на службу, применяют, пристраивают в работу. Возможно, не столь откровенно и безмятежно, как гномы… но я не слышал за нищих эльфов, даже за кого-то, кому рассказывали бы об эдакой диковинке. Машины заполонили все большие города; ни Небо, ни Воля, ни Дом не могли бы обойтись без металла и камня, как не обходились без Идеи.

Насекомые, наполнявшие Фактуру пространства между шагающими, фланирующими и скользящими горожанами Дома едва ли не гуще, чем заурядный воздух, пели, издавая тысячи шумов на сотни разнообразных манер. Цветы разговаривали с чужестранцами, стремясь навязать причудливые диспуты о природе особенных, никому не ведомых и не интересных божеств, управляющих судьбами и мыслями изощрённых клумб. Дом потрясал, парализовал, лишал способности критически мыслить.

Поэтому каждый, кто являлся сюда по делам, как правило, раскошеливался на защиту через Идею. Вывески идеалмахеров теснились под высокими сводами вокзала, суля непререкаемую уверенность и эпохальную чёткость мысли. Доктор, гнусненьким тоном пропищал вдруг Отто, буду ли я играть на скрипке после операции; несомненно, мой хороший! вот истинные чудеса современной медицины: ведь до операции я скрипки и в руках не держал… очереди, однако, терпеливо переминались перед узкими пеналоподобными кабинками мастеров скрипта и алгоритма. Достаточно им внушить мысль об опасности, подумал я, и бери их голыми руками. Мысль оказалась не моя, сухая, пресная, жёлчная. И неточная.

Я пощупал Идею вокруг идеалмахерских, и здорово удивился. Оказывается, они и впрямь ставили блоки, отражатели каких-то наиболее примитивных, не дифференцированных или просто безадресных выбросов, — терпеливо и медлительно сооружали защиту. Наподобие той, что закрепили на нас специалисты Доктора Святогора, но скорее всего — сильно попроще, пожиже.

Вензлав подогнал машину к выходу из вокзала, остановил, невежливо ткнув водителя между лопаток. Глаза у великана были ошалелые и чуточку косили.

— Эльфьи порядки, — обвиняющим тоном сообщил он, когда мы двинулись вдоль гипнотизирующего проспекта, и обернулся к Киске, уже начинавшей дремать. — Эльфьи, говорю тебе, Дуглас, ты…

— Всё вижу, — чуточку хлопнул переплётом я. Кафедра сонно пошевелился, в недрах торса у него заурчало. За ним дело не станет — стоит отвернуться, и мой носитель принимается рыскать в поисках жратвы. Ничего не попишешь — необходимое зло компромисса. Отключить Кафедре и неуёмный голод — технически вполне реализуемая задача; но управлять им станет крайне неудобно.

А он и нынче-то парень с норовом, совершенно не тот типаж, что удобен для постоянных активных миссий. Впрочем… впрочем, как и каждый из команды. Иначе уже давно бы запоролись на чём-то тривиальном и сгинули в безвестности.

Дом чем-то неуловимо напоминал Небо. Я сказал об этом, задумавшись и наблюдая посредством глаз Кафедры проносившийся мимо красивейший из городов согласно рейтингам прошлого года. Университеты — отчего-то именно три, непримиримо конкурирующие, неповторимые по роскоши и великолепию убранства, — сменялись виллами, дворцами и парой доисторических цитаделей, толстых, пузатых, надёжно упёртых. Гигантское здание Совета тянулось мимо машины солидно и внушительно, вот только спрашивается в нашей задачке, как долго оно устоит, явись сюда, например, Ильг, питающий пристрастие к горнам и пламени. До боли напоминая Кряж, здание Совета, тем не менее, являлось практически пустышкой — красивой игрушкой, до которых так падки и охочи эльфы. Не намоленное, не освящённое… Дом так же невнятно напоминал Небо.

— Многолюдством?  — спросил Вензлав, зорко выискивающий неосмотрительных противников.

— Неразличимым обычным нюхом привкусом пакостной подставы? — перегнулся через кресло Магреби.

Отто безразлично водил пальцем вдоль кромки топора, сторожко поглядывая в окошко машины извозчика. Отто редко кого бы то ни было прощал прежде, чем отчитывал заупокойную молитву, в этом смысле очень он порядочный и даже старомодный гном-батар. Да.

Было бы даже смешно, если бы он не решил принести справедливость нам, понимаете? Было бы даже смешно.

Древо открылось взорам внезапно и как-то сразу всё.

Улицы и скверы Дома переполнены зеленью всех оттенков, цветов и текстур — скорее всего, поэтому мы опознали Древо намного позже, чем начали видеть. Кроны и кроны, птицы и птицы…

Но, конечно же, всё это туфта.

Внутри Кряжа было что? Внутри Кряжа (не считая, кажется, тысяч гномов, лифтов, фуникулёров и вагонеток) мы все до единого чувствовали себя будто внутри громадной утробы, будто когда-то забыли родиться и теперь находимся в безусловной, бесспорной безопасности. Уюте. Неге.

Ну, что вы хотите… Гномы, даже самые ярые ильгеане, знают толк в рекламе, в переконструировании действительности. В том, чтобы высечь себе место даже во гранитном хребте, а потом обустроить его по последнему слову техники, лучшими брендами и статусными приблудами.

Тем не менее, Кряж ощущался как нечто внешнее. Своё в доску, спору нема, и всё же. Не панцирь черепахи, нет. Дождевик поверх панциря.

Так вот, о Древе. Древо же — каким-то не менее мистическим способом — растёт в каждом из нас. Кто не слушал передачу о мистическом опыте предков; каждый в курсе, как мировое Древо символизирует с точки зрения прогрессивной медицины наш позвоночник, опорно-двигательный аппарат и шире — многострадальный организм. Но когда мы наконец увидели Древо воочию…

Киса, подумал я напряжённо, давай-ка повторяй слова.

— Люблю, — послушно зашептала гата, вздыхая и охая. — Люблю тебя каждой минутой, каждым оттенком, каждой потерей и каждой ложью…

У неё получалось всё лучше. А может, мы начинали ей верить — просто чтобы быть уверенными, что хоть кто-то способен верить прожжённой врунишке.

— Гостиница, — любезно улыбнулся водитель, постукивая пальцами по рычагам. — Могу быть чем-то ещё полезен?

Перевирал человечью речь на неподражаемо эльфийский лад — и звучал, будто серебристые колокольчики. Команда выбралась из машины в несколько секунд. Вензлав бросил горсть монет, не считая и не скупясь, а Магреби помедлил и, полуобернувшись через плечо, ответил:

— Не сейчас. Может быть, позже.

Водитель кивнул, широко и искренне улыбаясь. Смотрел ясными добрыми глазами, выглядел простодушным — насколько это уместно сказать об эльфе.

Я быстро скользнул в Идею, промчался по защитным слоям и покровам, потыкался в фоновые потоки команд, и уже скоро убедился: разумеется, ни единую местную душу не ввела бы в заблуждение убогая маскировка тёмного эльфа. У нас намечались крупные проблемы. А судя по безмятежности окружающей городской жизни — не исключено, что попросту потрясающие.

— Да, — легко согласился водитель, сияя широко распахнутыми глазами, где-то вне Дома послужившими бы поводом для гордости роковой красотке. — Вечером будет в самый раз.

Машина покатила прочь, сопровождаемая безмятежным пением птиц и насекомых. Затерялась в потоке экипажей, запряженных животными, автоматонами и мистическими энергиями. Магреби так и стоял чуть в стороне, жадными, почти безумными глазами провожая на первый взгляд ни в чём не повинного водителя.

— Оставь, — просигналил я через местную сеть Интуиции. — Надолго мы тут не задержимся, а там пусть оскорбляют кого только пожелают.

Магреби не шелохнулся.

— У нас дела…

— Геометрия, Дуглас, — проговорил маг вслух, водя взглядом по уличному движению. Кафедра тщательно огляделся — и я вдруг почувствовал, что даже внутри переплёта зацепил ту же тревогу, что одолела Магреби.

Гармония движения экипажей превосходила любые допустимые масштабы. Выверенные интервалы, соблюдаемая амплитуда движений, раздражающая синхронность уже через несколько минут замыливали глаз. Словно наблюдаешь огромную стаю птиц — или, может быть, рыбий косяк.

— Пешеходы тоже, — проворчал Отто, заворожённо глядя вслед лимузину. И нацелился было сплюнуть под ноги:

— Даже лимузин, Ильг! Даже лимузин они сделали из древесины!

— Обычная кристалло-матрица, — хмыкнул я — ведь эта загадка и впрямь была самой малой из всех домовских загадок. Старинная выдумка детворы из рузанских предместий уже много лет никого и ничем не удивляла. — Заряжаешь, и хоть на булыжнике катайся…

— Ну да, ну да…

Вышколенная обслуга в фантазийных ливреях ненавязчиво окружила Киску и Вензлава, хлопоча и расспрашивая. Несмотря на кружевные манишки, парни из отеля, стоило зазеваться на миг, необъяснимо сливались с фоном, становились частью постоянного гармоничного движения по тротуару… приходилось искать глазами, чувствуя себя глупо и неуютно.

Зато нам перспектива потеряться в толпе, судя по всему, не грозила. И даже вечно элегантный и ловкий Магреби вряд ли сумел бы слиться с горожанами: тёмный эльф постоянно оставался на островке предупредительного, однако непреклонного отчуждения.

Наверняка он чувствовал себя мишенью — низшего разбора. Единорожкой на металлической ленте в ярмарочном тире.

В номере Киску прорвало; стоило захлопнуться дверям, она задрала кверху голову, ровно тот оборотень из рисованной ленты, скривилась, заметно напрягая горло, и собралась было взвыть — но Вензлав и Магреби уже страховали, уже обнимали, ласково усаживали на диван, что-то бормоча в уши.

Кафедра методично распаковывал чемоданы, не отвлекаясь. Отто осторожно подкрался к балконной двери, выглянул на площадь перед Древом. Поёжился.

— Противоестественная картина, Дуглас, — сказал ровным, спокойным тоном. — Не дело деревьям выглядеть основательно, что твои горы. Не дело.

— Для этого есть горы, — поддакнул я, прислушиваясь к Киске. Ну, вроде бы обошлось.

— Не могу я это сделать во второй раз! — прошипела гата сердито, всплеснув руками. — Выше моих сил, я просто… просто боюсь.

— За себя? — понимающе спросил Магрби, и Киска без замаха влепила звонкую пощёчину.

— За нас, — помолчав, созналась, тыча носком ботинка толстый узорчатый ковёр на полу. — И за них.

Гата кивнула в сторону окна. Отто презрительно поглядел в её сторону и продолжил наблюдение. Кафедра изучил спину гнома, и я насторожился: бородач явственно напрягся и приготовился драться или бежать. Пока что ситуация, по его мнению, не требовала моего внимания, и можно было дослушать гату.

—…так ему и передайте!

— Да не, Кис, я же здесь, зачем мне что-то передавать… — я подошёл ближе, присел, положил властную крепкую ладонь на остренькую коленку. Вензлав и Магреби отодвинулись, ускользнули прочь. Маг принялся складывать сканирующий контур, верзила достал и проверил оружие. Отто окаменел возле окна, дышал тяжело и часто. — Только знаешь что?

— У нас приказ, — потухшим голосом закончила гата. Непроизвольным, уже впитавшимся в кости жестом, она потянулась погладить Кафедру по щеке. Не единожды пробовала и раньше; с одним и тем же результатом.

— У нас приказ, — выпрямился я. Покачал головой и уставился в загривок гному: — Говори!

— Они… — гном откашлялся, почти безголосо продолжил докладывать: — Местные усиливают охрану Древа, полное тебе впечатление, Дуглас. Не уверен я, что у нас времени аж до ночи. Скорее даже наоборот.

Площадь продолжала впечатлять циклопическим размахом хореографии, живые тут торопились, кто-то даже бежал, кто-то двигался медленно, но суетливо, однако всё подчинялось тому же незримому замыслу.

— Это сквозь Идею, верно? — процедил Отто. Теперь он долгонько будет припоминать мне Небо, да и возможности станет приписывать совершенно неправдоподобные.

— Вероятнее всего, — согласился я, кивая бугристой башкой Кафедры. — И даже наверняка. Но избавь меня от гениальных догадок и предложений их проверить. Стоит мне зайти дальше внешнего слоя, и я их насторожу ну просто без вариантов. Так что — уверен, что через Идею.

— Тупицы, — ласково проворковала Киска, а может, отчасти уже и Сама, перехватившая управление. — Здесь явственно слышны запахи… Это феромонное управление. Как у муравьёв. Притом — достаточно разветвлённое, сложное. Сформировавшееся, сказала бы я. Вот теперь ясно, зачем понадобились аватары. Сорок четыре, надо же. Красивое число.

Отто покосился на Киску, чьи груди колыхались на уровне его глаз.

— Живые в сорок четвёртый раз изобретают феромонное подчинение и доминирование. Правда, пока ни один не закончился добром.

Тем временем я продолжал смотреть на площадь, а также над нею и как бы мимо. Или сквозь. Вот так становилось понятным, о чём говорил гном. Эльфы действительно стремительно набивались на территорию вокруг Древа. И жандармы, и обычные обыватели, и какие-то группки студентов, коммунальных служб, и просто компании. Движение их теперь вращалось вокруг Древа.

— Будет сложно, — вздохнул Вензлав с абсолютно счастливой рожей. — Придётся прорываться!

— Вот уж вряд ли получится, — скептически сообщил Магреби, неодобрительно изучая показания собранных приборов. — Поляжем все, притом очень быстро. Я бы настолько уж не спешил.

— А чего ждать? — фыркнул Вензлав, и даже Кафедра непроизвольно кивнул головой. — Скоро сюда доберутся вести из Неба — и вот тогда-то вместо этих пчелиных танцулек Древо возьмёт под охрану солдатня. И уже против них не попляшем точно…

— Не паникуй, — грустно сказала гата, забираясь на широкий подоконник с ногами. — Холоднокровнее, Веничка. Умерь пыл. И смотри пристальнее. Смотри!

На краю площади ритмичный рисунок жизни центральной площади Дома вдруг поперхнулся, сбился, подался в сторону. Некоторое время за плотными волнами толпы не удавалось толком различить, кто нарушает порядок и замысел… а потом я разглядел гномов.

Эти, хоть и одетые опрятно, ничуть не воинственно и не вызывающе, двигались плотной «коробочкой», легко раздвигая потоки эльфов. Но так продолжалось не долго.

Дом ответил.

Гномы остановились, удерживаемые вроде бы доброжелательным и ненавязчивым давлением горожан, потоптались на месте, встали плотнее — и вдруг безукоризненно синхронным движением подняли лица вверх. Отблески розоватого зарева разлились на всех коротышках — и я вдруг понял.

— К Древу! — скомандовал я зло и возбуждённо. — Живо, живо, живо!

— Вдохновлённые Ильгом, — пробормотал Отто. — Впервые вижу…

— Одержимые? — ненатурально удивился Магреби, сгребая в кофр приборы. — Какого рожна происходит, Дуглас?!

— Опаздываем!

Теперь, когда эльфы были заняты нарастающей дружиной одержимых Ильгом гномов, пересечь площадь удалось без малейших задержек. Разве что Отто то и дело зацеплялся то рукавом, то капюшоном наброшенного худи за кого-то из прохожих, но с этим, как на ходу просипела Киска, нам уж точно ничего не поделать. Дом готовится защищаться, притом что — защищаться от гномов…

Взбежав на ажурные галереи вокруг подножия Древа, мы приготовились прорываться внутрь, а Киска внутренне развернулась, засияв глазами Самой.

И тут всё пошло прахом.

Отто взвизгнул и унёсся прочь, словно подхваченный гигантской лапищей. Не выдержав, он ударил топором, как в шальные юные годы, раздались мелодичные крики, напоминающие мстительные бесстрашные песни.

— Магреби! — скомандовал я, указывая туда, где в толпе образовался водоворот. — Поторопись!

И бросился за Вензлавом и Киской, уже зная, что всё это не к добру.

Эльфы на крылечке вдруг выстроились рядом, потом ещё и ещё одним. Древо на глазах отдалялось, становясь недостижимым.

— Почтенные, — мягко заговорил один из преграждавших нам путь, — сегодня лучше повременить с паломничеством…

— И то верно, — кивнул Вензлав. А потом одним движением свернул стройную лебединую шею — и выхватил меч.

— Начинай, — бросил я Киске. — Пробуй хотя бы здесь… а мы попытаемся прорубиться поближе.

Киска огляделась чуточку обескураженно, даже ошалело. Заговорила, звуча божественно прекрасно. Кафедра и Вензлав отчаянно рубились, кроша эльфов, множившихся куда быстрее муравьёв. С площади за нашими спинами раздались истошные вопли Отто, а потом драконий рёв Магреби.

Гата дисциплинированно держалась позади — и в какой-то момент увидела просвет, прыгнула — и повисла на руках у эльфов.

— …и каждой ложью… — докончила она вслух и дотянулась-таки кончиками пальцев до коры Древа.

Охнул Вензлав, внезапно опускаясь на ступени. Горестно завыла Киска. А эльфы, забыв о нас, жутким роем ринулись в сторону дружины гномов.

Никто уже не смотрел на Древо. А зря. Древу только предстояло зазвучать.

 

Когда-то Святогор — ещё до паршивой клички, прилепленной растерянным, одиноким, всеми презираемым и гонимым гномом, ещё до вечно-лживого звания Доктора, ещё до того, как я попытался сжечь его в запертом охотничьем домике… — когда-то Святогор рассказывал мне о городе под нехитрым названием Мир.

Там, сказал Святогор, есть всё. Вот абсолютно всё. И поэтому-то, когда мессия явился во второй раз, первым делом он нагрянул к воротам Мира. Постучал. Объявил, кто он таков, будто по серному дождю и снегу из вишнёвых цветов, шедшим попеременно, какой-нибудь слабоумный не вычислил бы очевидное. Ждал, как положено мессии, смятения в умах и разброса во мнениях. Возможно, нового сожжения. Возможно, побивания камнями. Но только не случившегося на деле.

Мессию в Мир так и не впустили. Растолковали, что у них в Мире есть совершенно всё, что и в мире. А если присчитать Идею, то и намного больше. Не исключая и мессию. Да, именно взаправдашнего.

С тех пор весь мир живёт в тщетном ожидании второго пришествия, отменённого из-за Мира с его заносчивостью и спесью.

Уже внутри городской черты на крыши вагонов ринулись бронированные летучие пехотинцы, бой разгорелся по-настоящему, сопровождая движение воплями, визгом, грохотом и бряцанием. Бронированные морды шлемов непроницаемо сверкали под лучами динамических прожекторов, пока опрокинувшиеся навзничь Вестники Опустошения смолисто блестели потёками крови и равнодушно пялились в раскинувшийся вверху Ледяной Путь. Повстанцев оказалось на удивление много, умели они кое-какие занятные фокусы — но Доктор никогда не шутит, а от операции по освобождению поезда за версту несло работой нашего Ведомства.

Доктор набирал ударные группы из котолюдей, была у него старинная, не раскрываемая манечка. И наоборот — не верил псам.  Даже если псоглавцы… хотя шлемы Гвардии Пса с отменным результатом подошли бы и фелиантропам, отчего бы и нет. Основное правило работы контрразведок на собственной территории ничуть не отличается от основных правил других участков и направлений: не позволить себя уличить. Точка.

В купе во время налёта вышибли окно, и Магреби с Кафедрой с грехом пополам занавесили прореху простынями: Мир расположен севернее Неба или, тем более, Дома. Ветра с пустынных студёных равнин доносятся сюда даже в это время года, люди решаются ума от холода, воя и предчувствия грядущего ненастья. Кроме того, мастера-идеалеро, сколь бы скромными ни были их ресурсы, навыки или силы, всегда могли заглянуть сквозь отсутствующую преграду. Например, расколоченное в осколки окошко. А какой-нибудь Опустошенец или Вспоминальщик за ломаный грош мог вколотить в светящуюся мишень крылатый саламандрин.

Киска оставалась с Отто, баюкавшим культю левой руки на перевязи. Магреби успел достаточно: спас гному обе ноги, скрепил неприятную рану на голове, но предплечье отсекали чем-то колдовским, специально приспособленным для увечий или убийства. Так что у гнома осталась аккуратная поджившая культяпка и полуживая, неустанно ворочающаяся в полотняной сумке рука. Магреби на все вопросы отвечал без деталей: да, ненадолго, может, на сутки, много — на двое.

В глаза не смотрел — и пока в Идею не выложили впечатления про схватку перед Древом, я никак не мог взять в толк, отчего. Потом-то, конечно… но — положа руку на сердце — в чём Магреби виноват передо мною или Святогором? Перед Отто, к которому кинулся на помощь, только натешив жажду мести, — вероятно. Может, даже перед Вензлавом, так и оставшимся в моей памяти коленопреклонённым, с испуганными от осознания проникающего в тебя и через тебя божества глазами.

Миссия в Доме завершилась успешно, как бы там ни было.

— Светитесь, — весёлым голосом упрекнул Доктор, входя в купе. — Светитесь, детишки, что твоя гирлянда. Что случилось? По какому поводу психуем?

— Рассуждаем, — слабым голосом сообщил Отто, щурясь на лампочку под потолком. От начала штурма она перестала структурировать свет, передавать новости и музыкальные композиции местных знаменитостей. Отто будто и не замечал. — Кто, думаем, пойдёт сообщать семье Вензлава?

Святогор расхохотался, словно не слыхивал шутки закомелистее. Хлопнул Отто по плечу, потом сжал, не обращая внимания ни на пробивший гнома пот, ни на стон, ни на перекосившуюся рожу.

— Когда дорастёте до моих чинов, сынки, — сказал, не адресуясь ни к кому конкретно. — Вот тогда станете задавать вопросы — неважно, об отданных ли приказах или о смысле жизни. Только не мне. Мои чины точно так же будут для вас недостижимы. Ясно?

Киска кивнула вместо Отто. Кафедра проурчал что-то, мгновенно сделавшись втрое глупее обычного — хотя бы с виду. Магреби осторожно присел в уголке, избегая смотреть на Доктора.

— Говорят, кое-кому стоило быть в Доме посдержаннее, — сказал Доктор, обводя нас взглядом. — Говорят, слишком неряшливо, много крови, и…

Я собрал информационный пакет гномьего вторжения, положил в Идею, приготовился вставить хотя бы полсловечка, и вдруг понял, что Святогор стоит теперь прямо напротив Кафедры. И нежным уверенным движением вынимает книгу из носителя. Дьявол и его клевреты!

Стало холодно.

Стало больно.

Стало…

Помните, я говорил, что книгам удобнее врать, потому что книги не похожи на людей?

Святогор напомнил нам всем, что внешность — не главное. Меня замутило, хоть я и затруднился бы описать, чем смог бы облегчить свои страдания.

— Одержимые гномы, — грустно сказал Доктор. — Между тем как вам предписывалось проделать три операции столь оперативно, чтобы не наталкиваться на последствия предыдущих, исполняя дальнейшие. Не так ли?

Был неправ, искажал, нагнетал и передёргивал: невозможно слишком точно определить временные диапазоны, работая с аватаром и скачиваемыми (в обход ковенантов и императивов) божествами. Боги есть боги, и даже Святогор не способен ими помыкать — вернее, далеко не так эффективно и гарантированно, как желал бы.

— Так или иначе, им будет нужен виновник. После всех этих впечатлений, часть из которых последовательна и чересчур цельна для бреда паникующего горожанина, проще всего скормить им Магреби… но я открыт к предложениям. Нет! — Доктор поднял ладонь и толкнул Киску назад на сидение. — Твоя работа не закончена, детка. Ты продолжаешь. Я всё сказал!

Мы молчали. В коридоре вагона кто-то грузно толкался, пыхтел, возмущался жалобно и сдавленно. Потом глухо кашлянул выстрел. Ещё один. Мимо купе деловито проволокли что-то тяжёлое и неудобное.

— На том и порешили, — отечески улыбнулся Доктор, и в этот момент Магреби плавно сорвал простыню, накинул на нас и рыбкой сиганул в окно. Раздались свистки, потом стрельба, топот, гвалт и ор. Из соседних вагонов на гравий посыпались другие пассажиры, некоторые — почти не одетые. Паника накрыла поезд ширящейся волною.

— Возможно, мы уже не сможем выйти на связь до самого… до завершения операции, — другим тоном сказал Святогор. — Не исключаю, что и после операции — тоже. Есть основания…

Он повернулся к Кафедре, поглядел отчаянно, с усталой дурманной болью.

— Не исключаю, что всё это — одна огромная ошибка, сынок. Вовсе даже не исключаю. Но я обязан был хотя бы попытаться, даже если шансы…

Порывисто ступив вперёд, Святогор обнял Кафедру.

— Я скучаю по тебе, глупый ты сволочёныш. Так скучаю…

Вскоре поезд прибыл на центральный вокзал города Мир. Только выходя на перрон, встретившись глазами с бандой малолетних попрошаек, вооружённых заточенными крышечками от бутылок газировки, я осознал, что не воспользовался случаем и так и не попросил прощения. Так и не сказал, что тоже скучаю. Что благодарен за реконструкцию больше не принадлежавшего моему сознанию тела. Что костьми… последними запятыми лягу, но исполню приказ.

Попрошайки притихли, старательно прижимаясь к стенам. Глазели вверх, судорожно сглатывая.

Достаточно было осмотреться, чтобы увидеть в противоположных сторонах неба упирающиеся в ночной мрак столпы света. Если бы мы успели вовремя, такой же мог бы подняться и из Башни. Если бы мы успели вовремя…

Киска молчала, поддерживая Отто, и нам, кажется, уже незачем было спешить.

Весь вокзал оцепили вооружённые гвардейцы Башни. Или кто-то, кому под силу было раздобыть длинномордые шлемы с характерными вензелями и багровыми армглассовыми окулярами.

Магреби нам здорово пригодился бы — или послужил бы поводом бить на поражение. Мир перевернулся не меньше, чем всё остальное. Маги хватали магов столь же азартно, как и специально обученных нейтрализаторов магии.

Увы, без Вензлава и Магреби нам не стоило рыпаться против патруля Гвардии Башни. Мы покладисто двинулись вперёд, стараясь не давать повода приложить прикладом или ножнами палаша.

Нас запихали в фургон, понёсшийся по улицам, на которых вовсю кипела подлинная война. Ильговатые гномы и истово верующие эльфы сходились в поножовщинах и кулачных схватках, перед которыми блёкли традиции шпаны города Мир. Полыхали целые кварталы — сумрачным, тусклым, слишком хитроумно продвигавшимся пламенем, выкуривавшим вооружённых обитателей кондоминиумов, — наверняка рукотворным. Кто-то старательно и безуспешно жёг освящённые статуи Старых Богов. Кто-то вымещал злобу или просто неудачное столетие.

Горожане, даже очень нищие и почти лишившиеся разума, избегали оказываться на пути вдохновлённых божествами воинств, однако увлечённо расхреначивали друг дружку квартал на квартал и просто по-соседски. Те, кто рисковал и вмешивался…

Маги.

Да.

Маги отчаянно сдерживали новоявленных пророков, чудотворцев и жрецов, но разумной, рассчитанной и эффективной магии затруднительно соперничать с распоясавшимися божественными чудесами. Маги гибли десятками, а их псоглавая спецура — сотнями. Танки застревали иной раз в окошках пятого этажа. Людей и прочих живых нередко наносило ровным тончайшим слоем на окрестный пейзаж.

— Повторяй, — прошептал я Киске. — Заклинаю тебя, повторяй, потому что…

Потому что иначе всё было зря. Вензлав. Магреби. Отто.

Всё.

Киска вздрогнула.

— Ненавижу это. Ненавижу враньё. Не…

Я сжал хрупкое запястье.

— Всё, повторённое трижды, становится истиной, помнишь?

Она засмеялась. Кивнула.

Поглядела на Кафедру другим взглядом. Меньше Самой. Больше гаты. Больше моей приёмной сестры. Старшей сестры. Заменившей мне мать.

Аватары стареют медленно, слишком медленно.

Ну а в Идее никто не стареет в принципе. Профит, а? Профит, профит… я знал, что плачу, но не представлял, зачем. Киска утирала глаза Кафедре.

— Тихо, тихо, маленький Дуглас. Тихо. Мы вместе до самого конца, а? Папа был прав: мы нужны друг другу такие, какие есть.

— До самого конца… — выдохнул Кафедра. — До самого-самого. Кис!

— А? — она прервала повторяемое про себя заклинание, вопросительно глянула на меня. На самую книгу.

— Постарайся не становиться ею полностью. Прошу тебя.

Киска засмеялась. Каждой ложью, сказала вслух. Каждой ложью. Тебя, дуралей.

Тебя.

Белая Башня начинается с зала, поднимающегося на высоту приличной скалы, по крайней мере, такое впечатление создаётся, когда тебя приводят сюда сквозь парадный вход. Новые времена здорово переменили Орден Магов — да иблис раздери, они ничего не оставили в знакомом, желанном виде! — но даже хищный рациональный синдикат полууголовных мастеров колдовства, кристаллической матричной механики, терминального ремесла и заклинаний выглядел в древнем зале… импозантно.

Новомодные костюмы вместо мантий. Новомодные жезлы-терминалы вместо волшебных палочек. Век прогресса и мудрости.

Недаром Орден крышует каждый мало-мальски серьёзный бизнес в Мире.

Магреби стоял на коленях, содрогаясь, а перед ним растекалась кровавая лужа. Киска зажмурилась, Отто грязно выругался, а я почти досконально разглядел, что нам предстоит совершить. И ужаснулся.

Как ни крути, мы все возмужали и выросли именно тут. Мир — наша родина, наше логово, наша крепость.

Но глаза Магреби, вынутые из глазниц, уже лежали перед ним.

И даже призрак напуганного Вензлава… я просто не мог больше сдаваться.

— Начинай, — велел я Киске, и Кафедра швырнул книгу вперёд, к самому Магреби, раскачивавшемуся посреди океана болевого шока. Переплёт болезненно врезался в бедро магу, и тот непроизвольно коснулся окровавленными пальцами тиснёной кожи.

Киска торопливо начала заклинание.

— Цирк, — с неудовольствием сказал Архимагистр. — Цирк и профанация. Прославленная служба контрразведки! И такой позор, такой… — он вынул руку из просторного рукава, демонстрируя голову Святогора. — Такой афронт!

Голова плюхнулась рядом с глазами Магреби, провернулась, касаясь вывалившимся языком лужи крови. И подмигнула книге, теперь лежавшей на коленях ослеплённого мага.

Киска сорвалась с места и помчалась по залу, оставив Отто и Кафедру корчиться под пинками конвоиров. На ходу она докрикивала заклинание, и воздух сгущался, темнел, превращался в затхлый кисель. Капитул рассыпался, мгновенно формируя общее усилие, вот-вот обещавшее вымести нас заодно с охраной за двери Башни, за пределы площади, выбросить к дьяволам из Фактуры…

Голова Святогора взметнулась ввысь, разом оказавшись слишком высоко даже для Архимагистра. Повернулась налево, потом направо. Обозначила ниже подбородка грубый набросок человекоподобного силуэта. Божество, устремившееся в Фактуру, пыталось выжечь Доктора напрочь. Я бы заржал, но нужно было сделать ещё одну штуку — без неё смех вполне мог бы оказаться беспричинным.

— Брось глаза Святогору, — рявкнул я Магреби, и тот подчинился. Глаза полетели к голове Доктора, повисли в воздухе, на сгустившейся из грязновато-сизой дымки фигуре, — и вдруг оказались на внутренней поверхности ладоней, как на той самой иконе Светоча, помните? Святогор радостно ухмыльнулся, выдохнул немного сияющего тумана — и пошёл на Архимагистра. С глазами Магреби разглядеть сущность и намерения магов было куда проще.

— Не-е-ет! — Киска взвыла так горько, что я потянулся в Идею и посмотрел, что именно…

Кафедру просто смяло мощным огненным ударом кого-то из Магистров. Святогор оглянулся также, по-змеиному крутанулся, безошибочно определив виновного. Коротко ударил — даже я не понял, чем именно. Впрочем, получившиеся фестоны выглядели вполне в духе Магреби.

Киска докричала заклинание, глядя вверх, на догрузившегося, наконец, Светоча глазами…

Она всегда любила отца. По-настоящему.

Вот так в третий раз всё стало подлинной правдой.

Миссия в Мире завершилась успешно.

 

Поезд уносился прочь от Мира, превратившегося в филиал ада посреди Факта.

Собственно, прочь мчались все рейсы, готовые к отправлению. На дорогах, не иначе как божественным промыслом, не возникало пробок, хотя количество экипажей и машин напоминало убегающих прочь леммингов.

— Теперь все на местах, — сказал я, чувствуя выворачивающую наизнанку жажду закурить. — Трое Скачанных, но без Сестры. Как и хотел отец. Им поневоле придётся навести порядок в этом испохабленном мире.

— И в Небе, — эхом отозвался Отто.

— И в Доме, — не смолчал Магреби.

— Да, и там тоже, — сказал я. — Везде. Но, что есть, то есть, всё начнётся в этом треугольнике. И теперь… — я запнулся, помедлил, потом неловко захлопал страницами. — И теперь, когда двое из них — наши… то есть, сохраняют память и сознание живых, живших…

Киска тихонько плакала в углу. Дни гона миновали, и теперь ей придётся какое-то время пожить в тревожном ожидании той самой, её любимой и обожаемой правды. Впрочем, ни разу прежде её котята не получались уродами или кретинами; думаю, наша гата не подведёт и теперь.

Потому что некоторое время Святогор окажется слишком занят выяснением отношений с другими богами, а после — с теми, кому кажется, что времена богов прошли, и поклонение высшим силам — забавный анахронизм в век синдикатов, счётных матриц и перезаряжаемых магических артефактов.

— Треугольник, — задумчиво качнул головой маг. — Неожиданно. Но неглупо.

— Треугольник, — сказал Отто устало, словно забыв о культе. — Траханый в ухо треугольник. Вот оно что, Дуглас… Ах ты ж, подтирка в золотом переплёте...

Тем временем поезд набирал ход, и Башня, великая Белая Башня Ордена Магов, обугливающаяся под ударами Нисходящего Светоча, третьего и последнего из богов, призванных Киской, исчезала из виду.

Пропадала из поля зрения их всех. Ослепшего Магреби. Изрубленного Отто. Может, даже Киски, нервно прикрывающей ладошкой упругий шелковистый живот.

Я же продолжал видеть Башню, Кряж и Древо. Видеть сквозь Идею и Фактуру сразу. И знал, что никогда больше не смогу до конца от них отвернуться. Ни в одном из возможных миров.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 3,67 из 5)
Загрузка...