Родовые заветы

Сырость тумана ласкала ссадины и синяки, смягчала боль, что с каждым шагом пронзала тело. Дорога белела в сгущавшихся сумерках между тёмными стенами леса, усеянного заболоченными прогалинами. Изодранная рубаха, отяжелев от влаги, прилипала к девичьему телу, сковывала измождённые члены. Воздух с хрипом вырывался изо рта, и каждый вдох давался Милаше всё труднее.

Небо ещё светлело, когда в чаще мелькнул далёкий бледный огонёк. Милаша отчаянно всхлипнула. Залитые слезами глаза всматривались в сумрачную мглу, но не находили в ней ничего, кроме чёрных стволов. Израненные ноги заплетались, спотыкались, отказывались бежать быстрее. Огоньки множились. Ночь наступала, и они, смелея, вспыхивали всё ближе.

– Эй, куда торопишься?

Милаша остановилась и растерянно огляделась, тяжело дыша. Из тумана на неё надвигались три тёмных пятна.

– Может, у девицы есть, чем оплатить проход? – спросило одно из пятен, обернувшееся вблизи молодым парнем с оторванным ухом.

– Едва ли: ни сумы, ни кошеля, – ответило другое – высокий лысый громила. – Но таким девицам монеты ни к чему.

Милаша задрожала. Попыталась закричать, но голос подвёл, издав лишь глухой хрип. Она попятилась, оступилась, и её подхватили чьи-то руки.

– Ты куда это? – жёсткие пальцы больно сдавили покрытое синяками плечо.

Подкравшийся сзади разбойник склонился над Милашей, скалясь щербатой ухмылкой.

– Схожу-ка отолью, – сказал вдруг безухий, – обождите.

– Поживей оборачивайся, – велел ему до сих пор молчавший головорез с покрытым рябинами лицом.

Лиходей растаял в туманном лесу. Оставшиеся окружили жертву, с гоготом запускали пальцы в спутавшиеся волосы, в прорехи одежды, ощупывали нежное лицо и тонкий стан под рубахой, отпуская похабные шутки. Ссадины и ушибы отзывались на грубые прикосновения резкой болью, но всхлипы и стоны вырывающейся Милаши лишь раззадоривали головорезов.

– У, как трепыхается, – рябой вынул нож.

– Погоди, не порть, – отозвался щербатый. – И так грош цена.

– Тише! – встрепенулся вдруг верзила и положил руку на старые, потёртые ножны на боку.

Сквозь туман донеслись неспешный стук копыт и лошадиное фырканье. Щербатый заткнул Милаше ладонью рот. Разбойники напряжённо вглядывались во мглу, застилавшую дорогу уже в полусотне шагов. Из полумрака выплыл всадник на гнедом коне. Милаша разглядела копну рыжих волос и заткнутый за пояс топор. Путник приблизился к насильникам и натянул поводья.

– Пустите девку, – произнёс он.

– Сам себе найди! – ответил рябой.

– Ступай себе мимо, целей будешь, – подхватил верзила.

– А то присоединяйся! – расхохотался щербатый.

Седок запрокинул голову. Послышался громкий вздох. Всадник размашисто соскочил с коня, подошёл к разбойникам и замер, скрестив руки на груди. Лиходеи продолжали отпускать глумливые насмешки и похабные шутки, разрывая вязкую тишину заливистым гоготом. Незнакомец молчал, переводя взгляд исподлобья с одного насильника на другого.

Вдруг Милаше почудилось движение в клубах тумана за его спиной – сошедший давеча с дороги безухий осторожно подкрадывался к путнику. Головорезы воодушевились и принялись ещё громче отпускать насмешки, сопровождая их свистом и улюлюканьем. Рыжеволосый продолжал стоять, не шевелясь. В руке одноухого блеснул нож. Милаша хотела закричать, но грубая ладонь крепко зажимала ей рот. Её глаза вновь наполнились слезами. Разбойника отделяли от незнакомца лишь несколько шагов. Тягучий туман глушил шорохи, скрипы, вздохи, и странник продолжал смотреть перед собой. Безухий подобрался совсем близко.

Внезапно рыжеволосый повернулся вокруг себя. Подкрадывавшийся выронил оружие и стал медленно оседать на землю, схватившись за горло. Ворот его рубахи быстро темнел. Путник уже вновь стоял лицом к лиходеям, в его руке багровело лезвие невесть откуда взявшегося ножа, а лицо расплылось в хищной ухмылке.

– Хитрецы, – процедил он.

Рябой яростно закричал и бросился на незнакомца, метя кинжалом в живот. Тот отскочил в сторону, и разбойник, промахнувшись, развернулся к нему спиной. Одной рукой странник схватил руку рябого и вывернул её, заставляя насильника отклониться назад, а другой, сжимавшей нож, коротким взмахом перерезал открывшееся горло.

Отступив на шаг, рыжеволосый толкнул ногой обмякающее тело на выхватившего меч верзилу. Тот замешкался лишь на мгновение, но незнакомец уже оказался по его правую руку. Он схватил её за кисть и с силой выкрутил, вынуждая враз онемевшие пальцы выпустить рукоять, а самого разбойника согнуться в три погибели. Тяжёлый сапог странника врезался лиходею под рёбра. Окровавленное лезвие ножа описало короткую дугу и вонзилось в основание шеи. Вновь мелькнув в воздухе и рассыпав в тумане багровые капли, клинок на миг замер над плечом путника. Тот выбросил ладонь вперёд – и нож исчез. Руки, всё время крепко державшие Милашу, неожиданно отпустили её, и она упала на землю. Щербатый, хрипя, пятился, хватаясь за торчащую из горла рукоять.

Рыжеволосый тяжёлыми шагами подошёл к разбойнику, вытащил нож и, бормоча ругательства, вытер лезвие о рубаху лиходея. Милаша огляделась: три окровавленных насильника лежали на земле, кто-то уже затих, кто-то ещё корчился, испуская последние хрипы.

Огонёк вспыхнул на той стороне дороги совсем у обочины. Милаша замерла, впившись в него взглядом. Слепящий свет разгонял темноту, согревал, утолял боль. Скоро, казалось, весь лес тонул в его сиянии. Милаша облегчённо улыбнулась. Измученные ноги перестали ныть от усталости. Она протянула руку навстречу ярким лучам, и ладонь утонула в сверкающей белизне…

Резкая боль обожгла щёку. Сияние угасло. Сумрачный лес навис над головой.

– Отвечай, когда с тобой говорят! – чьи-то руки рывком поставили Милашу на ноги. – Далеко ли до селения?

Синяки и ушибы саднили, будто свежие. Влажная рубаха давила на плечи, тянула к земле. Милаша подняла голову – над ней склонилось бородатое веснушчатое лицо.

– Так далеко ли? – раздражённо повторил незнакомец.

– Ч-чуть более двух в-вёрст, господин… – пробормотала наконец Милаша.

Рыжеволосый отпустил её, взял коня под узды и обернулся.

– Пошли, что ли? – он обвёл рукой усыпанный огоньками лес. – Ночь наступает.

Милаша вздрогнула и съёжилась. Странник закатил глаза и шумно вздохнул.

– Ну и стой тут.

Он зашагал по дороге. Милаша растерянно огляделась: огонёк, недавно так ярко сиявший, тускло тлел у обочины. Дорога таяла во мгле уже в двух-трёх десятках шагов, и казалось, будто пятнышки света вспыхивали уже над нею, замыкали кольцо, подкрадывались всё ближе.

На небе мерцали первые звёзды.

Милаша всхлипнула и потрусила вдогонку за утихающим в тумане стуком копыт.

 

* * *

 

Рауд торопливо шагал по дороге, озираясь и тихо ругаясь сквозь зубы. Конь, как оказалось, начал прихрамывать, и ехать верхом путник не решался. Довольно и того, что седельная сумка отяжелела отнятым у лиходеев оружием. Селянская девка, виснувшая на стремени, то и дело норовила споткнуться и упасть. Небо темнело, и лес пестрел огоньками, но в бледной мгле всё не проступали очертания деревни.

Они прошли ещё несколько шагов, когда в тумане мелькнуло что-то тёмное. Рауд прищурился: сквозь мглу проступили очертания сгорбленной старухи, кутавшейся в платок. Казалось, она плыла по дороге в сумрачной сырости.

– Эгей, старушка! – закричал он.

– Г-господин!..  – раздался из-за спины запыхавшийся голос.

Старуха продолжала идти им навстречу. Вблизи стало видно, что она с головы до пят куталась в огромный кусок рогожи, совсем спрятав лицо и оставив впереди лишь узкую щель. Конь вдруг беспокойно зафыркал и попятился.

– Старушка! – повторил Рауд.

Сгорбленная фигура молча плыла по дороге.

– Старуха!

Рауд преградил ей путь, бросив поводья Милаше. Сделав несколько шагов навстречу путнику, фигура внезапно остановилась, и, поозиравшись, принялась обходить его сбоку. Конь испуганно ржал, упирался, мотал головой. Девка висла на поводьях, с трудом удерживая скакуна.

– Господин!.. Не подходи, господин!..

– Коня держи! – рявкнул ей Рауд.

Он резко шагнул к закутанной в рогожу фигуре, схватил край ткани и с силой рванул на себя. Сквозь щель между складками тряпья показалась треугольная морда. Фигура распрямилась, рогожа скользнула на землю, обнажая несколько пар лап и длинное тело, покрытое крупной чешуёй. Ощерив широкую пасть, испещрённую мелкими острыми зубами, тварь зарычала и рванулась к Рауду, но в нескольких пядях от него вдруг остановилась и попятилась, выгибая туловище. Морда угрожающе повернулась к коню и селянке.

Рауд рывком выхватил топор и, широко замахнувшись, ударил чудовище. Оружие со звоном отскочило от прочной чешуи. Тварь вновь зарычала и оскалилась. Воин перехватил рукоять и направил носок топора в голову, метя в горящие бледным огнём глаза. Лезвие скользнуло по длинной морде и соскочило на землю. Длинное туловище выгнулось, из пасти раздалось грозное шипение. Тварь бросилась вперёд, её челюсти сомкнулись на руке Рауда. Он закричал и, не удержавшись на ногах, повалился на землю. Чудище пронзительно верещало, извивалось, зубы всё глубже впивались в локоть путника. Топор снова и снова звенел о прочную чешую. Кровь заливала рубаху. Тварь наваливалась на воина, не давая тому замахнуться.

Корчась, чудище переставила лапу и развернуло брюхо к свободной руке Рауда. Тот нащупал нож, вынул его и упёр остриё в толстую, упругую кожу меж бесчисленных лап. Он оттолкнулся ногой от земли и, рыча от натуги, вогнал клинок в незащищённую плоть. Тварь мгновенно разомкнула пасть и заревела. Вцепившись в нож обеими руками, Рауд потянул его на себя, вспарывая ей чрево.

Скуля и дёргаясь, чудище повалилось на бок. Рауд выбрался из-под него, и кряхтя, поднялся на ноги. Тяжело дыша, он подошёл к упирающемуся и фыркающему коню, похлопал его по шее. Виснувшая на поводьях девка не отрывала широко распахнутых глаз от ещё шевелившейся туши. Путник достал из седельной сумки кусок ткани, вытер с ножа зеленовато-багровую слизь. Вторым куском обмотал раненую руку.

– Идём, – приказал он, отбирая поводья у селянки. Та, трясясь и всхлипывая, вновь покорно вцепилась в стремя.

Рауд обернулся – чудовище лежало, не шевелясь. У распоротого брюха в болотно-бурой слизи копошились бледные твари, напоминающие многоножек. Между вывалившихся склизких внутренностей светлело румяное пятно.

– Идём, – повторил он и зашагал по дороге.

 

* * *

 

Невысокий, местами покосившийся частокол, окружавший в деревню, показался в тумане в паре сотен шагов от места схватки. Воин остановился у ворот и, почёсывая перевязанную руку, оглядел обитые железными полосками идолы. Старое дерево потемнело и потрескалось, от гвоздей вниз поползли рыжие пятна, но лики продолжали грозно взирать на пришельцев.

– Господин, – робко обратилась Милаша, – тебя мара укусила…

Чужак требовательно ударил в ворота, отозвавшиеся жалобным перестуком.

– Открывай! – зычно проревел он.

– Господин, вели отвар изготовить… – не унималась селянка, – не то…

– Кто стучит? – раздалось из-за ворот.

– Открывай, говорю! – ответил рыжеволосый. – Посланнику от самого конунгова воеводы!

Послышалось громыхание тяжёлого засова. Створ отодвинулся, незнакомец и Милаша двинулись внутрь. Отворивший низко поклонился воину, но, завидев её, широко открыл рот и вытаращил глаза.

– Ведьма воротилась! Ведьма! – какой-то мальчишка перескочил через невысокий плетень ближайшего двора и помчался в дальний конец деревни.

Чужак обернулся и, прищурившись, посмотрел на Милашу. Та втянула голову в плечи и обеими руками вцепилась в стремя.

Захлопали двери, тёмная улица наполнилась гулом голосов. Жители высыпали из домов, сталпливались вокруг ночных гостей. «Гляди, и вправду, ведьма воротилась! Чужак злодейку назад привёл!» – раздавалось вокруг. Милаша подняла глаза и принялась украдкой всматриваться в лица селян.

От толпы отделилась полная пожилая женщина и направилась к незнакомцу.

– Мир тебе, отважный воин! – поприветствовала она его, приметив топор. – Я Улада, старейшина моего рода. Как звать тебя, и какая нужна привела в наш дом?

– Да ломятся от яств столы твои, – ответил чужак по обычаю народа Милаши, – имя мне Рауд, и привело меня, – он сунул руку за пазуху и вынул ярлык, – поручение воеводы самого конунга!

– По какому же делу светлый воевода прислал отважного воина? – спросила старейшина.

– Светлый воевода желает знать, – ответил Рауд, поглаживая повязку на руке, – отчего честный род твой не уплатил повоз?

Притихшие было селяне вновь разразились гулом: «И точно, беда на пороге! Вот тебе и проклятие ведьмино!»

– Горе в наш дом пришло, воин, – отвечала старейшина. – Грабители на пороге появились и всё отняли, что мы мудрейшему конунгу свезти готовились!

Посланец прищурился и продолжил без надлежащей учтивости:

– И давно они появились?

– А как пошли ягоды, да на полях на восходе началась жатва, – ответила Улада. – Тогда и стали они поутру приходить да брать всё, что взять можно. Хотели мы весть за помощью послать, да дорогу-то одолеть лишь взрослому мужчине под силу, а нынче от работы никого не оторвать – с голоду ведь от лихих поборов помрём!

В колышущемся свете пламени между собравшихся селян мелькнули ярко-синие глаза под копной чёрных волос. Милаша ахнула и привстала на цыпочки, всматриваясь в мельтешение теней. Глаза быстро исчезли.

– Дозволь и ты спросить, отважный воин, – начала тем временем Улада, – отчего ты ведьму на наш порог воротил? То Милаша, знахаркина сиротка, Младова жена! Она на весь род проклятие навести порешила!

«Верно! Сама год не может мужу дитё выносить! Вот и удумала всех сгубить!», – послышались возгласы. Милаша ещё сильнее прижалась к седлу.

– Я увидел, как лиходеи задумали надругаться над нею, – ответил посланец. – Я не знал о её злодействе. Это отребье подняло оружие на меня, и я их убил. А невдалеке отсюда…

Его рассказ потонул в причитаниях и встревоженные возгласах: «Ой, беда! Отмщать станут! Видно, ведьму умертвить хотели! А теперь придут и её затребуют! Придут, как пить дать, и не убережёт добрый забор!»

– Беду привёл ты на наш порог, воин, – выразила всеобщее отчаяние старейшина. – Ведь лихие люди за убитых отмщение потребуют! Придут, учинят горе пуще прежнего! – Улада упала на колени и зарыдала.

Среди криков и восклицаний Милаша различила: «Вот она, ворожба ведьмина! Ишь, чужака приманила! Не сама, так кто другой, а злодейство наведёт!»

Рауд вновь принялся чесать раненую руку и хмуро оглядывал собравшихся селян. Испуг в голосах сменялся враждебностью. Послышались призывы: «А ну как изгнать лихо за порог? Верно, к марам да лиходеям! К своему племени их! Небось, отобьются, и нам хорошо. А нет – поделом!»

Посланец призывно поднял ладонь, но негодующий гул лишь нарастал. Жители пожимали рукояти утвари, что вынесли с собою из жилищ, взвешивали её в руках. Вновь послышалось хлопанье дверей, в беспокойных отсветах пламени на стенах домов заметались угрожающие тени.

– Замолкнуть!

Приказ прогремел по деревне и затих, оставив звенящую тишину. Остался слышен лишь треск пламенников в руках. Улада замерла, уставившись на Рауда широко распахнутыми глазами.

– Много было тех лиходеев? – спросил тот.

– С десяток, отважный воин, – пролепетала женщина.

Посланец усмехнулся.

– Будет вам от грабителей оборона! И слово моё, – ладонь, сжимающая ярлык, взметнулась вверх, – слово конунга!

Послышалось недоумённое бормотание: «Как же? Оборонит в одиночку? Брешет, как пить дать! А ну как не брешет – говорит, нескольких умертвил-то!» Старейшина поднялась и широко улыбнулась:

– Гостей, сулящих роду добро, предки гнать не велели, – сказала она. – Но этой женщине, – Улада показала на Милашу, – нет места меж нас!

Рауд прищурил глаз и поглядел на неё, теребя повязку на руке.

– Там заночую, – провозгласил он, указывая на темнеющий поодаль общинный дом, обнесённый невысоким земляным валом, усаженным заострёнными кольями, – с ней, – посланец указал на Милашу и повернулся к старейшине, растянув губы в ухмылке. – Мои предки не велели прогонять ночью сирых за порог.

Улада, помедлив, кивнула. Поговорив с кем-то о приготовлении ужина гостям, она повела Рауда и Милашу к общинному дому. Селяне расходились, обсуждая происшедшее кто с обеспокоенностью, кто с облегчением: «Как же, ведьму поганую – и обратно? Так вправду негоже гостей выставлять. А ну сызнова колдовать удумает? Тогда-то и прогоним, не впервой поди. Может, не соврал воин – и впрямь оборонит».

 

* * *

 

Жители мирно разбредались по домам, и лишь пара синих глаз не отрываясь смотрела на рыжую гриву чужака. Чужака, приведшего на порог погибель. Чужака, принудившего род нарушить вековые заветы. Чужака, отправлявшегося ночевать с Милашей. Злодейкой, ведьмой, проклятой родом и изгнанной – но его, Млада, Милашей.

Селянин сжал кулаки и с размаху опустил их на перила.

 

* * *

 

В общинном доме Рауд сразу напомнил Милаше об отваре. Подозвав сына старейшины, вызвавшегося с матерью проводить гостей и принести дров для очага, он велел принести всё, чего она требует, и вдобавок кадку воды и чистую женскую рубаху.

– Отчего про тебя говорят, что ты хотела навести проклятие? – спросил посланец, когда за Уладой и её сыном закрылась дверь.

Милаша вздрогнула и посмотрела на него из-под растрёпанных, спутавшихся волос.

– Наговоры то всё, господин! – тихо проговорила она. – Дитё я упрятать хотела, чтоб мара не унесла...

– Это та тварь, что мы повстречали?

Милаша кивнула.

– Ты убил мару, господин, – пробормотала она. – Теперь от них не уберечься… они воротятся…  на будущую же ночь…

– Что ты бормочешь? – разозлился Рауд. – Сюда никакой погани не пройти.

– И несть им числа будет, – она говорила всё тише и быстрее, уперев взгляд в дрожащий огонёк лучины в стене. – Снова и снова, каждую ночь, покуда не получает своего, а в гнев придут – сами возьмут…

– Ты чего беду кличешь? Ты… – он прищурился. – И отчего же они воротятся?

– Так за дитём, господин, – она посмотрела ему в глаза, – ты умертвил дитя, и им…

– Я умертвил?! – взревел посланец. – За дитём? Лгунья! Ведьма ты и есть!

Рауд грозно шагнул к Милаше – та отшатнулась и прижалась к стене. Он злорадно оскалился.

– А ну, поглядим.

Воин распахнул рубаху – на груди краснел замысловатый узор. Милаша застыла, широко раскрыв глаза. Рауд схватил её за руку, притянул к себе и прижал ладонь к знаку. Лезвие ножа коснулось её шеи. Милаша зажмурилась и отвернулась, всхлипывая и что-то шепча.

Выждав немного, Рауд нахмурился, поглядел на её ладонь и рывком выпустил. Милаша мгновенно отскочила от посланца.

– Не пойму, – пробормотал тот.

Вдруг он шумно вздохнул, резко шагнул к ней и рванул ворот её рубахи. Усеянная прорехами ткань разошлась, обнажив покрытую синяками грудь. Никакого узора не было.

Скрипнула дверь, в общинный дом вошёл сын старейшины с кадкой воды в руках и коробом за спиной. Увидев Рауда и Милашу, он замер под притолокой. Посланец отпустил селянку – та отвернулась и неловко запахнула разорванную рубаху – и велел парню войти.

Пока тот доставал из короба травы, чистое тряпьё и небольшой котёл, Рауд отыскал среди принесённых вещей рубаху и отдал Милаше. Она быстро скрылась в отгороженном завесой углу. Перед уходом посланец велел парню показать грудь – та была совершенно чистой.

– Так та тварь сама забрала дитё, – пробормотал Рауд, когда они с Милашей остались одни. – Твой род, что же, детей своих отдаёт? – спросил он.

Милаша кивнула, вытирая глаза.

– На прошлый год, – сдавленно произнесла она, – нашего с Младом сына.

Она подошла к столу, наполнила котёл и поставила его над огнём.

– И как вышло, что никто не носит знак? – спросил тем временем Рауд.

– Предки колдовством заниматься не велели, – нахмурилась Милаша, раскладывая травы на столе.

– Идолов у ворот тоже поставили предки? – Она растерянно поглядела на него и кивнула. – Они отворяют нечисть. Как и знак, – посланец ткнул себя в грудь. – Кто его носит, того ей тронуть непросто.

– Но мара укусила тебя, господин, – робко возразила Милаша.

– Напал, вот и укусила, – ответил он. – Говоришь, завтра воротятся? Вот и поглядишь. Все поглядите. А знак надобно накладывать на каждого. Некому – найти умеющего. Носи его весь род – забудет погань сюда дорогу. И нечего отдавать детей тварям всяким.

Милаша опустила глаза, теребя листья в руке. На её губах замерла несмелая улыбка.

Когда вода нагрелась, она отлила часть в кадку и бросила травы в испускающий пар котёл. Оставив отвар настаиваться, она размотала повязку на руке посланца – кожа вокруг множества мелких ран опухла и позеленела.

– Пройдёт к утру, ничего, – успокоила Милаша Рауда. – Мара тебя не сильно отравила. Но день-другой позудит, надо будет повязки менять.

Она закатала рукава и принялась промывать раны, смачивая тряпки в кадке.

– Лихие? – негромко спросил Рауд, показывая на покрытые синяками и ссадинами руки Милаши.

Она насупилась и наклонилась к кадке, чтобы смочить очередную тряпку. Рауд наткнулся взглядом на синяк на её скуле и поспешно отвёл глаза.

– Раз тебе здесь нет места, – тихо проговорил он, – приди в мой род и стань мне сестрою.

Милаша ахнула и посмотрела на него, приоткрыв рот. Заскрипела дверь, в дом вошла селянка с горшком, испускавшем пленяющий запах. Подозвав её, посланец сказал Милаше:

– Объясни ей, чего тебе принести, – он запнулся, – заживить…

Она робко улыбнулась.

– Спасибо, господин.

– Не господин я тебе, – буркнул Рауд, глядя в сторону.

 

* * *

 

Млад сжимал и разжимал кулаки, глубоко дыша. Ночью сын старейшины, побывав в общинном доме, поведал всем, что вытворяет с ведьмой рыжеволосый чужак. Новость переходила от соседа к соседу, всякий раз обретая новые подробности. С самого утра Млад ловил на себе ехидные взгляды, слышал, как народ перешёптывался за спиной. Казалось, сами духи предков – вырезанные из дерева идолы в уголке – поглядывали на него косо. Такого ни с одной семьёй не случалось, поди, с тех времён, когда они сами ещё жили на свете. Даже соседка, стряпавшая, как и накануне, для неожиданных гостей и с радостью доверившая ему похлёбку, посмеивалась на крыльце со своими бесчисленными детьми.

Когда горшок приостыл, Млад подхватил его и направился к общинному дому. Отворив широкую дверь, он застыл, чуть не выронив свою ношу – на пороге стояла Милаша. Помедлив мгновение, она отскочила в сторону и отвела глаза. Он вошёл внутрь. Чужак сидел в углу и рассматривал старый, покрытый пятнами ржавчины меч с затупившимся, выщербленным клинком. Селянин поставил горшок на стол и направился к выходу. У самых дверей Милаша вдруг шагнула к нему.

– Ты бы пустил меня вновь на порог? – тихо спросила она. – Если бы род обратно принял? Если б увидел, что не от чего предкам на меня гневаться?

Млад вздрогнул, его губы на миг поджались, но тут же широко растянулись.

– Принял бы, – кивнул он.

Милаша радостно улыбнулась.

– Ешь, – Млад указал жене на принесённый горшок.

 

* * *

 

Грабителей было четверо. Они показались из-за поворота и принялись издали осыпать селян непристойными шутками и угрозами. Рауд стоял на дороге перед запертыми воротами, не сводя глаз с приближающихся лиходеев. Время от времени он морщился и бубнил ругательства. Разбойники поигрывали ножами, но больше ничем вооружены не были.

– А ты ещё кто? – спросил один из них, когда четвёрка подошла к воротам.

Вместо ответа Рауд достал из-за спины ржавый, испещрённый зазубринами меч.

– Узнаёте? – спросил он. – Дружков ваших убил и вас убью. Если только сами не придёте на плаху, – воин оскалился и швырнул меч к воротам.

Головорезы вскинули ножи и принялись обходить Рауда полумесяцем. Тот не стал дожидаться, пока его окружат, и бросился к крайнему слева. Топор дважды сверкнул в воздухе – разбойник выронил оружие из располосованной руки и повалился на землю, растерянно хватаясь за вспоротый живот.

Расправившись с лиходеем, Рауд вдруг зажмурился и с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Ближайший головорез, воодушевившись, рванулся к нему. Нож грозно сверкнул в ладони и устремился в живот посланца. В последний миг тот открыл глаза. Клинок зазвенел об обух топора. Широкое изогнутое лезвие скользнуло вдоль руки противника и врезалось в шею. Воин потянул рукоять на себя, рассекая горло. Оставшиеся разбойники, рванувшие было вслед за дружком, попятились.

Рауд схватился за живот и упал на колени. На глазах выступили слёзы. Услышав справа шаги, он наугад взмахнул топором, но вызвал лишь хохот головорезов. Они перекинулись шутками, и чей-то сапог врезался Рауду в левый бок. Снова раздался хохот.

– Давай, прирежь его уже! – сказал один из них.

Рауд толкнулся ногой и с рёвом ринулся на голос. Левое плечо обожгла боль – по нему скользнул разбойничий нож. В следующий миг воин врезался в лиходея и сшиб его с ног. Носок топора вошёл головорезу под рёбра.

Посланец вскочил на ноги. Топор взметнулся вверх. Последний противник, бросившийся на выручку товарищу, бестолково выставил руки, и лезвие врезалось в незащищённую плоть. Рауд перехватил рукоять и ударил лиходея в ногу. Отступил в сторону, вновь запахнулся топором и вонзил его в спину упавшего на колени головореза. Враг повалился на землю.

Рауд выронил оружие, со стоном опустился на колени и упал на бок. Глаза застлала пелена, а нутро горело, точно его изнутри жгли клеймом. Живот скрутило так, что плечи почти касались бёдер. Рёбра вжались внутрь, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Зубы словно стремились выдавить друг друга из челюсти. Казалось, будто само тело вытесняло из себя дух.

Чьи-то тёплые пальцы коснулись его губ и просунули что-то в рот между стиснутых зубов.

– Глотай, – услышал он девичий голос. – Скорей глотай.

Рауд проглотил склизкий травянистый сгусток. За ним последовал второй. Сгустки достигли чрева, и огонь, выжигающий его изнутри, начал утихать. Рёбра, стальной клеткой сковавшие лёгкие, расступились, впуская воздух. Живот больше не скручивал колесом. Вытерев выступившие слёзы, воин увидел знакомый подол рубахи.

За спиной раздались топот и яростный вопль. Рауд схватил валявшийся на земле топор и выставил над собой. Ржавый, щербатый клинок опустился на забрызганную кровью рукоять. Воин подцепил его лезвием и выкрутил топорище. Меч выскользнул из неумелых пальцев и, завертевшись, отлетел в сторону. Кулак посланца врезался под ярко-синий глаз, и нападавший рухнул под ноги высыпавших на дорогу селян. «И впрямь оборонил! Не сбрехал воин! А ты? Как же так? Доброму гостю худое умыслил! Жена, муж – одна гниль!» – слышалось вокруг. Млад тяжело дышал, потирая скулу, и яростно смотрел на Милашу. Та, ответив холодным взглядом, подбежала к Рауду и встала за его спиной.

– Прими меня в свой род, – услышал он её шёпот, – нет мне здесь места.

 

* * *

 

Мерцающие огоньки усыпали лес, вновь покрывшийся седой мглой. Тёмные сгорбленные фигуры вынырнули из тумана на дорогу и плавно приблизились к воротам. Селяне, кто посмелее, приникли к щелям между досками и кольями. Услыхав накануне о скором возвращении мар, они вновь разразились недобрым гулом. «А гость говорит, нечего бояться – так, может, и впрямь нечего? Затворимся и поглядим. Поди, однажды уж не соврал», – наконец решили они.

Рауд стоял впереди напротив створов. Млада, крепко связанного, втиснули между частоколом и идолом. Твари окружили посланца, столпились у деревянного стража. Треугольные морды жадно выглядывали из-под складок рогожи, вытягивались вперёд, отдёргивались, точно обжигаясь, и с раздражённым шипением исчезали под покровами.

Рауд осторожно подошёл к Младу сквозь расступающихся мар, схватил его за ворот.

Ещё издали завидев плывущие в тумане сгустки, селянин принялся просить чужака и родичей смиловаться. После уверял, что стремился защитить род, соблюсти вековые наставления. Теперь он сыпал проклятиями.

Он проклинал жену, спутавшуюся с первым встречным и замыслившую сгубить весь род. Род, изгнавший его и отдавший на волю чужака. Чужака, сохранившего ему жизнь, лишь чтобы убить более изуверски, сговорившись со старейшиной. Старейшину, впустившую нечисть в дом и забывшую наказы предков. Предков, слепо глядящих на попрание своих заветов и отвернувшихся от их защитников.

Рауд выволок Млада из-за идола и толкнул прочь от ворот. Из-под складок рогожи высунулись тонкие лапы, вцепились в рубаху селянина, в связывающие его путы. Брань вновь превратилась в мольбу. Одна из тварей склонилась над жертвой, из-под покровов показалась острая морда. Млад затих, завороженно глядя в горящие бледным огнём глаза. Мары поволокли его по дороге и растворились в тумане.

 

* * *

 

Рауд и Милаша ушли наутро. Прощание с посланцем вышло безрадостным и едва учтивым. Ещё вечером он пересказал старейшине всё, что давеча объяснил Милаше о знаке-обереге. Улада хмуро слушала его. Селяне возмущённо роптали. На следующий день гостей проводили за ворота и заперли за ними створы.

– В твоём роду есть умельцы накладывать знак? – спросила Милаша Рауда, когда они зашагали по дороге. – Обучат ли меня?

– Есть, – кивнул тот, – обучат.

Милаша обернулась на ворота.

– Обучусь и ворочусь, – произнесла она, – деток малых от зла заговаривать. Отпустите ведь?

– Отчего ж нет, – Рауд оглянулся и ухмыльнулся. – А упрутся?

Милаша посмотрела на него. Её лоб прорезала упрямая складка.

– Заставлю.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 4,20 из 5)
Загрузка...