Когда телефон просигналил о пяти процентах оставшегося заряда, Наташа наконец поняла: пора закругляться. Да и время уже совсем неприличное – полвторого ночи! То, бывает, неделю ни с кем из подружек словом не обмолвишься (а не видишься – и того дольше!), то раз, звонок, и будто ничего важнее не существует в мире.

Наташа пожелала Светке спокойной ночи, отключилась и поставила прожорливый гаджет на зарядку. Выглянула в окно. Луна висит над крышей соседского дома – налитая, спелая, даром что полная. Лес стоит недвижимой стеной. Хоть бы и завтра было так же безоблачно и тихо, как сейчас – а то с ума сойти можно: неделю уже у деда в деревне, а солнца не видела, лишь дожди да ветер, из дома нос не высунешь. Наказание, а не август. А самое обидное, что родители Кирилла решили ждать хорошей погоды и не приехали…

Широко зевнув, Наташа потянулась и плюхнулась на кровать. Не успела даже глаза закрыть, как раздался свист. Сначала подумала – ёжик, или мышь летучая, или совята народились… прошлым летом Кирилл показывал гнездо и говорил, что совы сами их не вьют, а находят брошенные гнёзда других птиц…

– Совы – это прикольно, – улыбнулась девушка и закрыла глаза.

Но стоило лишь задремать, как свист повторился отчётливее. Не нетерпеливо-совячий, не предупредительно-мышиный, не робко-ежиный – человеческий. А следом что-то грохнуло, и показалось, будто зазвенело стекло.

Наташа резко поднялась с кровати и кинулась сначала к окну (куда там: небо вновь затянули тучи, и в тех местах, куда не добирался свет уличных фонарей, мрак стоял кромешный), потом к лестнице, будить деда Степана.

Воровали в посёлке часто, но дедову дачу судьба до сих пор миловала, если не считать случая в прошлом году – ну так то не настоящие преступники были, а местные пацаны за земляникой лазили. Поймал дед одного за ухо, тот подельников с потрохами и выдал. Всерьёз же лазили к другим – у кого дома солидные и машины дорогие. Не смотрели даже на камеры, тем более что у большинства были лишь дешёвые муляжи.

Наташа спустилась на первый этаж и забарабанила в дверь дедовой спальни.

– Деда, открывай, воры! – Замолчала, прислушалась – изнутри донёсся стук, а следом мучительный стон. Испугавшись, что деду плохо, Наташа дёрнула дверь, и та отворилась.

Сперва Наташа замерла как вкопанная. Дед сидел на коленях на полу, обхватив руками седую голову, и что-то еле слышно причитал. Подошла ближе, но всё равно не смогла понять ни слова: так, белиберда. Тронула деда за плечо, потом ещё, потом затрясла сильнее – не шевелился, словно не замечал внучку.

– Дед, очнись, дедушка, пожалуйста!

Наконец Наташа отшатнулась от деда, продолжавшего бормотать тарабарщину, не замечая ничего вокруг. Сами собой навернулись слёзы. Неужто старость дала о себе знать – так? Это дедушка Степан-то, с его ясной головой, профессор! Да он ведь молодой совсем – шестьдесят семь, только два года назад его «ушли» на пенсию с кафедры…

Бросилась наверх – за телефоном, звонить отцу, матери, в «скорую», хоть куда-нибудь. Спешно выдернула провод из гнезда для заряда, но на экране высветилась перечёркнутая батарея. И кнопка на удлинителе не горит… Пощёлкала выключателем – света нет. Проклятье!

Снова раздался свист. Наташа уж и думать забыла о ворах, пусть хоть всё вынесут, лишь бы дед пришёл в себя… Побежала обратно, надеясь, что всё уже хорошо.

Дед продолжал свои причитания в той же позе, а свист за окном лишь усиливался. Где-то в голове ещё промелькнула мысль, сколько же нужно сил, чтобы столько свистеть? Наташа принялась лихорадочно рыться в комоде, надеясь найти хоть какие-то лекарства. Успела выкинуть на пол из верхнего ящика завёрнутый в тряпку сапожный нож, кучу бумаг и стопку старых фотографий, как поняла, что дед молчит.

Стало страшно. Умом понимала, что нужно повернуться и посмотреть, но боялась, что увидит…

– Наташ, что случилось? – прервал жуткие мысли такой родной, такой любимый голос.

– Деда, я так перепугалась! – Она заплакала и уткнулась ему в грудь.

– Ну-ну, всё хорошо.

Дедушка обнял её за плечи, Наташа же никак не могла успокоиться. Вспомнились все мелкие ссоры, все разы, когда грубила… хоть вчера, когда он попросил не сидеть за столом в телефоне, а ей тогда написал Кирилл… И ведь лишь дед понимал её и находил нужные слова, если родители не могли найти хотя бы время…

Сама по себе зажглась люстра.

– Ничего себе, – удивился дед. – Видно, забыл свет выключить на ночь.

– Дедушка! – вспомнила Наташка. – Я во дворе звуки слышала…

Осеклась, поняв, что свист давно стих. Даже не заметила, случилось ли это до того, как дедушка пришёл в себя, или после.

– Какие звуки? – напрягся дед.

– Кто-то свистел, потом стуки, потом будто стекло разбили… – заговорила Наташа, но дед уже не слушал – побежал в коридор.

Наташа догнала его на крыльце. В тонкой пижаме было зябко, и она мялась на пороге, пока дед обходил участок.

– Всё в порядке, – сказал он, наконец вернувшись, и Наташа окончательно успокоилась. – Тебе, видно, просто послышалось.

Вернулись в дом. Дед зажёг плиту и поставил чайник, после, устало кряхтя, сел на диван в гостиной. По его виду Наташа поняла, что пока о случившемся лучше не расспрашивать.

Вспомнила, что разворошила комод в спальне, и пошла прибраться, пока дед не увидел. Нож, бумаги и фотографии по-прежнему лежали на ковре. Наташа наклонилась. Теперь, при свете, снимки были видны хорошо. Молодой дедушка стоит под яблоней (не та ли, что на заднем дворе?) – и держит за руку молодую бабушку Нину…

Нет.

Баба Нина была маленькой, круглолицей и жизнерадостной. Женщина на фотографии же – высокая, со скуластым и усталым лицом. Наташа видела её впервые.

Щёки вспыхнули, но Наташа не могла сдержать любопытство. Следующий снимок – дедушка носит незнакомку на руках, третий – та, в тёмного цвета платье, глядит задумчиво в окно, и хорошо виден округлившийся живот…

– Ты чего ушла? – Она услышала голос деда, а потом приближающиеся шаги, и спешно сложила снимки обратно в стопку.

– Ой, дедушка, извини, – сказала Наташа, когда тот вошёл и недоуменно уставился на беспорядок. – Это я лекарства тебе искала… – Осеклась, вспомнив, что решила не говорить о случившемся.

Заметив фотографии, дед Степан нахмурился и изменившимся, непривычно строгим (словно не внучке, а нерадивой студентке на зачёте) голосом велел:

– Оставь, я сам уберу. Иди.

Кивнув, Наташа поднялась и прошла на кухню под пристальным взглядом деда. Сам тот остался в комнате и вернулся лишь, когда крышка чайника запрыгала в чечёточном ритме.

* * *

Чай пили молча. Было слышно, как отмеряют ночь стрелки часов да как отхлёбывают Наташа с дедом из кружек. Потом, так не проронив ни слова, разошлись по комнатам.

Поправляя постель, Наташа понимала: не признается дед, что с ним было. Надо сказать папе… Если он, конечно, прислушается, а не буркнет опять, что у него много дел и всё будет хорошо. Любимый ответ что у отца, что у матери. Но одно дело игнорировать её проблемы с преподами, сокурсниками, Кириллом. Здоровье деда – это другое. Серьёзное.

Хотела посмотреть, сколько времени, но телефон молчал. Конечно, она же выдернула зарядку и так всё оставила. И ладно. Время сейчас – спать. До утра. Которое мудренее.

Напоследок всё же глянула ещё раз в окно. Интересно, что её тогда напугало? Она точно слышала и звон стекла, и этот странный, долгий свист… Конечно, она могла ошибиться и свистел всё-таки зверь. Или воры, но залезли они, к примеру, к соседям. Только соседский дом, на который смотрят окна Наташиной комнаты, давно заброшен, с другой стороны соседей нет – конец линии. Напротив – пожарный пруд. Не могла же она услышать звон настолько издалека. Или могла? Ночью звуки разносятся дальше…

Словно в подтверждение её мыслей, где-то грохнуло. От неожиданности даже перехватило дыхание, но тут же сообразила, что это раскат грома. Ну вот! Опять завтра будет ливень, и придётся торчать в четырёх стенах. А через две недели – с родителями в ненавистную Турцию… Никогда не любила заграничных курортов. Гулять по другим городам, с их музеями, памятниками, ни на что не похожим ритмом жизни – обожала. Курорты же все как один: ушлые местные смотрят на твой кошелёк, бесцеремонные отдыхающие выпускают весь накопившийся на работе пар.

Вздохнув, легла в кровать. Перед глазами стояла та женщина с фотографий. Кем же она могла быть? Сестры у деда не было. Да и не смотрят так на сестру, как глядел на незнакомку молодой, в сепии, Стёпка. А ведь незнакомка была ещё и беременной…

Наташа даже мотнула головой. Неприлично о таких вещах думать, всё равно что в грязном белье копаться. С другой стороны, и не думать не получается. Дед всё-таки, родной. А гром стих…

Она было задремала, как прогремело вновь, да сильнее. Сначала пыталась не обращать внимания, потом сдалась и открыла глаза.

За окном на безоблачном небе невозмутимо висел лунный диск. Ни дождя, ни молний. А грохот не стихал. Наташа осторожно приподнялась на кровати, потом, сама не зная почему, встала во весь рост.

Гремело на чердаке, да с такой силой, словно кто-то пытался пробить потолок. Коснувшись вагонки, Наташа ощутила заметную дрожь и сразу отдёрнула руку, коротко ойкнув.

Стук стал удаляться, затем вовсе стих. Наташа поняла, что спит и видит кошмар. Чего ещё ожидать после таких переживаний? Смирившись с этой мыслью, забралась обратно под одеяло и зажмурилась.

Из коридора послышался громкий треск ломающегося дерева, что-то обрушилось на пол и кубарем полетело в сторону.

Наташа раскрыла глаза и попыталась закричать, но не смогла даже шевельнуть языком. Сердце колотилось в груди, безжалостно сдавая хозяйку: сюда! она здесь!

Нечто, свалившееся с чердака, затаилось. Наташа кое-как заставила себя подняться. Только одной мыслью – дед один не справится. А просунув ноги в тапки, внезапно улыбнулась. Совсем свихнулась. Наверняка что-то просто упало в коридоре, вот и всё. Надо пойти, проверить и успокоиться.

И всё же ладонь замерла на дверной ручке. Что там могло упасть, кроме старой репродукции Васнецова? Не картина же так грохнула… Собрав волю в кулак, Наташа заставила себя выйти из комнаты.

«Три богатыря» преспокойно смотрели со стены. Потолок казался целым, разве что в паре мест доски растрескались – но это могло случиться за год. Смотрела ли она вообще после приезда на потолок? Наверное, нет…

Взгляд сам собой спустился с потолка на дверь соседней комнаты. Сколько себя помнила, та никогда не открывалась, а окно снаружи было закрыто ставнями. Как-то раз дед проговорился, что там чулан, и на этом Наташа успокоилась. Но сейчас она решила проверить всё и уверенно потянула на себя дверь.

Увы, чулан (или что бы это ни было) оказался заперт на замок, причём явно давно – на ладонь сразу налипла пыль. Отряхнувшись, Наташа развернулась спиной к чулану и направилась к себе.

О запертую дверь что-то гулко ударилось, потом ещё раз, ещё – и замок не выдержал. С треском и скрипом дверь отворилась.

Не оборачиваясь, Наташа завизжала и бросилась вниз по лестнице. За спиной стенало, кряхтело и подвывало, и всё же гнаться следом за девчонкой в пижаме оно не торопилось. Наташа добежала до комнаты деда, но тот на сей раз заперся изнутри. Зачем? Никогда раньше так не делал… С лестницы послышались жуткие, чавкающие звуки, и Наташа поняла, что нужно прятаться.

Ворвалась в гостиную. Под столом, за диваном – смешно. Шкаф – посудный, со множеством полок. Отчаянно заметалась из стороны в сторону. Чавканье становилось ближе, и путь в прихожую и на кухню теперь был отрезан. Недолго думая, открыла окно и сиганула на улицу.

Больно ударилась о землю и какое-то время не могла подняться, лишь держалась за ногу и беззвучно глотала воздух. Поднявшись, Наташа увидела рядом каменную дорожку и поняла, как рисковала. Перевела взгляд на окно –не идёт ли существо следом. Свет уличных фонарей выхватил бревенчатую стену, покрытую глубокими неровными царапинами. Следы вели к чердачному окну – вот как тварь пробралась в дом…

Из гостиной донеслись шаги существа – противные, хлюпающие, будто медуза прыгает по полу. Тяжело дыша, Наташа бросилась на противоположную сторону дома – к дедову окну.

Забежав за угол, увидела квадратик света, освещавший кусты смородины, покосившийся штакетник забора и краешек леса за оградой. Дед не спит! Наверное, натерпелся за ночь, но сейчас это даже на руку. Скорее! Она на цыпочках потянулась к окну, но еле дотянулась макушкой до подоконника. Видно было лишь люстру и верхние полки книжного шкафа. Забарабанила в окно кулаками, стараясь не думать, где сейчас то оно, с чердака.

Дед никак не реагировал. Неужели снова? Именно сейчас, когда никак нельзя терять рассудок? Когда он так нужен ей? Слёзы наворачивались на глаза, а слух уже ловил хлюпающие шаги.

– Прости, дед… – прошептала.

И Наташа бросила деда. Побежала к калитке, стараясь не оглядываться. Дед как-то говорил, что прячет запасные ключи под… где же?.. точно, под кирпичом! Кое-как, сломав ноготь, отшвырнула кирпич, достала блестящую связку. Сначала долго не могла вспомнить, какой ключ от калитки, а потом намокший от дождей замок не хотел открываться. Наконец калитка поддалась, и Наташа вырвалась на улицу. Запирать за собой не стала – некогда, да и нужно увести тварь с участка.

А та настигала. Спиной чувствовала Наташа холодное дыхание, стояло в ушах хлюпанье и чавканье, да мелькала впереди тень в фонарном свете. Прежде чем Наташа осмыслила размеры и форму этой тени, фонари кончились, и дальше бежать пришлось в кромешной темноте.

Стало совсем жутко. Тварь не отставала, а Наташа же боялась споткнуться о корень или вовсе влететь в бурелом, на радость преследовавшему существу. Всё походило на страшный сон… с одной лишь разницей – если бы так, давно бы проснулась в поту.

Куда бежит, Наташа понимала лишь по памяти – всё-таки не зря столько гуляли здесь с Кириллом. Дедушка-то лес не любит, говорит, мол, тяжко ему там. Сейчас будет небольшой овраг, за ним развилка: один поворот к селу, где церковь и небольшое кладбище, другой – вглубь, к болотам. Придётся выбирать кладбище… Чего бояться, когда самый страх идёт за тобой след в след?

Ноги узнали овражек, пробежали его – как не заметили. И дальше налево, в сторону села. Вскоре расступились густые деревья, показались очертания домов и заблестели в лунном свете церковные купола. Наташа хоть и не верила никогда, а сейчас понадеялась – может, близость святого места отпугнёт тварь? Но нет, та по-прежнему хлюпала за спиной, словно не хотела напасть сразу, а ждала, когда жертва – Наташа – окончательно вымотается.

Она уже видела в темноте кладбищенскую ограду, а за ней – сторожку, где наверняка есть человек, как нога зацепилась не то за корешок, не то ещё за что-то, и Наташа шмякнулась на землю. Вышло больнее, чем когда сиганула из окна, – словно каждую косточку из левой половины тела вынули и перемололи по отдельности, а потом вставили осколки обратно.

Крича, Наташа попыталась подняться, но на живот прыгнуло нечто тяжёлое. Тварь!

Размером она была со среднюю собаку, но наступала со слоновьей тяжестью. В кожу впились когти – длинные, неровно обломанные. Когти переходили в лапы, покрытые свалявшейся шерстью. Такой же, какой и само тело твари – постоянно выгибающееся, точно совсем бескостное. Шерстяным было всё, кроме головы. Абсолютно лысой, огромной головы с человеческим лицом.

Наташа завизжала ещё сильнее, а лицо чудовища нависло над ней. Рот оскалился щербато, капнула на ключицу обжигающе горячая слюна. Щёки покрыты шрамами, на левую налип птичий помёт. Кривой, переломанный нос дышал тяжело – он и издавал те мерзкие звуки. Голубые глаза смотрели бессмысленно.

Тварь замерла, словно выжидая. Сощурилась, крутанула лысую голову на сто восемьдесят градусов, а потом и того больше, как у голубей не получается, не то что у человека. Совершенно механически Наташа отметила гноящуюся рану на месте левого уха и глубокий шрам на затылке.

Голова еще продолжала дикое, немыслимое движение, когда внутри чудовища зародился свист. Он рос, креп, наливался мощью и первобытной яростью, и отталкивал, и завораживал, сминая без того робкое сопротивление на пути внутрь, в самое существо Наташи. Казалось, он навечно останется в голове, будет течь по венам вместо крови, и ничего больше не станет в мире, кроме этого свиста.

Наташа даже не сразу осознала, что тварь затихла. Существо вжало в плечи лысую башку, будто испугалось, а потом, оттолкнувшись от Наташи (когти напоследок вонзились в грудь так, что в глазах потемнело от боли), упрыгало прочь, в чащу.

Приходя в себя, Наташа попыталась подняться, но левая часть тела оставалась онемевшей. После нескольких безуспешных попыток плюнула и нервно рассмеялась: вот как, боялась гибели от чудовища с чердака, а в итоге лежит недвижимая в глухом лесу.

– Она не отступила, – печально сообщил кто-то.

Немота сошла на нет, Наташа села, затем поднялась в полный рост и обернулась. Прислонившись к разлапистой осине, на неё смотрела молодая женщина в тёмно-лиловом платье. Женщина с дедушкиных фотографий.

* * *

– То лето тоже было дождливым, – задумчиво сказала женщина, переведя взгляд в сторону кладбища.

Наташа неверяще изучала незнакомку. Точь-в-точь как на снимках: платье тёмного оттенка, уставшие глаза. Лишь нет круглого живота, а лицо – распухшее, болезненно бледное.

– Кто вы? – с трудом шевеля языком, спросила Наташа. Дедушке на фотографиях – сколько Наташке сейчас. Как незнакомка может выглядеть молодой спустя столько лет?

Вместо ответа женщина пошла рябью, словно была голограммой из кино. «Голограмма» исчезла и появилась вновь в десятке шагов впереди, облокачиваясь на что-то тёмное – пенёк?

Осторожно Наташа подошла к женщине. То, что в темноте показалось пеньком, было небольшим, с метр в высоту и с полметра в ширину, камнем. Сперва непонимающе смотрела на камень и опиравшуюся на него незнакомку, потом вспомнила про кладбище и в ужасе отшатнулась. Могила за кладбищенской оградой. Самоубийца. Призрак, неприкаянный призрак самоубийцы…

– Она пойдёт за ним. – Женщина будто ничего не замечала. – Снова попробует овладеть его разумом.

– За кем? Чьим разумом? – спросила Наташа, где-то в глубине души уже зная ответ, но не желая его произносить.

Женщина повернула голову в её сторону так резко, что Наташа даже не заметила движения (было ли оно вообще?) и невольно сделала ещё шаг назад.

– Тебе надо домой, к дедушке, – сказала незнакомка. Взгляд её на мгновение сделался бессмысленным, как до этого у твари. – Только он может её остановить.

– Но что ей нужно? – Голос Наташи задрожал, как натянутая струна.

– Понять.

Наташа пыталась спросить что-то ещё: что понять? кто эта женщина? откуда она знает дедушку? – но мир вокруг начал меркнуть и отдаляться, пока не исчез совсем.

А потом вернулся – и не было ни привидения в тёмно-лиловом платье, ни могильного камня. Только дом и спальня. Пропищал зарядившийся телефон – без пятнадцати четыре.

Всё-таки сон. Наташа облегчённо выдохнула, но тут же заныло левое бедро. Ударилась, когда падала с кровати? …Так, что разодрала штаны и до крови расшибла ногу, а сзади на пижаму налипла земля вперемешку с сырой травой?!

Выбежала в коридор. Дверь чулана открыта, рядом – щепки, оставшиеся после того, как тварь вышибла замок. Пол по направлению к лестнице пересекали грязные следы, похожие на следы младенца, ещё не научившегося ходить: спереди – ладошки, следом – ножки…

Одна часть Наташи хотела бежать скорее вниз, к деду, другая же заставила заглянуть за дверь. То, что дед называл чуланом, в действительности было детской комнатой. Колыбелька, много игрушек – некоторые разбросаны по полу, разорваны, вокруг выпотрошена вата. Кажется, тварь надеялась полакомиться Винни-Пухом и всеми-всеми-всеми.

Наташа непонимающе хлопала глазами. Чья это комната? Папина детская была на первом этаже, а братьев и сестёр у отца нет…

И снова Наташа услышала свист.

Ощущение было, что с неё на несколько минут сняли чугунные доспехи, а сейчас снова накинули их на плечи, пригвоздив к полу. Хотелось забиться в угол и кричать, но вспомнились слова женщины: она пойдёт за ним. Снова попробует овладеть его разумом. Дедушка!

Ринулась вниз, не думая, как будет бороться с тварью. Лишь бы успеть, лишь бы не дать чудовищу свести деда с ума.

Едва нога коснулась последней ступени, как дом заполнил дедов голос. Он продолжал произносить бессмыслицу, как тогда, в прошлый раз – только теперь громко и отчётливо:

– Бу. Ма. Па. Бу. Гу. Га. Бу. Ма. Ма. Бо. Ы, ы, ы. Ма. Па. Па. Ма. Бо. Бо. Бома. Боа. Боа-у. Оа-у. У, у, у.

На мгновение голос дедушки стих, и Наташа успела понадеяться, что всё позади, как дед засвистел. Слабо, с хрипами, но это был тот самый свист – неумолчный, невыносимый, неумолимый.

Наташа заревела от боли и отчаяния, сжала кулаки и бросилась к дедушкиной комнате. Дёрнула дверь, вырвав замок с мясом – как тварь в той детской комнате.

Дед застыл посреди комнаты с запрокинутой головой и закатившимися глазами. Из беззубого рта вырывался свист, и медленно поднималась к горлу рука, сжимающая сапожный нож.

– Дедушка, – неуверенно произнесла Наташа.

Тот не ответил, продолжая свистеть, а рука была уже на уровне ключицы. Да и как он мог ответить? Не дед Степан сейчас это – тварь. Она за ним стоит незримо, помыкает словно куклой, дёргает невидимые ниточки.

Наташа заметалась по комнате. Что же делать? Чего боится нечисть? Соли? Некогда бежать на кухню… Да и нечисть ли это, и боится ли тварь вообще хоть чего-то? Хотя – боится, женщины в лесу испугалась.

Нет. Не испугалась.

Втянула голову в плечи, словно ребёнок, который знает, что его сейчас накажут и отнимут игрушку.

Ребёнок.

– Я очень тобой недовольна! – выкрикнула Наташа.

Рука с ножом замерла у сонной артерии. Дед слегка покачивался, и Наташе стало страшно, что он напорется сам. Отогнав страх – некогда, – продолжила:

– Ты плохо себя вё… – осеклась на мгновение, не зная, какого пола существо, – ведёшь. Мне придётся тебя наказать. А сейчас – в угол!

И хоть глаза деда по-прежнему смотрели на Наташу безразличными белками, она почувствовала, что тварь замешкалась.

– Я кому сказала, – повторила с нажимом. – Мама – недовольна. Брось игрушку и марш в угол! Иначе останешься без сладостей!

Свист сменился скулением, а потом тишиной. Рука деда безвольно рухнула, выронив нож. Лезвие звякнуло об пол. Наташа наконец выдохнула, но тут же бросилась ловить заваливающегося на спину деда.

– Что такое? – забормотал он сонно – кое-как Наташа помогла ему рухнуть головой на кровать, а не на острый угол комода.

– Всё хорошо, дедушка, теперь всё хорошо…

* * *

– Пойдём, – сказал дед, придя в себя и выслушав её историю.

Наташа поняла его без слов. Но вышли не сразу – сначала ей пришлось переодеться и залепить пластырем раны. На ключице, куда капнула слюна твари, остался неровный круглый ожог, как от сигареты.

Идти по ночному лесу с дедушкой уже не боялась. Где был могильный камень, забыла, но дед даже не спрашивал – шагал уверенно, освещая путь фонарём.

Наконец добрались. Дедушка отдал фонарик Наташе и сел на колени перед надгробием. Через некоторое время поднялся и достал из кармана рубашки фотографию, протянул внучке.

Наташа взяла снимок. Это изображение она тогда не успела рассмотреть. На нём женщина улыбалась, и глаза её были не печальными или задумчивыми, как на других фотографиях или при их встрече, а полными счастья.

– Её звали Евгения, – сказал дед. – А нашу дочь – как и тебя, Наташа.

Она вздрогнула. Вот уж… тёзка так тёзка.

– Почему она… то есть Евгения… почему она покончила с собой? – спросила Наташа.

– С чего ты взяла? – напрягся дед.

– Ну, она же похоронена за оградой.

– А… – Дед махнул рукой. – Это не её могила.

Наташа непонимающе смотрела на него. Вздохнув, дед принялся объяснять.

– Любил я Женечку всей душой. Бабушку твою тоже, конечно, потом полюбил. Но Женечка… Было в ней что-то особенное: то веселится, то глядит печально. Будто знала, как её жизнь кончится. – Дед мотнул седой головой. – Все в семье против нашего брака были. А тётка – пуще всех. Считала, не ровня Женя мне: я же младше её был, на три года. А мне другую девицу сватали, помладше и, – он скривился, – из семьи приличной. Ну, отказал я. Тётка же мне: проклинаю, мол, вас. Не будете счастливы. Станут дети ваши чудовищами, выпьют кровь вашу. Родители её на коленях умоляли назад свои слова взять – наотрез отказалась. И сработало проклятье: Женечка в родах скончалась, а доченька наша вышла уродцем – тельце маленькое, всё в шерсти, а голова большая да лысая. На трое суток девочка мать пережила… Батюшка её на кладбище хоронить отказался. Кикимора, говорил, бесовское отродье!.. Сам я дочь схоронил. Здесь.

Некоторое время молчали, вдыхая сырой воздух.

– Евгения сказала: она хочет понять, – вспомнила Наташа.

Дед кивнул.

– Давно я сюда не ходил. – Он покачал головой. – Не навещал дочь. И не рассказывал никому о ней – запрятал фотографии в ящик и думал, никто не найдёт.

– Почему? – удивилась Наташа.

– Да… стыдно было. И страшно. Страшно, что осудят. Страшно, что не поймут. А она снилась мне. Прибегала, обнимала, звала играть. Я же боялся её, дочери боялся… Почувствовала она мой страх, и сны прекратились. Папка твой родился – вернулась. Теперь обниматься не бежала, стояла поодаль да смотрела укоризненно. А ты появилась, так и вовсе каждую ночь приходила. И сны всё страшнее. То вижу, что она куклы твои отбирает, то подножку тебе ставит, а ты в лужу лицом. Так и понял – ревнует.

Он медленно выдохнул в воздух облако холодного пара.

– Ну а последний год один и тот же кошмар был. Что прихожу я к тебе в комнату, бужу, а ты не шевелишься. Тормошу тебя за плечи, ты исчезаешь, и появляется она. Да как прыгает на меня – и зубами в горло, а в ушах голос тётки: «станут дети ваши чудовищами, выпьют кровь вашу». И смех. Хотел родителям твоим сказать, чтобы ты не приезжала, да не решился, старый дурак… – Он провёл ладонью под носом. – Теперь не брошу её. Приходить буду, поминать, чтобы всё по-людски.

Наташа тихо подошла к нему и обняла. Дед усмехнулся, поднял её на руки, как маленькую, но почти сразу поставил на землю. Вместе сели на сырую траву, тихо заговорили. Дедушка рассказывал, как они познакомились с Женей, а Наташа думала, что никогда не видела его настолько отдохнувшим и полным жизни, как сейчас.

* * *

Так Наташа с дедом Степаном и просидели до рассвета, не зная, что стоят за ними, между деревьев, две призрачные фигуры – одна высокая, в тёмном платье, другая маленькая, с большой головой, – и улыбаются.