в переводе Зарастри́ца

 

Толпа поредела, но на улице перед крыльцом издательского дома еще топтались возмущенные горожане. В утреннем книжном вестнике вышло сообщение о решении господина Паравельса отдать роман о туманных пустошах в перевод. Классика, на которой выросли поколения, через несколько дней должна была покинуть страницы старых мятых томиков с торчащими из переплета нитками, а ее место должен был занять нечитаемый текст на каком-нибудь тарабарском языке.

Люди собирались у издательства с утра. Они возмущенно размахивали над головой домашними экземплярами романа, выкрикивали угрозы. Когда собралась внушительная толпа, в деревянные щиты на окнах полетели булыжники. Каменный град продолжался до обеда.

Городская стража стояла в переулке и следила, не захочет ли кто-нибудь подпустить огонь под стены издательского дома. В остальном она полностью поддерживала горожан.

Паравельс, пожилой мужчина с брюшком, одетый в коричневый камзол, время от времени подходил к окну и сквозь щель в досках следил за толпой.

– Ничего, ничего, побесятся и успокоятся, – бормотал он и возвращался к столу.

В темных пустых комнатах издательства единственным источником света была масляная лампа с зеленым плафоном. Она стояла на краю стола. В освещаемый круг попадали наваленные в беспорядке авторские рукописи, пачки гранок, чернильница с влипшими в засохшую синюю жидкость перьями.

– Ничего, ничего, побесятся и успокоятся, – повторил Паравельс, усаживаясь за стол. – Так что ты не беспокойся. Все будет хорошо, – на этот раз издатель обратился к молодому человеку. Тот стоял на границе света и с тревогой оглядывался на окна при каждом ударе по щиту. Юноша был худощавый с длинными нечесаными волосами, одет он был в помятую черную тунику письмоводителя из ратуши.

Паравельс с пыхтением нагнулся и достал из нижнего ящика стола потертую книжку.

– Вот по ней переведешь, – старик похлопал ладонью по облезшей тканевой обложке с облупившимся тиснением. – Первое издание. Дедушка верстал. Бери же! – прикрикнул Паравельс, заметив нерешительность молодого человека. – Зарастриц, пойми, это надо сделать. Иначе издательство исчезнет. А потом можно будет и обратно перевести. Если уж людям так не живется без Туманных пустошей.

Молодой человек осторожно взял в руки старый томик, раскрыл на первой странице. Паравельс вырвал у него книгу:

– Да не здесь же! Запрись у себя или лучше вообще уезжай из города.

Зарастри́ц кивнул, снова взял старинное издание и засунул в широкий рукав черной туники.

------------------------

Путь обладателя книги шел по узким улочкам пригорода. Он жался к стенам домов, чтобы не оступиться в сточную канаву на середине улицы.

Молодой человек вел диалог с самим собой:

– Ну и зачем надо было соглашаться? А если кто-то узнает, что это я? Что со мной сделают?

Но ответов он не давал.

Зарастри́ц попытался припомнить, с чего начинался роман. Он читал его в детстве и уже тогда понял, что это простенькая любовная погремушка. Но она прочно вошла в канон и помогала местным жителям идентифицировать себя с городом, также как и старая мясная лавка на рынке или покрытый патиной памятник в центре площади.

И вот издатель Паравельс решился переложить роман на другой язык, чтобы попытать с ним счастье за границей. Отчаянный шаг банкрота.

Молодой человек остановился и раскрыл книгу. Он не увидел ничего неожиданного – «Туманные пустоши» начинались с описания того, как туман расстилался по вересковым пустошам среди пологих гор и долин.

Зарастри́ц скривил губы: «И из-за этого весь шум? Оглянитесь вокруг и увидите то же самое».

Зарастри́ц огляделся. Улочку, разрезающую квартал с узкими жмущимися друг другу фасадами затянуло туманом. Молодой человек покачал головой – надо быть осторожнее, хорошо бы дойти до дома и только там начать переводить.

Он решительным шагом направился вперед и погрузился в густые белесые клубы, расползающиеся по городу в ответ на непроизвольную попытку Зарастри́ца сделать перевод их описания.

В глубине улицы за стеной тумана послышался неприятный звук, как будто металлом скребли по камню. Зарастри́ц замер. В боку запульсировала старая рана, на тунике проступило пятно крови – последствие того, что переводчик слишком много времени уделял составлению заявлений, прошений, ходатайств. Его стиль письма не мог остаться прежним.

Зарастри́ц бросился вниз по улице в противоположную от скрежета сторону. Ступни подворачивались на скользкой брусчатке, но он не останавливался, рискуя упасть, подвернуть ногу, и все время бежал вперед, даже не оглядывался. Звук скрежета металла по камню приближался. Частые удары напоминали цокот множества ног. Только вместо ступней у ног были лезвия.

Переводчик оглянулся, оступился на булыжнике и упал. В клубах тумана проступил силуэт преследователя. Царапающий звук замедлился, и переводчик увидел над собой тело гигантского паука, высотой в полтора человеческих роста. Круглое тело с множеством глазок держалось на восьми ногах, конечности паука опирались на металлические перья для письма́. С жвал и лапок срывались темно-синие капли густой жидкости. Это были чернила. От них шел концентрированный химический запах. Паук нервно перебирал ногами, и перья скрежетали по булыжной мостовой.

Зарастри́ц не решался шевельнуться, он боялся привлечь к себе внимание. Рана в боку болела все сильнее. Ее нанесли переводчику годы работы с документами. Канцеляри́т проник в его мысли, речь, стиль письма. И теперь этот монстр возвышался над молодым человеком и готов был несколькими ударами металлических перьев убить в Зарастри́це живой язык.

Переводчик не хотел сдаваться. Он схватил лежащий рядом камень и ударил по концу ближайшего к нему пера. Паук резко вздернул лапу с испорченным наконечником. Переводчик вскочил и бросился с камнем к соседней конечности. Паук оказался быстрее, лапу отдернул, но ударил другой – лезвие оцарапало плечо. Тут же на Зарастри́ц посыпались удары со всех сторон. Паук играл со своей жертвой перед тем, как убить. Израненный переводчик бросился вон из-под живота паука, пробежал по улице и свернул в узкий переулок. Канцеляри́т не спешил вдогонку. Он чистил свои лапы, с металлическим лязгом проводил пером по перу и смахивал капли крови. Паук готовился нанести последний удар. После очистки наконечников он засеменил вслед за Зарастри́цем и свернул на ту же улочку, лапу с погнутым пером он держал на весу.

Молодой человек взбежал по ступенькам скрипучего крыльца на порог старого дома, распахнул узкую дверь и оказался на маленькой кухне. Комнатка была вся в пару, на плите кипели котлы. Хозяйка в пышном чепце и белом фартуке начала поворачиваться на звук раскрывшейся двери. Зарастри́ц подскочил к плите, схватил котел и опрокинул кипяток на лапы паука, проникшие на кухню вслед за переводчиком. Паук резко втянул конечности обратно. А хозяйка с удивлением проводила взглядом свой котел, вылетевший в проем двери. Зарастри́ц сорвал с раскаленной плиты второй котел и бросился к выходу. С каждым шагом жар от нагретой ручки все глубже проникал в согнутые пальцы. На третьем шаге боль стала невыносимой, и переводчик выбросил котел на улицу. Грохот от падения метала на брусчатку заглушил частый панический стук металлических перьев по булыжникам мостовой.

Зарастри́ц выскочил на крыльцо. Его обдало запахом чернил. Паук семенил обожжёнными лапами прямо перед входом. Волоски прилипли к обваренной коже, темно-серый покров вспух и порозовел. Едва переводчик оказался на пороге, металлические перья просвистели в воздухе, прошили широкую тунику и оцарапали щуплые бока Зарастри́ца. Наконечники впились в деревянную стену дома. Переводчик дернулся несколько раз, пытаясь освободиться, а затем поджал ноги и выскользнул из просторной одежды. Паук попытался выдернуть передние лапы из досок, но тонкий металл перьев глубоко проник в обшивку и не давался.

Зарастри́ц пробежал под брюхом паука и почувствовал жжение на спине, капли чернил из жвал на морде хищника прожгли нательную рубашку. Надо было спасаться и бежать прочь, но Зарастри́ц заметил, что с ним нет книги. Она вывалилась вместе c переводчиком из туники и лежала на пороге. Молодой человек остановился в нескольких метрах от хищника. Он боялся противника, не верил, что сможет одолеть его, но не мог оставить книгу.

Переводчик раскачал в кладке дорожной брусчатки крайний камень, вытащил его и начал подбираться к пауку. Тот танцевал у входа на пяти лапах и судорожно пытался вырвать передние из щелей в стене дома. Зарастри́ц кинул булыжник в заднюю конечность – она безвольно повисла ниже коленного членика. Зарастри́ц вытащил следующий камень и обрушил на соседнюю лапу – промахнулся. Взял еще один – попал. Паук завалился на один бок, все лапы с этой стороны у него были повреждены. Переводчик взялся за новый камень, он готов был бросать и бросать их лишь бы обездвижить монстра и больше не видеть его на страницах своих работ.

После нескольких удачных попаданий паук оказался на брюхе. Передние лапы наконец-то высвободились, но он не мог на них опереться. Зарастри́ц подержал в руках очередной булыжник и отбросил его в сторону. Длинной веткой, которая валялась здесь же на улице, он выбил книжный томик из под паучьих педипальп. Также он поддел и вытащил палкой дырявую тунику, натянул ее поверх сорочки в красных разводах. Раны от ударов канцелярскими перьями горели.

Зарастри́ц обежал паука и поднял книжку – обложку покрыли брызги чернил, но текст не пострадал.

Переводчик осмотрел врага. Тот елозил по брусчатке переломанными конечностями, силился приподняться на передних лапах, но не мог сдвинуться с места. Это был удачный момент, чтобы убить Канцеляри́т. Но Зарастри́ц отступил, обернулся и пошел прочь в туман – там его ждала работа. Да и черты паука ему показались знакомыми, ведь это была его часть, его стиль письма. Наверное, нельзя служить письмоводителем и избавиться от этого монстра.

Зарастри́ц почувствовал, что боль в боку начала пропадать. Он задрал на ходу тунику и нательную рубаху, открыв серые залатанные кальсоны и голый тощий торс под одеждой. Рубец на коже под ребрами постепенно исчезал. После него осталось лишь кровавое пятно на ткани. Недавние порезы тоже начали быстро затягиваться. Переводчик почувствовал, что к нему возвращаются силы и ясность ума, что угар схватки проходит. До дома оставалось совсем немного, и там он наконец откроет книгу и займется переводом. Разве что можно на минуту остановиться и просмотреть первые строки романа.

Когда Зарастри́ц поднял глаза от раскрытой книги, окружение начало меняться. Пелена разошлась, и переводчик увидел, что он находится на вершине холма. Пологий склон сбегал розовой полосой вересковых кустов в узкую долину, где сталкивался с зеленым скатом противоположного холма. На дне замерли задумчивые перья тумана. На берегу этого белесого озера стояли фигурки отца с маленькой дочерью.

Переводчик с грустью смотрел на пару – они были так близки в это мгновенье, что становилось ясно – это самый светлый момент романа. Авторы редко приводили героев в туманные пустоши, чтобы сделать счастливыми.

Переводчик огляделся – дороги нет, надо пробираться вперед следом за сюжетом по заросшему кустами склону, а он был испещрен трещинами, расселинами, узкими оврагами. Каменные глыбы преграждали путь. Очевидно, первая глава давалась писателю с трудом.

Низкие темные облака прижимали небо к земле. Автор был в подавленном состоянии, когда писал. Теперь переводчику предстояло взять настроение писателя с собой и донести его до конца истории.

Зарастри́ц решительно продирался сквозь высокие кусты, обходил валуны, перескакивал через расщелины. На первых порах перевод давался легко. Еще не пришла усталость от разбора сложных предложений. Спустя полчаса нога оступилась на краю трещины, прыжок сорвался, и Зарастри́ц повалился грудью на противоположный край. Удар отдался во всем теле. Переводчик заелозил ногами по гладкой стене каменного разреза, руки хватались за щербатую поверхность обрыва, до куста вереска было не дотянуться, тело медленно сползало вниз. Что его там ждет, он не знал. Он всегда выбирался из подобных ситуаций, а теперь сил не хватало – в голову не приходило никаких идей для перевода.

Корпус полностью погрузился в расселину, носки туфлей коснулись плотного упругого вещества. Оно тут же начало обволакивать ноги Зарастри́ца, быстро, но мягко подниматься по телу. Его теплое прикосновение было приятно, ему хотелось подчиниться.

Но переводчик заработал ногами и руками с удвоенной силой. Он вспомнил это ощущение. В первые годы работы он часто с ним сталкивался, но делал все, чтобы не поддаться обманчивой легкости, которая приходила вместе с ним. Уже много лет переводчик считал, что оно исчезло. А оно, оказывается, ждало его здесь, в глубине провалов, в нагромождении фраз, когда продираться через текст оригинала так сложно. Это было Первое по значению слово. То, что ты видишь первым, когда заглядываешь в словарь, то, что так и просится в переводимую фразу.

Зарастри́ц все-таки выбрался на край и резко задергал ногами – слизь разлетелась в разные стороны. Нельзя было оставить ни капельки на одежде. Он был уверен, что слово подходит для перевода, если оно отражает идею автора, и неважно, на каком месте в списке значений оно стоит, и, вообще, стоит ли.

Зарастри́ц поднялся, отряхнул ноги, полы туники, туфли, зашагал вперед. Почти сразу путь ему преградила широкая расселина, точно не перепрыгнуть. Переводчик огляделся и замер от неожиданности – в десяти метрах от него через трещину был перекинут аккуратный мостик с перилами. Зарастри́ц сделал к нему несколько шагов, но остановился. У такой сложной задачи, как эта, не могло быть простого решения.

Зарастри́ц не сразу узнал в мостике сноску с комментарием переводчика, раньше он ими не пользовался. Но как избежать этого сейчас? Зарастри́ц поморщился от досады, но вступил на доски мостика и быстро пересек расселину.

На противоположной стороне вид сменился, как будто открыли новую главу. Широкое пастбище с синей лентой холмов на горизонте. Посреди стадо овец. За ним загоны, сараи, серокаменные стены фермы. На пороге стоит девочка. Ей уже двенадцать. Белокурые волосы, длинное коричневое платье.

Со стороны холмов появляется темная точка. Она быстро растет. И Зарастри́ц видит, что это подросток на вороном скакуне. Он подлетает к стаду, на перехват бросаются сторожевые собаки. Поднимается лай, шум, овцы блеют, толкаются, сухо звенят колокольчики у них на шеях.

Подросток направляет коня прямо в центр стада. Он хочет разогнать эту толпу, разметать ее в стороны. Но овцы почти не двигаются. Лишь несколько отходят в сторону. И парень осаживает скакуна прямо на краю шерстяной овечьей лужи. Пара раздраженных ударов плетью. Стадо нехотя начинает поворачиваться, перемещаться, и вот юный всадник оказывается в центре бело-грязной поляны. Вокруг беснуются пастушьи собаки, возбужденный после скачки конь нервно переступает тонкими эбонитовыми ногами. Подросток в остервенении раздает удары направо и налево. Но стадо отдалось мыслям о чем-то, находящемся далеко-далеко от этого пастбища. Девочка сгибается от хохота и, лишь насладившись зрелищем, направляется на помощь гостю.

Зарастри́ц с укором посмотрел на молодого всадника – не принесет он счастья героине романа – и отправился к следующей главе.

По дороге Зарастри́ц заскочил в неглубокий овраг. На дне переводчика окружила темень и влажный воздух. Уши наполнил мелкий зудящий звон, и Зарастри́ца накрыл поток мошкары. Она проникала под одежду, в обувь, запутывалась в волосах, лезла в ноздри и уши.

«Проклятые артикли! Они хотят залезть в каждое предложение, зацепиться за каждое существительное. Ну нет в этом языке артиклей, что же мне теперь везде совать «этот», «эта», «эти»! Как мне отбиться от них?»

Зарастри́ц натянул на голову ворот туники, закрыл лицо тканью. Он не разбирал дороги и быстро шел, при этом часто спотыкался и падал. Колени уже были избиты в кровь. Переводчик мог уступить, дать мошке проникнуть в тело перевода, но Зарастри́ц не хотел поддаваться давлению языка оригинала и упрямо отмахивался от гнуса. Наконец начался подъем, и переводчик вышел из оврага взлохмаченный с чувством непрекращающегося зуда по всему телу. Успокоение ему принес легкий поток ветра. Он обнял Зарастри́ца, забрал раздражение с кожи и унес с собой.

Работа продолжалась.

Спустя несколько часов пути Зарастри́ц нашел родник среди камней. Вода била из трещины и бежала по узкому руслу. На небе мрачные тучи расступились, и на долину между холмов упали лучи солнца – очевидно, автор здесь позволил себе лирическое отступление. Переводчик пошел вдоль искрящегося на солнце ручья – не беда, если в отдельных частях текста он последует течению речи на оригинальном языке книги. Зарастри́ц наклонился и зачерпнул воду в ладонь. Несколько глотков взбодрили его. Пусть читатель почувствует в некоторых фразах вкус исходного языка, это придаст повествованию колорит тех мест, где писали книгу.

На дне ручья переводчик заметил камни. Когда на них попадали лучи солнца, те отражали свет и загорались. Зарастри́ц узнал в них самые удачные фразы в книге. Переводчик захватил из воды целую пригоршню драгоценных камней. Он вытянул руку перед собой, чтобы поймать на ладонь один из солнечных лучей. Яркий сноп света ударил из разрыва облаков и осветил в руке переводчика горстку тусклых осколков горной породы, они в обилии покрывали долину и ничем не выделялись. Переводчик в очередной раз убедился, что фраза, сверкающая алмазом в одном языке, не заблестит также сильно при буквальном переводе.

Зарастри́ц выбросил камни и зашагал вниз по течению.

Переводчик шел вдоль ручья, иногда он отдалялся от русла, чтобы обойти крупные камни, затем возвращался к берегу. Через несколько часов впереди заблестела гладкая поверхность: ручей впадал в горное озеро. Оно оказалось покрытым слоем льда. Почему вода замерзла, было загадкой, ведь воздух был теплый, и по дороге не встретилось ни одного клочка снега, даже подтаявшего. Но от ледяного озера тянуло холодом.

Поток ручья падал с метровой высоты, под ним была небольшая промоина, та переходила в полынью, а затем лед крепчал и расходился во все стороны ровным слоем.

На противоположной стороне Зарастри́ц разглядел две фигуры – девушка прижималась к груди молодого человека. Переводчик сжал кулаки: «Что же ты делаешь?! Ты же ее погубишь! Неужели этот самовлюбленный тип думает, что одна встреча не берегу озера, одно неуверенное объятие, неловкий поцелуй стоят всех тех бед, что обрушатся на девушку уже в следующей главе». А Зарастри́ц был уверен, что так и будет. Завязку сюжета он прошел, теперь самое время автору обострить конфликт.

Озеро казалось небольшим, шириной в несколько сот метров, и его можно было обойти. Но прочная ледяная корка внушала доверие. К тому же переводчику после многих часов пути среди скал и расселин хотелось пройтись по гладкой поверхности.

Зарастри́ц спустился с высокого берега в стороне от устья ручья и осторожно зашагал вперед. Переводчик заметил, что его фигура отражается во льду. Насколько же гладкой должна быть эта поверхность, чтобы отражать свет, да и картина подо льдом выглядела почти так же, как и в жизни – черная фигура человека под тяжелыми тучами на небосводе, где иногда прорываются солнечные лучи. Да, картинка прямо точь-в-точь.

Переводчик наклонился, чтобы получше рассмотреть. Даже удивительно, как много подробностей передавало отражение. Зарастри́ц резко разогнулся.

«Подстрочный перевод!»

Он ступил на путь самого примитивного изложения оригинального произведения. Часом ранее он позволил себе лишь несколько глотков из ручья с исходным текстом, решился познакомить читателя с построением фраз на родном языке автора, пошел вдоль ручья. И следование оригиналу вылилось в целое озеро подстрочного перевода. Теперь переводчик заметил – он не приближался к противоположному берегу, он все время находился в центре озера и не мог сдвинуться с места. Зарастри́ц побежал вперед – это ничего не поменяло. Он опустился на живот и пополз. Всё то же.

Пленник ледяного озера не хотел сдаваться. Зарастри́ц полез за пазуху, выкинул на лед связку перьев, несколько бумажных свитков, достал чернильницу. С размаху он ударил ею о поверхность льда, в стороны полетели брызги чернил и стеклянные осколки. Во льду появилось небольшое углубление, но и только. Переводчик схватил отколовшееся горлышко с острыми зазубринами и врезался стеклянным зубом в ледовый монолит. Быстрыми движениями он выскребал частицы льда, на глади озера появилась неглубокая борозда. Зарастри́ц ускорил движения, рука начала гореть, как от быстрого письма. Спустя пять минут он вскочил и запрыгал на вычерченной им линии. Трещины не появлялись. Это было бессмысленно. Зарастри́ц отвернулся от противоположного берега. Похоже, самая романтичная сцена романа будет изложена корявым языком подстрочника. И тут же заметил, что немного отдалился от берега, где в озеро впадал ручей. Зарастри́ц сделал шаг спиной вперед и сдвинулся еще больше. Переводчик зашагал к противоположному берегу, повернувшись лицом к тому месту, где вышел на лед. Оказалось, что в оригинальном языке текста и в языке перевода разный порядок слов, и следовало лишь перевернуть фразы, чтобы перевод пошел вперед.

За спиной Зарастри́ца раздался треск, между ног пробежала тонкая белая линия. Переводчик повернулся в ту сторону, куда шел, и увидел, что полоса резко меняла направления, раздваивалась, делилась на множество ветвей – это был разряд ледяной молнии.

Зарастри́ц ускорил шаг и провалился ногой в разлом. Ногу ошпарило холодом. Тут же в воде оказалась вторая нога, одежда за несколько секунд намокла и потащила переводчика вниз. Зарастри́ц навалился грудью на край проруби, лед под ним провалился, тело еще больше погрузилось в воду. Утопающий вонзил осколок чернильницы в трескающейся лед и потянул себя наверх. Край опять подломился. Зарастри́ц зацепился стеклянным зубом дальше от разлома и подтянулся. Лед в очередной раз захрустел под ним и не выдержал вес тела. Как тяжело было бороться с синтаксисом оригинального языка – текст разваливался, и переводчик не мог его собрать в единое целое.

Беглец уже несколько раз с головой погружался в воду. Все тело было обожжено, дыхание перехватывало, руки коченели, они больше не могли вытянуть утопающего на ледяной край. Но переводчик не оставлял попыток, и наконец почувствовал, что царапнул носком по дну. С трудом он собрал силы, чтобы преодолеть последние метры до берега, а затем обессиленно растянулся на краю озера. Тело била дрожь, кожа горела. Хотелось остаться на этом месте, прижать колени к груди, обхватить их руками и лежать так, а время пусть идет вперед, они больше не попутчики.

Но даже схватка со смертью, пусть литературной, не может опустошить полностью, лишить человека всех сил без остатка. И эти крохи начинают плодить себе подобных, те множатся, и в голове возникает мысль, что лежать на берегу озера не единственное, ради чего стоит жить. Появляется желание открыть глаза, облизать губы. Оказывается, что голова лежит на твердой поверхности, и ее надо сдвинуть, в бок упирается острый выступ, с него надо сползти. А потом важным становится бег времени, и человек больше не может быть равнодушным к происходящему с ним и вокруг него. Человек должен возвращаться.

Зарастри́ц перевалился на живот, согнул колени, на трясущихся руках поднял торс, тело все еще била дрожь, но оно начало согреваться. Хоть озеро замерзло, воздух был теплый. Он проникал под слой мокрой одежды и миллиметр за миллиметром отогревал кожу. Наконец сил набралось достаточно, и переводчик встал на ноги. Он направился вверх по склону, прочь от воды. Едва он поднялся на гребень, на него обрушились плотные порывы ветра. Холодный воздух мгновенно заморозил мокрую одежду, и переводчик задрожал. Он скрестил руки, обхватил плечи, сжался и пошел навстречу шквальным порывам, которые метались по краю высокого скалистого берега над темно серым морем.

Зарастри́ц встал на кромке обрыва. Скальный срез уходил вертикально вниз к кипящему прибою. Чуть в отдалении от берега тягучая вязкая масса воды медленно выгибалась широкими горбами волн и сползала в ямы, появляющиеся у их основания. Ветер срывал брызги с тонких полосок гребней и нес к берегу, к Зарастри́цу.

Переводчик огляделся. В отдалении у края он заметил силуэт молодой женщины. Распущенные волосы плескались на ветру, подол белого платья прилип к ногам, очертив бедра, голени, надулся, как трепещущее знамя, и тянул женщину прочь от берега. Она же прижала к груди руки и смотрела вниз на брызги прибоя.

Зарастри́ц не видел лица, но узнал позу – отчаянье было так велико, что, казалось, она вот-вот бросится вниз.

Он так и знал! Эта история не могла закончиться по-другому. Автор с первой главы готовил читателей к финалу на берегу моря. В самом начале это были воздушные хлопья тумана, со временем они превратились в грязную лужу из овечьих шкур, затем перетекли в чистое полное надежд озеро, и теперь события разрешались через тяжелое неповоротливое море, которое, как жернова, перемалывало чувства и мечты.

Женщина сделала неуверенный шаг к краю. Зарастри́ц замер. Он хотел окликнуть ее, остановить. Но разве он мог изменить решение автора. Именно здесь основная мысль романа проникала в читателей, и ошибиться с оттенками чувств в этой сцене значило испортить всю историю.

Переводчик почувствовал, как тяжелый предмет влетел в его живот. Зарастри́ц повалился на землю. На теле начали вспыхивать очаги боли. Они появлялись на груди, спине, лице. Зарастри́ц сжался в позе ребенка, закрыл голову руками, вокруг зазвучали возбужденные крики:

– Захотел наши пустоши перевести!

– Думал, сможешь нас обокрасть!

– Бей его, чтобы он до конца не перевел!

Зарастри́ц извивался на грязной булыжной мостовой, удары летели со всех сторон. Он был жив лишь потому, что люди, обступившие его, мешали друг другу. Они пытались пробиться сквозь толпу к телу переводчика, отталкивали соседей, и удары у них получались смазанными и неточными.

Переводчик попытался вползти в лес ног, спрятаться среди людей, но пятно открытого пространства следовало за ним, и он все время оставался в центре толпы.

Наконец нашелся человек, который решил остановить бездумную расправу:

– А ну хватит! – прогремел властный голос. – Вздернем его, и дело с концом. Не нужны нам всякие переводчики.

Люди в восторге закричали. В Зарастри́ца вцепилось множество рук. Его подняли над толпой и понесли по улице. Зарастри́ц решился открыть глаза – над ним простиралось серое пасмурное небо. По краям вырисовывались ряды темных зданий. Из их окон торчали торсы горожан – они с восторгом встречали расправу над переводчиком:

– Да, да, туда его, в петлю!

– Со всеми бы так!

Зарастри́ц вгляделся в облака. Они были точь-в-точь, как над морским обрывом в романе. Он попытался вспомнить строки, над которыми работал, когда его вырвали из перевода. Молодая женщина сделала еще один шаг к обрыву. Из под узкой подошвы в медленно перекатывающиеся пласты серой воды полетели камешки. Чайки, планирующие на порывах ветра над срезом берега, взорвались истерическими криками.

Тело переводчика упало на острые камни. Толпа вокруг него охнула, а в следующий миг зашлась воплями. Люди в страхе галдели и не решались сделать шага в сторону.

Зарастри́ц с трудом перевернулся, встал на четвереньки и начал пробиваться сквозь частокол ног. Никто ему не мешал, его даже не замечали. Все с удивлением разглядывали открывшуюся перед ними картину морского берега.

За пределами круга Зарастри́ц вскочил и бросился к обрыву. Там в объятьях ледяного ветра замерла с прижатыми к груди руками героиня его перевода, она с удивлением смотрела на толпу людей, которые, как стая чаек, гомонили, кричали, крутили головами, пялились по сторонам.

Зарастри́ц побежал к девушке. Он размахивал руками, чтобы отвлечь ее. Она не должна была увидеть людей вне романа.

Девушка посмотрела на переводчика, спутанные пряди пересекли лицо, закрыли глаза, она даже не смахнула их. Переводчик бежал к ней, пытался перекричать ветер. Он понимал, что трагедии не избежать, девушка не должна была видеть его, в ее жизни не должно было случиться этих странных встреч – теперь роман не сможет закончиться, как задумал автор.

Девушка протянула красные от холода руки с тонкими подрагивающими пальцами к Зарастри́цу, и едва он приблизился к ней, повалилась ему на грудь.

В объятьях Зарастри́ца в слезах затрепыхалось тонкое полупрозрачное девичье тело. Руки сжали переводчика с силой окоченевшего человека.

Переводчик почувствовал, как девушка стала близка и дорога ему за путь, который он проделал. Он крепко обнял ее, хотя понимал, что каждое мгновенье, проведенное вместе, губит перевод. Зарастри́ц не представлял во что превратится роман, если он сейчас же не оттолкнет ее. Он почувствовал, что хрупкий торс девушки немного окреп, затем ему показалось, что она стала чуть выше, через мгновенье Зарастри́ц уже не мог охватить героиню романа руками и сам вывалился из ее объятий. Он отбежал в сторону, к толпе, которая разом замолчала. Люди уставились на фигуру девушки, она быстро росла – два, три человеческих роста. Метры прибавлялись с каждой секундой. Девушка с отчаяньем оглядывалась вокруг в поисках Зарастри́ца, но разглядеть его в толпе человечков у ее ног она уже не могла. Снизу можно было увидеть, как гигант подняла руки к лицу, и они скрылись в облаках. Горожанам пришлось отбегать от берега, так как туфли, каждая размером с корабль, грозили их раздавить.

И вот один из кораблей приподнялся и начал поворачиваться к морю, после завершения маневра второй последовал за ним. Первый корабль взлетел в небо, второй также оторвался от земли. В стороны полетело крошево из скальных обломков. И люди увидели, как вдалеке от берега в небо взметнулся высокий фонтан. Брызги через несколько мгновений достигли горожан, а за брызгами пришла волна. Она поднялась там, где ноги девушки погрузились в воду, выросла на десятки метров и побежала к берегу. Поток обрушился на людей, которые даже не успели развернуться и бросится прочь. Он подхватил их и понес в узкие проходы между холмами, чтобы протащить по скальным выступам среди кустов вереска и бросить в глубокую долину.

Зарастри́ц кувыркался в воде, колотил руками, пытаясь выбраться на поверхность, в короткие мгновенья вдыхал наполненный брызгами воздух и снова погружался.

Вода выкинула его на склон холма. Переводчик на четвереньках пополз вверх, подальше от водяных струй и брызг.

Наверху он оглянулся. Вдалеке в море было видно, как пучина затягивает девушку. Ее гигантские руки взлетают до неба в попытках удержаться на плаву, но даже у нее нет опоры под ногами, и она вопреки всем стараниям погружается в глубину.

Зарастри́ц повернулся в другую сторону. Отсюда он видел, как морская вода вливается в котел долины и затопляет город. Он отчетливо проступил в очертаниях вересковых холмов. Перевод и реальность начали смешиваться.

Зарастри́ц забегал по вершине – надо было что-то делать, как-то спасать город, спасать перевод. Переводчик остановился, он понял, что должен провести границу. И она пройдет через него, он звено соединяющее два мира, значит именно его надо разорвать, чтобы расцепить роман и жизнь. Пусть в переводе останутся странные люди на берегу, пусть девушку к последнему шагу подтолкнет неизвестный человек в черных одеяниях. Пусть по городским улицам промчится морской поток. Но он уйдет и растворится в земле, роман обнаружит новые толкования, зато выдумка и реальность разомкнутся.

Что ему стоит набрать побольше камней под тунику и броситься в пучину?

Зарастри́ц сделал несколько шагов вниз по крутому склону, подобрал булыжник и сел. Дальше он не готов был идти.

Что ж с того, что какой-то роман о несчастной любви проникнет в жизнь? Ну и пусть город немного подмоет или смоет вообще. Так уж получилось. Зарастри́ц невиноват, что на него набросилась толпа горожан. Он бы сделал все, как и прежде, и у Паравельса на столе оказалась бы плотная стопка листов, исписанных крупным почерком Зарастри́ца.

А что будет теперь, неизвестно.

Удивительно, насколько велика была сила этого простого романа – в тот миг, когда девушка должна была совершить полный отчаянья шаг, а Зарастри́ц так некстати оказался рядом с ней и дал ей опору, роман смог разделить их и показать героине, что она совсем одна.

Зарастри́ц с уважением покачал головой. А что если воля романа будет столь же сильна и в настоящей жизни. Зарастри́ц нервно глянул в сторону затопляемой долины, она уже почти полностью превратилась в пригород. И он уверенно погружался в воду. Если вглядеться, то дальше, наверняка, можно было увидеть и городской собор, и башенки ратуши на центральной площади.

Во что роман стремится превратить его город? В бушующее северное море, а может вскоре вода схлынет, и на поверхность поднимутся бесконечные туманные пустоши, а мир заселят лишь копии героев романа.

Надо было просто прекратить перевод. Но Зарастри́ц никогда не делал это, не закончив романа. А сейчас история расплылась по всему городу, захватила в тиски сюжета тысячи людей. Перевести все это и закончить работу было просто невозможно.

Зарастри́ц посмотрел вниз, на поток. Он подрос. Склон наполовину погрузился в воду. Среди звуков бурлящей воды Зарастри́ц услышал блеянье. Среди морских волн и пенистых гребней в долину стекала цепочка шерстяных овечьих спин. Среди них блестел смоляной хребет скакуна. Звуки скрипа и скрежета принес морской ветер. Зарастри́ц вгляделся в перекатывающееся морские валы и увидел, как по морю к протоке между холмами плывет темное деревянное здание хлева с фермы. Получается, роман вливает все, что было в нем, в настоящую жизнь. Что там еще осталось? Героев было не так много, родители и родственники девушки и юноши, да стада овец.

Зарастри́ц забегал по небольшому островку, оставшемуся от вершины холма:

«А что если роман захочет распространиться по всему миру и навязать всем образы из этой драмы. Тогда почти все получат роли овец, их здесь большинство».

Ноги были уже по щиколотку в воде. Цепь холмов вдоль морского берега скрылась, и поток, как стена водопада, обрушивался в долину. Зарастри́ц не успел даже подумать, что же ему делать, как течение сбило его с ног, стянуло упругими водяными жгутами и потащило в город.

Хлопки по щекам заставили Зарастри́ца очнуться от забытья, кто-то тряс переводчика и не позволял терять сознание.

Зарастри́ц разлепил глаза – Паравельс склонился над ним и мотал по земле, схватив за грудки.

– Что ты натворил?! Как ты посмел?!

Издатель сам был насквозь мокрым и дрожал от холода.

– Ты должен вернуться и все исправить! Ты погубишь весь город!

Зарастри́ц приподнялся – он лежал на крыше лачуги, а по улице мчался грязный поток.

Паравельс оттянул Зарастри́ца за шиворот от края, усадил:

– Ты все смешал, у тебя каша из перевода, романа, жизни!

– Они меня избивали, – заскулил Зарастри́ц.

– Ты знал, что так может быть. Это был твой выбор. Но ты не имеешь права стирать границу. Встань и вернись к переводу.

– Да, там потоп! Она выросла до неба, бросилась в воду. Там сейчас такое!

– Ты позволил ей увидеть тебя, ты перенес туда реальных людей. Все полотно романа в клочья! Но ты должен вернуться. Иначе город перемешается с историей. Я даже не знаю, что произойдет дальше. Давай, вспоминай сцену, на которой ты остановился.

– Она хотела броситься в пучину, она уже стояла на краю.

– Кто она?

– Героиня… Несчастная девушка, пострадала от любви…

– И ты остановил ее?

– Да, она повернулась ко мне, протянула руки ...

– Зачем она повернулась к тебе?

– Я не знаю. Я хотел отвлечь ее от толпы. Боялся, что она увидит людей, роман сойдет с рельс.

– А почему она протянула к тебе руки?

– Я не знаю, она была так одинока. Она увидела во мне поддержку.

– Как ты ей мог помочь в такой момент? Зачем ты ей нужен был? Ты себя хоть видел? У тебя все лицо в крови, глаз заплыл. Нет, она тянулась не к тебе.

– Да как же не ко мне? Она ведь была на грани отчаянья, это был ключевой момент, к которому вел автор через весь роман.

Зарастри́ц разгорячился:

– Все самые важные сцены указывали на развязку на берегу моря: первая сцена с отцом у края туманного облака, которое прямо как горное озеро, затем первая встреча с будущим возлюбленным. В центре сцены стадо овец, как грязная лужа. Первый поцелуй уже на берегу настоящего озера. И вот финал – она одна на высоком обрыве над бушующем морем. Один шаг, и она бросается в пучину. И тут меня вырывают из перевода. Мне оставалось чуть-чуть. И я вот не смог, смалодушничал и сбежал в роман со всеми этими идиотами.

– И в какой момент романа ты отправился?

– В тот момент, где она должна была прыгнуть в море.

– Это ты решил, что героиня должна была прыгнуть в море. А что там происходило на самом деле?

– Ну, она обняла меня, а потом выросла до громадных размеров и все-таки бросилась в воду. Да, какая разница, что там было. Что сейчас делать?

– Не знаю. Ты где-то ошибся, и это надо исправить.

– Да где я мог ошибиться?! – взорвался Зарастри́ц. – Это может, вообще, мой лучший перевод! Я все сделал, как надо. Никакого канцелярита или первого по значению слова. Никакого подстрочника. Все фразеологизмы, где смог, передал аналогами выражений в языке перевода. Конкорданс даже не рассматривал, – Зарастри́ц захлебнулся перечислением. – Сносок всего пять, шесть.

Паравельс поднял руку, чтобы остановить поток оправданий:

– И что же, ты считаешь, что достаточно точно перевести текст, и работа сделана?

Зарастри́ц обескураженно пробубнил:

– Что же еще надо?

– Ты роман-то вообще понял?

– Конечно, я ведь почти весь текст перевел.

– Текст ты понял. Каждую фразу ты передал идеально. А историю?.. Ты сказал, что с самого начала все важные сцены вели к развязке на берегу моря. Значит, ты представлял, каким будет финал. Ты сам придумал эти связи между главами. А автор мог решить по-другому. Пусть для тебя это не логично, пусть все сцены вели к другой развязке. Но не тебе решать. И вот, пожалуйста, развязка романа перевернута, граница между жизнью и фантазией прорвана.

– Да как так перевернута? Что я там не так перевел?

– Ты что не понял? Она протянула руки к другому. Он должен был ее спасти. Финал был счастливый. А ты влез вместо него. Может ваши образы слились. История попыталась сама все исправить, разделить вас. Но ты навязал роману свою идею, как закончить сюжет. Поэтому она все-таки прыгнула в море. Хоть и не хотела. А теперь, из-за тебя, роман стал ближе к жизни, в нем начали происходить настоящие события. И он больше не чувствует рамок. Он стремится наполнить собой все и разрешить новый конфликт – почему девушка, которую ждала счастливая жизнь с молодым человеком, вдруг прыгнула с берега и утонула.

Уровень воды поднялся до крыши, она начала выплескиваться на край ската.

– Да с чего вы взяли? Может все было совсем не так.

– Может и не так. Разбирайся сам. Ты переводчик, это твоя рукопись и твое решение.

Паравельс схватил молодого человека за шиворот, дернул и вывалил в проносящийся мимо поток. Переводчик резко вдохнул от шока, вызванного ледяным холодом. Он оказался в морских водах, его тело медленно поднималось вместе с широкими покатыми волнами и также степенно погружалось в провалы между валами. Зарастри́ц закрутил головой в поисках берега. Вокруг была лишь серая равнина, перекатывающаяся с гребня на гребень. Легкие сковал мороз, так что было не вдохнуть, мышцы затряслись мелкой дрожью. Переводчик попытался грести в одну сторону, там ему померещилась кромка земли, но глаза, затуманенные морскими брызгами, не могли ничего разглядеть. Тогда Зарастри́ц повернул в другую сторону, но и там не было признаков земли. Высокая волна подняла Зарастри́ца над соседними волнами, и переводчик заметил впереди нечеткий силуэт белого островка. Может это был осколок айсберга, но других путей для спасения не было.

Зарастри́ц отчаянно замолотил руками по воде, торопясь добраться до острова, пока переводчика не унесло от него в другую сторону. Вскоре он попал в переплетение каких-то белесых нитей, которые плавали на поверхности. Сначала переводчик отдернул руки, опасаясь, что это щупальцы медузы, но они не жгли и лишь мешали грести, опутывая тело. Очевидно, это были водоросли. Когда они стали особенно густыми, переводчик перестал грести, а начал подтягиваться на прочных жгутах морских растений к покатому берегу островка. Наконец он достиг его. Поверхность была удивительно гладкой и упругой. Это был не камень, не лед, даже не песок. Может такой должна быть кожа кита. Зарастри́ц подтянулся на водорослях, растущих у самого края, и выбрался на сушу. Он оказался перед двумя ямами, окруженными рядом черных слипшихся от воды ростков, между которыми возвышался треугольный камень. Оба углубления были покрыты блестящей, как будто стеклянной, пленкой с рисунком, в котором бело-жёлтый цвет переходил в голубой и в центре собирался в черную точку. Теперь Переводчик понял, что это был за остров, и развернулся к краю, чтобы бросится в воду. Но волосы, колышущиеся на поверхности, отпугнули его. Высокая волна подняла вверх исполинскую голову утопленницы, и Зарастри́ц схватился за ресницы, чтобы не скатится со лба. За выступом подбородка видно было, как на поверхности воды безвольно колышется женское тело в белом платье. Волны медленно поднимали его, и оно перекатывалось в такт с ними.

Зарастри́ц осторожно присел на переносицу, оперся руками на надбровные дуги. Узкие плечи переводчика затряслись, лицо сжалось в попытке остановить спазмы. Но не было сил сдерживаться, и переводчик громко с всхлипами зарыдал. Слезы, сопли, морская вода стекали к уголкам рта. Зарастри́ц даже не отирал лицо. Ему было все равно. В эти короткие минуты расслабления он успел перечеркнуть всю свою предыдущую жизнь: учебу, выбор профессии, работу – все ему показалось одной большой ошибкой, которая привела его сюда, на лоб гигантской утопленницы. К счастью, идеи, приходящие на пике отчаянья, редко кажутся такими же четкими и ясными, когда боль унимается.

Соленый коктейль омыл лицо Зарастри́ца и вместе с тем снял шелуху с его мыслей. Теперь ему стало ясно, Паравельс был прав, в чем-то переводчик ошибся. Прогулка отца с дочерью в облаках тумана совсем необязательно значила, что это единственное радостное событие в жизни девочки. Это могло быть просто описание счастливого детства. Зарастри́ц опять увидел, как пара стоит у края туманного озера - острые желтые косички с синими бантиками, плотно сжатые от утреннего холода кулачки, широкая волосатая ладонь на узеньком плече. Да, с чего он вообще решил, что у этой девочки должна быть несчастная любовь.

Дальше – сцена на ферме. И там ничто не говорило о трагическом финале. Знакомство подростков, взаимный интерес. В чем здесь предзнаменование беды?

Горное озеро, первый поцелуй. Да, возможно в будущем они не будут вместе, но именно сейчас и здесь они счастливы так, как никогда не были до этого. Так почему считать, что за эти мгновенья они должны будут расплачиваться всю свою жизнь.

И теперь финал. Он ясно видел, что девушка стоит на краю, что ее охватило смятение. Она совершенно одна, ветер пронизывает ее льдом, тяжелое серое море затягивает в перекаты волн. Но почему он решил, что отсюда есть только один выход? Пусть автор не сделал последнего шага, чтобы развеять все сомнения в счастливом будущем девушки и не показал читателям ее возлюбленного, но разве он сказал, что протянутые руки обращены к кому-то с мольбой о помощи. Ведь это может быть счастливое объятье. А Зарастри́ц влез в повествование в этот момент и навязал переведенному тексту романа свой финал.

***

В разные стороны разлетались клочки бумаги. Зарастри́ц рвал свою работу главу за главой, лист за листом. Здесь все было сделано не правильно. И не важно, какую технику он применил, какое слово выбрал в словаре. Переводчик пытался рассказать ту историю, которую увидел сам, и вот к чему это привело.

***

Зарастри́ц медленно приходил в себя, он начал слышать шум вокруг – удары спунджей с краской по печатной форме, скрип пресса, стук гильотины в умелых руках вырубщика.

Переводчик приоткрыл глаза – на потолке плясали тени от свечей. Типография работала ночью.

Над Зарастри́цем склонился Паравельс, потрепал его за плечо, улыбнулся.

– Молодец, разобрался. Все удачно сложил. Я уж думал пропал перевод. А ты вот…

Паравельс помахал перед лицом Зарастри́ца пачкой листов, исписанных крупным почерком.

– Мы уже в печать пустили. Вон смотри гранки готовы, – Паравельс махнул в сторону стола.

Зарастри́ц сел, под ногами захлюпало – весь пол был покрыт лужами, обрывками размокших листов.

– Да, брат, натворил ты делов. Вода только сошла. Хорошо я бумагу на втором этаже храню.

– Что же это было?

– Не надо писать роман за автора, а тем более додумывать, как он должен заканчиваться.