Екатерина Харитонова

Олли

 

Белая светоотражающая линия делила улицу на две полосы. Широкие и спокойные, как ледяные реки. Начала дороги не было видно – терялось в вечернем воздухе. Ветрено: сосны трещали корой и стреляли иглами. Ни людей, ни домов вокруг – то ли притаились за деревьями, потушив огни окон, то ли вовсе исчезли, оставив на месте города пустую дорогу и лес, пропахший тыквами и кукурузой. Издали подкрадывалось еле различимое эхо пения: то ли от самых звёзд, то ли из-под земли:

Тили-тили-тили-бом

Закрой глаза скорее.

Кто-то ходит за окном

И стучится в двери.

Тили-тили-тили-бом

Кричит ночная птица.

Он уже пробрался в дом

К тем, кому не спится...

Между двух асфальтовых рек по разделительной полоске бежала ведьма. Ни шагу не заступала за белый цвет, ни на секунду не останавливалась. Глаза задумчивые, подёрнуты плесенью, как каменные колодцы, и полны уверенности. В ушах болтались булавки; зеленые косы мёртвыми змеями стучали по спине: в них тоже – булавки. Пронизывали мясо прядей насквозь. Лицо – в потемневших бордовых брызгах; от нежити несло ржавчиной. Правая рука затерялась в складках подрясника, левая – сжата в кулак: костяшки выступали холодными бугорками. Нечистая металась взглядом из стороны в сторону, распарывала подступающий сумрак зрачками – что-то искала.

У корней скрюченной ивы старый Джек забыл свой фонарь. Свечка догорела наполовину: осела плаксивым воском, задрожала. Ведьма взяла недружелюбно оскалившийся светильник-тыкву в свободную руку и продолжила путь вглубь поющего города-леса. Из закоулка с противным мяуканьем выскочила чёрная кошка. Вытаращилась и распушила спину дикобразом, но потом успокоилась – своя, нечистая... Один поворот, другой: деревья смыкались над головой, пряча небо. То здесь, то там вспыхивали блуждающие огоньки. Искры? Светлячки? Не нашедшие покоя души?

Из-за стволов неохотно показался каменный дом. Он был пуст и слеп; наверное, очень стар и многое повидал. Ведьма остановилась, провела ладонью по его известковому скелету, вспомнила... Далёкое пение – всё исступлённее, всё тревожнее. Голоса сливались воедино и вновь рассыпались, превращаясь в разрозненные лесные шумы: хруст листьев, гул, журчание.

...Тили-тили-тили-бом

Ты слышишь, кто-то рядом?

Притаился за углом

И пронзает взглядом.1

Нечистая опустилась на колени и стала искать в траве камни, разбегавшиеся кто куда от нервного пламени свечки. Перед домом медленно складывался узор: ведьма поправляла линии, задумчиво перекладывала камни в поисках идеального ритма. Наконец, замерла, и кулак левой руки разжался над ритуальным узором. На центральный камень опустилась почерневшая от времени монетка с фигурным отверстием посередине.

«Забери меня с собой, приди за мной, Виллоу! Где бы ты ни была – в раю или аду – приди ко мне, приди, приди». Ведьма шептала, не поднимаясь с колен. Шептала прямо в безжизненные окна, гипнотизировала их отчаянно тусклым взглядом. Потом подняла над головой светильник и начала размахивать им, точно маяком, чтобы привлечь чье-то внимание.

«Приди, ты же знаешь, где я. Вот наш двор, наше окно. Ты наверняка где-то поблизости, в этот день ты не можешь быть в другом месте, правда? Смотри, я взяла наш талисман... монетку, чтобы меня было легче найти. А твое сердце они украли, и его острием порезали мне руку». В доказательство ведьма показала кому-то невидимому перебинтованную правую ладонь. «Мне плохо здесь совсем одной, забери меня, Виллоу! Поговори со мной, я не хочу обратно. Давай вернёмся в наш дом, чтобы как раньше... Почему ты ушла?» Кровавые брызги на щеках порозовели, смешавшись со слезинками и потекли на траву – совсем как свечка. Ведьма вытерла их испачканным в земле бинтом. Вскочила и изо всех сил крикнула, задрав голову кверху; крикнула звёздам и Луне:

«Виллоу, Виллоу, забери меня, вернись! Мне обещали, что ты сегодня ответишь, так написано в книгах, что ты ответишь. Позволь мне улететь с тобой, Виллоу!»

Фитилёк вздрогнул и погас, пустив струйку дыма вслед замеревшему над городом воплю. Ведьма осталась один на один с камнями и старой монетой. Далёкий хор затих, испарился, будто никогда и не разносилась по лесу его призрачная симфония. На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина. Оглушительная, плотная, бархатистая. От такой тишины обыкновенно теряются рассудок и память. Нечистая с опустевшим тыквенным светильником, чуть подгнившим и обожжённым по краям, смотрела на небо.

 

Вдруг в тишину вплелся тонкий, пронзительный звук скрипки. Осязаемый и отчётливый, пронизывающий до костей звук. Ветер принёс его откуда-то сверху, из ясеневых крон или от созвездия Северного креста. Ведьма насторожилась, в животе отчего-то стало холодно. Окна серого дома наблюдали за ней полыми глазницами. В одном из них вспыхнул свет.

Скрипка надрывалась, переполняя всё кругом; неземная мелодия навеки врезалась в память. В проеме окна скользнул незнакомый женский силуэт, огненно-рыжая копна волос. Ведьма инстинктивно попятилась назад, наткнулась на светильник... Цок-цок-цок-цок – чьи-то каблучки по гранитной лестнице; знакомо щёлкнул замок; хлопнула парадная дверь.

Карманный фонарик успел выхватить из темноты лишь промелькнувший между деревьями парус подрясника, разбитую тыкву и лежащую на камне монетку с фигурным отверстием посередине.

 

***

К семи часам все уже проснулись, койки опустели. Дети в одинаковых пижамках радостно толпились у двери, шушукались, толкались. На табуретках были разбросаны вчерашние костюмы: русалочьи хвосты, пиратские повязки, клыки в коробочках, разноцветные парики и пакетик с булавками. Праздничную атмосферу не хотелось распихивать по шкафам. На одной из верхних коек сидел, нахохлившись, подросток с перебинтованной рукой. Девочка лет тринадцати. Глаза задумчивые; подёрнуты плесенью, как каменные колодцы, и полны отчаяния. К ней с пыхтением влезла крепенькая толстушка, под всеобщий хохот криво нахлобучила своей жертве на голову зелёный парик и в довершение дала подзатыльник: «ве-е-едьма».

Старая воспитательница прервала их аттракцион: внесла в спальню поднос с душистыми хлебными ломтями-предсказаниями и компотом; дети окружили её и шутливо заспорили, кому какой кусок достанется. Вот какая-то белобрысая девочка откусила мякоть и выплюнула на ладошку клочок ситцевой ткани. Посмотрела на него разочарованно и разразилась рёвом: «мне снова не стать богатой, никогда не стать, никогда-а-а....».

Пользуясь суматохой, воспитательница тихонько пробралась к забитому комочку на верхней койке и протянула буханку: «А это специально для тебя, Олли». Забинтованная рука приняла хлеб удивлённо и неуверенно. Ведьма, осваиваясь, повертела его в ладонях и наконец разломила на две половинки. Свежий, совсем ещё мягкий. На простыню из-под корки вывалилась монетка с фигурным отверстием.

Дожёвывая свою порцию, из-за спины подскочила дылда: «Ну и предсказание! Будешь иметь дырку от бублика!». Она попыталась вырвать монету, но девочка вцепилась в неё бульдожьей хваткой, и, свернувшись клубком, подмяла под себя. Задиристая толстушка, сидя по-турецки на своём матрасе, нахально подбоченясь, с интересом наблюдала за происходящим. Олли как будто осенило. Растерянное выражение сменилось одержимым: она подбежала к раскрытому окну, почти вывалившись в него; вытянула перед собой раскрытую ладонь с «дыркой от бублика», чтобы всё небо заметило её нежданную радость. Плесень испарилась с радужек, и глаза ясными лучиками сверкнули облакам. Им вдогонку ведьма крикнула: «Я знала, что ты сегодня придёшь... Я поняла, мамочка! Это ты подложила монетку... Я всё поняла...». Сидящая на кровати толстуха сникла сырым тестом. На щеках высыпали стыдливые красные пятна. После недолгой паузы она порылась у себя под подушкой и, пряча от других детей влажные глаза, подошла к Олли: «На вот... Это я взяла. Тогда... ну, когда ты спала», – она протянула металлиическое сердечко. Толстушка зажмурилась, чтобы вдруг не передумать; виновато засопела. Ведьма робко улыбнулась и вставила в середину монетки украденное сердце. Оно было точно такой же формы, что и вырезанное отверстие. Не дырка от бублика, а мамин талисман, её сердце.

Воспитательница, смахивая влажной тряпкой крошки с опустевшего подноса, заговорщически подозвала Олли: «К тебе посетители, собирайся живее». Все расступились перед выходящими из комнаты старушкой и перепуганной ведьмой.

 

***

В директорском кабинете сидела миловидная женщина в экстравагантной осенней шляпке с полями. Олли недоверчиво переминалась с ноги на ногу, посматривая на дверь. «Не переживай так! Я ведь хочу, чтобы мы с тобой подружились. В Хэллоуин, кажется, принято дарить сладости...», — женщина улыбнулась и протянула кулёк с мармеладными тыковками. «Если я тебе понравлюсь, то с удовольствием стану твоей мамой, хочешь, Олли?». Маленькая ведьма с опаской взяла конфеты и исподлобья изучала незнакомку. «Я знаю, ты раньше, до аварии, жила с мамой в каменном доме... Виллоу — это твоя мама?». Олли утвердительно кивнула.

В этот момент из стоящей на полу сумочки вырвалась на волю мелодия: тонкий, пронзительный звук скрипки. Осязаемый и отчётливый, пронизывающий до костей. Женщина поспешно достала телефон, смахнула вызов: «дела подождут». Наклонившись, она закрыла сумку на молнию. Шляпа, взмахнув полями, соскользнула с головы и плавно приземлилась на пол. По плечам рассыпалась огненно-рыжая копна волос.

Примечания

  1. Автор текста колыбельной из фильма «Путевой обходчик» Рустам Саитов.

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...