Александр Воронов

Истерзанные красками сердца

 (

Он задумчиво смотрел на нарисованный зимний лес. На раскинувшиеся ветви, презревшие все мыслимые законы и оставшиеся навеки запечатленными в одном единственном миге. Держа в руках эту маленькую картинку, Канъер думал о том насколько совершенна форма ее существования — недосягаемая для времени, неприступная для перемен и обязательств. Но одновременно с этим, она была и невероятно хрупка. Он мог в любой момент смять это подобие рисунка, обратив вневременной заснеженный лес в бессмысленные обрывки линий и бумажной белесы. Более того, он должен был сделать это уже очень давно. Ведь настырное наваждение об этом полузнакомом месте никак не желало его отпускать.

Но было ли все настолько просто?

— Мне рассказывали о таких вещах. — Послышался рядом чей-то смешливый голос. Женский, принадлежащий новой напарнице Канъера. Она находилась на соседнем сиденье.

— Каких вещах? — Юноша оторвался от рисунка и поднял голову. За неровными оконцами их транспортного средства - лимбуса - виднелась отравленная земля, утопавшая в желтой траве. Похоже, что они уже прибыли в нужное место.

— Про твои странности. Что ты вечно пялишься на картинку с пеплом. Будто в ней заключена какая-то великая тайна. — Сдвинув ко лбу надетые очки летчика, девушка глядела на Канъера с хитрой ухмылкой.

— Это точно не пепел. Скорей всего снег. — Канъер посмотрел на свою напарницу. На ее довольное личико, объятое неумело выкрашенными голубыми локонами. На темно-синий камзол, где справа от пуговиц поблескивал серебристый значок службы забойщиков. Там было выгравировано имя. Амадина.

— Опять забыл, как меня зовут, верно? — Девушка закатила глаза, все еще не переставая улыбаться. — Что же, для того, кто видел снег это, наверное, позволительно.

— Я не помню, чтобы видел его по-настоящему. Скорее, все было наоборот. Снег видел меня. Такое ведь бывает? — Канъер уставился на желтую траву за окном лимбуса. Тяжелый ветер медленно истирал ее в пыль.

Амадина задумалась и принялась увлеченно растягивать ремни безопасности. Но вскоре, вновь вернула себе привычное выражение лица.

— Теперь я понимаю почему другие не хотят водиться с тобой. — Произнесла она почти серьезно. — Но ничего, я думаю мы поладим. Идем?

Они вылезли из тесного нутра лимбуса. Этот округлый летательный аппарат, увенчанный лопастями и усеянный стекляшками окон был основным способом перемещения между бороздами. Разрастающимися язвами на теле измельчавшего мира, в чьих нарывах лязгал и скоблил твердь железной грудой рокочущий вал из крючьев и металлических обломков. Это был неостановимый извивающийся механизм, что будто желал продраться наружу из скорлупы пленившей его тверди, из-за чего та расходилась бесчисленными трещинами.

Казалось, что стоящий среди травы лимбус был отделившейся деталью этого злосчастного механизма. Его крошечным фрагментом, в который с трудом помещалось два человека. Два забойщика, путешествующих среди разоренных катастрофой земель с целью истребления всех преткновений.

Амадина сразу направилась вперед в сторону виднеющихся неподалеку темных очертаний широкой постройки — того самого места, где требовалось их присутствие. Канъер же ненадолго задержался, отвлеченный зрелищем пожелтевшей травы что так упрямо тянулась к существованию. Тогда он услышал, как из кабины лимбуса донесся какой-то неприятный треск. Этот звук медленно превращался в помехи, а затем, обрел призрачные черты трудно различимого человеческого голоса, тонущего в скрежете эфира.

«ЗАОБЙ СУЕВУТЕСЩТ ДЛЯ ТГОО ЧОБТЫ ПОИРТДВОЬ ЗОАБЙ, ЗАОБЙ СВЕУЕСУТЩТ ДЛЯ ТГОО ЧБОТЫ ПОТРОВИДЬ ЗОБАЙ, ЗБАОЙ СТВЕСУЕУЩТ ДЛЯ ТГОО ЧБТОЫ ПВОИОТДРЬ ЗБАОЙ»

Затем, прибор внутри лимбуса противно пискнул и замолчал. Канъер нахмурился и посмотрел на Амадину что уже давно стояла у порога одноэтажного строения. С присущей ей несерьезностью она расставила в разные стороны руки, корча своему напарнику пантомимы. Она явно хотела, чтобы тот был порасторопней.

Юноша зашагал вперед по заросшей тропинке, тянущейся к старому одноэтажному зданию на холме. Его почерневшие дощатые стены явственно выделялись на фоне болезненного цвета желтого неба.

Стертые буквы на проржавевшей вывеске у входа указывали на то, что двоица стояла на пороге картинной галереи.

I|

Когда юноша соизволил наконец подойти ко входу в здание, Амадина вдруг нахмурилась и потянулась к оружию. Пальцы ее легли на неудобную рукоять пистолета, больше напоминавшего приспособление для инъекций. Он был медным и продолговатым. С прозрачной колбой у основания, в которой безостановочно рябило черно-белое нечто. Плененный в стекле белый шум.

— Я совсем забыла про брифинг. Мы здесь зачем? — Суетливо сказала девушка и дернулась. Оружие нелепо выскользнуло из ее рук, с дребезгом упав на дощатое крыльцо. Его обладательница спешно склонилась, тревожно осматривая не раскололась ли склянка.

Канъер даже не вздрогнул, словно не осознавая, что неуклюжесть спутницы вполне себе могла стоить ему жизни. Лишь обыденно потянулся к планшету с бумагами и уставился на лист рядом с рисунком леса. На нем, чернила слагались в последовательность знакомых слов.

— Самоубийство. — Объявил Канъер. — Написано, что здесь жила одинокая женщина. Но при этом всем нас вызвал ее малолетний сын. Разве это не противоречие?

— Ага, да. У тебя интересные шутки, Канъер. — Попыталась ухмыльнуться Амадина, норовя задрать голову чтобы увидеть, что написано на листке. — Это ты сам нарисовал?

— Я не понимаю. — Недоуменно ответил юноша.

— Что ты не понимаешь? — Девушка прикоснулась к планшету, пытаясь повернуть его к себе. Она не видела никаких букв которых читал ее напарник. Только лишь великое множество одинаковых темных точек, образующих нечто похожее на спираль. — Что это за узор?

Лицо Амадины мрачнело, теряя свою привычную ухмылку. Она неотрывно, словно в каком-то потрясении или трансе глядела на непонятные витки из точек. На эти идеально расположенные крошечные кружки, чья закономерность казалась такой алогичной. С ними было что-то не так. Они словно проваливались в белоснежную поверхность бумаги, обезображивали своим присутствием истонченную гладь пространства и свежевали ничтожные мысли случайного наблюдателя, превращая их в бессловесный преломленный отблеск.

— Я совсем забыла про брифинг. Мы здесь зачем? — Суетливо сказала девушка и дернулась. Оружие нелепо выскользнуло из ее рук, с дребезгом упав на дощатое крыльцо. Его обладательница спешно склонилась, тревожно осматривая не раскололась ли склянка.

— Самоубийство. — Объявил Канъер и на этот раз поспешил прижать планшет к своей груди, скрывая его содержимое.

— Значит, ничего серьезного? — Игриво покрутив пистолет на пальце, Амадина прикусила губу и закрепила его на поясе. — Что же…

Девушка принялась стучать в дверь, но, один из ударов тут же приоткрыл ее, позволяя забойщикам ступить внутрь без долгих церемоний.

Канъер пропустил Амадину вперед. Когда же он сам вознамерился пересечь порог, взгляд его столкнулся с чем-то возвышающимся среди осыпавшейся золотистой травы. Там, среди полевых зарослей проступал из марева темный силуэт какого-то массивного и нескладного существа, чей подрагивающий лик был охвачен дымкой тлена.

Оно безразлично смотрело на Канъера своими бездонными глазами.

Тогда он вновь испытал это тревожное чувство.

Словно он падает в пропасть.

Но не в ту, в которой безостановочно лязгали и змеились сплавившиеся воедино зазубреныне железки механизма.

Иную.

Исполненную бессмыслием и небытием.

)|I

Тяжелые ветра неустанно несли с собой болезненный смрад, но запах разлагавшегося тела, разнесшийся по галерее все равно казался невыносимым в своей омерзительности. Канъер и Амадина медленно шли по возникавшим перед ними безлюдным комнатам. Все стены здесь были плотно увешаны и уставлены всевозможными картинами. На холстах творилось настоящее буйство ярких красок. Они переливались волнами, переходили друг в друга, чередовались и видоизменялись, образовывая фигуры и скопления. Иногда цвета превращались в какие-то узнаваемые образы и мотивы, а иногда, напротив терялись и истончались, отдаваясь великой беспредметности.

Остальное свободное пространство комнат заполняли множественные столы с палитрами, кистями и разбросанными эскизами. В разных положениях всюду замерли запачканные мольберты.

— Мне кажется я вижу котика. — Произнесла Амадина, ткнув пальцем в сторону одну из картин с сонмом диссонирующих оттенков. — У тебя когда-нибудь был котик?

— Что? — Спросил Канъер, посмотрев на свою спутницу пустым взглядом.

Глупые расспросы Амадины порождали внутри него какое-то странное чувство. Словно он умудрился позабыть что-то очень важное. Потерять значимую часть себя. Будто огромный кусок его сущности попросту безвозвратно сгинул. Он пытался коснуться его своими мыслями, но все эти упрямые попытки были тщетными.

Ничего. Лишь нелепость и растерянность, отзывающаяся безжизненной тишью. Будто он был каким-то самозванцем, забывшим текст собственной жизни.

— Просто пытаюсь узнать о тебе хоть что-то, Канъер. Способен ли ты чувствовать любовь, например. — Усмехнулась Амадина, после чего поспешила прикрыть нос рукавом. Смрад становился поистине невыносимым. — Забудь. Мы, кажется, пришли.

Следующая комната отличалась от всех предыдущих. Она была тупиковой и куда более свободной от множественных образов. Картин здесь было значительно меньше, но все они находились в совершенно случайных положениях. Покосившиеся, искривленные, раскроенные на части и переходящие своими цветастыми мазками на пространство здешних сводов. Сами же стены, в тех местах которых не касались краски были усеяны бесчисленным множеством черных отметин одинакового размера. Ими был заполнен потолок. Усыпан пол. Спиралями и волнами они подбирались к самому центру комнаты, где на крюке от люстры свисала вниз толстая веревка, переходившая в петлю. Она все еще вжималась в потемневшее горло повешенной женщины своей неумолимой хваткой. Прилежно исполняла вложенный в нее бесхитростный замысел. Ведь это была простая и податливая вещь, сотворенная с единственной целью — оборвать злосчастный орнамент существования. Разломать незримые ростки намерений и мечтаний. Подменить мучительное восприятие и присутствие беспредельной тишью забвения. И вот, все цветастые ассоциации и неродившиеся творения, сыскавшие свое последнее пристанище в сердце мертвой изобразительницы теперь стекали по ее обезображенному телу, бессильно погибая в темных и бессмысленных кляксах смердящей гнили.

Канъер благоговейно замер, рассматривая представшее перед ним зрелище. Внутри него вдруг взвилась приятная прохлада. Она манила его в благостную неизвестность. Кружила перед глазами снежной белесой и врезалась в разум ветвистым узором проступивших вен. Ему хотелось оказаться в этом недосягаемом месте. Месте, где была упрятана отнятая у него жизнь.

Ведь он был здесь раньше. Был, покуда крючья злосчастного механизма не выдрали его отсюда и не увлекли куда-то очень и очень далеко.

|(/

— Ты что-то почувствовал? — Спросила Амадина своего спутника. Сдерживая рвотные позывы, она заставила себя сделать шаг вперед. — Поделишься наблюдениями со своей напарницей?

Но Канъер не отвечал. Он попытался обернуться, но вовремя осекся и замер. Собственное тело показалось ему до невозможности тяжелым и душащим. Отвратительным. Фальшивым.

Ему хотелось содрать с себя кожу.

— Не молчи. Говори со мной. — Продолжила девушка и протянула вперед руку.

— Я чувствую… — Пробормотал Канъер. — Чувствую слишком много всего… Но прежде всего я ощущаю угрозу…

— Не стоит тревожиться. Я ведь здесь чтобы помочь тебе. Тебе нужна передышка?

— Угроза исходит от тебя. Ты… чужая… Ты обманула меня… Ты… вторглась… — Лепетал Канъер, чуть ли не задыхаясь от отчаяния. — Ты заставила меня проложить путь сюда… Я никакой не забойщик. Я… я…

Юноша наконец обернулся и взгляд его воспылавших глаз был обращен прямиком на Амадину. Он обжигал ее пылом взметнувшихся в одночасье эмоций, и она почувствовала, как земля буквально уходит из-под ее ног. Доселе ровный пол будто накренился, точно какая-то невиданная сила вжалась в здание галереи и подняла его над твердью. Теряя равновесие, девушка рухнула на половицы и съехала вниз. Растерянный взор ее был устремлен в сторону Канъера. Он возвышался перед ней в раме дверного проема. Непоколебимо стоял в тени повешенного мертвого тела и мириады точек простерлись за его спиной россыпью покровительствующих темных созвездий. Их необузданные орбиты дарили ему всесильное право формировать.

Структура пространства лязгнула.

Двое сидели в тесном лимбусе, готовясь отправиться навстречу очередному преткновению. Синеволосая Амадина и ее самый лучший на свете напарник — задорное огородное чучело, утыканное россыпью спиц. Цветочки в качестве глаз так хорошо сочетались с его мешковиной.

— Опять забыл, как меня зовут, верно? — Девушка закатила глаза, все еще не переставая улыбаться. — Что же, для того, кто видел снег это, наверное, позволительно.

Под этим наваждением мгновенно проступило еще одно.

Амадина высилась среди змеящихся колец страшного механизма, ощетинившегося металлическими гребнями и всполохами белого шума. Она стояла в свете его багровых витражей. Пыталась снять с себя очки летчика, но плоть намертво приварилась к ним, из-за чего они сдирались вместе с мясом. Вместе с ее лицом.

— Прости что не верила тебе, милый друг. — Хрипела она, обращаясь к пустоте.

На это видение немедленно наслоилось другое. Самое настоящее из всех.

Амадина держала в своих маленьких ручонках что-то живое и теплое, но уродливый человеческий силуэт безжалостно сминал и выдирал своими жестокими лапищами эту самую беззащитную теплоту. Причинял нестерпимую боль, от которой хотелось умереть. Нет. Больше, чем умереть.

От натиска чувств цепь спутавшихся иллюзий вдруг лопнула и разлетелась осколками, возвращая все на свои места. Девушка вновь осознала себя в накренившейся галереи, стараясь удержаться от того, чтобы не провалиться вниз. Стиснув зубы, она пыталась сбросить с себя ошметки недавнего морока что чуть ее не пожрал.

— Нет! Канъер! — Воскликнула Амадина, отчаянно цепляясь пальцами за порог. Центр притяжения неуклонно менялся, и вот, то, что раньше было полом теперь превратилось для девушки в стену.

Позади Амадины послышался грохот — это мольберты опрокидывались и устремлялись в образовавшуюся под ними бездну. Разбивались вдребезги упавшие стаканы, рассыпались и скатывались в новорожденную пропасть несчетные кисти. Несколько мгновений и девушка последовала за ними. Пала в разноцветье перевернутого коридора, объятая каплями пролитых красок и шуршанием изрисованных бумажных листов.

Разверзнувшийся под девушкой провал вдруг предстал беспредельной рекурсией, в которой невозможно было достигнуть ни начала ни конца. Амадине казалось, что смазанные картины, мимо которых она проносилась презрительно глядели на нее. У них не было глаз, ни настоящих, не нарисованных, но от этого становилось только лишь хуже. Ведь сама неопределенность касалась девушки своими неуловимыми полутонами.

Плененные в картинных рамах пестрые цвета все с большим остервенением давили на глаза и сознание. Ядовитый запах, отравивший собой воздух не позволял сделать вздох. Озираясь по сторонам в приступе бесконтрольной паники, Амадина хотела отыскать окно, но ни одного окна в этой нескончаемой анфиладе не было. Она не понимала откуда здесь берется свет, ведь ни свечей, ни светильников в галерее тоже не находилось. Но невзирая на это, девушка могла разглядеть каждый оттенок цвета в кружащей рядом с ней палитре.

Закрыв ладонями глаза, она попыталась посмеяться над собственной глупостью, ведь наверняка она что-то упустила. Но когда спустя пару мгновений она отдернула руки ничего не изменилось — ослепительные тона картин по-прежнему полосовали ее кожу, голова кружилась от зловония, а внизу виднелась бесконечная последовательность комнат, ведущая в никуда.

Что она позабыла в этом проклятом забое…

— Что я наделала… — Проговорила Амадина шепотом, сжав ладони в кулаки. Она неуверенно сняла с пояса оружие и стиснув зубы от бессилия приставила дуло к своему лбу. Белый шум, плененный в стекле, остервенело корчился в отведенном ему клочке пространства. — Я подвела тебя. Глупая…

Сердце ее пропустило удар и отозвалось короткой болью, словно недовольное таким глупым решением. Но палец девушки все равно упрямо лег на спусковую дугу, уже готовый вжаться в нее. Вот только сердце в груди дрогнуло еще сильней и отозвалось судорогой, будто желая вмешаться в происходящее.

Она увидела перед собой чей-то глаз, охваченный страхом. Это было ее отражение, мелькнувшее в металлической глади пролетавших рядом ножниц.

Возникшее предчувствие заставило Амадину внимательней вслушаться в свист воздуха. Какой-то вкрадчивый звук словно поманил ее за собой.

Она различила механический лязг радиопомех. Это было последней вещью что она желала сейчас услышать, но возможно это был ее единственный шанс сделать все правильно. Закрыв глаза, она вслушалась в монотонный бессмысленный шум и среди него практически сразу начало проступать что-то небрежное и скрипящее.

«ПЕВРРИ СЕНАС… ПЕВРРИ САНЕС… ПВРЕРИ СНЕАС… ПВРЕРИ СЕНАС»

Амадина прильнула к этому треску. Прочувствовала его безобразную тональность и приметила сокрытый в потоке образов истончившийся шов. Осталось лишь потянуть за проступившие нити и совершить тем самым непоправимое.

Вернуть себе контроль.

Схватив ножницы и до боли вжавшись в рукоять, девушка отчаянно вонзила острие точно в явившую себя брешь. Взметнувшееся лезвие пробило одну из картин и увязло в ней, после чего начало медленно смещаться вниз вместе с повисшей на нем Амадиной. Неподатливое полотно мучительно расходилось под отчаянным рвением. Проступившая краска хлестала из рваной прорехи точно кровь из свежей раны.

Следом за картиной податливо последовала и стена. Осыпаясь сухой листвой, померкшими цветочными лепестками и крыльями мертвых мотыльков она расходилась ровно по своему шву. Там, за неправильными углами галереи и ее иллюзорными сводами простерся во все стороны извечный космос. Темный и чужой простор, опороченный уродливым несовершенством звезд.

Еще несколько секунд и за оглушительным шорохом тысяч лепестков и перьев властно проступила всепоглощающая тишь. Девушка увидела, как бессвязные клочки неживого, которыми истекал растерзанный ею шов свиваются в тлеющий лик знакомого ей создания. Его несуществующие глаза спешно выискивали девушку среди всего этого безобразия. Дрожащие и скошенные очертания становились все более явственными и почти даже настоящими.

Перед ней предстал образ ее самого заклятого врага. Образ существины, влачащейся по полю из тысяч гиблых сердец. Явления, что подстерегало всякого кто желал для себя чего-то большего чем смерть.

— Нет, только не сейчас. — Прошептала Амадина и отпрянула назад.

Выпустив из рук ножницы, девушка вновь рухнула в бездну, но на этот раз она была иной. Перекроенной на другой лад. Пустой, безжизненной и практически беспросветной. Разве что внизу теперь виднелся столь желанный предел. Округлый омут с застоялой водой. Тесное и узкое дно колодца, распахнувшее свои холодные объятья.

Маленькая картинка, которую Амадина берегла так же трепетно, как и Канъер берег свой рисунок с белым лесом.

Вот только в памяти девушки это место представало совершенно иным. Куда более красивым, уютным и родным. Ведь здесь, в окружении крошечных костей Амадина наконец научилась улыбаться. Тогда, она лежала на дне этого старого колодца, ставшим ее единственным спасением. Кольцо из тьмы и камня плотно обступало ее. Слепни и мухи кружили над помутневшей застоялой водой. Тоненькие косточки сожалеюще впивались в ее бледную кожу. Вдали виднелся округлый клочок неба, по которому равнодушно проплывали серые облака, повенчанные с ночным сумраком.

Это был запечатленный на полотне судьбы неизменный образ, будто замершее отражение. Отпечатавшийся на ветре души грубый след, сложенный из цепи ошибок, случайных последствий и обреченности. Подобное нельзя так просто смять и отбросить прочь. Подобное невозможно вымарать. Забыть.

Сейчас, как и когда-то давно Амадина медленно легла в этот мертвый омут. Бережно коснулась его глади своими пальцами. Погрузилась в него, так, что лишь одно лицо осталось на поверхности. Ей страшно хотелось уснуть.

— Что, если я стану тяжелейшим бременем? Что если я сделаю лишь хуже? — Шепотом обращалась она к пустоте. — Что, если на самом деле путь в никуда это единственный возможный путь?

Сердце в ее груди недовольно пропустило удар. Ответило что-то на языке одуванчиков и солнечных узоров.

— Я не смелая, я глупая. Какой смысл раз за разом нарушать правила если за ними тебя все равно будет ждать очередная стена? — Амадина наблюдала за тем, как зыбь неспешно расходится по мутной воде. Здесь, в объятьях колодца было тихо и очень спокойно.

Сердце улыбнулось беззвучной песнью и отозвалось приятным теплом.

— Похоже, что мне осталось совсем немного, милый друг. Я не должна подвести тебя вновь. Не должна подвести всех тех, кто был до тебя и всех тех, кто будет после.

Закрыв глаза на мгновение, Амадина заставила себя подняться, чувствуя, как с запачкавшейся одежды и кожи ее стекают капли грязной влаги. Измученное пространство вновь меняло свое положение, превращая старый колодец в коридор, сопряженный со знакомыми декорациями галереи. Девушка печально ступала по ее светлым залам, и мутная колодезная вода покорно следовала за ней, неся на своих потоках крылья бабочек и палые листья. Каждый сделанный Амадиной шаг видоизменял галерею — лишал ее ослепительных красок и ввергал в безотрадный сумрак. Картины на стенах теряли свои невинные пестрые цвета, начиная сочиться тошнотворной гнилью и омерзительным бурым разложением. Под ногами девушки трескались старые половицы, выпуская на волю стебли темнейших всходов.

Из надорванных швов все громче шипели радиопомехи.

«НРАШУНЕИЕ ПРОЕЦДУРЫ ЗБАОЯ ПВОЛЕЕЧТ ЗБАОЙ ИНИЦИТАОРА, НАРУШНЕИЕ ПОРЕЦДУРЫ ЗБАОЯ ПВОЕЛЕЧТ ЗБАОЙ ИНИЦИТАРОА, НРАУШНЕИЕ ПОРЦЕДУРЫ ЗБАОЯ ПВОЛЕЕЧТ ЗБАОЙ ИИНИЦТАРОА»

V

Блаженные цвета не ведавшие определенности стенали под натиском переменившихся обстоятельств. Осмысленность и взаимосвязь выдавливали из картинных рам переменчивое многоцветье. Клеймили их постоянством и логичностью, заставляя обрести наиболее мучительную форму. Слезы, кровь и падаль слипались воедино и агонизировали на молчащих полотнах, обреченных неизбежно сгинуть в горниле этой непрошенной жизни.

Перед Амадиной возникла та самая предельная комната, чьи стены были усеяны спиралями точек. Невозможная закономерность их орбит прилежно берегла подвешенный на веревке женский труп, в светлой тени которого расположился Канъер. Он сидел здесь, неподалеку, с трепетом взирая на ветвистые дорожки проступивших вен, обрамленных холодной белесой. Его юношеское тело исказилось — начало плавиться точно свечной воск, обнажая иную личину. Плоть его лопалась и из массы сброшенной кожи продирался другой он — куда более юный, низкорослый и так походящий на ребенка.

— Канъер… — Шепотом позвала его Амадина.

Своими новыми, куда более ясными глазами Канъер посмотрел в сторону явившейся девушки. Она была бледной и овеянной печалью. Позади нее плескалась и клубилась боль.

— Вы отобрали у меня все. — Презрительно сказал Канъер, высвобождаясь из кокона фальшивой кожи, усеянной швами. — Я жил в ее тени, не зная, что такое смерть. Я видел зарождение чувств, обретавших осязаемую форму. Но затем пришли вы. Люди с незнакомыми лицами. Начали терзать меня спицами и вырезать из памяти родной дом. Теперь ты здесь чтобы покончить со мной насовсем, да? В этом заключается ваш забой?

— Ты прав. Таков замысел этой процедуры. Сломать орбиту и выжечь преткновение ради того, чтобы начать все сначала. Но я бы хотела поступить иначе.

— Но я не хочу! Ты не понимаешь меня. Не видишь того, что вижу я. Плоть превращается в нектар, на который слетаются новорожденные бабочки. Кровь становится чернилами, которыми ты можешь начертить свои собственные невозможности. Почему мысли должны раствориться бесследно? Почему не выплеснутые на холст цвета должны умереть? Почему любовь должна сгинуть?! Без вас мне было лучше. Когда я не был ограничен пониманием, знанием и тесными правилами. Когда жил свою собственную жизнь в мире полном родных теней. Вы все испортили. Вы все извратили. Ненавижу тебя!

— Ты стал жертвой чужих ошибок, невежества и слабости. Мне знакомо это. Ведь не только твой мир был лишен сердца. — Холодно произнесла Амадина, прекрасно понимая, что все эти слова были напрасными. — Я на твоей стороне.

— Тогда оставь меня в покое! Хватит резать меня, хватит скоблить мою голову, хватит говорить эти лживые слова!

— Я и не буду. Я просто умру на твоих глазах через несколько минут. — Амадина попыталась усмехнуться. — Но сперва я хочу подарить тебе кое-что. Нечто такое до чего люди с незнакомыми лицами не сумели добраться. Нечто такое, что они не способны извратить и определить.

Девушка дернулась и вскрикнула, чувствуя, как сердце в ее груди дрогнуло так как никогда прежде. Глядя на все это, Канъер молчал и не шевелился. Похоже, что последние слова звучали куда более разительно.

— Что тебе не нравится? — Обратилась Амадина к пустоте. — Я говорю ему правду.

Прикрыв веки своими дрожащими пальцами, Амадина наощупь опустила руки ниже. Остановила их под грудиной, после чего резко разорвала собственную плоть и вынула из клети ребер бьющееся сердце. Истерзанное сердце, сочащееся несуществующими цветами. Такими яркими, такими прекрасными что они вмиг заполонили собой всю комнату. Канъер завороженно смотрел на все это и от невыразимого восторга глаза его заблестели от проступивших слез.

— Видишь? Я не врала тебе. — Сказала Амадина и обессиленно рухнула на колени, держа блещущее разноцветьем сердце перед собой. Она с улыбкой глядела на мальчика, на чьем лице кружили в своем беззаботном танце дивные живые блики. Теплые, как лучи солнца. — Оно теперь твое.

— Но как это возможно… — Ошарашенно пробормотал Канъер и с трепетом протянул руки к пламенеющему в руках девушки сердцу, словно желая убедиться, что оно было настоящим.

— Я задавала себе тот же вопрос, когда была на твоем месте. Это лишь один из способов преодоления. — Девушка встревоженно содрогнулась, чувствуя тягость чужого присутствия, возникшего где-то позади. То создание, от которого Амадина желала скрыться сумело обличить ее бессердечность. Теперь, она уже никак не могла уберечься от его ищущего взора.

— Преодоления чего?

— Ты поймешь. Когда повстречаешь какую-нибудь глупую девочку что прыгнула в колодец, надеясь, что это поможет ей исправить несправедливость.

Осознавая, что времени осталось совсем немного, она вложила в руки мальчика теплое сердце и отползла назад, чувствуя, как леденеют ее жилы. Канъер же, опьяненный согревающий негой приобнял вверенное ему средоточие цвета. Прижал его к груди и почувствовал, как оно непринужденно просачивается внутрь, занимая свое привычное место.

Амадина повернула голову, так, чтобы хотя бы крем глаза увидеть то, что происходило за ее спиной. Ведь из распоротых швов сюда просачивался холод космоса, а за ним, неумолимо влачилась кошмарная существина с тлеющим ликом. Колодезная вода расходилась под ее грузной поступью, неистовым прибоем осаждая лишенные света залы галереи.

Скроенная из злых ветров, пепла и ободранных перьев вуаль уже принялась тоскливо укрывать дрожащие плечи Амадины. Погребать ее под тягостной толщей свершившегося.

— Нет смысла биться за прошлое, Канъер. Оно уже покорено им. — С улыбкой сказала девушка, смиренно теряясь в непроницаемой завесе, слагавшей существину. — Сражайся за еще нерожденное.

Мальчик хотел было ступить вперед, но замер. Амадина уже полностью сгинула в реявшей напасти, что была сотворена из останков насекомых, осыпавшихся листьев и золы. Шелуха и кружащий сор слагались в мельтешащее лицо неведомого порождения. Всклоченное и беспорядочное оно ненадолго остановилось, но вскоре вознамерилось проследовать дальше. Словно желая заполучить что-то еще.

Канъер ненадолго сомкнул веки. Крепко сжал свои руки, после чего с тяжестью поглядел на свисавший с веревки труп. Он знал, что ему нужно сделать и живое сердце в груди поддержало возникшее намерение своим поющим теплом. Такой знакомой улыбкой.

Мальчик отступил назад. Прильнул к последней стене последней комнаты, позволив существине раз и навсегда поглотить повешенное тело, озарявшее галерею своим неживым светом. Дать ей безвозвратно смять и уничтожить его драгоценное вневременное пристанище что он так долго берег в самых потаенных уголках своего сознания.

Шорох, далекий смех, приглушенный звон ветряных колокольчиков.

Несколько коротких секунд и силуэт повешенной женщины бесследно сгинул в расплескавшейся ночи, будто его здесь никогда и не было.

Забой подходил к концу, и вот, воцарившееся безмолвие начало содрогаться под натиском оглушительных радиопомех, заставляющих стены трескаться и плакать разъяренным белым шумом.

Но перед тем, как зримые формы рассыпались, Канъер успел опасливо приблизиться к существине и протянуть в ее сторону руку. Какой-то тревожный помысел заставил его сделать это. Он почувствовал в ее сбивчивых очертаниях отголоски чего-то очень знакомого. Чего-то такого, что он видел, когда смотрел через плечо своей матери, одержимо творящей кистью. Существина была создана из знакомых штрихов и мазков, будто она была нарисованной кем-то. Но нарисованной не одним человеком, а всеми сразу. Всеми, кто когда-либо жил и будет жить. Ее абрисы были намечены при помощи бессловесных порывов, сочащихся сажей. Кромсающих плоть ржавых железок и непогребенных обид. То, что находилось сейчас перед Канъером являлось всеобщим самоподобным рисунком, грубо начертанном на холсте действительности. Той самой действительности, простершейся за пределами этого затхлого забоя.

По образу и подобию существины был воссоздан тот жуткий змеящийся механизм, увенчанный лезвиями и продирающимися сквозь мыслеформы лимбусами. Но человеческих творцов что сваяли его вело вовсе не почтение.

Их вел невыразимый ужас перед безысходностью. И механизм был всего лишь их шорами.

Мальчик смятенно смотрел в глаза этому измученному созданию, обреченному служить вечным оправданием. Он знал, что когда-то настанет тот час, когда и ему придется пасть в их необъятную пропасть. Но пока этого не произошло, он будет наслаждаться новым бременем. Вплетать в орнамент существования свои пестрые нити, веря, что среди непокоренной неопределенности будущих дней их теплая плеть сумеет свиться в еще одно живое сердце.

Белеса и гомон сдирали остатки разошедшегося полотна, возвращая все на свои места.

Канъер покидал свою колыбель, оставляя преткновение навеки похороненным в раме минувших дней.

В его груди радостно билось истерзанное красками родное сердце.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...