Ingevar

Дорожные истории

 

Денек в пятой преисподней выдался особенно жаркий. И в смысле обилия дел для местной нечисти, и в смысле погоды: жарило так сильно, что из котлов выкипела вся вода и несчастные грешники прижарились к чугуну, так что пришлось их отскребать, таскать воду из Флегетона, и загонять обратно норовящих отлынуть от вечных пыток. Словом, понедельник.

Нечего и говорить, что ближе к вечеру вся смена завалилась в “Чешуйчатые пороки” промочить горло. Кабачок этот держал дракон, который был когда-то драконом Южного моря, но после истории с пропавшим Рогом Бурь и девятихвостой лисой-обортнем, был разжалован и помещен в Подземный Мир к большой радости всех работников пятой преисподней. Где еще отведаешь обжигающего пряного рома, смешанного с соком диковинных растений прямиком с Небесных Островов Вечного Лета?

Назантэ уж точно никогда не упускала возможности полакомиться этим напитком, к тому же сам дракон отличал её, всегда усаживал на лучшее место и не прочь был послушать про ее тяжелый день, кося вертикальным зрачком на иссиня-черные соски: рабочей одежды суккубам не полагалось.

Вот и в тот понедельник, угостив прелестную синекожую гостью стаканчиком, дракон поинтересовался что нового, и кто это так истошно орал, что аж на душе стало темно?

Суккуба лишь улыбнулась в ответ, повела плечиками, прикрылась перепончатыми крыльями и завела рассказ.

— Как ты знаешь, время от времени меня посылают с рабочей поездкой в мир людей. Если бы не эти поездки, не знаю как бы я смогла выносить эту скучнейшую работу, а так еще терпимо.

И вот в последний раз занесло меня в придорожный постоялый двор в горах Бессчетных Аметистов, аккурат накануне нового года. Местечко было захудалое: циновки на полу рваные, кошка пролезет, по полу дует так, что хвост застудишь, хоть я и обернулась человеком и хвост пришлось спрятать. А на праздничный ужин подали варёного карпа, едва присыпанного кунжутом, да бульон — одно название, вода с привкусом водорослей. Я изображала знатную даму, застрявшую в этой дыре из-за снежной бури, так что, конечно, морщила носик, недовольно вздыхала, и нет-нет да вспоминала о том пире у князя такого-то, когда одних мандаринов подали три золотых подноса.

Слушали меня затаив дыхание, а мужчины еще и взгляда не отрывали. За столом нас собралось пятеро: я, на единственной тощей подушке, толстый купец с глистой-подручным, и рыцарь святого Антония, на которого я сразу положила глаз. Сам вроде монах, но лицом пригожий, и глазками на меня постреливал будь здоров. Я сначала даже немного струхнула, ну как его мой маскарад не обманет и он решит прикончить ни в чем не повинную нежную суккубу, но когда я как бы случайно приспустила кимоно и обнажила сахарное белое плечико, он так загляделся, что стало ясно: мой клиент.

— Ты сказала их было пятеро, — нахмурился дракон, — а назвала только четверых.

— Разве? — удивилась демоница.

— Считай сама: ты, рыцарь, купец и его слуга. Или сам хозяин к вам тоже захаживал, и ты и его посчитала?

— А, нет, что ты. В смысле хозяин захаживал, и пялился на меня не хуже прочих, но пятым гостем был не он, а скучная особа. Ехала она, кажется, навестить дочку, такую же клушу, так что не будем больше о них.

— Хорошо, — согласился даркон, оглаживая длинные висячие усы чешуйчатой лапищей, — а никто не удивился, что такая знатная дама как ты путешествует одна?

— Ну что ты, милый мой, конечно у меня все было продумано. Слуг у меня целый кортеж, но они ушли в городок неподалеку, потому как мои носильщики слегли с кашлем, а тут началась буря ну и застряла я в этой дыре.

— Хорошо, хорошо. Так что было дальше?

— А дальше было вот что. Чтобы занять чем-то этот вечер, я решила заманить всех четверых прямиком в нашу уютную пятую преисподню. Хозяин, купец и слуга уже и сами были готовы отправиться со мной хоть на край света, а вот над рыцарем пришлось бы потрудиться. Но ты же знаешь, как я люблю сложные задачки! Так что я решила немного разведать поле боя и предложила старинное развлечение: пусть-де каждый расскажет по истории, чтобы развлечь остальных, раз уж праздничный ужин не задался.

Ну купец рассказал что-то про закупки в столице и как он объегорил другого купца.

Глист-помощник выпил лишнего, и рассказал как он ворует у купца - то-то была потеха, когда толстяк гонял его по всей харчевне и лупил кочергой.

Старуха поведала всё про свою ненаглядную дочурку: я чуть не уснула.

А вот рыцарь… О, мой милый дракон, рыцарь рассказал занятнейшую историю, так что я пожалуй расскажу тебе ее слово в слово. Вот что он рассказал:

 

Иногда мне кажется, что я провел в седле всю свою жизнь. И хотя я точно помню, как рос в поместье моих родителей и как меня воспитывали монахи нищенствующего ордена святого Бенедикта и Сутры Тысячелистного Лотоса, но временами мне кажется, что я родился сидящим в этом потертом кожаном седле. Воспоминания о детстве и юности казались чем-то бесконечно далеким, словно покрытым густым туманом, сквозь который я ехал. Кажется, все это было со мной тысячу лет назад, а настоящий я и свежие воспоминания касаются только моих поездок по делам ордена.

Всевидящий отец Арнульф говорит, что путь рыцаря ордена Святого Антония прям, как клинок правосудного меча и извилист, как блуждание беспокойного ума. Он говорит также, что рыцарь ордена — суть карающая длань Всемилосердного Господа. Путь рыцаря, в таком случае, есть и дорога, на которой я оказался в тот день. Невозможно не восславить Господа вдыхая свежий лесной воздух, пахнущий сосновой смолой и сырой после дождя землей. Лошадь медленно переставляет ноги, а я не понукаю ее, ведь спешить мне, в сущности, некуда. Святой Антоний учил, что жизнь — есть процесс. Результатом жизни является смерть, а потому следует сконцентрироваться на процессе и не спешить к результату. Так я и живу из года в год, путешествуя по бесконечно длинной дороге, протянувшейся по всем королевствам четырех континентов.

Мне хотелось бы рассказать больше об этом лесе, но к своему стыду я не знаю ни названий деревьев, что меня окружают, ни что за птицы поют в их ветвях. Казалось бы нет ничего проще, чем расспросить местных, когда я остановлюсь на ночлег в очередной деревушке или городке, но всякий раз оказывается, что хозяева заняты хлопотами, приготовлением ужина, а если и случается поговорить за столом, то им интереснее расспросить меня о далеких краях, чем научить меня отличать бук от лиственницы. Рыцарь Святого Антония должен смирением показывать пример окружающим, а потому я безропотно сношу расспросы и, хоть большая часть моей жизни, проходит под перестук копыт, скрип седла, пение птиц и песню ветра, сыгранную на листьях, я также мало знаю про растущих вокруг меня древних существ, как мало знает крестьянин о музыке: едва ли он сможет назвать все те духовые и ударные инструменты, что услаждают его слух во время больших праздников.

С другой стороны отец Арнульф сказал бы, что слова есть ложь. Как ни назови дерево, суть его от этого не поменяется. Так не все ли равно, буки это или лиственницы? Мне хочется думать, что эта красота должна называться дубовой рощей, но если окажется, что Господь в своем величии задумал это как тисы, то так тому и быть.

Когда много путешествуешь в одиночестве, подобные размышления являются единственной отрадой. Один охотник на чудовищ, хорошенько нагрузившись пивом, научил меня также разговаривать с лошадью. Не в том смысле, что он научил меня лошадиному языку, а просто обращаться к животному, как будто это разумный человек. Идея мне понравилась, но прижилась она мало: в конце концов животное не виновато, что ему достался такой всадник. Моя красавица Светозарная и так вынуждена возить меня со всеми моими вещами и доспехами, взамен получая только еду и крышу над головой. Если бы мне пришло в голову еще и заставлять ее слушать мои монологи, мне следовало бы как минимум жениться на ней, а рыцари ордена Святого Антония дают обет безбрачия. Так что я предпочитаю не бросать слов на ветер, хоть иногда и записываю их, чтобы развлечь себя чем-то во время привалов.

Нетрудно догадаться, что в таких условиях любая встреча с разумным существом на дороге превращается для меня в крайне приятное событие, если только меня не пытаются убить или обворовать. Но так как имущества у меня, за исключением лошади и оружия, практически нет, денег, почитай, не водится, то и воровать особо нечего. А убить рыцаря Святого Антония является на всех четырех континентах преступлением столь тяжелым, что отважиться на него могут лишь самые отчаянные из преступников.

Так что когда я услышал голоса где-то впереди в лесу, я был скорее заинтригован, чем обеспокоен, и лишь убедился, что материя надежно скрывает золоченую гарду моего меча: с одной стороны это явно свидетельствует о моей принадлежности к ордену, а с другой золото есть золото и ни к чему вводить души людские в напрасное искушение.

Дорога привела меня к небольшой поляне, на которой у костра, сидя на поваленных деревьях, удобно расположились трое весьма примечательных путников. Один из них, бритоголовый пухлый монах в побуревшей от дорожной пыли, некогда оранжевой монашеской рясе, пребывал в приподнятом состоянии духа, чему немало способствовал бочонок вина, стоявший рядом с ним. Он угощал двух спутников: один с виду был дровосеком или лесничим, второй же был одет как рыцарь, а золотые шпоры на сапогах лишь подтверждали эту догадку.

— А он ей и говорит, — задыхаясь от смеха, выталкивал из себя слова монах, — простите, госпожа, но в нашем ордене учат, что где побывал свиток Сутры Лотоса, там греху места не останется.

Рыцарь в ответ заржал, как лошадь, а лесоруб лишь скромно улыбнулся, что лишний раз подчеркивает, как мало сан отражает истинную природу человека. Заметив меня раскрасневшийся от вина рыцарь вскочил на ноги, стремительный как стрела, пущенная из арбалета, и смерил меня взглядом прищуренных глаз. Я же, стараясь всем своим видом показывать дружелюбие и безопасность, неторопливо слез с лошади и, ведя ее в поводу, приблизился к костру.

— Прошу прощения, что прерываю ваше веселье, — я сопроводил эти слова самой теплой из своих улыбок, — но путь вывел меня к вашему костру. Надеюсь, я не помешаю вашему разговору и также надеюсь, что ему не помешает куропатка, которую я подстрелил нынче утром и еще не успел зажарить.

— Глядите-ка! — воскликнул монах. — Вот человек, глубоко постигший слова Учителя, ибо сказано: кто выпивает много вина и не ест при том куропатки, тот ни слова не услышал из моей проповеди.

Восхищенный собственным остроумием, пьяный монах зашелся хохотом, а лесничий разделил его веселье и жестом пригласил меня к костру. Рыцарь, однако, не спешил снять с меня подозрение.

— Меня зовут сир Три Копья, — представился он, не сводя с меня недоброго взгляда. — Эти путники находятся под моей защитой и, если вы хотите присоединиться к нам, то потрудитесь представиться и не забудьте оставить перевязь с мечом на лошади. Клянусь честью, если вы не имеете дурных намерений, вам здесь ничего не угрожает. Оружие может потребоваться только вору и убийце.

— Меня зовут сир Бенегер, — с легким поклоном ответил я, — известный также как Убийца Бочонков Вина, и если вы не против такого соседства, то я буду рад присоединиться к вашему обществу.

Я сопроводил эти слова изящным поклоном, а вслед за тем снял перевязь и повесил ее на седло Светозарной.

— Вот человек воспитанный, — заулыбался монах, отчего его глаза превратились в две узкие щелки, — однако вам, сир, несказанно повезло, ведь если вы — Убийца Бочонков Вина, то я известен как Святой Опустошитель Бочек, вот перед вами сир То-полная-то-пустая-чарка, а также наш новый друг по прозвищу Гроза Куропаток.

С этими словами монах наполнил деревянную чашку вином из бочки и протянул мне. Следуя установленной традиции, я осушил ее одним махом, а затем занялся приготовлением птицы.

— Как вышло, сир Бенегер, — спросил чуть расслабившийся рыцарь, — что вы оказались в этой глуши?

— Тот же вопрос крутится и у меня на языке, — усмехнулся я, — не похожи вы на компанию странствующих вместе людей. Однако невежливо оставлять вопрос без ответа. Я еду в Буреград и мне сказали, будто это — кратчайшая дорога.

— И не соврали, клянусь девятью архангелами, — засмеялся монах. — Эта дорога сэкономит вам два, а то и три дня пути. Сам я уже не в первый раз иду ей, и хоть она пролегает по местам пустынным и безлюдным, но монаху-то не привыкать ночевать под открытым небом. Как, однако, приятно встретить в дороге честных людей.

Монах поднял чашу, предлагая последние слова в качестве тоста и я выпил вторую чарку, ощутив на губах и языке вкус необыкновенно свежего и гармоничного вина.

— Слова ваши исполнены мудрости, — поклонился я, — но как вышло, что вы странствуете с бочонком вина? Не слишком ли это тяжелая ноша?

— А что такое бочонок вина, — прищурился монах, — если не часть того сна, который мы называем жизнью? А во сне, вы знаете, можно быстро бежать не сдвигаясь с места, а можно нести на спине бочонок, замечая его вес не больше, чем вес сосновой иголки, застрявшей в воротнике.

— Как вы мудры, святой отец! — воскликнул лесничий. — Не раз уж доводилось мне пить вино, но впервые радуется не только тело, но и душа.

— Вот настоящая народная поэзия, — захохотал монах, вновь поднимая чарку.

Я выпил третью и отдался красоте мгновения, неизбежно наступающего, когда вина внутри уже достаточно, чтобы отступили привычные тревоги и заботы, но еще не настолько много, чтобы мир превратился в нечто среднее между туманными сумерками и пребыванием на дне океана.

Некоторое время я больше не участвовал в общем разговоре, целиком занятый приготовлением куропатки. Наконец куски птицы на веточках заняли положенное им место над углями и мысли мои вернулись к разговору, который вела веселая компания. Монах, как раз, разглагольствовал про архангела Долга и, пользуясь общей пьяностью и собственным хмелем как щитом, я вклинился в разговор самым бесцеремонным образом:

— Святой отец, — сказал я, — вы — человек столь же большого ума, сколь глубоких познаний, ответьте же мне на вопрос, который давно не дает мне покоя.

— Не стоит ожидать много от бедного старого монаха, — усмехнулся он в ответ.

— Всем известно, — продолжил я, — что архангел Долга открыл Закон Господа людям четырёх континентов, однако в священных текстах ни слова не сказано о том, почему он это сделал. Быть может, вы просвятите меня?

Над костром повисла тишина, нарушаемая лишь тихим шипением углей да легким шумом ветра. Рыцарь и лесничий замерли, словно обратились в слух, готовые воспринять истину, коей является ответ на один из самых загадочных вопросов веры.

Монах же, как будто разом протрезвевший, посмотрел на меня взглядом, исполненным сострадания.

— Архангел Долга, — проговорил он наконец и голос его опустился почти до шепота, — открыл людям Закон Господа, будучи не в силах наблюдать страдания людей, чья жизнь и без того была коротка, а в отсутствие Закона еще и оканчивалась вечной мукой.

Мне оставалось лишь склониться в глубоком поклоне перед этой мудростью и моему примеру последовали и рыцарь, и лесник.

— Поистине, — молвил я спустя долгое время, — не этот ли ответ я боялся, но хотел услышать?

Вслед за этим мы выпили еще по чарочке, восславляя мудрость монаха, а тут как раз и куропатка доготовилась. Я разделил ее поровну между нашей компанией и с удовольствием отметил, с каким аппетитом все трое набросились на сочное мясо.

— Что может быть лучше доброго вина, сочной куропатки на углях и приятной компании? — Выдохнул окончательно успокоившийся рыцарь. — Воистину, сам Господь собрал нас сегодня у этого костра.

— Вот слова благочестивого человека, — ответил я. — Я хотел бы выпить за это и для этого тоста хочу предложить вам особое угощение, что осталось висеть на моей лошади.

Я встал и, пошатнувшись от резкого движения, пошел к седельным сумкам моей Светозарной. Мои новые друзья принялись наперебой гадать, что же я утаил от них в начале знакомства. Монах настаивал на ржаной водке, рыцарь клялся, что речь может идти только о легендарном сладком вине “Слезы Господа”, а лесник утверждал, что не иначе я запасся знаменитым темным элем в деревне “Оленьи рога”, откуда я держал путь. Каково же было их удивление, когда скинув материю с ножен, я подошел к костру и свет догорающих углей вызвал отблеск на золотой гарде моего меча. Спутники замерли, а я воздел руку с ножнами к небу и сказал:

— Аз есмь закон. Проезжая “Оленьи рога” я встретил мать, безутешно рыдавшую над тем, что осталось от ее сына.

— Батюшки, да это же рыцарь Святого Антония. Склонитесь перед святым человеком, — захохотал монах, изобразив шутовской поклон.

— Она рассказала мне, — продолжил я, не обращая внимания на насмешки монаха, — что сын ее собирал хворост недалеко от заброшенной дороги в горах и встретил там странную компанию, угостившую его вином. Эту же историю рассказал мне он сам, — закончил я, обводя взглядом троих спутников.

Лесничий ойкнул, рыцарь неторопливо поднялся на ноги и положил руку на эфес, а монах не переставал улыбаться, как будто ничего смешнее в жизни он не слышал.

— Ну, — сказал он, — и что же он тебе поведал, рыцарь?

— Не так уж и много вы от него оставили, — промолвил я, опустив ножны и положив руку на рукоять, — одну лишь говорящую черепушку, из которой сделали кубок для вина. Он все жаловался, бедняга, что мать учила его никогда не пить с демонами, а он, дурак, не послушал.

Монах и двое его спутников расхохотались.

— Всякое преступление, — объявил я, — имеет свои последствия в этом мире и в Царстве Небесном. А потому, противные господу демоны, я сражу вас этим мечом и восстановлю справедливость.

Сказав это я обнажил клинок и блеск стали на секунду заставил демонов задуматься о смерти.

— Прежде, чем мы набросимся и убьем тебя, — сказал лжемонах, с которого уже сходила маска человеческого обличия, — ответь, как ты понял, что мы и в самом деле те демоны, которых ты ищешь?

— Вы все с удовольствием ели мясо куропатки, даже монах, которому полагалось бы поститься.

— Как же я оплошал, — заулыбался демон, — но сдается мне, мясо едят и многие люди. Неужто тебе хватило такой мелочи?

— Нет, но разве можно было так глупо ответить на мой вопрос?

— Дьявол! — ругнулся лжемонах. — А как же нужно отвечать? Скажи-ка, рыцарь Святого Антония, почему архангел Долга открыл Закон Господа людям четырех континентов?

— Сосновая шишка, — ответил я.

Между звуком моих слов и свистом меча, отрубившем демону голову, не пролезла бы даже волосинка.

Мгновение назад на поляне передо мной сидели трое людей, но сейчас Святой Антоний открыл мне их истинный облик: монах оказался краснолицым, похожим на клыкастую обезьяну, демоном. Голова его продолжала улыбаться даже отделенная от тела. Рыцарь превратился в рогатого черта, он выхватил меч и бросился на меня, утробно рыча. Лесничий же оказался мелким бесом, который зажег огонь между ладоней и принялся швыряться в меня, норовя поджечь одежду. Я отразил атаки черта и вогнал клинок в его горло. Завидев это бес попробовал убежать, но я обездвижил его молитвой. Одним ударом я разрубил его на две части и со свистом вернул клинок в ножны.

Тело обезглавленного демона некоторое время конвульсивно дергалось, а руки его будто искали что-то. Наконец его правой руке попалась сосновая шишка, рука схватила ее, поднесла прямо к носу отрубленной головы, а та улыбнулась и испустила дух. Я поднял эту шишку и сунул в сумку. Оставалось надеяться, что когда я покажу ее болтливой черепушке, та тоже достигнет просветления и оставит этот страдающий мир.

 

— На этом рыцарь замолк, — сказала суккуба, мечтательно прикрыв глаза.

— Да уж, ну и мастер плести этот твой красавчик, — ухмыльнулся дракон, и отпил из огромной глиняной кружки, куда он успел нацедить себе эля из бочки, слушая рассказ Назантэ.

— Я тоже так решила. Но погоди, это еще не все. Итак, он закончил свой рассказ. Я, конечно, повосхищалась вместе со всеми его смелостью и догадливостью, но особенно напирала на то, как он мужественно справился с непростой задачей, и что у него, должно быть, всюду возлюбленные, где бы он проезжал. Говоря это, я смотрела на него вот так, — Назанте показала как он смотрела, от чего в неё сразу влюбились и воспылали к ней необоримой страстью все демоны и бесы на сто лиг вокруг.

— Даже и меня пробрало, — смахнул слезу умиления дракон.

Назантэ скромно потупилась и слегка потянулась, расправив крылья и дав всей собравшейся в кабаке публике вдоволь полюбоваться её фигурой. Теперь её слушала уже вся пятая преисподняя, ведь в кабаке по понедельникам яблоку негде упасть.

Суккуба снова прикрылась крыльями и продолжила.

— Как я и ожидала, когда пришло время укладываться спать, хозяин проводил меня до комнаты и предложило мне тысячу золотых рё, если я разделю с ним ложе. И откуда только у старикашки этакое богатство? Следом пришел купец, посулив мне десять тысяч монет прямо сейчас и годовое содержание в пятьсот коку риса. Потом приходил и глиста: он-де знает, где у купца кошелек, так что к десяти тысячам может предложить ещё сотню честно украденных золотых монет. Словом, улов вышел богатый, вот они и кричали сегодня так громко, раз уж ты спросил, мой милый дракон.

— Их можно понять, с непривычки многие ведут себя несдержанно, — покивал дракон. — Но что стало с рыцарем?

— Если ты настаиваешь…

— Конечно-конечно, расскажи!

Со всех сторон понеслись одобрительные крики, демоны и черти стучали копытами по полу и кружками по столам. Назантэ убедилась, что все просят достаточно страстно и, растягивая удовольствие, достала из ниоткуда маленькое круглое зеркальце в костяной оправе и широко улыбнулась во всю свою сотню остреньких зубок.

— Что ж, расскажу, — сказала она, наконец.

Итак, все пришли ко мне сами, но только не мой красавец-рыцарь. Однако, я решила, что попытаться стоит: как-никак на дворе была новогодняя ночь, может себе позволить маленькое приключение совершенно пристойная дама, хоть раз в году? Так что я без стука вошла в комнату рыцаря, затворив за собой дверь.

Рыцарь, конечно, не спал. Голый по пояс и босой, этот святоша стоял на коленях и…

— Да говори, — поторопил дракон, — ну что ты?

— Молился, — еле слышно прошептала суккуба.

— Тьфу на него, грязный извращенец! — огласил дракон общий вердикт.

— Именно так я и подумала! И все же отступать было поздно. Так что я подождала, не обратит ли он на меня внимание, но он стоял на коленях спиной к двери, а дверь в этой паршивой гостинице отъезжала в сторону с таким тихим шорохом… Ну тогда я тихонько кашлянула. Рыцарь подскочил, схватился за свою сабельку с позолоченной рукоятью, но поняв, что это я, слегка покраснел. Я изобразила смущение и спросила, не против ли он, если я немного побуду с ним в его комнате. Он долго глядел на меня — любовался, конечно. А потом вдруг вздохнул тяжело и говорит: “Что ж, суккуба, ты сама выбрала свою участь, придя в мою комнату. Хоть ты выглядишь так прелестно, что всё моё существо требует сжалиться над тобой, но молитва укрепила мою решимость исполнить свой долг. Сейчас я избавлю тебя от страданий, и в следующей жизни, ты, быть может, родишься кем-то еще.”

Я опешила, но только на секунду. А подлый рыцарь уже вытащил свой клинок и направил прямо на меня. Этим он меня, конечно, только раззадорил. Я тут же скинула с себя кимоно и нательную рубашку, и встала на колени, приняв вид полнейшей покорности. А выглядела я тогда обворожительно: совсем небольшого роста, с маленькой, но очень красивой грудью, и крошечными розовыми сосочками, которые сразу встопорщились: от холода ли, возбуждения — решай сам. Рыцарь был готов ко всему, но уж точно не такому повороту. А на меня будто вдохновение нашло, так что я чуть-чуть подалась вперед и облизала кончик его изогнутой сабли, которая сразу задрожала от удовольствия.

— Ну ты даешь, Назантэ, — захохотал дракон. — А если бы он тебя прикончил?

— Он бы жалел об этом до скончания века, — пожала плечами демоница.

— И то верно. А дальше-то что?

— А то, что не позднее следующей недели ждите редкого гостя в этих краях, — улыбнулась суккуба. — Я уже заготовила для него золотой котел.

— А чего ты его сразу не прикончила, не сожрала после ласк, как ты сделала с остальными?

Назантэ замолчала, игриво вскинула брови, и посмотрела куда-то вдаль.

— Имеет же право суккуба на маленькое приключение в праздничную ночь, хоть раз в году. К тому же бедняге так понравилось, что он уж точно придет в назначенное место, как мы условились. А пока…

Налей-ка мне еще, милый дракон, ты так замечательно слушаешь!


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...