Дом из горя и стекла

 

Книга разбилась вдребезги. Тонкие стеклянные страницы брызнули в стороны мелкими жалящими осколками. Лапочка так и застыла над ними с вытянутыми руками, согнутыми пальцами, которые не удержали. Не шевельнула ими даже для того, чтобы стереть со щёк и дрожащих губ щипучие слёзы.

Толстые осколки обложки были такими же прозрачными, как и пол под ними, как стены, как всё. Но Лапочка знала, что обложка эта синяя – обязательно синяя с красивой картинкой парусного корабля. Лучше бы не знала, не помнила, потому что книжки больше нет. А ведь Лапочка просто взяла её со стеклянной полки и раскрыла очень осторожно… Почему она выпала? Как так?

Как?

Лапочка стояла неподвижно и смотрела, смотрела, а потом – рухнула на колени и принялась хватать осколки, раня пальцы и ладони. Сгребала вместе, пытаясь составить эту невозможную мозаику.

По полу, куда упала книга, змеилась глубокая трещина.

Книга была первой.

Лапочка оставила горку осколков и поднялась. Пол под ногами отозвался хрустом – так трещит ледяная корка на луже весенним утром. Надо же, как один и тот же звук может веселить так, что хочется скакать, пробуждая его снова и снова, или, как теперь, пугать до дрожи. Лапочка выскользнула из лакированных туфелек и осталась стоять на цыпочках. Холодно.

Дом тонко и жалобно звенел стеклом. Когда он успел стать таким хрупким? Старый диван, широкоплечий богатырь-шкаф и даже маленький детский стул Лапочки, который всё грозились выбросить. Стекло. Разве этот стол не выдерживал мамин хрусталь с салатами и блюдо пирогов с капустой, а ещё огромный графин с компотом? Сейчас казалось, что даже Лапочкина рука будет слишком тяжёлой.

Стекло, стекло, стекло повсюду. В прозрачной двери запутался мамин плач. Лапочка провела ладонью по скользкой поверхности, как по плечу, но тут же отдёрнула руку. Мама рыдала в голос, с надрывом, захлёбываясь вдохами. Так громко, так больно, что не только стекло, весь мир вокруг мог лопнуть, рассыпаться. Даже сама Лапочка. Она на всякий случай обняла себя руками.

Пока шла – маленькими шажками, только бы не слышать хруста стекла под ногами, – плач тёк за ней по стенам, то становясь тише, то добираясь до самого сердца. И тогда оно становилось таким тяжёлым, что невозможно нести.

И всё же Лапочка делала новый шаг, потому что одна больше не могла. Лучше пусть рыдания, пусть чужие люди с их ненужными словами и жалостливыми взглядами.

Ей почудилось движение справа. Повернулась – просто зеркало. Не зеркало… Было им, но сейчас – стекло в стеклянной раме, завешенное плотной – нет, не тканью, снова стеклом.

За прозрачными стенами ничего не разглядеть, ведь там всё такое же прозрачное. Поэтому Лапочка не могла знать, что окажется в следующей комнате. И испугалась.

Фигуры. Они стояли в разных позах – кто-то сгорбившись, кто-то, обняв за плечи соседнюю, другие переплелись так, что не понять, какая часть кому принадлежит. В одной из фигур Лапочка узнала маму и вскрикнула. Крик со звоном ударился о стеклянную спину, раскололся на отражения. Лапочка обеими ладонями зажала рот. Кричать – нельзя! И так одну из стеклянных фигур уже уродовала трещина. Тётушка. Она всегда казалась худой и маленькой, а теперь, с этой трещиной-змеёй, ползущей от живота к груди, стала совсем зыбкой. Лапочке показалось, что маленький осколок оторвался от фигуры и упал. Беззвучно.

Всё хрупкое!

Но кое-что в комнате всё же хрупким не было. Скрытый стеклянными спинами, у дальней стены лежал большой чёрный камень. Лапочка долго не решалась подойти к нему – он источал лютый холод и был страшнее любого стекла. Даже не так, это он виноват, что всё в доме обратилось стеклом. Если живое может стать камнем в любой момент, значит ничему нельзя верить, ни на что нельзя опираться. Хрупкое.

Лапочка почувствовала, как щеку обожгла слезинка. Казалось, даже от взгляда на камень становится нестерпимо больно. Так, что сердце вот-вот лопнет, как перезрелая слива.

Хотелось сбежать, но что-то лежало там, в маленькой ложбинке на груди чёрной глыбы. Что-то, что не было ни камнем, ни стеклом. И Лапочка отважилась сделать пять маленьких невесомых шагов, лавируя между неподвижно застывшими людьми.

Камень казался таким огромным и гордым, что невозможно было не смотреть, но Лапочка старательно отводила глаза, а то слёзы. Только украдкой поглядывала в ложбинку, где лежал…

Жёлудь. Крепенький, коричневый жёлудь с блестящими боками. Она схватила его, ожёгшись о холод камня, сжала в кулаке. Лапочка не сомневалась – знала, что жёлудь этот для неё и только для неё.

Вот только откуда он? Тот дубок, что рос во дворе, слишком маленький, даже Лапочке он только до плеча. Она ведь сама помогала его сажать… Помогала кому? Будто тень рядом с ней, или даже не тень, а пустота, как от вырезанной из бумаги фигуры. Но Лапочка хорошо помнила, как поливала дубок водой, ставила вокруг колышки, чтобы не затоптали.

Она не удержалась, метнулась к окну, проверить, вдруг он вырос разом во взрослый дуб, ведь взялся же откуда-то жёлудь!

Стеклянные шторы мешали смотреть, Лапочка взялась за край… А что если там тоже всё теперь из стекла? И трава, и земля, и дубок? Но лучше уж узнать сразу.

Потянула штору. Та никак не хотела двигаться, пришлось дёрнуть резче. Ледяной лавиной та рухнула вниз, заливая пол, жаля голые ноги.

Лапочка так и не выглянула за окно.

Нет, нет, нет! Так она всё разобьёт! Всё рассыпется, станет стеклянным крошевом, забывшим, чем оно было раньше.

Трогать – нельзя! Даже ходить… Лапочка попятилась прочь из комнаты, полной стеклянных фигур, разбить которые совсем нельзя. Смотрела, смотрела на трещину в теле тётушки – показалось, или она стала длиннее?

Как жить, если всё такое хрупкое? Это считай, что и нет ничего у тебя, если всё может перестать быть. В один момент – есть, и сразу ничто, пустота и холод. Стоит только коснуться, издать звук…

Лапочка, как могла медленно, опустилась на пол, легла на спину и подняла глаза к потолку. Вот так. Лежать, едва дыша, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось. Небо над прозрачной крышей было чёрное-чёрное, но не бесконечной чернотой, где живут вселенные, а как чёрный полог, за которым нет и не будет ничего.

Но Лапочке было всё равно. Лучше вот так, смотреть в ничто, не бояться, что сломается, рассыпется ещё что-нибудь. Сделает больно. Самое плохое в стекле – это то, что оно делает больно, когда бьётся.

Лопатки ныли, упираясь в твёрдый пол, холод опутывал внутренности, но это можно было потерпеть. И Лапочка терпела изо всех сил. Смотрела вверх сквозь мутную мокрую пелену, которую боялась согнать с глаз – ведь тогда пришлось бы поднять руку. Пошевелиться.

Она собиралась лежать так вечно. И сдержала бы обещание, если бы что-то не стукнуло по крыше. Сначала легонько, едва уловимо, Лапочка даже подумала, что ей показалось. Когда так долго слышишь лишь тишину, в ней могут зародиться ненастоящие звуки. Но потом глухой стук повторился увереннее – будто мелкий камешек ударил в стекло. А потом ещё и ещё, до надсадного треска.

– Надо спешить!

Тоненький голосок. Лапочка даже не поняла, откуда он взялся. А потом что-то зашевелилось в её сжатом кулаке, и она вспомнила. Жёлудь так нагрелся от руки, что стал совсем незаметный. А теперь он завозился внутри, словно цыплёнок, решивший выбраться из ставшего тесным яйца. Лапочка поднесла ладонь к лицу и раскрыла пальцы.

Желудёвый человечек вскочил на ноги. Пусть жёлудь и был всего один, Лапочка не удивилась, что у человечка было и тельце, и голова с шапочкой, и ножки на спичках из половинок желудей. Каждую осень дом наполнялся такими. Лапочка собирала в парке жёлуди, а потом они вместе с… Вместе с кем? Опять эта то ли тень, то ли пустота… А пытаться всмотреться – больно. Лапочка тряхнула головой, лучше не думать.

– Привет, – сказала она.

– Дождь начинается, не слышишь что ли? – замахал руками-спичками человечек. – Спешить надо!

Дождь? Разве может вода так бить в стекло, что того гляди расколет? Скорее уж камни. Если будет дождь из камней, то… Ай! Он же пробьёт крышу, расколет всё, всех. И маму!

Но что же делать? Лапочка не могла остановить дождь, он просто случится. Случится, и всё разобьётся, как она и боялась.

– Ну что ты лежишь?! – назойливо заторопил её желудёвый человечек. – Вставай!

– Нельзя вставать, – отозвалась Лапочка. – И ты не прыгай так, не кричи.

Она старалась говорить тихонько, спокойно, но сердце от страха, от этого жуткого каменного стука трепетало и замирало, как маленький мышонок, затаившийся от пролетающей совы.

Звяк, звяк, звяк. Звяк! Всё чаще и чаще. И раздирающий душу треск поддающегося стекла.

Один из камней пробил крышу навылет и грохнулся прямо у ног тётушки. Лапочка не сделала новый вдох, во все глаза смотрела, как и без того длинная трещина расползалась, вгрызалась глубже. А потом половина фигуры медленно соскользнула на пол.

Звон заполнил весь мир. Острый, горький. От такого не спасут ладони, даже если прижать их к ушам плотно-плотно. Неужели, неужели и она навсегда станет камнем?!

Осколки давно уже застыли, легли новым колким ковром, а стон разбитой фигуры всё звучал и звучал. Будто его заморозили на одной ноте, рвущей сердце.

Но он же и пробудил.

Как ни боялась Лапочка, но лежать и ждать больше было нельзя. Камни стучали по крыше всё громче. Как только не выбили остатки стекла? Ещё немного, и они ворвутся внутрь дома, перетрут всё в стеклянную пыль. И если не спасти вещи, то хотя бы маму и остальных? Лапочка перевернулась, встала на колени, потом на ноги. Желудёвый человечек радостно завозился.

– Вот, молодец! Скорей, скорей!

Лапочка метнулась в одну сторону, в другую – чем-то укрыть фигуры? Но ничего кроме стекла не было, не могло быть. Укрыть собой? Но её одной так мало, даже на маму не хватит.

А если спрятать? Унести… Но куда? В доме же был подвал! Да, тоже из стекла, но, может быть, камни не пробьют столько слоёв.

– Эй, ты куда? – окликнул Лапочку желудёвый человечек, успевший спрыгнуть на пол и бегущий теперь за ней по пятам. – Не туда!

Лапочка отмахнулась. Куда же ещё, если не туда? Фигуры, которые можно спасти – там. Нужно только… Лапочка обхватила мамину фигуру за пояс, попыталась приподнять – тяжело. Как же тяжело! Вышло только наклонить на себя. Тащить почти волоком? Но иначе никак, и помочь некому. Уж точно этот крошечный человечек из желудей не удержит.

Лапочка охнула, делая шаг, другой. Казалось, спина сейчас надломится, если ещё хоть мгновение придётся удерживать на себе стеклянную фигуру. Но и отпустить нельзя. Упадёт, расколется. Надо донести, спрятать хотя бы её. Неужели не получится уберечь даже эту малость, неужели всё обречено?

Как ответ, новый камень саданул Лапочку по руке. Она едва не выпустила маму, поддержала коленом. Перехватила. Руку жгло: камень содрал кожу до крови.

– Оставь, не надо! – голосок, такой же тоненький, как у её маленького дружка, но звучавший иначе.

Лапочка увидела, что ещё один желудёвый человечек тянет её за штанину. Да что они все к ней прицепились?! Зачем мешают? Она упрямо поволокла стеклянную маму дальше. Ушибленная рука казалась слабой-слабой, как тряпичная.

– Пожалуйста, пожалуйста, – ещё три новых голоска. – Оставь! Ты не спрячешь всё.

– Но и оставить нельзя! – прорыдала Лапочка. – Что мне ещё делать?!

– Идём с нами, – загомонили желудёвые человечки. – Верь, мы покажем.

Лапочка смотрела на стеклянное лицо мамы, застывшее горестной маской. Что если следующий камень попадёт не в руку, не в пол? Если каменный дождь ворвётся внутрь? Нужно спрятать, спасти…

Руки уже дрожали, она почти не чувствовала пальцев.

– Я правда такая слабая? Мне не спасти? Не унести даже одну?

– Нет же, нет! – наперебой стали выкрикивать человечки. – Ты не слабая. Но тебе не спрятать всё.

– Что же делать?

– Оставь и идём с нами!

Можно ли им верить? Вдруг они с этим дождём заодно, вдруг?.. Лапочка застыла, удерживая маму изо всех сил. Но сама же замотала головой – нет, только не они. Это друзья. Защитники, которых сделали с любовью.

Сделал кто?

Пальцы вот-вот разомкнутся сами собой, и не нужны будут даже дождь-камни.

Тогда осторожно и бережно Лапочка опустила статую на пол. Ей стало стыдно за вздох облегчения, который невольно слетел с губ. Но ведь иначе правда бы уронила и было бы хуже.

– Прости, мамочка, – шепнула она и повернулась к желудёвым человечкам.

Те заторопились, кинулись гурьбой через комнату, по коридору, к выходу из дома. Запрыгали у дверей, ожидая, пока Лапочка откроет.

– Что? Сбежать?! – возмутилась она. – Такая ваша помощь? Просто оставить всё погибать, а самой уйти?!

Желудёвые человечки замотали головами в коричневых шапочках:

– Спастись, спасти!

Лапочка замешкалась. Сзади снова стукнуло, зазвенело разбитым стеклом. Что там, кто теперь?

Слёзы сами побежали по щекам весенними ручьями, отчаянно всхлипывая, Лапочка рванула на себя дверь.

Двор.

Как она и думала – стеклянный. Трава, деревья, низкий дощатый забор, растерявший радугу цветов. Камнем разбило старенькие качели, и осколок верёвки сиротливо валялся под кустом.

Слёзы стали горячей, и не хотелось их вытирать. Может, они унесут хоть капельку боли с собой.

А потом Лапочка увидела…

Там, в дальней части двора, маленькая ограда из палок – настоящих палок! И земля – сырая и чёрная, кажется даже – коснись, и окажется тёплой, согретой майским солнцем. И из этой земли рос дубок. Тонкий тёмный ствол не выше Лапочкиного плеча, маленькие, но упрямые зелёные листья.

Шаг за шагом Лапочка пошла к нему. Такому живому и настоящему среди бесконечного стекла. Почему он?.. Круг чёрной земли будто стал теснее, а может, просто показалось.

– Спеши!

Лапочка опустила глаза на человечков и вопреки их совету остановилась.

– Почему он не стал стеклянным?

– Подумай, подумай! Вспомни! – на разные голоса ответили ей желудёвые человечки.

Одна из палочек ограды звякнула и покрылась коркой стекла.

Лапочка кинулась вперёд. Упала на колени у самой земляной кромки. Чёрная влажная земля и правда была тёплой! Мягкой!

Лапочка рыхлила её, и чьи-то большие руки направляли её кисти. Настоящие руки, а не безликая холодная пустота. Вместе с памятью она оглянулась и увидела лицо. По-доброму прищуренные глаза, впалые щёки, улыбку. Такую же тёплую, как солнце, что согрело землю, развернуло зелёные листочки, слепило глаза Лапочке.

– Лапочка-дочка.

И та тень или пустота, вырезанная из бумаги заполнилась.

– Папа…

С ним она сажала дубок и жёлуди собирала, чтобы принести ему, чтобы он сделал желудёвых человечков и потом на прогулках и перед сном рассказывал про них сказки.

И откуда-то ветер принёс листы книги – бумажные, вкусно пахнущие типографской краской.

Под коленями стало гладко и холодно. Лапочка глянула вниз – стекло ползло по земле, отвоёвывая сантиметр за сантиметром, ползло к дубочку.

– Нет! – Лапочка ударила кулаками по стеклянной кромке. – Не отдам, не отдам!

Стекло зло кольнуло руки в ответ. Но Лапочка не отступилась. Стукнула ещё и ещё, попыталась отодрать стеклянную корку с земли. Та не поддавалась, кусала пальцы. Как же больно! И совсем ничего не происходит. Стекло стало толще, отхватило еще кусок земли. Неужели ничего не сделать? Оно отвоюет всё, заберёт тепло и цвета… Папочка, как же мне быть?!

Лапочке показалось, что кто-то обнял её крепко-крепко, отгораживая от всего. И силы поднялись изнутри, будто спали и вдруг проснулись.

Папочка! Сколько всего – он! Посаженный им дуб вырастет и будут новые жёлуди, кто-то соберёт их, чтобы сделать весёлых человечков. И кто-то придумает новые истории, она сама и придумает!

Стекло дрогнуло. Вот так, уходи! Лапочка почувствовала, как вместо холодного и гладкого под ладонью проступило тёплое и рыхлое – земля! Она закрыла глаза и стала думать изо всех сил.

Ещё есть книжки! И недоделанный деревянный корабль на холодильнике, и мамина красивая резная шкатулка, и коллекция старых значков, и…

Земля стала почти горячей. Стекло шарахнулось прочь побитой крысой, мрачной тишиной, сгинувшей от искренней песни. Из-под него поднялась сверкающая росой трава, деревья стряхнули хрустальную крошку.

И дом! Стены перестали быть прозрачными, порыжели кирпичом. Таким твёрдым и надёжным!

А потом на крыльцо вышла мама, а за ней остальные. Лапочка смотрела в их сонные лица. Все были здесь, даже тётушка – ещё более истончившаяся, маленькая. Скоро она тоже уйдёт и будет горе, но теперь Лапочка знала: от неё тоже что-то останется. Останется память, добрые дела, останутся любовно посаженные цветы.

Лапочка улыбнулась, а потом подумала, если все ожили, то может теперь?..

Она вбежала в дом, громко топая ступнями по рыжим доскам. Любимая книжка в синей обложке с кораблём просто упала страницами вниз, но целая!

Окрылённая, Лапочка пробежала по коридору, влетела в комнату.

Камень.

Чёрная гордая глыба так и лежала там. Только теперь Лапочка различала черты лица, изгиб сложенных на груди рук…

На миг стены дёрнулись стеклянным блеском. Но Лапочка мотнула головой.

Как же много папа оставил ей! Пусть его больше нет, но он никогда не исчезнет насовсем! Никто никогда не исчезнет. Мы сплетаем себя с миром, с жизнью, с другими людьми.

Никто не исчезнет, пока возносятся к небу деревья, пока обнимают любящие руки, пока остаются строки в книгах.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 9. Оценка: 4,22 из 5)
Загрузка...