Холодало. Лес погрузился в сумерки: отовсюду к дороге тянулись кривые тени, сплетаясь в хоровод. В воздухе уже успел раздастся не то стон, не то всхлип могучей птицы Яру — предвестника жатвы. Капитан Гонру нахмурился, прижав ладонь к горячей шее коня. Он чувствовал, какое напряжение сковало бугристые мышцы, вынуждая Ретивого не срываться вскачь, повинуясь животному инстинкту. Яру звала его, надрывно: ее голос разлетался по округе. Страх пробрался и в грудь человека. Изо рта Гонру вырвалось облако густого пара.

— Слишком холодно здесь, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Вперед!

Ретивый яростно всхрапнул от сильного удара в бок и бросился галопом дальше и дальше от глухих, страшных мест. Лес проносился мимо смазанной тенью вместе с шорохами и звуками, наполняющими его.

— Вперед, вперед! — гнал Гонру.

Не останавливаться, не слушать птичий голос.

Наездник и конь преодолели низины, вырвались наверх, к открытым степям, где лес превращался в вязь колючих кустарников — и только тогда успокоились. На долгие мили не слышно было ничего, кроме их тяжелого дыхания. Потянув поводья, Гонру спешился, перемахнув через узкую спину, гладкую и черную, как у горной ласки. В небе застыли тяжелые облака, облекая яркий свет в молочный туман. Он клубился у сапог, скрывая пожухлые травы, за которыми в этот час успел выйти Старейшина. Гонру почуял его издалека — по запаху сандалового масла, каким обрызгивали тряпье прежде, чем оно станет факелом. Одинокий огонек летел на уровне живота, а за ним тянулась, переступая, сгорбленная фигура. Ветер донес до чуткого слуха бормотание:

— Семицветки, желтопухи, гряда-трава...

Незаметно ощупав ножны, капитан успокоился: если чужие шаги станут слишком быстрыми, он успеет оборвать их прежде, чем сам увязнет в стебельках.

— Рьявенки, пустоцветы...

Старейшина пробирался неторопливо, распутывая длинными пальцами клубочки трав. Несколько из них он любовно оглаживал и убирал за пояс. Но близилось время жатвы, и крик Яру снова вспомнился Гонру.

— Покажи селение, — его рука крепко схватила костлявое плечо, — отведи меня к нему.

***

Их выволокли из изб посреди ночи: всех до единого. Женщины испуганно жались друг к другу, стремясь укрыть от чужого взора маленьких детей. Гонру выхаживал меж рядами, пока его коня поили неподалеку. Здесь и сейчас он был наместником своего Императора, послом воли.

— Близится Жатва, — голос летел над ними, как прежде звучал клич Яру: громко и с надрывом. — Выдайте человека.

Они задрожали, испугавшись его. Зашептались, переглядываясь: кто, кого отдать? Гонру ждал, крепко сжимая в пальцах рукоять выступающего меча.

— До восхода — вот ваше время, — выразил он свою волю.

И развернулся, чтобы уйти прочь: к переступающему копытами коню. Похлопал его по шее, расседлал, зачерпнул ковшом прохладную воду. Капли заскользили по волосам и лицу, смывая пыль дорог. Люди смотрели — Гонру знал, но не тревожился. Никто, никто не посмеет убить его.

Длинная ночь продолжала властвовать над землями.

***

Решение принято. Только первые лучи засияли в небе, Гонру был уже на ногах. Он быстрым шагом прошелся вдоль каждого дома, распахивая двери, чтобы найти следы будущего Дара. Но встреченные им люди испуганно вжимались в углы и тянули руки: дальше, ступай дальше, жестокий палач. И так, пока не осталась единственная изба — Старейшины, возвышающаяся среди прочих.

— Тебя, — ухмыльнулся Гонру, выволакивая сгорбленного старца, — они сделали выбор.

Он пробовал закрыться руками, но пальцы скользили по заплаканному лицу, раскрывая два огромных, подернутых дымкой глаза. Старейшина хотел умолять Господина, да голос совсем подвел его, с каждым разом превращаясь во все более жалкий всхлип. Гонру тащил его по земле, как котенка, и одним движением взвалил на коня.

— Вперед!

Ретивый задрожал и по-звериному рыкнул, унося наездника и жертву прочь от разоренных земель. Гонру перехватил спадающее тело и удовлетворенно улыбнулся сам себе: теперь птица Яру умолкнет в лесах.

Дорога снова вела их, но теперь, змеясь и норовя выскользнуть из-под копыт — к священному месту, спрятанному в глубоких тенях папоротников и дубов. Лишь он один знал, как добраться туда, в обход властвования Яру, так, чтобы ее голос не смог выпить душу. Капитан Гонру дернул поводья, и Ретивый свернул к едва виднеющейся тропке.

— Г-господин, — кто только не умолял его прежде!

Были купцы, женщины, дети, ремесленники — все до единого падали от страха и жались к ногам. Они предлагали золото, дома, лучших скакунов в округе, только бы Яру ночью не явилась к ним. Но Гонру до последнего был верен своему Императору, а тот уже многие тысячелетия не желал сдаваться на милость своей птице.

— Господин! — плакал и трясся, теряя остатки травинок из кушака.

Старейшину не нужно держать, он сам, разрываемый жаждой жизни и повиновением, полз вровень к недрогнувшей спине. Гонру знал, чуял сбившееся дыхание на икрах. И продолжал не слышать мольбы.

Они преодолели заросли мягкого, не стареющего папоротника, свет от солнца вскоре превратился в тонкий луч, разрезанный кронами тяжелых вечных дубов. И прохлада — не промозглый холод — касалась тел.

— Ты отжил свое, — сказал властный Гонру. — Прежде здесь шел ребенок: кому умирать было легче?

Старейшина заплакал и затрясся, качая дряхлой головой:

— Пусти меня, прошу, пусти...

Но кто бы послушал? Гонру оттолкнул особенно высокие листья папоротника с дороги: все, что было когда-то в нем от человека, давно сгинуло на службе.

— Ты знаешь закон: в осеннюю ночь птица Яру должна совершить Жатву.

— Молю! — пальцы обхватили кисть и потянули к себе.

Гонру обернулся, равнодушно следя за тлеющей надеждой в лице.

— Или ты предлагаешь Императору явиться сюда? — холодно спросил он. — Как мы будем жить без него?

Скрюченное тело била сильная дрожь: так страдать могло только существо, знающее, каким близким был его конец. Капитан наклонился к уху и прошептал:

— Яру прилетит сюда и напьется. И целый год никто из твоей деревни не ступит в эти земли — достойная плата, не так ли?

Старейшина сдался. Он отпустил чужую руку, скрюченные пальцы неловко заскребли воздух.

— Господин, — вырвался шепот, — однажды ей будет мало нас. Тогда она прилетит за Вами.

Но Гонру не слушал. Он продолжил свой путь, уводя жертву вглубь леса, к поляне, где из камня уже был выложен круг. Несколько черных, как смоль, перьев касались его краев. Старейшина дополз чуть позже, силы совсем покинули его, и Гонру пришлось вволочь дряхлое тело в центр. Последние стебельки рьявенки выпали и остались лежать на земле.

Капитан бросил взгляд на место и тут же развернулся, чтобы покинуть его еще на год. Близился вечер, папоротники тряслись от знакомого шороха. Гонру уже не видел, каким потоком хлынули из белесых, почти ослепших глаз слезы. Старейшина хотел смотреть на небо — до самого конца, но видел только перепутавшиеся меж собой ветки и листья дубов. Ни клочка облаков.

Яру была близка. Ее плач и клекот охватил воздух, когда Гонру коснулся рукой поджидающего коня.

Черное тело склонилось над жертвенным кругом, клюв раскрылся, являя громадную бездну, куда уносилась душа расхристанного человека. Крик взвился в воздух, отчаянный и сильный — не тот, но живой, таким можно насытиться. Яру затряслась, проглатывая слезы и воспоминания, грудь заклокотала в бессильной ярости и разродилась стоном. От него согнулись деревья, выгорели папоротники, и земля под ними стала совсем мертвой.

Наконец, она сложила крылья. Холод камней продрался сквозь горячие пальцы на лапах, обжигая их, запечатывая на будущий год. Яру подняла голову и заплакала, пораженная проглоченной жизнью, взывая к тому, за кем на самом деле явилась осенней ночью жатвы.

Император отошел от окна. Птичий голос коснулся его, но случайно, почти невесомо — здесь, в крепости, он был недосягаем. Согнув несколько раз онемевшую руку, Император разглядел на ней невыцветающую печать Ньямху — горя, имя, что он дал своей любимице, когда она еще покоилась на плече и смотрела черными глазами на сжирающие города и страны войны. Но теперь, когда мир склонился перед ним — это была Яру — возмездие, свободный дух, закованный в лесах и дорогах. Жаждущий его души. Верный Гонру никогда не даст этому свершится, до тех пор, пока голод возможно утолить случайными жертвами. А после — после, до того, как Яру сможет добраться до Императора, ей придется проглотить преступника не меньшего, чем он.

Гонру вздрогнул сильнее, когда птичий стон вознесся над ним — и вспомнил, почему-то, слова Старейшины. Страх, неведомый прежде, засел за грудиной, там где ровным стуком билось сердце.

Жатва снова свершилась.