Эмма Роса

Зима

Ночь окружает меня. Спокойствие и тишина. За ближайшими соснами лес расплывается пятном, как и мое сознание. Моё сознание – пустота, холод и черно-белый туман. Оно существует отдельно от тела – неповоротливого, с замерзшими, закостенелыми ногами и руками. Я двигаю их силой мысли, как если бы был роботом. «Робот» - медленно переваливаю всплывшее в тумане слово. Мне бы хотелось быть роботом, это бы всё объясняло. Но Мэхка говорит, что это не так.

«Роботы не испытывают голода» - говорит он, и мне нечем возразить. Голод – мой тюремщик, безжалостный палач. Паразит моего сознания. Подчиняет себе это неуклюжее тело, мысли, гонит меня в ночь, рождает зверя. Чем он крепче, тем туманней мое сознание, тем четче я слышу, нет не слышу – туман всегда шумит в голове – тем сильней чувствую вибрацию живых сердец. Сердец, что толкают кровь по венам. Тысячи живых сердец на тысячи километры, покрытые снегом. Пульсируют, гонят по венам то, что жаждет голод.

Эта ночь такая же как все. Двигаю своё тело на биение сердца – не могу определить расстояние – мгла окружает меня, шум в голове выдаёт только ритмичное «тук-тук.. тук-тук». Достаю нож. Стук живого сердца проникает в меня, и, кажется - заменяет моё, мёртвое. Я не вижу и не слышу свою жертву, но чувствую, как ее сердце гонит по венам кровь. Тело принимает стойку. Голод управляет движением. Я – это голод, я - это жертва. Мы едины. Метаю нож в его пульс. Врывается запах ни с чем ни сравнимый, сводящий с ума. Туман рассеивается. Бегу в густой подлесок, где еще стучит сердце. Впиваюсь зубами в рану, высасываю, захлёбываясь, горячую сладкую патоку, глотаю – на! На! Паразит рычит от упоения, чавкает, насыщается. Рву зубами шкуру, упругое мясо, пока не остыло. Кровь – дурман, наркотик. Но голод не брезгует и кишками. Останавливаюсь только тогда, когда, насытившись, он отваливается и сонно зевает.

Черно-белая муть проясняется, шум в голове засыпает вместе с паразитом. Мир вокруг принимает очертания. От зайца остались одни лапы. Шкура изодрана и никуда не годится. Мэхка просил шкуру.

Прислушиваюсь. Но вместо стука сердец чувствую механическую вибрацию. Тихий гул, нарушающий тишину спящей природы. Чуждый умиротворению и холоду, царящему на тысячи километров вокруг. Дроны.

Их всегда тянет в одно место – мёртвый рабочий поселок, укрытый нетающим настом.

Черпаю горсть снега, вытираю бороду от крови и двигаюсь на звук. Лыжи скользят по свежему пухляку легко. Добираюсь до края утёса, останавливаюсь на каменной глыбе, выпирающей мысом из скалы. Голая твердь надежней снега, можно встать на самый край. Отсюда долина, окруженная горами, как на ладони. Не вижу чётко, но знаю каждое дерево, каждую улицу, каждую крыша скрытую под снегом разрушенных зданий, каждую торчащую антенну, покрытую толстым слоем инея.

Две маленькие тёмные точки выныривают из-за скалы. Плывут, обгоняя друг друга, по северному склону над торчащими перекошенными кладбищенскими крестами, чёрными огрызками сгоревших вековых сосен, верхушками столбов с обрывками проводов. Посреди поселка захлебываются, кашляют и ухают в снежную толщу, как и многие их собратья.

Расскажу Мэхке. Покачает головой и скажет, как всегда: «Зря шлют».

 

Оставляю тушку зайца в сенях, тихо прохожу в дом, чтобы снов старика не спугнуть. Ночь похозяйничала в избе, выстудив тепло. Наполняю потухший очаг поленьями. Потрескивают, дымят. Мне всё равно, а Мэхка – живой, хоть и старый. Ему надо. Скидываю шкуру, развешиваю на стуле поближе к огню.

Мэхка во сне ворочается, бормочет. Звякает амулетами и колокольцами. Не к добру такой сон. Сижу тихо, не мешаю. Черчу тупым карандашом схемы. Не помню их смысл, не знаю, к чему они, для чего, где начало, и будет ли конец – память молчит. Но не могу не чертить. Схемы и Мэхка – единственное важное, что есть у меня, кроме голода. Моё. Мэхка говорит, что когда-нибудь я пойму, главное – чертить, не прекращать. Если он говорит, значит так и будет. Значит надо чертить. И я черчу.

Бубенцы на одежде Мэхки звенят громче. Старик откидывает шкуру, под которой спал, возит ногами по дощатому выскобленному до белизны полу. Втыкается в мохнатые чуни и шаркает к очагу. Огонь, едва разгоревшись, пыхает приветливо и тянется языками к старому Мэхке. Нет его рядом – мёртвый мир, приходит Мэхка – всё вокруг оживает, даже я немного.

- Собирайся, Егоша, – сиплым со сна голосом ворчит он. - Портал открывается.

- Дроны, - слово вырывается хрипом из мертвой глотки, но я произношу его.

- Да. Скорей всего. С Большой земли кого-то прислали. Никак не поймут.

Поверх толстовки надеваю влажную ещё, безрукавную хвостатую шкуру. Навешиваю бобины веревок на себя, запасные лыжи.

Мэхка берёт не дотлевший с вечера пучок можжевельника, бубен, надевает на голову особенную шапку – с перьями и бусами из мелких косточек, зубов и когтей.

- Иди, Егоша. Посмотрим, что там.

Берёт дарбуку, ударяет. Моё мертвое нутро замирает от предвкушения.

Мэхка!

И несётся ритм, отдаваясь во мне вибрацией. Выхожу в ледяную тьму, а внутри:

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Миную калитку, занесённую сугробами, и Мэхка воспламеняется во мне жгуче. Течёт по венам. Занимает меня собой, оживляет мёртвое сердце. Впрыскивает жизнь.

И преображается мир.

Мороз впивается в лицо ледяными пальцами. Кожа жаркая.

Вкус хвои шепелявых сосен на губах. Я чувствую.

Запах дыма от очага, запах дома. Провожает. Привораживает.

У очага Мэхка сидит, бьёт в дарбуку:

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Рассвет уж близко, звёзды подтаивают.

Я скольжу по снегу горячим вихрем. Стремительным.

Снежную тропу отчётливо вижу в темноте.

Слышу, как бьётся жизнь в тайге.

Рыжая гонит зайца, будто по необходимости –

Тревожится, воздух носом дёргает.

Волки лося следят – да уйдёт сохатый –

Лес наполнен угрозой.

Медведь ворочается под трёхметровым настом, нейдёт сон.

Совы мышей наловили. Впрок запасаются.

Рыбы шевелятся под толщей льда – до весны далеко ещё. Рано.

Портал так волнует?

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Тэ-ка-катэка-Дун-ка-ка

Мы с Мэхкой едины. Мы видим, слышим и чуем одно. Он живёт во мне. Я живу им. Моё тело принадлежит ему. И пока он позволяет прожить так хоть одно мгновение, я буду вечно его рабом. Почувствовать себя живым – ради этого я готов держать голод столько, сколько хочет Мэхка, готов делать всё, что велит. Он Бог мой.

Вот и окраина леса. Небольшая прогалина и крутой спуск с холма. Передо мной вереница взгорий, покрытых заснеженной тайгой. И горы. На тысячи километров. Слева - северный хвост мёртвого посёлка, уползающего за наш холм.

Портал – вон он – пара-тройка километров в низине. На входе в штольню, где когда-то добывался уголь, подсвечивает изнутри синим.

Привязал к толстому сосённому стволу веревку и гикнул вниз по насту. Йох-хо-о! Вдыхаю запах снега, коры, мокрой шкуры. Внимаю первым лучам холодного солнца. Мэхка тоже рад.

- Верёвка, - шепчет он во мне.

Залихватски торможу прямо у конца верёвки, змеёй вьющейся по склону. Привязываю к ней другую – теперь хватит до подножья.

- Не лихач, – предостерегает Мэхка. – Вдруг пенёк – расшибёшься. Не соберу ведь.

- Да, Мэхка, - послушно мыслю в ответ.

Старик не будет зря говорить.

Неспеша спускаюсь и останавливаюсь метрах в тридцати от портала. Он открывался дважды. Оба раза мы смотрели издали. Люди добирались до посёлка, объезжали его вдоль, поперёк, бросали технику, вышедшею из строя, и уходили. Два дня. «Этого мало, чтобы услышать, что говорит земля» - пояснял Мэхка. Может, поэтому решает в этот раз не отсиживаться?

Я жду.

- За бортом минус сорок восемь, - доносится эхом из штольни звонкий металлический голос.

- Адова погодка, - шелестит в ответ второй, шершавый, уставший.

- Ожидаемо, Тарас Сергеич. Сейчас конец марта. До весны, в понимании этих мест, еще два месяца.

- А весной тут сколько? Минус двадцать?

- Летом до плюс десяти.

- Курорт, чё.

- По данным, что успевают дроны передавать, прежде чем замолкают, флора и фауна за последние двадцать лет интенсивно оздоровилась после катастрофы. Не смотря на короткое лето.

- Нас-то сюда ради какой халеры закинули?

- А вы техзадание к контракту не читали?

- Не успел. С Карабаха сразу сюда. Даже поспать не дали.

- Мы ненадолго. Зафиксируем координаты, откуда передались последние данные дронов, осмотрим местность. Если повезёт – найдем их. И домой. И отдохнёте.

В проёме штольни появляется невысокая плечистая фигура, затянутая в серебристый комбинезон. Сквозь прозрачную лицевую часть вижу низкий лоб, широкие скулы с узкими маленькими глазами, недельную черную щетину, крупные презрительно поджатые губы, глубокие носогубные складки. Хищник. Сразу выцепляет меня глазами и настороженно цедит:

- А что в инструкциях по поводу местного населения сказано?

- Местного населения здесь давно нет, - радостно рапортует из глубины штольни звонкий голос. - Больше шестидесяти лет. С тех пор, как прошла эвакуация.

- А глаза мои видят иное.

Из глубины пещеры выходит вторая фигура, выше и стройней, в таком же костюме. Останавливается рядом с первой – молодое безусое лицо, открытое, чистое. Машет рукой мне, приветствуя.

- Здравствуйте!

- Антох, ты чё творишь?! – хватает его за руку хищник.

- Да ну, Тарас Серегеич! Это ж хорошо, что здесь люди появились! Значит, территория пригодна для проживания. Мы под защитой комбинезонов, не думаю, что этот человек причинит вред. А вот помочь – очень даже.

Легким шагом двигается ко мне.

Мэхка во мне встряхивается, волнуется - так близко человека мы давно не видели. Внимает сквозь мои глаза каждое движение, всматривается в черты лица.

- Здравствуйте, - повторяет Антоха. – Меня зовут Антон Дмитриевич, - он ждёт ответа, и, не дождавшись, радостно продолжает: - Вы здесь живёте? Давно? Покажете, где рабочий посёлок?

Я киваю, поворачиваюсь и медленно иду к своему холму. Можно и обойти его, так до посёлка даже быстрей. Но это не входит в планы Мэхки.

- Подождите, пожалуйста, - говорит Антоха, бегом возвращаясь к Порталу, - нам нужно вещи взять... Тарас Сергеич, двигаем за этим человеком. Он проводит.

Катэ-ка-Дун-Дун-Дун

Сменяется ритм дабруки. Мэхка поёт. Низко, горлом.

Катэ-ка-Дун-Дун-Дун

Я понимаю, что он задумал.

Катэ-ка-Дун-Дун-Дун

Оборачиваюсь. Двое, натянув на плечи серебристые рюкзаки, догоняют меня на снегокатах. Небо заволакивает серыми тяжелыми тучами. Наверху поднимается ветер, не ощутимый здесь. Мелкая крупа редко сыпет, пока дружелюбно. Пока.

Катэ-ка-Дун-Дун-Дун

Мягкая погода заканчивается у подножия холма. Наблюдаю, как они решают, что делать со снегокатами: тащить в гору тяжело, да и ветер расходится, предвещая снежную бурю. Привязывают их к дереву – додумались.

Кидаю веревку им, и иду первым. За мной – хищник, Антоха замыкает.

Сам бы поднялся быстро. Но эти двое не от сего мира – приходится связать их между собой верёвкой, прицепить к себе и тянуть. Мэхка усердствует – ветер такой, что и меня сдувает. Веселится. Но эти, когда поднимаемся на вершину, – бледные, напряженные, ползком. Падают в снег и лежат, тяжело дышат.

Пурга тем временем гуляет – тропинка припорошена. Свои лыжи отдаю Антохе, хищнику – запасные. По тропе я и в чунях нормально.

Хищник идёт ровно – чувствуется в нём навык к переходам, сила, выносливость. Антоха падает всё время. Но упорно подымается, переставляет лыжи. Характер!

Мэхка кидает горстями колючий снег в лицо. Но чувствую его только я. Прозрачные шлемы не потеют от дыхания, не покрываются инеем, не залепляются снегом. Мэхке бы такую экипировку. А мне чувствовать снег только в радость – когда ещё вот так случится? Идём медленно и долго. Веду в обход, по дальней тропе, по открытому месту, где метель разошлась вовсю. Там, где до обрыва, с которого вчера дронов наблюдал, полсотня метров – всё равно ни зги не видать – такой стеной валит снегопад. До дома добираемся уже в темноте.

- Это посёлок? – с трудом сдерживая радость, спрашивает Антоха.

Я киваю, махаю рукой, приглашая за собой.

 

Мэхка сидит у очага. Огонь полыхает, хорошо освещая избу, отсвечивает на его лысине. Звуки дарбуки стихают, как только ступаем на порог. Мэхка всё ещё смотрит моими глазами, но тепло его жизни оставляет меня.

- Здравствуйте, - устало и вежливо говорит Антоха, наклоняя голову при входе в низкую дверь. Я возвращаюсь в сени, беру замёрзшую тушку зайца, заношу в избу. Сажусь у стола на табурет и принимаюсь за разделку.

- Меня зовут Антон Дмитриевич. А это - Тарас Сергеич, - обращается Антоха к Мэхке. – А к вам как можно обращаться?

- Зови меня Мэхка.

- А по отчеству?..

- Присаживайтесь ближе к огню.

- Спасибо. Вы вдвоём здесь живёте? Ваш ээ... родственник... Не назвал своего имени, к сожалению.

- Егоша. Его зовут Егоша.

Хищник фыркает. Есть в нём такое, что вызывает во мне холодную ярость.

Антоха скидывает рюкзак, оставляет его у входа, проводит рукой по светящейся горловине комбинезона. Стекло шлема обмякает и сползает на затылок, превратившись в прозрачный полиэтиленовый капюшон. Вдохнув глубоко, он с облегчением оглядывается.

- Здесь тепло, Тарас Сергеевич, - он берёт низкий табурет и садится, протягивает к огню руки. – Надо же. Живой огонь прямо в доме.

Хищник с подозрением обшаривает избу глазами. Ухмыляясь, он исследует меня, потом, наконец, снимает рюкзак, скидывает шлем и садится рядом с Антохой так, чтобы все, в том числе и я, находились в его поле зрения. И только тогда смотрит на Мэхку. Присматривается и присвистывает:

- Дед, слепой что ли?

Антоха испуганно вскидывает глаза от огня, вглядываясь в лицо Мэхки.

- Мои глаза давно не видят, - миролюбиво отвечает он.

- Совсем? Но... Как-же вы здесь живёте? – растерянно спрашивает Антоха.

- Хорошо живём. Егоша помогает.

- Егоша... - презрительно повторяет хищник. – Что за имя?

- Погодите, Тарас Сергеич... - Антоха оглядывается. – Здесь есть электричество?

Мэхка усмехается.

- Нет?.. А рабочий посёлок? «Таёжный». Мы же правильно попали?

Мэхка кивает:

- Посёлок давно эвакуирован. Вы же знаете.

- Да, но... Когда я увидел.. м-м-м Егошу... Я подумал... С ума сойти! Так вы вдвоём здесь? Других людей нет?

Мэхка улыбается кончиками губ.

Я с хрустом снимаю чулок шкуры с заячьей тушки.

- Это заяц такой? – спрашивает хищник и хмурится. – А какие ещё звери тут водятся?

Мэхка пожимает плечами.

- Как в любой тайге – волки, рыси, медведи.

- Какие же тут медведи, если такие зайцы?

- Примерно такие, - кивает Мэхка в сторону топчана, на котором лежит медвежья шкура. Хищник подходит, берёт шкуру за лапу и присвистывает.

- Э.. Тарас Сергеич, а что не так?

- Ты зайца когда-нибудь видел? – парень качает головой. – Они раза в два меньше этого. Ну а медведи...

- Этот край мой научный руководитель называет аномальным. Вот и подтверждение. Пётр Львович Щетинкин, не слышали?

Хищник хрюкает. Антоха смущается и краснеет.

- Щетинкин? До нас новости долго доходят, - ласково отвечает Мэхка.

- А что это у вас, э-э-э... колокольчики? То есть, для чего? И вот это... Я картинки видел. Это амулеты, да?

- Да. Это чтобы лучше слышать и видеть...

- Красная шапочка, - произносит хищник и взрывается сиплым квохтаньем.

– Чем живёт Большая земля? – меняет тему Мэхка, когда смех хищника замолкает.

- Не знаю, какие последние новости вы слышали, - с готовностью отвечает Антоха, - но Москва – единственный выживший тераполис – в состоянии войны сейчас. Он хорошо защищён. Новейшие разработки позволили построить надёжный барьер почти по всей линии фронта. Катастрофически не хватает ресурсов.

Хищник кашлянул. Антоха глядит на него и спохватывается.

- То есть, я имею в виду рабочих рук. То есть умов. В-основном, всё мужское население на границе сейчас. Воюет.

- Война, значит. А с кем?

Антоха растерянно смотрит на Мэхку. Затем, взглядом просит разрешения у хищника. Тот кивает.

- Разве вы не знаете? Вирус. Вскоре после катастрофы, когда горящие торфянники практически уничтожила города и поселения по северной территории Сибири, как и ваш... посёлок «Таёжный»... по стране распространился вирус. Одновременно возникли девять очагов в самых крупных городах. Девяносто процентов населения в них погибли за три дня. За неделю - в малых городах. Но самое страшное началось потом. Через несколько дней ожили умершие люди...

- Это не люди, - перебил хищник. - Твари. Упыри. Зомби. Которым только жрать мозги и кишки живых людей. Кровь пить, - глаза его сверкают ненавистью.

«Жрать мозги и кишки. Кровь пить» - это он про меня? Я смотрю на Мэхку. Он сидит, глядя перед собой и немного качается, как всегда, когда «колдует». Он знает о том, что рассказывает Антоха? Он никогда не говорил.

Пока они что-то ещё рассказывают, я пытаюсь вспомнить... Жрать мозги и кишки. Кровь пить. Да, это про меня. Но они говорят, что люди сначала умерли, а потом стали такими. А я всегда был такой. Сколько себя помню. А сколько я себя помню?

Мысли ворочаются тяжело, вязнут в вате. Вата. Что это такое? Откуда я знаю про вату? Нет. Я думаю не об этом. Сколько я себя помню? Много-много зим и лет. Мэхка что-то считает, знает дни и ночи, разделяет лето и зиму. Для меня все это не имеет значения. Мое значение, мой смысл один – продержаться как можно дольше между голодом и голодом. Усыпить паразита на возможно больший срок. «Учись терпеть, - говорит Мэхка. - Сдерживай голод». Жрать мозги и кишки, пить кровь – это мой голод. Но я сдерживаю его. Мэхка всегда рядом. Помогает. И я могу. У меня получается.

Что это значит? Значит ли это, что я такой же... зомби? Или я другой? Был ли я раньше человеком и умер, заразился вирусом? Или я всегда был таким? Мэхка не рассказывал.

- Десять лет назад, в две тысячи триста восьмидесятом, институту удалось согласовать исследовательские экспедиции по стране, – врывается в мысли звонкий голос Антохи. – И, наконец, появилась возможность сложить картину бедствия. Жизнь сохранилась лишь на юге Сибири и на Камчатке. Сюда наши люди тоже приходили, но по всему поясу катастрофы работать невозможно – техника, любая, выходит из строя.

- Что же это я, старый дурак! - спохватывается Мэхка, всплеснув руками, - Егоша, тащи-ка что у нас там в закромах. Гости, наверное, голодные с дороги.

Выхожу в сени. Заодно выношу освежеванную тушку зайца. Голод уже терзает, путая мысли. Рвануть бы в лес сейчас, на охоту. «Ты мне здесь нужен» - слышу я Мэхку. Набираю из бочонков мерзлой калины, ядрица кедрового ореха и солёной черемши. Возвращаюсь в избу, ставлю на стол.

Пока ходил, Антоха и хищник распаковали рюкзаки и выложили свертки со своей едой. Антоха с интересом смотрит на чашки. Берёт орешку и аккуратно жуёт.

Хищник цыкает. Антоха виновато смотри на него и разворачивает свой пакет.

- Не обижайте старика, - говорит Мэхка. - Стол не богатый, живем тем, что тайга дает.

- Да нет, - извиняющимся тоном отвечает Антоха. - Вы не так поняли. Мы обязаны действовать по инструкции, а она запрещает есть любую еду в экспедициях, кроме своей. Это я просто... Тарас Сергеич прав... Я просто никогда такого не ел, вот и не сдержался. Извините, пожалуйста, к вам это не имеет отношения. Это просто...

- А что же вы едите? - вежливо спрашивает Мэхка.

- Вот, пожалуйста, попробуйте, - Антоха отламывает кусочек от серого кирпичика и вкладывает в руку шамана. Потом читает этикетку: «Концентрированный сбалансированный пищевой продукт. Норма одного приема сто грамм».

Мэхка мнёт пальцами, нюхает и возвращает.

- Боюсь, что мои старые кишки не справятся с этим.

- Откровенно говоря, это страшная гадость. Все-равно больше ста грамм не съешь.

Антоха забористо хохочет. Мэхка прислушивается и впервые, сколько себя помню, вижу, как он тоже смеётся, обнажив темные щербины между зубами. Хищник и тот хрюкает в кулак. Одному мне не смешно.

Вдруг Антоха замолкает и смотрит на стол:

- Что это? - он расставляет по краям тарелки и вытаскивает листы, на которых я рисовал схемы. С интересом перебирает и рассматривает. - Откуда это у вас?

- Что? Что там? – беспокойно спрашивает Мэхка.

- На столе, листы со схемами.

Я напрягаюсь. Это моё. Моё! - хочу сказать, но горло, как всегда, сдавливает спазм, и я молчу.

- А. Это Егоша из поселка таскает. Люди много чего оставили, когда уходили. И одежду, и обувь, и бумагу.

- Да-да-да. Конечно. Но это... Это... Понимаете! Это моя специализация. Я знаю, что здесь начерчено. Тот, кто это делал, с одной стороны, неуклюже, но с другой - такая последовательность... редкая... Да нет, я такой не встречал никогда, потому что она невозможна, невыполнима! Понимаете? Но вот этот элемент перед тем, как оборваться... видите? Ах, простите! Забыл. В-общем, именно этот элемент делает её возможной. Реальной. Только почему-то схема прерывается. И всегда в одном месте, - он сравнивает несколько листков. Я слежу за ним так, будто от этого зависит всё. Что всё, я не знаю. Но чувствую, что многое. Может то, что хищник называет смыслом. Может то, ради чего Мэхка заставляет меня терпеть голод.

- А у вас ещё что-нибудь в этом роде есть оттуда, из поселка?

- Есть один прибор, - кивает Мэхка. Ему тоже интересно. Моими глазами он впитывает каждое его движение. - Егоша, покажи.

Я достаю прибор. Как и всегда он молчит, на табло лежит мёртвая стрелка.

- Хм. Похож на амперметр.

- Да, возможно. Но это не он.

- А что?

Мэхка молчит, потом вздыхает и говорит:

- Видишь ли, Антон Дмитириевич. Я не научный человек. Не смогу объяснить на понятном тебе языке. Глаза мои не видят, и может быть, поэтому я чувствую и понимаю мир по-другому, чем ты.

Он молчит, слушая реакцию Антохи.

- Да, конечно, - отвечает тот. - Вы расскажите, а уж я разберусь.

- Скажу так: есть еще не познанная человеком энергия земли. Она скрыта глубоко и не была обнаружена человеком. До тех пор, пока не произошло то, что ты называешь катастрофой. Она выплеснулась вместе с метаном и продолжает течь по сей день. Взрывы метана в недрах ты называешь катастрофой. А я чувствую другое. Наш мир живой. Земля живая. Как у человека переполняется чаша терпения, так и у неё наступил предел терпения к деятельности человека.

- Короче, дед, - цедит хищник.

- Если короче, - покорно говорит Мэхка, - то именно эта энергия выводит из строя технику, и именно её чувствует этот прибор.

- Поразительно! А кто изобрел этот прибор?

- Один инженер на «Таёжной».

Мэхка смотрел моими глазами. Я, моё я, отступило вглубь. Мэхка внимал Антохин восторг.

- Вы понимаете?! Тарас Сергеич, вы понимаете значение этого прибора? Нет, его, конечно, надо проверить, убедиться. Но, Боже мой!.. Мэхка! Вы можете?.. То есть, ммм... Егоша может нас проводить в рабочий посёлок прямо сейчас? Я знаю, что злоупотребляю вашим гостеприимством. Но! Это будет переворот в науке. Понимаете? Наука не имеет право ждать – так говорит мой научный руководитель. Пожалуйста! Уговорите его. Очень вас прошу! Это важно! Вы даже представить не можете, насколько! – он смотрит на меня глазами молодого голодного волчонка.

Я вдруг понимаю, что он ждёт от меня решения. От меня! Моего собственного решения!

«Проводи» - шепчет Мэхка. И я собираюсь.

 

Из рабочего поселка возвращаемся а лунном свете. Метель давно утихла. Антоха непрерывно говорит. О роли аппарата в истории человечества, о том, что находка перевернет всю их жизнь.

Мэхка все это время не покидает меня. Он с радостью слушает восторженные речи Антохи, улыбается. На душе у него так светло и благостно, что я замираю. Прикасаюсь к каемке его радости и кажется, что радуюсь вместе с ним.

Хищник задает практичные вопросы:

- И что ты сможешь определить этим аппаратом?

- Вы, ученые, сможете собрать такой же?

- Дед правда говорит, что есть там какая-то сила, энергия, не изученная?

Антоха звонко и заливисто смеется.

- Тарас Сергееич, вот сразу видно, как вы далеки от науки. Простите, я не в обиду. Я, например, далек от войны, и ничего.

- Конечно, в лаборатории мы соберём не один такой аппарат. После того, как разберем этот. Если, конечно, Мэхка и Егоша позволят нам его забрать. Не представляю, почему они могут быть против.

Я иду впереди и спиной чувствую его взгляд.

- Я пока не уверен, что именно показывает аппарат, - продолжает он. - Но это определенно какие-то волны. Чтобы определить это доподлинно, нужно проводить эксперименты. Но одно мне ясно точно – место, где аппарат регистрирует эти волны, совпадает с координатами потери дронов, а также с записями предыдущих экспедиций. И аппарат даст нам возможность разобраться, что это такое. Понимаете, если слова Мэхки подтвердятся, мы доработаем аппарат и с его помощью найдем земли для заселения людей. И тогда, в недалеком будущем люди смогут жить не по пять семей на сорока квадратах, а по одной, как это было в старые времена, и иметь отдельный санузел и даже кухню. Может, тогда правительство пересмотрит программу, сдерживающую рождаемость, на другую. И родится много умных детей, которые будут делать жизнь лучше. Образование сейчас на достаточно развитом уровне, и будет много новых ученых...

Тарас Сергеич слушает, осторожно подбирая слова произносит:

- Слыш, Антох. Если бы ты мог оценить эту штуку...

- Оценить? Да вы что, Тарас Сергеич. Я, конечно, могу ошибаться, но даже если эта «штука» не была бы рабочей, она все равно стала бы бесценной находкой. Перед катастрофой жил один выдающийся инженер Егор Тихонович Мартюхин. Мы не смогли найти сведений, где и когда он погиб, пропал. Так вот, похоже, что теперь нашли, потому что схемы, что я увидел в доме и этот прибор мог изобрести только он. Это его почерк. А это значит, что здесь можно и нужно откапывать рабочий посёлок и искать. Искать! Именно благодаря таким вещам, найденным нами в разных концах страны, мы можем не только восстановить часть истории, но и двигать вперед прогресс, понимаете?

- Понимаю.

Мы заходим в дом. Дарбука замолкает при нашем появлении, но Мэхка остаётся во мне. Смотрит моими газами, чует моим носом, слышит моими ушами. Я живу почти сутки им, так долго такого ещё не происходило.

- Мэхка, послушайте, - начинает с порога Антоха, опустив прозрачный капюшон, - вы и Егоша, должны, вы просто обязаны пойти с нами. Во-первых, жить в таких условиях невозможно. У нас тоже не сахар, но у вас будет нормальное медицинское обслуживание, и возможно, вам с Егошей за особые заслуги выделят отдельную комнату, со всеми условиями, вам обеспечат достойную старость. Медицина сейчас на таком уровне, что вам поправят зрение, а Егоше вернут возможность говорить, я в этом уверен.

- Э, пацан, - вдруг резко говорит хищник, вновь вызывая во мне холодную ярость. Я чувствую, как напрягается Мэхка. - Ты ничего не забыл? Как они пройдут через портал?

Он берёт себя за костюм кончиками пальцев и оттягивает серебристую ткань. - Нужна одежка!

- Я все продумал. Вы дадите свой комбинезон Мэхке. Мы с Мэхкой отправимся первыми. Думаю, вы согласитесь со мной, что пожилого человека нужно эвакуировать в первую очередь. Потом я вернусь за вами с костюмом для вас и Егоши.

- Вот так, значит. А аппарат?

- Аппарат само-собой я заберу с собой.

Хищник отступает ко входу в дом и неуловимым движением выхватывает небольшой черный предмет, наставляет его на Антоху. По тому как замирает и бледнеет парень я понимаю, что этот предмет опасен.

- Оружие, - шепчет мне Мэхка. - Осторожней.

- У меня есть другой план. – неспеша говорит хищник. - Ты отдаешь мне аппарат, и я сваливаю. Я пришлю к тебе спасателей, когда сам буду в недосягаемости. Мне потребуется на это неделя. Сделать документы и свалить из этого проклятого тераполиса. Я давно искал что-то вроде этого, чтобы загнать по хорошей цене и больше не месить грязь и не морозить зад. И не видеть больше никогда этих тварей. А чтобы у тебя не возникло глупых мыслей - быстро! Аппарат сюда! Снимай шкурку!

- Делай, что он говорит, - Мэхка сосредоточен и напряжён, следит за каждым движением хищника.

Антоха молча кладёт на пол аппарат. Руки у него дрожат. Он серьезен. Всю

восторженность словно языком слизало. Медленно снимает комбинезон и остается в черном белье из тонкой полупрозрачной ткани, закрывающим его от шеи до пят.

- Отойди дальше! - прикрикивает хищник, ткнув оружием. Одной рукой он сгребает одежду и прибор, и запихивает в рюкзак.

- Тарас Сергеевич, - Антоха отходит и садится рядом с Мэхкой. - Вы неправы. То, что вы сейчас делаете - это преступление.

- Заткнись! - бросает хищник. - Мне еще сопляки мораль не читали. И ты! Егоша. Три шага назад!

Я не двигаюсь. Ярость клокочет во мне. Такая же, как тогда, когда медведь-шатун забрёл в наш дом. Я чувствовал её до тех пор, пока его туша не остыла. Не будь меня рядом, он задрал бы Мэхку. И от одной этой мысли ярость стала бесконечной.

Подобное происходит и сейчас.

- Дед! Скажи этому, чтоб отошел.

Неимоверное напряжение нарастает в Мэкхе. Хищник наставляет оружие на меня. Ухмыляется и направляет его на Мэхку. «Нет!» - сдерживает меня Мэхка, но я пружиной срываюсь, кидаюсь на хищника, хватаю пальцами его за глотку. Но натыкаюсь на металл комбинезона. За мгновение до этого шлем одевается на голову хищника и становится стеклом. В следующий миг в глазах вспыхивает свет, Мэхка покидает меня, мир погружается в туман и вату, а я вижу только голубой свет, от которого цепенеет тело: руки, ноги, сознание. Происходящее доносится до меня глухо. Я слышу, но сознание подчинено свету и не владеет телом.

- Так я и думал! Тварь! Глянь-ка, наука, кого пригрел! Это ж упырь! Зомби, мать его!

- Не может быть! - слышу далекий испуганный голос Антохи.

- Ты их хоть раз видел?

- Нам, конечно, проводили инструктаж. Но так, чтоб в живую...

- Тогда ты должен знать, как выглядят их глаза в гамма-свете. Иди-ка, посмотри.

Я слышу шаги и голос Антохи раздается ближе:

- Да есть признаки. Обесцвеченная радужка, темная каёмка. Но... как такое возможно? Его поведенческие характеристики совершенно не соответствуют... Ведь он, кроме глаз, ничем не отличается от человека. Выключите, пожалуйста, фонарь.

- А молчание? А деревянная походка? А сила? Ты видел, чтобы он что-то ел?

- Но это не однозначные признаки.

- Хорошо. Если тебе недостаточно.. Ты, тварь, иди-ка, сядь на стул.

Сознание подчиняет моё тело. Я выхожу из оцепенения, пячусь, не сводя глаз со света, сажусь на стул. Раздается короткое жужжание, руки и ноги сковывает, свет гаснет. Его место занимает проснувшийся голод. Серый туман окутывает меня, мысли уходят. Лишь голоса, раздающиеся сквозь вату, напоминают мне, что я здесь не один. Я не слышу Мэхку, мой хозяин покинул меня. Холод и голод.

- Слышь, дед! Ну и что ты скажешь, а?

- Мэхка, правда. Вы подтверждаете, что Егоша - зомби?

- Егор Тихонович Мартюхин, - произносит Мэхка. Мне кажется, что я уже слышал это имя сегодня. Пытаюсь вспомнить, но туман шумит. И голод! Голод!

- Вы.. Уверены? - молодой голос прерывается. Чей это голос? Не помню.

- Послушайте, Тарас Сергеевич, - вдруг звонко прорывается он сквозь вату, - это не смешно. Вы что не понимаете, что происходит?

- Хм. Я-то как раз понимаю. Или ты о чём?

- Этот... Э.. экземпляр... Егоша.. Он не типичный зомби. Мы с ним уже сутки почти, и не разу его поведение не выдало в нём болезни.

- Да ладно! Если бы не костюм, он уже выпустил бы мне кишки.

- Да, но, возможно, вы сами спровоцировали его.

- Возможно?

- Да, возможно. Я и сам бы, если честно, ударил вас, если б смог. Не понимаю, как вы до сих пор на госконтрактах. В остальном, поведение Егоши не типичное. А это значит, - голос задыхается от волнения.

- Это значит?

- Если ему как-то удаётся справляться с вирусом, это значит, что в нем есть антитела. Егоша – это, возможно, путь к вакцине, понимаете? Спасение человечества. Его необходимо в лабораторию. Изучать! - голос звенит. Я слышу, как бьётся его сердце. Нет, я чую его стук. Громкий и горячий. Чую размеренное и холодное сердце хищника. И Мэхка. Наконец-то я чую и его.

- Дурак ты, наука. Это просто зомби, которого надо уничтожить также как и всех других, ему подобных. Да, этот упырь выглядит не так как все, но это не меняет его природы. Нет никаких антител и не будет никакой вакцины. Потому что он уже дохлый. Или ты думаешь, что при помощи этого зомби сможешь сделать коктейль, который будет оживлять трупы.

Он сипло заквохтал.

- Чудес не бывает, Антох!

Некоторое время слушаю глухую тишину и паразита, что рвёт, требует крови.

- Давай-ка, наука, до рассвета ещё часа три. Надо отдохнуть. Дед, у тебя вон барабан есть, сыграй что ли, да спой. Чего просто так сидеть.

Я чувствую, как сердце Мэхки бьётся сильней.

- Ты хочешь песню?

- Да, давай. Сутки на ногах, сам понимаешь, в сон клонит. А спать нельзя.

- Хорошо, - покорно отвечает Мэхка.

Ударяет в дарбуку

Дун тэ-ка ка тэ-ка Дун тэ-ка ка тэка Дун

Поёт. Горловой звук течёт по избе низом, заполняет пространство. Вместе со звуком Мэхка втекает в меня. Голод отступает. Теперь я вижу, что сижу на табурете, связанный по рукам и ногам затвердевшей бечевой. Хищник сидит на полу рядом с дверью, наставив оружие на Мэхку и Антоху. Антоха сидит на табурете, облокотившись на колени и уронив на них голову. Мэхка поёт, подняв лицо к потолку. На нём его шапка. Пальцы отстукивают редкий ритм.

Дун тэ-ка ка тэка Дун

Я чувствую Мэхку не так как всегда, ярче, пронзительней. Так словно я сам Мэхка. Я Мэхка. Я звёздное небо, бушующая метель, смола, что течёт по изрытой трещинами коре старой сосны, молодая трава, прорастающая в мёрзлой земле, я – воздух, которым дышит каждая клетка этого мира, солнце, дающее жизнь. Я- само сердце земли.

Я чувствую сердца Антохи и хищника, вижу их мысли. Они плывут прозрачной дымкой. Заплаканные глаза милой девушки, вздернутый упрямый нос и необдуманная фраза, брошенная впопыхах: «Выбирай: я или твоя наука».

Конечно наука. Но как же больно рвать сердце. Антоха всхлипнул.

Песнь заполняет сердца, достает сокровенное из глубин, из недр прожитой жизни.

Дун тэ-ка ка тэ-ка Дун.

У хищника мыслей больше, в их черноту не хочется окунаться, но я ныряю, потому что у него оружие.

Смерть сопровождает хищника всюду. Он сеет её, это его предназначение, его страсть. Хорошо, что есть такой враг, как зомби. Есть на кого изливать злобу и ненависть. Что для него оживший труп. Он собственными руками размозжил множество черепов зомби, сделал мир чище. Это его война. Его трофеи. В прозрачной дымке разлетаются брызгами дробленые кости. Новенький титановый имплант. Из глаза торчит нож, черная жижа заливает землисто-серое лицо. Но тварь ещё жива, скалит клыки, рычит, пытается дотянуться до его рук. Ему не страшно. Он топором отрубает сначала одну, потом вторую руку. Страх перед ними он оставил давно, когда попал в окружение и остался один. Когда пришлось убить своих боевых товарищей, отправленных им в разведку и пришедших вместе со стадом зомби через два дня. Так же как эту тварь, он дробил тогда их кости, потому что знал, что оба скроены из титановых имплантов и пластин. Отчего тошно так? Никогда ещё и тени сомнений не проносилось, что он делает что-то не то. Ни, когда он взорвал дом, в котором вели оборону пятеро наёмников - всё равно рано или поздно зомби одолели бы их. Зато полегло их тогда несколько сотен, и он собрал богатый урожай из титана и золота. Ни, когда провел сквозь детский сад стадо, преследовавшее его третьи сутки. Жалко было детишек, но зомби не спят, а ему нужен был отдых. Не отоспись он тогда, не дошел бы до портала. Война - это жертвы, так уж устроено. Кто-то умирает.

Он не собирается, конечно, вызывать подмогу. Ученый, вот пусть и изучает тут свои волны. Всю жизнь.

Свобода и спокойная жизнь, к которой он так стремился, уже близко, еще пара часов, зомби доведет его до портала, и все закончится. Но отчего ж сердце сжимает смертная тоска?

Мэхка поёт, раскачивается в такт редкому ритму.

Дун тэ-ка ка тэка Дун. Антоха плачет.

Вдруг в мареве мечущихся теней вижу себя. Ползу сквозь огонь и дым, изрыгаемые землей. Трясёт так, что передвигаюсь только на карачках или ползком. Адово пламя кругом. Земля плавится. Уже давно не осталось травы, деревьев, дома горят. Люди, бросив всё, ушли к порталу. Проходимость у него низкая. Никто не думал, что потребуется столько костюмов. Ошметки голов и кишок двоих, что ринулись вперед всех без комбинезонов, сдерживают нетерпеливых. Их не убирают, кровавые части тела убеждают лучше слов.

Я ползу к шаману, прижимая одной рукой аппарат. Рука саднит от раны и плохо двигается – сошедший с ума лаборант вцепился в неё зубами.

Навязчивая и дикая мысль гонит в дом колдуна, а не к порталу – что это он, он устроил светопреставление. Мэхка. Сколько ночей я провёл с ним в беседах о звездах, о лесе, о мире и о земле. Он прав во всем, конечно, прав! Мы загадили свой дом, свою планету. От нас столько мусора, что впору задохнуться. Но не может быть, чтобы всё, что говорил Мэхка оказалось настолько правдой. Я смотрю на стрелку, что мечется на табло иксметра. Только что она лежала спокойно, и вот уже показывает максимум. Земля трясется, в двух шагах от меня, взрывается. Закладывает уши, на время перестаю слышать и понимать, что происходит. До калитки каких-то сотня метров, я даже вижу его – сидит на крыльце, подняв морщинистое лицо к злому солнцу и поёт, изредка ударяя в свою дарбуку. Песнь льется поверх происходящего ада, по склонам гор, по долине, где погибает наш посёлок, по горам, по пылающему лесу. Я вдруг понимаю, чего не хватило мне в той схеме, на основе которой я сделал иксметр. Нужно добавить еще пару элементов, и мы сможем с его помощью делать диагностику спящих волн, а не только тех, что рвут сейчас землю на куски. Я ползу, в глазах плавают кровавые пятна, рука распухла и одеревенела, и я тащу её, как лишний балласт. Онемение растекается по всему телу. Мышцы наливаются тяжестью и болью. До калитки всего метров пять. Я кричу Мэхке. Его дом, маленькая фигурка на крыльце, в нелепой шапке с перьями расплывается в серый туман, творящийся вокруг ад погружается в этот туман, в вату.

- Заткнись, дед! – кричит хищник. – Заткнись! Заткнись!

Выныриваю из собственных видений, не успевая их осознать. Хищник поднял руку с оружием и целится в Мэхку. В глазах безумие, по заросшему щетиной оскаленному злобой лицу текут слёзы. Пытаюсь дернуться, но бечева держит крепко.

- Не смей! – кричит Антоха и бросается на хищника. Гремит выстрел.

Антоха падает у его ног.

- Дурак! – кричит хищник и вываливается за дверь.

Мэхка замолкает и на ощупь двигается ко мне.

- Мэхка, - выдыхаю. Кажется, я тоже плачу – он жив.

Ощупывает меня пытается ножом разрезать путы. Антоха поднимает голову и говорит:

- Не получится. Сейчас.

Он ползет к нам, оставляя кровавый след. Голод вдруг вспыхивает и снова погружает меня в туман. Запах крови сводит с ума. Стук его сердца звучит во мне. Я пытаюсь тянуться к нему, но бечева держат. Мир меркнет, я погружаюсь в вязкую серую пелену. Мэхка оставляет попытки разорвать веревки, и двигается к бьющемуся сердцу, истекающему кровью.

- Просто скажи, как их развязать, - говорит Мэхка.

- Металлический шарик, на спине у Егоши... У Егора Тихоновича... - едва слышу я слабый голос Антохи.

- Лежи, не двигайся.

- Надо развязать... Тарас Сергеич... Аппарат – бормочет Антоха.

- Не думай о нём. – голос Мэхки ласковый, как тогда. - Никуда твой аппарат не денется. Не дойдет до портала твой товарищ.

- Не товарищ...

Слышу хрипы, слабый стон и всё смолкает. Голод рвёт меня. Я рвусь из бечевы. Но она по-прежнему держит.

Мэхка шаркает чунями по дому.

- Отпусти, - рычит мой голод.

- Сейчас, Егоша. Сейчас.

Я слышу, как горячее сердце замедляет ход. Сейчас! Оно нужно мне именно сейчас! Пока бьется! Мэхка шуршит пакетами, гремит банками. Наконец, я слышу его шаги, чувствую руку на спине. Бечева опадает, и я кидаюсь к умирающему сердцу. Успеваю впиться в рану. Три последних удара.

Дун Дун Дун ка-тэка

Дун Дун Дун ка-тэка

Дун Дун Дун ка-тэка

Голод отступает сразу.

Мэхка протягивает мне дарбуку и я подхватываю ритм.

Дун Дун Дун ка-тэка

Он бросает в огонь травы. Шепчет. Пряный дым заполняет весь дом. Знакомый запах.

Дун Дун Дун ка-тэка

- Имбипио! – шепчет Мэхка.

- Имбипио! – повторяю заговор, возвращающий из мира мёртвых. Перед глазами проносится жизнь, наполненная работой, исследованиями, схемами, открытиями. Счастливая.

- Имбипио! – Антоха открывает глаза. Точка зрачка, бесцветная радужка с тёмной окантовкой. Как у меня.

Дун Дун Дун.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 3,50 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...