Босые пятки выбили дробь по раскаленной мостовой, перемахнули мусорную кучу и вновь мчатся по колючей каменистой крошке. Водяная лилия безжизненно свисает в кулаке. Но вот старая смоковница выглянула из-за высокой стены, протянула руку как старому приятелю... Янмис прыгает, хватается за ветку – и маленький дворик заключает гостя в тесные объятия.

Он крадётся под окнами, кладёт цветок на ступеньку и тем же путём возвращается на стену. Рука обнимает шершавый ствол смоковницы, два пальца в рот – сонный воздух пронзает протяжный свист. А озорник скатывается со стены и замирает, готовый вот-вот сорваться с места.

Скрипит встревоженно дверь, глухое бормотание проклинает «неугомонных чертей, шатающихся по городу во время сиесты», и снова всё стихает. Он ждёт. Опять скрип, на этот раз осторожный, приветливый. Лёгкие шаги, перебегающие дворик... И ярким мячиком скачет через стену спелый мандарин. Янмис ловит его на лету, суёт за пазуху. Не может удержаться – подпрыгивает, хватается за ветку, повисает на стене.

– Нэйме! – зовёт отчаянным шёпотом.

Но тонкая фигурка уже скрылась в доме.

– Ай нэ! Что за негодник! Вы только поглядите на него!.. Алчак! Куда только смотрела твоя мать...

Янмис прыгает со стены и припускает бегом по улице, а в спину ему летит визгливая лающая брань.

Выбрав местечко, где колючие заросли чилиги дают хоть какую-то тень, он достаёт из-за пазухи своё сокровище. Быстро сдирает ногтями кожуру и засовывает трофей в рот. Брызжет сладкий сок, смачивая пересохшие губы, течёт по подбородку. Янмис жмурится и жуёт, пока рот не пустеет, только тогда обтирает лицо краем застиранной рубахи. Сидит ещё немного, наслаждаясь свободой. Однако пора возвращаться в Храм, пока не хватились.

Но едва он переступает порог обеденного зала, как ухо щипцами сжимают мозолистые пальцы. Гайдо сдал! Конечно, кто ж ещё мог видеть, как Янмис лезет в бассейн за лилией? Только тот, кто вместо обеда бьёт молитвенные поклоны. У-у, святоша недоделанный! Теперь Ойхо загрузит работой так, что не продохнуть.

И всё же ночью, ворочаясь на тощем тюфяке, он вспоминает не как провёл остаток дня, вычищая храмовый бассейн от вонючего ила, а как мелькнула в прохладной тени фигурка, закутанная в белый бурнус. И губы сами собой расползаются в счастливой улыбке.

 

Янмис улыбнулся давним воспоминаниям, сложил последний мандарин в корзину и поклонился торговке. Та пригласила его заглядывать чаще. Хранителей в городе уважали, и высокий статный юноша не раз ловил на себе заинтересованные женские взгляды. Его товарищи частенько хвастались: кого привечала сердобольная вдовушка, кому посчастливилось найти взаимопонимание на постоялом дворе – с караванами в Небесный город всякий люд приходит. Но сердце Янмиса давно поселилось в тесном дворике под старой смоковницей.

Он отошёл от прилавка и пересчитал оставшиеся медяки. Хватит ли на самый скромный букетик? Цветы пустыни живут недолго, а стоят дорого. Но сегодня день особенный. И грошей, которые Янмис скопил, подрабатывая подмастерьем жестянщика, должно хватить.

Базар шумел, тёк и бурлил полноводной рекой, расплёскивался в переулки. Янмис увернулся от приглашения торговца хрусталём, с невозмутимым видом прошёл мимо выставленных на продажу прекрасных ковров, вцепившемуся в рукав оружейнику показал раскрытую ладонь, и тот досадливо сплюнул. Спираль – знак Храма ясно дала понять, что расплатиться Янмису нечем. Да и к чему ему мечи и сабли? Оружие Хранителей реет над городскими башнями, а в городе – кому он нужен? Это только заезжие купцы с охраной ходят, а у храмовников только и взять что жизнь, да и та принадлежит городу.

А вот у лотка с украшениями Янмис остановился. Взглядом обежал серебряные браслеты, серьги, искусно выкованные перстни... Вздохнул. Его жалких сбережений не хватит даже материал оплатить. Отошёл. Сунул руку в карман. Понравится ли ей?.. Его отвлёк крик: очередной караван вернулся из странствия, носильщики снимали поклажу с верблюдов, а караванщик держал за руку тощего мальчонку лет пяти-шести. Тот зверёнышем глядел исподлобья узкими глазами-щёлочками. Губа разбита, сальные волосы падают на плечи. Замах – и мальчишка сжался в ожидании удара. Янмис сделал шаг, чтобы вмешаться, но тут из толпы, будто волшебный иирух, вынырнул старый Ойхо. Караванщик принялся что-то сердито выговаривать мастеру, но тот присел перед мальчиком...

– Посторонись! Кенара че'кил, че'кил!

Янмис отступил в проулок, пропуская погонщика с верблюдами. А когда вновь увидел мастера, Ойхо показывал в небо и с доброй улыбкой что-то говорил мальчонке.

Янмис кивнул своим мыслям – сегодня ряды младших послушников пополнятся – и отправился в нижние ряды. Там, в благодатной тени расставляли живой товар торговки цветами.

А кругом звенел, мельтешил, кипел людской поток. Мимо промчалась ватага босоногих мальчишек – Янмис едва успел подхватить корзину, чтоб не выбили из рук. Торговка сладостями так и вовсе упала на прилавок, прикрывая товар от набега ненасытной саранчи. Янмис рассмеялся и вновь позволил себя унести реке воспоминаний...

 

Звонким бубном отстукивают мелодию сотни босых ног. Шелестят юбки, звенит колокольчиками девичий смех, ему вторит гул радостных мужских голосов. Город поёт. Храмовые мальчишки гурьбой несутся по пёстрым базарным улицам, торопясь урвать хоть клок земной радости. Где апельсин, где истекающий мёдом кусочек лукума, а где и тяжёлый подзатыльник. Ай нэ!

А водоворот городской суеты заманивает в свои тенета. Кто там помнит про поручение старших следить за прибытием караванов, когда кругом столько всего происходит! Улицы наполняются жизнью, как русло пересохшей реки после весенних горных дождей. Город расцветает пёстрыми одеждами, яркими палатками торговцев, улыбками влюблённых, чьи пальцы скоро переплетутся в свадебном ритуале. Весна.

А над золотыми маковками, как знак перелётным птицам, реют сотни бумажных драконов. Блестящие алые крылья, вытянутые по ветру длинные шеи, густая шёлковая бахрома – яркие мазки кисти, расписавшие пронзительно синее небо.

Запыхавшись после долгого бега, Янмис сидит на ступенях Храма, задрав голову. И восторг, и зависть бьются нетерпеливой жилкой внутри. И голова кружится от мысли, что и у него когда-нибудь будет свой дракон. И будет рваться из руки крепкая бечёвка, и прекрасный бумажный змей, танцующий с вольными ветрами, будет повиноваться и ему, Янмису, тоже. Три года подождать – целую вечность!

Зато тогда на него уже не будут смотреть свысока и дразнить Промокашкой за светлые, как пыль, волосы и такие же выгоревшие глаза. Дети храма – дети мира, но даже среди них Янмис выделяется как бледная кукурузная метёлка среди вызревших собратьев. И пусть храмовники никогда не были ровней городским зазнайкам, зато им доступно то, чего тем не познать никогда – ловить ветер. Не знающие ни любви, ни ласки, дети мира, вырастая, становятся Хранителями Драконов.

Старый Ойхо любит рассказывать легенду о том, как давным давно люди бежали с насиженных мест, бросив всё. Спасались от зловонного дыхания чёрной чумы. В пустыне на них напали разбойники, но мальчик, сын торговца воздушными змеями, призвал ветер далёкой родины и всех спас. Остатки каравана нашли приют в развалинах древнего города и постепенно отстроили его заново. А в самом центре вырос Храм Ветров Рузгарларин. И взращивает Храм самых достойных, готовых стать преемниками древнего обряда и соединить свою жизнь нитью с воздушным змеем.

– ...и парит Небесный город над пустыней, удерживаемый крыльями бумажных драконов...

– Как же он парит, когда мы по земле ходим? – не выдерживает Янмис.

Старик замолкает и снисходительно смотрит на младшего послушника.

– Твой взгляд направлен внутрь. А сердце дракона принадлежит городу. Смотри в небо, Янмис, если хочешь стать Хранителем, смотри в небо.

Янмис смотрит, но сомнение на миг закрывает солнце, заставляет похолодеть. А если не прорастёт в нём нить? Если Дракон решит, что он, Янмис, недостаточно хорош?

Он прикладывает руку к груди и успокоенно улыбается – внутри уже бьётся, тянется к солнцу росток – сердце бумажного дракона.

 

Янмис быстро шагал по улице. До знакомого дворика недалеко, но нежные фиалки, даже завёрнутые в мокрую тряпицу и укрытые от солнца за пазухой, долго не протянут.

Высокая синяя калитка показалась ему входом в сокровищницу джинов. А ведь так оно когда-то и случилось...

 

Чёрные глаза, будто бусины агата. Косички тугими змеями вьются по худеньким плечам. Стоит, смеётся. А Янмис ползает в грязи, собирает черепки. Отправил его Ойхо за молоком, так теперь ни молока, ни кувшина. И хоть назад не возвращайся – старший служитель хоть и добрый, но за порчу храмового добра до следующей луны поставит нужники чистить.

– А что ж ты не смотришь, куда идёшь, по сторонам глазеешь? – звенит в ушах весёлый смех.

Янмис молчит насупленно. Так на неё ж и засмотрелся в открытую калитку – спелые фиги в подол собирает, а сама тянется вверх хрупкой веточкой, как только не сломается?

– Нэйме, ты скоро там? – зовут со двора.

– Иду, – отзывается смешливая, и калитка захлопывается, оставляя Янмиса одного с разбитым кувшином.

Но не успевает он подняться, как за стеной вновь раздаются шаги, и в приоткрытую щель лезет пузатый глиняный бок.

– Бери скорее, – торопит шепоток, – тяжёлый.

– А как же... – растерянно принимает Янмис полный кувшин.

В ответ ему щурятся весёлые агатовые глаза.

– Как Хранителем станешь – вплетёшь в драконий хвост мою ленточку.

Янмис оправил ворот жёсткой новой рубахи, отряхнул штаны, ещё раз пригладил волосы, собранные в тугой пучок на затылке. Хранителей все уважают – напомнил он себе и толкнул калитку...

Бережно разложил Янмис на циновке скромные подношения: горшочек душистого мёда, пару ячменных лепёшек, горку солнечных мандаринов и мокрый, со слипшимися лепестками букетик фиалок – традиционное пожелание долголетия, прибыли, процветания и плодовитости роду. А с самого краю, почти неприметная, заняла своё место тонкая веточка смоковницы – её Янмис сам сплёл из медной проволоки. Все пальцы исколол острым крючком, долго гордился своей работой, а теперь брошка ему казалась грубой и некрасивой поделкой.

Всё семейство собралось на крыльце, а через открытую калитку ещё народу набежало, так что теперь внутри и вовсе ступить некуда. Что ж, их можно понять – не каждый день Хранители Драконов свататься приходят. А точнее сказать – никогда.

Медянщик вздохнул. Его жена быстро глянула на юношу и опустила глаза. Нэйме так и вовсе стояла в сторонке, будто её это совсем не касается. Но по пылающим щекам, по тому, как дрожат густые ресницы, Янмис видел – переживает. И тревожно дрожала натянутой струной надежда, а как заговорил глава семейства, так и оборвалась.

– Почётно звание Хранителя, и великая честь для всего нашего рода, что такой уважаемый человек обратил внимание на мою дочь. Но пойми меня верно, инсан... Что ты можешь предложить ей? Храм – не место для женщины. Доблестью сыт не будешь, а ветер не приносит ни еды, ни крова, ни звонких монет, – он глянул на покорно стоявшую рядом с матерью девушку и продолжил: – Да и не желаю я родной дочери зла, чтоб раньше срока вдовой осталась. Всем известно: редко кому из Хранителей удаётся перешагнуть двадцатую весну. А до тридцатой и вовсе никто не доживает.

Ударами топора стучали суровые, но правдивые слова, отсекая малейшие возражения.

– Возвращайся в Рузгарларин, инсан. Следуй своим путём, а дорогу к моему дому забудь.

 

Весело плескались в храмовом фонтане мальчишки, деловито сновали по двору старшие послушники. Только Хранители могли себе позволить праздно отдыхать в тени, пока их мысли уносились в небо. Весна – время драконов.

Кто-то окликнул Янмиса по имени. Он не обернулся. Спешно миновал колонны, привычно склонив голову, чтобы не жгло глаза сияние золотых черепов. Высокие своды Рузгарларин защищали от солнца, от жара – защитят и от горьких мыслей.

Тенью проскользнул мимо толпы паломников и скрылся за неприметной створкой. Узкая крутая лестница кружила внутри стены, вздымаясь к самому своду – в День Посвящения юные послушники по одному поднимались на крышу ловить ветер, в другое время этим ходом не пользовались. Что ж, он подбитой пичугой забьётся на самый верх...

Впереди послышались голоса.

Янмис замер, занеся ногу над следующей ступенькой. Он не ожидал встретить кого-то и заколебался, не зная, продолжать путь или переждать внизу. Возможно, мастер проводит какие-то приготовления к новому Посвящению? Развернулся, чтобы уйти, но следующие слова, прозвучавшие громче прежнего, заставили его остановиться:

– Ты выжил из ума, Ойхо! Степняки – не вросшие в землю жители тёмных земель. Ты навлечёшь беду на всех нас!

Янмис был так ошеломлён, что на миг забыл о собственных горестях. Кто же осмелился так разговаривать с мастером?

Но голос старшего служителя прозвучал спокойно и уверенно:

– Когда мы приручим степной ветер – даже сам Великий Хан склонится перед могуществом Рузгарларин. Верь мне, Гайдо, и держи глаза открытыми. Не тот правит миром, чьё имя у всех на слуху, но тот, кто повелевает множеством имён. Держи все нити в своих руках – и ты соткёшь полотно нового времени...

 

Гайдо. Янмис, поднимавший из колодца воду, остановился и проводил взглядом сутулую фигуру бывшего послушника, когда тот вышел из Храма и направился к воротам. В святоше так и не проросло семя дракона, сколько не бился лбом в молитвенном экстазе. Но мастер не выгнал его, оставил при себе. Теперь Гайдо зовётся младшим служителем, ведёт расчёты по хозяйству и всюду ходит с табличкой и стилом. На бывших товарищей поглядывает снисходительно. Ходят слухи, что метит на место самого Ойхо, но Янмис уверен – мастер выберет более достойного преемника. Ойхо стар, очень стар. Его движения уже не так легки, а тело, подобно саксаулу, скрючено и иссушено временем. Поговаривают, морщины на лице старшего служителя залегли, ещё когда сама пустыня была молода. Но Ойхо отказывается уходить на покой. Возможно, он просто ждёт того, кто сможет покорить Дракона внутри себя и не сгореть раньше срока?

***

Город, придавленный тяжёлой полуденной дрёмой, опустел. Выжженный добела камень кое-где потрескался, но не сдавался. Узловатые побеги фымфы цеплялись за трещины, вились выше и выше, чтобы оплести и укрыть храмовые стены от палящего дыхания злого солнца. Только мальчишкам всё нипочём – плещутся в почти пересохшем фонтане, грязные как лягушата.

Раскинул крылья над мутной водой окаменевший Дракон. Один из самых первых. Всем известно – выжигая нутро неосторожных Хранителей, тех, кто не удержался и отдал себя без остатка, драконы превращаются в камень. Сколько таки камней разбросано по окрестностям! Находчивые торгаши продают доверчивым путешественникам обломки, что якобы даруют защиту в странствиях, но так ли это – кто знает? В Небесный город пока никто из них не возвращался, чтоб рассказать. Ойхо говорит – это оттого, что город не стоит на месте, движется вместе с песками, и только рождённые в нём могут уйти и найти дорогу обратно. Чужаки приходят, приносят Храму дары, распевают мантры и вновь растворяются в пустыне. Зато среди паломников бытует поверье: если кинуть в фонтан монетку и задать вопрос, ветры подскажут, как обрести то, чего желаешь. Вот и несут люди медяки на радость юным послушникам. Только мальчишки не ветры – исполнять желания не умеют.

Янмис вместе с другими братьями сидел в тени раскидистой чинары и равнодушно наблюдал, как Ойхо торгуется с купцом. Недавний караван привёз зерно, ткани, а также прекрасные листы золочёной рисовой бумаги, из которой скоро раскроят новых драконов.

Скоро, совсем скоро зашелестят бумажные крылья, и ветры со всех концов мира пригонят тучи. И умоются пыльные улицы, зазеленеет пересохшая земля. И фымфа помолодеет, выпустит алые бутоны. А над городом поплывёт аромат цветущих деревьев, и новые драконы поднимутся в небо.

 

Грубая сила бьётся на конце бечёвки.

Натянутой тетивой дрожит в руке нить, восторгом рвётся из груди. Янмис закрывает глаза и видит, как крылья ловят ветер, как вьётся бахромой гибкий хвост, и блестит на солнце золотая чешуя.

– Будь осторожен, Янмис. Драконы коварны. Они не знают жалости, не знают меры. Поддашься ему – он вытянет из тебя всё до последней капли.

Янмис видел золотые черепа, вмурованные в храмовые колонны. Всё, что осталось от тех, кто позволил драконам слишком много воли.

Но он не такой. Он сильнее! Дракону не совладать с ним. И он держит бумажного зверя на крепком поводке.

 

Дракон. Только это ему и осталось. Золотой красавец с бледной, давно выгоревшей ленточкой на длинном извилистом хвосте.

Но вот Ойхо закончил торговаться с купцом, и Янмис с другими послушниками принялись носить мешки на двор, где командовал Гайдо.

– В амбар... Ячмень на кухню... Куда тащишь? Постой, говорю! Чечевица, значит? Дай подумать...

Янмис скинул с плеч тяжёлый мешок.

– Мне недосуг стоять, пока солнце не сядет. Как придумаешь, куда – сам и отнесёшь.

И направился за новым мешком.

– Стой, Промокашка! Думать – моё дело, твоё – носить.

Янмис обернулся.

– А не потому ли в тебе драконье семя не проросло, что слишком дум много? Тяжёлый ты, Гайдо, Дракон верно и учуял, что не взлететь ему с тобой в небо.

Младший служитель вскинулся, забормотал что-то, но внимание Янмиса отвлекла женщина. Сразу видно не местная – она всё стояла у фонтана и жадно следила за ними взглядом. Янмис привык к тому, что за караванами всегда тянутся паломники. Они приходят в Храм как к величайшему чуду, молятся на незнакомых языках, кидают в бассейн монетки, которые позже храмовые мальчишки вылавливают, чтобы купить фиников или горсть изюма. Эта же вела себя странно: ни молилась, ни восхищалась красотой мраморных статуй. А когда Янмис, скинув мешок к ногам служителя, пошёл к воротам, неожиданно кинулась к нему, схватила за руку и что-то быстро-быстро запричитала на незнакомом певучем языке. В глазах её блестели слёзы, губы повторяли «жано, жано». Янмис мягко высвободился, взял женщину под локоть и отвёл в тень, усадил на бортик бассейна. Может, она перегрелась на солнце и хочет пить? Край накидки сполз с головы, открыв тронутые серебром волосы, но когда Янмис попытался поднести к её губам пригоршню воды, она оттолкнула его руку и продолжила причитать, настойчиво хватая за рубаху.

Янмис растерянно оглянулся, но к ним уже спешил встревоженный Ойхо, а с ним толстый караванщик.

– Она не в себе, – пояснил толстяк, поднимая женщину на ноги. – Прибилась к нам в Сельдене.

– Жано, жано, – закричала паломница и, повернувшись к караванщику, принялась о чём-то просить его.

Тот вздохнул и нехотя перевёл:

– Ты напомнил ей пропавшего сына, парень.

Он покачал головой и что-то сказал на чужом языке. Женщина ответила, с мольбой глядя то на Янмиса, то на Ойхо.

– Ему было три года, она уверена, что его украли, и много лет шла в Небесный город просить ветры Рузгарларин разыскать его.

Ойхо улыбнулся паломнице и сочувственно покачал головой.

– Дети Храма – дети мира, – сказал он. – Янмис не может быть её сыном, мать привела его сюда и перепоручила заботам Храма. Большая честь стать Хранителем Дракона. Это известно многим и за пределами Небесного города.

Караванщик перевёл, а Ойхо подтолкнул Янмиса в спину, чтоб тот шёл работать.

Когда её уводили, женщина всё оглядывалась, и этот взгляд, растерянный, опустевший, так и царапал душу, вынуждая сердце тревожно биться.

Ночью Янмис долго не мог уснуть, вновь и вновь возвращаясь воспоминаниями в тот день, когда Ойхо, такой же старый как и сейчас, протянул ему сморщенное блестящее зёрнышко со словами «Хочешь стать Хранителем Драконов, сынок?»

Но сколько он ни старался, проникнуть глубже не получалось. Словно только в тот миг и появился он в этом мире, а до того никакого Янмиса и не существовало вовсе.

***

Грязь под ногами и ледяное дыхание холода, пробирающееся под одежду.

– Эй, толкай давай, поживее!

Он старается, давит плечом, ноги скользят, но колёса телеги намертво застряли в грязи. Ругань сыпется на плечи вперемешку с побоями. Скидок на то, что малец, не будет. Хочешь есть – впрягайся вместе со всеми. Бесконечная дорога тянется и тянется, и хочется упасть лицом в эту грязь, чтоб больше не вставать. Но он продолжает идти вперёд. Куда? Зачем? Он и сам не помнит.

Привал. Проглотив наскоро свою порцию подгоревшей серой каши, зарывается в солому, в сон – подальше от холода. Там, во сне, тепло и солнечно. И он, совсем ещё мелкий мальчонка, притаился в лошадиных яслях, хихикая от собственной находчивости и щекочущих ухо соломинок, пока смеющийся звонкий голос зовёт: «Жано! Жано-о!»

Но вдруг грубая рука хватает за ворот, закрывает рот. И мир летит кувырком, превращается в наброшенный на голову мешок, не даёт вздохнуть... И солнечный день тает, уменьшается до размеров крошечной точки, из которой кто-то продолжает звать: «Жано, проказник, ты где?»

 

– Я здесь! – что было сил крикнул Янмис и проснулся от собственного крика.

Тепло, темно, тихо. Ровное дыхание братьев. Он перевернулся на другой бок, но тревога билась внутри, звала. Поднялся, сходил на двор, снова лёг. Долго лежал, но так и не смог вспомнить, что ему снилось. Только тоска по чему-то далёкому, чего нет и никогда не будет, тянула за душу, мешая уснуть.

***

У слухов нет крыльев, однако летают они быстрее птиц. О том, что Нэйме скоро наденет свадебный венец, Янмис узнал из трескотни торговок.

« – Медянщик дочку за красильникова сына отдаёт. – Ай нэ! Красивая пара выйдет!» – так и билось в голове, пока бежал по базару.

В это время она должна быть в лавке. Только бы свидеться, перекинуться хоть парой слов!

Внутри было полно покупателей. Торговля шла бойко. Янмис услышал весёлый щебет Нэйме, и сердце замерло. Хотел уйти, но ноги не слушались. В последний раз полюбоваться на неё, прежде чем подружки заплетут множество косичек в одну, а голову покроет никаб.

Стоит, крутит в руках тарелку, будто чеканку разглядывает, а сам всё поглядывает в ту сторону, где мелькает улыбка на девичьем лице.

Со стороны улицы раздался глухой голос медянщика, распекавшего нерадивого подмастерье. Янмис в отчаянии бросил последний взгляд на Нэйме, и сердце застучало – скромный девичий бурнус украшала медная веточка смоковницы.

Ворчание медянщика стало громче, Янмис отложил тарелку, выпрямился, готовый держать ответ, но тут Нэйме раскланялась с покупателем и, дёрнув юношу за рукав, показала глазами на занавешенный выход в задней части лавки. Скользнул за вышитый полог, узким проходом выбрался в мастерскую. А там уж и улица виднеется. Но разве может он так просто уйти? Развернулся, но следом выскочила Нэйме. Ни слова не дала сказать. Схватила за руку, потащила на выход.

– Уходи.

– Нэйме...

– Быстрей, пока он тебя не заметил!

Янмис удерживал тонкие пальцы в ладони, не в силах отпустить.

– Ты... Я слышал, что говорят.

– Нэйме! – долетел из лавки голос медянщика.

Чёрные глаза глянули на Янмиса так, что он чуть не задохнулся – столько мольбы и печали было в них.

– Не след дочери ослушаться родительской воли. Уходи, Янмис... И не приходи больше.

И, вырвав руку, убежала обратно в лавку. Хотел Янмис кинуться за ней, но с улицы в мастерскую ворвались тревожные крики. Запричитали женщины, подхватили вой собаки и верблюды, зарокотало людское многоголосье. Янмис вышел глянуть, что случилось, и тут же попал в водоворот толпы. Люди текли рекой, лавиной, подхватывая всех на своём пути, увлекая за собой. Так бежит стадо овец, гонимое пастухом.

– Что стряслось? – крикнул, но только горестные завывания были ему ответом.

Толпа донесла его до ворот Храма и втолкнула внутрь, расплескавшись пеной на истёртых плитах.

– Истила'! Истила'! Орду!

А по двору уже метался Гайдо, выкрикивая что-то про степных псов, что всегда идут по следу.

Янмис всмотрелся в потемневшее лицо вышедшего навстречу мастера. То, о чём он не раз слышал на базаре, от караванщиков и от самого Ойхо, случилось – Небесному городу вновь угрожает зло.

***

Чёрная мгла клубилась, заполняя небокрай, а под её знамёнами мчались сотни всадников. Янмис закрыл глаза и услышал топот тысячи копыт. Они надвигались молча и неотвратимо, как надвигается буря. Глазами ветра видел он сжатые губы, узкие щели под нависшими бровями, жёлтую, как высохший пергамент, кожу. Не нужно гадать, что их привело – о богатствах Небесного города ходят легенды. Сколько раз слышал Янмис, что улицы здесь вымощены золотом, а в окнах Храма Ветров не стекло – самоцветы чистой воды. И хоть правда, как солнечный свет, прошедший сквозь кусок хрусталя, – множество раз переломится, теряя изначальную суть, – люди верят слухам. Да и как не верить, когда паломники падают на колени перед колоннами, что сияют золотыми черепами Хранителей, ушедших в память веков.

Теперь сама смерть летела на город.

А там весна. И дети купаются в фонтанах. И Нэйме... Пусть она будет не с ним. Пусть. Но её шестнадцатая весна не должна стать последней!

 

Полнеба закрыла собой чёрная туча, но на городской стене уже выстроились юные воины. Чёрные, рыжие, русые волосы. Зелёные, синие, карие глаза. Кожа всех оттенков солнца. Дети Храма – дети мира. Город вырастил в каждом из них Хранителя. Город заботился, кормил. Город дал им величайшее чудо на свете – силу повелевать ветрами. Настало время возвратить долг.

Высоко над городом разворачивались бумажные крылья, а на лицах Хранителей разгорались улыбки. Тянулись в небо нити. Срастались души с вязью узоров. Пели воздушные змеи голосами далёких земель – и ветры всего мира откликались на зов.

Золотом, серебром, багрянцем выписывают спирали в небе бумажные драконы. И закручиваются тугим коконом ветры равнин, горные вихри раскрывают огромные ладони, свистят и ревут ураганы, примчавшиеся с далёких морей. А когда чёрная пелена приблизилась, с городской стены раздался клич – и Драконы ринулись вниз.

Тысячи острых стрел выплюнула тьма им навстречу. Рвутся бумажные крылья, но лишь отчаянней звучит песнь ловцов ветра.

Налетел воздушный вал, сыпанул песком в глаза, а следом второй – пробарабанил камнями по шлемам. А там и третий: дохнул свирепо – и покатились кони-всадники, будто комки перекати-поля.

Ликовал Янмис, когда рассыпалась вражеская атака. Смеялся, когда сухим быльём полегла под ладонями ветра конница. Алые и золотые крылья кружили над головами степняков, вызывая к жизни крутящиеся вихри, сея панику. Но радость была недолгой.

Глухо застучала песнь бубна, поступью тяжёлых шагов отозвалась в висках. Скользнула позёмкой над самым гребнем барханов, подкралась, набрала ход – и диким свистом ударила в городскую стену. Задрожали камни. Коварен нрав степных ветров, велика их сила. В каждую щель вцепились ветряные пальцы. Новый свист – и песком ссыпалась стена, унося с собой защитников города.

Обрывками уносились в небо нити – не всем повезло выбраться из-под завалов.

Собрался мрак, стянул рваные края и ощерился огненной пастью. Взлетели в небо горящие стрелы. Кричали Хранители от боли и ужаса. И гибли один за одним, когда пламя сжирало бумажные крылья.

Зарычал Янмис. Отбросил в стороны камни, что мешали дышать. Шатаясь, поднялся на ноги. Рванулась изнутри острая нить, полоснула по сердцу. И новые крылья раскинулись в небе, раздуваемые ветром широких равнин.

Иглами впиваются в летящего змея острые стрелы, но неудержим Хранитель. Боль, что раздирает тело, направляет на врагов своих. Полыхает золотом чешуя. Не бумажный – настоящий Дракон поливает огнём бесчисленное войско.

А боль сильнее и сильнее сжимает тиски, выжигает золотые узоры на коже. Кричит Янмис, но держит нить. И вторит ему другой крик, и боль отступает, сменяясь яростью. Никому не будет пощады!

Молнией прочертил небо и смертоносным ливнем обрушился на врагов. Остро наточены серпы когтей, как спелые колосья косят головы. Кровавая просека легла через войско степняков там, где пронёсся Дракон. Истошно вопят люди, хрипят кони, обрубки тел засеивают бесплодное чрево пустыни. А жнец на новый круг заходит...

Свищет степной ветер, силится сбить на землю крылатого демона, но пляшет Дракон, играючи принимая крылом удары, скользит в потоках небесного дыхания и вновь, и вновь поит пески свежей кровью. Не совладать ветру с тем, кто рождён повелевать воздушной стихией.

И съёжилась тьма, распалась на клочки, спешит рассеяться, укрыться, но всюду настигает её пламя, что не знает жалости, и сжигает в прах.

И спускается Дракон. Запах гари и жареного мяса жадно втягивает в ноздри. Рвёт когтями доспехи, чтобы добраться до сладкой плоти. И пирует, торжествуя победу над телами поверженных. А ветер, разогнавшись до бурана, гонит по пустой равнине пепел и горящие останки полуживых... уже не живых.

***

Прорвались набухшие тучи и пролились на землю дождём. Впитает пустыня что воду, что кровь, прорастёт травами. Тяжело поднялся в небо сытый Дракон, лениво окинул взглядом землю в поисках уцелевших. Но пуста седая равнина. И только на самом краю каменной пустоши одинокая маленькая фигурка прыгает, шлёт небу проклятья, кидает камни. Дракон присмотрелся... Знакомый маленький зверёныш! Ойхо привёл его в Храм, но мальчишка сбежал той же ночью.

Спустился ниже, чтоб поджечь живой фитилёк, но ветер далёкой страны нырнул под крыло, пахнул ароматами цветущих трав, отозвался в сердце забытой песнью.

Сбежал...

Украли...

Мама!

Догадка камнем стукнула в висок, и Дракон яростно замахал крыльями. Ойхо должен ему ответить на много вопросов!

***

Вдох. Ещё один. Тяжёлый раскалённый воздух давит на грудь, обжигает лёгкие. Но Янмис не сдаётся, тянет его как смолу. Горлом тянет, жадно заглатывая и давясь, пока сотни иголок не вонзаются в онемевшее тело, возвращая к жизни.

Лежит ещё немного, прежде чем открыть глаза. Над ним простирается равнодушное пустое небо. Янмис поворачивает голову – песок. Сколько есть – всё песок и голый камень. И тишина. Значит, победили? Или это всё, что осталось от города?

Он приподнимается на локтях – покрытые копотью останки городской стены встают перед глазами. Мир кружится, во рту песок и какая-то шершавая тряпка. Янмис пытается её выплюнуть, и не сразу понимает, что это язык.

– Осторожно.

Чья-то рука ловит под спину, в губы тычется горлышко кувшина. Он пьёт. Жадно. И с каждой каплей голова кружится всё слабее. Жизнь возвращается.

– Ойхо...

Он знает. Он должен ответить!

– Тихо, тихо мой мальчик. Ты теперь герой. Последний из Хранителей. Ты спас всех нас, огам.

Радость наполняет душу, сметает в сторону сомнения. Значит, сумели! Как и много лет назад, драконы спасли город! Восторг наполняет сердце. Они победили!

Нэйме! Теперь Янмис герой, и её отец не сможет противиться их союзу!

Он опирается о землю, чтобы подняться, но локоть скользит. Янмис наклоняется в сторону... Закатным золотом светятся гладкие кости. В мокрых опалённых клочьях уже не узнать остатки белого бурнуса, цела лишь маленькая веточка смоковницы, сплетённая из тонкой проволоки...

Янмис зажмуривается. Вновь открывает глаза. Рука тянется, но бессильно падает на песок. И тает радость победы, обнажая почерневший остов горькой истины.

Небесный город. Волшебный мираж, который отнял у него родину, семью, а теперь и любовь... Ради чего? Чтоб он, Янмис, сгорел как свеча и стал символом веры для других таких же слепо преданных? Преданных...

Чужие пальцы сжимают плечо, чужой голос зовёт его. Янмис слышит слова, но не понимает их, словно карканье кладбищенского ворона вырывается в уши. Он отмахивается от этих звуков, встаёт на ноги и бежит, закрывая голову руками, но слова догоняют, безжалостные, страшные:

– ...испокон веков драконы служат городу. Не знают ни жалости, ни страха. Что для них человеческая жизнь? Забрать одну, чтобы спасти многие.

Янмис оборачивается, чтобы увидеть, как старик складывает в торбу золотые кости. Вот он шарит ногой в песке, поднимает череп, небрежно стряхивает обрывки девичьей накидки...

– За это золото можно купить много зерна.

И Янмис взревел.

Затрепетали, разворачиваясь в небе помятые крылья. Плеснул по ветру алый хвост. И запела, зарождась в песках, неукротимая буря...