Станция на перекрёстке

Аннотация (возможен спойлер):

Как всё началось?

Изке помнит дрожь воздуха, йодистый вкус.

Отраженьем в огромной воде колыхнулись дома за окном. После так и назвали: Пустой океан. Надвинулся и проглотил полмира. Замер – но не исчез.

Уцелевшие выживают в его тени. В сломанном поезде, на последней станции.

Изке боится сильнее других. Но и видит больше.

Что-то ведь есть ещё впереди?

Да?

[свернуть]

 

 

~

Пластинка треснула, и песня оборвалась.

Воздух подёрнулся рябью, привкусом йода и соли. Задрожала кухонная доска под маминым ножом, рыжие морковные кругляшки рассыпались по столу. Карандаш прыгнул у Изке из пальцев – картинку с долговязым пришельцем перечеркнуло красным. За окном потемнело, дома у горизонта колыхнулись, будто отражённые огромной водой.

Чёрной водой.

Папа грохнул дверью:

– Скорей! – выдернул Изке из-за стола.

Прежняя жизнь закончилась, и началось бегство.

 

Живую тьму так потом и назвали: Пустой Океан. В один день надвинулся, смыл большую часть мира. Пока Изке с родителями бежали, возникали и меркли теории – началась война, и это – оружие? Утечка и взрыв изерита? Атмосферная аномалия? – но Пустой Океан глотал их все – вместе с прежней жизнью. Когда Океан был за тысячи километров, он казался волной чёрного прибоя над горизонтом. Приближаясь, эта волна росла и росла, пока не вреза́лась в небо.

Океан глотал города, стирал огромные пространства. Одна за другой смолкали радиоволны. Стихало, рушилось всё знакомое прежде.

 

Однажды остановились в придорожном кафе.

Свет там был синеватый и тусклый, крапчатый стол – в глубоких царапинах. Ночной ветер хлестал о стёкла дождём. Изке пил молочный коктейль – вроде, вишнёвый, но ягодный вкус поблёк, как у выдохшейся жвачки.

Папа курил, а мама его не останавливала (перестань, здесь же Изке) как когда-то прежде. Комкала в руках салфетку. Глаза слипались, но Изке знал – засыпать нельзя: может, скоро опять бежать. Он глядел в экран на стене над головами родителей. Экран моргал кадрами разных мест – из них давно уже исчезло всё знакомое, и давно исчезли люди. Никто больше не хотел рисковать ради срочных новостей. Папа объяснил: журналисты оставляют камеры на маршруте бегства, чтобы постоянная трансляция предупреждала о приближении Океана.

Сейчас на экране вздрагивали неубранные поля.

Пусто.

Линии электропередач.

Пусто.

Дома, в темноте похожие на сваленные мешки.

Пусто.

Вдруг всё затряслось и задребезжало, в лицо впились тёмные брызги, а потом – огромная волна, ударила, раздавила, Изке вскрикнул – и от этого крика проснулся. Экран смотрел на него ослепшим чёрным глазом. В воздухе плыл странный шёпот, мимо мелькали и таяли цветные силуэты, говорили, говорили...

– Надо бежать, – вдруг понял и выпалил Изке, – бежим, бежим!

– И правда, – мама бросила салфетку, – мне не по себе.

Хозяйка кафе вытерла руки о грязный фартук. Мутно взглянула в окно, равнодушно пожала плечами:

– Далеко ж ещё. Чего уж бегать.

Но тогда родители послушали Изке. И правильно сделали – прилив ускорился.

Камера над кафе ослепла на следующий день.

 

Быстрее всего убежать от Океана можно было на поездах – континент сшивала сложная сеть дорог, а двигатель, запущенный изеритовой искрой, мог гнать поезд вперёд, даже когда монорельс позади ломался. Очень скоро вся жизнь хлынула по артериям железнодорожных путей. Но и они один за другим исчезали. Океан не останавливался.

 

Во второй раз Изке тоже видел предупреждение, но объяснить не смог.

(«Нет времени, Изке, скоро поезд, не капризничай»)

И родители его потеряли – где-то между станциями, на переходе к неповреждённому монорельсу. Нет, он потерял их. Только что держал мамину руку, отпустил, чтобы шнурок завязать – и вдруг потянуло знакомым – холодом, йодом, солью. Земля вырвалась из-под ног, треснула, Изке бросило прочь, сверху посыпался грохот, щебень, брусчатка.

Реальность лопнула. Изке вдохнул огромный глоток Океана, всю черноту, всю солёную горечь. Потом чернота рассыпалась вспышками, цветными линиями – будто карандашными штрихами. Эти линии потянули Изке за щиколотки, запястья, за горло. Он побежал, задыхаясь – сквозь Пустоту, сквозь изнанку мира.

 

Очнулся на незнакомом перроне. Сидел на холодном булыжнике, мимо толкались чужие ноги, тесная толпа, запах пота и страха. Не Океана. Изке запрокинул голову – на фоне сизого неба тускло светился фонарь. Да, Океан далеко, тут ещё что-то светится.

– Эй! – фонарь заслонила девчонка. Изке моргал, щурился, но различал только силуэт, – Всё в порядке?

Девчонка протянула руку, Изке схватился – она вздёрнула его на ноги, как будто вытащила из воды. Изке понял, что до сих пор не дышал от страха.

– Только не плачь, – предупредила девчонка. Теперь её было видно: старше Изке, чёрные волосы подвязаны глупой сейчас жёлтой лентой, губы упрямо сжаты. В руке чемодан, для неё огромный.

Какой-то дядька замедлил шаг, навис рядом.

– Осто...– начал предупреждать Изке, но не успел. Дядька толкнул девчонку, вырвал чемодан и ломанулся прочь.

– Чтоб ты утонул! Чтоб тебя Пустой проглотил, урод! – выпалила девчонка, и осеклась. Толпа хлынула в стороны, люди ускоряли шаг, сильнее сутулились. Кричать имя Океана – хуже приметы нет.

Девчонка повернулась к Изке, шмыгнула носом и повторила:

– Не плачь! Налегке проще! Да? Пойдём, а то поезд пропустим. А, нет, стой, подожди, у тебя же шнурок развязан!

Не прекращая болтать, принялась завязывать, а Изке кусал изнутри щёку, чтобы не заплакать, не рассердить девчонку, а то вдруг она тоже исчезнет.

Звали её Зефри, и дальше они отправились вместе.

 

Бегство дробилось лихорадочным стуком колёс, растворялось в огромной тени Океана, в солёном, тяжёлом дыхании – его и людей, спасавшихся бегством. С каждой пересадкой их становилось меньше.

Зефри не унывала, не сдавалась и Изке не позволяла сдаться.

Иногда Изке мерещилось: он всё ещё спит за столом в кафе, спит и никак не может проснуться, снова сказать: «Бежим», сказать вовремя. Только Зефри ненадолго заставляла его очнуться – но не там, где Изке очнуться хотелось. В бывшем товарняке (всё стало бывшим, всё уходило в прошлое), или в тёмном купе – свет экономили, горели только аварийные линии вокруг окон.

Мир за окнами убегал – смазанный, неузнаваемый. Центральные города, длинные глыбы высоток вокруг монорельса – тут папа работал когда-то. Он тогда редко бывал дома, они с мамой ссорились, пока не решили переехать. Города юга в прибое садов, с чудны́ми мостами и множеством лестниц – мама здесь училась, показывала фото, несколько из них до сих пор лежали в рюкзаке Изке.

Всё это мчалось мимо, а где-то вдали двигался Океан. Стал медленнее – но не останавливался. Шёл следом, чтобы всё это проглотить.

 

– Зачем мы бежим? – спрашивал Изке. Он знал, это плохой вопрос, нечестный. Зефри так старалась – всегда была рядом, прогоняла кошмары, умудрялась добыть еду и научила прыгать в поезда на ходу. Стиснув ладони Изке в своих, удерживала наяву, когда становилось совсем плохо. Но иногда казалось: всё зря. Я здесь, не там. Давно опоздал, не исправить, не предупредить. – Он всё равно догонит.

– Не догонит, – обещала Зефри, обнимала, гладила по волосам, – он устанет и остановится.

И однажды, совсем перед тем, как они добрались к последней станции, Океан и правда устал. Не исчез – его огромное тело сливалось с беспокойными облаками, густая мазутная тень разлилась по земле.

Он уснул – и не просыпался уже несколько лет.

 

~

Станция была последним осколком погибшего мира.

Когда они приехали, город стоял брошенный. Ни связи, ни других людей, только те, кого сюда зашвырнуло бегство. Из окна своего купе (верхние полки убраны, занавешены полотняными плакатами, старыми фото, рисунками) Изке видел серые руины домов, угрюмую громаду вокзала с обломанными зубами-колоннами. Всюду стоял смурной запах соли, рыбы, ракушечной пыли.

 

Только сады, одичавшие без людей, напоминали о том, что здесь когда-то был счастливый приморский город, шумный летом, уютный и сонный зимой. Деревья буйно цвели в мае, а в конце августа распаренный воздух заливала сладость. Тяжёлые ветви гнулись к земле, под ноги падали яблоки и гранаты. Изке приходил собирать их, каждый раз удивлялся: сколько здесь разных цветов! Мир горел цветом. И только подняв из травы гранат или сорвав яблоко, замечал налёт Океанской соли. Вблизи соль была серебристой, почти невидной. Это из-за неё всё так горело, от неё острей становились запахи, летний солнечный дух. Она пропитала весь мир за пределами поезда.

 

Иногда Изке засыпал в высокой траве, под сумрачный плеск ветвей, похожий на тихий шёпот. Изке, Изке. Как будто кто-то склонялся над ним – цветные силуэты неизвестных существ.

Просыпался уже в сумерках. Тёмные кроны шумели над головой, как волны. Мерещилось: Океан уже здесь, забрал Изке. Он вскакивал, подхватывал рюкзак с яблоками, мчался обратно на станцию. Деревья шелестели следом – Изке, Изке. Позже он рисовал тех, кто говорил с ним сквозь сон. Рисунки всегда получались похожи на тот, брошенный дома. Вытянутые силуэты, мельтешение линий. Изке хотел их понять. Но и боялся тоже.

Кто они? Вдруг – отблески Океана?

Чего хотят – забрать или помочь?

 

~

 

Беглецы сумели приспособить поезд для жизни: потерявший дорогу и скорость, он ещё хранил тепло. Изеритовая топка глотала всё, что могла превратить в силу, только поэтому людям так долго удавалось обгонять Океан. Но монорельс торчал впереди обломком стрелы, вонзившейся в землю – такую поломку не перепрыгнуть. Искра двигателя медленно угасала. Солнечные батареи не давали ей погибнуть, но разогнать поезд она не смогла бы и при неповреждённом пути. Здесь оставался свет, вода, работал экран от дождя и ветра – а толку? Океан мог проснуться в любой миг, и каждый день этот миг приближался.

Однажды Изке сказал Зефри об этих мыслях. Она ответила совсем не так, как в дороге. Разозлилась, накричала на него, потом плакала. Изке ужасно стыдился, но зато понял: это её страхи тоже.

 

Кроме них с Зефри до последней станции добралось человек тридцать.

– Я думаю, – рассуждала Зефри, – сюда смогли доехать только хорошие люди. Вот уверена: так и есть!

Но Изке всё равно верил только тем, с кем подружился в пути.

Первый был Тод. Высокий парень с широченными плечами, в грохочущих ботинках с железными набойками, молчаливый и мрачный. Когда-то он сбросил с поезда сального мужика, пристававшего к Зефри, и с тех пор помогал во всём. Даже сменил вместе с ними состав, потеряв одну из немногих надёжных работ нового мира. Правильно сделал: второй путь не уцелел. Новое направление тогда увидел Изке, за это Тод иногда звал его навигатором. Изке ужасно гордился этой серьёзной кличкой, а Зефри, взбудораженная, потрясённая, рассказывала о предсказании каждому встречному ещё пару месяцев – но особо никто не верил.

Поверили только Кираду и Шемке. Обоим было за шестьдесят, они прожили вместе всю жизнь, сумели обогнать Океан и продолжали видеть в этой жизни радость – и во время пути, и теперь, когда путь оборвался. Шемке носила очки с цепочкой на дужке и часто прятала за ухом карандаш (улыбалась: «Привычка из прошлого»). Она пересказывала Изке старые книги, учила его считать. Называла их детьми, а Зефри иногда – внучкой. Зефри вздрагивала, но не поправляла. О потерянных семьях никто на станции не говорил. Такое было правило, негласное, но понятное всем. Только однажды Изке видел Шемке печальной. Был ужасно долгий переход, изматывающий, голодный. Океан двигался так быстро, что целые дни проходили в его тени. Шемке смотрела на Океан в окне – упрямо и пристально.

– Когда-то я очень боялась смерти, – сказала она вдруг, – чем старше становишься, тем страшней. А потом перестала. Будет, как будет. Да? Вас, детей только жалко. Разве такая должна быть жизнь?

Вслух она не продолжила, но Изке понял. Жизнь должна быть совсем не такая, это вообще не жизнь. Океан – смерть всего мира, общая смерть, громадная. И как от настоящей смерти, от него не сбежать.

– Не пугай пацана, – нахмурился тогда Кираду, – какая ни есть жизнь, вся наша.

Достал гитару и стал играть. Песня была старая, грустная, но здорово отвлекала в дороге. Эта гитара давно разбилась, но уже на станции, в брошенном городе Кираду нашёл другую. Первое время в поезде часто звучала музыка.

Тогда все говорили о том, чтобы отремонтировать монорельс, рискнуть двигаться дальше. Но Океан не просыпался, и об этих планах постепенно забыли. Жизнь застывала в спокойствии, как в смоле. В нём стыли песни, истории, мысли о будущем.

 

Когда треснула пластинка и Океан обрушился на мир, Изке было шесть. Он не знал, сколько точно времени прошло, но Шемке считала недели и говорила, что примерно столько же. Океан разделил время жизни Изке напополам. Его пугало, что скоро вторая часть станет длиннее первой, зачернит её, смоет из памяти, и этому никак нельзя помешать. Разве что Океан проснётся и проглотит всю жизнь вместе с последним осколком мира.

 

~

Что-то чудно́е приснилось Изке – шум и грохот, цветной поток, сминающий сердце. Очнувшись, он сперва принял гром крови в висках за стук колёс, дыхание – за свист ветра в пластинах вагона. Словно поезд ожил, снова мчался вперёд, дальше, дальше. Но крапины звёзд за окном неподвижно прилипли к небу. Поезд стоял.

Вдруг померещилось: Изке лежит в земле, земля – чёрная под чёрной стеной океана, не даёт шевельнуться, вдохнуть. И с каждой секундой – хуже. Время таяло. Уходило – куда-то туда, где растаял сон.

Изке вскочил, вышел в тёмный коридор. Побрёл сквозь блёклую тьму, мимо тускло подсвеченных окон, мимо редких разговоров за сомкнутыми дверьми. Хотел посидеть в баре – кто-нибудь мог там дежурить сейчас, могла и Зефри – но передумал. Сон догорал в крови, по-прежнему яркий до боли. А наяву было душно. В неподвижности – душно. «Так уже невозможно, – стучало вслед сну, – пусть что-то изменится, так невозможно».

 

Решил выйти на воздух – хоть ненадолго. Страшно, конечно: в густой просоленной тьме могли прятаться мародёры, твари, покинувшие Пустой Океан, как первые жители планеты (Шемке рассказывала) когда-то покинули настоящий.

Не только Изке боялся! В такое время никто не выходил: ночную черноту не отличишь от океанской, жизнь и смерть мира соединялись, всем было жутко. Но их поезд-дом, неподвижная скорлупа, сейчас пугал Изке сильней. Сколько он видел крушений! И, что бы ни говорила Зефри, как бы все ни старались забыть, однажды случится последнее. Нельзя оставаться на месте!

Пусть что-то изменится.

Изке крутанул тяжёлый затвор и прыгнул из поезда в ночь.

 

Сначала шагал вслепую, обшаривал пустоту руками. Потом глаза привыкли. Разрушенный город тонул в мягких потоках тьмы. Пустой Океан дышал за спиной в такт морю – нестрашному, смирному, укрытому штилем. Даже издалека Изке слышал, как волны шипят по мелкой гальке. Шепчут, как силуэты из снов. Зовут.

Изке не стал бежать от этого зова. Выпалил в непроглядное небо:

– Пусть что-то изменится!

Если зовёте, чтобы помочь – помогите.

Он зашагал навстречу, к морю.

И на берегу встретил нового человека.

 

Человек стоял на обломке пристани, каменным клином висящем над морем. Изке сперва не поверил – новых людей не встречали несколько лет, с тех пор как пришла последняя группа. Но это точно был человек, долговязый и тощий, волосы встрёпаны во все стороны.

Пульс зачастил, заметались мысли: мародёр? Или кто-то ещё добрался сюда? Изке застыл, тёмный вкус йода и водорослей сгустился во рту.

Человек обернулся – слишком резко, воздух подёрнулся рябью, чуть слышным дребезгом. «Сейчас Океан проснётся», – вдруг решил Изке. Хотелось зажмуриться и бежать, позвать Зефри; хотелось узнать, кто же это, кто и откуда? Изменилось, всё-таки изменилось, мир сдвинулся с места.

– Что у вас здесь? – спросил человек, приблизившись. Весь из резких, ломанных линий, вздёрнутый воротник, широкие обтрёпанные рукава, на шее – шнурок с амулетом, всё в одинаковых знаках: вихрящихся спиралями, будто надорванных. Лицо узкое, хищное, заострённое темнотой. В чёрных глазах вспыхивали цветные искры и тоже – вихрились, кружились. Странный! Не только жесты, одежда и голос, но и то, как двигалась вокруг ночь. Изке не знал, что ответить.

Человек осмотрелся, нахмурился, спросил ещё:

– Мы на краю вашего мира?

Этот вопрос был проще. Изке ответил:

– Да.

– И где вы живёте? Здесь есть ещё люди?

 

По пути к поезду Изке думал о том, как сглупил. Надо было сбежать, обсудить с другими, вернуться с Тодом. Почему вместо этого только кивнул и пошёл к поезду?

Пришелец шагал рядом – размашисто, смело, как будто не помнил землетрясений.

Ещё Изке думал о странности, которую не мог себе объяснить. Все, кого он встретил в последние годы, на Пустой Океан старались не смотреть. Забыть, конечно, никто не мог, но пытались изо всех сил. А этот – смотрел всё время. «Перестань, – мысленно просил Изке, – разбудишь его». Но пришелец смотрел без страха, заворожённо. Словно не знал.

– Что это?

– Океан, – выдавил Изке, и всё же решился, – ты память потерял?

Пришелец мрачно усмехнулся:

– В каком-то смысле. Не всю.

 

Все разговоры в поезде давно стихли. Линии вокруг окон едва мерцали, свечение впиталось в металл. Шаги пришельца звучали чуждо.

Какой же странный! Возле поезда замер, прищурился:

– Тут что ли живёте?

– Ну да.

– Чего так?

– В поезде, ну...тепло, всё есть...и чтобы быстро уехать, – Изке запнулся, – только... он больше не ездит.

Пришелец хмыкнул. Изке не знал – разозлиться? Но ведь и правда, смешно получалось. И страшно.

Не знал: ругать себя, что привёл пришельца, бояться его? Или гордиться собственной смелостью и добротой?

Надеялся только, что в Зефри и правда дежурит в баре, до сих пор там.

Всё решит и поможет – как всегда.

 

В баре живой свет старых масляных ламп (Тод нашёл в одном из старых домов) плыл по рифлёным бокам бутылок, стаканам, по узким столам. Когда-то, в другом времени, до Океана, здесь было ярко и шумно, музыка и вино смывали грохот колёс и время пути от города к городу. Теперь бар тонул в тишине – как и весь мир.

Зефри протирала стойку, мурлыкала старую песню. «Теперь все песни стали старыми, – понял вдруг Изке, – новых никто не сочиняет». Зефри не услышала незнакомых шагов, не поняла, что кто-то вошёл. Остановилась. Поправила закатанные рукава рубашки, сдула с лица чёрную прядь. Туже затянула выцветшую от времени ленту. Такая спокойная! Изке решил: пришелец – не враг.

А может, никто, кроме Изке, его не видит?

Но тут пришелец оттолкнул его плечом, размашисто пересёк бар, оказался у стойки. Изке рванулся следом (дурак, дурак, дурак), сам не понимая, на кого сердится. Зефри замерла, вскинулась. Пару мгновений взгляд у неё блуждал – как будто Зефри высматривала что-то сумерках. А потом очнулась:

– Кто ты? – стиснула в руках тряпку, нахмурилась, на пришельца глядела, как на тень Океана.

– Просто странник, – пришелец с грохотом отодвинул себе барный стул, улыбнулся Зефри – но как-то невесело. «Он в пути уже очень давно», – понял Изке. Чужак забарабанил по стойке длинными пальцами, и под этот стук перед глазами замелькали цветные обрывки сна. Зефри взглянула на Изке – вопросительно, всё ещё хмурясь.

– Я его встретил у моря, – объяснил он неловко, – говорит, потерял память.

– Не всю, – усмехнулся пришелец.

Взгляд Зефри метнулся к сигнальному рычагу. А затем она, наверное, вспомнила своё правило: плохой человек до станции не доберётся.

– Ладно, поможем, – сказала она очень строго – дежурная, значит главная в поезде. Пришелец фыркнул:

– По всему похоже, это вам здесь помощь нужна.

– ...А будешь наглеть – выгоним.

Он рассмеялся, Зефри сильнее нахмурилась, а потом буркнула, пряча улыбку:

– Хочешь помочь – помогай убираться, – и бросила ему тряпку. Пришелец поймал, не стал спорить, в самом деле принялся помогать. Ужасно чудной он был, но, похоже, и правда хороший.

 

Хоть пришелец и говорил, что потерял не всю память, рассказать толком ничего не мог.

– Как по-вашему будет – недостижимая страна? Высота, дальше которой нет, предел высоты? – То ли про свой дом говорил, то ли про имя. Слова бежали по воздуху рябью, Изке опять казалось – разбудит, разбудит, говорит слишком громко, размахивает руками, пальцы – острые росчерки, свет течёт сквозь них, воздух меняется, стрекочет искрами. Но Зефри совсем не боялась. Вспоминала и предлагала слова, смеялась, когда пришелец отбрасывал их, даже открыла чёрный коньяк, чего после полуночи никогда не случалось. («Стаканы же опять перемывать придётся», – хотел напомнить Изке, но не стал). Ведь казалось: не только пробуждение Океана приблизилось, время тоже побежало вперёд.

– Раз ты странник, – решила наконец Зефри, – странником и оставайся.

– Пойдёт, – согласился пришелец.

 

Когда Изке потянуло в сон, они ещё болтали о чём-то, и укрывшая мир океанская тьма их совсем не пугала. Прибившись к стене на узкой полке в своём купе, завернувшись в колючее одеяло, на самой границе сна Изке представил сначала этот очаг тепла в ночном мире, разговор, которого больше не слышал. А потом – что поезд мчится сквозь ночь, дальше и дальше от Океана, к рассвету.

 

~

Утром, конечно, был переполох.

Ещё в коридоре, пробираясь сквозь серое молоко утреннего света, Изке услышал из бара непривычный тревожный гул. Успел испугаться: «Зефри не разбудила, что-то случилось!»

Но волновался зря.

Все собрались в баре. Кипел шум, все перебивали друг друга, как в поезде прежнего мира. Воздух и свет искрили от напряжения. И пришелец, в этом свете – не взрослый почти, чуть старше Зефри, рвал утренние лучи узкими ладонями, отбрасывал вопросы. Нет, не знаю, откуда, не помню, как здесь оказался, мы с Зефри решили, что звать меня можно «странник», а можно ещё как-то, мне всё равно. Нашёл меня Изке – вон, кстати, и он.

Пришелец махнул рукой, плеснул пригоршней солнца в лицо:

– Иди сюда, расскажи, как всё было.

Он остался на том же барном стуле, где устроился ночью, только за стойкой теперь хозяйничала Шемке. Зефри сидела рядом с пришельцем. Болтала ногами в квадратных ботинках, теребила ленту. Глаза у неё сверкали. Такой взволнованной и весёлой Изке не видел её... давно? Никогда?

Шемке придвинула плошку со сбрызнутой засахарившимся сиропом кашей, Изке прожевал свой несложный рассказ.

– Нужно быть осторожней, – покачал головой Тод, – зачем бродить в городе по ночам?

Он скрестил руки на груди, смотрел на пришельца почти враждебно, но тот будто не замечал. Бросил:

– Это было пророчество, – опасно качнулся на стуле, хлебнул кофе из щербатой кружки. Зефри рассмеялась:

– А я говорила, Изке знает будущее! Нечего нам бояться! Помнишь, Тод?

Тод буркнул угрюмо:

– Ну да, Изке наш навигатор, – и дальше спорить не стал. А раз Тод не стал спорить, то и никто больше не осмелился. Пришелец остался, а Изке не понимал, к лучшему это – или наоборот.

~

 

Шемке сказала, что на языке одной из стран, оставшихся за Океаном, «странник» звучало как «Виртру». Так и звали теперь пришельца, хотя Изке всё равно звал его пришельцем. Про себя, конечно. И не всегда. Когда тот смолкал, недоговорив, впивался взглядом в небо, в горизонт – или в Океан. Зефри и остальные рассказали ему обо всём: о разрушениях, бегстве, даже старые теории о войне и утечке изерита вспомнили. Но пришелец, откуда бы ни явился, ничего этого не боялся.

 

Тод по-прежнему сомневался: разве может человек так просто очнуться у тёмного моря, явиться из ниоткуда? Вместе с другими мужчинами (Изке не взяли: «Недостаточно взрослый», – пришлось слоняться вокруг поезда в мрачной обиде) обошёл все окрестности, все подвалы, склады, маленькую больницу и школу, библиотеку, все места, где могли прятаться мародёры. Никого не нашёл.

Вернулся, признал нехотя, что Виртру, похоже, говорит правду. Вокруг – никаких стоянок и новых следов. Пусть остаётся.

А потом добавил угрюмо:

– Всё равно, осторожнее с ним. Так внезапно только Океан появился.

Виртру фыркнул:

– А он вам разве мешает?

Изке сжался от злой справедливости этих слов. Думал, Тод заберёт назад разрешение, но он никогда так не делал, не стал и теперь. Хмуро взглянул на пришельца, потом попытался поднять глаза к Океану. Но не смог.

 

Пусть сперва Изке и показалось, что Виртру давно в пути и путь его измотал, он не отдыхал ни минуты. Хотел узнать всё о прошлом и настоящем, подключался к любой работе, исследовал поезд и город. Листал книги Шемке. Изучал рисунки Изке, один из них, где силуэт расчиракали спирали и волны («Ничего себе, это же прямо я!») даже забрал себе. Изке тогда проговорился о снах – пришелец стал расспрашивать и о них.

А потом собрал всех возле локомотива (огни давно ослепли, стекло помутнело), запрыгнул на подножку, чтоб все слышали, и объявил:

– Нужно чинить ваш поезд.

Изке оцепенел.

В груди заколотился ужас.

И нетерпение: «Я ведь просил об этом! Исполнится!»

Но Океан двигался, пока они бежали. Может, неподвижность их и спасала?

Или нет?

 

Тод мрачно усмехнулся:

– Теперь вижу, ты не опасный, а просто псих. Вот хорошее было бы имя.

Пришелец покачался на подножке. Ржаво скрипнул металл. Казалось, Виртру сейчас скажет: пошутил, знаю, поезд не оживить.

Но вдруг взглянул страшно, яростно:

– И сколько вы думаете так прожить? Сколько повезёт? Огороды устроили в пустых вагонах, пьянствуете, ловите рыбу – и сколько это может продлиться? И не увидите, когда Пустой двинется с места, смотреть-то боитесь!

Рябью побежал ропот. Вот зачем он расспрашивал, вот почему помогал! Ещё и Океан назвал по имени!

«Сейчас Тод сдёрнет его со ступеньки, ударит, прогонит», – Изке испугался этого, и вместе со всеми хотел, чтобы Тод ударил, хотел забыть об этих словах, отменить их.

Но Тод лишь помрачнел, выругался и пошёл прочь.

– Не дойдёт – ну и хрен с вами. Как бараны, – огрызнулся Витру, скрылся в локомотиве. Все смотрели на Изке, будто это он такое ляпнул. Ужасно!

Изке не выдержал, тоже запрыгнул в локомотив.

Пришельца нашёл возле двигателя. Огромный короб с выпуклым боком гудел простуженно и надсадно.

– Что нужно, чтобы завести поезд? – ярость ещё слышалась в голосе Виртру, Изке побоялся соврать или промолчать.

– Изерит... и живая искра. Но изерита мало, а искра у нас слабая.

– Нет, – Виртру зло усмехнулся, – нужно, чтоб все решились.

 

Но что делать, чтобы решились? Разве возможно, после всех этих лет?

И правда – о разговоре как будто забыли. Кто-то косился на пришельца неодобрительно, кто-то отказывался с ним говорить. Тод стал мрачнее прежнего. Зефри, столкнувшись с Виртру, прятала глаза.

Но постепенно Изке стал замечать что-то, похожее на новый ветер. Зябкий сквозняк надежды. Тихие разговоры, всплески слухов – может, станция и не последняя? Может, и правда, поезд можно ещё починить? Даже гул двигателя переменился, даже свет – искусственный и живой. Изке надеялся вместе со всеми – впервые за много лет.

 

А потом пришёл новый сон.

Океан проснулся, приблизился, дышал рядом – вновь.

Но теперь Изке видел сквозь его темноту.

В Пустых волнах качались очертания прежнего мира. Дома, города, дороги – как в безлунной ночи. Изке смотрел, смотрел, колыхание волн завораживало. Потом оказалось – покинутый мир не пуст. В темноте, в немом одиночестве движутся люди. Не видят друг друга, проскальзывают насквозь. Где-то там, понял Изке, бродили родители. Где-то там уже отразился неподвижный поезд. Где-то там молчаливой глыбой застыла тень Тода. Сцепившись пальцами, брели тени Шемке и Кираду. Металась беспокойная тень Зефри. И его, Изке, тень, тоже была где-то там. Тени всех, к кому он привык. Всех, кого забыл и кого не встречал. Всех людей.

Ужас этого сна был новым, уничтожающим.

 

Когда Тод устроил собрание и сообщил, что нужно вновь попытаться восстановить монорельс и отремонтировать поезд, спорить никто не стал. На прежних собраниях находились дела важнее – но не теперь.

Так Изке понял: сон видел не только он, что-то коснулось каждого. И каждый смотрел с тревогой: никто не знал, что будет дальше. Только Виртру торжествовал, от чего и правда выглядел чуть безумно – взлохмаченный, в глазах – чёрное ликование. Даже его амулет сверкал и кружился цветом.

– Ну наконец-то! – он стукнул Тода в плечо.

Изке снова подумал: Тод разозлится, ответит настоящим ударом. Но тот вдруг улыбнулся:

– И правда.

 

~

На станции теперь кипела работа.

Люди исследовали город не только в поисках припасов и материалов для ремонта изношенных частей двигателя. Чтобы оживить поезд, выправить и срастить монорельс, требовалось очень много изерита и проводника для него. С искрой решили разобраться позже. «Вернёмся к месту одного из старых крушений, – решил Тод, – постараемся найти живой двигатель».

 

Изке помогал разбирать мёртвые локомотивы в старом депо. В моменты отдыха запрокидывал голову сводам вокзала. Там изогнулась мозаика: город из цветных камешков, поезд, летящий над морем. По линии монорельса шла трещина. Днём сквозь неё бил свет, вечерами сочилась тьма. Судьба нарисованного поезда менялась, стоило двинуться солнцу. Изке рассматривал эту картинку и удивлялся, как успел привыкнуть к городу, как прочно в него врос. Так прочно, что двинуться было страшно. Движение – всегда крушение.

Но потом Изке вспоминал о тенях в чёрной глубине. Вспоминал, как долго страх неподвижности грыз его. Как проснулся под душащим весом земли.

И возвращался к работе.

 

Виртру вихрем метался повсюду: находил редкие материалы, помогал обрабатывать изерит и развинчивать старые детали. А когда Тод объявил, что отправляется за искрой (полдня пути в глубокой тени Океана, и неизвестно, сколько продлятся поиски), первым вызвался отправиться с ним.

И сразу принялся подначивать остальных:

– Если Пустой проснётся, эти полдня превратятся для него в полчаса. Что тогда сделаете? Запрётесь в комнатах и опустите шторы? Думаете, тогда не заметит вас?

На эти насмешки уже никто не злился – все знали, что Виртру прав. Но решиться было непросто. Все молчали. И чем дольше длилось молчание, тем безумней казалась затея.

Изке рассматривал свои ботинки, пытался проглотить холодный ком в горле. «Меня всё равно не возьмут», – но знал, вызваться просто страшно, страшно, страшно идти в тень, приближаться к пустой черноте.

– Я...– выдохнул Изке, услышал: голос похож на какое-то блеянье, и дальше сказать не смог. Виски обожгло: страшно, а теперь все увидят, как страшно!

И тут Виртру выдернул его вперёд:

– Видите, Изке идёт с нами! А вы боитесь.

После этого группа собралась быстро.

 

– Хорошо, что он их уговорил, – радовалась потом Зефри, – Тод рассказывал, чтобы добыть искру, нужно много людей – второй двигатель ведь ещё тащить сюда!

Она изменилась. Стала ещё решительней и быстрей. Весь день возилась с деталями, счищала с них изерит, а после заката возвращалась в бар и готовила вместе с Шемке.

Вечера в баре стали шумными и весёлыми, гнали тьму с каждой ночью дальше, словно поезд давно в пути. Все много смеялись, а пили меньше. Впервые за пару лет Кираду достал гитару, люди вспоминали старые песни – и те оживали.

В такие вечера что-то щекоталось в груди, глаза щипало. Изке не помнил, когда в последний раз было так хорошо.

«Как здорово, что той ночью я пошёл к морю».

И Зефри считала так же. Теперь они редко оставались вдвоём – слишком много дел. Но однажды утром, закрывая локоть его рубашки новой заплаткой, она сказала – теми же самыми словами!

– Как здорово, что той ночью ты пошёл к морю! Может, он и сам бы нашёл нас, но Океан в темноте ближе, что угодно могло случиться. А без Виртру ничего бы не получилось.

Изке думал так же, но почему-то смурная злость вдруг колыхнулась в душе:

– Ничего и не получилось пока.

– Но получится. Точно. И, знаешь, лучше жить так, лучше стремиться куда-то, пытаться выбраться, чем просто доживать те дни, что остались.

– Ну, может, – буркнул Изке, не понимая, отчего злится.

Зефри закрепила шов, перекусила нить, вручила Изке рубашку.

Как в детстве, погладила по волосам.

И убежала.

 

~

Путь занял несколько часов.

Монорельс нельзя было потерять из виду – серебряной нитью он указывал обратный путь. Шли полями, изрытыми шрамами землетрясений; обходили овраги, воронки, залитые тусклой водой. От Океана тянуло ветром – пронизывающим и солёным.

А впереди лежала длинная тень. Та, от которой они бежали. Чёрные отсветы пустоты мелькали в высокой траве. Разговоры рвались – и с каждым шагом прорехи молчания становились больше.

Изке отставал.

Внутри рос холод.

Изке не поднимал глаз, но дрожь Океана шла из земли, отдавалась в коленях, добиралась до сердца. Ноги слабели, и та же противная слабость щипала глаза, холодила руки. «Я не дойду, – с ужасом понял Изке, – боюсь, не дойду, нужно остаться, дождаться здесь».

– Эй, не отставай, – ладонь Виртру упала ему на плечо, сбила дрожь, а потом он потащил Изке за собой, – смотри, монорельса почти и не видно. Зевнёшь, потеряешься – и будешь вечно здесь скитаться. Этого хочешь?

Он говорил ещё, всё дальше и дальше в своём рассказе уходил от сегодняшнего, в его истории мелькали неизвестные берега, странные имена, бесконечные пропасти. Замок больше города, небо, сияющее всеми на свете цветами, живые реки, магия, разлитая в воздухе. Заблудишься, говорил Виртру, и кто покажет тебе дорогу назад? И рассказывал дальше – про дымные города, забитые лязгом железа, про кровавые ритуалы в джунглях, плотоядные пески и чёрные горы.

Этот стремительный рассказ о бесконечном пути походил на сон – ускользающий прочь, извилистый.

Но голос Виртру прогнал страх.

Не осталось страха.

Изке не заметил, как они пересекли границу тени.

Не поверил бы, если бы рассказали, даже если бы сам себе рассказал – но не заметил, совсем. А когда посмотрел на горизонт, на Океан, увидел, наверное, то же, что видел Виртру. Небо ближе, чем настоящее небо, чёрное, полное мерным дыханием волн. Опрокинутое и спящее. Бездонный, огромный сон.

«Спасибо», – хотел сказать Изке, но голос ему перемкнуло.

А потом впереди замаячил остов другого поезда, Виртру рванулся вперёд, и время ушло.

 

Внутри мёртвого поезда Изке понял, как отличается жизнь станции и от обрывков жизни всего остального мира. Тишина внутри вагонов и тень за окнами перемешались – словно на дне Океана. Изке шагал за группой, слушал неровный гром ног, голос Виртру, режущий тьму.

В памяти вдруг вспыхнула комната, из которой бежал вслед за родителями, перечёркнутый красным рисунок, очертания-сгустки знакомых предметов – и тишина, тишина, тишина из трещины в пластинке.

 

– Можно только вперёд, – объяснял Виртру, и Изке понял: да, это так, боится он или будет смелым, неважно, можно только вперёд!

Пока они шли, темнота плотнела, Изке решил: поезд мёртв окончательно. Когда добрался до отсека с двигателем, Тод уже изучал его выпуклые бока, обвитые длинными трубками, проводами, узлами. Виртру держал фонарь. Остальные молча столпились вокруг. Изке остановился рядом, и сразу почувствовал, как давит в спину, на плечи дыхание Океана, отчётливое и близкое здесь.

– Наверное, нужно...– пробормотал Тод, Изке мысленно договорил: "Вернуться", но Виртру перебил:

– Дай попробую, – бросил Тоду фонарь, прижал к двигателю ладони, потом прислонился лбом. Он молчал, все молчали – но тишины вокруг больше не было. Отсек заполнился чем-то другим. Не только общим дыханием группы.

Звуком далёкого шторма.

Изке вспомнил, как боялся: пришелец разбудит Океан, и почти испугался снова. Этот страх отвлёк Изке, он не понял, что произошло. И никто не понял – ни в тот момент, ни потом.

Амулет Витру сверкнул – ярко, как фотовспышка.

Всё на миг отпечаталось резким, отчётливым негативом.

Тишина. Долгий вздох Океана. И отчаянная надежда – Изке поймал её сердцем, общую нить, связавшую всех среди тьмы.

И тут вдруг раздался гул – простуженный, но знакомый.

– Искра, – выдохнул Тод.

Двигатель ожил.

 

Возвращение стало настоящим триумфом.

От усталости и жажды всё шаталось перед глазами, но общая радость хлынула навстречу, зашумела вокруг. Зефри подбежала, обняла: «Изке, Изке, у вас получилось!» Прикосновение согрело колкими мурашками, Изке обнял в ответ. Старый свитер Зефри пах солью, корицей, машинным маслом. Лента с косы соскочила, волосы расплелись, щекотали нос. И Зефри была так счастлива, все вокруг были так счастливы живой искре! Изке понял: до сих пор никто, кроме Виртру, в этот план до конца не верил, а теперь всё сбудется, должно сбыться.

 

Работы прибавилось.

Переоборудовать отсек с двигателем, чтобы разместить их оба. Потом приладить друг к другу, научить работать синхронно. И с ремонтом вагонов и монорельса пора было заканчивать. Весь поезд пропах яблоками, собранными в дорогу. Ящики с фруктами и остатками с городских складов громоздились в баре и в коридорах.

Никто не жаловался, не брал перерывов. Всех лихорадило из-за живой искры.

– Как же она могла сохраниться? – удивился Кираду в первый вечер. Все, кто помнил тот миг, когда мёртвый двигатель ожил, молчали, а Виртру смеялся:

– Что сказать? Повезло нам! А если б вы раньше взялись за дело, уже были бы далеко отсюда.

Правду так и не раскрыли, но Изке замечал, что теперь Виртру часто остаётся возле нового двигателя. Обычно вокруг были люди, но однажды Изке пришёл позвать его обедать и застал в одиночестве.

Как и тогда, в пустой тишине, Виртру прижал руки к металлу – и гул, отчётливый, чуть урчащий, тянулся ему навстречу. Вокруг длинных пальцев плясали цветные искры, воздух тёк, как вода, подкрашенная акварелью, скручивался воронками. «Мне это кажется», – Изке зажмурился, отшатнулся. Знал: нет, не кажется. Так и не решился окликнуть, убежал из поезда, спрятался в старом депо и работал, пока перед глазами не замелькали чёрные мушки. Зефри пришла за ним, сокрушалась: заболеешь, и толку никакого не будет, нужно рассчитывать силы, не подражай взрослым. Она говорила так много, что Изке ничего не сказал.

А может, и так не сказал бы.

Как такое расскажешь? «Виртру – колдун!»?

Зефри и так считает Изке ребёнком. Решит: всё выдумал.

 

О колдунах Изке читал в сказках, видел в мультфильмах – очень давно, в прежней жизни. Капюшоны и балахоны, молнии и замогильные голоса. Ничего похожего.

Появление Океана тоже никто не считал колдовством. Как небо, шторма и звёзды для первых людей (Шемке рассказывала), он стал одним из явлений природы, которые последним людям уже не суждено было разгадать. «Он для нас не божество, – говорила Шемке задумчиво, – но мы полностью от него зависим. Так что разница не такая уж и большая – начало цивилизации и конец. Всё во власти необъяснимых природных сил».

 

Но то, что делал Виртру – другое. Не природа. Виртру неживое сделал живым, позвал, заставил ответить. «Кто он такой? Откуда пришёл?» Изке вспоминал первый миг, когда его встретил – силуэт на фоне ночного моря, вспоминал рассказ о бесконечном странствии, голос, отсекающий страх. «Океан пришёл к нам неизвестно откуда, и он тоже». Эта мысль-догадка мучила Изке. То пугала: «... может, он тоже часть Океана?», то давала надежду: «... может, способен его победить?» Прогнать эти сомнения Изке не мог, и решил убедиться сам. Не убегать, проследить, а потом расспросить, или сказать Тоду – Изке не знал, что ему делать.

Но вышло иначе.

 

Когда Тод отправился с группой за новым запасом изерита, а Виртру остался с двигателем, Изке неслышно пробрался к машинному отсеку. Солнце уже уходило. Всё было залито таким протяжным, слоящимся, алым светом, что сердце щемило.

Виртру был не один.

Зефри стояла с ним рядом, что-то спрашивала – слишком тихо, чтобы различить слова. Очертания плавились в крови солнца. Виртру засмеялся негромко, и Зефри спрашивала настойчивей, но Изке всё равно услышал только обрывки: «...Как получилось? Как сделал? Это ты?..»

Сердце гремело в голове, в горле.

Душу подмывало предчувствие – запретного, непоправимого, нельзя же следить за Зефри, зря он это затеял. Бежать отсюда, бежать – но Изке слишком боялся пошевелиться и выдать себя.

Виртру сказал – наверно, в ответ:

–...Нужно стремление. Общее. Слушай.

Он взял руку Зефри, осторожно положил на бок двигателя и накрыл своей.

Воздух вновь заструился, закружились потоки цвета.

Мир горел цветом.

Изке тоже почувствовал, как разгорается искра, как двигатель дышит чаще, как...

 

...Зефри обернулась к пришельцу.

В закатных лучах её глаза золотились, потоки магии и алый свет впитывались в чёрные волосы.

Такая красивая.

А потом она потянулась к Виртру. Тот склонился к ней ближе, прижал к двигателю и поцеловал – цветной воздух вскипел волной.

Незачем прятаться.

Никого они не видели и не слышали.

Изке отступил на шаг.

Ещё.

И побежал. Эхо гремело по следу – но Изке знал, не заметили, всё равно.

Из поезда вырвался в догорающий день, проследил, как идёт к Океану солнце.

И без страха уставился в Пустоту. Виски горели, во рту было сухо и горько. «Проснись, проснись, проснись!», – рвался крик, Изке зажал рот руками, нельзя отпустить, но знал: Океан слышит.

 

Теперь он всё видел.

Прежде Изке и Зефри почти не разлучались – приросли друг другу за время бегства. Зефри тоже умела разрушать страх, заглушить своей уверенностью. Только ей удавалось разорвать кокон памяти, когда казалось: земля ломается, вздымается крошащейся волной, и где-то там, за ней...

Зефри крепко стискивала ладони Изке, растирала, словно от холода, смотрела в глаза, пока он снова не различал её лицо.

И говорила – о том, что ещё предстоит сделать, о тех местах, куда они направляются, о будущем. В путешествии это было проще, но и обманчивая безопасность убежища помогала: страхи отступали в тень Океана, прятались в давно покинутых станциях и городах.

Теперь Изке понял: Зефри почти не бывает рядом. Днём они не виделись из-за работы. Вечерами, пока все собирались в баре, она либо незаметно ускользала, либо, если была занята за стойкой, оставалась дольше обычного, не получалось её дождаться. Как и прежде, Зефри будила его по утрам, беспокоилась о нём, но взгляд её стал рассеянным и летящим. Она часто отвлекалась, забывала свои же вопросы, смеялась невпопад. Теперь Изке смотрел на неё и думал: «Она меня покидает». А ночью, за миг до того, накатывал сон, возникал хвост этой мысли, и кровь от неё становилась каменной пылью: «Как и они».

Загадка магии Виртру отдалилась, поблекла.

Что толку знать, кто он и как оживил искру, общим стремлением или злым колдовством. Чужак, пришелец.

Предатель.

 

~

 

В тот вечер Изке решил остаться в баре.

Не дать им сбежать, расспросить обо всём. Про магию. Про стремление. Про двигатель. Про то, что случится потом.

Вопросы и мысли зло колотились, кусали, жалили.

Изке смотрел, как пришелец смеётся, перебирает пластинки на полке, стучит о граммофон – его нашли в городе в одной из последних вылазок и решили сохранить. Музыка доносилась как будто сквозь волны, сквозь чёрный шелест, но никто уже не боялся. Кираду перебирал струны, мелодии переплетались. Пустота и жизнь звучали вместе.

Один из друзей Тода вручил Изке кружку с мутной болтанкой: «Ты ходил с нами в тень, значит, взрослый – пей!» Мысли ошпарило, перепутало, полыхнула решимость: «Подерусь с ним! Пусть отстанет от Зефри!»

Изке вытерпел шумное сборище.

Отгонял сон, пока звучали и утихали разговоры и песни, пока расходились люди. Зло втирал в глаза песочную резь, когда Зефри притушила свет.

Виртру сидел рядом, раскачивал в ладони стакан с чёрным коньяком.

Слова разбежались от Изке, решимость почти догорела.

И вдруг пришелец заговорил сам:

– Я помню город, – это прозвучало так потусторонне и ярко – Изке очнулся. Зефри, вытиравшая посуду, замерла, обернулась, – где все люди исчезли. Их души растворились в разломе между мирами. Но не пропали. Они где-то есть. Может, я и найду... не важно.

Он грохнул стаканом о стол, продолжил:

– Ваш Океан – похожий, но другой. Понимаешь? Это не смерть. Другая грань мира, другое пространство... как Шемке говорит? Измерение. Живое. Услышит, если будем все вместе. Если кто-то сильно захочет. Поймёт. Я помню другой город, в центре его – ось, она пронзает множество миров, как лезвие. Можно идти по этой оси из мира в мир, и я...

 

Вагон тряхнуло.

Зазвенели стаканы на барной стойке, застрекотал, заметался свет. Граммофон распорол музыку острой иглой – как тогда, как тогда, нет, нет, нет

 

Виртру вскочил, рванулся к машинному отсеку.

В дверях обернулся, крикнул:

– Предупредите всех: отправляемся!

Зефри дёрнула сигнал тревоги, а Изке помчался следом за Виртру.

«Это я, я, из-за меня, – впивалось осколками, взвывало сиреной, – я разбудил Океан!»

 

Машинный отсек шатался, а с ним весь поезд, весь мир. Вдалеке кипел шум голосов, стук дверей, сыпалась дробь шагов. Ветер снаружи надсадно выл, грыз защитный экран. Изке замер, пытаясь отдышаться, понять, что теперь может сделать.

А тень Океана росла, накрывала город за окнами – чёрным приливом, духом горечи, смерти.

Виртру возился с двигателями, пытался соединить провода и несущие искру каналы, ругался, рычал. А потом скрутил, притиснул друг к другу, связал узлом.

Воздух взорвался алым, затрещал запахом гари – оба двигателя взревели.

– Что здесь? – в отсек вбежал Тод, всклокоченный, с диким отчаянным взглядом.

– Следи! – бросил ему Виртру и помчался сквозь поезд дальше. Изке тоже не смог остановиться.

Запылённое стекло кабины смотрело на море – настоящее, в штормовой пене. Пустой Океан шумел позади.

Виртру тормошил приборы, стучал по нервно мигающим датчикам.

– Знаешь, как он должен ехать? Хоть примерно? Можешь представить? – не дожидаясь ответа, он толкнул Изке к рычагу управления:

– Держи, не отпускай! Отпустишь – убью! Понял?

Изке вцепился в рычаг. Страха не было снова, нет, страх стал другим, острым, пьянящим.

Представить? Изке зажмурился и вдруг вспомнил – то, что давно забыл.

Далёкий сентябрь, мир осыпали брызги света. Мир летит мимо – смазанный скоростью, яркий, счастливый. Рядом смеются родители, а Изке прильнул к окну – и смотрит, смотрит, ничего плохого не может случиться, путь свободен, только

– Вперёд! – крикнул Виртру, его магия ударила яркой волной, поезд дрогнул – и двинулся с места, впервые за много лет. Море мчалось навстречу, цвет и сила искрили вокруг, били в сердце. Изке казалось: сплавлен с железом, весь грохот, вся новая жизнь поезда мчится сквозь душу, сквозь все их души, соединённые скоростью и надеждой.

 

В лихорадочном стуке сердца вспыхивали сотни искр, всех покинутых городов, всех, кого потерял и встретил.

И самые яркие –

Кираду и его музыка, Шемке и её знания, их общая вера в жизнь.

Тод, непоколебимый и сильный, всех стремившийся защитить.

Зефри, самая смелая, самая лучшая, ярче любого света.

Мама и папа – в том солнечном дне, что уже не забыть.

И сам Изке, его сны, голоса, что подсказывали путь, те мгновения, когда боялся и злился, те, когда был смелым – всё слилось воедино, помчалось вихрем.

– Так, так, – бормотал Виртру, – вот... сейчас!

Изке развернул рычаг, в груди что-то треснуло, разорвалось, мелькнул впереди край обрыва – и поезд взлетел над морем, на миг, вот-вот всё обрушится.

Чёрная волна настигла их.

И подхватила, швырнула вверх.

Чернота выгорала, и с ней выгорал страх, только стремление оставалось, только решимость, помоги нам, больше мы не боимся, больше я не боюсь!

Кабину затопил цветной шторм, шквал силы нёс их вперёд, вперёд, выше, выше, к светлеющему небу – скорость рассекла высоту.

 

Поезд швырнуло – последним ударом.

Кабина зарылась носом в песок.

Изке не знал, можно ли отпустить управление, и вдруг понял, что остался один. Пнул погнутую дверь, прыгнул наружу. Состав лежал на незнакомом берегу, последний вагон стоял в воде. Слышались взволнованные голоса, звенел металл. Система безопасности сработала, пожар не случился – потоки прозрачного пара летели к небу.

Небо горело сиреневым и золотым.

Всё небо, от горизонта до горизонта, огромное, яркое.

Пустой Океан исчез.

Сперва Изке подумал – Виртру исчез тоже, но он стоял по колено в сверкающей воде.

Долговязый силуэт, резко вычерченный солнцем.

Утопая в песке, Изке побежал к нему.

А оказавшись рядом, увидел: свет бьёт сквозь его острые черты, искристые тёмные глаза. Здешний свет и незнакомый свет магии, тень оси, пронзающей миры.

– Вроде все целы. Хорошо, – пробормотал Виртру устало, а потом продолжил – решительно и серьёзно:

– Я оказался там, потому что ты смог меня увидеть. У тебя есть сила, чтобы справиться. У всех вас есть. Ты запомнишь?

У Изке задрожали руки, сердце, горло передавил холод.

– Запомнишь? – Виртру нахмурился, чуждый свет заискрил.

– Да, – прошептал Изке.

Всё засверкало, словно воздух вновь стал чем-то иным, бесконечно бегущей с неба водой, но прозрачной и светлой. Она падала между пришельцем и Изке, звенела, рассказывала что-то, а небо сияло, свободное, чистое.

Когда к Изке подбежала Зефри, он стоял в полосе прибоя один.

И сила была с ним.

Больше он ничего не боялся.

Над незнакомым морем ветер пел новую песню.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 18. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...