Павлина Морозова

Рыбка

Вы, дорогой читатель, наверняка думаете, что знаете историю о Рыбаке и Рыбке настолько хорошо, и настолько она вам приелась во всех вариациях, что к моему рассказу вы уже заранее настроены скептически. Что ж, учтите, я не собираюсь пересказывать вам то, что вы уже слышали, тем более что людская память не так уж и исказила те события. Нет, я открою вам тайну, что случилось со Стариком и Старухой после того, как закончились события сказочные, как Рыбка отобрала у Старухи всё намечтанное, и осталась та со своим разбитым корытом. Почему, спросите вы, мы должны проявить интерес к продолжению этой набившей оскомину истории? А я отвечу: потому что отголоски той истории влияют на Россию и по сей день, а вы, каждый из вас, наверняка хоть раз в жизни сталкивались с последствиями воочию. Устраивайтесь поудобнее и закапайте чего-нибудь в глаза, ибо они скоро раскроются так широко, что вы не сможете моргнуть. Если вам страшно узнать об окружающем вас мире правду, то закройте эту страницу сейчас же и продолжайте жить прежней жизнью, в спокойном (или беспокойном) неведении.

Первым делом вы должны быть осведомлены, дорогой читатель, что таинственная морская исполнительница желаний, которая вам известна под именем Золотая Рыбка, выглядела не совсем так, как вам представляется. Чешуя у неё была не золотистая, а серовато-зелёная, и она даже не была рыбой в строгом понимании этого слова. Она была рыбоподобным существом, что живёт на самом дне моря. В её внешности было что-то и от рыбы, и от человека, а ещё от лягушки, и там, на дне, её сородичи (назовём их глубоководными), уже в те стародавние времена образовывали целые колонии и города. Естественно, никому из тогдашних людей не было известно об этих существах ровным счётом ничего, да и сегодня мало что переменилось.

Но почему, должны спросить вы, этот жуткий и неприглядный образ трансформировался в столь безобидный, а сказка дошла до нас в столь неполном виде?

Эта тайна мне известна, и сейчас я с удовольствием поделюсь ею с вами, благо, на данный момент мне ничего не угрожает.

Что же, читайте на свой страх и риск!

Вы, люди двадцать первого века, конечно же, знакомы с термином «телепатия». Все глубоководные обладают даром телепатии, с его помощью они общаются друг с другом и с другими разумными существами. В некотором роде они значительно превзошли людей, а некоторые из них, в том числе небезызвестная Золотая Рыбка, с помощью телепатии научились воздействовать на чужую психику. То есть, они способны убедить того, на кого направлена их сила, в чём угодно. Они могут вызывать в чужих мозгах красочные видения, которые нам известны как галлюцинации.

Смекаете? Не было никакого исполнения желаний у той несчастной, что вы знаете как Старуху. Она не жила ни в каких теремах и не имела слуг, и не носила ни расшитых кокошников, ни ярких одежд. Корыто всегда было разбитым, а она зря только слёзы тратила, оплакивая жизнь, которой у неё никогда не было.

А теперь, когда вы обрели истинное видение вещей, давайте я поведаю вам, как разворачивались дальнейшие события, начиная ровно с того момента, где оборвалась известная вам сказка.

Итак, Старуха вернулась к разбитому корыту.

 

Шёл день-деньской, луна то убывала, то прибывала, а Старику от Старухи всё покоя не было. Каждое утро с самого ранья подступалась она к нему и заводила свою песенку. Дозовись, говорит, до Рыбки, и всё тут.

— Один, два, три раза дозвался, значит, слышит она тебя! Сидит в воде, затаивши обиду, покаяния ждёт!

— Так иди сама прощения попроси, — беззлобно отвечал Старик, но Старуха возражала:

— Я ужо ходила, я ужо звала один раз. Ты лучше как дозовёшься, скажи ей, чтоб подождала, и за мной метнись. А я тогда и хлеба свежего испеку, и червей сытных насобираю, чтоб не впустую идти, а с дарами.

— Зачем тебе её прощение сдалося, — вздыхал Старик, а самому-то ясно как день божий. Хотела она Рыбкино расположение вернуть, чтоб не сразу, но опять попытать счастья стать дворянкой, али царицей. (Но не владычицей морской, конечно, уж этот урок Старуха-то усвоила). Жалко, что не догадалась Старуха в придачу к высокому положению молодость попросить, да не для двоих, а только для себя. Когда та была помоложе, ейный нрав выносить было гораздо легче: глянешь на личико белое с надутыми губками, и сразу сердце трепещет, а слух становится нечувствителен к брани. Ежели б Старик за себя просил, то он бы так и сделал: пожелал бы Старухе молодость вернуть, а себе ничего. Он-то уже нажился, ему бы последние деньки в спокойствии провести, а больше ничего и не надобно.

Второй раз мучаться жизнью он не хотел ни за какие коврижки, а уж в том, что жизнь — мучение, он твёрдо уверился ещё в молодости, после того как свою Старуху, тогда ещё Молодуху, встретил. И ведь мог же вернуть эту сварливую занозу в отчий дом, раз уж та детей ему не принесла, да что-то... слабину дал. Не зря она его клеймила всю жизнь дубиной безвольной.

А всё-таки, будь у них дети, так он, возможно, и пожить бы ещё захотел. Да, не будь он таким слабовольным, то явись перед ним Рыбка прямо сейчас, он бы сказал так:

«Хочу сына или дочку. Или сына с дочкой. Ещё хочу молодость вернуть, чтобы успеть детишек воспитать верно. И избу бы подновить надо, но не сильно, а так, чтобы не развалилась она от зимних морских ветров».

И пошёл Старик к морю, и закинул невод в воду морскую солёную. Закинул раз, второй, третий, а рыбы-то мало совсем, на Старуху наловил — на себя нет. И раньше-то с трудом удавалось разжиться большим, что уж от дня сегодняшнего ждать. А Старуха опять будет ругаться, мол, мочи нет смотреть на эту рыбу, не то что есть — жри сам! Так и скажет: «жри сам», но сама будет уминать за обе щёки, потому как кушать хочется и никуда от голода не деться.

Решил Старик присесть передохнуть, но сперва без особого на то желания крикнул в спокойную водную гладь:

— Эй, Рыбка Золотая! Золотая Рыбка! Золотая! Рыбка!

И не успел Старик, согнумши ноги, осесть на берег песчаный, как увидел он намётанным зорким глазом, что море начало волноваться. И Старик взволновался вместе с морем, ибо не везде море пучилось, как в обычный шторм, а ровно в одном месте на небольшом отдалении от берега.

«Она пришла! — подумал Старик. — Нет, не пришла, приплыла из самых тёмных и мрачных глубин, которых не видала ни одна человеческая душа...»

Одёрнул себя Старик. Не знал он сам, откуда ему такие мысли пришли, но как-то не по себе от них стало. И не отводя глаз, смотрел он, как закручивается у берега водоворот, как вздымается часть воды над остальной гладью, и ждал он со страхом да с благоговением, когда чаша воды распадётся на мелкие капли, а на её месте возникнет та, которую он вплоть до этого самого момента не ожидал увидеть вновь.

Сначала из воды появился головной плавник, затем высунулась верхняя половина головы, нижняя. Показались покатые плечи, приплюснутые груди, тонкие и длинные лягушачьи руки с парными плавниками, и наконец, искривлённые ноги с перепонками, между которыми было зажато тёмное местечко, на которое Старик предпочитал не глядеть, дабы не пришлось потом отмаливаться перед богами.

«Звал ли ты меня?» — спросила Рыбка.

Старик стянул с головы шапку и принялся подобострастно бить поклоны.

— Звал, Рыбка! Прости меня, назойливого деда! От дел тебя, наверное, отвлёк, от важных!..

Он зыркнул на неё исподлобья и выпрямился. Рыбка выбралась на берег не полностью, а как обычно, села на мель, будто накорточки, и беспрестанно принялась плескать лапками, словно её это успокаивало.

«Я знаю, что не по своей воле ты горло драл, а Старухин наказ выполнял».

Старик никогда не видел, чтобы рот Рыбки двигался или хотя бы приоткрывался. Тот выглядел как щель, рассекавшая рыбью морду практически пополам. Губы были толстые, серые, похожие на два обточенных до гладкости валуна. Заместо носа у Рыбки служили две дырки, а глаза, огромные, в пол-лица, всегда были открыты и никогда не моргали.

На всём рыбьем лице только в зрачках Старик находил что-то приятное. Они имели цвет серебра и переливались на солнце, а иногда в них мелькали золотинки, словно кто-то разлил в расплавленное серебро лужицу золота.

Про себя Старик называл её Серебряно-Золотой Рыбкой.

Он боялся её, он раболепствовал перед ней, но Старуху боялся больше.

— Моя Старуха приходила к морю, хотела принести тебе, Рыбка, извинения, да не смогла дозваться. Вот она и попросила меня, раз уж я всё равно хожу сюда каждый день...

Старик осёкся, задумался, переменил позу и снова поклонился в покрытые подобием чешуи лапы:

— Прошу прощения, великая морская владычица! И за себя, и за неё прошу! Я повинен не менее... а может, и более! Она жена моя, а я уж полвека совладать с ней не могу! Поддался, на побегушках был, передавал её возмутительные просьбы, тревожил тебя почём зря...

«И снова тревожить будешь. Я знаю, почём она тебя послала. Хочет заново взгромоздиться к нам на головы».

— Не губи её, глупую бабу! — взмолился Старик и упал на больные колени.

Круглые глаза Рыбки, рыбины, смотрели застывшим взглядом, и непонятно было, куда именно они глядят: вправо, влево или прямо на него.

«Теперь моя очередь высказывать... пожелания. Веди сюда свою Старуху! Пяться, дёргай отростками, как несчастный крабик! Бойся меня! Да только знай, глупое человеческое отродье, что кабы я хотела, ты бы уже на дне морском покоился. Не обижу я тебя, и Старуху твою тоже. Разговор у меня к ней есть, касаемый её пожеланий и твоей особы. Давай беги, милок! Поторапливайся, пока не передумала!»

Вскочил Старик на ноги, бочком добрался до склона и побежал. Только вскарабкавшись, он почувствовал себя в относительной безопасности, да расслабляться было рано. Там, где одна баба не подстегнула, не дала тумака, там другая постарается.

Вот столкнутся эти две, так, может, сожрут друг друга... Плохо, плохо так говорить, что там говорить — думать плохо. Но Старик был не властен над своими мыслями. Была у него надежда, небезосновательная, что эти двое точно не сговорятся и ни к чему не придут. У одной понятно, что на уме — аппетиты, а у другой что? А незнамо что. Ох, был проклят тот день, когда Рыбка ему явилась, был проклят в тот день его поганый язык, что растрепал обо всём старой дуре!

Рыбка тоже хороша, эх! Хоть бы корыто оставила целым!

Прибежал он в избу, весь взмыленный, язык ажно отнялся; Старуха поняла всё без слов, да слетела с печи с такой скоростью, что в дверях сбила Старика с ног и, не обернувшись, дальше поскакала. Не успел Старик отряхнуться, а уже обратно беги, ибо как можно Старуху оставить наедине с Рыбкой?

Разбежалась Старуха — не догнать. Скатилась на попце с косогора, когда Старик ещё не успел подбежать к оному. Лишь поймал взглядом затрепетавшую на ветру косынку, скользящую вниз, а потом ничего, тишина. Рывком допрыгнул Старик до обрыва, оттуда скатился кубарем. В итоге с ног до головы изгваздался, шапку потерял.

И загорелась в его голове мыслишка шальная: ну всё, конец, Старуха сердцем крякнула от вида Рыбки, как он сам однажды, много дней назад, чуть не крякнул. Хоть он и описывал морское чудовище, морскую царицу Старухе, но разве ж слов достаточно, чтобы передать весь ужас и омерзение от вида нечеловеческого?

— Вставай, дурак, чего разлёгся? — раздался сварливый голос, и Старик расслабился, обмяк. Жива ещё его старушка!

«Ты, Старик, тут побудь, отдышись пока, а мы в воде... у воды покумекаем».

И Старик медленно поднял дряхлые чресла, отряхнулся, да так и остался сидеть на песке, во все глаза следя, как его бесстрашная Старуха сама, не проявляя ни малейшего признака страха, размашисто пересекает берег и останавливается у самого края воды на расстоянии всего в пару-тройку локтей от Рыбки.

«Отдышись пока», — вспомнил Старик и расплылся в улыбке. Кто-кто, а его Старуха никогда такого бы не сказала! А тут какое-то нечеловеческое создание, которое Богом было упрятано в тёмные воды моря, говорит ему с заботой: отдышись!

А всё-таки хороший день. Похоже, Старухе и правда от Рыбки перепадёт какая-никакая благодать, пусть не очень заслуженная. К чему это приведёт, пока неизвестно, но хоть на один вечерок кровопийца родная подобреет. Пока сидел, он и не заметил, что разговор-то уже кончился.

Очнулся от ворчания знакомого, глядь — а Рыбки-то нет, уплыла, видать.

— Чего озираешься? Спишь наяву, удивительно, как Рыбку умудрился не проспать.

Старик поморгал-поморгал, уставился во все глаза на свою ненаглядную, а сказать-то опять ничего не может. Неужели, не сговорились ни на чём? Тогда зачем он бегал, костьми рассыпающимися тряс? Впустую?

— Рыбка пожад... в этот раз не столь щедра, — скупо проронила Старуха. — Вставай же, старый дурак, сеть не забудь, да улов подбери.

Не предложила Старуха помощи. Ведёрко, полное воды, с четырьмя рыбинами-недоростками и сеть незаменимую Старик занёс на пригорок сам, пока Старуха кряхтела и скользила ногами по осыпи, состоящей из песка и глины, да громко ругалась. Ругалась, как всегда, почём зря.

— Мне бы сперва помог, дуралей! Вот упаду сейчас, косточек моих не соберёшь! И что ты без меня тогда делать будешь? А я скажу-у! До конца дней своих будешь в лачуге сидеть, рыбу глодать, меня вспоминать, ту, которая тебя из нищеты всю жизнь тянула, да так и не вытянула!

На последнем выкрике Старик поспешил назад и дотолкал сварливую жёнушку до самого верха. А у той наверху настроение переменилось, затихла она, обернулась на море, перекрестилась и отвернулась. Сквозь зубы бросила:

— Топай давай и не спрашивай ничего. Не могу я с тобой говорить прямо здесь, у тёмного моря и под чистым небом. Страшно мне. В избе разговор держать будем.

Дошли они до избы в полном молчании. Старуха первой в избу юркнула, а внутри темным-темно. Старик зашёл и закрыл за собой дверь. Присел на табурет, вздохнул.

— Да не вздыхай ты! — проскрипела Старуха из угла. — Дай мне с мыслями собраться. Не могу я так... так просто об этом...

Тут уж пришёл черёд Старухи вздыхать. И поведала она очумелому деду такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вцепился Старик в патлы нестриженые и закричал:

— Нет, нет, я не буду. Не заставишь!

— Сделай это! Заради меня, неужели сложно тебе потерпеть чутка? Да что ты против имеешь-то?! Между прочим, этим мы двух зайцев убьём. И рыбку съездим, и...

— Не нужны мне твои зайцы! И рыба не нужна! Это уж ни в какие ворота!.. Богомерзко, тьфу!

Старик аж задохнулся: настолько он был возмущён.

— Богомерзко, значит? Вот, значит, какие словечки мы знаем, — Старик увидел, как Старуха впотьмах поднялась на ноги и стала кружить по тесной комнатёнке. — Я тебя знаю! Я тебя хорошо знаю, знаю, чего ты хочешь больше всего на свете! Ну, послушай-ка сюда, сейчас я скажу тебе такое, отчего ты мигом переменишь своё мнение...

 

Старик проснулся с рассветом, хотя Старуха его вчера весь вечер и половину ночи мурыжила, заставляя склониться на свою и Рыбкину сторону, утверждая, что от Рыбкиного предложения первым делом выиграет он сам.

Она обзывала его неблагодарным, плакала и молотила его руками, но к этому он был уже более чем привычен. Переломило его тогда, когда луна, взошедшая на небосклон сразу по наступлению ночи, скрылась, оставив после себя след из россыпи звёзд.

— Разве ж ты не хочешь, чтобы этот дом наполнился радостью? Разве ты не хочешь снова стать молодым и прожить жизнь заново так, как ты сам хочешь? Думаешь, один ты сожалеешь о том, чего с нами не случилось? Да ежель мы сейчас так несчастны, представь, что будет, когда один из нас умрёт и другому придётся доживать в этом гиблом месте в полном одиночестве. — Старуха обвела рукой их лачугу. — Надеюсь, что я умру первая. Хорошо бы, если б это случилось сегодня же ночью.

Он думал, что уже не сможет уснуть, но на деле случилось иначе. После их долгого никуда не приведшего спора Старик уснул так крепко, что захоти Старуха его растолкать, не смогла бы. А весь остаток ночи ему снились сны самые престранные в его жизни, настолько правдоподобные и трогающие за душу, что он проснулся со слезами на глазах.

Под Старухин храп Старик перепоясался, обулся, а затем медленно и с тяжёлою думою принялся бродить по избе, на свежую голову взвешивая и перевешивая немногочисленные за и против.

Стукнул Старик рукой по столу: вот же Рыбина, и надо ж было той заплыть в его сети и ввести в искушение!

И только подумал Старик «искушение», как его ноги ослабели. Осел он на табурет, отвернувшись от окна, от сумерек туманных, и призадумался снова.

Как там их учили?

Отче наш... И не введи нас в искушение, но избави от лукавого...

Рыбка искушала Старуху, Старуха поддалась. Осталась она ни с чем, но и ничего не потеряла из того, что принадлежало ей до сих. А теперь, выходит, через Старуху Рыбка искушала уже его, искушала самым желанным в целом мире — оравой детишек. Но ведь он, в отличие от Старухи, меру знает?

— Эх! Спросить бы у кого! — прошептал Старик. Да у кого спросить? — Вокруг одни рыбаки, а до ближайшей деревни с попом полдня топать. К тому же попы часто сами не знают, как текста божественные толковать. Не хватает им ума, чтоб эту заумь охватить, дарованную Богом. И у этого нового Бога, у которого всё так сложно и строго, перед которым ты постоянно ощущаешь себя провинившимся щенком, сколько он у этого самого Бога просил — и так и этак, чтоб тот ребёночка послал, хоть одного? Да разве ж он менее достоин был, нежели другие?!

А Рыбка, она... ей, в отличие от попов, верить хочется. Пусть попы назовут её нечистью, демоницей, но нельзя отрицать, что есть в ней своё, родное, как в старых отцовских побасенках. Батюшка вот всегда говаривал, что нечего бояться духов, не бывает среди них ни добрых, ни злых, а держаться с ними нужно так, как чутьё и воспитание подсказывают.

«Права Старуха, дуралей я и заяц, — подумал Старик. — Про попа сдуру вспомнил, поди-ка, до чего трусость довела! Да разве ж я хуже Старухи?! Эх, была не была!»

Выскользнул Старик тихонько за дверь, а на улице утро что пух, просыпанный из дырявой господской перины. И, что поразительно, не холодно, напротив, на редкость тепло. Перепугался Старик, подумал, будто у него горячка разыгралась, думал уже в избу к Старухе вернуться, однако сперва решил водичкой в лицо себе поплескать. Наклонился над ведром и в отражение мутное всмотрелся.

Борода, усы, большой нос картофелиной, заросли бровей и две щёлочки глаз со стекающей вниз красноватой плотью.

Увидев ровно то, что всегда, удовлетворился Старик, затем припал к ведру и напился. Непривычная лёгкость ощущалась во всём теле, чудесная лёгкость, почти такая же, как в молодые годы.

И напившись, завернул Старик за угол избы, а оттуда привычной кривой дорожкой к морю начал спускаться, и с каждым шагом ступалось всё быстрее и быстрее. Голова была пустая, о грядущем не думалось вовсе.

Дружелюбный пригорок мягко пружинил под ногами. Море воды сладко посапывало, медленно дышало волнами туда-сюда. Переполнился внезапно Старик таким сильным волнением, будто на свидание с любимой торопился.

«Дырявая башка! Невод-то не взял! Вот же балда, зачем мне невод, чай, не рыбачить пришёл! Надо бы покричать Рыбку, отчего же в горле пересохло?»

Походил Старик вдоль берега, присел ненадолго, подпрыгнул на месте, сдержанно крикнул:

— Рыбка! Р-рыбка?

Скинул штаны, рубаху, после недолгого размышления избавил себя и от шапки. Подошёл к воде, потрогал плещущуюся у ног пенку.

Как в любой другой летний день — прохладная. К купанию выше колена такая водица не располагала, но Старик к этому делу был привычен, не зря же его второе имя было Рыбак.

— И-эх-х! — Рыбак плюхнулся в воду, подняв в воздух целую тучу брызг. Он замочил и зад, и перед, решил было залезть в воду по плечи, но передумал и остался ждать Рыбку ближе к мелководью.

По-маленькому приспичило.

Облегчил Рыбак нужду, набрал в лёгкие воздуха и, пока зуб на зуб попадать не перестал, крикнул снова, уже куда решительнее и громче:

— Ры-ыбка-а! Ры-ыбка-а! Ры-ыбка-а!

Разнёсся тройной крик над гладью морской. Забеспокоилось море. Забеспокоился и Рыбак. К мелководью начал потихоньку отгребать, да не тут-то было.

Хвать! Схватило его что-то под водой, прямо за место причинное, да как начало тянуть-потягивать, что несчастный Рыбак застонал, забулькал, морской водицы хлебнул и чуть не окочурился от ужаса.

— Ой-ой, ох-хо, Рыбка-а! Ты чего творишь, отпусти!

Расставил Старик ноги в воде поширше, чтоб не упасть, и попытался маленькими шажками поближе к берегу выйти, но Рыбка его план быстро раскусила и обратно на глубину потянула. Тут-то уверовал несчастный, что это смертушка за ним пришла.

Утопать начал Старик, натурально. Земля из-под ног ушла, голова вверх вскинулась. Воздуху! Воздуху! Старик от ужаса извивался, молотил руками и ногами, но всё впустую: Рыбина подлая присосалась к причинному месту как пиявка, то ли проглотить его пытаясь, то ли кровь высосать аки пиявка.

И вдруг живот ка-ак свело судорогой давно позабытой! Скорчился Старик, булькнул горлом, начал обмякать и заваливаться на спину, а до поверхности-то было рукой подать. Беспомощно Старик хватал воду и барахтался всеми конечностями, но Рыбка была слишком сильна в своей стихии. Впрочем, его усилия оказались не тщетными, ибо Рыбка наконец-то перестала хватать его за члены и тянуть в пучину. Перепончатые ладони обвили старческий торс и потянули наверх, к свету и воздуху.

Вынырнул Старик, принялся хватать ртом воздух. Рыбка снова пихнула его к берегу, и тогда он смог нащупать ногами благословенное дно. Закряхтел Старик, только и успел отплеваться, как Рыбка снова на него накинулась, и уже не отстала, пока не взяла всё, что ей причиталось.

 

Проходили дни и месяцы. Старик, как обычно, каждый день на море приходил, но отныне не приходилось ему и часа проводить в воде, поскольку ловля отныне стала для него плёвым делом. Рыба буквально сама прыгала в сети, едва успевал он закинуть их в море.

Ни у кого, кроме Старика, такого везения не было, и стали другие рыбаки относиться к нему с подозрением и опаской. А Старик рыбу сначала сам на спине носил до ближайшей деревни. Потом купил себе телегу, чуть позже обзавёлся лошадью.

А одним влажным и туманным осенним утром Старик и Старуха одновременно проснулись после разделённого на двоих сна, и оба, едва успев протереть глаза и глянуть друг на друга, ринулись на берег.

И вытолкнула Рыбка на берег восьмерых детёнышей, семерых сильных и одного слабенького, чахленького, и посмотрела на Старика со Старухой своим обычным отсутствующим взором, полным загадочного серебряного света, и наказала:

«Воспитайте их, научите всему, что знаете сами. Они станут для вас лучшими помощниками, и вы ни в чём не будете знать нужды до конца ваших дней».

— Но хватит ли нам сил выходить сразу восьмерых? — спросила Старуха, ласково покачивая на руках восьмого, пока остальные семеро плескались на мелководье. С виду они были обычные дети, четыре девочки, три мальчика и ещё один мальчик.

«Об этом не тревожьтесь. Сил у вас будет как у молодых».

Так молвила Рыбка, и точно, в Старика со Старухой словно кто-то влил по большому ведру сил. В своём преклонном возрасте они принялись за взращивание молодняка и весьма преуспели в этом. Старуха ежедневно и еженощно готовила, стирала, убирала, а Старик снова взялся позабытые давным-давно гусли, а в остальное время занимался тем, что строил новую избу, не избу — целый терем на берегу моря. Когда терем построился и всей семьёй переехали, то Старику приснилось, что нужно построить небольшую молельню в честь Рыбки, что дала им всем новую жизнь.

Детки подросли и стали помогать отцу в строительстве молельни, которая всё боле разрасталась, пока не стала похожа на натуральную церквушку. Только куполов серебристых Старик не мог сделать, потому что слишком это дорого оказалось. Но и тут нашёлся выход: однажды после шторма на берег вынесло целую гору из ниоткуда взявшихся кусков металла, каждый был в локоть шириной и в два локтя длиной. Металл был серебряный с перламутровым отблеском, Старик со Старухой в жизни такого не видели. На некоторых кусочках были выдавлены рисунки, которые в точности изображали Рыбку: та же сутулая фигура, перепонки, согнутые ножки, похожие на лягушачьи лапки, плавники на спине, плечах и голове, большие круглые глаза и очень полные губы.

Разглядев фигуру Рыбки, Старик упал на колени перед морем и начал истово молиться, причём слова приходили ему на язык сами, и он не понимал смысла их. Вскоре Старик со Старухой померли.

По нелепой случайности на них упала заготовка купола.

Остальные рыбаки поразъехались из этой холодной прибрежной глуши давненько, а больше никого особо не волновала судьба двух стариков. В этом богом забытом краю среди ветров и болот вообще редко кто-то появлялся, потому и о церкви стало известно далеко не сразу. Позже много раз церковь пытались ограбить, да говорят, все эти несчастные на корм рыбам пошли, и поделом им.

Что же случилось с детьми? Здесь начинается самое интересное.

Восьмой малыш, слабый и невзрачный, уехал в ближайший город, дабы обучаться у монахов. После учёбы он вернулся домой, а там его сёстры и братья встретили, шестеро из которых успели породниться с близлежащими сельчанами и обзавестись потомством.

Как им это удалось, спросите вы? Очень просто: красивыми выросли все семеро, да такими, что одним взглядом могли урожай из поклонников и поклонниц собирать.

Седьмой же мальчик, точнее, молодой муж, променял берег морской на сложную столичную жизнь.

Ваш покорный слуга выяснил, что, уезжая, седьмой сказал:

— Мои потомки вернутся и оснуют на этом месте город, который станет самым прекрасным городом на земле.

Догадались, о каком городе идёт речь?

А ещё я выяснил, что не сам седьмой это придумал, а мать-Рыбка его надоумила. Что ж, я ни сколечко этому не удивлён, думаю, и вы тоже. Предполагаю также, что скоро мне удастся узнать ещё больше об этой древней истории.


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...