Раховна

- Мама, это он! Там, у окна.

Я вздрогнула: книга выпала из ослабевших пальцев и шлепнулась на стол. Звук падения не был громким, но мужчина всё равно поднял голову и посмотрел в мою сторону. Наши глаза встретились, и я почувствовала, что задыхаюсь.

Нужно уходить.

Я в три глотка осушила чашку с остывшим чаем, сунула книгу и мобильник в сумочку. Вспомнила, что ещё не успела рассчитаться, и знаком попросила официанта принести счет. Мне хотелось рвануться к выходу, выскользнуть за дверь, быстрее, быстрее.

- Мама, пожалуйста, не надо, останься! – испугался Максимка.

Он смотрел на меня. Я ощущала его зарождающийся интерес нутром, какой-то глубинной, потаенной частью своего существа. Внутри всё вибрировало, переворачивалось, колыхалось. Руки обсыпало мурашками, ладони вспотели. Где же счет, почему так долго? Может, просто оставить деньги на столе и уйти?

Он уже направлялся ко мне. Я видела его краем глаза: до неприличия высокий, чуть неуклюжий, будто ему неудобно в собственном долговязом теле. Рваная походка не совсем уверенного в себе человека. Но когда он заговорил, голос звучал спокойно и твердо:

- Добрый день. Могу я с вами познакомиться?

Сел напротив, не дожидаясь приглашения, улыбнулся. Он волновался, пусть и пытался это скрыть. Наверно, нечасто шел против своей природы и знакомился вот так, нахрапом.

- Извините, я спешу, - пробормотала я, отводя взгляд.

Я уже понимала, почему могла бы влюбиться в него. В нем было много очаровательных несовершенств – передние зубы чуть налезали друг на друга, над левой бровью – крупное родимое пятно, напоминающее черного жука. Но самое главное – глаза: умные, проницательные, удивительного лунного цвета – дымчато-серые, почти прозрачные. Глаза, которые я уже видела на другом лице.

От боли хотелось выть.

- Мамочка, ну пожалуйста, - захныкал сын.

- Меня зовут Стас, - настаивал мужчина. – А вас?

Официант принес папку со счетом, и я потянулась за кошельком.

- Я заплачу, - предложил Стас.

- Не нужно! – почти закричала я. Он нахмурился, обескураженный моей резкостью.

Я уже отсчитывала купюры дрожащими пальцами. Слезы сына мешали думать, но я продолжала упрямо убеждать себя, что поступаю правильно. Мне это не нужно. Не этого я хочу. Не такой ценой.

Я набросила ремешок сумки на плечо и вскочила, больно ударившись бедром об угол стола. Хотела что-то сказать – воспитание обязывало бросить хотя бы «Извините» или «Всего доброго» – но не смогла. Не оглядываясь, поспешила к двери.

- Мамочка, - надрывался плачем мой незачатый ребенок.

Слезы заволакивали мир плотной непроглядной завесой. Почти вслепую я бежала по улице, спотыкаясь и налетая на прохожих. Голос в моей голове делался тише, пока не исчез навсегда.

Это будущее было утеряно.

 

***

Я оплакивала Максимку так, будто он действительно существовал. Я помнила, как он жадно припадал к набухшей, сочащейся молоком груди, заставляя меня вскрикивать от боли. Помнила, как бессонными ночами баюкала в колыбели своих объятий крохотный плачущий сверточек. Помнила, как сыночек кричал, когда очередная медсестра вгоняла иголку в расцвеченную синяками худенькую ручку. Неслучившиеся воспоминания ошеломляли своей яркостью, мешали отделить видения от яви. Почти два года чудесные лунные глаза преследовали меня повсюду, а детский голосок звенел в ушах. Смириться с наступившей тишиной и пустотой было трудно.

И тогда я решилась.

За десять лет безликая серая пятиэтажка на окраине города ничуть не изменилась. Разве что похабных надписей на стенах подъезда стало больше, да удушливый смрад сигаретного дыма и мочи стал сильнее. Я поднялась наверх по заплеванным ступенькам и потянула на себя ручку обитой дерматином двери. Баба Рада никогда не запиралась. Люди боялись её больше, чем она их.

Бабка уже ждала меня: сухонькая, изъеденная годами, но прямая, как палка. Прищуренные глаза, седые волосы спрятаны под зеленым платком, в руке зажат тесак для рубки мяса и костей. Широкое лезвие тускло поблескивало.

- Ну здравствуй, позор семьи, - сказала баба Рада и кивнула на топорик: - Готова?

Я молча двинулась за ней, ничуть не удивившись тому, что старуха знала о моем приходе. Потомственную ведьму трудно застать врасплох. Это мне по странной случайности не досталось мистических сил: я не умела вкладывать свои мысли в головы других людей, общаться с усопшими, исцелять или насылать порчу. Белая ворона в семье, нелюбимая дочка и внучка, у меня был только один непрошенный дар: мне являлись духи моих будущих детей. Таких, как я, называли не ведьма, а раховна – проклятая будущем.

На столе на электрической плитке уже вовсю дымил огромный котел. Баба Рада смахнула со столешницы пучки трав, пододвинула мне стул. Я села, положила на шершавую поверхность левую ладонь, растопырила пальцы. Глаза слезились то ли от удушливого дыма, то ли от страха.

- Сколько уже? – спросила старуха.

Она положила тесак на стол рядом со мной, высыпала на сморщенную ладонь какие-то зерна из банки и без церемоний запихнула мне в рот. От неожиданности я поперхнулась: на языке разлилась неприятная горечь.

- Трижды, - ответ дался с трудом.

После Катеньки я потеряла бы матку и больше никогда не смогла бы родить. Егорка появился бы на свет с тяжелой формой аутизма. Максимка к десяти годам сгорел бы от рака. Каждый раз, когда отворялась дверь в новое будущее и в моей голове рождался новый голос, я тешила себя надеждой, что уж на этот раз обойдется. Не будет никаких жутких «но», и мне не придется в страхе бежать с проложенного судьбой пути. Но грядущее продолжало рисовать жуткие картины, одна хуже другой.

К черту такое знание, хватит. Лучше слепо идти по дороге жизни, как все остальные.

- Тряпка, - скривившись, обронила баба Рада. Её голос звучал глухо, тонул в тумане, расползавшемся в моей голове.

Плоская деревяшка мешала моим губам сомкнуться. Откуда?.. Потолок и стены стали раскачиваться. Что-то блеснуло в воздухе, и тут же – боль. Такая, что невозможно вздохнуть. Я захлебнулась криком, и закричала ещё громче, когда бабка сжала мою изуродованную ладонь над котлом. В кипящую бурую жижу хлынула кровь.

- Сама захотела, не хнычь теперь, - гаркнула она.

Бульк! – и колдовское варево поглотило три отрубленных пальца.

 

***

Я осторожно наклонила пузырек над стаканом: раз, два, три. Зеленовато-бурые капли окрасили воду, в нос ударил тошнотворный запах тины и гнили. Или показалось? Неприятные запахи теперь мерещились мне повсюду.

Толчок, и ещё один, уже сильнее. Я с улыбкой положила здоровую ладонь на округлившийся живот. Малыш только начал пинаться, и я все никак не могла привыкнуть к этому маленькому чуду.

- Скорей бы увидеть тебя, - проворковала я.

В ответ – ещё один толчок.

Последние пару недель я с трудом заставляла себя пить отвар. На втором скрининге так и не смогли точно назвать пол ребенка, и я страдала от неизвестности. Может, хотя бы на неделю перестать принимать эту настоянную на моих пальцах гадость? Лишь бы один разочек услышать голосок и понять, кого ношу под сердцем?

Нет-нет-нет, не стоит. Вдруг узнаю слишком много, выхвачу из тьмы обрывистый эскиз будущего? Я залпом осушила стакан и устало облокотилась о стол. Уже пару дней живот и поясницу тянуло так сильно, что едва можно было терпеть. Завтра с утра пойду к дежурному врачу, на всякий случай, а пока пора спать.

Дойти до спальни я не успела. Низ живота скрутило болью, по ногам потекло.

- Андрей!!! – истошно завопила я.

«Ещё рано, ещё слишком рано», - причитала я, уткнувшись лицом в грудь мужа, пока скорая летела по полупустым улицам засыпающего города. Он только крепче сжимал мою руку и бормотал утешительные глупости. Всё обойдется? Лжец!

В больнице было пусто, но дежурный врач принял не сразу. Уставший мужчина в мятом халате и с растрепанными волосами будничным тоном объявил, что отошли околоплодные воды. Пока я дрожащими руками пыталась натянуть вымокшие пижамные штаны, доктор негромко сказал:

- Вы же понимаете, что на таком сроке мы ничего не можем сделать?

И рассмеялся. Нервным, заливистым, беспардонно громким смехом. Я смотрела на него, глотая слезы и всхлипывая, а он хохотал, зажимая ладонью рот и стыдливо отводя глаза.

- Извините, - наконец прохрипел врач. – Это нервное. Тяжелая смена.

Он смеялся всё время, пока заполнял бумаги. Я плакала до самых родов.

 

***

Бутылка со льдом холодила низ живота. Туман от анестезии постепенно рассеивался, и реальность рушилась мне на голову. Я приложила руку к опустевшему чреву и зашептала в бреду:

- Прости, что не уберегла! Прости, что...

Я не знала, за что именно извинялась, но простить себя всё равно не могла. Наверняка этого можно было избежать, не допустить... В тот миг я пообещала себе, что больше не буду подавлять свой дар. Приму его и буду благодарной.

Но голоса так никогда и не вернулись.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...