Россыпь островов – изумрудно-голубых от лагун и яркой тропической зелени – нежилась в уютной колыбели, сотканной тремя самыми тёплыми морями Аква́тики.

Легенда гласила, что когда богиня щедрости Мариэ́ несла корзину с дарами, именно здесь она споткнулась и просыпала все дары прямо на острова. И впрямь во всей Акватике – этом бескрайнем водном мире с разбросанными по нему зёрнами островов – не найти места изобильнее и плодороднее Южного Архипелага. Весь год здешние зеленовато-синие воды полны жизни. Суровые шторма обходят его стороной и во время зимы, когда нет-нет, да и занесёт шальным щупальцем холодного течения пару-другую хрустально-пористых льдин.

С высоты полёта бурего́на – птицы, что летает выше прочих – Архипелаг мог показаться брошенными на водной глади цветастыми бусами с неплотно нанизанными неровными бусинами и роскошным кабошоном посредине. Хотя на деле, Прима́рис – крупнейший остров Архипелага – выглядел заманчиво-округлым лишь с большой высоты. Если же не спеша шагать по береговой кромке, то становились видны рваные края, обрывы и прихотливо изогнутая белопенная линия прибоя. И лишь в одном месте – в аккурат напротив входа в залив – раскинулась громадная, просвечивающая на солнце пологая отмель, усыпанная белым песком и мелким ломким ракушечником.

Во время отлива среди этой бело-розово-золотистой шелестящей массы при должном усердии и небольшой удаче человек мог отыскать настоящее сокровище – уцелевшую раковину зеркального галиотиса или разноцветные кардии, годящиеся и на броские украшения и на руны для гаданий и обрядов. А обрядов люди проводили много, с удовольствием вплетая их в канву обыденности.

Лёжа на каменном уступе, шершавом от налипших водорослей, Нисса как раз наблюдала за приготовлениями к одному из них. С укрывающей её небольшой скалы, похожей на свернувшегося клубком зверозмея, открывался отличный вид на Примарис. В отдалении высилась скальная гряда, зубчатым гребнем отрезающая залив от морских волн. Островитяне так и звали её – Змеев Гребень.

Просыпающиеся ни свет, ни заря крикливые белокрылые лары, завидев неподвижную Ниссу, немного покружили возле, но, поняв, кто перед ними, улетели, пронзая предутренний воздух разочарованными воплями.

С острова донёсся шум. Авгуры – солидные мужи и стройные юноши – готовясь к обряду, начали укладывать костры. Молоденькие девушки в лёгких пёстрых туниках и женщины в длинных светлых хитонах, бродили вдоль берега меж зарослями пур-пура, плели венки и гирлянды из его огромных, источающих густой сладкий аромат цветов, украшали ими себя и понравившихся мужчин.

Как же сегодня там оживлённо... И люди всё прибывали – остроносые лодки причаливали одна за другой, особенно со стороны Лама́риса. Лишь три розовых горошины Крабьих островов по обыкновению оставались тихими и безлюдными.

Название у обряда было неприятное, отдающее холодком и царапающее нёбо. Нисса, беззвучно шевеля губами, произнесла его мысленно ещё раз – жертвоприношение.

Шесть бесчувственных тел принесли к воде перед рассветом. Едва небо у горизонта окрасилось в нежные оттенки изнанки морских гребешков, как средь частокола пальм показалось несколько силуэтов. Двигаясь, они слегка раскачивались под тяжестью сплетённых из лиан носилок.

Нисса, прекрасно видящая и в толще морской воды, и в съедающем очертания сумраке, с интересом разглядывала сухощавых носильщиков. Ей – ундине – нравилось наблюдать за людьми. Правда, сёстры – даже Лама́ра – не разделяли её увлечения, считая его бессмысленным и опасным. Нисса была бы и рада поспорить, но не могла – зачастую люди действительно вели себя странно. Стоило лишь взглянуть на уродующий бок Мариссы широкий треугольный шрам – след от гарпуна. Возможно рыбак перепутал её с песчанкой, но как знать наверняка?

Ундина перевела взгляд на шесть громадных кольев из стволов вечной пальмы, вкопанных на песчаной отмели в сотне шагов от берега. Целый год они пустовали, чтобы сегодня вновь принять на свои гладкие тела страшную ношу. Эти деревья не боялись огня, не повреждались морской водой и кульими зубами. Они и железу-то поддавались с трудом – на рубку каждого уходило несколько лун. Но что-то заставляло людей тупить драгоценные железные топоры, что привозили торговые корабли с кряжистыми меднолицыми матросами на борту. Сойдя на берег, они выкладывали на песок сверкающие инструменты, посуду, украшения – сплошь железо и медь. Доставали будто припорошённые звёздной пылью камни, возвращающие топорам прежнюю остроту.

Взамен торговцы получали ярко расписанные керамические чаши и кувшины, затейливые раковины, жемчуг и перламутр, тончайшие ткани и плетённые клетки с пёстрыми птицами. Матросы волокли на корабли громадные связки недозревших фруктов и огромные корзины с зеленоватыми и золотистыми медовыми дынями.

Покончив с обменом, люди пировали – жарили мясо и овощи, пили пенящуюся жидкость, от которой голоса становились громче и веселее. Изломанные огнём костров силуэты извивались в пляске до утра под страстные крики ночных птиц.

Через пару дней корабли отплывали и островитяне возвращались к прежней неспешной жизни...

На берегу снова раздался шум – кто-то кричал и плакал. Нисса привстала на локтях – две женщины удерживали подальше от носилок хрупкую девушку в золотистой тунике. Чья-то сестра, подруга или невеста?

Нисса умела немного различать родителей, детей, супругов, любимых. Количество связей между людьми завораживало её. У ундин всё было проще – все они приходились друг другу сёстрами. Даже Сама Мюриэл – королева – была им сестрой.

Носильщики парами двинулись к кольям. Ещё двое несли длинные лестницы с верёвочными ступеньками.

Девушка в золотистой одежде, оттолкнув держащих её женщин, вбежала в воду по грудь. Блестящие чёрные волосы расплылись вокруг неё траурным ореолом, солнечные лучи подчеркнули трагичность выражения тонкого, словно вырезанного из перламутра лица. Женщины подошли к ней и, обняв, повели к берегу.

Процессия приближалась. Певуче перешёптывались толкущиеся у Гребня волны. Хрустел крошащийся под ногами носильщиков ракушечник. Дойдя до кольев, люди опустили носилки и принялись разматывать принесённые мотки верёвок.

Вернулись, заинтересовавшись, лары. Заметались вокруг белым крикливым облаком.

«Зря радуются, – глядя на беснующихся птиц, думала Нисса, – не для них угощение».

Один из мужчин выпрямился, оттёр рукой лоб. Через плечо мазнул взглядом по камню, но ничего не увидел: Нисса – неподвижный тёмный силуэт – казалась просто его частью, одной из неровностей.

Человек дёрнул плечом, отвернулся.

Лестницы приставили к кольям, двое юношей ловко взобрались по ним, чтобы перекинуть верёвки через их макушки. Жертвам связали руки над головами и, пропустив через узлы концы верёвок, подняли на колья. Все шестеро распростёрлись вдоль них, по-прежнему неподвижные, погружённые в странный, похожий на смерть сон.

Закончив, люди поспешно покинули отмель.

Будто приветствуя их, на берегу взметнулись языки пламени. Старый авгур с Ламариса, в длинном пеплосе цвета увядающих желтофиолей бросил в пламя горсть светлого порошка. Огонь затрещал и к светло-лиловому небу потянулись мутно-белые струйки пряного дыма.

Повинуясь кивку старшего, помощники неспешно начали бить в установленный на кромке берега громадный – в два человеческих роста – бубен. Бой был особенным: мощным и выверено-размеренным, имитирующим биение сердца подводного гиганта – китозуба.

Нисса знала, зачем это нужно – чтобы приманить Его.

Лишь одно существо обладало такой жаждой убивать и было настолько сильно и свирепо, чтобы осмелиться напасть на отличающуюся дурным нравом живую громаду.

Карха́рис.

Он редко покидал мрачные глубины – добычи и там было вдоволь. Но бой бубна, дополненный горящим на костре дурманом дразнил, пробуждал лютый голод и обещал блаженную сытость.

Нисса оглянулась – во время отлива кархарису не пересечь границу у Змеева Гребня. И тут же далёкий гул оповестил о начале прилива – масса воды цвета зелёной умбры у входа в бухту приподнялась диковинной шапкой, мгновение помедлила, будто раздумывая, и хлынула внутрь, заливая смесь песка и ракушечника синевато-зелёной глазурью.

Прилив принёс запахи – морской соли и рыбьей чешуи – смешал их с горечью кострового дыма и сладким благоуханием пур-пура.

Устав ждать пиршества, суетливые лары, ни на миг не смолкая, устремились к морю.

Нисса повернулась, чтобы понаблюдать за приливом. На каменном теле Гребня отчётливо виднелась граница меж сухой светлой верхней частью и не успевающей просыхать тёмной нижней, в нефритово-зелёных разводах и пятнах прилепившихся мидий.

Вода прибывала медленно. Несла с собой прозрачных поблёскивающих медуз и разноцветных рыбок. Струилась по дну, заливала каждую неровность. Сглаживала, выравнивала.

Достигнув прежних отметин, вода замерла. Лишь ленивое, едва заметное покачивание напоминало о её переменчивом нраве. Но вскоре на гладкой поверхности появилась вполне заметная рябь – вечно снующие у Гребня острозубые песчаные кулы вошли в бухту и тут же заинтересовались добычей. Длинные – почти в два раза длиннее любой ундины – гибкие тела стремительно заскользили в толще воды.

Нисса проводила взглядом разрезающие воду жёсткие двойные спинные плавники и, влекомая любопытством, сделала то, что, не признаваясь самой себе, собиралась совершить с самого начала – нырнула в воду и устремилась к жертвенным кольям.

Ундины песчанок не боялись – те подводных жительниц не трогали. Нисса скользила над усыпанной ракушечным крошевом отмелью и её золотисто-изумрудные волосы, словно диковинные водоросли, плыли вслед за нею. Мелкие рыбёшки брызгами рассыпа́лись в стороны и снова смыкались за её спиной в юркие любопытные стайки.

Ниссу пугало собственное безрассудство. Но ей так давно хотелось рассмотреть человека вблизи. Особенно этого человека.

Конечно, можно было не лезть в устроенную песчанками толчею, а сделать всё раньше, но тогда увеличивался риск быть замеченной людьми. А этого следовало избегать. Если Сама Мюриэл узнает, что она снова нарушила запрет...

Затерявшись среди кружащих возле кольев песчанок, Нисса взглянула на пленников – вода уже достигла их плеч. Три женщины – молодые, стройные – и трое мужчин. Мужчины интересовали ундину больше. Женщины были похожи на неё саму, лишь более смуглые и темноволосые, а вот мужчины – куда мускулистее, с растительностью на лице – казались иными существами. Особенно тот, что так сильно отличался от прочих – более крепкий, светлокудрый, с кожей, лишь слегка присыпанной бронзовой пыльцой загара.

Глаза всех шестерых были закрыты. Проснутся ли они, когда зубы песчанок примутся терзать их? Нисса невольно поморщилась. Люди всё же очень странные – добровольно отдают морским хищникам своих соплеменников. Нисса попыталась представить, чтобы так поступили ундины и... не сумела.

Волна с силой толкнула её в спину. Ундина оглянулась. В залив медленно, будто не понимая, зачем, вплывала живая гора – кархарис. Люди на берегу, завидев гигантский плавник, разразились криками. Они будут внимательно наблюдать за пиршеством чудовища. Затем авгуры станут изучать останки жертв, следы зубов, собирать воедино обрывки знаков и делать по ним предсказания на будущий год. Древняя традиция.

Подстёгнутые близостью колоссального хищника, кулы засуетились, заметались стремительными охристыми молниями. Жёсткая кожа одной из них чиркнула Ниссу по руке. Совсем чуточку и, конечно, невзначай, но вот уже потекла светлая розоватая кровь. Поранившая её кула скрылась средь товарок, затерялась меж гибкими светло-коричневыми телами. За себя Нисса не волновалась – кровь ундин не привлекала их. Зато одного из привязанных попытались оторвать от кола – две песчанки вцепились в его бока и бёдра. Вода мгновенно окрасилась в коралловый цвет.

Но спящий не проснулся. Ещё одна волна – куда сильнее – ударила Ниссу по спине, захлестнула людей на кольях. Пора было возвращаться к камню.

Нисса хлестнула хвостом, разворачиваясь, напоследок взглянула на людей и... замерла, поражённая увиденным. Глаза одного из них – его – смотрели прямо на неё. Их цвет, немного приглушённый водой, разбавленный плавающим в крови дурманом – оттенки смешавшихся у горизонта моря и неба, нефрит и лазурь – был совершенно таким же, как у Ниссы.

Ундина заколебалась. Ей стоило уплыть восвояси, предоставив связанного его участи – так поступила бы любая из сестёр. Нисса же сделала другое...

По скорости она превосходила любую из кул. Ундина метнулась к шесту с ним, закрутилась вокруг живой спиралью. Выпущенные из предплечий короткие плавники с острой кромкой играючи резали прочные, сплетённые из промасленных лиан верёвки. Следовало быть осторожной – располосовать кожу человека куда легче, чем лианы. Поняв, что его спасают, пленник с силой рванулся, сбросив с себя остатки пут, но затёкшее от долгой неподвижности тело подвело его. Нисса подхватила начавшего тонуть человека, мельком подивившись его тяжести, и вытолкнула на поверхность.

Накатившая волна накрыла их обоих с головой. Всё ещё удерживая человека, Нисса стремительно развернулась лицом к опасности.

Кархарис, брюхом пробивая хрупкий ракушечник, надвигался на них – серо-чёрный, как те мрачные глубины, из которых он поднялся. Шкура – словно обросшая ракушками скальная порода подводных хребтов. Это не песчанка, коснётся – страшно представить, что станет с телом.

Глаза – громадные серебряные чаши – смотрели на ундину. Привлечённый устроенной ею вознёй, он даже не заинтересовался неподвижными телами на кольях.

Нисса выдохнула сквозь жабры и с силой толкнула человека к поверхности, освобождая руки. Пусть сам поработает для своего спасения, у неё сейчас не будет для него времени.

По-особому широким, вбирающим воду жестом она развела руки в стороны. На мгновение ей показалось, что наступило затмение – громадное тело заслонило и солнце, и весь мир. И за миг до того, как он вспыхнул и разорвался, Нисса успела увидеть белёсую рану у блестящего глаза чудовища, там, где щупальце гигантского спрута, в битве за жизнь вместе с кожей вырвало кусок мяса.

Нисса глубоко вдохнула, ощутила, как солоноватая прохлада залива омыла её жабры и мощным и резким – глазу не уследить – движением сомкнула ладони.

Ударная волна оглушила и ослепила и её. Воды вокруг не осталось – лишь тревожно звенящая пустота. Она знала, что попало и тем, привязанным, и тому, с глазами цвета моря и неба. Ундины редко прибегали к водному удару – разве что вот как сейчас, когда грань между жизнью и смертью истончилась настолько, что стала неощутимой.

Кархарису досталось больше всех. Будь на его месте песчанка или даже куда более крупный молотоглав, от него бы осталась лишь безжизненная туша, вскорости растащенная на кусочки угрями и рыбьей мелюзгой. Глубоководного властелина лишь отшвырнуло на полкорпуса назад. Смяло глыбообразную морду, вдавило глаза, разломало ощерившуюся тремя рядами кольев-зубов пасть.

На несколько мгновений в мире воцарилась абсолютная тишина. А потом она разорвалась грохотом, разлетелась мириадами водных осколков. Вместе с массой воды кархариса бросило вперёд. Нисса успела увидеть серебряные потёки на морде. Ослеп ли он? И тут же пришло осознание, что её сейчас раздавит этой чудовищной тушей. А она даже не успеет понять, удалось ли спастись тому, с небом в глазах...

«Нерисса!!!»

Она не стала тратить время на то, чтобы оборачиваться на звонкий, полный ужаса мысленный призыв. Единственной, кто догадывалась о её планах, была Ламара – от неё вообще было сложно что-то утаить. Порой Ниссе казалось, что они обе знают друг друга лучше себя самих. И потому она отчётливо поняла, что сейчас сделает подруга.

И Нисса рванулась вверх так, будто хотела взлететь – взвилась над водой подобно чудесной сверкающей птице, а следом взмыло и само море. На одно бесконечное мгновение небо и море сомкнули объятия и Нисса очутилась посредине. И это было и страшно и чудесно одновременно.

 

* * *

К полуночи на берегу стало прохладно – песок остывал быстро, как сердце неверной возлюбленной. В воде упавшими звёздами светились серебристо-голубые расплывчатые пятна – в залив заплыли медузы-парусники.

Ха́ук медленно перевёл взгляд на тёмно-синий, в оранжевых и зеленоватых разводах горизонт. Его всегда интересовало – что там, за этой полосой, что разделяет небо и воду? Есть ли что? Или – страшно подумать – ничего нет?

Иногда ему до боли в груди хотелось уплыть туда, к этой светящейся полосе.

Он осторожно, оберегая срастающиеся рёбра, запустил ладони в холодный песок, зачерпнул вязкую массу, пропустил сквозь пальцы. Приложил испачканные ладони к лицу. Прохлада успокаивала.

После странного спасения он никак не мог снова начать жить. И не помятые рёбра были тому виной. И не соплеменники, что смотрели с опаской, как на про́клятого. Чувство обособленности было не в новинку – всю жизнь он ощущал себя особенным. А как иначе? Иная внешность, чудна́я судьба.

Островитяне – смуглые, вызолоченные солнцем, с глазами тёмными и блестящими, словно редкий чёрный жемчуг, с прямыми чёрными волосами и он – светлокожий, с глазами переменчивого цвета морских волн, весь будто отражение рассвета в прибрежных водах. Те, что приплывали на кораблях, тоже были иными – с кряжистыми красновато-жёлтыми телами, жёсткими соломенными волосами. Сердце не откликалось на их гортанный говор.

Но не отличие во внешности было причиной беспокойства. Люди, что жили на островах были довольны жизнью. А ему всё это – сбор плодов, добыча жемчуга и кардий, песни и танцы на берегу, лёгкие дома из лиан и веток – было чуждо. Бесспорно, он находил очарование и в скользящих по прозрачной синеватой воде залива лёгких лодках с выгнутыми на ветру разноцветными парусами и в расслабляющем сознание благоухании пур-пура и неомари́ки, но сердце его было не здесь – не на этих пёстрых от цветов и бабочек беззаботных островах. И не на тех, о которых рассказывали торговцы железом и медью – с тускло-зелёными холмами, где гнездились крупные нелетающие птицы с морщинистыми ногами, сухой пыльной землёй, изрезанной венами шахт, в которых беспрестанно добывалась драгоценная руда.

Странной, глубинной памятью, больше похожей на обрывки полузабытых сновидений, Хаук знал о иных островах – с каменистыми склонами, поросшими седым мхом крутыми берегами. И о совершенно ином море, непохожем на здешние приветливо-голубые воды – холодном, вечно штормящем, цвета грозовых туч и молний, что изредка озаряли небо над Архипелагом.

А местные девы – тонкие и сладкие, будто стебли сахарного дудочника, с кожей гладкой, словно кожура спелых фруктов – казались ему изнеженными и приторными. Он помнил других – рослых, светлокожих, с тяжёлыми белокурыми косами. Та, что дала ему жизнь, была такой. И другая, с которой он вместе рос, тоже...

Ещё он помнил гору – дымящуюся тёмно-серую, в снежных пятнах громаду. Полузабытый мудрый старик с трясущейся головой говорил, что на её вершине собрались боги, чтобы раскурить ароматную трубку, да так и засиделись, задумались над судьбами мира. Что богам минута, то людям вечность.

В памяти жили и длинные приземистые домики, сложенные из грубо отёсанных толстых брёвен. Голубоватые дымки, поднимающиеся над заросшими мхом и травой низкими крышами.

И ещё одно воспоминание, от которого он до сих пор просыпался с криком – летящие по воздуху камни и змеящиеся огненные реки, сметающие домики и человеческие фигурки. И грохот, от которого он много дней ничего не слышал.

И последнее – самое яркое, обжигающее сознание – лодка, что сталкивают в море бородатый мужчина в меховой одежде и тот самый старик с трясущейся головой. От обоих пахнет гарью, лиц не видно под запёкшейся кровью. Они отталкивают тяжёлую лодку от берега и Хаук ждёт, что и сами вот-вот запрыгнут в неё, но их руки – израненные, обугленные – соскальзывают с бортов.

Огненные змеи вползают в воду, меняют красно-оранжевые шкуры на бурые. От раскалённых тел над водой поднимается пар, сквозь который уже не видать ни острова, ни разгневанной горы.

Хаук жалким клубком сползает на дно лодки. С ним белокурая женщина. Под её рукой, смешиваясь со слипшимся от крови мехом безрукавки видны спутанные светлые волосы. С ними девочка?

Лодку так болтает, что вода заливается за борта, плещет в лицо. В небе то и дело распускаются страшные диковинные цветы. И наползающие одна за другой волны забытья – блаженного и ненавистного одновременно. Хаук ныряет в них и с трудом выныривает.

После одного из таких погружений оказывается, что вокруг мёртвая зыбь. Духота и тишина, куда более страшная, чем недавний грохот. Повсюду вода – горькая, манящая, смертельно опасная. Жажда застилает сознание мутной пеленой. Женщина поит Хаука и девочку тёплым, противным пойлом из маленького кожаного бурдюка. По глотку за раз. Это почти что ничего. И всё же спасает от смерти. Но не от забвения, в которое он по-прежнему то и дело погружается. Погружаться каждый раз всё легче, а выныривать – тяжелее. Женщина тормошит его, зовёт по имени, но отзываться совершенно не хочется...

...Когда он очнулся в очередной раз, она лежала неподвижно. А девочки не было. Да и была ли она вообще, не привиделась ли? В распахнутых глазах женщины отражалось безмятежное небо. Окоченевшие руки сжимали бурдюк, в котором плескались остатки воды. Даже умирая от жажды, она не притронулась к ней.

Хаук долго смотрел на неё. Слёз не было – тело не желало отдавать ни капли. Так – на сухую – терпеть жгучую боль в сердце было труднее.

Сначала он просто лежал и не двигался. Смотрел в небо. Забирать бурдючок не хотелось – тревожить её казалось кощунством. Но желание выжить пересилило. И он с величайшей осторожностью расцепил её худые до прозрачности пальцы...

В бурдюке оставался десяток глотков. Не воды – жижи. Десять крошечных шажочков, которые осталось пройти Смерти, чтобы забрать его. Но вдруг лодка качнулась и заскользила вперёд. Хаук даже не удивился – воспринял это как сон наяву, вызванный обезвоживанием бред. И снова нырнул в забытье, а очнувшись, увидел, что он в лодке один... А был ли кто с ним на самом деле?

Он с трудом сделал глоток, сполз на дно и так лежал – в полусне-полуяви наблюдая, как день сменяется ночью, как зарево рассвета растворяет в себе крупицы звёзд и так по кругу.

А потом лодка ткнулась во что-то твёрдое и замерла. Почувствовав толчок, Хаук ещё долго не двигался, пока, наконец, не понял, что обоняние ловит иные запахи, кроме тех, к которым он успел привыкнуть в море. Он ещё не знал, что вот так – тепло и сладко – пахнут нагретые солнцем сочные фрукты, а так – пряно и приторно – цветущий пур-пур, а ноты дождевой свежести исходят от падающего со скалы звонкоголосого водопада. Он узнает всё это позже, когда будет жить в новом для себя мире. А пока он продолжал лежать, потихоньку приходя в себя. Огромная ярко-жёлтая бабочка, севшая на борт, показалась ему ожившим дивным цветком. На его родном острове цветов было мало и цвели они скупо – мелко и тускло – разумно сберегая полученные от холодного северного солнца силы. А здесь вот – даже летают.

Этот живой цветок вернул его к жизни. Захотелось прикоснуться к трепещущим лепесткам-крыльям. Посмотреть, есть ли другие. Оказалось – есть! И много!

Когда он кое-как сел, то увиденное не сразу уложилось в его сознании – сколько красок! Даже небесные танцы с шалями, которыми забавлялись северные богини, не шли с этим в сравнение. Тогда небо полыхало оттенками вышитых руками богинь узоров синего, зелёного и тёмно-золотого, а здесь, казалось, все четыре стихии явили свои самые яркие цвета. Позже Хаук узнает их названия – карминовый, лазурный, шафрановый, коралловый, изумрудный.

А потом появились люди. Они заметили лодку и сидящего в ней человека. И побежали к нему, гомоня и размахивая руками...

...Сам вождь Ламариса – острова, куда прибило лодку – принял спасёныша под крышу своей просторной хижины. Его жена – искусная лекарка – сама выхаживала истощённого мальчишку. И терпеливо учила его местному языку, обычаям. А когда тот поправился, упросила мужа оставить мальчика, к которому успела привязаться.

Вождь не противился – возможность приютить спасённого из воды человека было счастливым знаком. Ведь его поцеловало море.

Единственным недовольным был сын вождя, нежданно обретший сводного брата. Будучи наследником, юный Брок опасался возможного соперничества.

С годами его враждебность, поначалу неприметная, стала очевидной. Хаука это удивляло. Ведь Брок – сын вождя Ламариса, а кто такой Хаук? Сирота, невесть каким чудом оказавшийся на островном берегу. Не спихнули обратно в воду, обогрели – и на том спасибо. Подкидыш, правда, оказался не бесполезным. Как мальчонка подрос, выяснилось, что голос у него – заслушаешься. Когда он пел, казалось, богини спускаются с небес и танцуют меж смертными – так на душе становилось легко и радостно. Допелся до того, что Тамари́сса, дочь Лау́фа – вождя Примариса и всего Южного Архипелага – в День Жертвоприношения подарила ему пур-пурное ожерелье. Вроде, мелочь, ерундовина, подростковая шалость, но меж бровями Лауфа пролегла задумчивая складка, а Брок, кому Тамарисса была с детства предназначена в жёны, обозлился не на шутку. Сыновей у Лауфа не было, а это значило, что муж Тамариссы станет следующим правителем Архипелага. Это заставило приёмного отца очнуться и тактично указать Хауку на его место.

Но у черноокой Тамариссы любви к навязанному жениху не прибавилось. Балованная, своенравная – ещё чаще старалась она держаться ближе к Хауку, в хороводе шла с ним рука в руку.

Брок не выдержал – подстерёг названного брата после очередной прогулки со своей неверной невестой и попытался пересчитать тому рёбра. А когда оба отдувались после драки, Брок, утирая разбитый нос, выдохнул Хауку в лицо правду, что никогда вождь Южного Архипелага не отдаст дочь пришлому. Даже если на его голос богини слетаются словно бабочки на нектар. А ещё добавил, нехорошо щурясь и сплёвывая на песок кровь, что дабы не вводить несмышлёную дочку в искушение, Лауф может и на сделку с богинями пойти.

После этого разговора Хаук понял, что вопрос жребия – дело решённое. Он и раньше подмечал, что на суд кархариса попадают те, кто так или иначе чем-то не угодил верховному вождю. Старший авгур, конечно, говорил с высшими силами, но и к Лауфу не забывал прислушиваться. А не прислушаешься, так и сам с предками раньше времени встретишься. И не прошло и трёх лет, как подозрения Хаука воплотились во вползшем в хижину бледно-жёлтом дыме, вдохнув который он очнулся на шесте перед лицом незнакомки, из-за спины которой надвигалась туша кархариса.

 

* * *

Нерисса любила приплывать на Крабьи острова. Ей нравилось наблюдать за шустрыми крабами, снующими по соединённым тонкими перешейками крохотным островкам среди гладких камней и сине-голубых зарослей неомарики. Людей здесь почти не бывало – лишь время от времени ненадолго поселялся какой-нибудь отшельник. Поколения крабов рождались и умирали, так и не увидев человека.

И вот с некоторых пор Крабьи острова вновь стали обитаемыми. Теперь здесь жил Хаук – после неудавшегося жертвоприношения он перебрался с Ламариса сюда.

Лёжа на отмели, ундина наблюдала, как он готовит на маленьком костре жирных розовых абалонов. Казалось, Хаук не особо тяготится своим нынешним положением, но она понимала, что его отшельничество не продлится долго. И ей было интересно – и немного тревожно – что он намеревается предпринять.

– Я знаю, что ты здесь, – вдруг, не поворачивая головы, сказал он. Нерисса замерла.

– Я не знаю, кто ты, – Хаук всё же скользнул взглядом по отмели, – но чувствую твоё присутствие. Пахнет бризом. Но бриза нет.

Он полностью повернулся к воде и смотрел почти прямо на Нериссу.

– Так кто ты? – поднимаясь, спросил он и Нисса в панике кинулась в воду. Хаук лишь успел заметить золотисто-изумрудную вспышку, что пронзила водную поверхность.

Он повернулся к костру. Палочкой снял готовых моллюсков, сложив их на плоском камне, как на блюде. Мысли его, спугнутые появлением морского существа, вновь вернулись. Он мог больше не бояться за свою жизнь. Море снова поцеловало его – теперь никто не осмелится покуситься на него. Но эта жизнь, которую он был вынужден вести здесь, стала ему ненавистна.

Корабли торговцев уверили его в том, что другие острова существуют, а их внешность убедила, что он не выродок, а просто сын иного народа. Теперь он чётко осознавал, что его воспоминания не плод фантазии. И что тот мир действительно существует. И он задался целью вернуться туда, чего бы это ему ни стоило.

 

* * *

 

Помня о северном море, Хаук понимал, что лёгкая лодочка, к которым здесь привыкли, если чудом и выдержит многодневное плавание, не сможет пристать к каменистым склонам негостеприимных островов. Прибой просто разнесёт её в щепки.

Несколько ночей он ходил в залив, на мелководье, потихоньку расшатывая жертвенные шесты – благо, их не успели укрепить по новой. Погода словно решила поспособствовать немыслимой затее, став его сообщницей – разбушевавшаяся гроза разогнала всех возможных наблюдателей. В ночь перед отплытием Хаук, наконец, вытащил четыре шеста из вязкого ракушечника.

У себя на острове он лианами связал из них каркас. В середину поместил лодку. Конструкция получилась нелепой с виду, но прочной.

Он так увлёкся, что не сразу ощутил чужое присутствие за спиной.

– Ты всё-таки плывёшь к Острову Воспоминаний? – Тамарисса – подружка детства и несостоявшаяся любовь юности – выступила из темноты, держа в тонких руках свёрток. Хаук невольно улыбнулся, услышав это придуманное ими детское название. Коротко кивнул и вернулся к работе – ещё столько нужно сделать: загрузить припасы, закрепить вёсла.

– Я бы хотела причалить к тому острову с тобой... – Тамарисса присела рядом. В своём золотом одеянии она казалась заблудившимся в ночи хрупким мотыльком с поникшими золотыми крылышками. Там, куда он плывёт, ей не место.

– Почему ты думаешь, что я доплыву? – проверяя узлы, хмыкнул он. – Могу и утонуть где-нибудь.

– Море уже дважды поцеловало тебя, – она коснулась его плеча прохладными пальцами. – Оно хранит тебя, разве не видишь?

По заливу разлилось зеленоватое свечение – косяк морских светлячков вышел покормиться на мелководье. Хаук и Тамарисса молча смотрели на клубящееся в воде зеленоватое облако.

Начинался отлив. Самое время отчалить.

– Тебя здесь не забудут, – Тамарисса поднялась и бросила ему на колени свёрток. – Это на память.

И ушла, через несколько шагов слившись с темнотой.

Хаук развернул свёрток. Несколько слоёв цветных воздушных тканей и пригоршня отборнейшего жемчуга. Безделушки. Зачем они ему там, в его прежней и единственной настоящей жизни? Он подавил порыв выбросить свёрток – всё-таки подарок – и небрежно швырнул его на дно лодки.

 

* * *

Гроза началась ещё вечером. Рассвет, что пришёл, уныло завернувшись в пелену дождя, почти не был виден за полыхающими зарницами. Ливень не прекращался несколько суток.

Всё это время Нисса провела дома. На поверхности бушевала непогода, а внизу, среди коралловых рифов было тихо и спокойно. В подводных садах всегда царила гармония – хищники сюда не совались.

Нисса меланхолично плавала по живым ало-розовым лабиринтам. Вокруг сновали занятые чисткой кораллов пёстрые рыбки. Раки-садовники кружили у молодых актиний, заманивая их на свои панцири, а те кокетливо изгибали длинные, похожие на стебли диковинных растений щупальца. Такие красивые и такие опасные. На окраинах подводного города актинии-стражи были куда больше и агрессивнее, а безвредный для местных обитательниц яд был смертельным для прочих.

Заметив ундину, нити актиний протянулись к ней, прикоснулись, ласкаясь. Пронзая толщу воды, сверху упал тонкий бледный луч. Нисса вскинула голову – поверхность воды светлела.

Неужели этот бесконечный дождь прекратился? Она ринулась наверх. Вынырнула, распугав стайку кефали. Волн уже почти не было. Небо меняло окраску, словно линяющий краб: из-под серого панциря проглядывала новенькая, пока ещё нежная голубая шкурка.

Мимо, обтекая ундину со всех сторон, промчался косяк ставрид – верный признак, что рядом охотятся дильфа́йны. Нисса оглянулась – так и есть: среди невысоких волн появилось целое стадо чёрно-белых гигантов. Крупный молодой самец, завидев ундину, направился к ней. О́ркис! Нисса вспомнила, что не видела его несколько дней – сначала Хаук, потом гроза.

– Прости меня, малыш, – она поцеловала подплывшего дильфайна в ложбинку между большими умными глазами. Довольный лаской, тот чуть толкнул её вечно улыбающейся мордой, глянул искоса, с лукавинкой, и в его блестящем тёмно-синем глазу Нисса увидела себя.

«Я – это ты».

Это были её слова для попавшего в западню умирающего детёныша. Она невольно вздрогнула и на мгновение перенеслась в прошлое...

...После затяжных дождей, что обрушивались на Южный Архипелаг посреди года, на берегах островов образовывались временные лагуны. Во время прилива их затапливало, а после отлива они оказывались отрезанными от моря. Играющий детёныш дильфайна заплыл в одну и зазевался – прилив не достиг лагуны пары шагов. Следующий – ещё больше.

Дильфайны – сильные морские звери, не боящиеся никого и ничего – оказались бессильны. Плавали рядом, кричали. Островитяне, боготворящие дильфайнов, могли бы прийти на помощь, но все они были на другом конце острова, там, где набирала обороты шумная торговля.

Нисса проплывала мимо...

Ундины, извиваясь, могли преодолевать по суше небольшие расстояния. Конечно, не с такой ношей, как детёныш дильфайна. Но Нисса справилась, хотя чуть не умерла, когда пыталась столкнуть его в воду. Толкала и толкала, уверяя в благополучном исходе. Его? Себя? Бросить дильфайна умирать было невозможно. Два народа – ундины и дильфайны – веками жили в дружбе.

«Мы выберемся, – приговаривала она тогда, с каждым толчком обдираясь до крови, но и продвигая себя и его чуть ближе к воде, – ведь я – это ты»...

...Оркис выдернул её из забытья, слегка толкнув громадной чёрно-белой головой.

– Плывём со мной! – Нисса взглянула на темнеющую вдалеке цепочку розовато-песчаных выпуклостей Крабьих островов. Оркис взглянул на пирующих сородичей и без раздумий – верный друг – направился за ундиной.

 

* * *

 

Нисса с недоумением наблюдала, как Хаук отплывал. За спиной непонимающе, но сочувствующе сопел Оркис. Ундина хмурилась – странная конструкция, на которой Хаук только что отчалил от берега, не предназначалась для ловли рыбы или сбора жемчужниц. Тогда бы он взял обычную лодку...

И Нерисса устремилась следом. Просто узнать, что к чему – сказала она себе. Оркис, конечно, за ней.

Вскоре она поняла, что Хаук задумал. Он возвращался домой. Что ждёт его на пути?

Лодка – ничтожная песчинка среди бескрайнего водного пространства – упрямо двигалась на север. Нисса и Оркис – незаметные и неотступные – следом.

Наполненный ветром парус грациозно выгибался вперёд. Становилось холоднее. Нисса то и дело косилась на Оркиса – каково ему, привычному к тёплым южным водам? Он отвечал ей весёлым взглядом: «Вернёмся – согреемся».

Прошёл день, другой. Нисса и Оркис охотились на ходу. Иногда ундина спала, держась за боковой плавник друга. А потом они попали в ловушку...

...Мёртвая Зыбь. Тишина и удушающая духота. Хаук взялся за вёсла. Но вода словно бы издевалась над ним, став вязкой непослушной массой.

По преданиям Мёртвая Зыбь появлялась там, где спал зверозмей. Нисса волновалась – припасы воды у Хаука могли кончиться раньше, чем ветер вновь расправит крылья над Акватикой. Если бы можно было призвать бурегона... Будь с нею несколько сестёр, это было бы возможно – танец ундин мог бы привлечь дивную птицу, чьи крылья способны гнать бурю. Она всё же попробовала – нырнув поглубже, выгнулась дугой, вытянув над собой руки, закрутилась спиралью, превратившись в золотисто-зелёный водяной смерч. Где-то вдали слабо громыхнуло. Нисса замерла. Устало выдохнула. Конечно, не сработало. Глупо было надеяться.

И вдруг в глубине что-то дрогнуло. Оркис коротко фыркнул, вода пенным фонтанчиком поднялась над дыхалом и опала. Злится. Нисса с недоумением взглянула на него.

– Ты что?

Спросила и похолодела, поняв ответ. Кто-то стремительно приближался к ним. Огромный, озлобленный. И именно её глупая попытка приманила его.

Она узнала его по деформированным серебряным глазам и большому белому шраму над одним из них. Два водных удара кряду не убили его. Недобитое чудище, убравшееся на дно залечивать раны и сумевшее излечиться.

Нисса знала, что в открытом море кархариса ей не остановить. Слишком большое пространство – ударная волна просто не сможет набрать нужную силу.

Рядом шумно выдохнул Оркис. Нисса бросила на него затравленный взгляд и обомлела. Дильфайн раскачивался из стороны в сторону: голова – влево, хвост – вправо, быстро наращивая темп. Готовился к драке.

– Оркис, нет! – Нерисса кинулась к нему, но её откинуло поднятой им волной. Дурачок! Три-четыре дильфайна могли остановить кархариса, но один был попросту обречён.

Оркис ринулся вперёд. Пасть кархариса распахнулась навстречу и дильфайн метнулся в сторону, изогнувшись всем телом. Крепкие зубы впились чудовищу в бок. Над водой расцвела кровавая радуга.

Хаук, стоя в лодке, сжимая в руках весло, во все глаза смотрел на невиданное действо.

Два гиганта кружили вокруг друг друга, стремясь вырвать из противника кусок побольше. Оркис был проворней, кархарис – крупнее. Никто не заметил, как из глубинного мрака поднялось нечто...

Зверозмей – гигантское змееподобное тело, усеянная сотнями зазубренных зубов пасть в треть туловища – вклинился меж бойцов и мигом оплёлся вокруг кархариса. Оркис, откинутый волной, оказался рядом с Ниссой. Она тут же вцепилась в его плавник.

Вода вокруг превратилась в бурлящее алое варево. Кархарис, наводящий ужас на всё живое, сам стал добычей. Через несколько мгновений зверозмей рвал его на куски. А потом свернулся в спираль и исчез в глубине, откуда и явился.

Тело кархариса, располосованное надвое, колыхалось неподалёку.

Нисса взглянула на Оркиса. Дильфайн безотрывно смотрел на труп врага.

А ведь он вступил в бой без всякой надежды на победу! Ужас накрыл Ниссу ледяной волной – она чуть не погубила лучшего друга! Неужели тот, кто плывёт к далёким островам, ей дороже?

Она повернулась к Хауку. Какой смысл был теперь скрываться? Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Нисса протянула руку и взяла моток верёвки.

 

* * *

 

Путешествие продолжалось. Оркис легко буксировал лодку. И однажды впереди показалась каменная гряда. Нисса остановила Оркиса, скинула со спинного плавника верёвку. Смотала и подала глядящему на неё Хауку.

– Кто же ты? – он смотрел на неё и тёмная синь воды подсвечивала его лицо, уже почти лишённое бронзового островного загара. Нисса не ответила.

– Там, – он мотнул головой назад, – рассказывали легенды о морских девах, что живут в подводных дворцах. Говорят, что если такая дева полюбит смертного мужчину, он станет великим вождём и ему всегда будет сопутствовать удача на море.

Нисса только улыбнулась. Потом сказала:

– Удача и так всегда будет с тобой. Море поцеловало тебя трижды.

– Один я бы не справился. Спасибо.

Хаук взялся за вёсла. Нисса и Оркис долго смотрели ему вослед. А потом повернули к дому.

 

* * *

 

Нисса и сама не ожидала, что станет так скучать.

Всё чаще она приплывала к камню, на котором когда-то наблюдала за жертвоприношением. Всё чаще оставалась на нём до рассвета. И даже после того, как солнце набирало силу. Уходила лишь тогда, когда поначалу приятное тепло начинало обжигать по-настоящему.

– Что это? – как-то спросила её Сама Мюриэл, указав на плечо, где пара золотистых чешуек обзавелась тончайшей траурной каймой. Нисса, растерявшись, замешкалась с ответом. Выручила Ламара, прицепившись к королеве с каким-то вопросом.

С тех пор траурных чешуек прибавилось – Нисса становилась всё более неосторожной.

Сегодня она задержалась особенно долго – день выдался пасмурным и ветреным. Ветер то сгонял тучи в плотное стадо, то, словно поддавшись дурному настроению, разгонял их в стороны.

Нисса не таилась – на берегу никого не было. Вчера к Примарису пристали сразу три нарядных корабля. Нисса с Оркисом видели, как они обогнули залив, чтобы войти в бухту на другом конце острова. Затевалось что-то посерьёзнее торговли.

Наблюдая за попытками ветра в очередной раз согнать тучи, Нисса представляла, как однажды и Хаук вот также вернётся на Архипелаг. Почему нет? Если он дважды сумел пересечь половину Акватики на простой лодке, то уж на надёжном корабле ему открыты любые воды. Что может угрожать тому, кого море поцеловало трижды?

Ветер спикировал вниз – вспенил волны, обрызгал Ниссу. Истощив этой выходкой запас шуток, смущённо затих и скрылся.

Лары с криками качались на опадающих волнах. Тучи тянулись к горизонту. Теперь, когда небо очистилось, стало ясно, что уже давно перевалило за полдень. Нисса испуганно вздрогнула. Первой мыслью было скрыться в прохладе моря, но она не двинулась с места. А к чему?

Идеально огранённые глянцевые чешуйки, шипя и потрескивая, обугливались одна за другой.

Нисса смотрела в небо – бескрайнее и безмятежное. Ей хотелось раствориться в этой безмятежности как можно скорее. Чтобы не осталось ни единой мысли. И когда её желание уже было готово исполниться, угасающее сознание уловило странный свистящий крик. Нисса не поняла, что это. И лишь, когда разрывая об острые уступы собственное тело до костей, дильфайн скинул её со скалы, она поняла. И упав в воду и стремительно возвращаясь к ненавистной жизни, закричала от прострелившей сердце боли, по сравнению с которой боль от сгоревшей чешуи была просто ничтожной...

 

* * *

 

Нисса приплывала к заливу каждый день. Покидала мирные коралловые заросли, чтобы побыть возле камня, так похожего на спящего зверозмея. Это было ей и пыткой, и наказанием. Не приплывать она не могла.

Оркис стоял перед глазами постоянно. Он даже вытеснил из мыслей Хаука, а ведь казалось, этого не может быть.

Прижавшись к камню, Нисса смотрела в сторону моря. Смотреть на Архипелаг она не могла. Оттуда, увлекаемые отливом, плыли венки из белых в чёрных кайме цветов траурного жемчужника. Ветер нёс протяжные, болезненно-красивые песни. Там седьмой день подряд жгли костры. И так будет продолжаться целый лунный месяц.

Дильфайны считались у островитян священными. По их вере прекрасными чёрно-белыми существами после смерти становились самые великие, прославленные вожди. Погибший дильфайн удостаивался церемонии, по пышности превосходящей полагающиеся людям.

Нисса вспомнила горестные крики островитян, обнаруживших мёртвого Оркиса, вздрогнула и уткнулась лицом в камень.

– Тоска по ушедшему это нормально, – произнес за её плечом голос. Нерисса сразу узнала глубокие интонации, переливчатые, как изнанка жемчужниц. Сама Мюриэл. Но ничего не почувствовала. В этом вечно колышущемся мире, искристом от мечущихся по воде солнечных бликов не осталось ничего, что могло бы заставить её взволноваться.

– Хочешь узнать, как я стала королевой? – Сама Мюриэл слегка задела её хвостом.

Нисса не ответила. Волны тихонько покачивались, убаюкивали. Королева окинула взглядом небо, задержалась взглядом на мельтешащих крошечных точках на фоне синевы. Лары. Такое же облако из точек кружило тогда – много лет назад – над Мёртвой Зыбью, что и привлекло её внимание.

– Честь стать королевой, – заговорила она в пустоту, – надо заслужить. Совершить Поступок. Я привела в семью новую сестру. Прежняя королева оценила это выше прочих. А случилось это так. Как-то, уплыв очень далеко от дома, я заметила кружащихся лар. Поплыла туда и увидела лодку в Мёртвой Зыби. В ней – умершая женщина и двое детей. Мальчик и девочка. Мальчик ещё мог выжить, а девочка... Такая красивая, такая слабая...

Нисса взглянула на королеву.

– Я достала её из лодки. И держала под водой, пока её дыхание окончательно не затихло. – В тёмно-синих глазах королевы плеснулась волна. – Она умерла в море...

– ...и стала ундиной, – тихо закончила Нисса.

Сама Мюриэл улыбнулась и море улыбнулось вместе с нею.

– Это была ты, Нерисса. А лодка с мальчиком причалила к Архипелагу...

Нисса поначалу не удивилась. Наверное, и впрямь вместе с Оркисом умерли все её чувства. Как странно, а ведь когда он был жив, казалось, нет потери горше, чем расставание с Хауком.

А потом мысли в её голове засуетились, словно крабы на Крабьих островах и стали выстраиваться рядами. И когда выстроились, Нисса оцепенела. Она тоже была выходцем из того мира, откуда явился Хаук! Была ли она ему сестрой? Сердце ответило робким «да» и всё стало на свои места.

Она вскинула на королеву вспыхнувший взгляд. Мимо проплыла очередная вереница траурных венков. Один зацепился за выступ камня. Нисса протянула руку и подтянула венок к себе. Прижала к груди, вдохнула холодный запах жемчужника. Так мог бы пахнуть каменистый остров, где родился Хаук. И где родилась она сама.

Она позволила венку плыть, но что-то поддело его и утянуло под воду.

Нисса замерла. Детёныш дильфайна – совсем ещё малыш – вынырнул неподалёку, подкинул венок, поймал его и растрепал. Нисса слабо улыбнулась.

Детёныш подплыл ближе, пихнул её под локоть. Взглянул весёлыми синими глазами. Сама Мюриэл засмеялась. Детёныш пихнул Ниссу ещё раз. Какой настырный! Совсем как...

– Где твоя мать, мелочь?

– У его матери родилась двойня, – королева погладила кроху по крутолобой голове, – два детёныша – сущее наказание. Мать – совсем молоденькая, с одним еле справляется. А этот вот... сам по себе.

Нисса невольно задержала на нём взгляд.

– Оркис? – шепнула она и детёныш, игриво мотнув головой, плеснул в неё волной.

– Оркис... – Нисса невольно развела руки и тот, не раздумывая, нырнул в ждущие его объятия.

– С возвращением, – усмехнулась за её плечом королева.

 

* * *

 

В залив гордо вошёл корабль. Высокий, крутобокий, с огромным красно-белым парусом. Нос корабля украшала искусно вырезанная деревянная фигура ундины.

Если бы Нисса видела её, она бы узнала в ней собственные черты.

Хаук пристально смотрел на приближающийся остров.

Дар Тамариссы, который он едва легкомысленно не выбросил, сослужил отличную службу – подобных вещей на Северных островах не было. Зато нашлось невероятное множество желающих их приобрести за любую цену.

На прибыль от продажи свёртка Хаук смог купить и снарядить корабль... Удачная торговля принесла ему ещё два. Но став капитаном небольшого флота, он оставил под своим началом первый, любимый – Ундину.

Встречать корабль вышла стройная черноволосая женщина в золотом одеянии.

Неделю назад она отвергла предложение вождя медноволосых стать его женой. Впервые женщина стала вождём Южного Архипелага.

Увидев незнакомый корабль, она едва не схватилась за сердце, лишь высокое положение удержало от подобной слабости.

На берег сошли люди – высокие, широкоплечие, со спутанными светлыми волосами. Впереди шёл Хаук и бывшие соплеменники приветствовали его изумлёнными возгласами.

А вскоре по острову полетел стук и звон – гости вместе с хозяевами сооружали навесы для временного жилища и торговли.

 

* * *

 

Хаук ночевал в хижине Тамариссы. И когда на рассвете, за всю ночь не сомкнув глаз, он смотрел на неё спящую – умиротворённую и прекрасную – то думал о том, что теперь, зная кто он и откуда, может и задержаться на этом солнечно-медовом острове. Он слушал полузабытый ласковый шелест волн, в который вплетались игривые крики дильфайнов и странные чарующие звуки, названия которым он не знал.

Проснувшаяся Тамарисса шевельнулась под его рукой.

– Это поёт ундина... – изумлённо протянула она. – Мы не слышали их десятилетия. Многие уверены, что ундины – это миф. Но бабушка напевала мне их песни. Только в жизни это куда прекрасней...

– Почему же ундина запела сегодня? – Хаук сквозь приподнятый полог взглянул на залив. Сердце билось неровно и часто-часто. Тамарисса прижалась к его плечу. Помедлила и выдохнула – будто секрет поведала:

– Ундина поёт лишь в одном случае – когда она счастлива.