Иван Орленко был сбит в ночном воздушном бою. Приземлившись, он и сам не понял, как удалось ему посадить самолёт с заглохшим двигателем за линией фронта. Некоторое время он полежал с закрытыми глазами, уткнувшись лицом в траву. Онемевшее тело постепенно оживало. Ночь дышала прохладой. Вокруг тишина. Лишь отдалённые звуки разрывов бомб и снарядов ему напоминали об огнедышащей линии фронта.

Повинуясь чувству долга перед Отчизной, он должен был пробираться к частям Красной армии. Но ещё оставался менее рискованный выход – оказаться на территории, занятой англо-американскими войсками. Глаза его слипались от усталости. Он задремал. В беспокойной дрёме внутренний голос ему подсказывал двигаться на запад.

Он очнулся. Мелькнули мысли: «Отныне я – пропавший без вести. Но если всплывут неприглядные подробности моего исчезновения – предатель. Из-за моего малодушия никто не должен пострадать. Вырос я сиротой, холост. Словом, пропал. Раз и навсегда».

В памяти Ивана Орленко вспыхнул сентябрьский день сорок первого года. С утра немецкая авиация бомбила стоящие в ангарах самолеты. Завязался воздушный бой. Тройка ЛаГГов под его командованием подожгла немецкий бомбардировщик атаками с задней верхней полусферы. Но вскоре был сбит и сам Орленко. Едва он успел покинуть пылающий огнём самолёт. Приземлившись на парашюте, влился в колонну беженцев, идущих из Киева с домашним скарбом. Колонна брела на восток, иные лежали на обочине от усталости. Мимо Орленко проезжала полуторка с ранеными. Улучив момент, крепко вцепившись в край борта, он вскочил в кузов грузовика. А там уселся рядом с молодой женщиной, у которой на руках спал младенец. Орленко спросил, как его зовут. Женщина ответила: Анастасия.

Неожиданно в небе появился немецкий истребитель. Беженцы заметались в панике. Короткая пулеметная очередь прошлась по кабине грузовика. Визг тормозов и пронзительные людские крики раздались одновременно. Падая за борт полуторки, накренившейся набок на краю обочины, Орленко увидел струю крови, сочившуюся с пулевого отверстия во лбу матери младенца...

К началу зимы тысяча девятьсот сорок первого года Иван Орленко познал первую радость боевой победы, за день сбив два «Юнкерса». Три года спустя ему присвоили звание Героя Советского Союза за успешные разведывательные полёты над прифронтовой вражеской территорией. В воздушных боях ему сопутствовала удача. Придавали уверенность магические голосовые увещевания во сне: «Не переживай! Взбодрись в преддверии грядущего дня. Встретишь закат живым и здоровым...».

Орленко часто вспоминал встречу с военным корреспондентом фронтовой газеты, пожелавшим взять у него интервью во время передышки между боевыми вылетами. Желая заинтересовать Орленко, корреспондент достал из полевой сумки важный козырь – газету. На первой полосе газеты Орленко увидел фотографию фельдфебеля немецкой армии.

– Перебежчик, переплывший Буг накануне двадцать второго июня сорок первого. Он сообщил советским пограничникам, когда начнётся война, – пояснил военный корреспондент. – Имея при себе спецпропуск, подписанный высокопоставленным военачальником, я пробрался к перебежчику одним из первых. После того, как я написал о нём очерк, его напечатали. Однако весь тираж фронтовой газеты, на которой ещё не обсохла типографская краска, был уничтожен. Почему? По чьему приказу? Я до сих не могу этого понять. Мне удалось спасти лишь несколько экземпляров. Вот, возьмите ту самую газету на добрую память...

Орленко пытался понять поступок перебежчика, думая: «Фельдфебель вряд ли сомневался в победе немцев. Так кто же такой он, кто? Трус? Предатель, который хотел выжить любой ценой в кровопролитной войне? Он мог погибнуть при переходе государственной границы. Герой? Да вот только подобного рода героизм противоречил его же интересам...».

***

Пахло в это утро тончайшими запахами первых дней весны. В резервации канадских индейцев племени ирокезов появился невысокий мужчина. На вид ему не более тридцати лет. Глаза у него были голубые. Волосы медно-золотистые, длинные, несколько скуластое бледное лицо. Обращаясь к Джону Кирку, вождю племени, сгорбленному старику с орлиным носом, странствующий чужак соглашался на любую работу за небольшое вознаграждение. Говорил он медленно, коверкая английские слова. Кирк с подозрением скосил глаза на него. И, поразмыслив, велел чужаку расколоть кучу дров. Когда была расколота последняя чурка, явился Кирк. Не сводя глаз с бледнолицего, старик заговорил:

– Послушайте, молодой человек, я хочу поговорить с вами о деле необыкновенной важности. Буду краток. Вижу, что вы от предков унаследовали отменную физическую силу и крепкое здоровье. Давая оценку незнакомым людям, я не ошибаюсь. Верю в истинность первого впечатления. Но я уже стар. Пришло время подыскать достойного мужчину вместо себя. Мне и в самом деле кажется, что вас охраняет сверхъестественная сила. Вот уже много лет, как я присматриваюсь к молодым мужчинам, кому могу доверить судьбу нашего племени, и который будет полностью подобен мне самому. Мы живём в гармонии с природой на нижней окраине Гринвудского национального парка. Местность гористая. Речка Норт-Албани нас снабжает водой. В пятнадцати милях от нас бурлит жизнью Норфолк – полумиллионный город. Всё это – плюсы. Минусы? Высока вероятность схода селевого потока по горной долине. Но до сих пор Бог нас миловал. А теперь пора к делу. Столетиями до нас наши предки сказывали, что в душе каждого человека идёт борьба злого волка с добрым. И всегда побеждает тот волк, которого он мысленно подкармливает. Поживите вы среди волков. Если они признают вас в качестве члена стаи, вы меня замените, женившись на моей дочери. Свадьба может состояться в конце испытательного срока. Подумайте...

Орленко напряжённо размышлял, упокоив голову на вонючей измочаленной подушке. Время давно перевалило за полночь. На душе у него было грустно и тяжело. До наступления утра он должен был окончательно укрепиться в своём решении. «Ну, довольно!» – вдруг он крикнул в темноту с неожиданной горячностью. – Трудно жить на чужбине одиноким бобылём. Моя теперешняя жизнь – борьба за выживание. Я не хочу больше испытывать на себе все тяготы судьбы бездомного скитальца».

Во сне Орленко ощутил посторонний голос в сознании: «С давних пор ты прислушивался к внутреннему голосу, не задумываясь о том, кому он принадлежит. Пришло время узнать истину. Голос принадлежит мне – светлой стороне твоей трёхчастной сущности, состоящей из духа, души и тела. Я – Ангел-хранитель. На первый взгляд может показаться, что ты забрёл в индейскую резервацию нечаянно. Но ведь любая случайность – явление неслучайное. Принимая предложение вождя индейского племени, ты проживёшь на этом свете дольше. Ничего другого не остается. Только от этого никакой радости».

На другое утро лес встретил Орленко напряжённым молчанием. Идти туда ему было страшно – предстояла встреча с волками, даже зная, что летом они не нападают на людей.

Волчьи следы виднелись всюду, где земля была влажной. Волки обитали на довольно обширной территории, огороженной колючей проволокой. Орленко должен был установить с серыми хищниками отношения, располагающие к контакту, понимая, что волчьи инстинкты подавить невозможно.

Орленко долго бродил по лесу, пробираясь сквозь глухие места, заросшие густой травой, мхом и грибами. На ходу вспугнул стаю крупных птиц. Тут и там загнивали свалившиеся деревья, опутанные ползучими растениями. Перед ним пробегали лисицы, зайцы и белки. Среди тёмной зелени опавшие листья казались золотыми. Со всех сторон подступали звуки и запахи. Земля менялась на глазах. Обилие новых впечатлений его быстро утомило.

Орленко наткнулся на небольшую стаю волков – их всего-то девять. Злобно зарычав, волки взбежали на бугорок. И они втягивали ненавистный запах, который призывал их нападать на его носителя. Относительно спокойно вели себя матёрый волк и вожак стаи — взрослая волчица. Остальные были переярками. По мере взросления, видимо, их выпускали на волю.

Волки, оказавшиеся на бугорке, похоже, чтобы иметь лучший обзор, побежали. Орленко отправился следом. Он настиг стаю у бровки глубокого оврага, по дну которого бежал ручей. Сбившись в кучу, волки с любопытством наблюдали за человеком, утоляющим жажду, лёжа на животе.

Набравшись смелости, Орленко приблизился к волкам, показывая, что он их не боится. Шаг, ещё один. В это время ему навстречу выдвинулся переярок, виляя хвостом, прямо как собака, которая тянется к своему хозяину. Подкрадываясь бесшумно, переставляет лапы по-кошачьи мягко. Оказавшись на расстоянии полметра от человека, принюхавшись, переярок зарычал. Через несколько мгновений, под аккомпанемент предупреждающих угроз, он схватил Орленко за ногу, но тут же отцепился. Добыча оказалась ему не по зубам. Орленко почувствовал острую боль. Если бы не голенище сапога, переярок мог его поранить. Тело отреагировало раньше мысли: отпрыгнув в сторону, Орленко убегает прочь. Отбежав на почтительное расстояние от того места, он почти выдохся. Ноги отказывались его слушаться. Остановился. Оглянувшись назад через плечо, он увидел, что волки не стали его преследовать. Выдохнул спокойно. Но страх никуда не исчезает: раз его атаковал один из волков, так же могли поступить с ним и другие.

Раздался трубный глас. За заграждением из колючей проволоки Орленко увидел синий пикап с прицепом. Из него вышел молодой индеец в соломенной шляпе. У него в руках, затянутых в резиновые перчатки, латунный горн. Упрятав его в защитный чехол, затем индеец высыпал на землю содержимое туго наполненного мешка. Следом он быстро перекидал куски сырого мяса через заграждение. Волки кинулись на корм.

Волчья трапеза завершилась. Волки отдыхали в блаженстве, опустив головы на передние ноги.

Орленко вновь приблизился к волкам, задерживаясь на каждом шаге. Когда он подошёл к ним совсем близко, они глухо зарычали хором. От страха у него по спине холод продрал. При малейшем движении человека волки издавали грозный рык. Вдруг, осенённый неожиданной идеей, Орленко подбирает с земли остатки мяса и костей. А потом он старательно обтёр ими верхнюю одежду, руки, даже волосы. Вскоре почувствовал запах животной плоти, исходящий от самого себя. Его затошнило. Но волки перестали рычать на него.

День клонился к вечеру. Воздух начал холодеть. Орленко соорудил шалаш. Где-то вдалеке ухает филин. Наступила кромешная темнота. В лесу воцарилась тишина.

Прошло два дня и две ночи. У Орленко, непривыкшего к долгим лесным скитаниям, побаливали ноги. Когда стая передвигалась рысью, ему приходилось бежать трусцой. Волки, должно быть, мало-помалу начали к нему привыкать.

На пятый день погода внезапно испортилась. Ветер гнал по небу табун неуклюжих серых туч. В лесу потемнело как в пред сумеречное время. Пошёл нерадостный дождь. Раздавались раскаты грома, вспыхивали неистовые молнии. Сбившись в кучу, напуганные волки тёрлись друг о друга, жалобно скуля. Когда небо и землю потряс очередной громовой удар неимоверной силы, они обступили человека плотным кольцом. И, прижавшись к его ногам, совсем уж притихли. Орленко никогда не наблюдал хищников так близко. Опасаясь вожака стаи, подобравшегося к нему угрожающе вплотную, он повернулся к нему вполоборота. И следил за ним краем глаза, подумав, что так будет безопаснее.

Гроза прекратилась. В воздухе, насыщенном озоном, установилась тишина. Волки не покидали Орленко. Переярок, словно в знак благодарности, отрыгнул мясо у его ног, а затем отошёл в сторону.

Вдали, за заграждением из колючей проволоки, виднелись тёмные силуэты людей: туристы в бинокль разглядывали волков. С наступлением сумерек они выбрали место для ночлега — полукруглую выемку у подножия скалы. Поколебавшись, Орленко лёг там на сырую землю. Со всех сторон слышно волчье дыхание. Раза два или даже три волчий хвост коснулся его ног. До самого утра Орленко проспал тревожным чутким сном, слыша малейшие шорохи вокруг себя.

В середине второй недели у Орленко пробудился эпифиз – «третий глаз». Чуя, что происходило у него за спиной, он чувствовал себя в относительной безопасности.

Как-то раз Орленко попытался определить в стае волка, реагирующего на его простые команды – не получилось. Поразмыслив, он припрятал куски мяса «на потом» у подножия скалы. В конце дня, вскрикнув, побежал к тайнику. Волки проигнорировали его призыв. А он вновь и вновь повторял безуспешные попытки привлечь внимание волков. Наконец, стоя в шаге от вожака стаи, Орленко долго внушал ему мысль, что он собирается накормить стаю. Волчьи глаза кажутся бессмысленными, но как будто они видят его насквозь. Когда Орленко вновь направился к тайнику, мысленно сообщив волкам о своём намерении, они дружно последовали за ним.

Орленко сильно исхудал, хотя его кормили регулярно, перебрасывая для него еду через заграждение из колючей проволоки. Душа его жаждала человеческого общества. Но теперь в его жизни возникло одно счастливое обстоятельство: он перестал думать об Анастасии — малютке, которую в последний раз видел в руках мёртвой матери. Ведь прежде Орленко часто вспоминал Анастасию с одной навязчивой мыслью: «Только одному Богу известно, жива ли она...».

***

Шумная свадьба на зелёной лужайке была в разгаре. Ивану Орленко было не по себе оттого, что он, не имея никаких сбережений, ни жилья, ни постоянной работы, неожиданно для самого себя решил создать семью. Невеста — молодая индианка с невиданно длинными волосами. Невысокая, стройная и красивая в свадебном платье, разукрашенном лоскутками ткани четырёх цветов — белый, синий, оранжевый и чёрный. Чувствуя себя неуютно, как и он рядом с ней, она вздыхала как будто о другом, который сердцем и умом ей нравился больше. Её чёрные глаза не моргая смотрели куда-то в сторону.

Гости танцевали вокруг большого костра под звуки флейты, трещотки и барабанов. Больше всего они угощались кукурузной кашей. Одновременно ублажали огонь, подкармливая его. Наконец, под громкими звуками, которые издавали только барабаны, появляется шаман для окуривания жениха и невесту чудодейственной травой, чтобы очистить их души и тела.

Важная церемония завершилась. Брачующихся, окутав в большой семейный плед, повели к огню совместного очага. Затем жених и невеста вместе обошли костёр под одобрительный шум гостей, семь раз останавливаясь после семи шагов, и каждый раз произнося обещания уважать друг друга.

Наступил черед долгожданного обряда: Кирк, снимая с головы корону с орлиными перьями, вручил её Орленко, в знак признания его вождём племени.

 

***

В сооружение для зрелищ, построенное вокруг арены в древнеримском стиле, потоками вливались зрители. Между рядами пробирались продавцы сувениров – мальчики и девочки-подростки. Трубный глас возвестил начало представления. В центре арены подняли занавес цилиндрической формы. Зрители увидели полуобнажённого вождя индейского племени на чудном деревянном троне с резьбовым узором. Вокруг вождя —Орленко, в замкнутом круге, стояли загорелые индейцы в фантастических головных уборах из звериных шкур, опираясь на длинные копья. Каждый не похож на остальных: с головой шакала, с головой буйвола, с головой льва...

На сцену выступили танцоры в кожаном одеянии, обшитом золотыми бляшками. Зазвенели ножные браслеты. Латунные набедренники прикрывали их тощие ноги до колен. Они двигались взад и вперёд, покачивались из стороны в сторону, часто кланялись зрителям. Временами слишком громко топали ногами под ритм барабанного боя. Когда замирали без движения, по их напряженным телам пробегала судорога, словно вызванная мучительной агонией.

Стоявшие в кругу воины начали прыгать на месте, один за другим, каждый выше другого. Когда они замерли, превратившись в подобие каменных статуй, внимание публики переключилось на огненно-пиротехническое шоу.

...Раздался протяжный гул, словно поднимающийся со дна безутешного отчаяния, в который сливались голоса танцующих с искривлёнными лицами. Какое-то жуткое заклятие? Нет, они пели прощальную песню — грустную, протяжную, повторяющимся на разные лады припевом...

Представление завершилось. Зрители, взобравшись на сцену, стали фотографировать танцоров.

Кто-то хватает Орленко за плечи. Обернувшись, он увидел белокурую молодую женщину. Обнимая его, она дышала запахом алкоголя ему в лицо, глядя на него изрядно окосевшими глазами. Покачиваясь с каблука на носок, бесцеремонно опиралась на его плечи. И вдруг она ему сказала: «I love you...¹». Секундами позже, обретя устойчивость, женщина спросила его имя, которого Орленко не захотел ей называть. Объяснился на языке жестов, давая ей понять, что он не знает английского языка. Женщина развернулась и ушла, покачиваясь на ходу, виновато моргая густыми ресницами. Не прошло и минуты, как к Орленко подошёл мужчина средних лет с квадратным подбородком. Его сопровождала молодая дама. Остановившись в шаге от вождя индейского племени, не сводя с него глаз, они между собой разговаривали на русском языке с лёгким украинским акцентом. Моментально ощутив неприятную тревогу, Орленко прислушивался к туристам из Советского Союза, затаив дыхание. Никогда раньше он не вглядывался так в лица, как теперь.

– Ты только посмотри на него. Ничего себе, гарный, а лицо у него совсем уж мраморной белизны. Однако он ни капельки не похож на индейца. И смешон, и жалок. Напоминает обросшего полуголого пещерного дикаря в головном уборе с большими перьями. Какое-то чудо-юдо..., – сказал мужчина своей подруге, не отрывая глаз от Орленко.

Они ушли.

Испытывая нечто подобное болезненному разочарованию, Орленко захотелось рычать, будто он был псом. В груди бушевала буря возмущения. Побагровев, он едва удержался, чтобы не ответить обидчику вдогонку. Стараясь не произнести ничего вслух, ещё крепче стиснул челюсти. Обрадовался бы, встретив тех же соотечественников в любой другой обстановке. Негромко, грустно прошептал Орленко, понурив голову: «Что ж, огорчительно это слышать. Всё потому, что я потерял себя. Я — никто. Уже давно. Да, именно так».

Время шло. Орленко захотелось бежать – неизвестно куда. Безмолвно проклиная тот миг, когда он выбрал лёгкий путь, думал: «Что ж заставило меня стать таким? Если бы я тогда знал, каково так жить... Лучше бы я погиб на войне».

А ведь до сих пор его устраивала теперешняя спокойная жизнь. Неплохо он жил, если подумать. Никуда не торопился. Во время театрализованных представлений восседал на деревянном троне со спокойной душой и равнодушно открытым постороннему взору лицом. По вечерам сводил счёты по хозяйству и поздно ложился спать. Однако он часто разговаривал вслух сам с собой. И участились вспышки его неадекватного поведения без каких-либо причин. Дома у него были нелады – с женой отношения совсем уж испортились. Она безжалостно высмеивала его перед чужими людьми. К презрению жены Орленко привык: она была такая женщина, брезгливая ко всему, что он делал и говорил на ломанном английском. «Могла бы она уделить заслуженное внимание к мужу, честному и привлекательному мужчине, любящему во всём порядок», — недоумевали друзья Орленко.

По ночам Орленко безутешно тосковал по родине. Днём, и в дурную и в хорошую погоду, когда делать нечего, он ласкал собак в неосознанном щенячьем восторге. Податливо изгибаясь, они отвечали на ласку хозяина с искренней радостью, глядя на него безграничным доверием. Обнимет Орленко любимую собачку, молчит-молчит, а потом сядет на колени, и расскажет ей свои жизненные истории.

 

***

Незаметно проходило счастливое время индейцев на окраине Гринвудского национального парка до тех пор, пока им однажды не вручили письмо-предписание. Из него явствовало: индейцам племени ирокезов предстояло вынужденное переселение на равнину; территория, где они проживали, предстала зоной отчуждения; селезащитная плотина, сооружаемая в предгорной долине посредством направленного взрыва, должна была защитить город Норфолк от катастрофических грязевых потоков.

Прошёл очередной день, и наступила ночь. Орленко не спалось. Ближе к полуночи он начал вспоминать – уже в который раз – события прошлой войны. Размышлял над одним и тем же навязчивым вопросом, который не давал ему покоя. То был вопрос: «Жива ли Анастасия – осиротевшая крошка?». Что за напасть, чуть останется один, он думает, что её, наверное, уже давно нет в живых, вряд ли сохранился и могильный холмик.

Ближе к утру Орленко одолел сон. Во сне он услышал голос: «Преврати хаос и боль в душе в нечто упорядоченное и спокойное».

Откликаясь на призыв, Орленко мысленно сформулировал просьбу: «Помогите! Умиротворите душу, успокойте моё сердце...».

Последовал ответ: «Не очень-то понимаю, чего ты от меня хочешь. Как мне помочь тебе?».

«Я хочу знать, что сталось с младенцем по имени Анастасия. Жива ли она?».

«Во сне ты получишь ответ на свой вопрос. Следом наступит умиротворение души, ненадолго. Но цена ответа окажется дорогой: ты перестанешь слышать меня – свой внутренний голос, потому что ты уже нарушил само собой разумеющееся условие, попросив меня об услуге. Когда я покину тебя навсегда, ты окажешься под влиянием моего двойника – тёмной стороны собственного Я, астрального по своей сущности. Оказывая на тебя угнетающее воздействие, мой двойник поведёт тебя к гибели...».

Во сне Орленко настигла красочная фантазия, невероятная по содержанию: он ехал в кузове полуторки вместе с незнакомыми мужчинами и женщинами. Рядом с ним оказалась молодая женщина с младенцем на руках. Орленко то и дело оглядывался на неё в волнении, выворачивающим душу наизнанку, вспоминая события военных лет. На горизонте мелькали хутора, виднелись смутные очертания украинских глинобитных домов. Кругом, насколько хватило глаз, красовалась земля, колоритная от цветущих полевых цветов: родной край, где прошло его детство, слушая по утрам соловьиные концерты.

Орленко вновь разглядывает незнакомку: густые брови тёмными дугами, слегка вздёрнутый нос, голубые глаза наполнены материнской нежностью. Вдруг, укачивая на руках младенца, проснувшегося от непонятного испуга, она запела колыбельную, хватающую за душу. Орленко, оказавшись в плену мучительных воспоминаний, громко вскрикнул: «Анастасия!». Женщина, вздрогнув от удивления, спросила: «Откуда вам известно моё имя?»

Видение исчезло. Проснувшись, Орленко подумал: «Верить или не верить?». Успокоившись, он почувствовал, как у него отлегло от сердца.

 

***

Прошёл год. Индейцы племени ирокезов осваивали новую территорию. По случаю новоселья муниципальные службы устроили праздничное пиршество. Мэр города Норфолк, заканчивая своё выступление, обратился к индейцам с намёком на будущее сотворчество: «...земля благодатная, плодородная, выжимайте из неё соки, не давая отдыха». Затем он огласил постановление Правительства о выплате переселенцам разового государственного пособия. Новость не развеяла душевную тревогу Орленко, который и не питал иллюзий, понимая, что здесь жизнь индейцев уже никогда не будет прежней. После недавней смерти Кирка, дела у него шли хуже некуда. Причин тому несколько. Жена Орленко лечилась в психиатрической лечебнице. Его самого не отпускал душевный гнёт. Более того, не было в нём больше той безрассудной решительности, что нравилась окружающим. Он и сам чувствовал себя постаревшим. От по-детски пухлых щёк не осталось и следа. Даже теперь – в мирное время, Орленко спал тревожным сном военного времени. Просыпаясь среди ночи, падал с кровати с криками ужаса, воображая себя в горящем истребителе. Жил с диагнозом «поствоенный синдром», понимая, что для него война не закончилась до сих пор.

Однажды в тёмную ночь Орленко почувствовал в душе прилив необыкновенно печальных чувств. На сердце стало тревожно. Сколько раз такое уже было? Но в этот раз, в безжалостных тисках необъяснимого беспокойства, он безошибочно воспринял это как ясное предчувствие беды, которая грядёт уже совсем скоро. Ужас, так долго сдерживаемый, пробрался к сердцу. Оно, кажется, вот-вот лопнет от преизбытка страха. Прошло два, прошло три часа. Тщетное ожидание хоть какой-то малой ясности оказалось сущим страданием. Словно в него вселился дьявол, тревоживший его по ночам, как только он перестал слышать внутренний голос. Его терзало желание искать безопасное место, пока не поздно. Исполнившись неясной надежды на спасение, Орленко тяжело поднялся с постели. Выйдя из дома, сел в джип, и поехал, сам не зная, куда ему податься.

В долгой дороге у него возникло ощущение, что от самого дома невидимая нить беспокойства тянется вслед за ним. Казалось, что будто в салоне джипа есть кто-то ещё. То и дело Орленко оглядывался назад. Раздавались лёгонькие шорохи: то ли змея ползет. Губы принялись шептать молитву, мысли путались. Наконец его одолело навязчивое желание посетить Гринвудский заповедник – место, милое сердцу.

Ближе к утру Орленко оказался на знакомой территории. Покидая внедорожник, впотьмах взобрался на знакомую скалу, с одного края резко обрывающейся к речке. Таков быль его печальный выбор от безысходности своего состояния: Орленко помнил, что он должен был сделать, если проиграет борьбу за жизнь...

Забрезжил рассвет. Над предгорной долиной клубился непроглядный низовой туман. Порыв прохладного ветра принёс запахи, похожие на дыхание земли, словно радующейся новому светлому дню. Солнце взошло. Оно бросило в лицо Орленко тёплые струи трепетных лучей. Его взлохмаченные длинные волосы колышутся словно от радости. Ему чудилось, что они сияют расплавленным золотом. Вдалеке, выше туманной завесы, остроконечные горные вершины царапали синее небо. Орленко с наслаждением вдыхал свежий воздух, от которого ему явно становилось лучше. И взбодрился он – о чудо! – в душе вдруг воцарился несказанный покой. «Магия раннего утра на меня оказывает благотворное воздействие!», – подумал Орленко. Будто ему до сих пор снился долгий кошмарный сон, а теперь проснулся. Не найдя себе место от радости, он в четыре прыжка спустился со скалы. Следом энергично вскарабкался на кровлю водосбросного туннеля будущей плотины. Простоял там недолго: подошвы сапог соскальзывали с искривлённой бетонной поверхности, покрытой росой. Спустившись на землю, присел на старый пень. Пошарил по карманам. Никаких особо любимых предметов у него никогда не было. Зато он всегда хранил при себе вырезку из газеты, которую ему вручил военный корреспондент в конце войны. Вытащил вырезку из кармана. Разворачивает её пальцами, непослушными от волнения. И принялся говорить в полный голос, обращаясь к фельдфебелю немецкой армии на фотоснимке: «— На вашем месте поступил бы я точно также? Сомневаюсь. Человек будущего! Любя других больше себя, вы совершили беспощадный к самому себе героический поступок...».

Орленко не успел договорить: в это самое мгновение в небо взмыли сигнальные ракеты, одновременно завыла сирена. Вмиг он догадался, в чём дело. Только теперь. Лицо его вытянулось в беспокойстве, сердце колотилось бешено. Он не знал, когда произойдёт взрыв на месте сооружения селезащитной плотины. Как всегда, новости до индейцев, проживающих теперь далеко отсюда, снисходят поздно. Спохватившись, Иван Орленко посмотрел на часы: стрелки показывали пять часов пятьдесят восемь минут. Дрожа и морщась напряжённо, он доживал свои последние мгновения. Ещё миг, и война, канувшая в историю, нанесёт ему смертельный удар, хотя и запоздалый.

1. Я вас люблю