Последняя рукопись Томаса Холла

Я пишу эти строки в надежде облегчить свое тяжелеющее душевное состояние. Не прошло ни дня, чтобы я не вспоминал событий той страшной ночи и откровений полубезумного старика Джозефа Чапмана, свидетелем которых мне не посчастливилось быть. Многие из вас наверняка удивились такой характеристике, ведь человек этот знаменит как герой многих войн, в том числе Семилетней войны и Американской революции. Тем не менее, я настаиваю, чтобы вы выслушали мой рассказ до конца и только потом приняли решение - сочувствовать мне или осудить.

Настало время представиться. Меня зовут Томас Холл, и до описанных ниже событий я был известен как подающий надежды молодой писатель, специализирующийся на биографиях. За прошедшие два года непрестанных страданий и страха преследования я прошел путь от честолюбивого, неплохо обеспеченного мужчины до нищего опиумного наркомана. С момента происшествия я ни разу не держал в руках перо, но сегодня наконец решился запечатлеть сюжеты своих кошмаров на бумаге.

Моя жизнь кардинально изменилась одиннадцатого апреля тысяча семьсот восемьдесят пятого года в Нью-Йорке. На тот момент я уже несколько месяцев пытался встретиться с отставным генералом Джозефом Чапманом, но каждый раз терпел неудачу. Мои письма оставались без ответа, а попытки навязать очную встречу – без результата. Не подумайте, я не был чересчур назойлив. Помимо него в моем списке значилось еще семеро видных представителей нашего времени, и я пытался взять интервью у каждого.

Случилось так, что совершенно неожиданно для меня я получил ответ от генерала Чапмана через посыльного. Характер послания и его тон меня насторожили, но все же я не придал этому должного значения. Возможно, будь я чуточку бдительнее тогда, мне удалось бы миновать столь плачевную участь жалкого существования, более всего напоминающую непрекращающуюся пытку. Генерал Джозеф Чапман сообщил о готовности встретиться со мной, чтобы дать исчерпывающее интервью, однако встреча должна была быть тайной.

Мне хорошо запомнилось, как тревожно сияла луна в небесах той роковой ночью. Наша беседа должна была состояться в прежде незнакомом мне клубе с говорящим названием «Тантал». Когда я прибыл, меня встретили как почетного гостя и проводили по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где в одной из уединенных комнат для покера ожидал он. Я вскользь отметил, что стол для игры сдвинут в сторону, а в комнату принесена пара удобных кресел.

Джозеф оказался вовсе не таким, каким рисовало его мое воображение. Вместо величественного, хоть и угасающего, офицера передо мной сидел жалкий старик со стеклянным взглядом. Форма на нем смотрелась почти чужеродно, и казалось, будто он сам, словно осознавая это, тайно мечтал выскользнуть из нее. Слегка растерянный и сбитый с толку, я все же занял место напротив. Мужчина предупредил, что наша встреча будет единственной, и он намерен воспользоваться своим шансом сполна, потому ночь будет длинной, а история-исповедь – настолько полной и искренней, насколько позволит его меркнущий рассудок.

Как только я достал блокнот, рассказ вырвался из уст старика неудержимым потоком, таким, что я едва успевал записывать тезисы, о деталях речи не шло и вовсе. Одному Господу известно, сколько из них было навсегда потеряно в ту ночь. Однако поведанная им история так крепко впилась в мое собственное сознание, что я могу воспроизвести ее абсолютно точно, даже несмотря на прошествие времени. Далее я запишу рассказ Джозефа Чапмана от его имени так, как услышал его сам.

***

Впервые я ступил на земли Америки в тысяча семьсот пятидесятом году после двухмесячного путешествия через Атлантический океан. На тот момент я был лейтенантом специальных войск сверхъестественного противодействия в составе британских колониальных войск. Всех одаренных Божьей искрой молодых людей, чей талант мог пригодиться на войне в те годы, непременно приписывали именно туда по личному приказу короля Великобритании Георга II. И хоть все знали, как мало он влиял на внутреннюю политику, отдав контроль над ней в руки Парламента, в войне ему не было равных.

Сойдя в Бостоне, я тут же окунулся в немыслимую круговерть бюрократических перипетий, которые встретились мне на пути к полноценному вступлению в должность. Своим скорым из нее спасением я оказался обязан майору Айзеку Баркеру. Также как и я, он относился к специальным войскам сверхъестественного противодействия, и как вскоре выяснилось, именно к тому кругу офицеров, к которому должен был присоединиться я сам.

События неслись перед глазами так быстро, что я едва успевал на них реагировать. Причиной тому была закипающая с каждым днем все сильнее обстановка. Даже самые неискушенные в политике умы уже отчетливо видели клубящийся на горизонте дым предстоящей войны с французами за эти земли.

Здесь нужно оговориться о роли нашего офицерского круга в происходящем. Широкой общественности практически неизвестно о том, чем именно занимаются одаренные искрой Господа как на полях сражений, так и за их пределами. Вокруг нашего ремесла всегда витал ареол загадочности и недосказанности, и причиной тому был умысел верховного командования. Но думаю, что не раскрою страшных военных тайн, если приоткрою эту вуаль, не особо вдаваясь в подробности. Я не хотел бы, чтобы мой рассказ порождал разного рода вульгарные домыслы от незнания дела.

Суть сверхъестественной поддержки на поле боя в том, чтобы позволять солдатам делать больше, чем в действительности в их силах. Бывает, кто-нибудь да обронит после сражения, что сам Господь направил его руку, позволив сделать меткий выстрел. Что ж, в каком-то смысле это правда. Я могу сделать так, что получивший смертельное ранение солдат сможет сражаться еще несколько минут. Или же не допустить ранения вовсе, успев перенаправить снаряды артиллерии во вражеских офицеров. Иногда мне случалось подпалить порох прямо в мушкетах французских солдат в самый неподходящий момент. Не вижу смысла перечислять весь арсенал моих трюков, но отмечу, что на поле боя всегда требуется балансировать между оказанием помощи своим солдатам и сопротивлением действиям таких же одаренных с противоположной стороны.

В перерывах между сражениями нам тоже доставало работы. Многие из нас были наделены божественной чуткостью к настроениям масс и возможностью управления ими. В гомоне людских мыслей мы различали чаще всего повторяющиеся слова и фразы, что позволяло не только получать временами необычайно ценные разведданные, но и предсказывать маневры отрядов противника.

Впрочем, я отвлекся. Ведь с пятидесятого по пятьдесят четвертый годы все наши усилия были напротив сосредоточены на предотвращении конфликта. Весь мир смотрел на нас, и мы прекрасно понимали, что в случае открытого противостояния вслед за Америкой вспыхнет и Европа. Великобритания и Франция едва сдерживались от того, чтобы не вцепиться друг другу в глотки, а Пруссия больше всего походила на медведя, озирающегося по сторонам на оскалившихся и готовых броситься в любую секунду охотничьих собак.

Деятельность нашего круга офицеров приносила свои плоды. На протяжении следующих двух лет мы под командованием майора Баркера успешно урегулировали опасные ситуации в долине реки Огайо, и после ряда успешных переговоров с французским командованием в наших сердцах начали появляться проблески надежды. В марте пятьдесят третьего мы чувствовали себя настолько уверенно, что майор организовал праздник в собственном доме, приурочив его к пополнению наших рядов двумя новыми офицерами из Великобритании.

Тот вечер оказался судьбоносным лично для меня сразу по двум причинам. Во-первых, я познакомился с Олафом Хантом, одним из вновь прибывших офицеров, человеком, которого некоторое время мог называть своим врагом. А во-вторых, именно там я встретил единственную женщину, которую когда-либо любил.

Ее звали Грейс Бейли, и мое сердце стало принадлежать ей, как только наши взгляды впервые соприкоснулись. Мне не хватит никаких слов, чтобы описать ее завораживающий, нежный образ тем вечером. Позже я узнал, что Грейс живет в доме майора Баркера, и это не вызвало ничего, кроме недоумения, что я никогда не слышал о ней. Самое логичное и рациональное объяснение, которое я нашел для себя, было в том, что она является для майора кем-то вроде приемной дочери. Слишком велика была разница в возрасте, и к тому же, за весь вечер я не приметил ни одного жеста или слова в ее сторону, которые могли бы это опровергнуть. Ближе к одиннадцати часам я все же решился сделать первый шаг.

Будь вы на моем месте, то так же, как и я, застыли бы напротив Грейс Бейли, очарованный ее красотой, и пытались вспомнить хотя бы одно слово на английском. В ответ она только смотрела на меня и обаятельно улыбалась, будто давая мне время опомниться. Все, на что меня хватило – это робко протянуть ей руку, чтобы потом, краснея и задыхаясь от смущения, прикоснуться губами к тыльной стороне ее ладони. И пусть сам Господь разразит меня на этом самом месте, если я сейчас солгу! Ни один мужчина не смог бы сделать большего!

Каково же было мое смущение, когда позже ко мне подошел сурово настроенный Айзек Баркер. Майор строго-настрого приказал мне держаться подальше от Грейс. Он не только не принял никаких возражений и заверений в искренности моих намерений, но и отказался хоть как-то пояснить свою позицию. В тот вечер я вернулся домой в подавленном состоянии, но вскоре после этого мне пришлось отодвинуть на второй план сердечные переживания, ведь над моей карьерой и жизнью нависла угроза в лице ненавистного Олафа Ханта.

Я ни за что не стал бы по доброй воле иметь дел с таким человеком, как капитан Хант. Чтобы составить безошибочное суждение о его гнусности, могло бы хватить одного описания его внешнего вида. Невысокий мужчина преклонных лет с длинными, неухоженными и вечно грязными волосами, которые то и дело попадали ему в рот, когда он говорил - а говорил он много! - на исключительно раздражающие темы. Несколько лет своей карьеры ему довелось быть на побегушках у какого-то епископа в Риме, после чего он возомнил себя современным инквизитором и борцом с инфернальными тварями. Как же ограничен и недалек был этот человек!

С первого дня своей службы в Америке Олаф начал внутреннее расследование против каждого из нашего круга офицеров. На папках старательно собираемых им доказательств были имена людей, с которыми я больше двух лет изо всех сил старался не допустить войны, что без сомнения захлестнула бы весь мир. В какой-то момент я отчетливо осознал, что этот змей решил вцепиться именно в меня, и это я должен был стать его новым громким разоблачением. Утомительные допросы и бесконечные попытки уличить меня отравляли практически каждый день моей службы. Надо ли упоминать, насколько сильно это раздражало и мешало мне выполнять свой долг?

Помню свои мысли и чувства в то время, которых я стыдился, потому что думать так было недостойно офицера. Но периодически я не мог с собой совладать и погружался в приятные размышления о том, как славно было бы прихлопнуть эту назойливую муху, попросту избавиться от нее. Иными вечерами мне даже казалось, что чаша терпения уже полна до краев. Возможно, поддайся я тогда этому соблазну, то не рассказывал бы сейчас эту историю, ведь моя карьера военного, да и, что уж там говорить, жизнь были бы окончены.

Неожиданным спасением тогда стала моя милая Грейс Бейли. Наша первая встреча за пределами дома майора Баркера оказалась случайной, но все последующие уже нет. Она была ангелом, спустившимся в лучах небесного света за мной на самое дно самой глубокой из мировых пучин. Каждая встреча придавала мне сил, я был признателен ей за поддержку и нежность, что она дарила. Наш тайный роман подарил мне вторую жизнь. Однако как бы я ни пытался, мне не удалось выяснить у Грейс, почему майор Баркер был так категорически против нашего знакомства. Сперва Грейс уклончиво уходила от ответа, а однажды дала понять, что не желает разговаривать об Айзеке со мной, и я принял это.

В один из дней октября пятьдесят третьего года, незадолго до того, как часы пробили полдень, я стоял перед дверями в кабинет капитана Ханта. Впереди ждал очередной утомительный допрос с пристрастием. Я знал заранее, что у меня не будет ответов, которые ему нужны, и видел все лишь как бесполезную потерю времени. Однако Олаф Хант меня удивил.

Войдя внутрь, я сразу заметил, что кроме столь ненавистного мне человека в кабинете присутствует еще двое вооруженных солдат. Капитан Хант в предвкушении улыбнулся и жестом пригласил сесть напротив него. Эта его улыбка не предвещала ничего хорошего. Потом он начал свою лекцию, в ней он то и дело ссылался на факты из моей биографии, которые будто бы должны стать уликами против меня. И чем больше он говорил, тем яснее я понимал - вероятно, этот человек сошел с ума еще во время своей службы в Риме, а его пребывание и деятельность здесь на сегодняшний день являются не больше, чем недоразумением.

Так вот... Олаф Хант рассказывал, что диссиденты, слуги самого Дьявола, уже давно путешествуют по Земле. Он говорил, будто эти инфернальные твари являются частью нашего общества и служат вполне определенной цели. Одержимые карабкаются к верхушке власти только для того, чтобы разжигать губительные войны. На вопрос, зачем им это, Хант рассуждал, что человек на поле боя творит омерзительные вещи и непременно отравляет ими свою душу. К тому же война – это множество смертей, а смерти обеспечивают обильный приток новых душ в преисподнюю, где демоны варят их в котлах ради своих, непостижимых божьему созданию, целей.

Капитан все говорил и говорил, периодически захлебываясь в собственных слюнях и эмоциях. Он показывал на меня пальцем, убеждая, что обычному человеку ни за что не достичь таких высот в моем юном возрасте, и видел в моих успехах не плоды трудолюбия и таланта, а лишь происки Зла. Когда я закономерно предположил, что избран Господом, а не Дьяволом, раз во мне горит искра Его дара, этот маленький человек рассвирепел окончательно и приказал солдатам схватить меня. Я не стал сопротивляться, ведь знал, что за этим последует трибунал, судьей на котором будет старший по званию в части – майор Баркер.

Меня освободили уже через час, никакого суда не состоялось. Я прибыл в кабинет майора и выложил все как есть. Айзек Баркер тогда только вздохнул и отпустил меня пораньше домой. Я был полностью доволен таким исходом, а освободившееся время посвятил Грейс. На следующий день я узнал, что капитана Олафа Ханта срочным приказом отправили в форт Оубед в Миссисипи. Мысленно позлорадствовав, я улучил момент его отбытия и попрощался, попросив передать несчастливцам из Оубед мои наилучшие пожелания.

После небольшого торжества начался период тяжелой работы. Несмотря на все наши усилия, ситуация в долине реки Огайо снова начала накаляться. На этот раз на переговоры был отправлен блистательный Джордж Вашингтон, и нашему кругу предстояло оказывать ему всю возможную поддержку, но на расстоянии. Казалось, ситуация достигает своего апогея, ведь французское командование приняло решение о строительстве фортов, а потому мы делали все возможное. Тогда я и стал свидетелем невероятного, сверхъестественного могущества майора Баркера. Его сила и навыки были беспрецедентными. Весь сплоченный вклад остального круга был лишь каплей в море его миротворческих усилий. Мы действовали под началом настоящего гения, и каждый выполнял свою функцию как шестеренки в швейцарском часовом механизме. Дни и ночи напролет мы проводили в штабе и творили такие немыслимые чудеса, которые могли бы задушить и Эдвардианскую войну в зародыше, но этого оказалось недостаточно.

Переговоры Джорджа Вашингтона провалились. Французы твердо заявили, что готовы пролить кровь за необъятные территории, которые заняли. Вашингтон решил не возвращаться, а вместо этого построить собственный форт в пятидесяти километрах от позиций французов в местечке под названием Грейт-Медоуз и ждать там дальнейших указаний. Все, что оставалось нам – это стараться затушить разгорающийся пожар, но мы были скованы необходимостью сохранять инкогнито наших вмешательств, ведь в противном случае французское командование тут же отдало бы приказ о наступлении.

За развитием событий, затаив дыхание, наблюдал весь мир.

Работа из напряженной превратилась в тягучую и рутинную. Медленно и методично мы вмешивались в умы людей, приглушая мысли о войне и усиливая усталость. При этом мы и сами выкладывались по полной, но, несмотря на это, я порхал, покидая штаб, ведь меня ждала моя ненаглядная Грейс. Не будет преувеличением сказать, что вечерами, которые мы проводили вместе, она возвращала меня из мертвых, каждый раз совершая грандиозный подвиг любви и милосердия.

Далее события развивались так стремительно, что я буду вести счет на дни, если не на часы. Утром двадцать седьмого мая пятьдесят четвертого года на дежурстве в штабе находилось всего трое одаренных офицеров. Сам я на тот момент уже шел на повышение и готов был вот-вот вступить в звание капитана, а оба мои сослуживца, что были тогда со мной, числились лейтенантами. Такая обстановка давала мне некоторое преимущество в принятии решений, и это сыграло свою роль.

Мы получили сообщение от шамана союзного индейского племени. Их разведчики заметили французский отряд из тридцати или сорока человек, пробирающийся к позиции Вашингтона. Вождь того племени не хотел вмешивать своих людей в столкновение британских и французских войск, но у меня были другие планы. Я принялся внушать ему правильные мысли, отправив перед этим за майором Баркером. Другой лейтенант, недотепа, отговаривал меня. По его версии французы могли быть не разведчиками, а дипломатами. Вздор! Дипломатическая миссия не стала бы прятаться в лесах, а явилась бы прямиком в лагерь и вручила письмо.

К полудню вождь отправил послание в строящийся форд, заявив о своем намерении помочь Джорджу Вашингтону, а Баркера все не было.

Майор Баркер ворвался в штаб к девяти часам вечера, и он рвал и метал. Скажу только, что мне единственный раз в жизни довелось наблюдать его настолько вне себя от гнева. Клянусь, принятое мной решение на тот момент было единственно верным! Однако Баркер считал по-другому. Мой разнос на глазах у половины личного состава продолжался не менее получаса, после чего я был отстранен от участия в операции. Более того, майор пообещал, что для меня это едва ли закончится так просто.

Эта история подействовала на меня самым разрушительным образом. Сказать, что я был в смятении и подавлен, было бы сильным преуменьшением. Я был попросту уничтожен. Оказавшись в стенах собственного дома во власти горя, безысходности и жгучей несправедливости происходящего, я принялся напиваться и крушить все вокруг. Наутро, когда я вернулся из небытия, все что я мог – это безвольно ждать стука в дверь. К тому же я был в полном неведении касательно обстановки у Грейт-Медоуз. Бурбон и чудеса Господни плохо сочетаются, знаете ли. Гостей я так и не дождался, поэтому к вечеру осмелел настолько, что выбрался на прогулку. Что бы ни ждало меня дальше, я хотел встретить это как офицер и джентльмен.

Грейс нашла меня слоняющимся с остекленевшим взглядом вокруг собственного дома. Позже она сказала, что несколько раз окрикнула меня, но я не слышал. Грейс схватила меня за плечо, и только это смогло вернуть мою душу в тело. Я хотел рассказать ей все, но вместо слов мог только лепетать что-то невнятное сквозь слезы. Моя жизнь, моя карьера, все было кончено. И даже моя Грейс скоро будет потеряна для меня.

Она молча слушала и, будто понимая все с полуслова, легонько кивала в ответ. Ее глаза в тот момент были глазами ангела, изобретшего по воле Господа сочувствие, а сострадание стало ее вторым именем. О, Грейс! В тот момент ты была единственным светом во всем моем мире. Несколькими днями позже я узнаю, что примерно в это время прозвучал выстрел, который услышал весь мир. Отряд британских колониальных войск и французские солдаты сцепились в Грейт-Медоуз, понеся потери ранеными и убитыми с обеих сторон. Подполковник Вашингтон наглухо разбил французов, выжившие из того отряда сдались ему в плен.

Эта небольшая стычка положит начало так называемой франко-индейской войне, которая, разгоревшись в Новом свете, охватит своим пожаром и весь остальной мир. Пока же я не знал этого. И все, чем были заняты мысли и чувства молодого офицера – это прощание с прекрасной Грейс Бейли.

Она зашагала прочь, а потом, развернувшись, выкрикнула пару слов и исчезла.

Это был адрес одного из складских помещений в порту. В иных обстоятельствах я попросту выбросил бы эти слова из головы, не услышав достаточно веских пояснений их значимости. Однако сейчас, с горечью усмехаясь от своего положения, почему-то решил дать волю любопытству. Не знаю, насколько уместно будет это признание, но, несмотря на офицерский чин и статус солдата на службе, я никогда не отличался отвагой. Еще полбутылки бурбона исправили этот недостаток, и уже за полночь, под светом убывающей луны, я отправился на вылазку.

Весь путь до склада меня урывками накрывало чувство стыда за свой моральный облик, но алкоголь помогал с ним справляться. В один момент я ненароком перепутал горожанина с сержантом из штаба и принялся перед ним оправдываться. Наконец я приблизился к заветным дверям. Я следил за каждым своим шагом, стараясь не делать лишних движений, но все равно совершал их в избытке.

Последней преградой у меня на пути оказался увесистый замок. Я попробовал несколько раз ударить по нему эфесом шпаги, но это не принесло результата. Тогда я осмотрелся и приметил во дворе через дорогу торчавший в колоде топор. Намерения мои были самые серьезные, и я не остановился даже перед воровством. Я замахнулся топором и ударил с такой силой, что тяжелый замок рассекло надвое, а его обрубленные края раскалились докрасна. Я удивился своей внезапно возросшей силе, но быстро отвлекся. Вы знаете, у одаренных иногда такое бывает - Господь направляет нашу руку, и тогда чудеса происходят сами собой.

Мрачный склад распахнул передо мной свое нутро. Я шагнул внутрь и предстал перед убийственным откровением, которое, наверняка, стоило мне нескольких лет жизни. Именно тогда я обзавелся первыми седыми волосами. Алкоголь словно выветрился из моего организма, я протрезвел в мгновение ока. Любой менее подготовленный свидетель провел бы остаток жизни под врачебным наблюдением в комнате с решетками на окнах. Передо мной отвратно раскинулся алтарь для проведения инфернальных обрядов, и по явным признакам он был в деле не раз. Я не стану описывать всей мерзости, боли и скверны этого места, скажу лишь, что само его присутствие здесь, в нашем мире, это безумное преступление против Господа и человечества. Только самое бесчеловечное, уродливое и безудержное сознание могло бы представить необходимый обряд и после этого, каким-то образом не лишившись рассудка от ужаса, воссоздать в реальности.

Несколько минут я стоял в оцепенении, не способный оторвать глаз от разверзшегося передо мной уродства. Но после взял себя в руки, выбежал на улицу и крикнул солдат. Место тут же оцепили, чтобы не подпускать зевак - кошмары, хранившиеся внутри, не должны были стать достоянием людей. Вскоре на место происшествия явился майор Айзек Баркер в сопровождении лейтенантов, бывших со мной в штабе прошлым утром. Как только я увидел этого человека, божественное откровение окатило меня будто холодной волной. Я осознал, что склад принадлежал ему.

Это ставило на свои места многое. Именно поэтому Баркера не могли найти, когда он был так нужен перед стычкой у Грейт-Медоуз. И это же объяснило, почему он с такой охотой вцепился в ту абсурдную версию с дипломатической миссией. Кусочки мозаики складывались в единую картину. Стало понятно, почему майор так охотно избавился от Олафа Ханта, а также, откуда взялось его нечеловеческое могущество. Айзек Баркер был тем самым инферналистом, из-за которого, как я узнаю позже, началась самая кровопролитная война в истории человечества.

Мы встретились взглядами, и он также ясно осознал, что я все понял. Но в его глазах я видел признаки страха и утомления, и это дало мне возможность действовать первым. Я схватил масляную лампу и швырнул в черноту распахнутых дверей склада. Горящее масло охотно принялось пожирать уродливые карикатурные конструкции. С Божьей помощью усилием воли я распалил пожар десятикратно. В воздухе раздался резкий, тошнотворный запах паленой плоти. Баркер, увидев, как источник его могущества снедает огонь, взревел и бросился ко мне в порыве бессильной злобы. Его тут же остановили, кто-то из солдат прикладом мушкета прервал его беснование.

Мне досталось все. Сперва повышение до капитана, а потом, очень скоро, и до майора. Я возглавил круг офицеров специальных войск сверхъестественного противодействия, ведь работы было много. Впереди маячила Семилетняя война в Америке, а затем и в Европе, Война за независимость, в которой ваш покорный слуга так же принял непосредственное участие и сыграл не последнюю роль, и еще множество менее значимых военных конфликтов. И, конечно же, мне досталась Грейс. Все предстоящие трудности и невзгоды мы прошли рука об руку, она всегда могла поддержать меня и дать хороший совет. Правда, до тысяча семьсот шестьдесят пятого года разговоры об Айзеке Баркере так и оставались под запретом.

В вышеупомянутом году мы вернулись в Америку из Европы и решили одним из первых дел навестить бывшего майора. В момент, когда решалась его судьба, я посодействовал тому, чтобы вместо тюрьмы или виселицы он оказался в психиатрической лечебнице. Все-таки, несмотря ни на что, я был многим обязан этому человеку, и это была своеобразная дань уважения. Когда мы прибыли на место, Айзек, к моему разочарованию, напрочь отказался от встречи. Мне пришлось настоять и немного надавить на его лечащего врача, чтобы все же увидеться с ним. Признаться, мне не следовало так делать, но этого хотела Грейс, и у меня просто не оставалось выбора.

Когда мы встретились, вместо несокрушимого майора Баркера передо мной предстал тщедушный старик, прямо как тот, что сейчас сидит перед вами. Первое, что он сделал, немало меня смутив, – усмехнулся. Мне никогда не забыть его слов.

— Ты думаешь, что поступил умно, заняв мое место? Я по глазам вижу, что ты даже не понял, что именно натворил в ту ночь. В отличие от тебя, щенок, мне хватало ума и духа, чтобы сохранять над ней контроль, — кивком он указал на Грейс. — А ты, похоже, еще даже не понял, с чем имеешь дело.

Он рассмеялся так, будто открыл для себя простую истину, до которой был не способен догадаться долгое время.

— В ту ночь ты сжег не источник моей силы, а единственное, что сдерживало эту тварь, — на этот раз он ткнул пальцем в сторону Грейс и посмотрел ей в глаза. — Годами ты вынашивала планы, как освободиться, и, наконец, переиграла меня.

Старик тяжело дышал, его лоб покрылся обильным потом, а я смотрел на него с жалостью. Инфернальные силы сводят своих слуг с ума, человеческий рассудок попросту не способен предстать перед таким незамутненным первородным злом и уцелеть. Какая жалость, что в своих попытках оправдать себя он принес в жертву светлый образ моей чудесной Грейс, которая на тот момент уже носила фамилию Чапман.

А дальше случилось немыслимое. Другие больные принялись вставать и подходить к нам. Внешне в них будто ничего не изменилось, но внутренне, что странно, они уже мало походили на людей, даже если мы говорим о душевнобольных. Мне кажется, нам с Грейс тогда чудом удалось спастись. Пациенты лечебницы окружили Айзека Баркера и набросились на него, будто волки на свою добычу. Они рвали его зубами и когтями, в то время как санитары безуспешно пытались оттащить их от умирающего в агонии старика. Его крики еще несколько дней звучали в моих ушах. Но, благо, время было милостиво и стерло самое страшное из воспоминаний. Правда, один вопрос так и остался без ответа, одну деталь я так и не смог забыть. Стоя в той палате и наблюдая, как душевнобольные заживо рвут на части Айзека Баркера, Грейс улыбалась.

***

В этот момент я прекращаю историю Джозефа Чапмана и возвращаюсь к своей собственной, потому как тогда с ужасом осознал, что передо мной не просто старик с увядающим рассудком, а марионетка инфернальных сил.

Боже мой! Чего мне только не довелось повидать за свою жизнь!

...Я так перепугался, что медленно поднялся с кресла, уставившись на старика так, как загнанная в угол мышь уставилась бы на кошку, а он все не унимался.

— О, как же ей тогда досталось, моей бедняжке Грейс! Никому не пожелаешь увидеть такое, — он поднес ладонь к уху, будто прислушиваясь к чему-то, и его рот искривился в улыбке. — О, кажется, она услышала нас! Вы познакомитесь. Она все так же молода и прекрасна, моя Грейс.

Не способный вынести такого, я бросился прочь. Но выбежав на улицу, ясно ощутил в голове чье-то присутствие, и из моей груди вырвался отчаянный вой. Это был первый и последний раз, когда я испытывал подобное, я едва решаюсь изложить на бумаге то, что проникло в саму мою суть. Это было нечто не из нашего мира, но обладающее чертами присущими ему. Отвратительный коктейль самых черных страхов, злобы и одиночества в таких пропорциях, что лишил меня сил даже на попытку к бегству. Оно держало меня в своих скользких, холодных лапах, вращало меня, будто ребенок, рассматривающий новую игрушку. Оно проникло так глубоко, что во всей моей сущности не осталось ни единого потаенного уголка. Я был гол и полностью беззащитен перед этой бесчеловечной силой.

А потом оно, посмеявшись, выпустило меня из своих смертельных объятий. Я сделал лучшее, что мог тогда – отдался без остатка накатившему приступу первобытного ужаса. Я был похож на зверя, несущегося от огня, подгоняемого запахом собственной паленой шерсти. Я бежал так долго, что рухнул, лишенный сил, в какой-то грязной подворотне, а очнувшись, побежал снова.

И вот теперь, спустя годы, в своей слабой, отчаянной попытке освободиться от непрекращающегося кошмара, я пишу эти строки, изливая на бумагу все то, что травит мою душу.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 4,67 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...