Владимир Алексеев

Магия не всесильна

Просто не верится, что море когда-то могло выглядеть по-другому. Клочья ссохшейся тины — прерывистая граница между «всегда» и «с некоторых пор». То, что всегда было сушей, теперь смотрится пустынной возвышенностью. Вокруг, с некоторых пор, такая же твёрдая каменистая почва, курящаяся солоноватой пылью под порывами низового ветра. Но есть и отличия: там, за неряшливой тинной чертой, намного больше не разнесённых ветром останков морских обитателей. Острые белые и полупрозрачные кости, вяленые плавательные пузыри причудливо переплелись, поддерживая друг друга, образуя трудно преодолимую чащу из полу-дуг, игл, позвонков, разинутых в немой просьбе о воде челюстей. Этот призрачный мир казался бы скорбным кладбищем, вызывающим у путника благоговейный трепет, если бы не высящиеся повсеместно завалы тёмного мусора, дары суши, некогда скрытые толщей прибрежных вод, теперь же возвращённые на всеобщее обозрение. Так знатная дама, пришедшая по необходимости к учёным докторам, обнажает из-под лоска дорогих тканей свидетельство постыдной болезни. Но время идёт, а лекари безмолвствуют, и не находится во всех свитках мира достойного заклинания, во всех мутных склянках алхимиков — действенного зелья, во всех консилиумах высоких умов — нужного врачевства.

*

В древнем манускрипте написано: «Мокрый песок приятно холодит ступни ног». Это несложно испытать: колдовство размером с небольшую лоханку не отнимает много сил. Но вот пробежаться по влажной полосе прибоя уже не получится.

— Бере, почему наша магия такая куцая? Почему она не может изменить весь мир? Ведь вот же: действует здесь, и за пол-тени отсюда. А дальше? Дальше Великая Сушь берёт своё, словно знает слова, встающие стеной на пути наших слов, словно её мертвящее дыхание праведнее дыхания жизни!

Учитель долго молчит, перебирая ракушки, нанизанные на тонкий шнурок. Нельзя торопить его с ответом. Да и с вопросом торопиться нельзя. Учитель не одобряет горячность. Говорит, что она добавит силы суховеям и без того иссохшего мира. Больше шансов получить откровение, не прибегая к помощи слов, концентрируя текучие мысли в прилежную безмолвную просьбу, словно выращивая кристалл из рассола. Но на этот раз Учитель отвечает словом на слово.

— Сын наш вилет, магия — только средство изменять подвластную чувствам область мира. Сам же мир находится во власти богов. Посягая на их власть, ты разрушишь и основы мира, и саму магию. Будь доволен малым, чтобы не лишиться всего.

— Бере! Ты говоришь: магии подвластно то, что доступно чувствам. Но почему же так легко приказать песку стать влажным здесь, под моими ступнями, и тот же песок делается сухим и жёстким, стоит лишь сделать несколько шагов в сторону?

— Ты просто забываешься, сын наш вилет! Должно применять магию к каждому новому шагу, тогда боги услышат тебя!

— Бере! А как же быть с чувством зрения? Мои взоры охватывают пространство, прежде именовавшееся морем, до самого горизонта. Я вижу небо над нашим мрахом на вершине Священной Горы. Но как бы я ни просил, море не наполняется водой, небо лишено облаков!

— Ты просишь об этом в одиночку. Большинству из живущих на суше — всё равно. А «всё равно» — это те же слова, та же просьба, только звучащая по-иному: «Пусть всё будет по-старому, как есть!» Эта магия будет посильнее самых жарких твоих заклинаний.

— Но что же делать, бере? Может быть, попробовать одного за другим изменять их самих, от ближних к дальним; внушать им мысль о необходимости благих перемен, звать к себе в соратники? Неужели при таком, пусть постепенном, не быстром развитии событий моя, а затем уже и наша магия окажется бессильной?

— А кто может поручиться, что собравшись вместе, они не согласятся изменить тебя? Устоит ли твоя одиночная магия против большинства? Нет, сын наш вилет, оставайся таким как есть при нашем мрахе, вдали от магических битв. Оставь богам священное право решать судьбы мира!

— Но...

— Ни слова больше! — Учитель закрыл лицо широкими вышитыми рукавами, так закрывается крыльями спящая птица. Бубенчики, пришитые к концам лент, вздрогнули, издав дробный короткий звон, — Если я не убедил тебя, обратись к Утсилигин-йонмулг, он просветлённый бере-мхан, получивший от богов заповедь: отвечать на один вопрос всякого смертного, приходящего в Гентурве. Найдёшь его в семи лунах пути по тинной тропе, минуя Нинуб, Вокаглуб и Окнещоз. Смотри, не сворачивай в сторону — там города окраинных жителей Никшуп, Теф, Вечтют и Восюрб. Магия их непредсказуема, словно ветер с гор, глаза их пусты и исполнены безумия. Однажды они дерзнули на равных разговаривать с богами и за это были наказаны невнятностью речи, нестройностью мыслей и бренностью всех их земных дел. Иди, сын наш вилет, я вижу, плод истины созрел для тебя, чтобы быть сорванным с древа познания.

*

Две луны сменились на сохлом пергаменте неба, и вот он, некогда портовый город Нинуб, до сих пор тревожащий обоняние запахами рыбы, просмолённых лодок, просоленной морем пеньки, затхлым духом брошенных там и сям рыбацких сетей.

Жители из простецов, не сведущие в магии, по-видимому пробавлялись теперь охотой на кноликов. На серых предгорьях устья кноличьих нор перемежались петляющими следами зубак, по временам попадались порванные силки и петли, изгрызенные наиболее жизнелюбивыми зверьками.

Навстречу попался сгорбленный старик с вязанкой хвороста за плечами, по клетчатой повязке над коричневым равнодушным лицом видно было, что это местный цердум.

— Цето! Скажи, какая самая сильная магия в вашем городе? — путнику не терпелось узнать что-то новое, чтобы приложить силу к силе, знание к знанию.

— Память! — коротко ответил старик.

— Как понять тебя, цето?

— Там, вокруг города, тёмные аллеи. Лабиринт тёмных аллей. Войдёшь в них, а выход подскажут тебе они сами! Я много дней ломаю ветви по краям этого лабиринта, начал ещё мальчишкой, но так ни разу и не добирался до города. На мой век хватит, и на век сына моего, и внука, и правнука. Только вот нет их у меня — все невесты живут в городе, а моя хижина там, за ближним холмом! — и старик, то ли хрипло рассмеявшись, то ли закашлявшись, пошагал своим путём вверх по склону.

*

Стоило же испытывать магию проклятого Нинуба! Вроде бы и недолго блуждал ищущий дорогу под сенью мёртвых ветвей, но город остался где-то в стороне, слышен был лишь приглушённый шум рынка, частые удары по наковальне, редкие — в священный колокол. Выход открылся внезапной яркой пустотой. И тут же явился спутник, маленький кучерявый оборванец с живыми, слегка навыкате, глазами, поминутно куривший трубку с длинным чубуком.

— А! Твоя родина, видимо, Нирг! — начал нежданный попутчик панибратски, — Я сразу признал по твоему алому одеянию! У нас одеваются попроще, всё больше в сермяжное да посконное. Не те ткачихи! Да и поварихи, знаешь ли, не те! Косые — кто на левый, кто на правый глаз, круглого хлеба отродясь не видывали, всё лепят какие-то растяжные лепёхи!

— Нетрудно скруглить при помощи магии! Если, конечно, оно того стоит!

— А стоило ли скруглять Землю? — огрызнулся спутник, сплюнув в куст холопотреча длинной клейкой саливой, — Стояла бы и стояла себе на трёх хахапереч, а под ними плескался бы себе в море-окияне Тик-абыр-одю-одуч. Слышал ли ты о битве, затеянной богами, как схватились посреди моря титаны Киазорп и Тиип? Мы крепко стояли за своего, но были побеждены и изгнаны в горы. Нинуб — он в малой части населён нашими сподвижниками, оттого и так странен, — тут кучерявый хохотнул в грязноватый кулачок с неожиданно холёными для бродяги овальными ноготками, — Какая им теперь корысть? Зной, чад да засуха! Ещё ырамок да ихум, за что я их и не люблю! Зато в нашем Четырёхградии — не то, что в низовом, прибрежном, — глаза его заблестели нездоровым блеском, — По разные стороны от входа, Алпуд именуемого — то песни, то сказки, и дальше всё по-сказочному. Все приходят друг к другу с приветом рассказать о восходе солнца. В начале каждого месяца гроза, как по расписанию. И горящие взоры бледных юношей — повсюду! Вот оно, младое племя, за коим будущее!

Бродяга, вдохновенно жестикулируя и подпрыгивая в такт собственным речам, устремился в гору ещё быстрее, не замечая наступившего одиночества. Последние слова донеслись из-за поворота:

— Мне же доверили они почётный титул: Ёсв-Ешан!

*

Другие два города побережья оказались не столь опасны, как окружённый древесным лабиринтом Нинуб. Вокаглуб был полон ползучих гадов, правда, засохших, вывяленных на палящем солнце. Их тела громоздились подобно гигантским чучелам в лавке продавца надежд. Разница была в том, что ни для кого эти чучела не оставались вожделенными. Их то и дело рубили, резали, выносили по частям за ограду, но они вновь откуда-то прорастали, словно имели корни где-то там, в почве, глубоко под брусчаткой города. В этом была удивительная магия местечка Вокаглуб.

Окнещоз также оказался не лишён своих странностей. Улицы были густо перетянуты бельевыми верёвками с давно просохшим исподним, которое почему-то никто не снимал. Зато за каждой серой одёжиной на колченогом табурете варилось какое-то варево, и нечёсаные тётки ссорились над ним поминутно — то ли делили не выловленный улов, то ли костерили воображаемых мужей, то ли пророчили вселенский потоп, что непременно должен был начаться с величайшего имануц. «Имануц, имануц...» — долго звенело потом в голове у всякого, прошедшего улицами городка, осоловевшего, пропахшего духом йончивечеч-похлёбки и мыльного камня. А на лбу у каждого уходящего горел невесть как, кем и когда выписанный магический знак — «ац-иж-и».

И вот наконец святилище Гентурве. И можно задать единственный вопрос бере-мхану, благословлённому богами. Вот он, совсем рядом, с большими красными руками, Утсилигин-йонмулг, исследовавший изнанку мира.

— Как сделать магию всесильной, скажи?

— А надо ли? Возвращайся к тому, кто думает о тебе, вилет, сын тех, кто тебя не рождал. Всё сущее существует в пределах чувств чувствующих. Не уходи далеко от тех, кто помнит тебя. Они оживляют тебя при каждом твоём шаге, они делают песок твоего побережья сырым. В этом — магия.

Ты пройдёшь любой лабиринт, если внутри него тот, кто ожидает тебя.

Тебя не испугает любой спутник, будь он сам Тик-абыр-одю-одуч, поглотивший море и половину мира.

Прошлое не будет прорастать в твою жизнь, если дать свободу расти настоящему.

Ты выйдешь не отмеченным из города, пищей которого будет всякий осуждающий.

Но должна ли магия быть всесильной и бесконечной? Не думаю. Если твой путь продолжится за пределы памяти смертных, для чего о тебе помнить бессмертным? Магия не может продлить жизнь ни морю, ни человеку. Да и нужна ли жизнь тому, о ком никто не помнит?

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...