В нашем королевстве не сыскать благородных рыцарей. Зато житья нет от пустоголовых трубадуров, горланящих свои песни как раз возле пещеры, в которой я прячусь.

Один из них приблизился к самому входу. Водрузив ногу на камень и взмахнув веселым колпаком с лентами, затренькал и завыл: «О, дама, пленившая сердце мое, к тебе свой взор я устремлю-ю-ю-ю!»

Господи, спаси! Я сплюнул в землю и поплелся в дальний угол пещеры – спать. Хотя бы попытаться. Ложе мое было устроено из мягкой соломы, постеленной на пружинистые ветки. Мягко и удобно. Вот только б не эти треклятые рифмоплеты, что собираются каждый год на свой праздник «Фиалки и лютни»! Глупее не придумаешь... Приезжают со всех концов страны в эту живописную долину, расфуфыренные, в бантах и бусах. Понатыкают фиалок во все приличные места и дудят во что попало, и рвут струны на деревяшках, стеная о какой-то сладострастной любви. Не щадят ни себя, ни мои многострадальные уши. А мне приходится их слушать. Который уже год?..

Я хочу забыть, как мои измученные родители пытались укрыться в этой пещере от преследователей. Как погиб отец, уводя вооруженных наемников в вонючие непроходимые болота. Вспоминаю, как долго с матерью ждали его шагов... Но пришли солдаты с алебардами и стали закидывать пещеру факелами. Выкуривали... Как зверей. Мы не могли дышать. И тогда мама, сдирая руки о мелкие и острые камни, разгребла неглубокую яму. Посадила меня в нее и сказала строго, чтобы я сидел тихо-тихо, что бы ни случилось. Присыпала меня сверху гравием и булыжниками, и вышла навстречу смерти. Я слышал крики. Я все понимал. Но мама сказала сидеть тихо-тихо, и я послушно затаился, задыхаясь от дыма и слез. Не знаю, за что изгнали родителей и за какое преступление их преследовали, но, когда дым стал рассеиваться, загремели подкованные сапоги. Они искали меня. Но не нашли. Солдаты покинули пещеру, а я остался.

Тогда я осторожно выбрался из своего укрытия. Сначала просто лежал. Тихо-тихо, как и велела мне мама. Меня мучила жажда, и я услышал, как капает и стекает вода по влажным стенам. Напившись вдоволь, я почувствовал голод. Сидя у выхода пещеры, смотрел на красные крыши деревеньки в самой низине долины. Из печных труб поднимался к небу дымок и мне казалось, что ветер доносит запах свежеиспеченного хлеба. Но мама мне велела не выходить... и я остался. Стал осматривать дальние коридоры. Скоро глаза мои привыкли к тьме и я заметил множество летучих созданий, которые копошились на сводах пещеры. Каждый вечер они улетали и возвращались ранним утром. Сначала я пытался их сбить палкой, подкидывая ее к потолку. Но пещера была высокой, а палкой я орудовал неумело. Да и сил у меня становилось все меньше. Я пил воду и смотрел на дымок. Представлял расстроенное лицо мамы, узнавшей, что я ее ослушался...

Когда летучие создания в очередной раз возвратились на ночевку, я в отчаянии бросил в них первый попавшийся камень. Получилось настолько удачно, что сразу две твари с писком упали на землю и барахтались с переломанными крыльями, снова пытаясь взлететь. Я был так голоден, что стал есть их прямо сырыми, еще трепещущими и теплыми, отдирая дрожащими пальцами шкурку и голову.

Потом лежал у выхода и рассматривал черное звездное небо. После рисовал звезды на стенах. Но я еще не знал, что мои испытания только начинаются. От душевных ли страданий или от гнета пещерных сводов я стал сутулиться. А глядя на собственную тень в отблесках заходящего солнца, убедился, что на спине у меня растет горб. Я тихо плакал, растирая больную спину о камни. От сырости нестерпимо болели все кости.

И тогда ночью я выбрался на опушку, к краю сопки, где находилась пещера. Собрал сухие ветки, теплую хвою. Натаскал сена с ближайшего покоса. Моя новая мягкая постель давала облегчение. А когда все вокруг покрывалось белым крупянистым снегом и становилось нестерпимо холодно, я поглубже закапывался в мягкое ложе и подолгу дремал... дремал... Просыпаясь окончательно лишь от пронзительного весеннего солнца.

Припоминаю, когда в очередной недобрый день меня разбудили песни и пляски фиалкового шабаша. Под завывания певцов любви, установивших палатки аккурат у подножия моей маленькой сопки, я со страхом наблюдал за неведомым доселе буйством. Подобные шумные празднества невозможно раздражали умеренных добропорядочных горожан и мешали выспаться сельским труженикам. И тогда герцог, уставший от жалоб, но не желая прослыть деспотом и душителем прекрасного, милостиво разрешил музыкантам вдохновляться природными красотами – подальше от людей. Эту историю я услышал от двух певцов, что приблизились к пещере помочиться. Журча, они горестно жаловались друг другу на отсутствие слушателей... Я вздохнул. Слушателей гораздо больше, чем они думают.

Несколько молодцов, прихватив под руку визгливых девиц, решили погулять по окрестностям. Нашлись желающие заглянуть и ко мне. Но я шуганул летучих тварей: те с шумом устремились на свет, перепугали их и отбили всякий интерес к пещере.

И тут я увидел ее. Вернее, сначала услышал... Тонкий, жалобный, звенящий голосок. От него я почувствовал каждую волосинку на теле и, не удержавшись, взглянул на источник этого странного звука. Маленькая, тонкая как соломинка, с прозрачной белой кожей и бесцветными волосами. Закрыв глаза и размахивая себе в такт рукой с развернутым пергаментом, выводила длинную руладу. Заглядевшись на это чудо в стареньком зеленом платье с заплатками, подпоясанное кокетливым тонким пояском из разноцветных речных камушков, я едва не выпал из пещеры. Но вовремя опомнился. И пошел спать.

Уснуть не получалось. Дева надрывала горло, и с каждой нотой мне становилось все хуже – пока я не осознал, что песня стала похожа на... крик? Я осторожно выглянул из укрытия и понял – на поляне ее нет. Зато неподалеку услышал сдавленные и испуганные мольбы у помощи. Сумерки скрывали происходящее от горлодеров, разложивших костры на поляне. Они азартно травили байки с кружками медовухи в руках, не замечая никого вокруг. Но и я не мог покинуть убежище и посмотреть, что там происходит в ближайших кустах... Я должен сидеть тихо-тихо. Иначе...

Что делать? Долго ждать не пришлось – в пещеру влетела та самая белая девица. Я бесшумно укрылся в углу, за которым начинались разветвления узких пещерных коридоров, успев бросить взгляд на преследователя. Молодого и довольно неприятного хлыща в залихватской шляпе с пером. Полнолунного света было достаточно, чтобы я заметил его обиженное красное лицо и нехорошо блестящие глазки. Я постарался слиться со стеной. Это было нетрудно, темнота давно стала мне другом. Девица, вытянув перед собой руки, пятилась, спотыкалась о камни.

– Оставьте меня! Прошу! Вы клялись матушке!

Голос ее звучал жалобно и был полон отчаянья.

Хлыщ, воровато осматриваясь, тихо засмеялся и вдруг стал расстегивать пуговицы камзола. Дева, похоже, не замечая этого, продолжала уговаривать отвести ее к шатрам. Но когда тот бесцеремонно схватил ее за руку, заплакала.

Мне все это решительно не нравилось. Ни поведение наглеца, ни то, что в пещере посторонние. Нет надежд и на летучие создания, они вернутся только утром. Я в полном раздражении запустил в него камень. Небольшой. Как-никак, в метании я преуспел. Нахал ойкнул и упал, дева же продолжала растерянно стоять, придерживаясь за стену. А я размышлял, не прицелиться ли еще раз...

Глядя на ее тоненькую шейку, понял – и самый маленький может проломить ей голову. Вздохнул. Вот незадача. Писклявая тем временем встрепенулась.

– Кто здесь??

Я закатил глаза к потолку и затаился.

– Я слышу, как вы дышите...

Лучше послушала бы этого наглого типа – дышит ли он.

– Я не знаю кто вы... Но благодарю.

Странно выворачивая голову, она потрогала лежащего. Чем-то напомнила мне подбитую птицу.

– Жив... Это Шпигель, мой импресарио, – зачем-то стала рассказывать барышня. Сбивчиво, взахлеб. – Вы не думайте, он неплохой человек... Только врун и деньги любит. А еще женщин...

Я старался не дышать. Но дева, растопырив пальцы и хватая руками воздух, вытаращив белые неживые глаза, пошла прямо ко мне.

– Матери моей наврал, что у меня талант... А на самом деле петь я не умею, я знаю. И мама знала. Отпустила, лишь бы я уехала подальше, – оправдывалась девица, подходя ко мне все ближе. – Моя мать – колдунья. А я – слепая, дочь колдуньи. Всем известно, что это значит... Знаете?

Нет, я не знал. Я про себя-то ничего не знал... А про колдунов тем более. Но на всякий случай стал пятиться дальше вглубь пещеры.

– У колдунов и ведьм дети всегда слепыми рождаются, – поясняла она. – Они всем несчастья приносят. Городу, стране, людям... Неурожаи и засухи. Град и крысы... Матушка уж сколько меня прятала ото всех, скрывала... В подполе держала. Да разве утаишь такое... Староста деревенский все ходил к ней, вынюхивал. Вовремя этот Шпигель появился... На праздник говорит, еду, самых голосистых, говорит, собираю... Так матушка ему меня и подсунула. Ты бы пригляделся повнимательнее, может, у нее талант – так сказала.

Тонкие руки уткнулись мне в живот. Но я не почувствовал страха. Они были теплыми и приятными. Смело проведя ладонью по моей голове и лицу, потрогала спину, задержавшись на горбе. Особенно ее привлекли мои пальцы. Она с интересом исследовала их. В маленьких белых руках они казались уродливыми, со вздутыми от холода и грязи суставами. Меня захлестнули ощущения, невыносимые и прекрасные одновременно. И на мгновение я пожалел, что не бросил второй камень...

– А ты красивый, – вдруг произнесла она уверенно.

Я едва сдержался. Как можно быть такой слепой и глупой!

В этот момент со стоном зашевелился ее импресарио. Мы одновременно повернулись, и она опустила руки.

– Вы проводите меня? Я, конечно, и сама неплохо могу... Училась двигаться на звуки и запахи, по внутреннему компасу. Мама научила. Но тут сложно... Лес и камни...

Я покачал головой.

– Жаль.

Она подошла к Шпигелю. Обхватив голову и покачиваясь, он медленно приходил в себя.

Девица похлопала его по щекам и довольно шустро подняла на ноги.

– А?.. Что?..

– Позвольте, я вам помогу. На вас упал камень, такое случается...

– Камень?! Проклятая пещера... Как некстати...

Неуверенно пошли к выходу и ни разу не обернулись. А я наблюдал, как они спускаются в долину и этот неприятный тип норовит одной рукой обнять хрупкую девичью спину, зажимая другой кровоточащую рану на голове. Но успокоился он в отдельной палатке, и я тоже, наконец, пошел спать.

А назавтра я зачем-то сидел у входа и высматривал ее. Но видел только хлыща в шляпе. Многие собирали свои шатры –стало быть, невыносимый шабаш близился к завершению. Лютни и дудки складывались в мешки и сундуки, и только Шпигель, по-видимому, никуда не собирался. Он даже снова наведался к пещере. Осмотрел вокруг, опасливо заглянул внутрь, но обследовать не стал. Его счастье. Я опустил увесистый булыжник обратно на землю.

Признаться, я тоже начал волноваться... Но недолго. Девица ввалилась ко мне в пещеру вечером следующего дня. Продрогшая, с веточками хвои в запутанных волосах. Ничего не говоря, нащупала мою постель и, упав в мягкую солому, мгновенно уснула. Она спала, а я терпеливо ждал.

На рассвете она открыла белые невидящие глаза и спросила:

– Тебя как зовут?

Я подумал и вспомнил.

– Хмур.

– А я – Лима.

Она погладила меня по щеке. А я смотрел на нее и удивлялся – как такое удивительное прозрачное и слепое существо ходит, дышит и ничего не боится?

– А почему ты сидишь в этой пещере?

– Моя мама сказала мне никуда не выходить...

– Моя говорила то же самое. Но прошли годы, и она сказала другое – «если ты не покинешь меня сейчас, то смерть неизбежно придет за тобой...»

– Но оставив пещеру, я точно умру. Так погибли родители. Меня убьют...

– Меня тоже.

Я задумался. Она сжала мои пальцы. А я удивлялся, как я могу ей нравиться?

 

Прошли дни, и долина, наконец, опустела. Даже Шпигель, который долго стоял и смотрел в сторону нашей пещеры, в одно утро тоже исчез.

Лима не решилась есть летучих тварей, но ходила в лес и приносила красные мясистые ягоды. Ладони ее были горячими, а плоды вязкими и сытными. Она гладила мои узловатые пальцы и засыпала, зарывшись в душистое сено.

Я знал, что это не продлится долго. Чувствовал беду. Она пришла вместе с большим отрядом закованных в броню солдат. Они несли арбалеты и длинные копья. С ними шагал Шпигель, указывая рукой усатому командиру в сторону пещеры.

Мы с Лимой смотрели, как отряд окружает сопку. Как рубят деревья и разжигают костры.

– Подсунули мне эту слепую! Говорю вам, там точно дочка ведьмы живет! Она и королевство может погубить! Ведьмовское отродье, это ж ходячее несчастье – все знают!

Усатый и толстый командир неторопливо выслушивал прыгающего вокруг него Шпигеля.

– Разберемся. Пещеру обследуем. Отловим.

Лима прижалась ко мне.

– Хмурчик! Что мы будем делать? – сначала заплакала... Но вдруг перестала, решительно дернув птичьей головкой. – Я выйду к ним сама, ищут меня!

– Нет, – сказал я.

– Но солдаты увидят тебя и твой дом!

Я тоже это знал. И вслушивался в приближающийся скрежет доспехов. Отблески факелов и длинные тени копий мелькали за деревьями почти возле пещеры.

Я посмотрел на стены, изрисованные белым камнем, на мое ложе из мягкой соломы, на летучих тварей из тех, что не успели улететь на ночную охоту и копошились на потолке. Взял Лиму за руку и шагнул из пещеры.

В этот момент нас увидели. Шпигель закричал, а я опять пожалел, что тогда не запустил в него второй камень. И мы побежали. Казалось, что и трава, и кочки и каждый бугорок – все на пути вдруг ополчилось против нас. Лима спотыкалась и падала от своей слепоты, а я заваливался на живот, заплетаясь в собственных ногах, изувеченных болезнью. Я слышал свист вонзающихся в землю стрел и чьи-то испуганные крики «Вы это видите!? А? Он настоящий!»

Я бежал, задыхаясь и чувствуя нестерпимую боль в спине. Казалось, мой несчастный горб разрывается на части и оголяет кости. Не имея никаких сил терпеть больше, я взвыл... Подобрал в очередной раз упавшую Лиму, закинул ее себе на плечи и понял, что все во мне хрустит и ломается. Лима тоже кричала. Я от боли, она, кажется, от ужаса. Но в этот момент я почувствовал, что ноги мои больше не касаются земли.

Внизу бежали люди и кидали копья, которые едва не задевали нас.

– Ловите же ее! Ловите! – вопил Шпигель, брызгая слюной. Он потерял где-то свою шляпу и оказался мелким и плешивым.

– Ты глянь! Как летит! – остановившись, сказал один из солдат другому.

– Неужто и вправду?!

– Он самый! Как есть...

– Не... Все-таки непохож... Махонький больно. Ведь не крупнее коровы. Да и вымерли они давно...

– Точно тебе говорю – он! Ты гляди, и хвост, и крылья – все на месте. А то, что мал больно, так это они когда-а-а были огромными да огнедышащими! Видать, выродились.

– Низко летит... – ответил второй, налаживая стрелу потолще в железный арбалет.

– А может... Ну его? – спросил тихо солдат, озираясь на мечущегося и надрывающего глотку Шпигеля, только мешающего остальным прицелиться поточнее. И на своего командира, замершего в безмолвии и зачарованно глядящего в вечернее небо.

Солдат задумался и тоже посмотрел вверх.

Невысоко от земли, неловко хлопая перепончатыми крыльями и, сложив уши от встречного ветра, старался лететь маленький дракон. На спине у него, вцепившись в бородавочную шею, висела белобрысая девица. Зеленый подол ее платья задирался, бессовестно оголяя худые босые ноги. Картина эта была такой смешной и нелепой, что усатый командир плюнул.

– Да пускай себе летит куда подальше и эту... унесет! И людям хорошо. А дракон сей, должно быть, последний... Уж на нашем веку точно. Не вернется. И вообще! – вдруг крикнул он громко остановившимся солдатам. – Никакой это вовсе и не дракон! Понятно вам?! Вы знаете, какие они, драконы? То-то! И нечего сказки людям портить!