Александр Никишин

Избавители

Пролог

В трактире при постоялом дворе царил полумрак. Солнце уже опустилось в небе, слишком низко, чтобы полноценно освещать интерьер сквозь полупрозрачные стёкла, но недостаточно низко, чтобы прижимистый трактирщик зажег светильники.

Посетителей было не густо. Три человека сидели за длинным массивным столом и неторопливо ели тушёные в бигусе потаты, запечённых в кляре карпов и обильно запивали всё пивом.

Вели себя скромно. Ели много, пили много, платили сразу, не скандалили. Идеальные посетители.

Всё съев, они заказали ещё рыбы.

Рыба, однако, кончилась. Трактирщику нужно было послать за ней на хутор, где имелся пруд с карпами и, чтобы не ударить в грязь лицом перед платёжеспособными посетителями, предложил им жареной колбасы.

- Что за колбаса? – спросил один из гостей, огромных размеров человек с густо тронутой сединой чёрной бородой.

- Хорошая колбаса, - просто ответил трактирщик и добавил. – Мясная... Свежайшее мясо... С фургона. Только-только с того берега...

Он не договорил - другой посетитель, совсем молодой, как-то судорожно сглотнул раз, другой и, затыкая рот обеими руками, бросился прочь во двор. Оттуда тотчас раздались характерные звуки выворачиваемого наизнанку хорошо поевшего и попившего человека.

- Ты посмотри, что ты наделал... - с укором произнес третий, выглядевший стариком, но на диво жилистый. – Твои слова стали отравой для нашего друга!

- Я только... только... - залопотал, оправдываясь, трактирщик.

- Хотел как лучше, когда никто не просил? – стал угрожающе подниматься с места большой человек.

- Яичница за счёт заведения! - предложил мировую трактирщик.

- Идёт! - согласился великан, усаживаясь обратно. – И чтоб ни слова впредь о колбасе!

«Странные они какие-то, - подумал трактирщик, отходя, - все её заказывают и скандалят, когда нет, а эти.. Некондиционные...»

***

На брюквенном кордоне было тихо. До безобразия тихо.

Степь начиналась за рекой, служившей естественной границей между владениями людей и территорией кентавров.

Убранная брюква лежала в гигантских буртах под примитивными навесами, плетёными из тростника. В силосных ямах вовсю бродила брага.

Кентавров всё ещё не было.

- Что-то они позднятся, - проворчал Кломонь, вглядываясь в степную даль. – Может мор среди них прошёл?

Он приложил свою широкую заскорузлую ладонь к седеющим бровям, защищая их от ярких лучей солнца, и что-то бормотал себе под нос, неслышное другим, отчего его словно присыпанная мелом чёрная борода шевелилась, и казалось, что он жевал.

- Скажешь тоже – мор, - возразил Пегерей, невысокий и жилистый, словно свитый из верёвок, пожилой человек с вислыми усами. – Они же не люди, как-никак. На одном месте не скучиваются и за заболевшими не смотрят. Если что, просто снимутся с места, где болезнь появилась, побросают захворавших и уйдут на другие пастбища. Верный способ от мора сбежать. Степь-то вон она какая!

- Всё равно позднятся что-то, - стоял на своём Кломонь. – Люди они, не люди, но счёт дням и часам ведут, и знают, когда им дань готова. Полакомиться брюквой и отведать браги никогда не откажутся.

- А может буря или непогодь какая? – вмешался в беседу Лабраш, самый молодой среди всех.

Его скуластое лицо с голубыми, чуть на выкате, глазами, выражало уверенность в сказанном.

- Я сам видел, - продолжал говорить он, - какие смерчи по Степи ходят. Столпы вращающиеся, что небо с землёй соединяют. Говорят, через них можно взаправду на небо попасть...

- Да кто это знает, - возразил Пегерей. – Смерчи только в Степи бывают, а здесь, за Рекой, и старожилы не помнят, был ли хоть раз такой.

- Как же удивительно устроен мир, - сказал Лабраш. – Здесь свои природные порядки, а стоит перейти Реку – всё другое...

- И ты хочешь от нас ответов? – спросил Кломонь, пытаясь пригладить свою, вздутую ветром, непослушную шевелюру. – Сколько раз люди шли за Реку, а сколько раз кентавры к нам вторгались... В итоге – всё как есть... И Река, хоть и широка она, но в самых глубоких местах лишь по грудь будет, и дно, как тракт, твёрдое. Не преграда, словом.

- Ну, да, - поддержал разговор Пегерей. – Ни мы их, ни они нас. Не выносит земля за рекой духа человеческого. Сколько там ни пробовали пахать... Вон только брюква и растёт. Даже процветает.

- Процветает-то процветает, - возразил Кломонь, - да только дальше заливных лугов не растёт.

- Ну и того достаточно, чтобы все довольны были. Брага из неё действительно отменная получается, - отвечал Пегерей, смаргивая.

- С брагой хорошо придумали, - согласился Кломонь. – И кентавр от неё дуреет, и нам подличать с ямами не надо.

- Да, но только всё имеет обратную сторону! – снова влез в разговор Лабраш. – Раньше нас называли «охотники на кентавров», а теперь мы кто? Падальщики?

- У-ха-ха-ха! – разразился вруг смехом громадный Кломонь.

- И-хи-хи-хи! – вторил ему жилистый Пегерей. – Ой, насмешил!..

- А что я?.. – смущенно забегал глазами Лабраш. – Я только сказал, что есть...

- Ты бы ещё кентавроборцев вспомнил! – похохатывая произнёс Кломонь.

- Я, наверное, не родился ещё, - покашливая от смеха говорил Пегерей, - когда последнего кентавроборца копытами в землю втоптали. Хоть тогда уже сусличьи ямы придумали и копали их вовсю...

- Это, чтобы кентавры ноги ломали? – снова перебил молодой.

- Точно так, - отвечал Пегерей. – Некоторые всё же брезговали ими – по старинке на единоборства ходили. Кентавр – простак, каких поискать надо. Ему показал, что ты без копья или болас – он и попрёт на тебя копытами топтать. Не понимают, что и молот есть, чтобы в грудь ему вдарить, и серп-металка, чтобы ноги подсечь. Кентавр против бойца, если камней, чтобы ему подобрать с земли, нет, завсегда проиграет.

- Это да, - поддержал Кломонь, - не только до лука, до копья они не додумались. Не понимают на кой они им, если можно на скаку камнем швырнуть. Так они на живность всякую и птицу охотятся. Метко, между прочим, пуляют. Того, последнего единоборца, они на каменистой местности застигли и камнями закидали перед тем как топтать начали.

- Вот на какие жертвы приходилось идти, чтобы людям жилось полегче, - сказал Пегерей. – Не охотились бы люди на кентавров, если бы в тех силы той не было, что людям передаётся. От кентавриного мяса и потрохов и дырки в зубах затягиваются, и детей в чревах и после родов много меньше умирает, чем без него. Ещё чахотка прочь уходит, и даже антонов огонь не часто, правда, но отступает. А ты – падальщики. - Закончил речь Пегерей с укоризной.

- Ну так, если в кентаврах ценность такая, почему бы их не разводить? – спросил, выслушав тирады старших, Лабраш.

- Это кентавров-то, - только и ахнул Пегерей. – Смотрю я на тебя и не знаю, кто кому по слабости в голове во внуки годится. Вроде, по возрасту, ты мне, но как тебя послушаешь – старичок-маразмачок.

- Ну-ну, - вмешался Кломонь. – не гноби парня. Он же впервые здесь. Откуда ему знать, что такое кентавр. Тем более, наполовину это вообще – человечина человечиной. А у кентаврих, что помоложе, и мордочки смазливые, и такие сиськи!.. Но, в остальном, животное животным.

- Вот-вот, - встрял Пегерей. – как в писании сказано: «И запретил Господь поедать себе подобных, но дал в пищу животных и растения».

- А кентавры разумны? – спросил Лабраш.

- По-своему, - уклончиво ответил Пегерей. – Не можем мы, люди и кентавры, найти общих тем для общения. Они для нас как те дети, что ведут себя так, будто никого вокруг нет, и начинают кричать, кусаться и отбиваться, когда кто-нибудь хочет обратить на себя их внимание. Мы, люди, для них тоже нечто вроде такого...

- Ну с другими-то они общаться ещё как умеют, - сказал Кломонь. – Вспомни, Пегерей, как при Младоимператоре в Степь на кентавров легионы пошли? Что с ними сталось?

- До я тогда ещё от горшка два вершка был, - отмахнулся жилистый старик.

- А что с ними сталось? – спросил, пуча глаза, Лабраш.

- Их забодали фаланги единорогов, а сверху огнём своего дыхания сожгли драконы. Тех, кто уцелел, кентавры добили камнями. В Степь ушли тысячи, если не с добрый десяток тысяч, а вернулось и полсотни не наберётся... С единорогами и драконами кентавры договориться-то могут.

- Не слыхал я о таком, - усомнился Лабраш.

- Как же? Будут трубить об этом... - съязвил Пегерей. – А сколько в Степи миссионеров сгинуло... Не счесть! У Степи отнять ничего нельзя! Что захочет дать – сама даст. И навязать Степи ничего нельзя. Что захочет – сама примет.

- Кентавры! – закричал Кломонь, показывая рукой вдаль, туда, где в Степи широкой полосой заклубились облака пыли. – Я знал, что они никуда не денутся! Иди, молодой, готовь волов и повозку! Кентавры – быстрые ребятки.

***

Кентавров было много. Они скакали толпой, вздымая копытами пыль, и кружились в быстром, бесконечном хороводе вокруг брюквенных буртов, похожих на холмы. Кентавры разметали навесы, выхватывали из куч сочные корнеплоды и с хрустом впивались в них своими крепкими, большими зубами.

Невообразимый шум доносился через реку до людей. Шум перестука копыт и столкновений массивных тел, нечленораздельные выкрики, гоготание и смех были настолько сильны, что людям приходилось кричать, обращаясь друг к другу.

Некоторые кентавры сразу встали на колени у краёв силосных ям, чтобы напиться браги. Их начинали отгонять другие желающие. То тут, то там вспыхивали конфликты - понятия очереди у них не было.

Вначале кентавры пили ртом, склонившись, словно переломившись в талии, затем черпали горстями и подносили ко рту, а потом вообще стали прыгать в ямы, чтобы проще было добраться до вожделенного пойла. Силосные ямы, в которых готовилась брага, специально копались мелкими длинными и неширокими, чтобы кентавры воспринимали это как водопой и их могло напиться из них как можно больше.

За какой-то час-другой вся брюква исчезла в безмерных желудках полулюдей-полулошадей, а выпитая брага ударила им в головы. У силосных ям началась свалка. Кентавры сшибались телами, вставли на дыбы, норовя лягнуть копытом противника в грудь, дрались на кулаках, таскали друг друга за космы, кусались, швырялись друг в друга брюквой, которую не съели, пресытившись. Вопли, ор, крики, вой, стоны, казалось, сгустили воздух.

Вскоре эту безобразную картину скрыли густые облака пыли, поднятой копытами. Словно грозовое облако опустилось на землю и время от времени разражалось вместо грома и молний какофонией звуков зла и боли.

Время от времени из этой тучи выныривали кентавры по одному, группами, толпой и направлялись к реке пить. Они входили в неё по колено и, склонившись всем своим человеческим торсом к воде, как склонилась бы, вытянув шею, лошадь, пили мутноватую речную воду. Напившись, они снова исчезали в клубах пыли, в которых толпились скрытые от посторонних глаз сородичи.

Еще пару часов спустя, когда солнце едва перевалило зенит, всё кончилось. Кентавры ушли в Степь также внезапно, как и появились из неё.

Не все...

***

Кломонь, Пегерей и Лабраш составляли тройку «избавителей». Такие как они всегда выступали первыми и, после того как их дело было сделано, давали сигнал воздушным змеем заготовщикам, чьи фургоны были выложены изнутри погребным льдом. Эти фургоны затем, тяжело гружёные, ехали от станции к станции, где их ждал лёд из погребов взамен стаявшего и свежая перемена лошадей. И так до городов, где были хладоразделочные цеха.

- Запомни, - наставлял Кломонь Лабраша, которому предстояло сходить в Степь впервые в жизни, - как только увидишь былинку ли, цветочек ли, которых ты до сих пор никогда не видел – сразу назад! Если ты потомственный воловод, то в травах должен разбираться. Прежний наш, вместо которого теперь ты, однажды по пьяни, выпить он любил - страсть, забрёл как-то в Степь. Наплевал на правила. Думал она ему, как море, по колено будет. Ан, нет...

- И что с ним сталось? – спросил молодой воловод, проявляя явный интерес.

- Что-то его в ногу укусило. То ли на фею травяную нарвался, то ли ещё с какой чудовиной повстречался... Хотя мы ногу сразу отрубили и прижгли безжалостно – всё равно, и пару месяцев не прошло, как стал мотыльками исходить...

- Что значит мотыльками исходить? – нетерпеливо перебил Лабраш, требуя уточнения.

- А то и значит, что сожгли его вместе с домом...

- Эй, балаболы! – окликнул их Пегерей. – К Прощению!

Он уже надел ушастую пасторскую шапку, а на грудь навесил медальон-символ священника младшего сана. В руке у него была дубинка, покрытая резьбой-вязью цитат из Книги Прощеных.

Кломонь и Лабраш встали на колени перед стариком.

Пегерей подошёл к ним вплотную.

- Прощения просим, - произнёс он нараспев.

- Прощения просим, - хором ответили коленопреклонённые.

- Ибо не убийством займёмся, но избавлением. Избавим часть человечью от мучений и отделим её от зверя...

- ...от зверя... - вторили ему великан и молодой.

- Ибо запретил Гоподь поедать себе подобных, но дал в пищу животных и растения. Прости!

- Прости! – сказал Кломонь, получая свой удар дубинкой по голове.

- Прости! – произнёс Лабраш зажмуриваясь, хотя удар принятый им был ритуальным, совсем несильным.

- Прости! – повторил за ними Пегерей и ударил дубинкой себе по лбу.

Ритуал закончился. Пегерей засунул дубинку за пояс.

- Мы уже прощены за то, что ещё только сделаем? – спросил Лабраш, вставая с колен.

- Ну не за то, что уже сделали, - отвечал Кломонь иронично. – Видел я как убийц-насильников «прощают». Дубинки там так дубинки, не в пример этой, которой нас гладили. Пасторы пооткормленней и помоложе Пегерея будут. Как «простят», так «прощённый» сразу без мозгов на Высшее Прощение отправляется. Вот это «Прощение»!

- Не юродствуй, - одёрнул его Пегерей. – Этот мир они покидают «прощёными», а Господь там, в своих чертогах, сам разберётся, кого прощать, а кого нет.

- Ладно, - сказал Кломонь, то ли соглашаясь, то ли примиряясь, - пошли что-ли.

Лабраш взобрался на передок огромной, два на четыре размаха рук, шестиколесной повозки, запряженной парой волов. Устроился на сидении и кольнул волов погонялом. Те нехотя начали движении, ускоряя его всякий раз, когда погонщик покалывал их в охвостья. Телега шла ровно, смазанные колёса лишь едва-едва поскрипывали.

Реку перешли быстро. Волы были предварительно накормлены и напоены, вода едва доставала им до брюха и совершенно их не привлекала. Этот участок дна представлял собой словно выложенную из булыжников мостовую. Телега шла ровно и гладко.

Минули прибрежные заросли тростника, основательно вытоптанные кентаврами, и увидели ужасную картину в аккомпанементе сдавленных криков, хрипов и стонов. То там, то сям на вытоптанной многочисленными копытами земле с обильно набросанными кучками навоза лежали раненые, умирающие кентавры, что получили раны во время пьяных драк и стычек. В основном с переломами ног, в основном, передних. Воздух был пропитан болью и страданиями.

Сломать ногу для кентавра – равносильно смертному приговору. Это существо предназначено для постоянного движения, оно даже спало стоя, а то и на ходу, как лунатик, и положение лёжа было для него неестественным. Кентавр, не могущий встать на ноги, медленно и мучительно умирал от нарушений циркуляции крови и нарушения дыхания, которое, производимое сдавленными лёгкими, не могло полноценно насыщать кислородом большое тело.

За ту пару часов, что троица избавителей готовилась и добиралась до места, кентавры, в тщетных попытках встать, делая себе только хуже, вконец измотали себя и теперь бессильно лежали, едва шевелясь. Сил у них хватало лишь на то, чтобы чуть приподымать косматые головы.

- Пришли, - сказал Пегерей и взял с повозки двухметровый шест-багор.

На грудь он повесил объёмную тыквенную флягу, заполненную какой-то жидкостью. По тому, как внезапно изменилась его осанка, стало понятно, что весила эта фляга немало.

- От этого бурта, видишь, где навозу навалено, - объяснял Кломонь Лабрашу, - до вон того, до начала Степи – наш участок. В Степь ни ногой, даже если тебя туда запечённым карпом манить будут! Ясно?

- Ясно, - подтвердил молодой.

- Канавы, что под брагой были, объезжай, если под копытами не обвалились, - продолжал наставлять великан молодого.

В руках он держал массивный, длиной в его рост годентаг, который казался в его руках тростинкой.

- Поначалу может быть тошно, - предупреждал он Лабраша. – Так не держи в себе, если что... Наполовину они как бы люди.

Молодой молча кивнул.

Пегерей откупорил тыкву, достал из кармана штанов губку, окунул её в сосуд, несильно отжал и водрузил на багор. До Лабраша донесся сводящий скулы запах прокисшего вина.

- Зачем это? – спросил он, глядя на губку, с которой капали розовые капли.

- Да чтоб им в последний миг легче было. Кентавру только винца дай пригубить хоть когда, и ничего другого ему не надо, - ответил Пегерей и провозгласил:

- Начали!

Он и Кломонь подошли к первому, лежащему на земле кентавру. Набожный старик зашёл спереди, седобородый великан подобрался сзади. Получеловек лишь бессильно приподнял голову, завидев приближение Пегерея.

- С почином! – сказал Пегерей и протянул свой багор с насаженной на него напитанной вином губкой к губам кентавра.

Тот тотчас жадно впился в неё зубами и вмиг с его лица пропало выражение страдания.

В тот же миг Кломонь ловко и резко всадил острый железный шип годентага в затылок кентавра и тотчас же отскочил прочь, опасаясь агонического взбрыка задних ног. Через мгновение получеловек упокоился мёртвой тушей.

Лабраш, наблюдавший эту сцену издали, закрыл руками глаза и судорожно сглатывал.

- Не держи в себе! – крикнул ему Кломонь ободряюще. – У всех впервой случается...

Лабраш внял его совету, соскочил с передка и, отойдя так, чтобы не попасть в поле зрения волов, проблевался. Стало намного легче.

Когда он покончил с эти делом и распрямился в полный рост, то увидел, что старик и великан уже довольно далеко ушли. За то время, что Лабраш облегчал утробу, они успели прикончить семь кентавров и возились с восьмым. Увидел, что у них не очень-то получается и происходит что-то непредвиденное. Кентавр левой рукой отобрал багор у Пегерея и тот суетливо бегал, тщетно пытаясь словить мельтешившее древко и одновременно уворачиваясь, чтобы не попасть под удар, а Кломонь пытается вырвать годентаг, перехваченный правой рукой существа. Было видно, что люди выдыхаются.

- Арбалет! – услышал Лабраш голос Кломоня. – Помоги!

Молодой возчик кинулся к телеге, достал оттуда арбалет, снаряжённый болтом, и побежал на выручку. Когда он добежал, Пегерей уже вконец выдохся и успел получить пару чувствительных ударов поперёк спины. Кломонь ещё держался, отвлекая на себя внимание.

- Стреляй! – закричал он. – Куда угодно стреляй, но попади в неё!

Лабраш прицелился и выстрелил, представив себе, что перед ним пума, напавшая на воловий молодняк.

Кентавр вздрогнул всем телом и попытался встать на все четыре ноги.

- Ходу! – закричал Кломонь.

Он отпустил годентаг и побежал от существа прочь. С противоположной стороны на четвереньках ходу давал Пегерей. Прытким, когда надо, старик оказался. Лабраш также, опасаясь, отбежал от греха подальше.

Кентавру удалось всё-таки подняться на все четыре ноги, и он сделал огромный скачок, словно попытался взлететь, но рухнул наземь, сопровождая падение хрустом ломаемых передних ног. Упав, существо стало кататься по зеле, неистово дрыгая задними ногами. Лабраш прикинул, что если попасть под такой удар, невзначай можно и душу Господу отдать.

Когда мёртвый кентавр затих, троица – Кломонь с Лабрашем с одной стороны и Пегерей с другой – осторожно подошли к неподвижному телу. Все тяжело дышали.

Арбалетный болт торчал аккурат посреди лба. Человеческий торс был откинут «навзничь» на лошадиное тело.

Лабраш вгляделся в черты мёртвого лица в обрамлении белокурых, заплетённых в многочисленные косички, волос, перевёл взгляд на округлости грушевидный формы грудей, и присел, прикрывая глаза.

- Да это же... - произнёс он.

- Ну, да, - подтвердил его догадку Кломонь. – Женщина! У кентавров, представь себе, тоже есть женщины, и норов у них... Ты сам видел и пресекал только что. Они, обычно, всегда беременные ходят, а у этой, стало быть, перерыв случился...

- Какая красивая, - сказал, давясь словами, Лабраш. – А я её... Болтом...

- Если бы ни ты, - подошёл Пегерей, - она бы нас точно уделала. Со мной она почти справилась, ей только Кломонь мешал... Если бы она и у него годентаг отняла... Так что, спасибо тебе. Хорошо стреляешь!

- А ты думал, - подначил его Кломонь. – Это же потомственный воловод. Они все отменные арбалетчики!

Он посмотрел на приунывшего Лабраша, подошёл к нему и, хлопнув по плечу, сказал:

- Да ладно тебе, молодой! Нашёл над кем скорбеть. Она только до пояса красивая... А дальше что? Правда, слыхал я об одном патриции, который вертихвостил с пленной кентаврихой...

- Хватит охальничать! – оборвал его словоречения Пегерей.

Он подошёл к Лабрашу, протянул флягу и предложил:

- Хлебни.

Лабраш сделал пару глотков дурманящей кислятины и почувствовал, что на душе малость полегчало. Он вернул флягу и, не говоря ни слова, пошел, обходя навозные кучки, к повозке.

- Езжай за нами, - услышал Лабраш голос старика.

Лабраш догнал своих подельников у самой границы Степи. Он специально ехал медленно, чтобы вид льющейся крови не будоражил волов. Пока ехал, миновал ещё десятка два добитых великаном и стариком кентавров. Молодой возчик специально приглядывался, но женщин среди них больше не было.

Там в Степи, за чётко очерченной границей диковинной формы трав, тоже лежали, жалобно хрипели, мычали и стонали покалеченные кентавры. Как бы ни было жалко этих обречённых на смерть в муках существ, но «избавление» уже было не для них. В Степи, даже из самых милосердных побуждений, не следует делать того, чего она не хочет.

Лабраш подъехал как раз в тот момент, когда Кломонь и Пегерей спорили, что делать с кентавром, который умудрился свалиться так, что человеческий торс оказался в Степи, а задняя, конская часть, за её пределами.

- Прикончим его из арбалета да и всех делов-то, - предлагал Кломонь старику. – Мучается животинка, а молодой наш сам видел, как стреляет.

- Убить его в Степи мы не можем, – возражал Пегерей. – Она не любит, когда с оружием в неё вторгаются. Озлиться может. Сколько раз так бывало – всё в природе спокойно, и, вдруг, раз – смерч в безветрие и при ясном небе!

- Ладно, - согласился с его доволами Кломонь. – Но огузок то, смотри какой знатный! Не оставлять же его тут, падальщикам на прокорм!

Пегерей и возразить не успел, как седобородый великан с силой ткнул кентавра острым шипом годентага куда-то под заднюю ногу.

Существо издало жалобный стон, судорожно засучило ногами и забило по земле волосяным хвостом. Из раны забил фонтан алой крови.

Через несколько минут всё было кончено. Кентавр затих, излившаяся из него кровь быстро впитывалась в землю.

- Всего и делов-то, - сказал Кломонь, вонзая годентаг в землю, чтобы очистить острие от налипшей на него крови. – Что в Степи, то в Степи и осталось, а что на нашей стороне осталось – то наше. Что, гляжу, смерчи вдруг не завертелись? Я сделал правильно? – спросил он Пегерея.

- Правильно, - согласился тот, снял шапку и вытер ею же свою лоснящуюся от пота лысину.

Было жарко. В воздухе закружились и зажужжали первые привлечённые кровью мухи.

- Эй, молодой! – позвал Кломонь Лабраша. – катись сюда и разворачивайся.

Тот подъехал и развернул подводу.

Пегерей забросил в неё свой багор и снял с шеи опустевшую флягу. Кломонь также освободил руки от годентага, взял вместо него с воза топор с длинной рукоятью и широким лезвием.

- Не позволяй волам смотреть, как кровь брызжет, - предупредил он Лабраша, подошёл к умершему от кровопускания кентавру и двумя сильными точными ударами отделил человеческий торс от лошадиной груди.

Кровь мутным потоком хлынула из рубленой раны.

- Жаль, что человека взять нельзя, - посетовал Пегерей, глядя на отделённый от четырёхногого «обезглавленного» тела торс. – Аккуратно разрубил, - похвалил он Кломоня.

- Ну, так... Опыт, - ухмыльнулся великан, вытирая кровь с лезвия топора пучком сорванной травы.

Лабраш, наблюдавший эту сцену, стоял бледный, ни жив ни мёртв, от обрушившихся на него впечатлений.

- Чего стоишь? – спросил его Кломонь, проходя мимо. – Веди волов. Нам ещё рубить и грузить.

Молодой погонщик потащил волов за рога за ним следом. Когда они дошли до очередного тела великан сказал:

- Вперёд, вперёд, чтоб волы не видели, чтоб не взбрыкнули с перепугу.

Лабраш подчинился.

Он не оборачивался, слыша хрястские удары, разрубающие плоть и кости. Волы что-то учуяли, замычали, захрапели, и молодой возчик отвел их ещё дальше.

На этом дело, однако, не кончилось.

- Эй! - позвал его Кломонь. – Иди, подсоби дедушке.

Лабраш обернулся и увидел, как Пегерей держит под мышки обрубок человеческого туловища.

- Хватай! – крикнул старик.

Лабраш нехотя подошёл и брезгливо подхватил туловище под поясницу. Из рубленой раны белели кости, но она, к счастью для молодого, совсем не кровоточила и кишок из неё не свешивалось, как было бы у настоящего человека. Кровь успела свернуться. На ощупь кентавр был прохладным.

Они донесли торс до повозки. Под «раз-два» Пегерея раскачали его, и на «три» забросили на повозку.

Лабраш в очередной раз сглотнул, но уже не так судорожно, как прежде. Стал обвыкаться.

Старик снова водрузил на голову свою ритуальную шапку, достал из-за пояса дубинку с резьбой письменами и, подойдя к возу, дотронулся до лба мертвеца и сказал:

- Тебе прощенье божье, и ты прости.

Кломонь и Лабраш почтительно склонили головы и ударили каждый сам себя по лбу указательными пальцами, засвидетельствовав ритуал.

Работа закипела.

Кломонь рубил, Лабраш погонял волов и вместе с Пегереем, оказавшимся, несмотря на возраст, удивительно крепким, забрасывал полутела на повозку, пока великан переводил дух. Затем жилистый старик совершал своей дубинкой ритуал прощения и только после этого шли к следующему телу.

Когда дошли до самки кентавра. Лабраш, прежде чем подошёл Кломонь со своим топором, потрогал, не сдержавшись, выпуклую, красивую женскую грудь. Она оказалось неестественно холодной, твёрдой на ощупь, и молодой возчик в разочаровании брезгливо отдёрнул руку.

- Понравилось? – спросил с усмешкой подошедший сзади Кломонь.

Молодой втянул голову в плечи, словно его огрели плетью, и, сгорая от стыда, изо всех сил замотал головой, как будто это поправило бы дело.

- Вот и правильно! – похвалил против ожидания великан. – Живых женщин щупать надо! А пока, если уж потрогал, давай у неё болт изо лба вызволим. Держи её под ушки! Да покрепче!

Лабраш, просунув руки под переплетение косичек, крепко сжал мертвой кентаврихе виски.

- Крепко держи! – Сказал Кломонь, ухватился заскорузлой рукой за древко болта и сильно, на себя, дернул.

Не получилось. Наконечник прочно застрял в кости. Лабраш, чтобы удержать голову в руках был вынужден вцепиться в густые волосы.

- Попробуем по-другому, - сказал великан, сделал новый хват и уперся в грудную клетку существа ногой.

На сей раз он тащил метательный снаряд словно вырывал больной зуб, тянул на себя, попеременно раскачивая то влево-вправо, то вверх-вниз. Лабраш старательно держал голову, собрав в горсти тонкие косички, и изо всех сил тянул на себя. Пытался, во всяком случае.

Минуту спустя великану удалось вызволить болт из черепа женщины-кентавра.

- Не благодари! - бросил Кломонь испачканную кровью и мозгом оперённую штучку к ногам Лабраша. – Дороговатенько, наверное, обходятся?

- Дороговатенько... - только и сумел повторить молодой возчик.

Его трясло мелкой дрожью и зубы выбивали дробь. Слишком много впечатлений за пару часов...

Как её Кломонь разделывал топором, Лабраш смотреть не стал. Его не позвали грузить на повозку женский торс. Старик и великан сделали это сами. Положили отдельно от остальных.

Пегерей совершил над телом ритуал дубинкой.

Кломонь, видя состояние молодого, решил поднять ему дух подтруниванием.

- Да не смущайся ты так! Подумаешь – кентавриху пощупал... С кем не бывает? У меня, когда я впервые кентавриху вблизи увидел, вообще... - Он покосился на Пегерея, слышавшего его словоречения, ничего не сказал, но красноречиво вздел кверху рукоять своего большого топора.

Набожный старик оглянулся на них и молча, осуждающе покачал головой...

Нужно было поспешать, чтобы вовремя сделать работу.

Они уложились в отведённое время и с лёгкой душой запустили в небеса сигнального воздушного змея.

***

Когда подвода троицы «избавителей», гружёная тремя десятками обрубленных тел, переправлялась назад через реку, им навстречу ехали мясницкие фургоны. Громадные махины, влекомые четвёрками волов. Их высокие борта были сколочены из крепких, дубовых досок, тенты из грубой, просмоленной ткани были покрыты налётом инея. Даже на расстоянии двадцати шагов от них веяло холодом.

Рассекая речную гладь, фургоны стремительно пронеслись мимо. Вслед за ними поспешали крепкие, молодцеватые мужчины все как один подпоясанные широкими, разделочными ножами в кожаных чехлах, у многих были топоры, вроде того, каким орудовал Кломонь. При них были также всякие багры, крюки, нечто вроде пил и ещё какие-то орудия, которых Лабраш, с любопытством взиравший на них, просто не мог опознать.

Молодой хотел было сказать им что-нибудь приветственное и даже поднял кверху руку, но его порыв погасил Пегерей, резко дёрнув за рукав рубахи. Наверное, общение между представителями смежных профессий было не принято или не допускалось в силу профессиональных суеверий.

- Мясники, - пояснил молодому возчику, тянущему волов за рога, сидящий на передке наработавшийся Кломонь. – Торопятся, и чтобы мясо не пропало, и чтобы до заката управиться.

- Ну, это их дела, - ответил на это шедший впереди Пегерей. – Нам же ещё своё доделать надо.

Лабраш вопросительно посмотрел на обернувшегося к нему старика.

- Видишь, - сказал Пегерей, указывая куда-то вдаль жилистой рукой, - где вороньё вьётся.

- Вижу, - подтвердил Лабраш, приглядевшись.

Далеко впереди, над невысокими холмами, мушиным роем метались чёрные точки, сливаясь в тучу.

- Правь туда!

Они уже выбрались на низкий берег, и волы фыркали, отряхивая с ног воду.

- А что там? – проявил любопытство молодой воловод.

- Могильник там, - ответил за старика Кломонь. – Кладбище, точнее сказать. Они же, - великан кивнул на обрубки тел, лежащие на подводе, - какие-никакие, но уже люди.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 7. Оценка: 4,57 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...