Мистеру Чарльзу Г. Тейлору. «Бостон Глоуб»

Дорогой Чарльз, мы давно знакомы и не нуждаемся в излишних формальностях, поэтому перейду сразу к делу. Пишу в надежде на твоё понимание и беспристрастность.

Как тебе известно, в бытности профессионального журналиста я исколесил все сорок восемь штатов нашей необъятной родины в поисках интересных, а порой и курьёзных случаев из жизни обывателей. И вот, не так давно, я ввязался в дело, которое заставило меня усомниться в рациональности нашего мира.

Это произошло в подвале церкви святого Павла, что на Феринг-роуд в Хингеме. Дождь тогда стоял стеной и, похоже, в те августовские деньки Господь решил испытать на прочность не только веру людей, но и стены храма. Хоть ваша газета и обошла вниманием столь важное событие в жизни комьюнити бостонского пригорода, но местным тот день запомнится надолго. Вода затопила святую обитель, и прихожане вызвались помочь в спасении имущества. Совместная работа не только сближает незнакомых людей, но также является удачным поводом погреть уши среди местных сплетен и баек. Поэтому моё участие в этом мероприятии было делом решённым.

Именно там, разгребая поврежденные водой гроссбухи епархии, мне в руки попали странные записи. История, описана на нескольких страницах мелким подчерком, привлекла моё внимание. Не знаю, что больше возбуждало мой интерес – профессиональное чутье или же общее с героем тех событий отрочество в стенах семинарии святого Иоанна. Даже сейчас, во времена ужасов, что привнесла в сердца людей Великая война, ничто не пугает меня так, как достоверность этой истории.

Как бы там ни было, я отправился в Новую Шотландию. Только Всевышнему ведомо, чем окончиться моя поездка. И если изложенные в найденных записках факты окажутся правдой, ваше издательство станет последней надеждой предостеречь людей о великом зле.

Далее привожу дословный пересказ того медленного помешательства, коим была пропитана каждая разобранная мною строка в найденных документах.

 

Дорогой отец Кармайкл.

Пишу Вам в надежде если не прощения, то хотя бы понимания. Все эти девятнадцать лет, что я провел в приюте, Вы были добры ко мне. Эти записи станут дневником моих последних дней на грешной земле. Моей исповедью.

Хоть я и оставлял семинарию окрыленный надеждой, а пропахший рыбой и табаком многолюдный Бостон с чувством радости, в сердце моём нашлось место и для толики грусти. Поспешное отбытие к Гавани Нейлса не дало возможности нормально попрощаться с Вами, отче. Но долг превыше всего.

Время истекало. Я чувствовал это. Поспешность вынужденного путешествия и нервозность последних дней ослабили меня. С момента отплытия я избегал компании других пассажиров и лишь однажды покинул каюту, уже к концу вояжа, чтобы подышать свежим воздухом на нижней палубе. Зима в этом году выдалась удивительно теплой. Наш пароход как раз проходил мимо унылых пляжей печального острова Макнебса. В предрассветной дымке прибрежного тумана мне чудились призрачные тени казнённых англичан. Их тела, раскачиваемые ветром, как будто танцем приветствовали восходящее солнце. Именно здесь я впервые услышал песню. Тихую и манящую. Пропитанную скорбью и надеждой. Она поторапливала меня.

Прогорклый Галифакс не оставил следа в памяти, так как уж слишком напоминал Бостон. Слабость брала верх. Моих сил только и хватило на то, чтобы купить билет и занять своё место в вагоне. Весь последующий путь до станции назначения я проспал.

 

Я тону. Холодно. Конечности сковывает бесчувствие. Сотни мелких острых коготков впиваются в плоть и пронизывают до костей. Глубина затягивает, впитывает в себя. Последние капли воздуха сгорают в уставших легких. Хотя бы один глоток воздуха. Что-то тянет меня на глубину. Я обращаю взор вниз, но вижу лишь тьму. Я погружаюсь...

Резкий свист паровозного гудка, возвещающий о прибытии, вырвал меня изо сна. Я оторвал голову от вспотевшего стекла и попробовал размять шею. Дорожная дрёма, зачастую дававшая передышку телу в далеком пути, сегодня высосала из меня последние силы. Впереди ожидала встреча с нанимателем, а я был разбит как старый садовый горшок.

Станция встретила меня провинциальной идиллией Новой Шотландии, как только я ступил на перрон. Дощатый пол мягко пружинил под стертыми подошвами. Стены постройки, окрашены в легкий бирюзовый оттенок, терялись в клубах белого паровозного пара.

Двери станции были гостеприимно распахнуты. Несколько вазонов с припорошенными пылью растениями были умелыми штрихами в этой картине провинциальной неги. Я задержался перед входом, наткнувшись взглядом на странный предмет, висящий у притолоки. Овальная поделка, выполненная из веревочных перевязей с вплетенными камушками и перьями, вызывала тревогу.

– Это ловец снов.

Из прохладного полумрака помещения вышел мужчина средних лет. Бронзовый оттенок кожи, серые глаза и нос с горбинкой выдавали в нем коренного жителя полуострова. Форма станционного работника, признаться, смотрелась на нем немного комично.

– Оберегает от злых духов. – Проговорил он, указывая зажженной папиросой на фигуру.

– А здесь есть злые духи? – спросил я больше из вежливости.

Мужчина затянулся и выпустил густое облако дыма с тонким ароматом луговых трав.

– С приходом белых людей в этих местах появилось много нового.

Мне следовало спешить. Время продолжало неумолимый бег, давя грузом ответственности. Я перешел к делу.

– Не подскажите, как мне побыстрее добраться до Гавани Нейлса?

Индеец оперся плечом о дверной косяк.

– Лучше, молодой человек, туда вообще не добираться. Есть места, куда не стоит приходить, какие бы дела у вас там не были.

Я даже слегка опешил от такой напускной таинственности.

– Простите, но меня направили сюда с самого Бостона, по просьбе местного священника. Из-за отсутствия музыканта у местных жителей срывается важный праздник. Понимаете, я должен был прибыть еще пару дней назад, но стачка железнодорожников в Порт Хейстингсе нарушила мои планы. Мне пришлось брать билет на пароход и добираться через Галифакс. Февраль на исходе и завтра последний день.

Мои сумбурные объяснения мало помогли наладить диалог. Наконец, докурив папиросу и аккуратно затушив окурок о подошву, индеец произнес:

– Сразу за станцией на восток уходит грунтовая дорога, она ведет прямо к Гавани. – Мужчина еще раз смерил меня уставшим взглядом. – Какие бы дела у тебя не были в том месте, парень, они не стоят того, чтобы туда направляться.

Индеец взглянул на солнце, что уже приближалось к верхушкам далеких сосен на западе и начал закрывать ставни на окнах станции.

– Хотя, решать тебе, парень. Сегодня это был последний состав и мне пора возвращаться домой.

Смотритель запер дверь, повесил замок и направился в сторону коновязи, где его дожидалось детище инженерной мысли мистера Старли – двухколесный алюминиевый «Ровер». Микмак привычно взобрался в седло и двинулся в противоположную от грунтовки сторону.

– А вы не там живете? – Не услышав утвердительного ответа, я решил уточнить. – Разве, вы не житель Гавани?

Индеец остановился и оглянулся. Мгновение он молчал, глядя в одну точку, а потом резко рассмеялся, даже запрокинув голову. Я только и мог, что стоять на месте и глупо улыбаться, делая вид, что понимаю причину его смеха. Вдоволь отсмеявшись, смотритель вытер выступившие слезы и сказал:

– Никак нет, парень. Я живу в Уайт Пойнте. А сюда являюсь только после восхода солнца, а убраться стараюсь еще до заката.

– Почему? Здесь водятся дикие звери? – Я оглянулся, в ожидании увидеть за спиной дикого волка или медведя. – Оружия у меня нет. Да и пользоваться я им не умею.

– Вблизи Гавани животных нет. – Последние слова индейца утонули в скрежете несмазанных педалей.

– Большое спасибо! И простите за беспокойство. – Только и успел крикнуть я вдогонку необычному аборигену.

Долго раздумывать над поведением небывало прогрессивного микмака времени не было. Мне следовало торопиться, если хотел успеть добраться до места сегодня.

Я подхватил дорожную сумку, поправил футляр с флейтой на плече и двинулся на восток, навстречу сумеркам. Грунтовая дорога была вымощена мелким гравием, что громко хрустел под ногами. По левую руку возвышалась мрачная стена дремучего соснового леса, что в закатных лучах теряла мягкую притягательность зелени и обретала очертания гранитной стены. Справа же на песчаный берег неспешно накатывали вялые волны океана.

Первые поселковые дома – бревенчатые срубы, которые, казалось, застали еще первых колонистов, встретили меня тоскливой темнотой. Только первые проблески звезд и шорох гравия под ногами давали смутную картинку окружающего мира.

Каменные оградки, отделяющие домашние хозяйства от центральной дороги, выложенные из расколотых скал, иссеченных временем и ветром, создавали причудливый коридор. Чем ближе я подходил к центру поселка, расположенного у самого берега, тем теснее сдвигались стены, плотнее стояли дома. В конечном итоге, очутившись перед неким подобием ратуши, я на мгновение даже усомнился, не перенесла ли меня какая-нибудь невиданная сила на пару столетий назад в средневековую Шотландию.

Я стоял посреди площади, гравий сменился крепкой каменной мостовой. В натруженных завываниях ветра, среди закрытых ставней, мне слышалась тихая перепалка фаготов и гобоев. Казалось, городок был пуст.

Я начал переминаться с ноги на ногу, осматривая все вокруг. Единственным стабильным источником света служил далекий маяк на самом краю каменного мола, что широкой полосой убегал на треть мили от края площади на восток в глубины тьмы.

Искать преподобного О'Коннора следовало в первую очередь в церкви, но по пути я нигде не видел ничего похожего. А ломиться в чужие дома с наступлением ночи в этих краях было плохой идеей.

Окружающая меня давящая тишина, изредка разбавлялась мягким рокотом прибоя. Вязкая и мрачная. Я еще раз огляделся вокруг. Казалось, океан устыдился своего шума и притих в предвкушении. Легкие нотки, чуть слышимы, доносились со стороны маяка. Я неспешно направился в сторону источника звука. Трудно было разобрать не то что мелодию, но даже мотив. Что-то до боли знакомое было в этих призрачных отголосках звуков. Грохот волн, накатывающихся на острые скалы, стих.

Я приблизился к маяку. Серая стена необлицованного камня встретила меня липким запахом водорослей. Испещренная ветрами кладка напоминала древние манускрипты, исписанные неизвестными безумцами, выводящими проклятые формулы философского камня в угоду своей алчности.

Двери были заколочены, а окна закрыты ставнями. Пронизывающий желтый луч света был устремлен с верхушки маяка на восток в необъятные просторы океана. Как будто, сошедший с картины, он не двигался и не мигал, а прорезал пространство тьмы на мили вдаль от берега, и совсем не освещал подножья маяка.

Но совсем не это привлекло моё внимание. Тихая мелодия или, скорее, внутреннее чувство легкой вибрации, пронизывающее виски, овладело мной. Я на пару мгновений перестал дышать и весь обратился в слух. Что-то неуловимо знакомое. И в то же время, такое непонятное и манящее, чувствовалось вокруг. Ощущение слякотной мягкости, исходившей от заплесневелых стен, вгоняло в дрожь.

Начался дождь. Громовое стаккато прокатилось с запада на восток. Как будто солнце, покинув этот грешный мир, наслало проклятия грешникам, отвернувшимся от создателя. В ярком всполохе одинокой молнии, что разрезала небосвод на сотни кусочков, на испещрённых стенах проявились дивные письмена. Подчерк был столь мелок и неразборчив, что символы отказывались складываться в понятные слова. Кто начертал их здесь? Возможно первые поселенцы, а может и детишки – мелким сорванцам всегда хватит ума исписать своими завитушками чужие стены. От надписей веяло древностью и таинством.

Мелодия вновь привлекла меня.

Я медленно подходил к краю гранитного мола. Его, поросшие бурыми водорослями, валуны угрожающе противостояли нападкам водной стихии. Только сполохи молний и шум прибоя помогали мне ориентироваться в непроглядной тьме.

«Зачем было возводить гранитный барьер в таком захолустье? – подумалось мне». Словно услышав мои размышления очередная тяжелая волна с грохотом обрушилась на портовое укрепление. Как будто сущность самого этого места подобные мысли восприняла как оскорбление.

Я стал у края пропасти. Мои ноги тут же окатило солёным холодом прибоя. Но это было уже не важно, так как мелодия стала сильнее. Она врывалась в саму душу, высасывая силы и лишая покоя.

Я вглядывался во тьму бушующего океана, не в силах отступить назад. Моя нерешительность граничила с полным отчаянием. Теперь я слышал голоса. Мягкие, успокаивающие. Меня призывали. Я не мог разобрать слов, но меня манили, требовали сделать еще шаг навстречу. Грохот волн пробудил во мне страх от осознания опасности моего столь близкого и длительного пребывания на краю. Еще слишком рано. Лишь спасительный ветер отталкивал меня от океана.

Прикладывая сверхчеловеческие усилия, я шагнул вперед и заглянул в океанскую бездну. В отблеске молнии на водной глади я увидел лица. Их лица. Сознание покинуло меня. Я погрузился в небытие.

 

Когда я очнулся в оконной раме, среди оплывшего стекла, розовело утро. Дождь миновал. Небо очистилось. Я лежал на достаточно удобной, хоть и жесткой кровати. Рядом с постелью дымился ароматный рыбий бульон.

Пробуждение было тяжелое. Голова болела, а во рту ощущался привкус ржавчины. Позавтракав, я решил разведать обстановку. Одинокая картина безымянного маяка была единственным украшением комнаты. Плотно прилегающие ставни были закрыты снаружи, а единственным источником света служила керосиновая лампа.

Мозоля босыми ногами начищенный пол, я направился к выходу. Утро встретило меня сыростью и промозглым ветром. Я огляделся. Дом, гостем которого я стал поневоле, располагался у самой кромки дорожки, почти в самом конце улицы. От него в сторону темнеющего в предрассветных лучах леса начиналась каменная ограда. Ночью я не обратил внимание, но теперь отчетливо видел, что каждый камень, укрытый черствым мхом и высохшими водорослями, был испещрен множеством мелких насечек и непонятных знаков, которые я уже видел на стенах маяка.

– Вы проснулись, мистер? – Звонкий голос прервал мои размышления.

Я повернулся на голос и обнаружил пристальный взгляд невысокого паренька в твидовых шортах, обрезанной рыбацкой куртке и кепи.

– Да. – Только и смог выдавить я из непослушных губ.

Мальчуган кивнул, тронул пальцами кепи и побежал в сторону центра городка.

Мои промозглые ступни напомнили, что чудодейственные свойства супа почти на исходе и мне следует вернуться в постель.

Последующее пробуждение было крайне приятным и в такой же степени неловким.

– Не хотите ли чаю, мистер Прей. Или чего погорячее? – Рыжеволосая нимфа склонилась надо мной и влажной тряпкой обтирала мое чело. Правильные черты лица и миловидный овал притягивали к себе все внимание.

– Принеси лучше теплого грога, юная мисс. В тех краях, откуда родом наш гость, не очень приветствуют чаепитие. – Донесся из соседней комнаты грубый голос.

Приведя себя в порядок, я смог выйти к хозяину дома и представится, как того требуют приличия.

Большая комната не отличалась изысками убранства, мы сидели за столом, из нестроганых досок, наслаждаясь теплом камина. От грога пришлось отказаться из-за моей непереносимости алкоголя. Чай же был горьким и отдавал лёгким привкусом морской воды. Мужчина, изучавший меня взглядом, подкурил трубку, втянул ароматный дым на полную грудь и протянул руку.

– Я Исаак Монтгомери, хотя всё называют меня Шкипером. – Моё рукопожатие было вялым и неуверенным.

– Вы были капитаном? – В неловких ситуациях я всегда глуплю, и эта не стала исключением. – Я имею в виду прозвище.

– Я и по сей день капитан, и останусь им, пока Господь не приберёт меня к себе. А Шкипером меня называют потому, что я всем здесь заправляю. – Он сделал небольшую паузу, прищурив затуманенный табачным дымом глаз. – А вы, стало быть, наш новый музыкант для отца О'Коннора? Мы уж и не чаяли вас дождаться.

– Да, я опоздал, – поспешил оправдаться я. – Стачка железнодорожников...

– Да. Да. – Шкипер перебил меня взмахом руки. – Как бы там ни было, вы здесь. А это – главное. Времени почти не осталось. Сегодняшняя ночь – последняя. Или придётся ждать ещё девятнадцать лет.

Я отставил чай:

– Я здесь чтобы помочь страждущим.

Шкипер качнул головой, размышляя о своём, и удовлетворительно хмыкнул.

– Что ж, мистер Прей. Все готовы и ожидают лишь вас. Нам следует поспешить.

 

Солнце уже скрылось за мрачным сухопутным горизонтом. Его последние слабые проблески увязали в густой кроне могучих сосен. Церкви как таковой в Гавани не было. Все службы и празднества проходили на узкой полоске гранитного мола. Кажется, всё население городка было в сборе. Несколько сотен взрослых и с десяток детей собрались на мокром граните. Молчаливую торжественность момента нарушал только робкий прибой.

Шкипер провёл меня к небольшой лодке, что раскачивалась в такт движения волн. Грузный человек в рыбацком дождевике сидел на веслах, то и дело поправляя непослушную бороду.

– Отец О'Коннор. Я привёл его. – Шкипер учтиво кивнул бородачу.

– Время ещё есть. Мы успеем. – Ответ священника породил благоговейный вздох всей паствы.

Мы отчалили и неспешно отправились на восток. Океан, казалось, осознав всю важность момента, был спокоен. Даже чайки, эти прибрежные падальщики, и те хранили молчание и не докучали своим присутствием.

Отплыв на добрых тридцать ярдов от мола, О'Коннор остановился и поднял вёсла.

– Достаточно. Ты знаешь, что делать? – Его серые глаза внимательно изучали меня из-под кустистых бровей.

– Отец Кармайкл мне всё объяснил. Вы хотите вызвать бога из глубин. – Я бережно достал свою флейту. – А что будет со мной?

Бородач посмотрел за борт.

– На всё воля творца.

Мне оставалось лишь кивнуть. Так и есть. Не нам решать свою судьбу. Я был рождён для этого. Меня взращивали и обучали только для одного.

Я поднес флейту к губам. На мундштуке ощущался привкус соли. Я закрыл глаза и растворился в музыке. Я никогда так не играл. Все годы тренировок, бремя ответственности, тоска по моим родным – всё слилось в единую мелодию призыва.

Когда на водной глади стихли последние отголоски эха, я замер. Флейта выпала из рук за ненадобностью. Я сделал то, для чего был рожден. Я выполнил свой долг. Сильный удар по голове был моей наградой.

Я тону. Холодно. Конечности сковывает бесчувствие. Сотни мелких острых коготков впиваются в плоть и пронизывают до костей. Глубина затягивает, впитывает в себя. Последние капли воздуха сгорают в уставших легких. Хотя бы один глоток воздуха. Что-то тянет меня на глубину. Я обращаю взор вниз и вижу лица. Лица моих братьев и сестер. Отверженных, брошенных, забытых. Они подхватывают меня и тянут за собой вверх.

Первое, что я слышу, выныривая из воды, звонкий женский визг. Крик агонии, когда тело уже мертво, но мозг ещё не может этого признать. Весь мол усеян телами выпотрошенных людей. Старики, дети, женщины – они стали первыми жертвами моей семьи. Быстрые тени шмыгают среди трупов, вспаривая животы и выедая ещё тёплые внутренности. Я одариваю их тёплым взглядом, полным искренней любви. Дети должны хорошо питаться, тем более утопленники.

Я медленно продвигаюсь к городу. Тела добропорядочных горожан устилают дорогу будто только что распустившиеся пальмовые ветви.

На главной площади я нахожу преподобного О'Коннора. Он ещё жив. Жизнь вытекает из него с каждым ударом сердца. Я склоняюсь над телом и касаюсь его мокрого лба.

– Я не понимаю. Мы же всё сделали вовремя. Мы успели. – Кровавые пузыри на потрескавшихся губах не мешают мне разобрать его шёпот.

– Вы всё сделали правильно, отче. Вы отвернулись от Господа и обратились ко мраку древних знаний. – Я нежно убираю с его лба спутавшиеся волосы. – Вы хотели призвать бога. И бог пришёл. Только это иной бог...

Я оглянулся вокруг. Мои братья и сёстры дурачились и играли по всему городу. Их маленькие хрупкие тела проносились вокруг разбрызгивая кровь. Истлевшие куски одежды свисали с гноящихся тел. Дети взламывали двери, выбивали окна и проникали в дома в поисках пищи. Еда – это тепло. На океанском дне так холодно. Детям нужно больше тепла. Сегодня они вдоволь согреются. И никто не уйдёт обиженным...

 

Дорогой Чарльз, на этом записи обрываются. Последующие несколько страниц размыло дождевой водой, и я не могу их прочесть.

Я пишу эти строки с небольшого полустанка в двух милях на запад от Гавани Нейлса. Солнце уже близится к закату, но я должен узнать правду. Понимаешь? Я должен проверить.

Старый смотритель станции предупредил меня, что в Гавани Нейлса никогда не было города, а есть лишь старая заброшенная лечебница для душевнобольных. Возможно, всё это – лишь плод больного воображения. Но, если есть хоть малейший шанс, что это правда...

Я должен убедится.

С уважением, твой друг, Джон.