Ивин чихнула. Смачно и мерзко. Так, как чихают, когда пытались долго сдержаться. Опять дождь собирается... Треклятые ветра, как же она хотела свалить с этого вулкана! Он притягивал к себе любую непогоду, как девица на выданье – взгляды мужиков. Опять чихнула! Отвратительно. Только вряд ли кто-то на посадочной площадке мог ее услышать. Все четыре ветра будто бы озверели, разорвали неведомые небесные узы и остервенело напали на дирижабль, у которого она стояла, и терзали его, толкали, старались перевернуть. Тот только устало поскрипывал – жаловался. И никто, кроме Ивин не мог разобрать, какими словечками он выражался.

Звучный сигнал рожка проголосил конец посадки. Покореженный дирижабль взревел поршнями и винтами, как раненный зверь, и зашатался, затрясся. Винтовые лопасти заработали.

Она снова чихнула, на этот раз успев спрятать все звуки внутри шерстяных варежек.

— А и вправду...движок! – проорал поседевший механик, неуклюже спрыгивая на мокрую плитку посадочной площадки. Его шерстяная шапка плюхнулась на землю, взметнулась от порыва ветра и приземлилась прямо у ног Ивин. Так и улететь может. Она придавила шапку каблуком сапога и скупо улыбнулась, когда грузный механик наконец присоединился к ней. — Я боялся, что сегодня не вылетим, – он поднял шапку и, быстро отряхнув прилипшую грязь, напялил на голову. Ветер сегодня жестоко резал по ушам еще в Верхнем городе, а на открытой посадочной площадке он вообще распустился. — Благодарю.

Ивин шмыгнула. Она обвела взглядом кривоватые очертания дирижабля, который скрипел и подвывал, мучился. «Слишком стар, – все в нем говорило». Если припомнить, он летал еще до ее рождения. «Золотой цилиндр» – или, как в народе говорили, Золотко – пропахал все окрестные небеса и теперь неисправно хандрил. Когда-то ярко-желтая оболочка потускнела, перепачкалась и теперь больше походила на кожуру картошки. Солнечные лучи превратили белоснежную гондолу в ее жалкое пожелтевшее подобие. Ему бы еще немного полетать...

— Я указала на поломку, – она развернулась и воззрилась на механика, немного нависнув над ним. — Дирижабль заработал. Делайте, что обещали.

— Ивин..., – начал он, и она тут же вспыхнула, крепко вцепилась в ручку спешно собранного чемодана, в попытках сдержаться. Вот так всегда! Одно место, одна койка, это все, чего она просила. Всего одна возможность...

— Вы обещали, – с нажимом выговорила она, делая паузы между словами. Но он, похоже, был не из тех, кто исполнял обещания. Механик выпрямился, вытащил из кармана потрепанный кожаный кошель и выскоблил оттуда четыре крола. Схватил руку Ивин и сунул их ей. Серебряные монеты тоскливо крякнули. Заныли, захныкали. Треклятые, поехавшие монеты.

— Не могу, – он покачал головой. — Ты должна понимать. Узнают, и меня самого того...самого. А мне нельзя! У меня свои есть... Я заплатил! В два раза обычного.

Да хоть в десять! Этого не хватит на то, чтобы улететь отсюда. Ивин открыла рот и снова закрыла, ее рука вцепилась в монеты так, словно хотела их раскрошить.

— Заработай на билет и летай, сколько вздумается, – механик кивнул ей, явно в знак прощания, и затопал обратно к дирижаблю. — Бывай! С меня должок! – крикнул он уже перед тем, как закрыть дверь. Золотко, освобожденный от пут гайдропов, оседлал ветер и поплыл в сторону Облачных гор. К нему вскоре примкнули еще два дирижабля – красная и черная точки – каждый со своей посадочной площадки. Ивин смотрела на них, задрав голову, как и все вокруг, наблюдая снизу. А ведь могла бы сверху любоваться теми же задранными в небо лицами!

Чемодан с грохотом встретился с причальной плиткой, и хлипенький замок не выдержал – немногочисленные вещи Ивин испуганно выпрыгнули на голый снег. Швырнув в них кролы, Ивин с наслаждением пнула бок несчастной багажа, и тот отлетел еще дальше, почти к краю площадки. Тихо пискнул и затих. Люди вокруг озирались, поглядывая на тяжело дышащую Ивин, а затем отводили взгляды. Отходили подальше. Ивин сделала последний успокаивающий выдох и, с трудом разжав кулаки, двинулась к чемодану. Тот выглядел жалким, даже обиженным. И вполне заслуженно... Он не был виноват в том, что ее не взяли на борт.

— Прости, – прошептала она как можно тише, поглаживая чемоданный бок. Снова шмыгнула. Она надеялась, что он не будет долго дуться. В конце концов, чемодан был одним из немногих вещей, что у нее остались. Ивин схватила ночную рубашку и встряхнула, бережно сложила на дне чемодана и принялась за следующую вещь. Медленно, никуда не торопясь, она складывала одну вещицу за другой, поминутно извиняясь перед каждой за то, что сорвалась. Люди огибали ее со всех сторон – она мельком видела сапоги и туфли. Одна пара сапог вдруг остановилась прямо перед ней.

Потрепанные, когда-то добротные кожаные сапоги и медный наконечник трости улыбались ей мокрыми бликами.

— Вы только поглядите, – сверху послышалось ироничное. — Ивин! И почему ты еще здесь? Я уже думал праздновать твой долгожданный отлет. Дирижабль не заговорил?

Вот же ж еж усатый! Приперся, чтобы посмеяться?

Ивин вздернула голову и недовольно осмотрела закутанного в несколько слоев одежды ссыльного. Хрупкие стеклышки его очков запотели, но она догадывалась, что за ними у щелочек глаз собралось все воинство насмешливых морщинок. Так всегда было , когда он улыбался. Пшеничные усы, похожие на горные сухоцветы, выдавали его с потрохами. Правой рукой он опирался на рукоятку трости; под мышкой левой сжимал резной короб и серый бумажный кулек с кричащей красной печатью «Куриной лапы». Пряниками закупился, значит.

— Генри, – буркнула она, продолжая складывать вещи. — Раз праздник я тебе уже испортила, мог бы и помочь.

— Прости, – крякнул он, подтянув коробку и пакет ближе к себе, и указал взглядом на трость. — Руки заняты. Разве что так...

Он улыбнулся и поддел наконечником мокнущую на снегу шаль. Иви выдохнула, протерла рукавом нос и, фыркнув, быстро запихала все оставшиеся вещи обратно в чемодан. Захлопнула, поднялась, а затем выдернула бумажный пакет с пряниками из-под его руки. Как она и думала. Три ароматных, с ее ладонь пряника удобно уложились внутри. Он знал, что уехать у нее не получится, потому и купил их. Потому и ухмылялся во все лицо. Только вот...

— А почему три? – спросила она, недоуменно глядя на лишний пряник.

— У нас гости.

 

Точнее гостья. Беловолосая, точно разбавленное молоко, и до странного загорелая девушка. Заоблачная. Она стояла с краю посадочной площади, прямо у бортика, и пялилась на опасно скалящуюся пропасть внизу. Оперлась руками о перила и чуть ли не перевесилась вниз – небольшая игра ветра, и она улетит, унесется прямо к каторжному лагерю. Как цветок на краю скалы... Ивин прищурилась. За плечи девушки ухватилась стеганая шуба настолько глубокого малинового цвета, что Ивин готова была поверить в то, что она ей мерещится. Сколько же краски нужно было угрохать, чтобы его получить? И вправду цветок... Цветок, вцепившийся в снежный склон. Слишком яркий, чтобы его не сорвал какой-нибудь храбрец.

— Вот она, – Генри остановился в пяти шагах от гостьи. — Лизабет Барвин. Только приехала, и вроде бы ищет крышу над головой.

— Выглядит смешно.

— Зато богато, – он ухмыльнулся и кивнул головой в сторону девушки. — Вот, посмотри какой перстень на правой руке.

А ведь и вправду. Ивин до сих пор не заметила подмигивающий ей красный камень на указательном пальце девушки. Большой, конечно, но у Генри бывали и покрупнее. Тут Иви бросила взгляд на резной короб у него под мышкой. В нем обычно прятались драгоценности. Красивые, но Ивин не разбиралась в цене.

— И что, очень дорогой? – спросила она, пытаясь найти хоть что-то под его запотевшими очками. У нее редко получалось – те ее не терпели.

— Он странный, – протянул Генри. Вздохнул и покачал головой. — Это печатка, да еще и наверняка фамильная. Я видел поближе, – тут он наклонился ближе к Ивин, так, словно собирался рассказать самую страшную тайну. — Очень необычная огранка. Впервые такую вижу.

Фамильные кольца? Ну-ну, неужели она дворянка? Заоблачная, да еще и из чистокровных? Такая много заплатит. Может, Ивин даже удастся улететь в столицу этак через год. Это если предположить, что девушка не сбежит, как все, со следующим дирижаблем. Ивин уже начала мысленно подсчитывать, сколько нужно будет драть с заоблачной в месяц, как девушка вдруг отпустила перила бортика, сняла шубу и, скомкав ее в один малиновый шар, скинула прямо за бортик. В пустоту. Шуба развернулась в воздухе, взмахнула в последний раз рукавами и ухнула вниз. За ней полетели меховая шапочка и муфта.

Ивин нахмурилась. Зачем? На выручку с той же шубы можно было полгода прожить. И все же заоблачная радостно улыбалась, даже подпрыгнула пару раз, норовя последовать за малиновой шубой.

— Да, а еще, похоже, немного тронутая, – Генри хохотнул. — Все мы заоблачные немного того, да ведь?

Он намекал на себя. Улыбался, может, думал, что удачно пошутил. Но Ивин не собиралась соглашаться. Генри не был похож на нее. Заоблачная пришла свободной, по своей воле. Его же приволокли. И это все меняло.

Ивин качнула головой.

— И вот эта будет жить у нас?

— Если ты не против, конечно, – Генри улыбнулся, его усы-сухоцветы приподнялись и коснулись основания носа. Он прекрасно знал, что она уже успела распрощаться с домом. И если бы незадачливый механик дирижабля был хоть чуточку смелее, Ивин бы уже давно летела к Облачным горам. И она прекрасно знала, что давно отказалась от права решать. Еще в тот день, когда передала Генри ключи. И каждый следующий раз, когда готова была улететь и забрать с собой только старый, с трудом закрывающийся чемодан, чтобы потом снова вернуться с провалом.

— Это твой дом, – сказала она и зашагала вперед.

Генри ничего не ответил. Дело в том, что оба они также прекрасно знали — дом в первую очередь был ее.

 

...Даже когда старая вывеска с выцветшими стрелками часов заменили на новую, одноцветную. Хоть теперь на ней и было написано «Ярин Генри», и висела она на всего пару дюймов выше. Не так криво, как раньше.

Серые базальтовые ступеньки бурчали приветствие так, словно она и не обещала никогда не возвращаться каких-то пару часов назад. Двухэтажный домишка скрипел, можно бы подумать – из-за ветра, но Ивин видела, что он просто слегка кланялся. Так, чтобы никто кроме нее не заметил. В конце концов, во времена, когда его только построили, так именно и встречали у порога – как будто бы ничего не было. Но не все в ее доме было столь же добродушно.

Входная дверь, вон, словно бы и не заметила ее вообще. Открылась только с помощью ключа и только от рук Генри. Обиделась. Ивин только покачала головой – дверь вообще постоянно дулась на любые мелочи. В отличие от нее, половицы под ногами пропели приветственную песню. Такой скрип подняли, что казалось – в дом не входили сотню лет, а как вошли, то сразу двести человек. Заоблачная обнимала себя руками – еще бы, без шубы в такой мороз – и озиралась по сторонам, возможно, боялась призраков. Как и все, кто когда-то входил в домик ярина.

— Проходите, – Генри повел гостью в зал, а Ивин покамест скинула с плеч шерстяную куртку и шикнула на дверь и половицы, чтоб не распускались.

В зале хохотали грубые занавески. Им вторили два десятка тикающих часов, бег которых звучал нарочито громко.

— Их так много, – заоблачная, по-видимому, удивилась. Ивин не могла читать людей так же хорошо, как вещи, но даже ей стало понятно, что гостья посчитала это странным. Она немного наклонилась назад, словно часы – все двадцать пять – давили на нее. А потом она улыбнулась (она улыбалась всю дорогу с площади!) и спросила. — Зачем же вам столько...в одной комнате, ювелир?

Генри хмыкнул. К нему давненько так не обращались. Ивин же поморщилась. Заоблачные... Все-то у них словечки странные. Ярин, а не ювелир.

— Раньше это был дом часовщика, – Генри свалил короб и пакет с пряниками на дубовый стол в середине зала и облокотил трость на тумбочку. Стол и тумба даже звука не издали – по сравнению с остальными они были теми еще молчунами. — Это своеобразная фамильная реликвия, которую я считаю занимательной. Двадцать пять часов говорят о том, что часовщик властен над временем. Так или иначе.

Часовщик... Папаша Ивин за сердце бы схватился, если б такое услышал. Она не могла не поправить.

— Он был времяловом, а не часовщиком, – Ивин прошла мимо гостьи, к лестнице на второй этаж, и поднялась на первую ступеньку. — Я покажу вашу комнату.

Генри с заоблачной замолчали, и Ивин тут же услышала частый стук каблуков за спиной. Девушка явно бежала. Сколько ж в ней прыти...и это после прогулки на холоде в тонком платье.

— Я наконец услышала ваш голос, – пропела она, как только носки сапог Ивин коснулись пола второго этажа. — Вы всю дорогу молчали!

Да, молчала. И при приветствии посчитала нужным только кивнуть. Именно. Балаболы у Ивин были на плохом счету. А такие впечатлительные, как эта, так особенно. Здесь они встречались редко, но неизменно выводили Ивин из себя. А еще эта дорогущая шуба...

— Зачем вы ее выбросили? – она развернулась, так чтобы смотреть прямо на гостью. Та только нахмурилась. — Шубу. Вы выбросили ее там, на посадочной площадке.

— Ах, да! – глаза заоблачной – серые, Ивин только приметила – вмиг зажглись. — Это была... Декларация свободы. Можно сказать, отречение от старого и провозглашение...новой жизни!

Заоблачная белиберда, вот что это было. И все же, Ивин поняла суть – гостье захотелось повыпендриваться перед самой же собой. А еще она, похоже, не собиралась уезжать обратно. Провозглашение новой жизни...

— Так вы...надолго? – спросила она, и голос дрогнул на последнем слове. Заоблачная улыбнулась, но теперь не так, как улыбалась раньше, по-глупому. Оба кончика ее рта медленно расплылись, как будто бы их вынудили. Но ей не удалось заставить улыбнуться глаза. Может, она даже и не пыталась. Заоблачная гостья произнесла каждые три слога медленно, тщательно выговаривая:

— Навсегда.

 

Закончив с приготовлением комнаты Ивин спустилась вниз. Это, правда, оказалось не так просто сделать. Лестница, казалось, мстила за недавнее прощание. Она споткнулась на ней целых два раза. Подряд. Старый комод, стоящий прямо за углом, тоже не упустил возможности потешиться над ней – Ивин ударилась левой стопой о его фигурную ножку. А ведь раньше он стоял на пару дюймов ближе к стене. Был бы это чужой дом, она бы решила, что ей просто мерещится, но свой дом она слишком хорошо знала... Он и не такое мог устроить. Об этом, правда, нужно было думать раньше. Еще тогда, когда она ребенком решила познакомиться с каждым его уголком.

Ивин проковыляла к креслу у камина и, едва дойдя, рухнула в него. Генри копался в резном коробе. Очередная посылка. И очередная насмешка.

— И что на этот раз? – Ивин принялась накладывать в камин сваленные рядом бревна, походу наблюдая за тем, как Генри вскрывает письмо с императорской печатью. Он, может, и успел смириться с неволей, но Ивин все еще выбешивал один вид треклятых писем. И особенно то, как каменело его лицо, пока он их читал. В такие мгновения он будто бы снова возвращался туда, в судебный зал, где его приговорили к ссылке. А может, в тот миг, когда его заклеймили и лишили какой-либо возможности сбежать с вулкана. Ивин никогда не могла угадать точно.

Но сегодня он почему-то выглядел отстраненно и слегка улыбался, словно читал утреннюю газету, но думал о чем-то своем.

— Брошь, – бормотал он. — Сорок сапфиров, двадцать алмазов. Размером с кулак... — Тут Генри посмотрел на Ивин. — Это займет много времени.

— Да как всегда, – Ивин покосилась на него из-за спинки кресла и буркнула очевидное: — У этой старухи нет совести.

— Не говори так... Она все же императрица.

И очень жаль, что императрица. Ивин фыркнула, надув щеки. Да и вообще, с каких пор он виновницу всех своих бед защищает? Все-таки с ним сегодня что-то не то. Спокойно прочитал письмо и даже не вздохнул при этом, бровью не дернул!

— Я запрусь у себя на пару дней. Сегодня же. А значит, – Генри подхватил кулек с пряниками и потряс им, — нам нужно как можно скорее пить чай. Ты чего там копаешься?

Ивин поняла, что огонь не схватился, хоть она и подкинула к поленьям пламя. Каминьи проделки... Каменный старикан, видимо, тоже расстроился из-за ее отъезда. Он ей когда-то почти заменил дедушку в детстве, согревая и баюкая у огня в холодные зимние ночи, рассказывая байки, которые он подслушал от прежних хозяев, хоть и не любил лишний раз раскрывать рот. Никто из них не любил.

— Иди налей воду, я тут разберусь, – Генри с каким-то странным воодушевлением принялся за работу. Даже начал что-то насвистывать. Ивин притащила воду из погреба, перелила в глиняный чайник и потащила обратно, к камину.

— Слушай, – начала она, передавая булькающий – для Ивин с претензиями – чайник на руки Генри. — Кто она такая?

— Чего это ты? – он повесил чайник и протянул над огнем ладони с тонкими, сухими пальцами. На тыльных стороне каждой ладони розовели виноградные листья. Императорское клеймо. — Всего-то ничего назад тебе было на нее плевать.

Ивин нахмурилась.

— Так кто?

Генри вздохнул, повернул тыльные стороны ладоней к огню, блаженно зажмурился. Просмоленные паленья палили жаром и разбрасывали тепло на яринское лицо, да так, что круглые очки отблескивали рыжим. Как и его волосы.

— Я и сам знаю немного. При встречи только назвалась и сказала, что прилетела из столицы. За всю дорогу ничего нового не сообщила. Но зачем тебе это?

Ивин замялась. Казалось, что, если скажет, сломает что-то очень хрупкое.

— Она сказала, что остается, – сказала Ивин, уставившись на огонь.

— Понятное дело, что остается, – яринские пальцы терлись друг о друга над пляшущими язычками пламени. Те отбрасывали на них лиловые тени. — Она уже заплатила мне сорок фари за этот месяц и...

— Нет, Генри, – Ивин облокотилась на спинку кресла, где он теперь сидел. Наклонилась. — Она остается насовсем. Она не собирается возвращаться.

Вот так вот. Ивин была уверена — он знал, что она имела ввиду.

Генри ничего не сказал. Не повернулся. Только пальцы замерли.

— Ты же понимаешь, что это значит? – спросила Ивин, перейдя на шепот. Она произнесла это в слух, и теперь стало почему-то страшно. От чего точно, Ивин сама не понимала.

Замершие над огнем тонкие пальцы сжались в кулаки и отступили от огня. Еще секунда, и Генри поднял голову. Он, конечно же, улыбался. И Ивин почти поверила, что также искренне, как минуту назад.

— Это значит, что ты наконец сможешь, как ты говоришь, «свалить отсюда». Да, понимаю. Она твой счастливый билетик. – еще одна улыбка. — В прямом смысле. Потому-то ты в ней и заинтересовалась.

Да. Генри хорошо ее знал. Они оба слишком хорошо друг друга знали. Его губы дрогнули, готовясь создать новые слова, но тут на лестнице послышался стук. Шаги.

Лизабет, закутавшись в шерстяную шаль, спустилась по лестнице и выглядела еще радостнее, чем до этого. Должно быть, отогрелась.

Ивин отпрянула от кресла, а Генри резко встал, подошел к столу и, раскрыв бумажный кулек, произнес:

— Может, чаю?

 

Вулкан Паолин, говорили, на всю империю прославился как город перемен.

Ивин выдохнула.

Здесь ничто не стояло вечно, только отвернись, и на месте успевшей полюбиться тебе таверны стоит мастерская кожевника, там, откуда только вчера слышался звон монет, могла появиться мясная лавка.

Пар рваным вихрем взметнулся с ее уст. И тут же исчез.

Впрочем, ни мясник, ни кожевник надолго тоже не задерживались. Их дома, может, и выглядели по-старому, но теперь применялись для другого толка. И совсем другими людьми.

Она разжимала и сжимала пальцы, в надежде согреть их.

Это сумасшедший город и спятившие дома. По-другому не может быть, когда хозяева меняются столь часто. Слишком часто.

Рукавицы, проказницы, ничем не помогали.

Ее папаша всегда сказывал, что на Паолине только три вещи остаются неизменными – холод, ветер и...

Ивин стояла невдалеке от «Куриной лапы», скукожившейся на дальнем краю взлетной площадки.

Шахты. А с ними ссыльные.

Ниже, словно древесные грибы, в пропасти разрастались еще две площадки. Одна больше предыдущей.

Они живут у самого подножья вулкана. Низший город, так его называют.

Казалось, вулкан проткнули три толстых каменных диска, в корнях которых густым мхом улеглись дома и строения.

 

— Это то самое место? – голос заоблачной выдернул Ивин из потока дум. — Выглядит хуже, чем я думала.

Она стояла справа, закутанная в нагольную шубу и кучу шерстяных платков. Выглядела при этом почти как местная. Если бы только не этот ее заоблачный, всему удивляющийся взгляд, можно было бы даже перепутать.

— Лучше вы на Паолине не найдете, – ответила Ивин. «Куриная лапа» - лучшая пекарня во всем городе, в чем первую роль играет ее постоянство. Это одно из тех мест, которые местное проклятие перемен не трогало. — Идите за мной.

«Куриная лапа» стояла скривленной влево двухэтажной каменной глыбой. Деревянный каркас весь покорёжился и съехал вперед, так что дом как бы нависал над каждым, кто подходил ко входу. Это впечатляло. По крайней мере по началу. Лизабет воззрилась на него, задрав голову вверх, с явным недоверием – должно быть, еще не отошла от прошлого раза. Придется привыкнуть. Не оглядываясь на нее, Ивин поднялась по четырем ступенькам, схватилась за кольцо на двери и потянула на себя.

Изнутри тут же повалило ароматом выпечки.

Ивин прошла внутрь и огляделась. Никого. Что ж, теперь дело оставалось за малым. Немногим было известно, но в «Куриной лапе» жило чудовище. В такие часы оно спало, и на пекарне грозно висела табличка «не работаем», но Ивин знала один способ его пробудить. Прямо в двух шагах от входа специально для этого на гвоздике висел широкий чугунный противень, а рядом с ним не менее внушающих размеров половник. Стащив его с гвоздя, Ивин замахнулась и со всей дури въехала железякой прям по дну противня. Бам! Железному грохоту вторил женский крик. Ивин обернулась и увидела Лизабет, со всех сил зажимающую уши. Треклятые ветра, совсем о ней не подумала...

— Простите, – Ивин снова замахнулась. — Готовьтесь, сейчас еще один будет.

Раз, два, три! Стучать нужно столько, чтоб чудовище пришло на зов. Четыре, пять...!

И тут оно наконец вылезло. Устало почесывая рыжую макушку, оно поправило фартук и, зевнув, проворчало:

— Да иду я, иду... Чего надо в такой час?

На них воззрились два заспанных желто-зеленых глаза. Прошлись сверху вниз, справа на лево и обратно, а затем и вовсе замерли на лице Ивин.

— Ты! Давненько ты ко мне не заходила, дорогуша. А теперь еще и вот так вот врываешься? Жить тебе, случаем, не надоело?

— Да что вы, Хела, – Ивин скривилась. Ей в ухо бранился несчастный половник, который она еще держала в руке. Вот почему лучше не заводить знакомство со всеми вещами подряд... — Я по делу. Мне вот, – она повесила половник на его законное место и махнула ладонью в сторону заоблачной, – девушку нужно устроить. Привела к тебе, может, пригодится чем.

Лизабет, которая уже успела стянуть с себя все платки и распахнуть шубу, сделала небольшой реверанс. Ивин говорила ей, что такое здесь не принято, но та все равно кланялась при каждой удобной возможности. Может, привычка? Правда, довольным ее лицо Ивин не назвала бы. Еще бы, Хела выглядела не самым лучшим образом, после ночной-то пьянки. Перекошенный чепчик, с трудом натянутое на полное тело платье не по размеру...

Теперь зеленые глаза перебрались на Лизабет. Обхватили всю, прожевали и проглотили разом.

— Вот оно что. И как зовут?

— Лизабет Барвин, миледи, – заоблачная, похоже, пыталась всеми способами соблюсти приличия. Даже если «миледи» Хеле совсем не подходило. — Я из сто...

— Из столицы, вижу, – Хела фыркнула. — Понятно, проходите.

Она провела их вглубь дома и пригласила усесться на софе в гостиной. Ивин оглядела комнату. Как ни странно, но в этом доме вещи убывали с каждым ее приходом. Вот в прошлый раз на стене висел ковер, а сейчас только светлый квадрат выделялся на потемневших стенах. Половина книг из шкафа улетучилась. Да и сервиз в комоде знатно поредел, чего не скажешь о пустых бутылках от спиртного на подоконнике.

Единственным украшением остались настольные часы, обрамленные в темное дерево. Только стрелки замерли.

— И давно они не работают? – спросила Ивин, беря их в руки.

— Да с прошлой недели точно, – Хела грохнулась на один из стульев, с шумом придвинулась ближе к ним.

— Я исправлю. Считай это платой за помощь.

Ивин поднесла часы близко к лицу и дунула на них, будто бы сдувая пыль. Папаша всегда так здоровался с ними перед тем, как начинать. Эти настольные хорошо знали Ивин, так что она просто улыбнулась, когда они быстро откликнулись. Ее уши походу улавливали и человеческий разговор.

«Мы скучали». Часы были достаточно древними, чтобы свободно с ней разговаривать.

 

— А знаешь, я тоже из столицы, – голос Хелы слышался отдаленно.

 

Теперь Ивин заговорила. Вы сломались?

Стоит говорить попроще. Вещи не любят сложных конструкций.

«Хандрим».

— Удивлена, милочка? Конечно, по мне и не скажешь...но когда-то я была той еще л-е-д-и.

 

«Ей все хуже и хуже. Не хорошо».

Больше пьет?

 

— И вот поехала я за ним, а он что? Помер через год! И это я ради этого...

 

«Пьет. Раньше вечером. Чуточку. Теперь много. Вот и хандрим». Вот что происходит с заоблачными после долгой жизни на вулкане.

 

— Навсегда, говоришь? ... Попомни мои слова, сломаешься уже через год. Вали лучше, пока...

 

Ивин нахмурилась.

Скажете, что не так? Я вылечу.

«Куда денемся. Хандрить уже устали. Затерлись просто».

Поняла.

— Им нужна смазка, Хела, – Ивин поставила часы на стол и повернулась к женщинам. Те сидели с кружками чая и жевали пирожки – это ими, видимо, пахло у входа. Жуть. Ивин так и не привыкла к тому, насколько медленным может быть разговор с вещами. И насколько быстрым с людьми... Когда они только успели?

— Вот, я же говорила, – Хела улыбнулась. — Лупится глазенками, словно не понимает, что происходит. Скажи, забавно?

— Я не знала, что вы умеете говорить с вещами, Ивин, – Лизабет неслышно пригубила из чашки.

Не то чтобы Ивин хотела, чтобы заоблачная об этом узнала.

— Да она особо и не распространяется об этом, – Хела хмыкнула. — Не скрывает, но и не говорит кому попало. А то, знаешь, люди разные бывают.

То есть Хела не подумала, что Лизабет могла бы быть одной из этих самых «разных» людей? Просто замечательно. Когда эти двое успели прийти к согласию? Ивин вздохнула. Это не важно. Не так важно, как билет на дирижабль.

— Часам нужна смазка, – сказала она. — Я заберу их. Верну, когда будут готовы.

Хела вдруг встала из-за стола, ушла в другую комнату, а потом вернулась с кошелем в руках.

— Не могу я не заплатить. Ты мне еще и помощницу привела, так что тем более, – она покопалась в кошельке. — Сколько ты обычно берешь? Пол крола? Во-о-от. Раз, два, пять...двадцать пять фари ровно!

Хела поднесла монеты к столу и вывалила их из ладони. Поднялся дикий крик. Монеты прыгали, звенели, кричали, стонали, и умоляли вернуть их на место. Ивин вся сжалась и еле сдержала себя, чтобы не закрыть уши руками. Вещь принимает характер хозяина. Но если у нее нет постоянного владельца, если она переходит из рук в руки слишком часто, то...она может сойти с ума. И монеты были самыми главными помешанными из всех существующих вещей. Они ненавидели, когда их отдавали, и сделали бы все, что угодно, по их же словам, только бы остаться у одного человека. Хоть у какого-нибудь.

Хела разразилась хохотом:

— Погляди, как у нее лицо скривилось! Говорила же, она ненавидит деньги.

Лизабет на это только похлопала ресницами и снова хлебнула чая.

Ивин всегда считала это ироничным. Люди жалуются, что деньги так и норовят от них улизнуть, и даже не подозревают, что их каждый раз просят оставить при себе, не отдавать.

Иногда она их жалела.

Но двадцать пять фари, орущих в голосину и танцующих на столе... Самой свихнуться можно.

 

 

«Быстро туда и обратно, – решила Ивин, выходя из дома».

Быстрый поток ветра тут же приветственно обнял ее и так же скоро распрощался – полетел дальше, по своим делам. За ним пришел еще один. Ее суконное платье, как не пыталось, не могло против него что-либо сделать, так что Ивин прибавила шагу. За каменным стариком прятался сарай, куда она смела все папашины инструменты после того, как его забрали ветра. Они пригождались много чаще, чем ей хотелось бы.

Повернув за угол, Ивин резко остановилась.

На веревках, протянутых между двух деревяных брусьев, висели юбки и корсаж с рукавами того самого платья, в котором Лизабет прилетела на вулкан. Со светло- сиреневой ткани капала вода – должно быть, еще не успела замерзнуть. Повесили только что, значит. Ивин посмотрела по сторонам. Какая замечательная возможность узнать побольше... В три быстрых шага она оказалась рядом и, ухватившись за один из атласных рукавов, прошептала: Поговори со мной. Рукав не откликнулся. Ну, что ж... Ивин встряхнула его, поправила, разгладила. Приблизила к нему лицо и коснулась щекой. Некоторым вещам нужно больше времени, чтобы ответить. Иногда они совсем не понимали, что Ивин обращается к ним. В таком случае она заставляла их поверить.

Я тебя понимаю.

Ивин закрыла глаза и замерла. Слух уловил монотонный стук капель о землю и сосредоточился на нем. Ивин начала ловить время.

Одна.

Две. Тр... О, четыре.

Пять.

И...

Дрожь.

Она чуть не отпрянула – вовремя вспомнила, что это бы все испортило. Рукав дрожал. Редко, почти незаметно, но вполне ощутимо.

«Х-х-холодно..., – прошелестела ткань. — Как же холодно!».

Рукав продолжал повторять одно и тоже, а за ним и весь корсаж. Они говорили и говорили, то громко, то переходя на шепот. Как странно. Платье не могло чувствовать холод или жару, это уж она знала точно. Вещи описывают чувства совсем не так, как люди. Порой она задавалась вопросом, чувствуют ли они вообще. И тут Ивин вспомнила. В тот день Лизабет отправила свою шубу к подножью вулкана и шла в одном платье до самого дома. Эти слова она, должно быть, повторяла на протяжении всего пути. Платье просто запомнило ее слова, ничего больше. А это значит...

От него она ничего ценного не узнает.

Так всегда с новыми вещами. Созданные недавно, они похожи на годовалых детей, которые еще не умеют говорить и просто повторяют сказанные матерью слова.

Ивин вздохнула. Ей попалась новая вещь. Вот ведь неудача... Она уже хотела отпустить рукав – еще не хватало, чтоб ее заоблачная здесь увидела –, но тот вдруг всхлипнул и протянул: «Хочу обратно...».

— Что вы делаете?

Ивин обернулась – заоблачная стояла с плетеной корзиной в руках и смотрела на нее с подозрительным прищуром. Треклятые ветра... Ивин отпустила рукав и, замявшись, шагнула вперед.

— Я... Я просто...

— Ивин, послушайте, – Лизабет поставила корзину на припорошенную снегом землю. Сложила руки впереди. Одета она была не теплее, чем Ивин, а казалось, что это ее совсем не заботило. — Я уже несколько дней как хочу спросить. Вы мне очень помогли, и я благодарна, но меня не оставляет ощущение, что... Простите, если ошибаюсь. Ощущение, что вы что-то от меня хотите. Что у вас есть...какая-то причина мне помогать.

Неужели это было настолько заметно? Впрочем, это же Паолин. Город, в котором нет места милосердию.

— Просто мне кажется странным, что...

— Вы правы! – прервала ее Ивин. Голос дрогнул, поэтому она повторила, уже тверже. — Вы правы. У меня есть причина.

Лицо Лизабет замерло. Если до этого она смотрела себе под ноги, то теперь их глаза встретились. Ветер играл волосами, и те лезли Ивин в глаза. Капли воды. Ивин опять услышала их.

— О, и-и что это? Что вы хотите?

— Ваш билет, – не самое легкое признание в ее жизни.

— Что? – похоже, это был не тот ответ, который заоблачная ожидала.

— Он ведь еще у вас, верно? – на всякий случай уточнила Ивин. — Вы должны были оставить себе пути отступления.

— Д-да, это так, но... – Лизабет качнула головой. — Зачем он вам?

— Вы сказали, что останетесь здесь навсегда. Я решила, что раз он вам не нужен, может, вы отдадите его мне и... я смогу улететь в конце месяца.

Дирижабли всегда ходили в две стороны. Ведь ни один из заоблачных никогда бы не остался здесь по своей воле на слишком долго. Тем более «навсегда».

Ну, давай. Скажи, что не уверена и, может, еще передумаешь. Или, еще лучше, что уже передумала и улетишь со следующим дирижаблем. А я останусь с носом. Как всегда.

— А как же ваш муж? – пролепетала Лизабет.

— Муж?

Треклятые ветра, о чем она?

— Ювелир Генри, конечно! – выкрикнула Лизабет. Она аж раскраснелась немного, волнистый локон выбился из ее прически и заплясал на ветру. Вот это да...

— Кажется, вы что-то не так поняли, – Ивин прочистила горло. — Мы совсем, мы совсем не...

Жар начал приливать к щекам.

— О... Вот как. Понятно. Тогда... – Лизабет снова посмотрела себе под ноги. Она стояла так несколько секунд – поигрывала носком сапога со снегом, думала, должно быть – пока снова не подняла голову. — Хорошо, забирайте.

— Прошу прощения?

— Билет ваш. Делайте с ним все, что хотите.

С этими словами Лизабет сняла висящую на шее цепочку, на которой болтался блестящий металлический треугольник. Это был он. Ивин не раз видела такой вблизи, но никогда не держала.

— Возьмите, – она протянула его Ивин. — В благодарность за все, что вы для меня сделали.

Она сделала не так уж много. Да и цена слишком велика... Ивин не верилось, что такое возможно. Руки сами потянулись вперед. Кончики пальцев коснулись металла, а потом и вся ладонь. Холодно. Ивин выдохнула и улыбнулась.

—Вы уверены? – спросила она.

— Полностью. Я избавилась от всего, что привязывало меня к дому, а это... Было маленькой слабостью. Пусть лучше хоть у вас получится.

Получится? Что она имеет ввиду?

— А теперь простите, – она нагнулась и подхватила корзину с бельем, – мне нужно тут закончить.

Ивин дернулась.

— Конечно, я пойду, мне тут тоже... в погреб нужно.

Она стояла там еще несколько мгновений, до сих пор словно завороженная, пока ее глаз не резанул красный блеск на груди у заоблачной. Там на золотой цепочке висело кольцо с красным камнем. То самое, что Генри подметил на взлетной площадке.

Избавилась от всех слабостей, говоришь?

 

С новостями Ивин всегда бежала к Генри. Нет, не совсем так. Раньше она заваливалась с ними к папаше в мастерскую и говорила, говорила, пока не сбивалось дыхание. О людях. И о том, что ей поведывали их вещи. Папаша слушал и кивал, а потом в сотый раз наказывал с ними не разговаривать. Или хотя бы не рассказывать то, что услышала, остальным. Он понимал, какого это быть говоруном.

А Генри... работал теперь в той самой мастерской. Запирался. Подолгу. Будто бы она не могла войти, сказав одно только слово. Сначала Ивин приходила по привычке и даже каждый раз удивлялась, что видит за столом у окна совсем другого мужчину – молодого и светловолосого. Да и папаша ее сидел скрюченно, а Генри – нарочито прямо. Но со временем его образ влился в этот стул и в этот стол, и окно, и так получилось, что приходила она теперь к нему.

Ивин потопталась с минуту у двери, постучала для приличия – целых два раза! – и попросила дверь открыться. Она, миленькая, отворилась без скрипа. Генри, может, и вошел в доверие мастерской, но двери все еще оставались ее верными союзниками.

Как оказалось, ярин спал. Прикорнул на столе прямо в очках и с карандашом в руках. Генри засыпал на любой поверхности, стоило ему опустить на нее голову. Ивин этой способности только поражалась.

В комнате стоял тяжелый, затхлый запах. Дышать невозможно! Ивин быстро прошла к столу, перегнулась через него, сняла крючок и приоткрыла одну ставню. Ветер сразу же прошмыгнул в мастерскую и легонько потрепал зажатые под яринскими руками листы бумаги. Чертежи. Эскизы, как он их называл. На самом верхнем листе вырисовывалась узорная брошь в форме полуоткрытого бутона цветка, а еще цифры, какие-то странные обозначения... У Ивин аж в глазах зарябило, так что она перевела взгляд на прикрывающие эскизы руки. Скрещенные предплечья, на которых покоилась его голова, лежали над полукруглым вырезом в столе, на тыльной стороне ладони горело клеймо.

Она еще помнила, как опасалась этих виноградных листьев на его ладонях в их первый день встречи. Еще бы. Ссыльный, да еще и в Верхнем городе, который имеет право гулять, где хочет. И не понятно, за какую провинность заклеймен. Ее сильно пробрало, когда он пришел к порогу ее дома. Просил купить мастерскую. Деньги у него были, не просто так императрица своего любимого ювелира сюда запрятала. О ревности старой ведьмы слухи даже до Паолина доходили.

Взгляд Ивин перекочевал на резной короб, открытый, беззащитно лежащий на столе. Ему такие с каждым вторым дирижаблем отправляли. Раз в месяц Генри закупоривался в мастерской, чтобы полностью погрузиться в процесс создания эскиза. Ивин считала, что он слишком сильно старается для старушки, которая обрекла его на вечную ссылку. Еще и прикрылась желанием его защитить...

А он в итоге еле прижился к Паолину. Даже вон, что с ногой случилось, поранился и теперь до конца жизни привязан к трости. И к треклятому вулкану, чтоб его ветра побрали. Если бы Генри был свободен, все было бы легче. Для нее.

И, наверное, для него.

Ивин подошла к Генри и коснулась ладонью его волос. Секунда, и он поднялся, как пружина, проснулся в один миг, врезался головой о верхний уровень стола, да так, что все, что на нем было, аж подпрыгнуло в одном слаженном движении. Уронил очки на пол. Ивин невольно прорвало на смех – он всегда так просыпался, стоило дотронуться. Спал очень чутко.

— Ивин, – пробормотал он, пытаясь нащупать их на полу, – ты чего тут делаешь?

Она, все еще смеясь, опустилась на корточки. Подняв очки, надела их прямо ему на нос.

— О, – он, похоже, еще не проснулся. — Спасибо.

Ивин тут же достала билет и показала ему.

— О, – опять промямлил он. — Да...Поздравляю.

Генри отполз от нее, резко поднялся и снова ударился головой, теперь об верхнюю полку. С нее упала пара коробок, какие-то инструменты.

— Да что это такое, треклятые ветра! – а этому он от нее научился.

Посмеиваясь, Ивин подала ему трость, и Генри наконец смог ровно встать. Он вздохнул.

— Значит, все решено?

Ивин кивнула. Конечно, решено, такую возможность из рук не выпускают...

— Ясно, – сказал он отрешенно. — Тогда... Вот, – Генри открыл и покопался в одном из своих шкафов, после чего выудил оттуда невзрачно выглядящую, потрепанную коробочку и дал ее Ивин. — Я давно его сделал. Нашел камень на восточном склоне и подумал, почему бы и нет... Надеюсь, ты сможешь с ним говорить?

В коробочке лежало кольцо. Черное, цельное, простое. Когда Ивин подняла его к свету, оно слегка пропускало солнечные лучи. Как стекло.

Обсидиан или коготь дьявола, как его здесь называли.

Ивин кивнула. Оно будет говорить. Все, созданное руками человека...Так говаривал ее папаша.

— Ты...– начала Ивин.

— Да, конечно, давно, – Генри заговорил быстрее, словно в волнении. — Но ты так хотела уехать.

Он фыркнул.

— Иногда тебя просто что-то должно подтолкнуть. Правда, для меня уже поздно.

Ивин молчала. Смотрела на кольцо и не могла отвести взгляда.

— Я много с ним говорил, так что...может, он запомнил кое-что? Возьми с собой, так, если захочется послушать мой голос... Впрочем, зачем тебе его слушать?

Треклятые ветра... Его неловкое бормотание заполнило комнату, окружило Ивин, забилось в уши. Она не выдержала и, извинившись, оставила кольцо на столе и убежала из комнаты. Трусливо, но... А что еще она могла сделать?

 

«Куриная лапа» встретила ее душистым ароматом хлеба и желтой улыбкой Хелы. Она зашла принести часы, которые работали на славу после тщательной смазки. И, что тяжелее, попрощаться. Через два дня прибывал дирижабль.

Теперь, когда она собралась уезжать, Ивин чувствовала себя здесь не так свободно. Хела, возможно, ее раскусила. Похлопала ее по спине, по-старому, сама усадила за стол.

Ей уже рассказали про отлет Ивин. Лизабет, конечно, Ивин так было проще. Пока Хела, как родная бабушка хлопотала вокруг нее, то убегаю в кухню, то снова возвращаясь, Ивин отдельно попрощалась с каждой знакомой вещью в доме. Так ей показалось... правильно.

Трезвон колокольчика оповестил о приходе покупателей, и Хела, бросив быстрое «Я мигом!», убежала.

Лизабет зашла тут же, как только та ушла. Присела рядом. Взяла глубокий вдох.

— Ивин, вы не могли бы мне помочь? – твердо проговорила она. Ивин кивнула, неуверенно. После того разговора с Генри она, кажется, ни в чем уже не была уверена.

— Мой перстень, такой, с красным камнем, вы видели? Я не могу его найти... И... Вы не могли бы мне помочь?

Перстень, тот самый.

— Вы можете говорить с вещами, и я подумала...

— Конечно, – Ивин встала. Ей часто приходилось искать потерянные вещи посредством других. В конце концов, это ее специальность. — Где вы в последний раз видели его?

Их поиски начались.

Поспрашивать у постели, куда затерялся пропавший носок – одно дело, а искать перстень. Некоторые вещи, даже если и захотят разговаривать, не будут знать, что такое перстень и как он выглядит. Они могли перепутать, навести на ложный след, или солгать... Если хозяин имел такую черту.

Уставшие, они ничего нашли и с помощью вернувшейся Хелы.

— Он должен быть у нас дома, – сказала Ивин, садясь на диван.

Лизабет покачала головой.

— Я помню, что он был на мне сегодня утром. Нужно искать еще.

Если Ивин просто устала, то на лицо Лизабет медленно наползал страх. Даже Ивин могла это понять. Оно ей настолько важно.

— От кого оно?

— Что?

— От кого кольцо, – повторила Ивин. — Долго будете об этом умалчивать? Подсобите моему любопытству перед отъездом.

Лизабет немного помолчала, а потом ответила:

— Оно фамильное, – ожидаемый ответ. — От отца. Его дают...наследнику в его двадцатилетие.

Ивин резко повернулась к ней. Хела присвистнула.

— Я старшая дочь, – Лизабет пожала плечами. — У меня есть братья, но отец...решил отдать все мне.

— Так это же замечательно! – Хела недоуменно посмотрела на нее. Она тоже когда-то прилетела из-за Облачных гор и должна была понимать то, о чем Ивин могла только частично догадываться.

Лизабет лишь покачала головой.

— Я этого никогда не хотела.

Она замолкла.

— И поэтому сбежала. Так далеко, как только могла. В самое безрассудное место, которое только можно представить. Я думала, так я смогу их вырезать. Все вырезать.

Ивин нахмурилась. Она вспомнила, как радостно Лизабет кидала шубу в пропасть. Провозглашение свободы... Теперь лицо ее выражало безвольную тоску. Ее голос дрожал.

— Но я не могу избавиться от перстня. Хотела продать. Не вышло. Оно меня будто привязывает...

Ивин выдохнула.

— ...к семье. И к проклятой Империи.

...к нему. И к треклятому вулкану.

— Поэтому оно для меня важно. Поэтому я хочу его найти...

— Ну, что ты, милочка, – Хела неловко приобняла ее, и Лизабет уткнулась лицом ей в плечо. Она беззвучно плакала.

Ивин уже хотела встать и присоединиться к ним, как ее рука нащупала что-то холодное.

Она медленно скосила глаза вниз. Между складок ткани, почти полностью погребенный, ей подмигивал знакомый, красный глаз.

Только Лизабет она об этом не сказала.

 

 

Первый гудок едва продрался через людской гомон и жаркие отголоски торгующих с рынка. Ивин покрепче ухватилась за ручку чемодана.

Ну, вот и все.

Она прошептала это и старому чемодану, и самой себе. Товары выгружены, механизмы приведены в действие; скоро Золотко вспарит в небо, а толпа, собравшаяся вокруг, рассосется так же быстро, как леденец на палочке. Только в этот раз для Ивин все будет иначе.

Медленно, не торопясь, она подошла ко входу в гондолу, готовому принять ее в свои объятия. Развернулась и, улыбнувшись, кивнула Лизабет, которая все это время шла позади нее. Она одна пришла попрощаться. Хела наверняка так и не отошла после очередной попойки, а Генри...

Ивин сжала ручку чемодана еще сильнее.

...решил не приходить. Просто заперся у себя в мастерской, как всегда, и к утру так и не вышел. Раньше он приходил. Каждый раз. Наверное, потому что знал, что она не уедет. Может, он стоял сейчас где-нибудь в конце толпы и смотрел издалека – Ивин не видела, но ей хотелось в это верить. Впрочем, это бы ничего не поменяло.

— Удачной дороги, – уголки губ Лизабет замерли в обычной ее доброжелательной улыбке, глаза же прямо смотрели на Ивин. — Как у вас тут говорят? Попутного ветра?

Лети на руках ветра, вообще-то. Но Ивин не собиралась ее поправлять.

— Надеюсь, вы найдете там то, что ищете, Ивин, – Лизабет опустила голову в дружеском поклоне, при этом ее волосы закрыли выражение лица и глаза заоблачной.

— Вы тоже, Лизабет. Вы тоже.

Если бы только вы могли найти здесь то, от чего сбежали...

Мимо Ивин проходили редкие пассажиры. Счастливчики. Везунчики... И она одна из них.

Прозвенел второй сигнал.

— Я пойду.

Ивин не повернулась Лизабет спиной, а ухватилась за косяк двери левой рукой и шагнула назад, чуть покачнулась – дирижабль пришел в движение.

— Поторопитесь, леди. Вы последняя, – сказал мужчина в черной ливрее, зашедший перед ней. Она кивнула ему. Назвала имя, отдала билет. Кивнула еще раз. И он кивнул ей в ответ, а затем исчез за следующей дверью.

С меня должок. Механик сдержал слово.

Поставив чемодан на пол гондолы, Ивин протянула руку Лизабет. В раскрытой ладони лежало все то же фамильное кольцо, лежало неустойчиво, подрагивало вместе с Ивин и готовым к отлету дирижаблем.

— Вот, забыла отдать.

Заоблачная приоткрыла рот. На побледневшем лице рисовалась происходящая внутри борьба, каждая морщинка выдавала ее сомнения.

— Я...

— Так мне забрать его? – Ивин потянула руку обратно. — Так же как ваш би...

Одним быстрым движением Лизабет вцепилась в ее ладонь двумя руками. И Ивин улыбнулась.

Прозвенел третий сигнал.

Она увидела это. Дирижаблю поднимался ввысь, а лица людей уменьшались, пока не стали совсем неразличимыми — она смотрела на них сверху. Сам вулкан с обнимающим его множеством домов, взлетных площадок, холодом, ветрами...шахтами, весь скукожился и уже не казался таким уж грозным и большим. Он отдалялся и отдалялся, его покрывали леса, высокие западный горы, а потом и облака. Она увидела то место, о котором всегда мечтала.

И открыла глаза. «Спасибо, Золотко».

Спасибо за мечту, которая никогда не сбудется.

Ивин рванула руку Лизабет на себя. Дирижабль тронулся. Только стопы заоблачной коснулись порога, Ивин развернула ее лицом ко входу. Сама встала к нему спиной.

Иногда человека нужно просто подтолкнуть...

Ивин повернулась и прыгнула.

Пока дирижабль не поднялся еще выше.

Перед глазами пролетели взметнувшиеся юбки платья, и она встретилась с землей. Перевернулась, прокатилась по холодной плитке и замерла.

Лежа на спине, она увидела, как двери гондолы закрылись.

Всё. Лизабет никуда не денется. И Ивин, конечно же, тоже.

Она ухмыльнулась. Рассмеялась...

То ли от вдруг подступившей боли в руках и ногах, то ли это прыжок подлил веселья в кровь.

Что ж, нужно будет забежать к Хеле и купить пряников. В конце концов, им с Генри есть, что отпраздновать.

Ивин поднялась на ноги, отряхнула прилипший снег с платья и задрала голову – там, погруженные в невзрачные облака, три точки медленно ползли к горизонту.

Кап. На ее нос прилетела посланница дождя. Одна, потом вторая, а затем облака прорвало сплошным потоком. Подозрительно спокойные до этого ветра снова заиграли все ту же заунывную песню.

Ивин чихнула, мерзко и смачно.

 

Вот же...треклятый вулкан.