Апрель, 10.

Вы бы рассказали кому-нибудь, что видите галюны?

А что видите галюны, у которых собственная крыша протекает?

Думаю, нет. Не рассказали бы. Записались бы в инкогнито режиме через инет к какому-нибудь мозгоправу, про плохой сон, приступы тревоги навтирали, получили рецепт на таблетки для чувствительных и скрестили бы пальцы, надеясь, что отпустит. А вот мне на быстрое спасение рассчитывать нечего. Потому что я четырнадцатилетняя девчонка, только что переехала с мамой в подобие города, а вчера я получила открытку от папы, с Мальдив, где он и его новая жена устроились на медовый месяц. Отец написал, что островитяне из гуавы сыр делают.

И на что надеяться? Каким взрослым рассказывать о том, что за мной по дому полоумный галюн ходит? От кого помощи ждать?

Я скажу от кого. От дневника. От этой вот дешёвой тетрадки цвета перезрелых апельсинов. Запишу сюда все странности, глядишь они и отвяжутся. Ну, или хотя бы психиатрам одолжение сделаю — такая история болезни получится, закачаешься!

Собственно, о болезни.

Она накатила сразу. Стоило мне в новый дом зайти. Я, как только с улицы в полутёмную прихожую между мамой и коробками протиснулась, сразу заметила, что за рассохшейся дверью гостиной кто-то прячется. Неумело так, по-детски: пол головы торчит и локоть в белой кофточке выглядывает. Сначала я подумала, что это сын, племянник или какой-нибудь бедный родственник хозяина дома. Мужик этот как раз на веранде торчал, что-то маме про аренду рассказывал. Но стоило «ребёночку» моргнуть, я разом сообразила, что в темноте укрывается нечеловеческий детёныш — он как рептилия бесцветные глаза третьим веком протёр и замер. Мол, нормально всё, я всегда так делаю. Мне и секунды хватило, чтобы от страха вылететь из дома и прямо-таки впечататься в маму. Но она либо сделала вид, либо взаправду на меня внимания не обратила. Как обычно.

Галюн же мне внимания отсыпал в полную силу. Весь первый день в новом доме я провела под надзором: «рептиглазый» то из пустого шкафа таращился, то из духовки подмигивал, то с верхних полок пялился, то из-под крышки унитаза на меня зыркал. Смотрел любознательно, добродушно. Ближе к вечеру эти гляделки для меня стали привычными, и я даже подумала, что мне из-за переезда и распаковки вещей всякое чудится.

Но уже ночью «рептиглазый» заговорил. Да так, что я сразу поняла, что никакой он не чудик-порождение утомления, а самый настоящий Галюн. С предысторией, с характером и с целью. Прям как из кино про шизофреников.

Он разбудил меня около полуночи. Залез на кровать и уселся в моих ногах. Я спросонья всегда не очень сообразительная, а после долгого переезда так вовсе тугодумила. Лягнула Галюна и на другой бок перевернулась. А «рептиглазый» как пискнет:

— Чего ты драться-то?

Вот тут я и проснулась. Села в кровати, подтянула колени к носу, дёрнула на себя одеяло и выдохнула:

— Ты... ты разговариваешь?

— Конечно, — «рептиглазый» улыбнулся и поудобнее уселся. — Дедушка Радогор говорит, что я смышлёный.

— Это ещё кто? — спросила я и потихоньку глаза в сторону скосила, чтобы комнату осмотреть, не стоит ли в углу какой-нибудь монструозный дедушка с неестественной улыбкой.

— Ты что? Его не видела? — искренне удивился Галюн. — Он же тебе сегодня весь день помогал. Жуков разгонял, мышей и паучков, — «рептиглазый» облизнул бледные губы, будто вот-вот что-то вкусное попробует, и продолжил. — Дедушка Радогор хороший домовой, он вам с мамой всегда подсобит. А ещё тут живут дворовой Никитка, зеркалица Лада, банник Маломир, он, кстати, после того как в баню молния ударила, в ванной заправляет...

— Капец, — перебила я «рептиглазого», — мне капец. Тронулась. Хорошенечко.

— Чего ты? — Галюн наклонил голову, и его пушистые волосы мягко шевельнулись.

— Я тронулась. Сижу тут, среди ночи ни то с малявкой, ни то с нечестью разговариваю. Шизею потихоньку.

— Чего?

— С ума схожу.

— Нет, не сходишь.

— Схожу-схожу. Как ты там говорил? «Подсобит»? «Зеркалица»? Я таких слов даже не слышала, а мой Галюн пуляет ими, как из пушки. Это всё шизофрения. Читала про такое, знаю.

— Я не шизофрения, — беспечно сказал «рептиглазый» и снова улыбнулся. — В этом доме много хороших людей жило, вот я и другие помощники от их счастья-то и остались. Меня не Галюн зовут. Я Сеня.

— Это имя такое? — уточнила я, будто имя «рептиглазого» чуднее всего остального, что он до этого рассказывал.

— Ага. А тебя как зовут?

— Саша, — соврала я.

Привычка не называть своего настоящего имени появилась у меня недавно. Кажется, с тех пор как мы с мамой из Питера уехали. Или, когда папа ушёл? Точно не помню. Главное, что я уже с первоклассной убедительностью научилась врать незнакомым людям. И не только людям. Но и духам, Галюнам, домовым или кому там ещё, чем этот Сеня является.

— Приятно познакомиться, Саша, — воспитано поклонился «рептиглазый».

Я пробурчала ему что-то в ответ и попросила оставить меня в покое. Галюн, как послушный ребёнок, сразу же спрыгнул с кровати, пожелал добрых снов и извинился за полуночные посиделки. Помолчал минуту, а потом тихим таким, сладким голосом спросил:

— Саша, а ты не рассердишься, если я иногда с тобой разговаривать буду? — он помял краешек белой кофты. — Просто мы все так рады, что вы приехали. Много лет дом пустовал. Вымерз совсем. Ещё чуть-чуть и мы бы тоже охладели и исчезли. А теперь вот хозяйство появилось, люди.

Мне ничего лучше в голову не взбрело, как спросить:

— А о чём ты разговаривать собираешься?

Галюн прерывисто вздохнул, словно от радостной неожиданности, и коротко ответил:

— Обо всём, о чём тебе захочется.

Я снова выставила себя мастером путаниц и невпопад спросила:

— А почему других не вижу?

— Не знаю, — долго пожал плечами Галюн, совсем как мальчишка, который хочет показать взаправдашнюю растерянность. — Может потому что они колдовать умеют, а я — нет? Мне ж ничего такого не досталось. Я просто добрый, удобный и участливый.

И не соврал ведь. Галюн действительно приходил ко мне поболтать только тогда, когда у меня на это время и настроение были: после вечернего чая, утром до будильника или в перерыве между распаковкой очередных коробок. Говорил со мной про дом, про то, как жилище стояло пустое и грустное, спрашивал почему мама так часто плачет, и отчего я не беру трубку, когда на мобильный звонит отец. Галюн не обманул и о своём лёгком нраве: стоило мне закатить глаза, как «рептиглазый» мгновенно вопрос про папу или про друзей заминал и ударялся в рассуждения о пользе гречки.

Так что можно сказать, что мы с Галюном подружились. Он довольно тихий и внимательный, пусть теперь будет просто Сеней. Духом. Или чем-то вроде того. Потому что гораздо проще думать, что это не я с приветом, а — дом. Да и от мамы легче скрывать потусторонних чудиков, а не собственный депресняк.

 

Апрель, 20.

Что я там про лёгкую жизнь писала? Забудьте. Ни фига она у меня не такая.

Только я свыклась с новой комнатой, с маминым увлечением порыдать в подушку и с послушным Сеней, как ночами в мою комнату повадился влезать волк.

Вернее, не знаю. Влезает он сюда или залетает. Или материализуется, как голограмма из «Звёздных войн». Но смысл в том, что теперь я встречаю каждую ночь, вдавившись в кровать, потея и задыхаясь от безумного сердцебиения.

У волка зубы иглами. Его глаза похожи на перевёрнутый кровавый месяц. А рычит он низко, ровно, словно пытается внушить страх и уважение.

Волк появляется, когда в доме темно и тихо. Он будто ингредиент ночного кошмара: стоит мне закрыть глаза, как в ухо сразу же вливается звериное утробное рычание. Я немею от страха и не могу позвать на помощь маму. Смотрю на волка, смотрю. А он в меня немигающими глазами пялится и непрерывно рычит. Рычит. И рычит. Не двигается, не моргает. Пока час не пройдёт. Едва минутная стрелка круг опишет, волк резко пасть разевает, и из неё кроваво-красный язык вываливается. Я всегда зажмуриваюсь, будто слепота меня от хищника спасти может, а когда приоткрываю глаза, в комнате уже пусто.

Сначала я думала, что это дурной сон. Но после третьего такого «кошмара», на том самом месте, где появлялся волк, на полу проступили царапины от изогнутых крючками когтей. Может, я лунатиком стала и начала сама себе жизнь увеселять, занимаясь во сне резьбой по дереву? Возможно. Но как-то не хочется себя любимую во всяких странностях обвинять.

Поэтому я обвинила во всём Сеню и его воображаемых друзей. Правда быстро поняла, что это затея тоже ничего не прояснит. Сеня так испугался, когда я ему про волка рассказала, так затревожился, что едва свою белоснежную кофточку не съел. Он беспомощно забегал, заохал, а потом пискнул: «Я посоветуюсь с дедушкой Радогором», — и растаял где-то за диваном.

Призрачное собрание у Сени закончилось перед моим отходом ко сну. Я уже засовывала под одеяло сковородку, ещё не придумав каким манером отбиваться ею от гипнотизирующего меня волка, как вдруг мой потусторонний друг в белой кофточке затараторил из-под кровати:

— Прости нас, Саша. Недосмотрели. Знать не знаем, как этот дух в дом пробирается. Он неместный. Уличный. Злющий и голодный. Нужно ему что-то от тебя. Очень. Придётся выяснить. Иначе не отвяжется.

— Что? — я наклонилась, задрала край одеяла, заглянула под кровать. Сеня затравленно отпрянул от ворвавшегося в темноту электрического света, будто не заслуживал его. — Я не расслышала. Ты говорил придётся выяснить? Хочешь, чтобы я с этой штукой побеседовала?

— Прости, — Сеня пытался сделаться меньше, тише и бесцветней. — Да, придётся говорить.

Кажется, я потом ругалась. Молола что-то про бесполезность добрых духов, про наглость призрачных волков, а ещё про шизофрению и про идиотскую открытку с Мальдив. Когда в комнату заглянула мама и попросила меня «в конце концов успокоиться и лечь», я вспотевшей ладонью хлопнула по выключателю, рухнула в кровать, забыв, что там чугунная сковорода, больно врезалась в посудину мизинцем, пискнула и замерла. Тишина сгустилась. Темнота напористо выскочила из углов. Я вытаращилась в пустоту. А когда глаза привыкли ко мраку, он уже пришёл.

Волк замер посреди комнаты, оскалился и гулко зарычал. Р-р-р. Я сглотнула и попыталась прикрикнуть на него. Но вместо этого поперхнулась слюной. Закашлялась. Испугалась, что дикий зверь набросится на меня, зажмурилась. Но в комнате по-прежнему мерно рокотало: «Р-р-р».

Я подняла ресницы, опять сглотнула, на этот раз удачно, и выдавила:

— П... при...вет.

— Р-р-р.

Мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы мой голос перестал звучать напуганным цыплёнком. Уже спокойнее я повторила:

— Привет.

Но волк в ответ продолжал рычать.

— Если уж ты пришёл ко мне в комнату, то не будь дерзким, поздоровайся.

Животное снова отозвалось рычанием, только уже с густым бульканьем. Я поняла намёк и добавила:

— Ну, как хочешь.

С волчьей пасти капнула слюна. Я поспешно выговорила:

— Ты кто такой?

Опять рычание.

— Ты говорить умеешь?

— Р-р-р.

— Какой твой любимый цвет?

— Р-р-р.

Я нащупала пальцами ноги сковородку, и увесистая прохлада вселила в меня странную отвагу. Мой голос брякнул:

— Чего те надо?

— Тебя.

Смелости во мне поубавилось. Я прямо-таки почувствовала, как побледнела. Пальцы рук оледенели, сердце пропустило парочку ударов. Мои губы слиплись, и говорить я не могла. А волк в это время продолжал нашёптывать:

— Тебя мне надо. Тебя. Иди в город, найди там банду «Серых». Скажи, что от меня. Вступи в ряды. Будь с «Серыми», будь с ними. А если пренебречь решишь моим поучением, то обречёшь себя на еженощные кошмары: я отыщу тебя и под землёй, и в небесах, найду и обглодаю ноги. Они, конечно, мясом обрастут к утру опять, но в полночь я приду и изувечу снова.

Договорил вот эту мерзость и пропал. А я так и лежала полудохлым зайцем.

И вдруг, будто мало мне было угрожающих волков, из-под кровати выкарабкался Сеня, заходил вокруг меня и утешать начал:

— Ничего, ничего. Никто твои ноги не обглодает. Не успеет просто. Мы его самого обхитрим. Он уже попался, когда разговаривать начал. Дедушка Радогор сказал, что раз волк человечьим языком выражается, значит, он не потусторонний какой-нибудь, а двоедушник.

Я нахмурилась. Сеня заметил моё раздражение и ойкнул:

— Ой, ну это человек такой. Он злыми мыслями научился в себе удерживать две души: людскую и звериную.

От такой дешёвой демонологии я закатила глаза. Сеня и этот драматический знак подметил, поспешил добавить:

— Сильный колдун-двоедушник привязался к тебе, Саша. Это плохо. Но ты не переживай, мы тебе поможем.

Я поджала ссохшиеся губы.

— Зачем нам это, спрашиваешь? — догадался Сеня. Он виновато, но мягко улыбнулся и ответил, — затем, что мы добрые. А ещё, — глаза существа блеснули, и на секунду мне показалось, что это сверкали слёзы, — а ещё я помню из прошлой жизни, что, если нечто плохое и грустное оставить без присмотра, оно обязательно превратится во что-то очень скверное.

Потом Сеня ещё долго извинялся, причитал, советовал. Из его писклявой речи я поняла, что мне придётся идти в город, придётся отыскать какую-то банду «Серых», и совершено точно придётся в неё вступить. Потому что лишь там мне откроется настоящая цель двоедушника, и только после этого мы его от меня отвадим.

Весь этот бред я записываю в тетрадку уже утром. В комнате нет ни волков, ни Сени, ни сковородки. Через пыльное стекло здоровается весеннее солнце, и мне страшно хочется набрать сто три и попросить госпитализировать весь дом.

Но знаете, почему я не звоню? Почему сейчас надену безразмерную синюю куртку и пойду в город искать банду «Серых»? Потому что слова моего Галюна, моего Сени, про то, как фигово станет, если запустить геморройную задачку, во мне что-то переключили. Что-то, что не щёлкнуло у мамы, когда ушёл отец.

 

Апрель, 21.

Вчера я впервые вышла в город. Шла по нему и думала: «В принципе, это хорошее место для того, чтобы встать на путь слабоумия, заобщаться с духами и начать вестись на шантаж говорящего волка. Да, этим тут можно позаниматься. Ведь делать-то больше нечего».

Это селение из тех, в котором центром именуют две пятиэтажки возле автобусного вокзала. Единственный крупный магазин называется «Мария». А баснословное обилие полуразрушенных домов с растёкшимися грядками и постоянно гавкающими дворнягами гордо величают «частным сектором».

Вот между таких псевдофазенд, на припекаемом апрельским солнцем пустыре, я и нашла банду «Серых». Признаться, она мне представлялась иначе. Я ожидала увидеть крутых пацанов и девчонок, одетых, как из фильма «Бегущий по лезвию». Вокруг них табачный дым ментоловых сигарет. Обязательно ободранный диван рядом. Ну, чтобы на нём внушительно полёживать. И, конечно, серый, как туман осенним утром, норвежский элкхунд, который вместо рычания и гавканья выдавал бы цитаты Ницше.

Но увы. Из крутого в «Серых» было только то, что они сообразили притащить для своих задниц костлявую скамейку, вместо того, чтобы попросту упасть на размякший грязный снег. Банда состояла из трёх мальчишек неопределённого возраста, из парня с прыщавыми щеками, и двух девчонок, ни то двойняшек, ни то просто любительниц одного отдела на одёжном рынке. Если бы не их близнецовые шапки цвета асфальта, я б никогда не догадалась, что это банда «Серых».

Мне невозможно захотелось развернуться и уйти. Утешить себя мыслью, что я просто подгоняю желаемое под действительное, и что нет никакого заговора между ночным волком и этими деревенщинами, что я всё придумала. Но! Любопытство пересилило. Что, серьёзно? Ребята в шапках сидят тут с какой-то целью? У этих кислых созданий есть тайны?

Без подготовленной речи, без плана, даже без ясного понимания, что именно хочу узнать, я поздоровалась с «Серыми»:

— Привет.

Банда разом перестала изучать землю, вскрывшуюся из-под снега, как нарыв, и подняла глаза. Зенки эти осматривали меня тоскливо, с обнажённым безразличием, будто я не чужестранка в диковатой куртке, а размазанная ещё прошлым летом муха на стене посёлочной больницы. Мне пришлось ответить таким же неуважительным уныньем. Я сделала шаг в сторону, будто не собираюсь задерживаться на пустыре, и пробубнила:

— Что, у вас тут так принято? Не здороваться.

И чтобы подстраховать себя от оскорблений, дерзких междометий или грязевых снежков, я быстро мило улыбнулась. «Серые» одновременно усмехнулись в ответ. Мои не то чтобы прокаченные, но всё-таки неплохие навыки общения тухло подсказали, что стоит продолжать налаживание контакта с местными аборигенами. Я спросила:

— Чего тут делаете?

И парень с цветастым акне отчеканил:

— Нам так сказали. Ждём тебя.

— Зачем? — я быстро закинула в банду очередной вопрос, чтобы ребята не успели почуять моего испуга.

Ждут меня? Сказали? Вот чёрт. Издохла последняя надежда, что у меня просто воображение расшумелось. Ребята явно знали про волка-шантажиста.

— Затем, чтоб тебя сделать «серой», — снова ответил парень с кожными проблемами. — Он так сказал.

— Кто?

— Кто тебя сюда прислал, — хором ответили мальчишки-неопределёныши, и от их трио меня прошиб холодный пот.

— А кто меня сюда прислал? — не сдавалась я.

«Не говори им ничего. Пусть первыми себя идиотами выставят», — давило мне на темя.

Хор мальчишеских голосов:

— Наш учитель. Волк.

«Вот оно», — внутри меня всё так и загорелось. Ни то из-за радости, что эти дурни признались в своём подчинении какому-то там Волку. Ни то из-за убогого чувства сиротливости, какое натекает на тебя, когда встречаешь таких же чокнутых, как ты.

— Волк, говорите? — мне пришлось напрячься, чтобы сделать голос ровным. — С такой кличкой никого не знаю.

— Не втирай, — нахмурился прыщавый. — Он к тебе ночами приходил. Ты ещё под одеялом сковородку прятала.

Настал мой черёд хмуриться. Я суровее проговорила:

— Что за хренотень, ребята?

— А как тебя зовут? — вклинилась хихикающая двойняшка.

— Женя, — соврала я.

— Женя, — повторил прыщавый. — Женя, тут хренотень такая, что тебя хотят принять в клуб избранных.

— Ну, нет, — я попяталась, совершенно позабыв, что собиралась держаться круто. — Вы кто такие? Сатанисты? Или наркотой балуетесь? Ну уж нет. Я от таких «избранных» держусь подальше. Отвалите, ясно? И своему блохастому наставнику это передайте.

Неопределёныши заёрзали на скамейке, втирая в джинсы с досок остатки вздувшейся краски. Мальчишки разом загалдели:

— Плюёт она на нашу помощь. Типа кто-то другой её поддержит!

Прыщавый подпевал:

— Женя, что, есть кто-нибудь кто встанет на твою сторону? Мама, может? Которая вся в себе. Или папа? Который в отпуске с другой семьёй.

Я почувствовала, как щёки и уши раскаляются. Мои кишки и лёгкие переплавились в железки. Я молчала.

Мальчишки всё галдели:

— Она думает, что от неё все кайфуют!

Прыщавый тоже не унимался:

— Женя, это правда? Ты всё ещё считаешь себя пупом Земли? Ведь даже родители на тебя внимания не обращают. А друзья? Они у тебя есть? Давно ты сообщения в «контакте» получала?

И снова неопределёныши:

— Прикиньте, она тайком от матери свои коленки резала.

— Женя, ты серьёзно? Делаешь плохо себе, когда могла бы послать это другому?

Тут я и сдалась. Кивнула. Откуда? Откуда, говнюки такие, они узнали про колени? Я всего один разок по ним бритвой прошлась, перед автобусом из Питера. Чтобы переключиться от заунывных мыслей на обыкновенную и понятную боль.

Как только я откликнулась, сразу понеслось. «Серые» наперебой начали делиться своими историями. Неопределёныши говорили, что они по соцдомам жили и шторы поджигали, пока им Волк не помог. Двойняшки с аппетитом рассказали, как их родители пьянствовали и в образовательных целях им подзатыльников давали. Но теперь девчонки живут лучше, всё поправил Волк. Прыщавый в подробности не углублялся. Он обыденным и одновременно зловещим тоном объяснил, что раньше у него были проблемы, а теперь, благодаря Волку, у него есть цель.

— Цель? — меня так оглушили жуткие рассказы «серых» и их сверхъестественная посвящённость в мои дела, что я еле двигала языком.

— Ну да, — надулся прыщавый. — Для этого нас Волк и собирает. Он показывает, куда направить наши разрушительные силы.

— Разрушительные силы? — я попыталась хмыкнуть. — Вы кем себя тут мните? Халком? Разрушаете своими задницами скамейки?

Двойняшки пренебрежительно вздёрнули конопатые носы:

— Мы делаем с миром тоже что он хочет подсунуть нам.

— Вот, держи, — прыщавый протянул мне камень с острыми краями. — Сейчас поймёшь о чём мы. Кинь вон в ту птицу.

Камень тяжким, холодным, инородным оковалком упал в мою ладонь. Я посмотрела на него брезгливо, будто только что выкашляла его из груди, а потом медленно перевела взгляд на птичку. «Серые» просили меня пришибить зарянку. Круглая, с ярко-рыжим ореолом на грудке и около клюва, она, дурочка невнимательная, сидела в кустарнике на краю пустоши. В шагах тридцати от меня, не больше.

Зарянка крутила головой. «Типа кто-то другой её поддержит!»

Птица спрыгнула на землю. «Она думает, что от неё все кайфуют!»

Цель пискнула. «Прикиньте, она тайком от матери свои коленки резала.»

Я замахнулась и бросила в зарянку камень. Грудь сладко защемило. Вместе с холодным булыжником от меня оторвался сгусток гнева.

— Блин! — заныли двойняшки.

— Мазила! — захохотали неопределёныши.

Я промахнулась. Камень просвистел над птичкой. Зарянка вздрогнула всем тельцем, пискнула и улетела.

 

Апрель, 22.

Не дописала вчера. Стало стыдно. Противно и тошнотно.

В принципе, ничего плохого я не сделала. Да, поддалась кучке недоразвитых. Да, кинула в птицу камень. Но я ведь не попала!

Всё-таки это не оправдание. Промазав и выслушав от «серых» улюлюканья, я минуту простояла ровно, а потом напуганным зайцем побежала домой. Меня несли по грязным улицам инстинкты. Ноги сами выбирали дорогу. Потому что в моей голове температурным жаром пульсировала бесстыдная фраза: «Легче. Мне стало легче».

И это правда. В тот самый момент, когда камень, брошенный моей рукой, полетел в зарянку, когда я представила, как этот шмат породы уничтожает жизнь, мне полегчало. На мгновение пропали обида, страх и гнев. Я забыла о распухшем лице мамы, о молчаливом мессенджере, и о дурацкой открытке с Мальдив. Камень подарил спокойствие и контроль.

Дома я вбежала в свою комнату ошалелым оленем, который чувствует позади хищника. Мне было плевать на возмущённый окрик мамы и на притащенную с улицы грязь. Я закрыла дверь, сбросила с себя пропитанную пόтом верхнюю одежду и забилась под стол, будто вот-вот начнётся землетрясение. Но единственная тряска гудела у меня внутри. От неё мне спрятаться не удавалось.

А потом пришёл Сеня. Осторожными шажками приблизился. Робко сел. Пожевал нижнюю губу. Я грохнула по доверительной тишине:

— Это ты виноват!

— Чего ты? — Сеня спросил мягко, заботливо.

А я всё равно шипела на него:

— Это ты сказал поговорить с волком. Это ты заставил идти в ту банду. Надо было дома отсидеться!

— Саша, что случилось?

— Я чуть птицу не убила! — мой голос хрипнул, сопротивляясь рвущейся наружу правде. — Они заставили меня бросить камень в зарянку. И знаешь, что? Мне понравилось.

Сеня не отодвинулся. Не цокнул языком. Он даже не вздохнул разочарованно. Его бледные губы чётко проговорили:

— Ничего. Ты же специально промахнулась, правда?

— Откуда знаешь? — я натянула рукава свитера так, что они затрещали.

Сеня улыбнулся:

— Я же добрый, помнишь?

— Ну и что?

— Добрые дела и добрые мысли от меня не скроешь.

— Как же, — я вместо Сени огорчённо всхлипнула, — добрые! Что доброго в том, чтобы кинуть камень, но как бы понарошку?

— Пока те другие в банде подчинились гневу, ты в себе ещё хранишь добро.

Вот не мог Сеня по-другому ответить? Как-нибудь подальше от моей обсыпающейся самооценки зайти?

Я услышала «ты», «ещё», и мне окончательно сорвало крышу:

— Ещё храню? Но скоро и это обгажу, да? Снова и снова расстраиваю? Даже тебя, Галюн ты шизофренический? Сначала отец. Потом ма. Теперь и ты будешь мне говорить, что я скатываюсь? А почему, кто-нибудь подумал?

— Саша, — ровный, уверенный голос, — Саша, все мы, добрые духи, знаем, что тебе непросто. И хотим помочь, — Сеня попытался мне улыбнуться, но я отвела взгляд. — А вот «серые» видят на твоей душе груз, и пытаются заставить тебя сделать из него тяжесть для других. Не поддавайся.

Я хмыкнула, будто услышала невообразимую глупость, скрестила руки на груди и отчеканила:

— Дальше без меня. Спасибо.

— Но мы же ещё не узнали, зачем волк собирает банду из озлобленных детей, — заволновался Сеня. — Без этого мы не поймём, как обхитрить двоедушника.

— Ой, что за бред? — я вылезла на свет и злобно посмотрела на Сеню, будто это он меня удерживал под столом. — Тут гадюшник, а не город. Не надо было приезжать.

— Саша, Саша! — запросил Сеня, приплясывая от беспомощности. — Послушай! Что-нибудь похожее с тобой случилось бы где угодно. Но это хорошо, что здесь произошло. Ведь с друзьями проще.

— С друзьями? — я шлёпнулась всем телом на кровать и выудила из-под подушки плеер. — Что это за друзья, половину которых не видишь, а другую половину даже человеком не назовёшь?

Я видела, как болезненно поджал губы Сеня. Но не извинилась. Вставила наушники и начала листать альбом «In Flames». И прежде чем загремели спасительные раскаты металкора, тонкий голос признался:

— Чтобы ты не решила, Саша, я всё равно тебе помогу. Ты не останешься одна.

 

Апрель, 23.

Сегодня я весь день сама по себе. Мама собирает для хозяина дома какие-то его семейные причиндалы, типа фамильных фотографий, подсвечников, картин, чтобы завтра это всё ему отдать. Надеюсь, она ему подскажет, чтоб в следующий раз он своё барахло забирал до въезда арендаторов. В общем, ма занята, про существование меня, наверное, забыла.

Эту ночь я спала спокойно. Никаких волков, никаких требований отдать душу, или чего там от меня «Серые» хотели. Может, я правда перегрелась и всё это придумала?

Сеня пока не приходил. Без него пусто. Если раньше дом казался интересным «замком с привидениями», то теперь он превратился в обычные деревянные развалины, наполненные бессмыслицей и могильным покоем.

Исчезновение волка я легко переживу, даже рада буду. А вот Сеня... Может, извиниться? Но зачем? Я знаю, что он не приходит не потому, что обиделся, а потому что не хочет нервировать меня.

Вот же добродушный добрей. Всё стерпит, всех поддержит. Но ему-то просто. Он добрый дух. У него цель жизни такая, быть добрым. Это его сущность. Он как сладкая вата, не может быть несладким. А вот настоящая человеческая жизнь из тебя помаленьку всю доброту-то вытравит. То родители разведутся. То для друзей исчезнешь. То мать о тебе забудет. А то папа начнёт ходить на цыпочках вокруг обломков общих воспоминаний.

Раньше всё было иначе. Раньше мне нравилось моё настоящее имя.

 

Апрель, 24.

Сопли долой! Для дневника есть продолжение истории. И — финал.

Короче, утром мама собралась в магаз. Не в то посмешище выше по улице, которое извергает из утробы недельный хлеб, молоко без срока годности и пластмассовый салат, а в нормальный продуктовый. Тот, что в «центре».

Мама сказала, что зайдёт ещё куда-то за документами, возможно задержится, и попросила меня покараулить хозяина: вручить ему коробку с его фамильной ветошью. Я без брыканий согласилась, потому что настроение было отвратительное, душно вялое, и на разъяснения, что чужие дядьки меня бесят, не хватало сил. Мама ушла.

Один час прошёл спокойно. Кровать, плеер, неподвижный взгляд в окно, белый шум в подкорке.

Второй час отмучился тоже ровно. Я задремала. Очнулась из-за покалываний в затёкшей руке.

А на третий час пришёл он. Хозяин.

Постучал вежливо в дверь. Вернее, думаю, что вежливо. Я-то через наушники расслышала уже раздражённые барабанные удары. Неторопливо поднялась, доплелась до прихожей, открыла дверь и, щурясь, проговорила:

— Здрасьте. Заходите. Всё вон там, под зеркалом.

Следом я услышала ожидаемое «Привет, мы не знакомы, как тебя зовут» и машинально ответила:

— Вася.

И, конечно, последовало вежливое «Василиса, как прекрасно».

Я шире распахнула дверь, надеясь, что этот жест покажется взрослому умеренно нетерпеливым и достаточно вежливым. Но через секунду поняла, что зря о такой ерунде вообще беспокоюсь. Тревожится нужно за другое. Что же тут не так?

Насупившись, я всмотрелась в гостя. Это был хозяин дома, без вопросов. Я его уже несколько раз видела, мама с ним на веранде арендаторские дела обсуждала. Но чего он мнётся всё снаружи?

— Так зайдёте? — спросила я, бессознательно сужая открывшийся в дом проём.

— Зачем? — сильный голос. — Не хочу тебя беспокоить. Подай, пожалуйста, коробку, и я пойду.

— Коробка тяжёлая, — настаивала я. А мысленно ругала себя: «Дура! Дура! Чего ты упрямишься? Мужик же стрёмный, не зови его!». Но та часть меня, в которой недавно шуршал белый шум, противилась: «Не упусти. Дави. Хватай».

— Тяжёлая, говоришь? — улыбка. Не размыкая губ. — Уверен, ты сильная девочка.

— Откуда знаете? — я манерно закатила глаза, притворяясь одной из своих бывших тупоголовых одноклассниц, и жестом пригласила хозяина войти. — Возьмите сами.

Глаза блеснули. Хитрый умный взгляд. Мужчина неторопливо осмотрел весь дом, словно впервые его заметил, и проговорил:

— Как скажешь.

Он переступил порог. Не снимая кожаных, удивительно чистых для такой мерзкой весны в таком мерзком городе ботинок, хозяин медленно прошёл по коридору. Я осталась у распахнутой двери. Следила за каждым движением мужчины и думала: «Ну что же с ним не так? Чего меня в нём напрягает?».

И вдруг я заметила Сеню. Он прятался за дверью в ванную. Там, где хозяин бы его не рассмотрел. Бледный Сеня вцепился в дверь так сильно, что мог выдать себя внезапным хрустом переломанной доски. Я поняла, что дух в ужасе от хозяина. Ведь именно его Сеня рассматривал влажными от испуга и круглыми от изумления глазами.

— Всё хорошо, — сказал мужчина, поднимая коробку. — Всё на месте. Извини, что сразу не забрал.

Он выпрямился. Улыбнулся одними губами. Я ему не ответила. Поскольку обмерла. Хозяин стоял возле зеркала и в нём не отражался.

Мужчина заметил во мне смятение, обернулся, прыснул и расстроенно проговорил:

— Я предупреждал. Какие-нибудь зеркалицы постоянно моим отражением брезгают.

«Беги!» Дважды инстинкту повторять не пришлось. Хотя ему не помешало бы сначала договориться с мозгом о плане действий, а уж потом командовать. Поэтому вместо того, чтобы выбежать из дома и кинуться искать шаманов, экзорцистов или хотя бы маму, я подбитой белкой юркнула в свою комнату и заперла за собой дверь. Напряглась, как гусеница, в которую тыкают палкой, и прислушалась.

Шаг. Шаг. Хозяйская походка. Медленная и уверенная. Шаг. Остановился возле моей комнаты. Тишина. Шелест куртки. Скромный стук в дверь.

Я вздрогнула, шарахнулась от двери, крикнула:

— Чего Вы прицепились?

— Ну, — успокаивающий голос. Вкрадчивый голос. — Не прицепился, а намерен дать тебе шанс.

— Спасибо, не надо, — выкашливала я слова.

— Попробовать всё же стоит, — ручка двери повернулась. Проверка. Заперто. Медленное движение ручки обратно. — Ты не подумай, что превращение в волка и уговаривание ребят принять новичка — лёгкие задачи. Я всё-таки попытаюсь отбить усилия, ладно? Пойми, Василиса, то, что в тебе сейчас происходит — это правильно и хорошо. Боль, обида, гнев — естественное продолжение того несправедливого нажима, который мир прикладывает к вам. К юным созданиям. Но совсем неправильно и нехорошо терпеть это. Да ещё в одиночестве.

Я обшаривала кровать в поисках телефона. Через плечо бросила:

— А что? У Вас, небось, и слезоточивая история есть, да? Из прошлого? Которая заставила Вас оборотнем стать.

— Оборотнем, — ласковая усмешка. — Знаешь, иногда гнев и огорчение превращают тебя в нечто большее, чем просто в монстра ночи. Иногда они разделяют душу и велят искать себе подобных. Чтобы вместе отнимать у мира то, что сгодится за оплату несправедливости. Вот что со мной произошло, когда от болезни умер мой сын. Хоть он и существует где-то сгустком доброты и невинности, от меня его оторвали бесчестно.

«Сын? Сеня? Всё возможно». Эта мысль меня ошеломила. Я застыла с телефоном в руке. Тупое, совершенно нелогичное любопытство выдавило из меня:

— И что? Вы, господин Волк, собираете теперь шайку вандалов с магическими настройками? А в свободное время занимаетесь недвижимостью?

Искренний весёлый смех.

— Ох, Василиса. Поэтому я тебя и зову присоединиться к нам. Ты станешь лучшей среди моих подопечных. С тобой мы заставим мир платить.

— Что, Вам этих деревенских не хватает?

— Хватает, — угрожающая тишина. Первое предостережение. Обещание расправы за неповиновение. Вскрик птицы за окном. — Но они не так озлоблены. Свои боль и гнев ты вырастила в себе сознательно, без боя. Ты разрешила им укорениться в душе и взойти.

Вот это напугало меня похлеще вероятности быть убитой маньяком-оборотнем. Мужик, не отображающийся в зеркале, пропитанный философией мщения и гнева, намекал, что у меня есть все шансы стать на него похожей. Я затряслась. Враг у меня внутри. Я. Я сама приманила обиженное зло.

— Пс, — из-под кровати. — Саша?

— Сеня! — я упала на колени, подползла к духу. — Сеня, ты его узнал? Да? Поэтому так напугался? Иди поговори с ним. Он же твой отец. Скажи, чтоб прекращал эти замашки с терроризмом, что мир его прощает, что-нибудь такое...

— Саша, — Сеня впервые прервал меня, — он не мой отец. Его тело — это я.

Телефон выпал из вспотевшей ладони. Подкорка загудела: «Серые глаза. Белёсые мягкие волосы. Тонкие губы. Это мог быть повзрослевший Сеня...».

— Что? — мне оставалось только растерянно хлопнуть себя по лбу. — Это тут к чему?

— К тому, что это продолжается очень долго. Разорви цепочку. Не попадись. Пусть он увидит, что мир незлой, — Сеня потёр под носом. — Я вот так не смог. Давным-давно моя семья жила в этом доме. Смутно помню те времена. Но точно знаю, что однажды во сне ко мне пришёл волк и сказал, что заберёт моё тело для продолжения своей жизни. И это будет его первый ответ несправедливому миру, — дыхание Сени сбилось, он заплакал. — За несколько ночей он вытеснил меня из тела. После этого я ещё долго смотрел на себя издалека. Родители потеряли сына и даже не заметили, — жалостливый всхлип. — Домовой, зеркалицы и банник приютили меня, и постепенно я обесценил воспоминания о том, что был когда-то человеком.

В моём жарком дыхании прозвучало:

— Да ты призрак. Поэтому тебя я вижу, а домовых и прочих — нет.

И пока Сеня безутешно тихо плакал, а двоедушник за дверью рассказывал о том, как здорово стать частью разрушительной силы, я тонула во вскипавших рассуждениях. Мысли нарастали на осознании как пенки на горячем молоке, и какими бы противными они ни были, приходилось поглощать их друг за другом.

Жизнь вытравливает добро, а мир несправедлив? Возможно. Но станет ли тебе полегче, если думать только так?

Нет, не станет. Мне ничуть не полегчало. Я обозлилась. Во мне всё больше гнева. Могу сорваться и упасть. Я превращусь во что-то вроде двоедушника, а родители так никогда и не поймут, что рядом с ними уже не любящая дочь, а озлобленная пустышка.

А есть другой путь у человека, который получает от судьбы тычки, плевки, подножки, оплеухи?

Есть. Такой путь мне указывает Сеня. Он — не дух добра. Он призрак мальчика, который ещё не умел обижаться и не умел обижать других. Его добро от человека.

Скрип дерева.

Холодный металл ручки.

До сих пор не понимаю, как я оказалась возле двери? Как её отперла? Настолько погрузилась в мысли. Зато я прекрасно помню, что сказала двоедушнику:

— Спасибо.

Он серыми глазами послал немой вопрос.

— Спасибо за урок, — смело ответила я.

Пяткой почувствовала мягкое прикосновение. Это Сеня, прячась за моими ногами, измученно выглядывал к двоедушнику.

— А! — хозяин дома остро посмотрел на Сеню. — Так ты всё ещё здесь?

— Здесь, — напористо сказала я. — И удачнее Вас, господин Волк, вербует новичков.

Мужчина, будто опасаясь подцепить болячку, брезгливо отступил и остро посмотрел на призрак. Я продолжала:

— Спасибо за урок. И я Вас прощаю. Наглядные примеры мне подсказали, что лучше быть добрым маленьким существом, чем вредным говнюком с раздутым самомнением. Всего хорошего.

Мужчина злобно улыбнулся. Он сказал:

— Ты сломаешься.

— Нет, — упёрто ответила я и с облегчением выдохнула. Давно же моё упрямство не пробивалось к чему-то действительно полезному. — У меня против Вас есть оружие.

— Ну, — недоверчиво скривился мужчина, поудобнее обнимая коробку, которую всё ещё держал, — у меня есть и другие последователи.

— И мне их жаль. Кстати! Сеня, — я обернулась, посмотрела вниз на испуганное существо, — поговори-ка с банником, узнай, как он так быстро между сгоревшей баней и туалетом перебегает, а? Думаю, тебе тоже пора путешествовать начать. Зайдёшь к парочке ребят, — я снова уставилась на двоедушника. — В карты там поиграете, в лото. Добру поучишь.

Сеня неловко заёрзал, засопел. Потом согласился:

— Это можно.

Я победно улыбнулась. Двоедушник расстроенно вздохнул и сказал:

— Что ж... Мир не впервой ко мне несправедлив.

И вышел из дома.

Думаю, писать о том, как долго я потом отпаивала себя мятным чаем, не нужно. И о том, как Сеня, ободрённый новой целью, всё говорил и говорил. Даже на человека стал больше похож. Начал моргать по нормальному, а не шоу уродов показывать.

Об оружие против двоедушника тоже не получится очень много написать. Потому что я только начала его разрабатывать. Но покажу вам намётки, ладно?

Когда мама вернулась домой, я очень крепко её обняла. Почувствовала мамино похудевшее тело. Слабое сердцебиение. И сжала объятия крепче. А мама зарылась носом в мои волосы, глубоко вдохнула и проговорила: «Так пахнет моя девочка».

Вечером позвонил папа. И я подняла трубку. Он долго молчал. Наверное, не знал с чего начать. Ему так долго, так много всего хотелось мне объяснить. А потом он тихо и тепло сказал:

— Привет, Лера.

А я выдохнула:

— Привет, пап.