Вам когда-нибудь отрывали крылья? С выдранными кусками плоти, оставляя лишь беспомощное тельце. Которое обморочно ползает, в агонии опрокидывается на спину и бешеным волчком вращается вокруг себя. Затихает в предсмертной дрёме. И еле живое, ещё трепыхающееся тулово беспощадно выкидывают в мусор.

Так закончилась ещё одна жизнь – мгновение, когда я был мухой. С чего бы мне помнить в деталях все свои существования? Никто не помнит, а я ясно вижу. Особенно сейчас, когда могу наблюдать мошкару объёмно, с высоты своего могучего тела. Хочется содрать до мяса зудящий лишай воспоминаний. Мой поджарый торс обтянут задубевшей полосатой шкурой. Мягкие лапы передвигаются неслышно, будто по воздуху. Я скрытен, меня трудно заметить, но почуять вполне. Изнутри распирает ощущение беспредельной силы, рождающей отвагу и бесстрашие. Я осторожен, грозный рык редко сотрясает окрестности. Зачем эти бутафорские атаки? Недостойная суета и мельтешение. Я не суслик вонючка. Но все обитатели трепещут, ощущая мой дух везде. Он летает, проходя через широкие ноздри тайги, обволакивая туманом горные реки и глубокие озёра. Оседает испариной страха на лесной хвое и каменных скалах. Забивается в подшёрсток любой твари и пробирает ледяной дрожью. Я чую под каждой своей лапой пугливый шелест и трепет смертельной тревоги. Оскаливаюсь и обнажаю клыки, жадно втягиваю воздух, набираю полную пасть пахучего всевластия. Ах, как я обожаю этот привкус, самый обжигающий после солёной свежей крови. Наслаждение повелителя, смакующего нечаянное воспарение над несчастными пресмыкающимися. За эту терпкую сладость готов нагнетать ауру звериного напряжения везде, где появляюсь. Как можно чаще и обширнее опрыскиваю мочой кусты, они быстрее испаряют воздушное послание. Тоннами давлю ненавистную мошкару. По мне, так они не имеют права на существование. Размножаются в своих болотах на корм птицам и лягушкам. Более крупные породы начинают жрать своих сородичей.

Люблю прогуливаться по каменистому краю прозрачной воды в безветренную погоду. Тогда рябь не искажает моё отражение. Наблюдаю неспешную грацию передвижения тигра по водной глади. Мой водянистый двойник расслабленно благостен и скрывает беспощадную ненависть ко всему слабому и тщедушному. Подхожу напиться, наклоняю голову. Цвета хорошо различаю. Вот жёлто-зелёные глаза, очень уж откровенные. Тело послушно мне и обманчиво лениво двигается, коварно обманывая жертв. Но глаза предательски выдают все помыслы.

О! Как красива морда в тёмно-коричневых полосах! Никогда никто меня не убедит, что шкуру тигра разрисовала природа. Удивительна и загадочна магия полос. Такие можно изобразить только тигриными лапами, выпускающими когти постепенно, с выверенной точностью. Или рисовать подушками пальцев. Да нет. Тут явно помогали когти. Не зря же они у меня поздней осенью шелушатся, потом начинают слоиться и отпадают начисто. Отдирая старую чешую, я часто царапаю деревья. Из яйцеобразных пальцев проклёвываются острые шипы, как у дикого ядовитого плюща. Мои прочнее, острее и обновлённые отсвечивают перламутром. Толстая кора старых деревьев и сама похожа на полосатую шкуру, только иссохшую. Карта судьбы. Научиться бы её читать и быстрее разгадать метаморфозы моих превращений. Хотя это неважно. В теле тигра ничего неважно, я счастлив, как никогда. Если бы не карающая память, которая истязает меня во сне.

***

Мелькают убогие жизни насекомых. Скудные возможности, чтобы чего-то хотеть и иметь.

И вдруг внезапное преображение! Да ещё какое! Тигр – зверь-мечта! Но почему помню то, что другие не помнят? Хотя не могу знать, что чувствуют мои нынешние соплеменники. Мысли читать не умею, поэтому веду задушевные диалоги с собой на странном языке, совсем не похожем на рык. Что со мною не так? Кто я?

В нашей тигриной семье честно выживают, соблюдая устои и правила прайда. Какая у них в головах философия жизни, по поведению и не поймёшь. Я стараюсь не выделяться. Ну, как не выделяться? Сила – это святое. Всё для силы. Убивать, охотиться, размножаться.

Я слыву самым грозным претендентом на место старого вожака. Лютую, когда это подвергается сомнению. В прошлом году насмерть загрыз своего друга детства. Вместе росли, играли и упражнялись в силе. Теперь я один самец – трёхлетка. В прайде рождались и умирали котята, мы с ним были удачливыми подростками, дожившими до полового величия. Тогда всё меняется и тигрицы начинают назойливо ласкаться, принюхиваться к тебе и игриво кататься на спине перед твоей мордой. А когда у них начинается течка, бывают так настойчивы и активны, что не спрячешься. Найдут везде, чтобы агрессивно, рьяно подворачивать свои окровавленные пахучие зады. Входы в блаженство, судя по смертельным битвам за обладание такой возможностью. Но нет, не сейчас. Мне пришлось основательно потрепать одну из самок. Отгрызенное ухо поучительнее любого пустого рычания. Я ещё не готов тратить свои юные силы на опустошающие оргии, которые иногда могут длиться неделями. А мне сражаться за титул вожака с облезлым, но достойным противником. Хорош я буду, измочаленный нашими самками. А драться по любому придётся, если я посягну на них.

Рождение, детство, взросление. Ничего особенного, всё как у большинства. Рос в прайде, где обо мне заботились две тигрицы. У одной из них родились трое мелких котят. Мою хилую сестру ночью задрала росомаха, когда, недельная, она выползла из логова. Другая дожила до первой охоты в прошлую осень. Тогда она ловко ухватила мелкого поросёнка и гордо поволокла, подняв морду с добычей, до небес. Потеряла бдительность. От стада кабанов отделился клыкастый секач и пропорол её насквозь. Я видел, как она крючилась на боку, билась в конвульсиях, лапами месила вокруг себя грязь, исходила кровавой пеной и затихла. Я тогда выхватил у неё аппетитного удавленника. Чисто сработано, ни единой капельки крови, чтобы не привлекать конкурентов. Моя сестра могла бы стать великим охотником.

Далеко от семейного логова я ликовал, облизывая жертву. Не торопясь разрывал и заглатывал нежную мякоть. Косточки хрустели, как ветки под лапами.

***

Однажды я тихо и мирно обходил свою территорию. Выглядываю из высокой травы на небольшой поляне. Длинными прыжками молниеносно преодолеваю расстояние до леса. Продираюсь через густой непролазный орешник. Вижу, по кедрачу бредёт, разжиревший на орехах, бурый медведь. Заметив меня, он остановился, поднялся на задние лапы, разинул безмерную пасть. Отрывистый кашляющий рык заполонил лес и мою голову. Раскачиваясь из стороны в сторону, медведь угрожающе двинул на врага.

Гора мышц в сале! Мне не нужна твоя постная пища. И драться с тобой, увальнем, мне лень. Конечно, в голодные зимы я сожрал несколько медвежат, но об этом никто не знает из твоих сородичей. Бывало, неслышно подкрадывался к берлоге, откапывал снег и доставал самый маленький меховой комок. Не более одного из лежбища, клянусь. Ни одна медведица не отошла из-за меня от бесчувственного сна. Иначе погибло бы всё медвежье семейство. Мороз и голод убийцы более беспощадные, чем я. Но мои внутренние увещевания не дойдут до такого громилы, а покаяния от меня не дождёшься. Твои меховые объёмы обещают смертельную схватку. Драки не будет, решил я и повернул туда, откуда пришёл, убегая через поляну обратно к личному логову.

 

***

Узнаю окрестности. Уже углядел очертания знакомого скола на большом камне. Он нависает над входом в моё убежище, от лишних глаз и назойливых сородичей. Иногда я подолгу пропадаю здесь, но всегда возвращаюсь в семейство. Тигрицы волнуются, по их меркам, я глупый задиристый котёнок. Нет, я не задиристый, а расчетливый. Ошибаются прекрасные няньки, одна из которых меня родила.

Радостно пробираюсь по протоптанной только моими лапами тропинке. Предвкушаю полуденный отдых от долгих скитаний по тайге. Стоп! Запах гниющей плоти где-то совсем рядом. Иду точно на запах. Вижу половину тухлой зловонной косули, которую можно узнать лишь по голове и рогам. Добыча не моя. Кто посмел приволочь мне эту падаль? Я плотояден, но не буду жрать до последнего моего смертного вздоха разложившиеся останки.

Выстрел. Лес взрывается птичьим ором. Я падаю на землю. Что это? Чёрное небо от кричащих, мельтешащих птиц. Чернота в глазах, ничего не вижу и не чувствую, уши заложило. Я не могу пошевелиться, и мысли остановились на одном вопросе. Неужели опять муха?

***

─ Костя! Он очнулся! ─ радостно шепчет женщина над моим связанным телом.

─ Мама, надо освободить его от ремней, ─ крикнул мужской голос, не видно откуда.

─ Рано, сынок, рано! Давай дождёмся собрания, мне самой его жалко до слёз, но ведь убежит. Может и загрызть. Посвящение завтра на рассвете. Потерпи, мой хороший.

─ Мы-то потерпим, а он? Так туго спеленатый. Можно, я развяжу ему хотя бы две передние лапы и рот? Пусть попьёт, поест. Задние ноги у него надёжно зафиксированы в скобах, не выскочит. ─

Ноги, лапы, я не ослышался? Скосил глаза на них. Да, мои родные, тигриные, значит, не муха. А с этими людишками я разберусь быстро. Развяжет морду, высвободит пасть, сразу перекушу руку. Тётку задавлю, как поросёнка.

Стоп! Что за наваждение? Почему они говорят также, как я в своей голове? Это мои слова, это я так с собой разговариваю. Как они влезли? Почему у меня нет ран? Ведь стреляли. Крови тоже не чую, значит, на запах никто не прибежит. Понятно. Сожрать хотят. Что им, зайцев и уток мало? Да! Мяса тигра надолго хватит. И шкура у меня шикарная, сверкающая молодостью. Наверно, сами хотят носить, чтобы силы прибавилось, а то хлипкие, лишь на один клык. Зато и не подпортили мою полосатую гордость. Я так её берёг, выходит, для них. Ох, чую, обдерут. Ясно вижу живодёрскую расправу. Сам не раз сдирал шкуру с ещё дёргающейся жертвы. Меня жжёт и ослепляет жалость к себе, как невыносимый солнцепёк.

Пока буду притворяться покорным. Женщина близко подходит к замотанной морде и приседает на корточки. Если бы немного ослабить намордник, я уже хрустел бы её позвонками.

─ Костя, смотри! Какие у него усы, как твоя рыболовная леска. Только настриженная пучками.

Я вращаю глазами до тошноты и головокружения. Как чумной, пускаю изо рта пузыри от такой наглости. Меня дёргают за усы и гладят голову. До этого никто так близко не нарушал моё пространство без разрешения. Теперь уж точно загрызу и кости перемелю.

─ Надо же, так любил читать, красиво изъяснялся. Мальчик мой родной, если бы мама наша дожила до этого счастья! ─ причитала женщина, обглаживая меня.

Закапал солёный дождь, с морды попадая в рот. Моё тело замерло в обморочном забытьи, мысли застряли в охотничьей стойке. Когда я, бывало, отключал все звуки, кроме наблюдения, за действиями жертвы.

─ Мама, осторожней. Он же зверь, хоть и летописец. Я сам не могу дождаться рассветного обряда.

Ко мне подходит парень и зависает над мордой. Теперь я могу его разглядеть. Чёрные волосы, как вылизанное гнездо, ровным кругом сидит на голове. Узкие тёмные глаза далеко спрятались в пухлых кожаных мешках. Нос приплюснутый, как заячий хвост. Пасть крошечная, вход в неё украшен толстыми наростами цвета дикой сливы. Парень шлёпает ими, и из пасти вылетают звуки, которыми я общаюсь с собой. Всё понимаю, хотя он не рычит и карта запахов у него скудная.

─ Мама, ты права, развязывать его рано. Смотри, как злобно сверкает глазами. Мышцы желваками ходят под шкурой. Так предостерегающе переливаются камни на дне нашей бурной реки.

─ Сынок, надо напоить его бальзамом. До рассвета ещё долго. Подай мне резиновую грушу и банку с водой.

Сухощавая, совсем не аппетитная женщина прыскает мне в завязанную пасть осиным гнездом с носом, как у цапли. Гнездо прочное и гладкое. Женщина сжимает его, и оно не рвётся, а сразу опять надувается шаром. Я жадно глотаю, захлёбываюсь и опять глотаю. Не дождётесь, чтобы я околел от жажды. Прежде чем сожру вяленых тщедушных мучителей. Мне это будет легко, одной лапой распорю животы и высосу глаза, другой переломлю хребты. И жрать побрезгую, что там вкусного? В постных кожаных мешках без шерсти.

Я спал в эту ночь крепко. Еле проснулся от того, что меня тормошат за лапы и дёргают за хвост. Я предупредительно рыкнул, хотел оскалиться, но всё ещё туго связан.

Окончательно очнулся на гремучей телеге, которую волокут трое мужчин, обвязанных по поясу длинной верёвкой. Я лежу на спине, лапами вверх. Узкая повозка с бортами не даёт повернуться на бок. Колёса скрипят, подскакивают на ямах, и мои лапы качаются, как толстые ветки. Шерсть покрывает туманная серебристая морось. Смотрю в розовеющее небо. Знакомые краски предрассветного времени. Лучшее время охоты, когда жертвы расслаблены и беззащитны в обволакивающей дымке обманчивой благости. Стрекочут цикады. Птицы начинают заполошно перекрикивать друг друга. Тайга просыпается постепенно. Туман поднимается и расползается рваной щепой под когтями лучей. Раньше в это время я обходил свои владения и читал карту запахов. Замечал каждый новый след, необычный звук, новый цветок на привычной охотничьей тропе. Я знаю достаточно слов, чтобы описывать мои ощущения. Откуда? Предполагаю, из моих отрывочных снов, где лица людей мелькают стёртыми пятнами и двигаются, как в мутной воде.

А вот жизнь, когда я был мухой, я помню чётко. Это бессвязное существование запомнилось лёгкой головой, без единой мысли, без моих разговоров с собой. Одни картинки и физическая боль, которая воспринималась мной без страданий и размышлений. Я не знаю, как у других, у меня так. Жизнь насекомого длилась мгновение, но это повторялось и повторялось бессчётное количество раз. С разными вариациями финала. Прошлый раз мне оторвали крылья, и последнее, что я помню, мусорное ведро. Несколько раз заглатывали птицы и лягушки, но всего и не упомнишь.

В шкуре тигра я впервые, и сознание моё резко меняется. Я не удивляюсь умению размышлять. Прислушиваюсь к внутреннему монологу. Думал, что так у всех. А сейчас что-то со мной не так, когда я услышал речь человека – врага зверей. Смутно понимаю их бессмысленные реплики, но откуда? Хотя, к гордости своей, заметил убогость их изъяснения. В сознании у меня более стройное изложение мыслей. Наверно, когда я бывал в теле мухи, голова моя, как пустое логово, соскучилось по хозяину и теперь всячески ублажает его накопившимися богатствами знаний и наблюдений.

***

Телега остановилась на поляне с измученной травой, вытоптанной многочисленной толпой собравшихся людей. На спине неудобно их рассматривать. Но слышу шум сливающейся речи, перерастающей в восторженный гул.

─ Приветствуем летописца! Да здравствует всесильное сознание! Слава бессмертному духу!

Одиночные выкрики подхватывались и раскатывались в дребезжащих воздушных потоках многократным эхом. Вначале пахло деревом, землёй, мокрой травой, дымом, а затем словно бычий пузырь лопнул под моим клыком и выпустил все запахи мира, которые без остатка заполонили меня. Я не сопротивлялся, когда перевернули, спина и лапы затекли. Ноги подкосились, и я плюхнулся на живот. Но меня подняли и перевязали верёвки, зафиксировав в положении стоя. С высоты телеги я обозреваю поляну по всему периметру, рассматриваю, что вокруг меня происходит.

Горят костры. Люди полураздеты, видимые участки тел разрисованы тигриными полосами. Лица в тёмных пятнах, как у рыси. У многих на лбу ободок из колокольчиков, один такой я видел на коровьей голове в ухе. Обглоданная медведем, а потом и мелкими лесными обитателями, голова белела гладким черепом. А ухо с колокольчиком никто не посмел тронуть, оно валялось рядом и звенело на ветру. Ободки на людях почему-то молчали. Наверно, колокольчики звенят, охраняя мёртвых.

Около меня находится всё та же женщина-поилка. Постоянно вливает мне горькую мутную жижу. И парень рядом, которого она называет Костей. К ним часто подходят люди. Обнимают, поздравляют с чем-то. Наперебой спрашивают:

─ Как нашли? Кто из охотников выследил?

─ Не охотники выследили, ─ отвечает женщина.

Костя перебивает мать:

─ Охотники лишь заметили тигра, необычно умного, хитрого и скрытного. Который зря не ввязывался в драки. Не из-за трусости и физического изъяна. В нём чувствовалась загадочная сдержанность и явная тайна. Они и дали наводку шаману.

─ Такое чудо! Такое чудо! ─ опять начала причитать женщина, которую Костя называет «мама».

Я сразу понял, что речь обо мне. Приятно, что нахваливают, а обращаются со мной, как с заготовкой на убой.

─ Прицельно ищут только глаза шамана. Простому человеку не под силу отыскать дух со множеством душ, ─ продолжал Костя.

К нему подходят парни, хлопают по плечу, смеются и говорят:

─ Всё получится, не волнуйся за дядю летописца! Мы вернём его. Тигра будет легче вернуть, не то что... - прошлое недоразумение. Ошибки исправляются. Крепись, держись, мы с тобой!

Люди по тропинке тянутся к центру поляны муравьиной нитью. Телега со мной остаётся на месте. Около меня по-прежнему Костя и женщина. Люди выстроились вокруг центрального костра, самого высокого огненного пламени. Я из-за них ничего не вижу, но слышу хорошо.

Народ громко загудел, кого-то приветствуя. Они кричат:

─ Слава Великому шаману тайги! Пусть духи будут благосклонны к нам!

─ Все права тебе! Наши чаяния и надежды тебе!

─ Верни нам летописца!

И эхом отдавалось во все стороны:

─ Верни нам летописца-а-а-а-а! Верни нам летописца-а-а-а!

Вдруг, как по рыку вожака, наступила тишина. Хриплый, но громкий голос произнёс:

─ Духи земные и Духи подземные! Откройте глаза и уста мои! Именем воды, земли и светила. Да сбудется всё, что попрошу у вас! Облегчите невыносимую боль в момент отделения души от оболочки тела! Ибо сознание наше не всегда находится в теле хозяина. Оно безгранично и меняет форму. Иногда, изменяет телу-исходнику и убегает. Летописец – исключительный случай, когда сознание живо и готово к рассветному таинству. Надеюсь, в этот раз всё случится!

***

По поляне разбегаются солнечные полосы; розовые – отблески неба, тёмная зелень – длинные тени людей. Тонкие, чёрные от деревьев, преломляются и изломами стрел летят вверх на ближние скалы.

Я чувствую, что меня везут к людям, к костру. Сознание моё мутное и я еле держусь на ногах. Если бы не верёвки, то рухнул бы и уснул. Костя и женщина не отстают и понукают моих трёх извозчиков, чтобы поосторожней передвигались. Остановились. Толпа расступается.

У костра сучком торчит низенький человек, на один зуб. Но в ярком одеянии, будто обсыпан сухоцветом. Длинные седые волосы, а на висках заплетены косы. Висят мышиными хвостами с разноцветными перевязками. Серая рубаха по колено, жилет из длинноворсового козла. В одном ухе сушёный лягушонок болтается. В другом кольцо, такими весь мой хвост обвит.

─ Это великий Шаман! Он ещё раз попробует спасти тебя! ─ крикнул мне Костя.

Шаман расставил кривые ноги в стороны. Приседает, согнув колени. Раскрыл веером ладони и направляет вверх. Затем вытягивает голову и резко заводит руки назад, на манер крыльев. По-моему, совсем не похоже на птицу, скорее на расплющенную росомаху с вывернутыми назад длинными лапами, с длиннющими когтями. Я такую видел тигрёнком, когда наш вожак поймал воровку добычи. Тогда он, гордо взирая, держал на распластанной жертве свою лапищу.

Люди одобрительно хлопают шаману-росомахе. Ободрённый поддержкой, он медленно выводит вперёд правую руку углом. Наклоняет кисть и соединяет пальцы подушечками, намекая на клюв. Присел и двигается так, будто кланяется, подбирая что-то с земли. После шаман долго летает вокруг костра, издавая крики орла. Резко садится на скрещенные ноги и замирает в молитвенной позе. Люди осторожно усаживаются на поляне в похожие фигуры. Тишина, слышно пение птиц. Вижу, как некоторые зашевелились и прикладывают к губам щепки, каких я надрал не помню сколько. Но эти гладкие, будто отполированные шершавым языком. А на конце щепки завитушка из тонкого лыка, а может, и не из лыка. Лыко трепещет на ветру, а эта завитушка больше похожа на поросячий хвост, но стальной.

Вначале слышится дребезжание, как от комариного марева. Выделяются широко открытые пасти людей, которые поддерживают визг щепок горловыми трелями. Звуки сливаются во что-то знакомо бурлящее и густое, что я часто слышал в лесу. Мышцы мои превратились в струны, расщеплённые трещоткой. Хвост дёргается в такт вибрациям. Лапы сжимаются и разжимаются. Звук заполнил мои внутренности, как морозный холод в тайге, и звенит там крошеным льдом.

Шаман вскакивает и поднимает руку вверх, обводит сидящих на траве повелевающим взглядом. Все затихают. Повелитель запрокидывает высоко голову и пронзительно воет по-волчьи. Ненавистный и презираемый мною звук. Ни одного волка не осталось на моей территории.

Вот ещё новости, тщедушный человечишка посмел напомнить мне о шальном падальщике.

Звуки леса усиливаются. Так шумят деревья и кусты при сильном ветре. Люди закатывают глаза и трясутся в агонии. Походят на моих умирающих жертв. Но у трясунов не идёт кровавая пена и они не визжат, а монотонно гудят. Колокольчики отрываются от поводков на человеческих лбах. Тягучий гул дополняется звонким перезвоном. Бешеные головы того и гляди оторвутся от тел.

Шаману подали предмет, похожий на круглый высушенный зад антилопы в деревянном ободке. С нанесённым рисунком ёлок и змей в центре. А по кругу на нём ровной каймой расположились улиточные домики.

В левой руке шаман крепко сжимает обод с разрисованной шкурой, а в правой негнущийся чей-то хвост. Он колотит им, извлекая глухие, но далеко ухающие звуки.

─ Это бубен, ─ поясняет мне Костя. ─ Пропуск в иные миры. И как твои кости и зубы, он даёт нам силу и защиту.

─ Симфония Вселенной! ─ гордо нараспев произносит женщина-мама и впрыснула мне горького жидкого варева.

Я понял так, что питьё сытное, потому что голод не чуялся, но голова моя плавает. Мысли отрываются от меня и прыгают юркой белкой. Шаман всё бьёт колотушкой-хвостом в бубен. Я содрогаюсь всем телом, словно оно истыкано копьём и в каждую дырку насквозь залетает и вылетает звук. И тело моё теперь состоит из сплошных ушей. Сознание точно так же постоянно улетает и залетает куда-то. Будто я вывалился из своего тела, как птенец из гнезда. Я не вижу, не понимаю ориентиров и не знаю, куда лететь. Когда я был мухой, то устремлялся вперёд, на зловонные запахи.

─ Костя! Нет, я не вынесу этого больше! Опять неудача! Кого мы выловим в следующий раз? В каком теле его искать?

─ Вам когда-нибудь отрывали крылья? С выдранными кусками плоти, оставляя лишь беспомощное тельце. Которое обморочно ползает. В агонии опрокидывается на спину и бешенным волчком вращается вокруг себя...