Билась красная птица...

Внутри отца билась красная птица. Даже сейчас, глядя на закипающий на плите кофе, Вэ казалось, что он слышит хруст отцовской клетки, писк огненной О, видит руки убийцы: они хватают птицу и вытаскивают ее из отца. Даже спустя двадцать с лишним лет Вэ не мог без содрогания смотреть на проблесковые маячки: так мигала О, освещая потрошителя багряным светом, погружая во тьму и снова освещая. И в глазах его отражались всполохи.

Такие воспоминания, как старые пятна от красного вина, не вывести из ткани памяти. Хоть уксусом залей, хоть содой засыпь или солью. Даже если вся последующая жизнь попеременно похожа на все три ингредиента.

Вэ тогда был совсем маленьким – внутри его клетки все еще томилось яйцо. И пока он шел к разломанному отцу, он до последнего надеялся, что тот жив. Но чудес не бывает. Клеточники не могли жить без птицы внутри. Вэ собрал обломки отцовской груди с земли. Теперь в сером свертке, который он так крепко зажал под мышкой, покоились тонкие, как спицы, костяные прутья, крестообразные соединители, искривленная дверца.

Все это он оставил себе в память об отце, о былой жизни, об ушедшей эпохе клеточников и о том, что люди все-таки победили. Их жизнь ограничена по времени, возможно, поэтому они так торопятся выжать из нее все и любыми способами.

Внутри отца билась красная птица, и, когда чужие руки разломали его клетку, крылья О тоже сломались, она пищала от боли, и отец кричал. А Вэ не мог помочь.

Чайник засвистел, где-то в спальне заверещал будильник.

Вэ ненавидел людей за их грубость, жадность, эгоизм. Но Симку полюбил. И сейчас его птица расправила крылья, разгорелась янтарным пламенем, почувствовав, что Симка встала с кровати и вот-вот выйдет на кухню. Вэ налил кофе в любимую Симкину чашку, нарезал тонкими ломтиками сыр, вытащил блюдце с оливками. Подумать только: сморщились за одну ночь. Косточка полетела в мусорное ведро, а за ней и разжеванная оливка. Вкуса не потеряли – хорошие. Вэ всегда пробовал еду, прежде чем подать ее Симке, но сам есть не мог. Чтобы насытиться, клеточники кормили своих птиц.

Симка вышла босиком, как и всегда. Звякнул тостер. Вэ достал подсушенный хлеб, разрезал томат на четвертинки. Все это, пока Симка морщилась от солнечного света и надевала тапки, которые Вэ по традиции снял, переходя от плиты к столу.

– Теплые, – улыбнулась она.

Некоторые люди говорят «спасибо» именно таким образом.

Симка уткнулась лбом в грудь Вэ, туда, где за рубашкой пряталась верхушка клетки.

– Доброе утро, Огонек.

Птицу звали О. В честь папиной. Но Симке, как и любому человеку, было сложно принять имя, состоящее из одной только буквы. Людям нужно больше букв. Иной раз кажется, чем их больше, тем больше значимости и смысла.

Неизменно Симка желает доброго утра его птице, но ему почему-то никогда. Поднимает его рубашку и кладет в клетку маленький комплимент в виде надкусанного ломтика сыра, кусочка хлеба. О съест хлеб, но крошки обязательно оставит. Капризный нрав. И Вэ убирает остатки хлеба после завтрака. Так и от «доброго утра» Симки ему достаются только крошки.

– Я снова не выспалась. Бессонница. Порой мне кажется, я не могу думать ни о чем, кроме работы.

Симка взяла кружку с кофе и сделала аккуратный швырк. Могла не осторожничать: Вэ проверял не только вкус еды, но и температуру. Прищурившись, Симка оглядела оливки, взяла одну в рот, покатала на языке, хитро поглядывая на Вэ, раскусила.

– Хорошая, – четко произнесли ее губы.

Вэ важно видеть Симку, когда она говорит. Но когда она нарочно поворачивается к нему спиной, он все равно прекрасно слышит настроение ее речи и догадывается о смысле.

Эта неделя у Симки очень важная – выборы Головы районного политического круга. Симка – политик, а все политики лгут. Такой склад характера. Но Симка – дело другое. Вэ невозможно обмануть, как и любого клеточника: они все до одного афатики – не понимают слов, но с феноменальной точностью распознают тона и полутона человеческой речи. Именно они выдают истинные намерения говорящего, но люди акцентируют внимание на словах, поэтому так легко попадают в клетку лжи.

Симка была честна всегда и во всем, и Вэ восхищала ее верность правде и своему мнению. Она жила политическим кругом, одна из первых приходила на работу, а уходила всегда последней, ни на минуту не успокаивалась. Даже по возвращении домой могла час простоять у подъезда, терпеливо выслушивая жалобы и предложения соседей. Наверняка она и им сможет помочь. Конечно, тогда, когда станет Головой. Порой такая страсть к политике казалась Вэ одержимостью, порой он думал, что если бы Симка была клеточницей, внутри ее по меньшей мере жила бы целая стая птиц, вопреки природе и всем законам. А как иначе объяснить эту неутомимую страсть к своему пути? Район заслуживал такую Голову, как Симка. И это только начало ее головокружительной карьеры. Ведь у такой удивительной женщины непременно будет великий путь.

Симка поцеловала Вэ в щеку, провела пальцами по прутьям клетки, расстегнула несколько пуговиц на рубашке, чтобы увидеть горящую О, и, бросив свое коронное «и не забудь выбросить мусор!», попрощалась и выпорхнула за дверь.

Жжжж. В окно билась муха. Вэ открыл его настежь, выпустил заложницу и долго смотрел вслед убегающей Симке, на ее ножки в прозрачных колготках и цокающие по асфальту красные туфельки. Цок-цок-цок.

После насильственной гибели отца Вэ ненавидел людей, но тогда он еще не знал: люди бывают разные. Были те, кто силой вырывал из клеток птиц, обрекая клеточников на гибель, были те, кто оберегал их как вымирающий вид и пытался способствовать ассимиляции с людьми, и была Симка, которая полюбила клеточника и решила связать с ним жизнь.

Вэ забрали волонтеры, когда ему было восемь. В центре помощи вымирающим видам он научился читать по губам, чтобы поддерживать беседу с медсестрами. В десять впервые понял, что слово «недееспособность» – настоящее клеймо в человеческом обществе. Тогда Вэ задался целью во что бы то ни стало изменить свой статус на «дееспособен». Центры помощи не приветствуют такое, ведь за каждого подопечного они получают средства от государства.

Но Вэ было важно стать полноценным членом общества. Он все еще ненавидел людей как вид. Но в мечтах видел себя взошедшим на верхушку социума. И, лишь стоя на вершине, он бы снял с себя рубашку, и птица его запела бы во всеуслышание, пробуждая в людях чувство ответственности за содеянное. В пятнадцать он понял, что взойти на вершину не так просто, в шестнадцать осознал, что среди людей провел восемь лет жизни, в восемнадцать, к ужасу своему, стал терять яркость воспоминаний из детства, всех, кроме одного. Того, что подобно пятну от вина.

Красная птица билась в груди отца, а потом погасла.

Тяжело ненавидеть тех, кто тебя воспитал, тяжело любить тех, кто отнял у тебя семью. Противоречивые чувства разрывали Вэ, и только его птица тихо напевала мелодию надежды. Однажды, однажды ловля клеточников будет караться по закону. Однажды, однажды...

Спустя десять лет борьбы с системой Вэ признали дееспособным. Он прекрасно говорил, ничем не выдавая в себе клеточника. Усвоил быт людей, их культуру, потребности. Внешне он вполне вписывался в общество и уже видел тот момент, когда откроет всем свою желтую птицу, и она запоет так пронзительно и громко, что люди будут затыкать уши, но не смогут не слышать! И О будет петь им об истории его народа, о прошлом, которое нельзя забыть. О будет петь, и миллионы будут ее слушать, потому что Вэ будет стоять на вершине. Ведь порой люди слушают только тех, на кого нужно смотреть, задрав голову.

А потом Вэ встретил Симку и понял о людях совсем иные вещи. Ни с кем другим он не вел такие беседы. Симка открыла ему свое сердце, а Вэ расстегнул рубашку, показав ей птицу. К тому моменту он всецело доверял Симке и знал, что она никогда не поступит так, как поступили с его отцом. Да и разве можно было просить ее руки, так и не открыв ей свою тайну?

– Это О.

У Симки навернулись слезы от восторга, от проявленного к ней доверия и еще Бог знает от чего. Симка вообще натура эмоциональная. А когда птица внутри Вэ разгорелась ярким оранжевым пламенем, Симка воскликнула:

– Она горит так ярко! Как же я хочу, чтобы темными вечерами мне никогда больше не требовалось включать электричество, – Симка сложила руки на груди, как делали люди, когда молились, подняла глаза к потолку вместо неба (но кусок бетона не помеха, Бог и так увидит), покосилась на Вэ.

– Тебе не потребуется, О будет гореть для тебя... Для нас.

– О... Имя такое странное. Можно называть ее Огоньком?

– Пусть так. Вам нужно много букв, я понимаю.

– Милый мой афатик, ты не ценишь слова, потому что для тебя они как чужеродный предмет под кожей. Все потому, что у тебя поражен мозг.

– У меня другой мозг.

– Неправда, я читала исследования, и наш с вами мозг идентичен. Просто у вас имеются некоторые... патологии.

– Смотря что считать патологией. Мы ценим взгляды, действия, музыку, которую несет в себе человек.

Симка не ответила. Она всегда так заканчивала споры с Вэ – мирно улыбаясь и оставаясь при своем мнении.

Взлохматила себе волосы, встала перед ним и зачитала свою предвыборную речь. И Вэ, невзирая на отношение к словам, понимал красоту взрывной, импульсивной и яркой Симкиной прозы.

– Да это не проза – Поэзия! – с восторгом шутил Вэ, а Симка, смеясь, целовала его. И смех ее был похож на звон колокольчиков.

Она мечтала о равенстве полов, народов, религий, профессий, ремесел, хотела сделать существующий мир лучше.

– Успех – это для меня истинная ценность!

Так говорят люди, которые не познали теплоты, которым нужно постоянно доказывать миру свою важность и нужность. Вэ не спорил, но старался сделать будни Симки такими же, какими были ее речи. Единственное, добавлял в них чуткость и теплоту.

Ярко-желтое перо О вылетело из-под рубашки и упало на горячий асфальт. Вэ тут же его поднял, осмотрелся: кажется, никто не заметил... Когда ты недееспособный и живешь на территории центра помощи, ты под защитой. Если же ты стараешься влиться в общество, тебе все время нужно быть на чеку, маскироваться, прятаться.

Асфальт стал совсем мягким под лучами беспощадного августовского солнца. Но Вэ даже в такие дни должен был носить плотную темную рубашку и легкий шелковый платок, чтобы никто не заметил, что у него вместо груди – клетка, вместо горизонтальных ребер – вертикальные прутья, вместо сердца – птица, которая ко всему прочему светится, стоит только ей испытать сильные эмоции.

– Тише, О! Не подводи меня. Не разбрасывай перья. Не расправляй крылья.

И еще много чего приходилось напоминать птице. Но и Вэ, и О знали, ради чего все эти неудобства. Ради безопасности, выживания и ради того момента на вершине, который непременно случится.

Птица из груди клеточника сулила успех любого дела и любого начинания на протяжении нескольких лет. И потрошители получали баснословные суммы. С помощью птиц успешно разворачивали военные конфликты и так же их завершали, продавали несчастным семьям, столкнувшимся с горем болезней, преподносили в качестве подарков скучающим любовницам и супругам, сбывали компаниям, столкнувшимся с кризисом, выставляли на закрытых аукционах. Вэ всегда с подозрением смотрел на людей, чей взлет был стремительным и порой необъяснимым. Но Симка говорила, что нельзя смотреть искоса на всех вспыхнувших звезд общества. «Нельзя подозревать всех. Это патология», – Симка вообще полюбила это слово. Выкрала из врачебного лексикона и всюду вставляла.

Доктор Вэймерин (пришлось добавить букв к своему имени, как принято у людей, чтобы не вызывать подозрений) начинал свой рабочий день в девять тридцать. К тому моменту, как он заходил в больницу святого Мунка, к его кабинету уже выстраивалась очередь. Доктор Вэймерин в свои двадцать девять уже успел стать одним из самых востребованных в городе психоаналитиков. Доказывая свою дееспособность, Вэ привык учиться лучше остальных, работать усерднее, исследовать глубже. И никогда он не использовал силу птицы ради своих собственных целей, ни одна цель не стоила того, чтобы укорачивать жизнь О. Вэ прекрасно понимал пациентов, умел слушать иначе, слышать четче, смотреть под другим углом. А его птица иногда пела, особенно для тех, кто страдал слуховыми галлюцинациями или амнезией.

Красная птица билась в груди отца, когда тот погибал от человеческих рук. Желтая птица пела в груди Вэ, излечивая людей, собирая воедино осколки сознания человеческого «Я».

Таиресу Апро впервые привезли к нему на прием в прошлом месяце, она страдала от амнезии. С каждым днем воспоминания о прошлом утекали из ее памяти, она уже не различала своих сыновей, не улыбалась, увидев мужа, и каждый раз заново знакомилась с Вэ. Лицо ее утратило всякое выражение, а интонации в речи стали бесцветными. Таиреса Апро походила на разломанную опустевшую клетку, и Вэ нужно было вернуть ее птицу – воспоминания.

– Спой ей, О.

Вместе с песней птицы воспоминания врывались бурным потоком в память Таиресы, и та начинала дышать глубже, в ее глазах появлялся блеск, словно открывалась дверь туда, где спряталась ее личность с огромным жизненным опытом, событиями, людьми, мечтами, планами. Таиреса буквально оживала от песни желтой птицы.

По кусочкам память возвращалась к ней, и муж, забирая ее из больницы, плакал от счастья, потому что видел в ее глазах «узнавание» всего, что они прожили вместе. Но через неделю Таиреса снова оказывалась в кресле пациента.

И снова О ей пела.

В лечении болезни, как и во всем остальном, важно идти к успеху из раза в раз, изо дня в день, невзирая на падения, рецидивы, откаты. Важно запастись терпением и верой, подмечать изменения.

И пусть Таиреса сидит перед Вэ не в силах вспомнить, что ее привел сюда муж. Зато в ее движениях, в том, как именно она сидит, наметились положительные изменения. Это раньше она сидела в кресле подобно тряпичной кукле. Сейчас в ее жестах появилось нетерпение: сейчас запоет О и воспоминания снова вернутся к ней. Рано или поздно они вернутся к ней навсегда.

Конечно, Вэ в своей практике использовал и медикаменты, и терапию – все является неотъемлемой частью выздоровления. Но подход к пациенту должен быть не только медицинский, но и человеческий, если Вэ может так сказать о себе, если слово «человеческий» можно употребить не как принадлежность к виду...

Вэ провел исследование и сделал вывод, что звуки, которые издает птица, положительным образом воздействуют на поврежденные участки головного мозга пациентов. Это было научно доказано пока только в его кабинете. Но все еще впереди...

Что не поддавалось объяснению, так это то, как О понимала, какую мелодию следует петь. Пациенты приходили с разными диагнозами, и птица под каждого подбирала нужную песню. Вэ не смог этого объяснить и просто принял как чудо.

Именно в такие моменты, когда пациенты начинают вспоминать себя, смотреть осознанно, говорить связно, шевелить ногами или руками, находить утраченный баланс в пространстве – именно тогда Вэ не чувствует себя чужим в мире, где клеточники проиграли. Вэ чувствует себя нужным. И когда О поет в его кабинете, одинаково расцветают души врача и пациента, и нет никакой разницы между человеком и клеточником, человеком здоровым и человеком с патологией, дееспособным и нет. Есть только песня птицы.

– Видишь, О, – сказал Вэ, закрывая дверь за Таиресой и ее мужем, – мы можем помогать людям, оставаясь в живых. Мы можем выйти на новый виток общения видов. Все мы можем, О. Нужно только им доказать – мирное сосуществование человека и клеточника возможно! Мы можем жить в мире с людьми, мы можем взаимодействовать цивилизованно.

Не успел Вэ дойти до стола, как в кабинет, точно ураган, ворвалась Симка.

– Мне сказали у тебя перерыв! В моей программе будет инициатива по учреждению самого крупного центра арт-терапии для душевнобольных и всех... остальных! – заявила она с восторгом триумфатора. – Как тебе идея?

И тут же, не дожидаясь ответа:

– Завтра я буду произносить свою речь по радио! Не хочу, чтобы ты ехал со мной: буду смущаться, но хочу, чтобы ты слушал ее в прямом эфире!

Жизнь с Симкой – все равно, что жизнь на вулкане, она так часто взрывается новыми идеями, они захватывают ее, ослепляют, и она никогда не дает себе времени на размышления, ничего не просчитывает, просто действует. А возникающие проблемы они уже решают вместе.

Вэ запер дверь на ключ, пока Симка, болтая о вскружившей ей голову идее, мыла персик, нарезала его тонкими ломтиками и закладывала в клетку для оголодавшей О.

– Попробуешь? – и, вновь не дожидаясь ответа, прислонила к губам Вэ ломтик персика.

Вэ не первый раз пробовал этот фрукт. Текстура кожицы необычная, бархатистая, с мелкими ворсинками, мякоть упругая, полная сладкого сока. Вэ разжевал персик и сплюнул в раковину, прополоскал рот. Вкусно. Но вкус – исключительно человеческая радость.

Симка закатила глаза.

– А вот Огонек меня понимает, да? – она коснулась пальцем клюва птицы. – А с тобой даже не поесть нормально!

– Я тоже понимаю вкус.

Вэ отошел. Он не любил, когда Симка так говорила. Прекрасно ведь знала, что он не может насладиться едой. Он понимал вкус, но понимать и разделять – вещи разные, а Вэ не мог разделить с Симкой столь базовую потребность. И от этого страдал. Совместные завтраки и ужины выглядели весьма необычно, и слово «абсурд», периодически слетающее с губ Симки, Вэ тоже терпеть не мог.

– Я хочу, чтобы ты написал в Министерство здравоохранения с просьбой создать такой центр. Для инициативы мне нужен запрос.

Вэ кивнул.

– Я думала, ты с большим воодушевлением воспримешь мою идею, – в голосе Симки послышалась обида.

– Идея замечательная! И я рад, что ты подумала об этом. Рад и благодарен.

– Рад и благодарен, – передразнила Симка и села на стол, – ну, ты обиделся на меня из-за персика? Прости. Я знаю, это больная тема для нас, а я идиотка. Прости, – она поцеловала Вэ в лоб. – Просто бывают вещи, которыми хочется поделиться...

– И я их принимаю.

Симка достала из вазочки засохшую бутоньерку со свадьбы, вдохнула несуществующий аромат.

– Мне кажется, я до сих пор помню все в мельчайших деталях. Как мы шли по набережной, как волна набросилась и всю юбку мне замочила. А нам было весело... Было так жарко, пахло соленым морем и настурцией. И я не думала ни о чем... Я только о тебе думала, Вэ.

Она умела легко ранить и так же легко умела признавать свои промахи и мириться.

– Сегодня у твоего папы день рождения. Позвонишь?

– Нет, – резко ответила Симка, и бутоньерка молниеносно вернулась на свое место.

С отцом она мириться не умела, теряла всю гибкость политика. Поругалась с ним пять лет назад и с тех пор не общалась. Все ждала своего невероятного успеха, чтобы позвонить ему и сказать: «Вот она я, папа! Теперь я первая за сорок лет женщина Голова, а ты теперь можешь мной гордиться!» Будто, если позвонит ему не с поста Головы, не получит столь нужную ей дозу одобрения, восхищения, любви.

Заслуживать любовь – человеческая потребность, нелогичная и нелепая. Любовь – это когда твоя птица при виде человека разгорается, поет, сочиняет все новые мелодии, расправляет крылья, и ты готов взлететь. И совсем неважно, какие у Симки заслуги, в какой цвет она выкрасила волосы, занимается она «серьезной» политикой или «легкомысленным» рисованием, стала она Головой или нет. Симка просто есть.

Весь следующий день доктора Вэймерина был расписан по минутам, для отдыха он выделил себе пятнадцать минут в то время, когда Симка должна была вещать по радио.

Вэ настроил нужную волну, долго слушал голос ведущего, монотонный, лишенный всякого интереса, а потом в эфир ворвался голос Симки. Афатику слушать радио, все равно, что слабовидящему смотреть телевизор, но Симка должна была знать: Вэ слушает ее. Речь ее была настоящей страстью, словно внутри Симки сидела птица, словно все ее слова были музыкой, пропитанной заряженными импульсами. Симка была прекрасна и честна! Вэ слышал это и очень ей гордился.

Вечером они отметили успешную речь бутылочкой вина и цукатами из еловых шишек (Симка их просто обожала). Вэ старательно полоскал вином рот и сплевывал в раковину, а Симка старательно делала вид, что не замечает этого, и ни разу не сказала слова «абсурд».

– Давай мечтать твои мечты? – предложила она, загораживая свет разгоревшейся О руками и создавая на стенах причудливые теневые узоры.

«Мечтать твои мечты» – любимая Симкина тема для разговоров. Сначала они оба мечтают мечты Вэ, а потом Симкины. Конечно, у Симки их больше, поэтому первый начинает Вэ и довольно быстро заканчивает, а потом в игру вступает Симка, и разговоры могут длиться до рассвета. И Вэ любит эти разговоры: Симка из них черпает поддержку.

– Хорошая у нас жизнь, правда? – спросила она. На стене появилась собака, а потом Симка сложила пальцы вместе, и вместо собаки – уже рыбка. Пальцы у Симки гибкие, а характер нет.

– Замечательная, – ответил Вэ.

О разгорелась еще ярче, чтобы тени сделались четче.

– А в чем ее замечательность? Ты еще не самый известный врач, а я еще не Голова города. Мы еще в пути...

Чтобы удачно философствовать, сидя на балконе, нужно обладать красотой речи, что при сенсорной афазии – довольно трудоемкий процесс. Вэ легко вел беседы с коллегами, с пациентами и их родственниками. Говорил кратко и четко, употребляя привычные медицинские термины. Душевные разговоры же требовали богатства лексики, и Вэ работал над собой, чтобы уметь отвечать на вопрос, чем же прекрасна их с Симкой жизнь.

– Ну, так в чем?

– Замечательность жизни в наших буднях, в мелочах, в этой игре теней от твоих пальцев, в разговорах до утра, в утреннем кофе, который я для тебя проверяю. Не бойся. Не обожжешься. В наших совместных планах. В работе, которая у каждого своя и любимая. В том ощущении, когда ты возвращаешься домой и понимаешь, что тебе будет так хорошо, как нигде и никогда.

– А я думала счастье в великом! В чем-то большом, в том, чтобы оставить свой след в истории...

– Оно и в большом, и в маленьком. В грандиозном и будничном. В шишках, оливках и тенях на стенах. Во всем, что есть.

Симка улыбнулась, прижалась к Вэ и уснула, соглашаясь с каждым сказанным словом. А потом случилось тридцать первое августа.

 

Была ли это фальсификация, или люди действительно так проголосовали, но Симка проиграла первый этап выборов. Главным претендентом на пост Головы стал ее соперник.

– Мужчина! В этом все дело! Эту систему не разрушить! – всхлипывала она, пока Вэ собирал осколки разбившейся чашки. – Если я проиграю, мне еще шесть лет гнить до новых выборов!

– Ну, что значит гнить?

– То и значит!

– Все будет хорошо!

– Не будет уже ничего хорошо! Все, чем я живу, рухнуло в один миг! Меня убили эти цифры! Нет больше прежней Симки! Нет этой тупицы! Умерла она!

Дрожащей рукой она поправила головку первого поникшего тюльпана, будто могла справиться с его неизбежным увяданием. Замерла, глядя на цветок, перевела взгляд на Вэ, а затем и вовсе куда-то в пустоту, и вот это уже не Симка, а одна лишь тень от нее. Вэ попытался ее обнять, но она увернулась, пролила на рубашку бокал вина.

– Не отстирается... – зло проговорила она.

– Отстирается, – Вэ сомневался. С этими пятнами от вина никогда не знаешь, как быть. – Все поправимо.

Тень прежней Симки встрепенулась, словно по венам пустили горячее отчаяние. Теперь она показалась Вэ похожей на море, не то ласковое, которое встретило их в первый день после свадьбы, а гневное и темное, охваченное неистовыми, яростными волнами, не ведающими покоя...

– Не надо утешать неудачницу! А все почему? Потому что я женщина?! Отец всю жизнь мечтал о сыне, а родилась я! И весь наш народ мечтает о Голове мужского пола! И не нужны никому мои инициативы!

– Это как с болезнью, милая. Вот, кажется, стабилизировалось состояние пациента, и наступает рецидив. В такие моменты важно продолжать бороться, не терять веру. Я часто думаю: «Что я не сделал, чтобы пациент пошел на поправку?» И пробую все возможные методы. Всегда находится то, что мы еще не испробовали либо пробовали, но не в нужных пропорциях...

Симка с размаху бросила в мусорное ведро скомканную рубашку.

– Хорошо же! Я буду бороться. У нас еще второй этап, – в ее голосе громом загрохотала решимость и уверенность.

– Чем я могу тебе помочь? – Вэ достал рубашку, положил на стол, насыпал соли на пятно.

Не всем же пятнам оставаться навечно.

– Просто будь рядом, Вэ.

Наутро Симка была спокойна, вывела идеально ровные стрелки, накрасила губы.

– И не забудь выбросить мусор! – сказала она, проходя мимо стоявшего в коридоре пакета. Гулко хлопнула дверь.

Цок-цок-цок стучали ее сапожки, а Вэ смотрел ей вслед. Осень была похожа на О, играла всеми оттенками желтого: дышала лимонами и яблоками, переливалась янтарем и охрой. В раздумьях Вэ потер нос костяшками пальцев, надел куртку, завязал шарф и отправился на работу. Грохот отбойного молотка заглушил все звуки вокруг, Вэ обходил черные кривые ямы, горки раздробленного асфальта – и почему люди не могут избавиться от необходимости переделывать дороги каждый год? Где-то позади завизжали тормоза, послышались раздраженные сигналы машин – жизнь в городе кишит подобными звуками. Вэ размышлял о том, как может помочь Симке и потерял бдительность: порыв ветра, чуть слабее, чем обычно, завязанный узел шарфа, стечение обстоятельств, а следом голос:

– Молодой человек, из вас перья летят, – молодая женщина подняла три желтых перышка и протянула их окаменевшему Вэ. – Вы что же, в кармане канарейку носите? – она рассмеялась, ей и в голову не пришло, что перед ней стоит клеточник, но Вэ выхватил перья и помчался к больнице.

Ему было уже под тридцать, а детский страх все же одержал верх. Стоило просто поблагодарить женщину и спокойно уйти. Нет же, понесся как преступник.

Красная птица билась в груди отца... Билась красная птица.

Вэ запер дверь кабинета, расстегнул рубашку и подошел к зеркалу.

– Ты очень меня подвела! Зачем перья разбросала?

О выглядела виноватой, возможно, она тоже думала о Симке.

– Нам всегда нужно помнить, что мы не они. Мы всегда в опасности.

О жалобно пискнула.

– Я не сержусь. Все хорошо. Но сегодня петь не будешь...

Вэ разломал в ладони сухарик и засыпал крошки в клетку. Сегодня у О выходной, и он будет работать человеческими методами, без помощи желтоперого чуда.

До обеда приводили хорошо знакомых ему пациентов, а вот после перерыва было трое новеньких. Два раза Вэ удалось силой выключить испуганного клеточника и включить врача. Но третий пациент оказался немым, и Вэ заподозрил неладное. Его перевели из другой больницы, родственников не было, дело пациента передала медсестра. И Вэ не мог распознать, играет пациент или нет, потому что не слышал его интонаций. Логика говорила ему, что так реалистично здоровый человек не может изобразить симптомы паркинсонизма, но О прижалась к задним прутьям клетки в страхе, и Вэ поверил ей больше, чем своей логике.

Ничем он не выдал в себе клеточника. О молчала весь день, но сразу после приема немого Вэ отменил последующие, сославшись на дурное самочувствие. Прежде чем покинуть больницу, он заперся в кабинете и просидел там какое-то время, слушая знакомую какофонию: писк дверей лифта, далекий звон телефона в регистратуре, шум колес каталки по полу. Воспоминания грохотали внутри, заглушая непрекращающийся дребезг люминесцентной лампы, бесконечное «бзззз». В коридоре то и дело слышались шаги, из крана капала вода, ветки дерева скреблись в окно.

Раздался телефонный звонок, и Вэ чуть не подпрыгнул на стуле. Симка. Голос у нее был расстроенный и уставший, тонул в шелесте статистических помех, она хотела узнать, во сколько Вэ собирается домой. Он ответил: «Сейчас». И Симка предложила встретиться, чтобы пойти домой вместе.

Он чуть не забыл взять со стола коробку шишек, заказанную для Симки. Найти их не так-то просто, привозят под заказ, и ждать приходится неделями. Но сегодня он порадует ее любимым лакомством.

Симка ждала на их месте, на шее красный шарфик, в руке зонтик-трость. Иногда она казалась Вэ похожей на хрустальную ножку фужера, чуть сожми, и рассыплется, а иногда она была будто из стали, вот как сейчас. Вцепилась в несчастный зонтик так, что костяшки пальцев побелели.

– Он как черепаха Зенона! В чем его преимущество? В том, что он начал путь раньше? А я как Ахилл: как бы быстро ни бежала, не догоню его! Понимаешь? – Симка злилась всю дорогу, рассказывая о своем сопернике, но Вэ плохо ее слушал впервые за всю их совместную жизнь. Он смотрел по сторонам и в каждом видел врага, жаждущего разломать его клетку и заполучить О.

– Я как стрела Зенона, – рассмеялась Симка так, как смеются люди, которым хочется плакать, – никогда не долетаю до цели!

– К черту Зенона! У тебя все будет хорошо, – ответил Вэ, а сам уже несколько раз обернулся.

В ответ она снова рассмеялась фальшивыми аккордами на расстроенном рояле.

Но Вэ не мог думать о странном звучании Симки: за ними шли двое...

– Сегодня... из меня посыпались перья... Все ветер... И женщина подняла перья... Это могли увидеть.

Симка замолчала, но шаг не сбавила.

– За нами идут двое... Уже довольно долго...

– Глупости... – голос у Симки ломкий.

– Сегодня ко мне приводили немого пациента, я и его подозревал... О никому не пела...

Симка переложила зонтик в другую руку и вцепилась в локоть Вэ.

– Послушай... Это все...

Она, должно быть, снова хотела сказать «глупости», но не успела.

– Эй! Клеточник! Не торопись так! – крикнул один из преследователей и ускорил шаг.

А Вэ до последнего надеялся, что у него паранойя.

– Беги домой, а я в заброшки! Быстро! – скомандовал Вэ и бросился в сторону, прочь от их с Симкой дома.

Несколько раз он обернулся, убедившись, что оба метнулись за ним и не стали преследовать Симку, и вложил все силы в то, чтобы бежать быстрее. Люди были физически сильнее, единственное, на что мог рассчитывать Вэ – это на скорость и ловкость, поэтому он побежал во двор недостроенного здания, туда, где меньше людей (все равно они не помогут клеточнику) и больше возможностей залезть куда-то и спрятаться.

Бедная О не привыкла к таким пробежкам, ее бросало из стороны в сторону, но бежать аккуратнее Вэ не мог. Ничего, если О поломает крылья, потом они с этим разберутся, главное сейчас – выжить.

Вэ кинулся к первому зданию. Шлепала грязь под его ногами, и шлепала грязь под ногами преследователей. Больше они не кричали. Перепрыгивая через кучи строительного мусора, Вэ свернул в сторону бытовок и скрылся из виду.

Шлепки по грязи затихли. И преследователи подали голос:

– Клеточник! Выходи давай!

– Мы все знаем, чем все закончится, – рассмеялся второй.

Страх или уничтожает способность соображать, или наоборот обостряет ее. Вэ обратил внимание на беззубую пасть шахты лифта, проемы под коммуникации. Нет, не спрятаться там.

Лихорадочно обвел взглядом лестницы: все как на ладони. Внезапно не к месту вспомнилась старая игрушка – прозрачный куб-лабиринт с шариком. Задачка не сверхинтеллектуальная, но требовала координации, умения просчитывать дальнейший ход. Вэ – несчастный шарик, а преследователи – игроки.

Нельзя быть шариком.

Внутри клетки стало тепло. О грела его, сжигала страх и отчаяние. Физически они сильнее... Все, что может делать Вэ, – это снова бежать. Утомить преследователей.

И он понесся мимо недостроенной школы, мимо застрявшей в грязи брошенной машины. А за ним снова шлепала смерть, молча и настойчиво.

Не введенный в эксплуатацию панельный дом стал спасением. Тоже похож на куб-лабиринт, но здесь есть шанс спрятаться. Вэ завернул за угол, пробежал несколько подъездов и прыгнул в окно первого этажа, под ногами лопнули осколки, зазвенели: «Звиньк-звиньк», – указывая смерти путь. Вэ кинулся в коридор. Вверх по лестницам, цепляясь за перила, помогая себе взбираться все выше, не теряя скорость.

На восьмом этаже он замер, вслушиваясь. Осторожно глянул вниз сквозь лестничные пролеты: нет движения.

Должно быть, они тоже замерли и слушают. Остается ждать, пока кто-то не потеряет терпение и не сделает шаг, не издаст звук, не вздохнет громче, чем допустимо.

Или же они в первом подъезде обыскивают этажи... Потом, не обнаружив его там, они заберутся во второй подъезд. Им нужно обойти все квартирные блоки. Но сколько времени должно пройти?

– Вэ! – лихорадочный шепот Симки взорвал пространство. – Ты здесь?

Внутри клетки стало холодно. О оцепенела, замерла, кажется, все ее перья встали дыбом от этого шепота. Вэ бросился вниз и обнаружил Симку на третьем этаже.

Она была вся бледная, заплаканная, по-прежнему сжимала зонт в руках.

– Я следила за вами! Видела, что они зашли в первый подъезд, выждала и забежала во второй, позвала тебя, ты не откликнулся. А теперь сюда. И ты... тут! Боже мой, Вэ! – голос Симки гудел, как провода под напряжением.

– Зачем ты здесь?

Один он бы еще убежал, но вдвоем – почти невозможно.

– Мы успеем спуститься! – Симка потянула Вэ за рукав. – Быстрее!

Они побежали вниз по ступеням, но Вэ услышал шаги потрошителей. Схватил Симку за руку и нырнул в первую попавшуюся квартиру. Прижал палец к губам. По щекам Симки покатились слезы, и она всхлипнула. Преследователи затихли. Они уже поняли, что набрели на нужный подъезд, но еще не понимали, на каком этаже и в какой квартире находится Вэ.

– Все кончено... Они найдут нас... Убьют тебя и заберут твою птицу... Заберут Огонька... – Симку трясло, она отстранилась, в глазах болезненный блеск. – Они используют Огонька во имя своих ничтожных дел... Продадут на черном рынке неизвестно кому... Боже, Вэ! – она вытерла слезы. – Если ты подаришь птицу мне, они не смогут ее забрать.

– Почему? – одними губами произнес Вэ.

– Потому что ворованную или купленную птицу может использовать кто угодно! А подаренная птица будет иметь способность помочь только тому человеку, которому ее подарили!

Откуда Симка это знала, если даже Вэ не знал? На первом этаже потрошители, не скрываясь, ходили по стеклам, пинали мусор, нараспев тянули: «Клеточнииик, выходиии», а Вэ не моргая смотрел на жену, и образ ее складывался как оригами, превращаясь в бумажную птичку.

– Вэ! Единственное, что ты сейчас можешь решить: отдать птицу им или мне. Ты знаешь, какие у меня планы. Я буду бороться за права женщин, за бесплатное образование и медицину, я покончу с военным конфликтом на Трее. Я сделаю столько важного и нужного! И центр арт-терапии... Вэ! Неужели ты так и будешь стоять и ждать, пока они возьмут птицу силой?!

– Я, конечно, не буду ждать.

Вэ посмотрел Симке в глаза, расстегнул рубашку, коснулся пальцами дверцы. Это раньше Симкины глаза были глубокого темного цвета, сейчас они горели золотом, и ни зрачков, ни радужки – одно лишь отражение светящейся О, как предупреждающий сигнал светофора. И здесь либо жать на газ, либо на тормоз.

Любимая женщина с великими планами на жизнь.

О сделала несколько шагов назад от тянущейся руки Вэ.

И Симка внезапно для самой себя вскрикнула. Губы сказали четкое:

– Нет!

И снова:

– Нет! Нет! Нет! – бросилась к нему и захлопнула дверцу клетки.

Потрошители понеслись на ее крик, мгновение, и один из них уже стоял в дверном проеме. Симка отвернулась от Вэ, выставила вперед острие зонта и повторила короткое слово. Вэ не видел Симкиных губ, но слово музыкально было похоже на «нет» (носовой звук, затем певучий сдержанный и мягкий перпендикуляр), только интонация в нем была теперь другая.

Вэ держал руку на дверце. Птицу нужно подарить Симке.

За окном завизжала сирена. Симка повернулась так, чтобы Вэ смог увидеть ее лицо:

– Это я вызвала полицию. Уйдете, и я скажу, что вызов ложный.

Потрошитель сделал шаг вперед, и Симка снова сказала:

– Нет.

Они не должны были уйти. Легко могли вырвать птицу и успеть скрыться, но ушли.

– Какое мощное «нет», Симка. Ты спасла меня такой короткой речью. Истинный политик, – отшутился Вэ, застегивая рубашку, подбирая с пола сброшенный шарф.

 

Всю дорогу домой Вэ старался шутить обо всем подряд, а у Симки будто сбоило электричество: взрывной смех, тишина, мелькнувшая улыбка, слезы и снова смех.

Дома они вместе приготовили ужин, Симка попросила Вэ налить им коньяка. Она пила, а Вэ сплевывал в раковину. Раньше бы она сказала, что он только переводит продукты, а сейчас просила сделать еще глоток и еще. Она быстро захмелела и стала ласковой, в полумраке светилось ее лицо, блестели глаза, дрожали руки, ресницы, губы. Выпирающие ровные дуги ребер восхищали Вэ, он обращал внимание на детали, которые удивляли саму Симку. Чего стоили изящные косточки на ее запястьях, изогнутые ключицы, идеальные ушные раковинки. Из-под рубашки Вэ лился жаркий свет, пролезал оранжевыми лучиками в петельки, лишившиеся пуговиц, окрашивал подушечки Симкиных пальцев.

Еще несколько часов назад она была сталью, из которой хоть гвозди делай, и вот стала снова хрустальной ножкой фужера. Кончик языка мелькнул меж зубов, губы чуть приоткрылись, выпуская певучую открытую гласную, – так выглядело Симкино «да», и от него кровь кипела в жилах.

Луна светила ярко, и Вэ подумал, что она похожа на О, а весь мир – ее клеточник. Симка заснула, завиток ее уха всегда был похож на басовый ключ, но сегодня Вэ увидел в нем вопросительный знак. Заснуть он так и не смог и вышел на кухню. Но и там его ждали одни лишь вопросительные знаки: крючковатый носик чайника, сгорбившиеся тюльпаны в вазе. Даже ручка на дверце его собственной клетки. Раньше он не замечал, что мир постоянно о чем-то спрашивает. Вэ сидел в тишине до тех пор, пока комнату не залил бледный свет выжатого как лимон солнца.

За несколько минут до будильника Вэ заварил крепкого чая, почистил банан, полил душистым медом миндаль. Симка застала его задумавшимся возле полки с сухарями.

– Доброе утро.

Вэ машинально снял тапки и положил сухари на стол, поставил кувшин холодного молока. Симка спрятала лицо в кружке с чаем, пила его долго, маленькими глоточками, а Вэ все размышлял: то ли кружка стала такой большой, то ли лицо Симки так уменьшилось.

Она аккуратно взяла сухарик, ела тихо, даже хруста не было слышно. От сладкого отказалась.

– Банан почернеет к твоему возвращению, – улыбнулся Вэ.

– Не страшно, – кротко ответила Симка.

– А рубашка твоя как новая, – вдруг вспомнил Вэ, – пятно вывелось. Главное – вовремя засыпать солью.

– Спасибо, – еще тише ответила Симка.

Собиралась она на работу быстро, даже стрелки рисовать не стала, внезапно сообщила: «Мусор я сама выброшу», – зашуршала пакетом в коридоре, затихла в ожидании ответа, и Вэ не заставил ее ждать.

– Спасибо, милая.

Дверь закрылась почти бесшумно, один лишь легкий и скромный щелк.

А затем он, как и всегда, открыл окно и смотрел ей вслед. Цок-цок-цок. До контейнера. Бдум! Удар пакета о железное дно. Цок-цок-цок. На работу.

Под румяным небом выступали черные силуэты стройных тополей, умирали цветы на клумбах, падали листья, какие-то и вовсе лежали под ногами прохожих, сморщенные и порванные. Еще не облетевшие кусты трепетали под ветром (один листок не отличить от другого), будто кто-то их заштриховал. Вэ вдохнул сладкий запах осени, а потом позвонил в больницу и сказал, что сегодня не выйдет на работу.

Среди всех звуков самым любимым для него был голос Симки. Он знал все его интонации, оттенки, все, что Симка хотела и не хотела скрыть, было на поверхности.

Чисто человеческая штука – перед самим собой делать вид, что не понимаешь очевидного. И, прожив столько лет среди людей, Вэ делал то же самое. Вчера весь вечер и сегодня все утро он упорно делал вид, что ничего так и не понял. Афатика обмануть невозможно, любящий афатик обманется сам.

Потрошители... Не отступят, пока не заберут птицу!

Можно бежать в другой город и начинать жизнь сначала, впредь завязывать шарф туже и никогда, ни при каком порыве ветра не терять бдительность. Все это можно, если б не Симка...

Она, конечно, никуда не побежит. Здесь ее жизнь, карьера, путь. Несчастная! Эти ее планы, как камень на шее утопленника, нет от них ни свободы, ни покоя, ни счастья.

И еще по одной причине Симка никуда не побежит. Это ее волшебное «нет». Она не просила, а приказывала. А преследователи не испугались и уж точно не сжалились – они подчинились.

Билась в груди отца красная птица.

Вэ коснулся крыльев О, провел пальцем по спинке. Желтая птица сидела смирно, мигая черными глазами. Будет в городе центр арт-терапии, и все остальное тоже будет.

Наверное, птица бьется, когда не знает, ради чего ее вытаскивают из клетки.

Вэ навел на кухне порядок, вымыл посуду, вытер поверхности, нарезал хлеба для О. За окном выл ветер, лаяла собака, где-то рассмеялся ребенок, вороны будто с ума посходили.

Прошелся по коридору туда и обратно. Симка забыла свой зонт, а сегодня обещали дождь. Вымокнет, когда будет возвращаться домой.

Достал из кармана куртки коробку шишек. Улыбнулся. Вот он идиот, говорил Симке, что счастье в шишках, оливках, тенях на стенах, а счастье-то ... в птице.

 

***

Симка никак не могла успокоиться, бездумно перекладывала папки с документами, делала вид, что слушает коллегу, краем глаза проверяла рейтинг оппонента.

В озерце куриного бульона плавала половинка яйца. Лишь на работе Симка могла не играть в вегетарианку. Но сейчас, возможно, впервые привычный обед показался ей кощунственным. Аппетита не было, и она отодвинула тарелку. Глотнула кофе, приготовленный кем-то, но не Вэ. Вкус такой, будто на дне чашки что-то стухло.

Симка – стрела Зенона... Никогда не долетит до цели. Не позвонит отцу и не скажет заветное: «Папа, посмотри, чего я добилась! Гордишься?»

Да и гордиться вовсе нечем. Это у Симки только блузка белая да платок. А сама она вся утоплена в вине, и никакой солью это теперь не вывести. До одури хотелось встать посреди кабинета и заорать так, чтобы разорвались голосовые связки. Раньше Симка позволяла себе кричать только дома, и то в подушку. А потом шла к Вэ, они говорили, и все становилось просто, понятно и хорошо.

Симка засыпала и просыпалась с мечтами. И никогда прежде не замечала, что засыпала и просыпалась с Вэ. Дышать становилось все труднее, будто она начала тонуть, сидя за столом с папками.

Да к черту Зенона, стрелы и всех этих опережающих Симку черепах!

Позвонила в больницу, но ей сказали, что Вэ остался дома. Тогда Симка резко засобиралась домой прямо посреди рабочего дня.

Вэ склеивал человеческие души по кусочкам, мечтал, чтобы О спела людям о клеточниках и чтобы его услышали! Симка сделает все, чтобы его услышали. Она чуть было не допустила страшную ошибку. Чуть не упустила Вэ. А сейчас нужно бежать. Все бросить и бежать, потому что уже двое знают про птицу! И от них всякого можно ожидать...

Симка вместе с Вэ сможет начать жизнь в любом другом городе. Он найдет больницу, а она вступит в другой политический круг. Главное, чтобы по утрам он по-прежнему проверял температуру ее кофе, и Симка знала, что никогда не обожжется.

Она выскочила на улицу. Небо ревело, а внутри Симки все кричало. Бежать домой, рассказать Вэ, какой она страшный человек...

Только бы простил ей это чудовищное помутнение рассудка... И тогда можно будет начать вместе наслаждаться жизнью с ее оливками, шишками, тенями на стенах.

Она бежала по неприкаянным облакам, отражавшимся в лужах, запачкав грязными брызгами щиколотки, по вздыбленному асфальту, и ей казалось, будто кто-то справедливый там наверху хотел попасть по ней, но почему-то промахнулся и мощным кулаком раздробил дорогу на кусочки, чтобы скормить огромной птице.

Птицы не едят асфальт, они едят сухарики, сырую морковь, а О обожает печенья, которые Симка делает только по праздникам. Нужно делать их чаще. Симка чуть не застонала – не голова, а блендер с бредовыми мыслями.

– Симка! – крикнули с другого конца улицы.

Один из потрошителей. Словно по венам пустили ледяной страх.

– Поговорить можем? Дальше-то что?

Что дальше? Дальше бежать и просить Вэ дать ей второй шанс, бежать к дому, а дом – это там, где Вэ. И Симка понеслась мимо автобусной остановки, где они часто встречались с Вэ, чтобы прогуляться до дома, мимо ярко-оранжевой заправки, где дорогой бензин и очень хороший кофе, мимо лабиринтов старых кварталов, вниз по мощеной улице с пестрыми сувенирными лавками и притихшими барами, мимо желтых подъемных кранов и серых бетонных блоков, рядов новостроек и железнодорожного моста, мимо ресторанчика, где они с Вэ так часто заказывали ее любимую лапшу с сыром. Проклятые пробки подобны тромбу, и не было смысла ловить такси. Симка, еле справляясь с дыханием, штурмовала вершину холма, чтобы срезать путь до дома.

Капли дождя лупили по лицу, по опавшим листьям, превращая их в горчичную кашицу, размывали лица прохожих. Блестели черные столбы фонарей, мимо проносились рокочущие грузовики и жужжащие легковушки, мелькали перед глазами рекламные щиты, красные, синие, белые пятна зонтов, как крупные мазки увлекшегося художника-импрессиониста. Порыв ветра швырнул под ноги Симке пустую пластмассовую бутылку, и она потратила секунду, чтобы поднять ее. Вэ поступил бы так.

От стремительного бега во рту привкус крови, а в бок будто нож всадили. Голову снова атаковали глупости: и пусть бы кто-то всадил Симке нож, она бы оказалась в больнице, открыла глаза, а перед ней лицо Вэ. Он бы ее выхаживал, может, забыл бы о вчерашнем дне... А может, вчерашнего дня и вовсе не было.

И не было этого изнурительного спринта...

Она обязательно позвонит отцу, пусть и не с поста Головы. Просто позвонит папе, узнает, как его дела. Она обязательно будет проверять узлы на шарфе Вэ и помогать ему убирать клетку О.

Симка всегда ждала лифт, но сегодня ждать было невыносимо и почему-то страшно. Она побежала вверх по лестнице, позвонила в дверь. Вэ не открыл. Симка лихорадочно шарила в сумочке в поисках ключей. Нашла.

В квартире горел свет от лампы.

Свет от лампы.

Все дышало холодом, воздух был вязким, а тишина весом с тонну. Симку придавило спокойствие, холодное и глупое, какое бывает в первые мгновения настигшего бедствия. Она прошла по коридору, не разуваясь, с промокшего плаща стекала вода, образуя лужицы на полу. Еще несколько вдохов и выдохов, прежде чем осознание с ревом обрушится на нее, сметая все на своем пути, подобно волне цунами.

Теперь в доме Симки будут гореть лишь электрические лампы, а все остальное у нее, конечно, будет: на кухонном столе лежала коробочка с шишками, а рядом сидел желтоперый Симкин успех, склевавший с горя весь хлеб до крошки.

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 23. Оценка: 4,65 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 4,20 из 5)
Загрузка...