Сёмка стоил башню. Из песка. Высоченную!

Делая верхушку, пришлось встать на цыпочки и тянуться, боясь вдохнуть, чтобы ненароком не порушить созданное великолепие.

Башня получилась стрункой, тянущаяся в небо – тронь и запоёт. Сёмка радовался результату и неторопливо возводил вокруг охранные требушеты.

Тут явился этот – Белый, с крыльями, как у голубя, уселся на вершине башни, свесил ножки и стал ждать.

Сёмка рассердился.

Ничего Белый башне не сделал, сидел да сидел. Но, во-первых, без спросу на чужих башнях не рассиживаются, а, во-вторых, больно уж рожа у Белого противная. Пухлая, румяная, да ещё и кудряшки до плеч, совсем как у девчонки. Тьфу!

Осторожно, чтобы не спугнуть нахала, Сёмка подобрал прут, подкрался сзади и вытянул Белого по мягкому месту. Точнее не совсем по мягкому, потому что тот на нём сидел, но вытянул.

Белый взвился.

Заверещал на каком-то тарабарском наречии.

Сёмка показал ему кулак.

Что в кулаке было такого, Сёмка не понял, но, увидев его, Белый шлёпнулся на песок рядом с Сёмкой с раскрытым ртом.

– Ты меня видишь?! – преглупо спросил он, вытаращив глазищи.

Сёмка пожал плечами и отвернулся, поднял лопатку, ведро и принялся достраивать линию обороны.

Кто-то невидимый схватил его за ворот и вздёрнул на ноги. Сёмка, не оглядываясь, сыпанул песок из ведёрка за спину. Судя по посыпавшимся словечкам, попал куда надо. Приготовился треснуть лопаткой и волчком развернулся.

Перед ним стоял Белый и яростно тёр глаза, но теперь он был размером не с синичку, а с Сашку, старшего брата Сёмки. Тот тоже любил, как он говорил, диктатуру устанавливать.

Сёмка удивился на Белого и добивать не стал.

Тем более показалась она.

 

В розовой тунике и широченных брюках она походила на мальчишку из семинарии. Может, из-за стрижки. Словно на голову напялили горшок и по нему ровнёхонько откромсали. Чёлка вообще выглядела так, словно её решили подровнять, и стригли до тех пор, пока ровнять осталось нечего.

Или дело в слишком выделяющихся глазах, из-за них она на каждом медосмотре получала направление к эндокринологу и на узи щитовидки.

А может, в выражении лица, как у Христа на иконе.

Оно не покидало её, даже если она, как сейчас, шагала по утренней зябкой сырости к машине, чтобы поехать на работу. Какой нормальный человек будет улыбаться, торопясь утром на работу? А Галина Ивановна улыбалась – прозрачной голубизне неба, медленным солнечным лучам, неохотно выбирающимся из-за стен соседней пятиэтажки, скромно топчущемуся неподалёку Архимеду.

Сёмка проводил её обожающим взглядом от голубой подъездной двери до её любимого старенького «жука» украшенного ромашками.

Белый время даром не терял. Забросил тереть порядком покрасневшие зенки и вскинул откуда-то взявшийся золотой лук. Блеснула пылающая звезда и... Ушла в землю рядом с корявой яблонькой.

Сёмка давно заметил, что стрелы эти неплохо деревья от людей защищают. Ничего с деревом не происходит, просто корни золотая стрела питает, но вот люди уважительнее относятся. Веток не ломают, мусор сверху не сбрасывают, кору не обдирают, даже пацаны лазают аккуратнее.

Яблоньке нужна была защита, немало ей от дворовой шпаны досталось. Но Белый смотрел на Сёмку так, словно это он спалил Рим, и попутно заставил извергнуться Везувий да звезду с кремлёвской башни украл.

Галина Ивановна пикнула сигналкой, села в машину и укатила на встречу со своими не очень многолетними одиссеями. Теми, что под её чуткой рукой плавали по бурным водам мировой художественной литературы, в лицее номер семнадцать. И за глаза иначе как Пенелопой не величали.

Архимед, влюбленный в Пенелопу, мужик из соседнего подъезда, что минуту назад бодро и широкоулыбчиво выгуливал йоркширского терьера с очень оригинальным именем – Йорик, загрустил и засеменил в сторону дома. На что Йорик обиженно тявкнул, извернулся и, сорвавшись с поводка, рванул в ближайшие кусты. Сёмка захохотал.

 

– Ты чо творишь?! – не очень уверенно и очень удивлённо спросил Белый, глядя на Семёна глазами весёлыми и взбешенными.

На что Сёмка пожал плечами.

– Ты чо, немой? – спросил Белый дальше.

Сёмка отвернулся.

Немым Сёмка не был. Его просто говорить не научили. Некому было.

Мамка всё время занятая, братья тоже. Мужики мамкины – те вечно пьяные... У них и самих с разговорами не очень, какое других учить.

Вот и закрепилось за Сёмкой прозвище – Имтырь. То же, что и немтырь, только исковерканное, потому что брат Дениска и сам говорить не очень горазд, а остальные братья на Сёмку внимания мало обращали.

Белый наклонил златокудрую голову к плечу, задумался.

Сёмка на всякий случай показал ему средний палец и занялся постройкой башни.

В ответ Белый прошипел что-то явно нелестное, увернулся от пущенного в него камня и исчез, со звуком, похожим на скрип рассохшейся двери.

Сёмка хмыкнул.

Территория осталась за ним.

 

Несколько дней Белый не появлялся.

Два дня лил дождь. Песок намок. Сёмкина башня рухнула, превратившись в кучу, издали похожую на спящего бизона.

Сёмка не скучал. Бродил по лужам, заставляя воду в них пузыриться, по дождевым струям карабкался на крыши, чтобы потом, весело хохоча, скатиться, рисовал на стёклах узоры. Никто их не замечал, но Сёмке нравилось.

Умытый нахохлившийся двор тоже нравился.

Но больше всего нравилось, когда Галина Ивановна выходила погулять. В красных резиновых сапогах, в голубом дождевике шлёпала по лужам, по золотым коврам из листьев, по грязи, и улыбалась. Немного меланхолично, но всё так же искренне.

Сёмка приплясывал рядом. Выстраивал дождевые струны, чтобы они не обидели его Пенелопу, ни в коем случае не промочили и не испачкали. Для Галины Ивановны дождь мог только петь или шептать ласково.

Архимед тоже выбирался якобы погулять.

Но умный Йорик знал, конкуренции с Сёмкой им не выдержать. Поэтому под дождь шёл неохотно и жалобно скулил.

Архимеду ничего не оставалось, только топтаться вокруг скулящей псины и слать Галине Ивановне пламенные взгляды. Она вполне успешно их не замечала.

 

Сёмка качался на качелях, наслаждаясь звонким скрипом, когда явился Белый. Да не один, а с бородатым дядькой с мечом.

Сёмка чуть не засмеялся.

Тут была его территория. Приведи хоть полчище белых, ничего не сделаешь, земля с ним.

Большой белый Сёмку долго разглядывал, потом поднял меч, не вынимая из ножен, и легонько ткнул Сёмку в лоб.

Ничего не произошло.

Сёмка разогнал качели до солнышка и совершенно бесстрашно показал обоим по среднему пальцу.

Большой белый что-то сказал Сёмкиному знакомцу, на что тот сердито замахал руками, и растаял. Белый остался.

Сёмка плюнул в его сторону, демонстрируя презрение, но с вращающихся качелей это оказалось не очень удобно, поэтому не попал. Белый на всякий случай отошёл подальше. Уселся на лавку, всем видом показывая – не уйдёт.

Сёмка ещё покачался, хотя и без интереса. Нужно было показать Белому, кто тут хозяин.

Белый вёл себя прилично. Ждал.

Наломавшись, Сёмка приземлился рядом. Дождевые капли разбежались, освободив ему сухое местечко.

 

– Как ты это делаешь? – изумлённо спросил Белый.

Сёмка пожал плечами и, к своему удивлению, вполне чётко и ясно ответил:

– Не знаю!

И замер с открытым ртом. Дождинки приняли это за приглашение. Парочка маленьких безобразниц влетела ему в рот, чтобы проскочить сквозь него и шлёпнуться на спинку скамейки.

Белый понимающе улыбнулся.

– Это Гавриил. Он может! И не такое. Сказал, чтобы мы договаривались.

Сёмка понял, что Белый про Большого с мечом. И пожал плечами.

– О чём договариваться-то?

Снова мысли совершенно самостоятельно сложились в слова.

Белый неуверенно почесал ухо и на всякий случай отодвинулся на край лавки.

– Отпусти её.

Сёмка взвился. Через силу удержал злющие слова и зашлёпал прочь по лужам.

– Она умрёт! – закричал Белый вслед.

Сёмка даже не оглянулся.

Тоже новости. Все умирают!

– Из-за тебя она никогда не будет счастлива. – Белый продолжал надрываться. – И предназначение не выполнит. А значит, не сможет вернуться! И уйти не сможет. Просто исчезнет! Прах к праху!

Сёмка замер посреди лужи.

Ветер взъерошил её поверхность, высыпал на поверхность горсть бледно-жёлтых листьев, изловчился и залепил один из них Сёмке прямо на глаз.

Пришлось отклеивать и возвращать проказнику.

– Ты кто такой? – спросил Сёмка, усаживаясь рядом.

– Херувим я! Или купидон по-вашему! – признался Белый, повесив голову. – Я свести их должен. А из-за тебя не выходит.

 

Галина Ивановна вынырнула из душного магазина в вечернюю свежесть. Но то ли обувь подвела, то ли плитка на крыльце оказалась слишком скользкой, левая нога не нашла опоры и покатилась, увлекая за собой.

Кто-то подхватил её под руку и не позволил упасть. Оглянулась. Увидела симпатичное лицо с седоватыми висками и ярко выраженными «гусиными лапками», будто больше всего на свете человек любил улыбаться.

Не сразу, но узнала.

Это был мужчина из соседнего подъезда. Тот самый, что гулял со смешным пёсиком.

– Что ж вы, Галина Ивановна, так неаккуратно. Позвольте вам помочь?

Сосед отнял у неё пакет и зашагал вперёд. Ей ничего не оставалось – только пойти за ним.

– А откуда вы знаете, как меня зовут? – спросила она чуть запыхавшись.

– А что тут такого? – пожал плечами сосед. – Вас весь дом знает. Вы же наша Пенелопа.

Галина Ивановна раскраснелась.

– Почему это Пенелопа?

– Потому что ждёте своего Улисса. – Сосед смешно дёрнул плечами. – А ещё, потому что красивая, – добавил он, мгновенно сделавшись такого же цвета, как и его алая куртка. Но справился с волнением. – Это ещё ничего. Меня студенты Архимедом прозвали.

– Студенты? – удивилась Галина Ивановна. – Так мы коллеги! Я тоже преподаю. Только в школе.

– Я знаю! – обрадовался сосед. – Вы меня простите. Я давно за вами наблюдаю. Всё хотел подойти... А тут такой случай. Вы мне сами в руки упали.

Галина Ивановна засмущалась.

– Не страшно вам гулять так поздно? – продолжил беседу Архимед.

– Немного страшно, – призналась Галина Ивановна. Жили они в районе, где было очень много деревьев, и в сумерках он превращался в лес. Загадочный, сказочный. Казалось, зайди за дерево, а там ждут Волк с Красной шапочкой, или лесовик, или русалка на дереве. – Но я только до магазина. Захотелось шарлотку испечь. А яблок нету. Вот и пришлось.

– Шарлотку! – мечтательно протянул сосед, останавливаясь. Галина Ивановна и не заметила, как они оказались у дома. – Вкусно, наверное.

– Очень... Ну я пойду, – добавила она помявшись.

– Ага... – Архимед неловко протянул пакет. Помялся. И наконец решился. – Вы, если вечером захотите пройтись, меня зовите. Мы с Йориком с удовольствием вас проводим.

– Йорик – это тот симпатяга в голубой курточке, с которым вы гуляете?

– Да! Он самый! А я думал, вы нас не замечаете.

– Как же не заметить такого симпатягу, – лукаво ответила Галина Ивановна и скрылась за дверью, оставив счастливого Архимеда смотреть, как расцветают светом её окошки.

Потоптавшись немного, Архимед вздохнул и зашагал обратно в магазин, покупать корм Йорику, про которого он совершенно забыл.

 

Сёмка висел вниз головой на берёзовой ветке, зацепившись согнутыми в коленях ногами, и раскачивался. Рядом топтался Белый. Пытался притаить радость, но получалось плохо. Та сияла ярче, чем его золотой лук и огненные стрелы.

Сёмка злился и нарочно делал так, чтобы вода с деревьев падала Белому за шиворот, хотя ворота у того не было, только тряпка, обмотанная вокруг плеч.

– Ну ты чо? – спросил виновато Белый.

– Ничо! – огрызнулся Сёмка и кошкой взлетел к самой макушке.

Не помогло. Белый распустил крылья и уселся рядом.

– Ей же так лучше, – попытался убедить он Сёмку.

Сёмка вздохнул.

Что Пенелопе так лучше, он и сам знал. Вон как она радовалась, стоя по ту сторону от Архимеда, у подъездной двери. Чуть ведь не позвала домой. Сёмка даже удивился, что она не сделала этого.

Оказывается, противный Архимед давно ей нравился. И если бы не Сёмкины мороки, они давно бы познакомились.

Но не так-то легко смириться, что теперь не все её улыбки будут доставаться ему.

– Может, я поговорю с Гавриилом... – виновато предложил Белый. – Попробуешь ещё раз. Не всегда же всё так хреново складывается.

Сёмка сердито передёрнул плечами.

Ничего плохого в короткой своей жизни он не видел.

Подумаешь, мамка пила. У кого не бывает. Зато не бил никто, не издевался, гулять можно было сколько захочешь. И у него была Пенелопа. Завидев Сёмку на площадке, приходила к нему погулять и приносила сладости. Она даже ходила к мамке, просила разрешить Сёмке жить с ней.

Кто ж знал, что в мамкином пропитом мозгу вина всколыхнётся. Мамка, хоть и дура была, любила их. А после прихода Галины Ивановны протрезвела вдруг и поняла, что нормальной жизни пятерым своим пацанам дать не может.

Голосила долго. Но успокоилась. Никто из них и не подумал, что посреди ночи мамка газ включит, чтобы их на страдания не обрекать.

Белые пришли – всех забрали. А Сёмка не пошёл, несмотря на Сашкин последний подзатыльник. У Сёмки была Пенелопа, её он любил больше возможной новой жизни.

Так и остался жить во дворе бывшего дома, рядом с горячо любимой Пенелопой, которую, как оказалось, чуть не сгубил.

– К ней же не разрешат... – буркнул он.

Белый вздохнул, потёр босыми пятками друг об друга, потрепал мокрые кудри.

И весь вспыхнул – от кончика веснушчатого носа до ключиц.

– Я, кажется, придумал!

 

На крыше городского роддома всегда кутерьма.

Будущие хранители, по большей части совсем юные вместо того, чтобы чинно ждать назначения – бегают, скачут, в прятки играют, передразнивают наставников. Некоторые с голубями озоруют.

Со скуки новое развлечение придумали. Замки из дождевых капель строить.

Тут Сёмка самый первый.

Такой дворец сотворил, что все про свои затейки забыли и уставились, разинув рты, на поднимающийся к небу хрустальный замок. Да и сам он позабыл обо всём.

– Семён! Сёмка! – явился его старший. Сердито затопал ногами и захлопал крыльями. – Вот ты где! Горе моё луковое! Не дозваться! Пенелопа твоя дочку родила, а ты нейдёшь! Такая красавица! И такого нерадивого ей ангела-хранителя определили! А ну-ка марш работать!

Услышав новость, Сёмка на секунду оторопел.

В тот же миг дивный замок рухнул, обдав собравшихся потоком воды. Раздался писк, визг, затрепетали мокрые крылья.

Но Сёмка ничего этого не видел.

Он склонился над крошкой, лежащей на весах – крошечной копией его любимой Галины Ивановны.