Данила Ноздряков

80/30. Козы

I.

 

Когда-то у неё всё было: дом – полная чаша, виноградная лоза и хмель, обвивающий забор. Сейчас ничего не осталось. Ничего нет, и, будто бы не было никогда. Может быть, и вправду, не было у неё ничего и никогда.

Не строил отец после войны дом.

Яблони и груши не сажал.

По забору виноградную лозу и хмель не пускал.

Не возвращался с фронта.

Не женился на её матери.

Не рождалась она.

Ничего не было.

Или было?

После ранения на руке у отца двух пальцев не было. Девки смеялись, что не рука, а вилка - щей не похлебаешь. Стеснялся к матери её - жене своей будущей - поначалу подойти и посвататься, признаться, что хочет замуж взять и до конца жизни пройти вместе. Хоть и нравилась она ему шибко люто, как он сам в возрасте говорил.

Долго сказка сказывается, да быстро дело делается. Женились. Родилась она. Или не родилась она, откуда теперь знать. Может, и не было её никогда. Не умирали родители, друг за дружкой. Отчего так случилось? И не было промеж них любви какой-то неземной, так обычное дело. Да, и что такого может быть неземного, возвышенного, романтичного, здесь, в городке с пятью тысячами человек живого населения? И не городок это вовсе, а деревня. Так себе город. Какой город может быть без больших домов и с пятью тысячами горожан, глазеющих в окошки. Тишина на улицах, тишина в доме.

Вернулась она в молчание дома из института. Прошлась, поправила сдобные подушки, сложенные высотным сооружением, каких нет в их городке, посмотрела в окно на дорогу. По дороге шла лошадь с телегой, в телеге сидел дядя Миша и дымил цыбаркой.

И зажила она одна в родном городке. Устроилась на ткацкую фабрику по специальности. Потом в райисполком перешла бухгалтером.

Где-то, между отметками в трудовой книжке, вышла замуж за инженера судоремонтного завода. Сын родился. Купили машину. Дом – полная чаша. Так живут, что соседям на зависть. Хотя кто их знает. Так и сглазить можно. Или не завидовал никто, а казалось просто. Просто так.

Сын подрастает, спортом занимается в спортивной школе. Мужа убили милиционеры. Привезли труп домой, сказали, что кран на него свалился на заводе. Но она точно знала, что это сами милиционеры сделали. Били его всю ночь, и на утро муж умер. Вместо того, чтобы на работу идти.

Погоревала она да продолжила жить дальше. Всё равно, он жил нашармака, по большей части, и больно значения в жизни её не имел. Одни убытки от него были. Больше она замуж не собиралась выходить. И не вышла.

Сын уехал в большой город. Женился там. Осталась она одна в своей полной чаше.

Спускается как-то с горы, а там четверо подростков лупят коз по лимфатической системе руками. И это даже не просто козы, а козероги – горные козлы. Очень качественная порода, дорогостоящая. Шерсть у неё густая и шелковистая. По горам лазают так, что ни в сказке сказать. Как можно с драгоценными животными бесцеремонно обращаться?

Собрала она все деньги, что были в кошельке и карманах, и предложила ребятам на выкуп. Они говорят, что слишком мало очень. И вновь принимаются стучать коз по лимфатической системе. Тогда она достала из босоножки диадему с рубинами – единственную вещь, оставшуюся от её прабабушки, бывшей в услужении у князя Меняйло-Заменялского. Семейная реликвия, но семьи-то не осталось. Зачем тогда хранить семейные реликвии?

Они взяли диадему с рубинами и повертели её в руках. Сказали, что лучше бы это, конечно, автомобиль марки «Москвич» новой модели был. Но в ювелирных украшениях они тоже толк понимают. Отдали всю отару коз горных и ушли по своим делам. Диадему в ломбард понесли рубиновую.

Сколько их было? Вначале ей показалось, что тридцать коз. Но потом она посчитала заново, и оказалось, что коз уже стало не меньше восьмидесяти. Ещё несколько раз пересчитала. Тридцать. Пришли домой - в домик со ставнями и подушками сдобными на кровати в стопку – снова пересчитала. Восемьдесят. Никуда не разбегаются, стоят на месте, сразу понятно, что умные создания. Только количество их раз от разу меняется. То тридцать, то восемьдесят голов, то опять тридцать.

После уже принялась думать, зачем она этих горных коз привела. Продавать козье молоко она не может. Родовое проклятье на всех женщинах в её семье лежит. Но в этом ничего страшного нет. Подрастает внучка – детям очень полезно козье молоко.

Жена ушла от сына. Жили в большом городе. Вроде, всё хорошо было. Но что-то потом не заладилось. Вернулся. Она и не спрашивала, что случилось. Радовалась, что одной вековать не придётся. Вновь семья у неё появилась.

Когда-то у неё было всё. А потом пошла беда за бедой, напасть за напастью стала обрушиваться на её полную чашу. Вначале козы начали умирать одна за одной. Она умела считать точно – не зря до выхода на пенсию работала бухгалтером. Ни тридцать коз и не восемьдесят было уже. Меньше. В один день она насчитала двадцать пять коз (прописью), в другой – девятнадцать коз (прописью), ещё в один из дней оставалось всего лишь восемнадцать коз (прописью).

Сын вернулся с работы, похлебал окрошки с килькой, закусил луком-бататом. Закурил «Приму». Говорит матери, что видел обугленные трупы коз в поле.

И она как кинется в поле – у них за околицей поле было, летом на нём мальчишки футбол гоняли и в сифу играли, зимой хоккей делали. Не далеко бежать ей пришлось – в огороде собственном споткнулась о препятствие под ногами. Лежит на земле и видит, как в неё летит бутылка полулитровая. Инстинктивно откатилась в сторону.

И не инстинктивно, а чудом. Будто дёрнули её за рукав и оттащили от греха подальше. Нет, не почудилось. Внучка это её оттащила. Посмотреть она не поленилась, куда бабушка побежала. Что-то ёкнуло у неё в сердечке девичьем, сигнализировало о несчастье, за углом ждущем. Не случилось оно, но могло случиться. Впрочем, она могла и просто по своим делам выйти. Не поняла даже, что повлекло её на улицу.

Собрались они всей семьей за столом. Бабушка предупредила, что теперь их со свету сживать будут. Коз всех перебьют, горных козерогов с руном золотым, машину угонят. Сын покрутил пальцем у виска, мол, совсем старую маразм колошматит. Какая машина, кому нужно это прохудившееся древнее корыто?

Был у неё дом полная чаша, а теперь не будет ничего. Всё пойдёт прахом – из праха вышло в прах и сгинет. Сын псыкнул и ушёл спать за голландку. Койка у него там стояла и плакат висел с певицей иностранной Си-Си Кетч. Завтра обещал пойти разбираться с теми, кто может коз изводить. Был у него на примете один субъектик, как он изволил выразить. Шабашник. Почему-то на него сын всю вину возводил.

Внучка не хотела уходить, всё сидела за столом. Лампа освещала её печальное лицо мягким светом. В нём она казалась гораздо старше своих лет. И мудрее. Они не обмолвились и словом, но было видно, что они хотят очень о многом поговорить. Спросить друг у друга, ответить друг другу. Как знать, вероятно, это только видимость была. Она шурудила по своим делам на кухне, а внучка сидела за кухонным столом и ничего не делала. Потом обе легли спать.

 

II.

 

Утром она пошла в школу. Доцветала последняя школьная выпускная весна.

Под вечер пришёл к ним домой участковый. Сын на работе, внучка ещё из школы не возвращалась. Она поначалу не знала, что это участковый. Пока он сам не представился. У неё дел по хозяйству и так много, где тут за участковыми всякими разными уследишь.

- Значит так. Зовут меня Сергей Сергеевич Сергеев, участковый я твой. Зачем пришёл, догадываешься?

Она ответила, что не догадывается. И начала лепетать, не прибрано, сейчас на стол соберёт и всё такое прочее.

- Утихни, старая. Ты мне лучше скажи, где твоя внучка шастает.

Она ответила, что в школе. У них много дел, экзамены, подготовка, выпускной класс.

- От баба-дура. Бревна в своём глазу не видишь. Ладно, как на духу тебе скажу. Внучка твоя потаскуха и шалава первостепенная. Набухалась и поехала с шалопутами в соседнее село бесчинстовавть. Ну, они её, сама понимаешь. Сидит у нас в отделении теперь и ревёт. Заявление об изнасиловании писать хочет.

Она ничего не отвечала. Только слёзы у неё лились градом.

Хотя у неё и до этого известия глаза на мокром месте были – она лук на щи резала.

- Только вот этого не надо делать. Заявления писать. Один из этих охламонов – сын очень большого человека. Неприятности будут, поверь. Я об вас позабочусь, заступлюсь. Этого охламона мы накажем по своим законам. А заявления не надо, и ты на девчонку не дави, чтобы она писала. Ну, чего молчишь, дура?

Она бросилась на колени, целовать ему руки. Молила, благодарила за заступничество.

- Ну, будя, будя. И вот ещё чего. Пусть сынок твой даже и не думает про коз твоих безмозглых рыпаться. И ты про них забудь. Они тебе что, сватья или братья? Считать их перестань, и трупы не ищи. Понятно? Ну, чего молчишь, охламонка?

Она сказала, что ей всё понятно.

- То-то же. А будет твой сынок чего выдумывать, мы его быстро убьём. Не мы, конечно, но найдутся доброхоты.

На выходе он совсем разулыбался и хлопнул её по нижней части спины.

- Я, на самом деле, не участковый, это я тебе так сказал, чтобы не пугать тебя. Я начальник милиции этого города. Понятно тебе, с кем ты разговаривала? Вот. А ты ничего такая из себя, хоть и сухофрукт. Я к тебе ещё загляну, быть может.

Она всё поняла. Житья им теперь не будет. Сглазили её полную чашу злые люди. Или порчу наслали. Или просто под откос всё пошло по воле судьбы.

С внучкой решили ничего не говорить отцу, то есть её сыну. Отцу внучки, её сыну. Сыну владелицы полной чаши, ныне проклятой, и отцу девочки, на которых стечением обстоятельств тоже пало проклятье. Это всё один и тот же человек. Вернее, их три. Она, её сын и её внучка. И вот этот сын приходится отцом внучки. Сын – отец внучки. Её внучки, её сын.

Договариваться ни о чём не пришлось – внучка ревела белугой и не могла остановиться. Успокоила кое-как, как могла, напоила корвалолом и спать уложила. Уснула быстро, но тихонько всхлипывала во сне и подёргивалась, как маленькая подкинутая собачка, впервые попавшая в тёплый дом. До этого всё «Бабушка! Бабушка!» твердила, и ничего больше. Девочка ещё совсем, хоть и выпускной класс заканчивает.

Пришёл сын с работы. Никому он ничего не рассказывал, ни к кому он не ходил разбираться. Сгоряча ляпнул вчера. У него были предположения, кто мог это сделать - Семён Дмитриевич или Боба - но они, предположения эти, вряд ли, были похожи на правду. Он сейчас это уже своим умом понимает. И никаких решительных действий пристраивать не станет, хотя мог бы.

Уложила она его спать за голландкой, а сама пошла на двор. И только спустилась с крыльца, как споткнулась в темноте. Пахло палёной шерстью. Да, не пахло, а прямо-таки вонь непроглядная стояла. Так, и есть, ещё одна тушка обгоревшей козы.

Сколько у неё их осталось? Пошла посчитать в козлятник.

Насчитала восемьдесят голов. Не поверила. Пересчитала ещё раз. Сто шестьдесят рогов, восемьдесят пар. Не зря же до выхода на пенсию в 55 лет работала бухгалтером. Умела считать, даже покойный муж за ней признавал такое достоинство. Никаких более достоинств не признавал. Это признавал. Своим достоинством она смогла насчитать восемьдесят коз, а восемьдесят коз – она точно знала – это больше, чем тридцать коз; больше, чем девятнадцать коз (прописью); больше, чем восемнадцать коз (прописью).

Чертовщина какая-то надвигается.

Пришла беда – отворяй ворота.

Жил-был на свете старик. Поехал на мельницу муку молоть.

С утра сын в окно ей крикнул, что машины в сарае нету.

Угнали машину, значит.

К вечеру сына уже не было в живых.

 

III.

 

Опять к ней постучались. Из сеней вошёл человек в белой рубашке и синем в горошек галстуке. Вылитая копия Сергея Сергеевича Сергеева, давешнего её гостя. Только очки у него на лице выступали в золотой металлической оправе. Вот и все отличия, как говорится.

Ничего хорошего посетитель не мог принести. Это она понимала безо всяких слов.

- Доброго времени суток, уважаемая гражданка. Я представляю в своём лице городскую администрацию. Я являюсь алькальдом муниципального образования, а, проще говоря, по-нашему, по-русски, мэром города. Моё имя, фамилия и отчество - Сергей Сергеевич Сергеев.

Она спросила, не брат ли он близнец предыдущего. Начальника милиции города.

- Нет, в рамках ответа на ваш вопрос поясню, что мы с ним не являемся биологическими родственниками. Просто однофамильцы. Но, что же касается наших социально-политико-экономических убеждений, то, да, мы полные единомышленники с ним, следовательно, духовные родственники.

Она высказалась в том направлении, что ничего не поняла из его рассказа.

- Я не люблю долгих витиеватых рассуждений, в связи с чем одномоментно перейду к конкретной постановке проблемы нашей деловой встречи. Мы видим о том, что сейчас перед нами стоят очень амбициозные задачи, выполнение которых потребует максимального напряжения человеческого потенциала. Среди этих задач находится в продолговатом ряду объективных обстоятельств национальная гиперстратегия активной поддержки индивидуального предпринимательства на селе и в малых городах средней полосы.

Она силилась что-то понять, но никак не могла уловить, к чему он клонит. Поэтому решительно продолжала молчать.

- Мы знаем, что у вас в личном подсобном хозяйстве трудятся порядка тридцати тире восьмидесяти голов коз высокогорной отличной породы с золотым руном. А это – на минуточку - не менее четырёх тонн молока в сутки. В связи с локализацией столь перспективного предприятии на территории нашего патриотически-ориентированного муниципального образования, я только что подписал поручение о предоставлении вам субсидий в размере десяти размеров МРОТ на каждый козий рог.

Она понимала, что ей сулят деньги, и ждала, где здесь будет подвох. Ибо подвох в речах у таких людей подвох обязательно должен быть.

И он настал.

- Но ещё, когда я был маленьким, отец меня учил, что ничего не достаётся за просто так. За свой шестисотый «Мерседес» он поплатился собственной головой, которую размозжил наёмный убийца. Я же вследствие того трагического инцидента провёл детство безотцовщиной. Поэтому я смог добиться небывалых высот, став алькальдом. И пусть у вас больше нет сына, но, помните, осталась внучка – её нужно воспитать и поставить вертикально на ноги. Мы вам в этом поможем. Только взамен вам следует продать всё поголовье коз по предлагаемой рыночной цене вкупе с домом и уехать в другой населённый пункт за пределами нашего супер-славного и супер-уникального муниципального образования.

От горя она онемела. Слёзы застлали глаза, губы заходили ходуном, как неисправные часы в фойе районного дома культуры. Они отчего-то постоянно бежали вперёд реального хода времени и никогда не замедлялись.

Сынушка, кровиночка. Единственный и ненаглядный. Никогда больше не переступит порог дома, с захороненным под ним прахом прадеда. Может, и не было праха там, ежели отец её дом сам ставил, одной рукой.

Никогда больше не вернётся он с работы в шиномонтаже. Никогда больше не запрёт её на три дня в подполе за то, что она пельмени не доварила и ботвинью пересолила.

Никогда, никогда, никогда,

никогда, никогда, никогда,

никогда, никогда,

                никогдаааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа.

Её мрачные мысли ещё больше покалечил голос Сергея Сергеевича, возникший из гулкого мрака. На секунду ей показалось даже, что она оглохла и никогда больше не сможет слышать. Или она не слышала, что говорит этот великий инквизитор? Голос будто отделился от Сергея Сергеевича и зажил своей жизнью. Голос пришёл откуда-то извне, из другого мира, из космоса.

- Ну-ну, будет, - он похлопал её по морщинистой руке с выступающими венами. – У вас ещё много дел в рамках сегодняшнего вечера предстоит. Необходимо произвести собирание вещей и покидание домохозяйства. Ах да, по своей незначительной рассеянности, забыл уведомить, что убраться вам нужно не-за-мед-ли-тель-но, - это слово он произнёс протяжно и по складам, - до завтрашнего полдня. Иначе... Впрочем, вы и сами обо всём догадываетесь. Для нас потеря вашего сына является большей потерей, чем для вас – в годину лихих испытаний не будет того, кто бы смог стать, как один, под ружьё и пасть грудью на защиту Родины. А у вас есть в наличии внучка, которую необходимо, как я уже цитировал выше, поставить на ноги. Козы, тем более, значения не несут – козье молоко вам, всё равно, не допускается продавать, по причине лежащего на вас родового проклятья.

Говорил ли это он всё? Или это было всего лишь наважденье? Сын погиб. Или это тоже не правда? Сейчас уйдёт незваный гость, и вернётся он с работы. Не Сергей Сергеевич, а сын. В смысле, он. Имеется в виду, её сын. Сын вернётся с работы, а не Сергей Сергеевич. Но Сергей Сергеевич, наверное, тоже иногда возвращается с работы, но не в этот дом, некогда бывший полной чашей, увитый хмелем.

- С вашего позволения разрешите мне откланяться и покинуть пока всё ещё ваш дом. К сожалению, я даже чая не попил в рамках моего делового неофициального визита. Вы же крепитесь, а меня ждут неотложные дела и переговоры по телефонному аппарату с нашим горячо любимым Генеральным секретарём, которого вы тоже, я верен, сильно поддерживаете и уважаете.

Он попросил не провожать его и скрылся за дверью.

Она не высидела дома. Воздуха не хватало. Дышать нечем было. Вышла на улицу.

Пришла беда – отворяй ворота.

Лыко, мочало – начинай сначала рассказывать докучную сказочку.

Все несчастья через коз. Горных козерогов с побитой лимфатической системой. Или совсем не через них, и они такие же несчастные жертвы этого дома, некогда бывшего полной чашей.

Всё было раньше, нет сейчас у неё ничего. Вдруг никогда и не было? Призрачным счастье было, миражом в пустыне, фата-морганой? Показалось ей только всё. Или даже не ей, а кому-то другому показалась её жизнь, бывшая вначале счастливой и потом скатившаяся в страдания.

Только сейчас, в вечерней синеве она заметила огромные трубы цементного завода. Это предприятие было градообразующим для их города на пять тысяч населения. Из пяти тысяч населения три с половиной тысячи работали на градообразующем цементном заводе. Неужели они всегда они были такими огромными? Нет, кажется, утром они были значительно меньше.

Сколько дыма они выпускали из заводских недр? Словно толпа рэперов в «Кадиллаке» свернула самокрутки и дымила разом. Эта мысль возникла в её голове, или она кем-то ей приписана? Бесполезно искать ответа на вопрос, который не имеет ответа. Сейчас уже никто и ничто не сможет разобраться. Скинуть одежду на пол с этого безответного вопроса.

Словно огромная грудь дышала, и каждый вдох и выдох выходил наружу через эти трубы. Вечерний воздух не облегчал состояния цементного завода, и каждый вздох давался с огромным трудом. Казалось, силы покидают землю через трубы. И завод прощался с уходящим дымом, как с чем-то важным и дорогим: так примерные ученики прощаются со школой, примерные живые существа так прощаются с жизнью и делают свой последний выдох воздуха из груди.

Но завод не умирал, завод продолжал жить. И она продолжала жить, когда жизнь ей была уже не нужна и приносила только одно томление. Она устала. Доживать, только доживать – вот, что ей предстояло. На этой земле, с этими козами, меняющими свою численность, с этими трубами, меняющими свой размер. Так живут портреты людей после смерти тех, кого они должны восхвалять. Так бегают куры с отрубленной головой, разбрызгивая кровь по двору.

 

IV.

 

Она никуда не уехала. Они никуда не уехали.

Она каждое утро наблюдала за трубами цементного завода. Утром они были тощие, как Кощей Бессмертный, вечером наполнялись и наливались живительной силой, кровью и плотью заводской. Что творилось в утробе – там, где заканчивались трубы? Что они так яростно высасывали из людей?

Лыко, мочало – начинай сначала.

Пришла беда – отворяй ворота.

Никто их не трогал, но из полной чаши всё окончательно высыпалось, и она стала пустой.

Внучка замкнулась в себе, ни с кем не разговаривала. Даже с ней, с бабушкой. Был один только человек, с кем она разговаривала. Но он жил внутри неё. Её будущий ребёнок.

Она подслушивала, как она разговаривала с плодом своим. Бабушка подслушивала за внучкой. Она рассказывала ему каждый вечер сказку о летающем доме. Она – внучка. Чтобы дом никуда не улетел, дом привязали миллионом ниточек к траве. К каждой травинке привязали ниточку. Дом стоял крепко на своём фундаменте, как сильный человек – на своих ногах.

Но вслед за летом пришла осень, и трава пожухла. И не могла уже больше держать крепко-крепко дом. Однажды, в одну осеннюю холодную ночь, налетел злой ветер и соврал все ниточки. И улетел дом далеко-далеко. В счастливую страну за несколько морей и земель.

На следующий год на этом месте, где стоял летающий дом, выросла новая густая трава. И она уже не помнила, что здесь раньше было. Что стоял дом, и каждая травинка держала его за верёвочку, чтобы он не улетел.

На девятый день после смерти отца, как раз между гречкой с гуляшом и куриной лапшой, она исчезла. В этом случае, она – это внучка. Её, сказали соседи, видели, когда она садилась в машину к дальнобойщику. В этом случае, её – внучку. Рассказали также, что давно она замыслила этот побег. Ещё при жизни отца. Только ничего не говорила родным. Да, и родные они ей?

Шила в мешке не утаишь, но попытаться можно.

Каждый вечер,затемно находила она обгоревших коз. Теперь у неё постоянно темно было в доме. Свет ей отключили, воду с газом перекрыли, дрова в дровнике - и те, поджигали почти каждую ночь. Никак не сгорал у неё дом, никак не уменьшалось у неё количество коз. То восемьдесят было, потом тридцать насчитывала, но затем их снова становилось восемьдесят. Все как есть на своих местах.

И трубы – то большие, то маленькие. После того, как большие, становятся маленькими. После того, как маленькие, становятся большими. И коз – то восемьдесят, то тридцать. Ни больше, ни меньше.

Она начала всё замечать. Ужасное что-то, ненормальное что-то, злобное творилось в их городке. Вековечное зло пробуждалось. Отец семейства раздавил руками голову дочери трёхмесячной. Мать выбросила троих малолетних детей из окна третьего этажа, следом за ними сама прыгнула. Ей кричали: «Давай ещё». Телевизоры у всех рябь показывали, но все могли рассмотреть в этой ряби фильмы и даже выпуски «Новостей». Другой отец забил до смерти жену за то, что она написала какому-то парню. Все пили безостановочно. Ходили пьяными, за рулём сидели пьяными и отмывали алкоголем пятна крови с машин, сбив пешеходов, таких же пьяных, как водители. На вокзале убивали собак и пассажиров поездов. Никто больше живой не появлялся в городе. Вековечное зло пробудилось в их городке на пять тысяч душ, тихо дремавшее до этого по полям и лесам. Цементный завод выкачивал зло из земли и распылял дымом над городом.

Она знала, что ей надо делать. Она ушла, на ночь глядя, через лес. Дошла до областного центра пешком. Села на первый трамвай, пересела на другой трамвай и доехала до редакции областной газеты.

В редакции она сказала:

«У меня есть девяносто девять проблем, и я могу рассказать эту историю по-своему, за это я и ценю возможность говорить».

И начала сначала докучную сказку.

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 3,27 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...