Самые счастливые стволы

Ты врачей боишься? Вот я очень.

Чтобы увидеться с тобой, мне пришлось пройти целую кучу врачей. Но это чисто наша фишка (тебе их проходить никогда не придётся), и такие медосмотры мы с самого детства проходим, и, да, вот при таких встречах, как наша, это нормальная практика, и... ладно, что за срань.

Нет во врачах ничего страшного (разве я могу тебе врать хоть в чём-то, Зайчонок?), просто они стрёмные. Доктора в тебя тыкают иголками, и т.д. А потом задают всякие вопросы. По типу:

— А скажите, вы подтверждаете или не подтверждаете соответствие своему тесту сексуальной принадлежности?

Или:

— Скажите, а вы мужчина или не-мужчина?

Ты ещё не понимаешь, но потом поймёшь. Просто представь, как вот от таких вопросов мне всю жизнь башню рвёт...и... Я как вообразил в тот момент твоё лицо. Как я беру тебя за руку. Как ты меня берёшь за руку. Как мы берём за руки друг друга. В общем, я взял себя в руки, и отвечаю спокойно доктору:

— А по мне разве не видно принадлежность, пупсик?

Естественно, у доктора от этого «пупсика» кое-где пупсик-то сморщился.

— Пэ-простите, — мямлит. — Я имел в виду, это ваш пол при рождении, да?

— Да, [заблокировано], при рождении.

И вот тут запомни, Зайчонок: никогда не бойся ругаться матом. В нашей артели проверяли — на соц.рейтинг это не влияет. Ни там, ни тут. Поэтому если тебе страшно, или, скажем, тяжело что-то говорить — просто матерись. Запомнишь, Зайчонок?

В итоге, естественно, меня вынудили назвать ориентацию ещё раз.

И, естественно, потом началось:

— А вы знаете про психосоматическую природу вашей ориентации?

— А вы знаете, что мы могли бы выписать вам постоянное разрешение на встречи?

— А вы знаете, что в вашем случае по закону вы не обязаны жить в Особой Зоне?

Короче, ходил я весь день по этой больничке, выслушивая подобные прогоны про гомо-геев и «озону». Но знаешь, что? Оно того стоило. Потому что я тоже.

Да, я тоже тебя люблю, Зайчонок.

И я помню каждую секунду с момента выхода из больницы.

В тот день мы встретимся с тобой на аэровокзале ровно через три трека. Я равняю шаги в такт музыке и выщёлкиваю на ходу пальцами каждый бит. Трек звучит прямо внутри капюшона. Это такая новая технология (даже на твоей стороне её пока ещё нет), очень крутая — мелодия как бы идёт из худи во всё тело (просто представь, что ты стоишь возле басящей колонки высотой в твой рост — вот именно так это и ощущается. Круто, да?).

Короче, я в своём чумовом худи прыгаю между трещин в асфальте тебе на встречу, щёлкаю в такт битам, а город вокруг каждый раз со мной под биты — бам! Бам! Бам! Представляешь это? Подкорка пульсирует, зрачки расширяются. И я закидываюсь просто дичайшим вайбом.

Тебе ведь уже объясняли, что такое вайб, да?

Короче, иду к тебе дворами. За день с кондёров натекло на целую лужу, и мелюзга тащит к этой луже новорождённых котят. Как на водопой. Боже, они такие милые! Дети, котята — вообще всё! Один малой протягивает мне котёнка, трясёт им, что-то орёт, но губы-то немые (ведь я в капюшоне его не слышу), и я тупо киваю малому в такт битам, а потом — бам! — прыгаю в кондёрную лужу рядом. Мелюзга вся в брызгах. Смеётся. Чешет за мной.

И мы выгуливаем лето под лютейший вайб-трип этого месяца.

На секунду вайб обрывается, (это пауза между первым и вторым треком в плеере), и я замечаю знакомого пекаря с просто огроменной ватрушкой в руках. Она прям с солнце размером, представляешь? И я на ходу выгрызаю из ватрушки целый кусман, получаю затрещину от пекаря, но он потом догоняет меня, сует ватрушку назад, типа, кушай, вижу — ты на вайбе.

И я становлюсь ещё на полтрека ближе к тебе. Жую по пути и чисто шарюсь по центру. А центр весь такой старый, трёхэтажный, пузырится мне в глаза, как кола с ментосом.

Ох!

Я ведь так и не показал тебе ночной центр... не успел, да?

Просто представь: на все три этажа развешаны баннеры, лайтбоксы, и всякая гало-фигня, а вместо четвёртого — осветительные дроны (они тут низко совсем, не как у вас). А ещё если допы на глаза натягиваешь, то каждая футболка тоже светится чем-то. Но не как у вас, а в кашу, потому что все местные свою доп.среду расшаривают одновременно в свободный доступ (лочить допы у нас вообще не принято). Представляешь? Допы как бы накладываются друг на друга! Короче, тупо радуга. И я, естественно, тоже расшариваю проигрываемые треки в свободный доступ: допы с битам синхронизируются, радугу запузыривает, и город со мной бам! Бам! Бам!

Я хочу прыгать. Весь третий трек подпрыгиваю на месте у входа в аэровокзал. Тут всё стерильно-серое, и допы у всех переходят в режим ограничения — а мне плевать. Я тупо подпрыгиваю. Ведь это мой город. Мой вайб!

И вдруг прямо на моих глазах какой-то пьяный мужик (явно турист) засасывает провожающего его к аэровокзалу паренька-эскортника. Причём сразу на улице начинает стягивать с того штаны. Ну, ты прикинь, а?

Естественно, я ватрушку — в сторону, и туриста этого за патлы — хрясь! А там уже другие наши из артели подтягиваются. Скручивают его. А дальше... у нас это называется погремушка: берёшь что-нибудь продолговатое, привязываешь к этому импровизированному дилдаку пару пустых пластиковых бутылок (главное, чтобы шумело погромче), — и гуляй, пупсик, до самых дверей аэровокзала, чтобы другие туристы видели и учились.

Так всегда все вопросы в Оз решались и будут решаться.

Но приход был абсолютно не в этом. А в том, что тот паренёк (ну, которого засосали) со слезами на глазах бросается мне на шею, словно к спасителю. Жмётся, шепчет что-то. Я, конечно, ничего не слышу (из-за капюшона, понятно), но на душе так тепло становится, что помог. И губы его ещё так касаются щеки моей (не в этом смысле, естественно, но выглядит, как в том). И тут я слышу:

— Андрей, ты совсем сдурел?

Вайб обрывается. Моя бывшая жена стоит в дверях аэровокзала.

Я оборачиваюсь, чтобы поздороваться с ней — и вижу тебя.

 

Понедельник

 

Ты красива, как июль.

Сжимаешь ладонь моей бывшей жены своей малюсенькой ладошкой и боишься даже поздороваться. Прячешься за мамиными джинсами и смотришь снизу вверх на незнакомого лысого дядю вот этими своими огромными, как две чёрные дыры, глазищами.

В этот момент мы видимся с тобою вживую впервые, (я даже на родах не присутствовал), потому что у твоей мамы началась какая-то требуха с документами по лишению опеки, и ей пришлось отдать тебя на неделю ко мне. А я как понял, что ты ко мне на целую неделю, так сразу решил: это будет самая счастливая неделя в моей и твоей жизни. Надеюсь, так оно и было в итоге. Да, Зайчонок?

Знаешь, я так рад, что ты успела побывать в этом мире. Что ты теперь можешь почувствовать всё, как чувствую я. Не каждый способен это прочувствовать. Просто представь выражение лица твоей мамы, когда она видит меня в обнимку с заплаканным эскортником, а навстречу ей ползёт турист с погремушкой в заду?

Ох, это была целая сцена:

— Андрей... какого?

— А что такого?

И так далее. Ты уже и не помнишь, небось. А я, честно, тогда не просёк, с чего кипишь. Она:

— Да ты посмотри, с кем ты, как одет, и вообще — почему ты лысый?

Знаешь, твоя мама ведь такая милая, когда злится.

— Да всё окей, — пытаюсь я её крики как-то стушевать. — У нас же все скинятся.

Но она в панике. Пырит сперва на туриста с погремушкой. А потом назад на меня и глаза взводит, как курки:

— Нет. Не окей. Я отказываюсь, Андрей.

— Да брось. Я же обещал. Буду ей божьей коровкой.

— Хватит с меня твоих «божьих коровок». Ты мне не это обещал.

А обещал я твоей маме, что лишение опеки — это хорошо нам обоим. Но она-то мир моими глазами увидеть не может, поэтому для неё такое... ну, это как убийство. Она меня настоящим не видит (а ты, Зайчонок, видишь? Сейчас ведь видишь уже меня?), поэтому я просто беру твою маму за руку и шепчу ей что-то ласковое. Чтобы она растаяла. Вспомнила, что я — это я. Что я такой же человеческий человечек, каким был и до попадания сюда. Что это моё ведро веснушек на твоих щеках.

Естественно, мама тает. Садится на колени. Нащебечивает тебе чего-то напоследок. А у тебя ранец просто огроменный, выше неё (ну, или рюкзак, не знаю, как оно называется). Как три баклажки с водой сложить вместе, вот такой размером.

Мама тебя всё инструктирует. А ты её не слушаешь, мнёшься с этим рюкзачиной. На меня пыришь. И мне так страшно становится, что вдруг тебе страшно, что я какой-то страшный. Поэтому я тебе изо всех сил в ответ улыбаюсь. Но ты всё равно лицо косичками накрест кроешь, типа нельзя. Не входи. А я тук-тук, Зайчонок. Можно войти в твои косички?

Знаешь, у меня в тот момент такой себе приступ панической радости случился. Словно как «паника» и «радость» одновременно. Прадость. Ты когда-нибудь испытывала прадость? Вот, короче, такая прадость, что я чуть на заулыбал тебя до смерти.

Но всё обошлось.

Мы помахали маме на прощание ручками и пошли назад. В мой мир. Я хотел помочь тебе донести рюкзачину до нашей артели, но ты так прижала его серьёзно, что мне стрёмно стало предлагать понести. В итоге ты так его до третьего этажа и тащила (очень стыдно!). Я тебя вперёд первой в квартиру ещё пропускаю, а ты рукой по скважине водишь сосредоточенно, вжух-вжух, типа впусти. Не понимаешь, что в Оз не запирают. Да и скважина-то обычная — не диджитал.

И мы сидим на кухне. Ты едва достаёшь до пола ногами, теребишь босоножками воздух. Я спрашиваю, умеешь ли ты слушать музыку. А ты отвечаешь, что хочешь кушать.

Меня в этот момент такая паника взяла! Девять вечера на дворе, а в доме только банка фасоли и сухой протеин! Ну вообще еды ноль! Я пулей в ночной. Параллельно звоню жене:

— Что она обычно ест?

— Я же тебе сто раз объясняла!

А она-то не объясняла. Давай «заново» объяснять:

— Покупай только в поливитаминных продуктовых! И только еду с нейростимуляторами! Иначе я тебе такой счёт за больничку в зад запихаю, забалдеешься!

А я бегу по навигатору, думаю, хорошо хоть эти поливитаминники работают до сих пор, не протух ещё мой самый счастливый понедельник с Заинькой. А ещё так торопился, потому что, думаю: а вдруг она съест мою фасоль, пока одна-одинёшенька там — и тогда уже никогда меня не полюбит. Глупо, наверное, да?

Хотя вот так прикинуть, у нас туристы просто таблетки кушают, и бодрячком. Тут же разницы только в том, что средняя высота зданий в Оз ниже, поэтому дроны распрыскивают эти стимуляторы с большей плотностью на кубометр, чем у вас. Мне так менеджерка в поливитаминном объяснила. Говорит, и чего это жена вас гоняет.

Ну, потом-то понятно стало, чего.

А я, дурак, столько вкуснятины накупил! Картошечки, помидорчиков, сметанки домашней. Тут с супермаркетами запара — зато вся еда местная. Вот ты пробовала когда-нибудь драники? Я тогда подумал: как попробует мои драники, сразу меня полюбит. И чёт так резануло, когда вернулся в квартиру, а ты уже лопаешь батончик какой-то. Мама с собой, наверное дала.

Что ж. Хоть не фасоль.

А ещё за то время, пока меня не было, ты разложила свой рюкзачище — и это оказалась целая палатка. Но не походная, а типа, знаешь, как при эпидемиях возводят. Разложила эту эпидемиологическую палатищу в самом дальнем углу зала. Но так, чтобы входную дверь видно было. У нас подобным образом собаки стелятся, если в дом их пускаешь — типа боятся и убежать наготове. Но... ты же не собака?

А ещё сетка москитная на входе в палатку была. Думаю, а сетка-то зачем? Вы давно комаров в городах видели? От чего она тебя защитит? От нас что ли? От нас, да? Но я этого вслух не сказал. Просто пошёл жарить драники. И тут ты из другой комнаты:

— А подойди-ка сюда.

Я чуть не обосрался. Сперва от счастья (что ты позвала), а потом от паники. Это правда она так позвала? Но почему она так позвала? Это ведь мама тогда тебе надиктовала, да? Короче, я подхожу, а ты мою рабочую кладовку открыла, — ту, которая с бондажём, плётками, вот этим всем — и уже в тот момент чувствую подставу. А дальше наш разговор шуршит, как фитиль:

— Скажи, это для чего?

— А это...

Ты держишь в своих маленьких ручках огромный страпон, словно ракетницу, и будто сейчас пальнёшь из него очередным вопросом. А у меня в ответ из арсенала только правда:

— ...это то, что я сую в разные отверстия тела, чтобы было приятно.

— И тебе не больно?

— Иногда больно, это тоже приятно.

— А мама сказала, ты так зарабатываешь.

— Скорее, так я выражаю своё желание быть свободным...

И тут у меня в голове что-то стрельнуло:

— ЧЕГО тебе мама сказала? Когда она это видела?

— Тогда, Андрей.

Я оборачиваюсь, а жена стоит прямо передо мной. Я даже рукой по ней провёл — нет, просто проекция (не пустили её в зону всё-таки). Но со зрительным контактом. То есть уже подключена к моему Умному Дому. Получается, твоя мама всё это время сидела с тобой, пока я ишачил за продуктами. А ты каким-то образом умудрилась хакнуть Умный Дом. Да ещё и эпидемиологическую палатку поставить. Рукастая, что сказать.

Я смотрю на тебя. А у тебя лицо, как у человека, который раньше никогда не крысил, а потом-таки накрысил и теперь не знает, как дальше жить. Ох, Зайчонок... Ты ни в чём. Ни в чём не виновата, слышишь? Но я тогда так не сказал. А просто разозлился. Говорю:

— Ты что, науськала её к Умному Дому моему приконнектиться?

— Да, — жена в ответ спокойна, как слон. — Науськала.

— Твою мать, какого...

— Андрей, слова выбирай.

— Да в жопу засунь своего «Андрея»! Это мой мир. Мой дом!

— А дочь пока наша. И этого она не должна видеть. Вот этого вашего нейродивергентного расстройства.

— Мы не «расстройство». Мы общество! Опять зерошек скомпилированных насмотрелась, да? Ты вообще не понимаешь смысл этого понятия! Нас уже лет 50 как вычеркнули из псих.расстройств! Поняла?! Историк [заблокировано]!

— Боже... как хочешь.

И тут меня просто рвёт на части:

— Да ладно! А в твоём сраном мирке нейротипикалов, значит, ничего такого нет? Одни радуги и пони пляшут? Я уже вижу, как её пичкают колёсами из этих ваших «поливитаминных» при первых признаках пубертата.

— О, ну конечно, Андрей. Лучше слезть с «колёс» в пятнадцать, как ты, и пубертатить следующие десять лет в стране Оз.

— Зато я свободный!

— Свободный... умереть тут?

Ох, и тяжёлый же был разговор. И вот каждый раз, когда кажется, что твоя мама сейчас рассыплется, она всегда делает её фирменный глубокий выдох и собирается заново. Как матрёшка:

— Я хочу, чтобы с этого момента наша дочь ходила только с допами в режиме ограничения.

На этих словах я окончатекльно захлебнулся в нервах: А как же мир? Как же лучшая неделя? А как же... мы?

— Пошла вон из системы, тварь.

В общем, начал ей жёстко хамить. Вырвал проводку в распределительном щитке, попытался отключить Умный Дом. Но твоя мама почему-то не пропала.

— Я сама решу, когда выйти, — голографический палец даже в лоб мне ткнул. — Понял? Хоть волос на её голове, Андрей.

И уже сама дисконнектнулась. В тот момент так тихо стало, что я слышал как ты неловко шлёпаешь к себе в палатку. А я смотрю тебе в спину, и мне что-то тогда так плакостно стало. Что ты помогла ей вот с этим всем. Что ты с ней заодно. А не со мной. Хотя ведь я тебе никто, да? Недо-папа. А она твоё всё, мама, хули.

И я вернулся на кухню, вроде как, готовить драники, а сам встал под углом к палатке, чтобы ты не видела, и заплакал. Пытался тоже выдыхать фирменно. Но то ли дышал громко, то ли что. Короче, ты выглянула. Посмотрела на меня очень серьёзно. И ушла назад в палатку. И вот это уже выжгло что-то внутри с концами. Я рыдал, как тряпка, и думал... что ты...

Что ты моя ненаглядная Элли в волшебной стране Оз.

 

Вторник

 

Ты, наверное, считаешь, что я не видел тогда, да?

Как ты заливисто смеёшься, когда думаешь, что меня нет рядом.

Это был первый раз, когда ты перестала корчить эту серьёзную мордашку (ну, в смысле здесь, в Оз), а я чуть не пропустил! Наверное, тебя привлекла вибрация. Пол в то утро прямо-таки ходуном ходил. Вспоминаю, как эти малюсенькие босые ножки крадутся к лестничной площадке в поисках источника звука. Это забытое на той стороне чувство босости. В ночнушке, босая — и с допами на глазах. Какая же ты всё-таки смешная в своей этой серьёзности. Крадёшься от меня вниз, будто я могу такого не заметить.

Помнишь то утро? Этажом ниже вайбились Боря и Винильчик. Ребята когда вайбятся, их потом иногда сутки торкает, если не рассчитают с дозой. А тут Боря даже единственную рабочую в артели гитару к колонкам подключил. Петь он, конечно, не особо (по вокалу у нас больше Винильчик), зато единственный, кто вживую играть умеет. Это они ради тебя тогда так расстарались, что аж вибрация пошла. Знаешь, ребята ведь не всегда так играют. Это был их способ сказать: можно.

Тебе — можно.

С каким же упоением ты их слушала. Нет, лица твоего я, не видел, — только плечики — но эти притаившиеся за дверью плечики! Ты даже такты ножкой вытаптывала. Топ-топ. И буквально пожирала допами поющего Винильчика. А потом в какой-то момент Винильчик вместо очередного удара протезом об пол спотыкается, и — хрясь! Растягивается на полу. Да так, что протез летит прямо в твою сторону.

Естественно, это он специально. И рожи на полу, типа ему больно, тоже корчит специально. Тебя рассмешить пытается. И, естественно, у него получается. Ты невольно хихикаешь. И тут он резко:

— А кто это тут хихикает?

И ползёт по полу. Типа к протезу. А на самом деле — к тебе. Как же ты труханула! Дрожишь, ступнями пол ломаешь:

— Это я... я хихикнула, — выходишь из-за двери, пискля испуганная.

Главное, сама же честно и призналась. От твоего тонюсенького голосочка Боря не выдерживает, и как давай ржать во весь свой бас (под вайбом его частенько пробивает). Да и просто невыносимо было смотреть на тебя без умиления. Винильчик тоже по полу катается, хохочет. И так они оба смеются заразительно, что ты тоже начинаешь смеяться. Сама не понимаешь, чего — а смеёшься!

— Ты дочка Семипопа, да? — Боря едва бормочет, смешинок наглотался.

— Кого? — хлопаешь кратерами своими непонимающе.

— Папку буди иди, говорю. Завтракать будем.

Голос у Борьки командирский. Ты киваешь ему строго, как солдатик, и бросаешься выполнять. Словно тебе доверили самое важное дело на свете, для которого нужно так свести бровки над допами, чтобы ни один папочка на свете не сомневался в важности твоей миссии.

И начинается лучшее утро в моей жизни.

— Ну, как там бывшая? — когда мы спускаемся, Боря уже вовсю кашеварит, а кухня купается в неприличных запахах хлеба. — Опять деднеймила тебя?

— Да забей, — зеваю. — Как обычно, сбайтила на дисфорию.

Я зарываюсь носом в кружку с кофе и любуюсь тобой. А ты украдкой глазеешь по сторонам своими неуклюжими допами, которые заставила носить твоя мама. Делаешь вид, что ты вся такая серьёзная, и тебе тут всё побоку. А на самом деле так и пожираешь допами нашу артель!

Всё это здание — бывшая музыкальная школа. Ещё с тех времён. Ты знала? Кругом гитары, барабаны. У Бори даже стол склеен из синтезаторов. Но я видел, куда ты больше всего смотрела: на специи. Над головой у Бори была открыта его фирменная кухонная полка с целым ворохом специй. И у каждой специи приклеена своя надпись смешная, например, «трамадол» у него — соль, «мефедрон» — перц, «фенибут» — сахар и т.д. Помнишь?

Естественно, это шутка такая (их, говорят, раньше тоже как добавки использовали). Хотя ты так и так вряд ли нагуглишь подобные слова. Если вообще допы их пропустили. Да и не важно.

Важно, что мы просто сидим на кухне и болтаем о всякой чепухе:

— Тебя Маркиз заказывал, — берёт щепотку «трамадола» Боря.

— Я офф, — прячусь глубже в кружке. — На неделю закэнсесил всех.

— Это он закэнселит тебя, дурачок.

Пока мы судачим, ты снова сводишь строгие бровки под допами и читаешь по слогам надпись на футболке у Бори: у-га-шу-за-то-что-бы-у-га-сить-ся. От этих слов я прыскаю в кружку. Все синтезаторы заливает кофе.

Мы дружно смеёмся.

— Правильно, солнце, — улыбается Боря. — Девиз всех дивергентов. Сечёшь?

— Се... ку, — киваешь ты сосредоточенно.

Естественно, ты тогда не просекла. Дело не в словах. А в самом принте. Это символ: изуродовать проекционное пространство футболки, чтобы сторонние наблюдатели в допах не могли видеть на искажённой ткани рекламу. Но не вздумай такое у себя там проделать. В этом и фишка, что так только нам и только в Оз можно. Теперь понимаешь?

— Скрэмбл с тостами и сливочным маслом готов! — наконец, объявляет Боря. Оказывается, ты не знала, что такое сливочное масло. Дружно объясняем тебе, зачем намазывать жир на хлеб. Тем временем к столу присоединяется и Винильчик:

— Ну, что дочка? Семипоп тебя драниками пытался накормить уже?

Я снова прыскаю (уже в пустую кружку). А ты не выдерживаешь и снова умильно хихикаешь.

— Да кто ж ребёнка на ночь драниками кормит? — улыбается Боря.

— В этом весь Семипоп! — подхихикивает Винильчик. — Ты уже знаешь, настоящую правду про Семипопа, дочка?

Ты не понимаешь, что Винильчик тебя подкалывает, поэтому со всей серьёзностью морщишь лобик в поисках «настоящей правды»:

— Что он... моя божья коровка? — находишь ты в закромах памяти вариант ответа.

Но парни лишь хихикают.

— Да, — с деланной важностью кивает Боря. — Семипоп полетит за тобой даже на небо. У дивергентов эта такая клятва. Но мы не об этом. А о том, что Семипоп — худший повар во всей Оз!

Ты смотришь на меня с максимально серьёзной озадаченностью. После чего мы все снова дружно смеёмся.

Винильчик похож на покрытую шрамами вешалку, а Боря — на пересидевшего в качалке Винни Пуха. Оба они старые, бородатые. И оба уютные, словно второстепенные персонажи Диснея.

На тот момент Боря и Винильчик вместе уже двадцать лет. Представляешь? Хотя никто в артели не в курсе, как эта парочка познакомилась и вообще ладит друг с другом. Ведь Боря, он, знаешь, такой кислый пельмень, торчит на Соломенных Енотах, Макулатуре и Кровостоке. А Винильчик вайбится исключительно на «настоящем» рэпе вроде Бабангиды, Окси и КПСС. Их вкусы ни разу не сходились ни в чём. Поэтому эти двое если и трахались друг с другом, то исключительно под Егора Летова.

Ты потом поймёшь.

— Держи десертик, солнце, — Боря достает из холодильника остатки самодельного Наполеона и делит его на четыре квадратных бруска. Но в последний момент спохватывается:

— Погоди, а ей мо...?

—...льзя.

Я упрямо подталкиваю брусок к тебе. Боря ничего не говорит.

— Что это? — ты принюхиваешься к Наполеону. Смотришь в тарелку недоверчиво, типа, а что это за очередной незнакомый кусок теста с жиром? Но я тебя успокаиваю:

— Попробуй. Это тесто с сахаром. Самое вкусное, что ты ела в своей жизни.

Ты пробуешь. И просто балдеешь. Но потом ловишь нас с повинной:

— А разве... столько сахара законно?

Боря молча пододвигается так, чтобы заслонить собой формы для выпечки, а Винильчик демонстративно разводит руками со свежими шрамами на запястьях вдоль вен:

— Всё нормально, доченька. Мне оправдательный приговор за третью попытку коммитнуться на днях подписали. Теперь могу по закону увеличить пищевую норму дофамина.

— Вот это да! — перевожу я тему, пока ты не продолжила расспросы про сахар. — И сколько пособие теперь?

— Ещё пять коинов.

— Ну, в следующий раз.

— Ага.

В конце концов у перепуганного Бори настолько пропал аппетит, что он отдал нам свой нетронутый кусок торта. А когда мы поднимаемся назад в квартиру, я замечаю, что твои глаза буквально приклеились к пакету с Наполеоном. Пришлось честно признаться:

— Если мама узнает, что ты такое ела, нам обоим придёт хана, — после чего я выдерживаю долгую паузу. — Хочешь ещё?

Ты тоже выдерживаешь долгую паузу:

— Хочу.

И тут я иду на подкуп:

— Мы могли бы вместе кушать Наполеон хоть каждый день, если выключишь её, — тычу пальцем в панель Умного Дома. — Отключи вот это, что ты там сделала со щитком вчера. Сможешь?

От тебя исходит грустный вздох, и я снова хочу сказать: ты ни в чём не виновата, Зайчонок. Слышишь? Но твой вздох оборачивается вовсе не тем, что я думал:

— Ты вчера пытался сломать щиток... как дурачок.

Я не выдерживаю и улыбаюсь этому неожиданному и траги-комичному косплею Бори.

— Ага. Как плаксивый дурачок.

— Я тоже иногда плачу, — зачем-то киваешь ты серьёзно. — Когда мама кричит на меня.

— Она любит тебя, слышишь? И если тебе не хочется её обманывать...

Ты перебиваешь меня ещё одним вздохом. Будто я сказал какую-то глупость. И в этот момент твоё личико вдруг становится каким-то детским и взрослым одновременно (как у карлика что ли, не знаю). Короче, ты подходишь, к щитку и спокойно набираешь мою бывшую жену:

— Мам, я только, что ела тесто с сахаром, а Андрей попросил меня отключить тебя, потому, что сказал, что даст ещё, поэтому пока. Извини, пожалуйста.

Андрей? Кажется, в этот момент я разеваю рот и нелепо спотыкаюсь глазами о твоё лицо: это правда ты всё это произнесла? Или тот твой мир по ту сторону? Кто скормил тебе эти слова не по возрасту? Я смотрю на девочку, наряженную в великовозрастные повадки, и хочу сорвать с тебя одёжку не по размеру.

— Ты дурачок, — следует тем временем очередной томный вздох. — Совсем не умеешь общаться с ней. Маме ведь надо просто правду сказать. И она потом простит всё.

Ох, если бы ты знала, Зайчонок, сколько правды я наговорил ей в своё время. Но этого я вслух не произношу. Просто уточняю:

— И ты не боишься остаться теперь со мной одна?

— Я привыкла, — ты явно не понимаешь смысла вопроса и уверенно достаёшь из пакета торт. Отколупываешь вилкой по кусочку. Растягиваешь удовольствие. Твоё непонимание выглядит несуразной заплаткой на столь взрослом тоне голоса. И сейчас я гадаю: как бы всё обернулось, не отключи ты тогда связь? Скажи, простила ли в итоге нас с тобой мама за то, что я оставил нас наедине друг с другом? За то, что произошло потом? И привыкла ли ты в итоге? Быть такой взрослой.

— А то, что они делали, — произносишь ты в паузах между сосредоточенным вылизыванием тарелки. — Там внизу. Как это называется?

— Они? Ты имеешь ввиду Борю и Винильчика? Они играли музыку.

 

Среда

 

В эту неделю я позволял тебе всё. А ты в ответ позволяла быть собой. И, возможно, спустя годы ты вспоминаешь наше время вместе и задаёшься вопросом: почему он так откровенно показывал мне этот мир? Почему считал его лучше моего? Но нет, Зайчонок. Я не считал. Просто хотел дать тебе альтернативу.

Ведь жизнь не слоится, подобно Наполеону, на «хуже» и «лучше». Да и дивергенты — это не какой-то там политический строй, в моём мире не хуже и не лучше, чем там, где сейчас находишься ты. Но мы и не «расстройство». И не кучка сексуальных психических девиаций, как привыкли думать люди вроде твоей мамы. Мы — мир альтернатив.

Каждый человек рождается со сломанной деталькой в душе. И всем нам рано или поздно придётся эту детальку чем-то заменить. Я просто хочу быть уверенным, что в нужный момент ты сумеешь найти свою недостающую детальку. Например, моей недостающей деталькой стал «семипоп». Я влюбился в него с первого звука.

И это ещё одна причина, почему мне так хочется объяснить тебе дальнейшие события. Ведь всё, что случится дальше, является одним большим ответом на вопрос, каково это: торчать на тебе и семипопе одновременно.

В тот день ты улыбчива и общительна. Твои повадки почти сравнялись с твоим возрастом — ведь я обещал показать, откуда берётся музыка. Тебе не хочется выказывать интереса к этой теме, но интерес сам выказывает себя. Ломает возведённую непонятно кем стену серьёзности.

Короче, мы вместе идём к моему дилеру.

— А ты тоже умеешь петь? Как Винильчик? — вышагиваешь рядышком ты.

— Не настолько хорошо. Но в артели все умеют.

— А я просеку... как надо петь?

— В артели этому учат, да.

— А не в артели? Тут кто-то поёт ещё? А у нас, там, на той стороне? Поют?

На улице где-то +37, а мы бодро шагаем по кипящему от жары асфальту. Я очень хочу взять тебя за руку. И не знаю, как. Поэтому как бы ненавязчиво помахиваю рядом растопыренной пятерней. Но ты не видишь пятерни. И постепенно замолкаешь. Плечики вжимаются, словно ты хочешь схлопнуться в самой себе. Тебе боязно от бесконечно подходящих и касающихся меня жарких, загорелых людей.

— Они, что все твои друзья? — шепчешь ты.

— Нет, но это нормально, — пытаюсь объяснить. — У нас так принято.

— А можно их... закэнселить?

Всю эту неделю ты повторяешь мои слова и коверкаешь их смысл, а я не знаю, как к этому относиться. А ещё в тот раз ты впервые допрашиваешь меня так дотошно. Будто стала одним из тех врачей. И нет, я не разозлился на это (ну, может, самую малость). Просто мне почему-то показалось, что ты расспрашиваешь меня как-то не так.

Не так, как я хочу.

Ладно, это не важно. Важно, что мы, наконец, подходим к свалке утилизации инфо-отходов. На этом моменте у тебя случается приступ паники: допы глючат. Что тогда они показывали тебе? Ковыряющихся в воздухе людей? Свалку из пустоты? Ох, неужели нельзя было избавиться от них вместе с мамой!

Вобщем, я пытаюсь снять с тебя допы. Шепчу на ушко: это просто люди, они просто роются в старых информационных носителях, успокойся. Но ты не успокаиваешься, и из-под прижатых к щекам допов текут слёзы...

— Когда мы уже увидим дилера? — пищишь ты с мольбой.

Мне тяжело видеть твои слёзы. Естественно, я прошу знакомого позвать Анжелику сюда, к воротам. И естественно, она приходит злющая, как чёрт. Помнишь её? Тело Анжелики, словно гормональная бойня: подбородки перетекают в сиськи, поэтому двигается она с трудом и очень не любит уходить так далеко с территории свалки. На жаре эта ползущая туша шкварчит, словно сало на сковородке. И сходу ноет:

— За прогулку ты мне, Семипоп, доплатишь.

После чего как бы ненароком добавляет:

— И, кстати, тебя Маркиз искал.

— Без тебя в курсе, — раздражаюсь. — Что по товару?

Я не обновлял плейлист уже три месяца и ненавижу, когда Анжелика тянет резину. Она это прекрасно понимает, но когда закатывает глаза, кажется, что её белки раза три прокручиваются в орбитах, прежде чем, наконец, встать на место.

— Ничего. В этом месяце только терабайтник с «Яндекса».

— Так какого [заблокировано] ты на порожняк меня зовёшь?!

Да, мне не следовало злиться. И да, я видел, как ты вздрагиваешь от моего крика. Но я не испытываю вину за то, как потом поступил — лишь корю себя, что тебе потом было больно. Ведь да, я мог бы тогда попытаться сгладить произошедшее. Объяснить. Но такое тяжело объяснить ребёнку. Не то, что сейчас. Сейчас ты другая.

— А что такое «порожняк»? — спрашиваешь ты.

И я злюсь от этого неуместного в тот момент вопроса. Потому что не могу вот так сходу объяснить тебе значения всех слов на свете.

И в итоге всё становится каким-то дёрганным.

Пойми, Зайчонок. «Яндекс» — это только легалка. У них музыкальная база вплоть до 2030-го имелась лишь по официальным трекам (не то, что в «Вэкашке»), и семипопа там обычно всего пару записей на терабайт. Такое я и сам мог бы найти в мусоре.

— Ладно, — вздыхаю. — Давай сюда.

Анжелика отдаёт терабайтник. Я вставляю его в плеер... И вижу там одни зерошки. Как я и говорю, такое тяжело объяснить. Ты бы тогда так не реагировала, если бы понимала.

Представь, что ты хочешь послушать какой-нибудь курс в одном из этих ваших университетов, и сервисы вроде PodcastCollector компилируют данные: из прослушек, из чьих-то лекций, из видео, из перегонок роботом-озвутчиком текста и т.д. Короче, лепят тебе идеальные знания по запросу. Так вот такая солянка, и есть mp0, зерошка. И это даже не формат, а потенциально существующий звук и текст в компиляцонно-парадигмальном облаке. Понимаешь? Такого типа данных не было вплоть до 40-х годов.

В общем, Анжелика разводила меня.

— Че ты мне зерошки [заблокировано] подсовываешь? — ору на неё.

Не знаю, что ты увидела в тот момент в допах (потому что кричала ты очень громко), но когда я намотал, а потом потекло — это была не кровь, а всего лишь молоко из её груди. Тебе не обязательно было висеть тогда на мне. Хотя, как я и сказал, то, что впервые в жизни ты коснулась меня именно по такой причине, почему-то не вызывает у меня сожалений. Скорее жалость.

Жаль, что ты смогла только так.

— Пусти [заблокировано]!

— Где мой вайб?!

— Это он! Маркиз сказал, ты задинамил его вписки! Это он тебя хейтит!

Мы с тобой пришли на склады молча. Но, оказалось, что на обратном пути молчание может быть ещё молчаливее. И мне становится буквально физически больно без звука. Я хочу надеть капюшон и сбежать от этой молчанки в семипоп. Но мне страшно, что если твои губы онемеют, я больше никогда их не услышу. Поэтому приходится слушать огрызки твоих шагов по асфальту. Шарк-шарк. И, наконец, ты рвёшь наше молчание:

— Я не хочу больше музыку. Хочу назад. Мама была права.

— Права в чём?

— Ты наркоман.

Я? Наркоман? Как же ты это тогда сказала.

Ох, зайчик мой...

 

Четверг

 

Ну, как я тебе? Что ты сейчас делаешь? Читаешь меня или смотришь? Какую компиляцию моей жизни ты в итоге получила? А, может быть, ещё задолго до того, как просмотреть запакованный в единички и нолики призрак своего папаши, ты самостоятельно шарилась по сетевым инфо-свалкам? Сколько ответов ты успела нагуглить сама? Сколько из них поняла?

Наверное, ты думаешь, что это история об Особой Зоне. Но нет. Я пытаюсь рассказать тебе другую историю. Историю о забытом мире из сказок.

Мир этот появился задолго до нас с тобой и задолго до нас умер. Это был мир, в котором баннерную слепоту ещё не признали заболеванием, а простые семьи не штрафовали до второго колена за попытки [заблокировано]. В этом мире люди сами сочиняли себе песни и сами их исполняли. В этих песнях они пели о том, как мечтают о смерти. И все без исключения певцы стрелялись только от счастья.

Это было время самых счастливых стволов.

Давным-давно царила эпоха бесплатно перебираемых в куплетах брендов. Эпоха легализации меркантилизма, с упоением скандирующего гимны покупным отношениям. Это была эпоха пигмейских подношений друг другу атрибутов благосостояния. Эпоха орального секса за гаджеты и монетизации мозгов.

Эпоха семипопа.

Семипопщики стали вершиной культуры нашего века. Они строили картонные ракеты. Свободно сквернословили и легально упивались обещаниями собственной смерти. Они были детьми миллениалов и внуками гаражного рока. Они — лучшая эпоха в истории человечества.

А ещё они — мой вайб, который так хотел купить Маркиз. Подобных Маркизу называют вайболовами. Впрочем, не важно. Дальше ты сама всё поймёшь.

В тот день я, честно, хотел оставить тебя на квартире у Бори и Винильчика, но ты заперлась в палатке и не хотела меня видеть. Не хотела больше коверкать мои слова. Словно твой незадачливый папа просрочил абонплату на подражания, и аккаунт абонента ушёл в блокировку.

— Открой, прошу, — пытаюсь я неумело восстановить доступ.

Трясу твой тряпичный домик, словно серый волк.

И, естественно, ты нивкакую.

Прости. Прошу, прости меня за то, что бросил тебя тогда одну. В тот момент я хотел лишь поскорее вернуться в свою забытую страну грёз. Есть такой особый вид близости: одиночество, когда ты рядом, а любовь, когда тебя нет. Когда невыносимо видеть друг друга. Надеюсь, между мной и тобой в тот момент была именно подобная близость. По крайней мере у меня к тебе был именно этот вид невыносимости.

В тот вечер мы расстаёмся впервые.

Я иду на квартиру к Маркизу. У нашей музыкальной артели есть лишь одно правило: отдавайся душой. Каждый из нас остался душой где-то там. В том прошлом, когда музыка создавалась только людьми. И для людей. Нет, Зайчонок, я не торгую своим телом. Я торгую тем единственным типом информации, который невозможно записать на информационный носитель: душой. И когда я слышу звук колонок из вписочной квартиры Маркиза, душа моя против воли стучит в такт битам.

Хотя играет, конечно, полный шлак. Музыкальный вкус у Маркиза плебейский, как и у всех туристов. Зато на дверях висит куча старых плакатов из начала века: зомби-Ленин целуется с роботом-Путиным; японские школьницы стоят на коленях перед парнем с торчащей из штанов ракетой (кажется, его зовут Маск); супергерои «Марвел» подписывают декларацию ООН об Особой Зоне.

Этот старый мир кажется мне реальнее, чем я сам.

Знакомый охранник на входе хвастается купленными за целый коин наушниками. Кто-то со свалки откопал ему почти не потёртый экземпляр. Микрофон и кабель, конечно, оторвали, но зато звукоизоляторы огромные, смотрятся на шее красиво. Именно такие штуки и носили люди на шеях в те годы.

— О, Семипоп! — пара знакомых молодчиков лезут обниматься на входе. Стреляют завистливыми взглядами на мой зад в обтягивающих адидасках. Конечо, подобные на складах уже давно истлели. Представляешь вообще, сколько они стоят на вашей стороне? Задницу твоего папы обтягивает сама история.

— Караоке, караоке! — возле колонки мне нетерпеливо машут девчонки с огромными очками без стёкол (это тоже фишка из эпохи семипопа, ты потом поймёшь). — Пришло наше караоке!

В общем, тут я как дома. Именно тут моя душа.

Наконец, навстречу выходит сам Маркиз — в дорогущей футболке с запрещённым принтом начала столетия (суть которого он даже не понимает) и раритетных айфоновских часах сразу на обеих руках. Типичный вайболов.

— А, попался! — толстый плебей тычет мне в лицо стилизованным под пенис пистолетом. Щёлкает вхолостую пластиковыми яйцами — клац, клац — после чего я не выдерживаю и невольно начинаю смеяться. Девчонки у колонки тоже хохочут.

— Эх, ну как на тебя злиться, пупсик, после такого? — прячет оружие довольный Маркиз. — Но знай, мы тебя тут все ждали! А ты на игнор присел. Ну, как же так?

— Делами об косяк, — пытаюсь строить хмурого я.

Но обнять себя всё равно позволяю.

— Слушай, пупсик, тут такая контрабанда резинок из Америки пришла, — суёт мне в ухо свои жирные намёки Маркиз. — Графеновые, с нанитами и кольцами из позолоты. Раритет. Тебе понравится.

Как видишь, в действительности люди вроде Маркиза, не любят прошлое. Они просто мечтают поиметь его. Теперь ты понимаешь, кто такие вайболовы?

— Воровство моего стафа мне тоже должно было понравиться? — поворачиваю назад на хмурый лад.

— Просто бизнес, пупсик, — морщится тройным подбородком Маркиз. — Твои последние вайбы имели тут бешенный спрос. Забирай назад хоть все жестаки Анжелики, но дай папочке ещё немного твоего улётного караоке!

— Караоке, караоке! — тут же вторят девчонки.

Это очень старое слово, оно тоже пришло из сказок. Успела его нагуглить? «Караоке» называют процесс синхронизации эмоций в нейростимуляционном облаке. Представь, что комната — это такой бассейн из выбросов дронов, и когда один вайбится, то всех остальных тоже вайбит вместе с тобой. Теперь понимаешь?

Вот чего он хотел.

И, естественно, в тот вечер я даю Маркизу его караоке.

Даю им всем.

— А ну танцуй! — ору я, что есть мочи. — Танцуйте [заблокировано] говорю!

Я пою, перемалывая в танец то, что было рождено лишь для воя и шепота. Конвульсивная комнатушка потеет памятью о вырытом из мусорной кучи мире. Комната машет себе кулаками и заблёвывает окна смехом. Комната прививается анахронизмами и залезает в обоймы самых лучших стволов. Мы приговариваем к расстрелу оба наших мира и партизаним между строк у Господа в дефективном Раю. В котором я — растасканный на рёбра Адам.

— Продай! — задыхается потный Маркиз. — Продай мне свои вайбы. Продай плейлисты, мать твою! Сколько? Ну, сколько ты хочешь?!

А я хочу лишь хохотать и засасываться в толпу.

 

Пятница

 

Я честно пытаюсь вспомнить пятницу. Обклеиваю память твоими опавшими, прелыми улыбками, словно пластырями. Но это не помогает. Куда подевалась наша с тобой пятница? Наша самая лучшая пятница.

Самой лучшей недели.

Я просто просрал её. Вот бы закрыть глаза, и не открывать их. Потому что я просрал тебя. Просрал всё. Но каждый раз как закрываю веки, по ту сторону всплывает твоё лицо (!), а по эту — дождь из кислотных соплей. Ха, ха, ха. Прости эту тварь. Обхватить голову руками, и мордой об стену её. Об стену!

А потом тыкать в миску, как котика.

 

Суббота

 

Ладно, это не важно.

Важно, что я очнулся спустя сутки в каких-то заброшках. На окраине. Первое воспоминание после той вписки — грязный бетонный пол. И боль. При малейшем движении виски тарахтят холостыми битами. И запах... как будто искупали в чужом поте. А в руке зажат пенисный пистолет, и от него явно тянет калом. Я попытаюсь встать, — а изо рта течёт кровавая юшка.

Значит, били. Осталось понять, зачем.

А в артели уже стало ясно, зачем: за тобой. Когда приходишь в родной дом, такие вещи чувствуешь сразу: по незнакомой капельке крови на ступеньках, по следу чужого ботинка в слое пыли, по забившейся не в те углы штукатурке. А уже ушатанные лица Бори и Винильчика — лишь доказательства.

— Слушай, сечёшь, мы их уже на отходе шухернули, — оправдывается выбитыми зубами Винильчик. — Когда тащили её...

Её — то есть тебя.

— Семипоп, прости. Профукали... — в бороде Бори засохла кровь. — Я же говорил... Господи... Маркиз закэнселит. Да как же можно. Ребёнка-то.

Ребята раздавлены. Но от Бориного «прости» мне на единственную секунду удаётся сделать фирменный выдох твоей мамы. И за этот выдох я решаюсь:

— Ты ещё хранишь те девятимиллиметровые патроны?

— Сдурел? И её, и жену за такое...

— Дай.

Маркиз забивает стрелу для обмена на аэровокзале. И это так очевидно для туриста вроде него. Ведь куда ещё ему бежать в случае чего? Трусость — ещё одна причина, почему я ушёл из твоего мира. Люди по ту сторону никогда не увидят мир по-нашему. А ты? Ты хочешь увидеть мир по-нашему? Хочешь быть нашей? Хотя я опять несу какую-то срань, да? Могу ли я просить тебя быть нашей после моего предательства?

Ведь я предатель. Я такое ничтожество.

Я бегу. Ствол постоянно выскакивает из-за пояса. И я боюсь, что он выстрелит мне в зад. Забегаю за угол. Проверяю предохранитель. И ненавижу себя за то, что проверил. Профукал секунд двадцать. Десять лишних шагов к тебе. Я такой трус. Я думаю о том, как ствол выпирает из-под футболки, и что хочу умыться в кондёрной луже под ногами. А должен думать о тебе.

О том, что ты там одна. Что охранники Маркиза заламывают тебе руки. Оттягивают не принадлежащие им косички. Подсекают тоненькие ножки. Что ты безвольно падаешь на бетонку и сдираешь асфальтовой крошкой кожу с коленок.

А за всем этим наблюдает старый дрочила.

В один из самых лучших дней моей жизни ты назвала меня наркоманом. Узнала ли ты значение этого слова? Раньше «наркоманами» называли тех, кто создает музыку. Сегодня же музыка сама создаёт наркоманию. Ценность нашего мозга сегодня — всего лишь в том, что ему скармливают. И вайболовы, вроде Маркиза, готовы рискнуть своей рептуацией даже за огрызки этой кормёжки.

Теперь-то ты понимаешь?

— Ну как, Семипоп, попустило тебя чутка? — надменно подзывает меня к себе рукой Маркиз. Словно зовёт назад к поводку свою суку. — Мы уж, пупсик, так с тобой погуляли хорошенько вчера. Но ты даже под трипом проходняк нам слил. Где твои настоящие плейлисты?

В тот момент я абсолютно не понимаю, что он несёт. Что такого неправильного я ему там слил? О чём вообще речь?

— Думал, не решусь по-плохому? — продолжает гнать свою телегу Маркиз. — Где твой вайб? Хочешь, чтобы мы разошлись ровно? Не ломайся, как придурошный. Продай.

— Коинов не хватит купить, пупсик.

На самом деле я и не пытаюсь понять его речь — моя голова в этот момент полностью забита матершиной. Я изгоняю из себя страх ругательствами, словно заклинаниями. А потом выхватываю пластиковый пенис и стреляю в воздух. Никто не ожидает, что ствол заряжен. Охранники тушуются. Разбегаются в стороны.

И я свободно подхожу впритык к похитившему мою дочь мудаку.

— Эй-эй! Потише! — сразу срёт под себя этот трусливый мудила. — Знаешь, что тебе будет за пулевое ранение в туриста? Даже у вас беззаконие не бесконечно...

Но этот сраный турист просто не понимает: угрозы закончились один выстрел назад.

— Это моя самая лучшая неделя, урод. Она моя! Ты понял?

Я ломаю нос Маркиза рукояткой ствола. А потом решаю вопрос так, как они решаются только в Оз. Думает, он может меня так надменно подзывать? Ничего ты не знаешь про этот мир, турист. Это моя зона! Моя дочь!

Клянусь, я вбил ему нос по самый в его сраный череп. А потом, естественно, охранники оттащили. Сперва аккуратно выбили пистолет. Потом повалили на землю. Ну, и, конечно, отпинали меня. Ещё и задорно так пинали. Раз-два, три-четыре. И я думаю: всё. Конец. Нашей лучшей неделе. Всему. Но вдруг слышу то, что даже слаще музыки.

Твой трепетный голосок:

— Стойте! Он же божья коровка! Моя божья коровка!

Ты каким-то образом вырываешься из рук одного из охранников и ныряешь ко мне под мышку. И сразу становится так уютно, словно ко мне присосался комочек счастья. Я хватаю тебя в объятия, и мы танцуем танго из тумаков на бетонной крошке. Знаешь, Зайчонок? В этот момент я реально хотел сдохнуть. Так невыносимо хорошо мне было рядом с тобой.

Она коснулась меня, думаю. Пришла сама. И даже не за руку. А ты ещё и вырываешься, хочешь развернуть меня (ударами на себя как бы). Такая прадость! Боже. Зайчонок, миленькая. Ну, пусти. Ну, куда тебе быть чей-то божьей коровкой? Это мне положено тебя защищать.

Я легко сворачиваю тебя в улитку и становлюсь надёжным домиком, в который не прорвётся ни один ботинок. Тук-тук, Зайчонок. Можно войти ещё немного в твою жизнь? Ещё немного побыть тобою прощённым?

За этот твой рывок я был готов тотчас улететь на небо. Но что-то сильное поставило меня на колени. Я поднимаю голову — и вижу Борю с окровавленной арматурной в руках.

Этот перекачанный Винни Пух взялся просто из ниоткуда и стал зонить моих пинателей. Охранники, конечно, подоставали ножи, да куда им. А дальше со стороны аэровоказла спешит ещё с пяток зазевавшихся на шухере верзил, но их тупо сметает нашей аровой из артели. Представляешь? И, как вишенка на торте, посреди пустыря хромает беззубый Винильчик с кипой погремушек в руках.

И вот именно в этот момент я ловлю самый сильный вайб в своей жизни. Это наши. Вся наша артель. Они встали за тебя. Представляешь? И не потому, что я их попросил. А потому, что ты наша. Слышишь?

Потому что теперь ты тоже — мы.

— Папа! Папочка, — бросаешься ты снова в мои объятия. — Прости меня! Прости, что я не открыла тогда палатку! Прости!

Ты, наконец-то, решаешься сорвать с себя эти дурацкие допы и гнёшь мои побитые рёбра своими удивительно сильными ручонками. А я смеюсь и плачу одновременно.

Ведь ты впервые назвала меня «папой».

 

Воскресенье

 

На следующий день я понял, о чём говорил Маркиз. Он украл мои плейлисты, пока я был под трипом, но они не оказали нужного эффекта. Потому, что меня вайбили не только плейлисты. Меня вайбила ты. Как и писал выше — я торчу на тебе и семипопе одновременно.

Теперь ты понимаешь?

Смешная в общем-то вышла история. Прямо сейчас ты сидишь в соседней комнате побитая, но счасстливая, и серьёзно киваешь на каждую неуклюжую шутку Винильчика. А я держу в руках планшет с документами на подпись от твоей мамы. Уже пять минут, как мы с тобой не семья.

Спасибо тебе за то, что ты была рядом всю эту неделю.

Ну, что? Пора прощаться?

Я иду к своей рабочей кладовке, вытаскиваю ремень и затягиваю узел на шее. Становлюсь на колени. Сжимаю в руках ствол. И тут Винильчку, наконец, удаётся тебя рассмешить. До меня во второй раз в жизни доходит этот заливистый смех. Сладкий сок воспоминаний струится по моим жилам: я стою в обтягивающих адидасках, голый по пояс, и мы танцуем друг напротив друга под музыку. Я позволяю тебе всё, а ты позволяешь быть собой. Ты тонешь в моём музыкальном худи и корчишь серьёзное личико, чтобы переварить то, что сделало только что тебя ещё чуточку взрослее.

— Мне кажется, я люблю тебя, — говоришь ты.

— И я тебя, Зоенька, — отвечаю я.

Парни никогда не договаривают эту фразу, да?

 

П.С.

 

Плейлист для моей любимой доченьки. Крупица идеального мира, который нельзя купить.

 

снова не успел — Самая тёмная ночь

Три дня дождя — Если я умру

просто Лера — Лютики

Лампочка - Подвальный рок

Дайте Танк — Маленький

Аффинаж — Сидней

Папин Олимпос — Тёмно-оранжевый закат

нексюша — Фенибут

Драгни — Шумоголовый

Мукка — Девочка с каре

Космонавтов нет — тпм

Fem.love — Фотографирую закат

Unknxwn. — i lost her

Красные Звёзды - Последнее Лето Детства

Johack — Осколок будущего


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...