Виктория Радионова

Звон колокольчика

— Последним подарком феи были... Фэй? Где ты?!

Только что сидела за столом, запускала пальчики в миску с горохом, пересыпала из ручки в ручку. Диана отвернулась лишь на минуту — выкладывала тесто на шипящую маслом сковороду, но сестрёнке этого хватило — стул пуст.

Шило в заднице у неё, что ли?!

Диана швыряет ложку. Липкие брызги летят во все стороны, каплями повисают на каштановых кудрях, пачкают застиранное, поношенное до дыр на локтях платье.

Проклятье! Как тут не злиться?! Ну не может же она не сводить с сестры глаз! У неё полно дел: стирка, уборка, готовка... Ещё и оладьи! Диана терпеть не может эти пропитанные маслом лепёшки. Но Фэй отказывается от любой еды. Она ест одни оладьи.

Что только Диана ни делала! Выкладывала картинки из овощей, нарезала хлеб в форме человечков, рисовала ложкой смешные мордочки на горошнице — тарелки резко отодвигались в сторону, а если настаивать, летели на пол.

Наверное, если было что-то хоть чуточку вкуснее отварных овощей и горошницы, например, молочный коктейль, как готовила мама, Фэй согласилась бы это попробовать. Но нужно довольствоваться тем, что есть. Как говорит Папочка, он деньги не печатает и чем это не еда? Они не голодают.

Ну, кроме Фэй.

Диана пыталась ждать, пока у малышки появится аппетит, надеялась, что голод поборет капризы. Но Фэй не ела несколько дней.

Вредная сестра лучше, чем мёртвая, и Диана снова и снова возилась с оладьями, занимая сестрёнку сказками. Сегодня про Золушку. Под шуршание горошин. Тишина оборвала рассказ на полуслове.

Это другим детям говорят: «Сиди тихо и слушай!» Там, где Фэй, тишина — тревожный сигнал. Фэй постоянно издаёт звуки. Диана знает каждый и при каждом знает, что делать. Рвётся бумага — значит, очередная книжка в клочья. Ничего, Диана помнит их наизусть. Истовое чёркание карандашами — каляка-маляка на стене: цветок-колокольчик с зубами на лепестках доедает птицу. Бр-р-р! Мыло и щётка все исправят. Грохот ложки о железную миску... Главное, чтоб не попалась под руку отцовская пивная кружка — последнее, что уцелело из стеклянной посуды в доме.

Диана знает, что делать, когда плещется вода, скрипит дверь, хлопает ящик комода. На все звоны, стуки-бряки, шорохи — на все шумы у неё есть чёткий порядок действий. Даже пронзительное: «Ой!», что подразумевает любой из возможных вариантов: «сломалось», «порвалось», «разбилось», «испорчено», «уничтожено», не так страшно, как тишина. Сломанные вещи можно починить, а если не получается, просто спрятать на время, пока не забудется, что они вообще когда-то были. Можно даже стерпеть трёпку от Папочки, что не уследила за ребёнком. Это привычно.

А тишина пугает неизвестностью. Что ждать? К чему готовиться? Тушить огонь или вычерпывать воду?

— Фэй!

Скрип двери. Слава богу! Диана бросается к выходу.

— Фэй, подожди!

 

 

Но Фэй не может ждать. Время бежит. Это здесь половина пятого, а в Мире грёз восходит луна. Стальной цветок вот-вот раскроет бутон, примется высасывать потоки её света. Луна и так бледна, худеет на глазах. Цветок-вампир растёт. А вдруг он высосет её полностью? Что будет с Миром грёз без луны? Нельзя опаздывать!

— Фэй, не смей разуваться! Слышишь?

Фэй слышит. Конечно, слышит. Но на Подлунную поляну нельзя в обуви. Грубая подошва погубит нежные ростки. Лишь мать-и-мачехе ничего не бывает, хоть сапогами по ней топчись. Но не все столь выносливы.

Ненавистные башмаки с грохотом падают на ступени крыльца. Фэй стягивает носки. Свобода! Жмурясь от удовольствия, шевелит пальчиками ног.

Хватит наслаждаться. Пора!

Босиком зябко шлёпать по лужам, где уже наметились кристаллики льда. Но холод ненадолго. Фэй не успеет простыть и заболеть. Шаг-другой и она там, где всегда лето. Фэй знает это и позволяет себе не слушаться.

А вот Диана не знает ни про вечное лето, ни про Подлунную поляну. Не знает, как нежно ласкает пяточки бархат подорожника. С каждым прикосновением заживают ранки на исколотых подошвах. Если бы Фэй могла взять сестру с собой... Заживить и её порезы, ожоги, ссадины. Но она не может. Для этого придётся держаться за руки. А она не готова к такой близости.

— Фэй! Не будь дурой! Иди сюда сейчас же! У меня сил больше нет!

Бедная Диана видит лишь непослушание. Фэй жаль. Жаль, что все так выглядит и жаль цветы. Она их любит больше всего на свете. Но она бы вытоптала их все, лишь бы не расстраивать сестру. Да не в жалости дело. Вернее, не в ней одной...

Фэй нужно сырье: кукушкины слёзки для зелья раскаяния, львиный зев для настойки отваги, анютины глазки для капель прозрения — по одной в каждый глаз и можно разглядеть красоту даже в уродстве. У каждой феи свои заботы. Даже в сказках пишут, одной волшебной палочки недостаточно: мыши, тыквы, лунный свет...

Лунный свет! Что ж она застряла в этой луже?!

И Фэй несётся со всех ног. Ловко уворачивается от рук Дианы. Два шага по слякоти. Всего два! На последнем оттолкнуться от земли и... Внизу остаются заваленный хламом двор, проклятое дерево, покосившийся домишко и Диана. Бедная. Плача от злости, она швыряет вслед беглянке её башмаки.

Ничего. Посердится и перестанет. Фэй скоро вернётся. Придётся подождать. Счастье того стоит!

В воздухе Фэй лишь мгновение. Привычным жестом раздвигает пространство: просто берет кончиками пальчиков видимый ей одной край и тянет чуть в сторону, немного на себя, будто приоткрывает занавес, затем ныряет в проход.

Мама назвала это место Мир грёз. Перед своим уходом говорила быстро и не совсем понятно. Но Фэй слушала внимательно, ловила каждое слово.

«Только представь, Фэй, он бесконечный и безграничный. У него нет ни конца, ни края, и ты можешь оказаться в любом его уголке: на дне морском у Русалочки, в чаще леса Бемби или посреди джунглей с Маугли. Ты можешь побывать в любом городе, даже в Изумрудном, даже если он давно разрушен или ещё не построен, куда уж занесёт тебя Грёза. И совсем неважно — чужая она или твоя собственная. У неё крылья бабочки, восхитительный наряд для танца в полёте длиною в жизнь, когда нет цели и нет итога, лишь трепетное, неуловимое и непредсказуемое движение. А остановка — всего лишь отдых в пути. Как цветок притягивает бабочку подобием, сравнимой с ней красотой и совершенством, так и место, в которое ты попадаешь, твоё отражение. Ты создательница этого мира и часть его. Помни, Фэй, любую историю можно переписать! А написать свою — просто необходимо!»

Фэй побывала повсюду, но больше всего ей нравится Страна цветов и вечного лета. А мама любила зиму. И сейчас, скорее всего, катается где-нибудь на коньках вокруг Рождественской ёлки.

Было бы здорово, если б Диана тоже любила лето — были вместе.

Тепло южной ночи окутывает продрогшее тело, прогоняет озноб. Воздух полон ароматов. Фэй даже не вдыхает его, а пьёт, как манговое смузи, ест, как клубничный щербет. Прошлый раз воздух был со вкусом шоколадного пудинга. Фэй пробовала и крем-брюле, и ванильный пломбир, и фруктовый мармелад.

Как можно после такого пиршества даже смотреть на горох? Неважно, каша он или суп. А вот оладьи у Дианы — сказочное лакомство. Да здравствуют оладьи!

Но с ними много возни, а у Дианы нет ни одной свободной минуточки. К вечеру она так устаёт, что засыпает где-нибудь на кухне, за делами, не добравшись до кровати. И это ещё в лучшем случае, если Чудовище не отлупит её и не запрет в чулане.

Фэй должна помочь Диане. Немного пыльцы Стального цветка, и даже за руки держаться не придётся, сестра сама долетит до Мира грёз. А пока глупышка даже не догадывается ни о чем. Фэй отлично видно её через тонкую грань. Вон она. Стоит на крыльце, топает ногой и кричит:

— Фэй! Не смей так делать!

Но Фэй не остановить. Хищный цветок опасен, но она знает безопасное место. Вверху у самого бутона. Безопасное и уязвимое. У всех есть эта Ахиллесова пята.

Как-то в школе Диане задали сочинение по мифам. Тогда ей было не до сказок. Чтобы успеть сделать уроки и занять сестру, она читала про Ахилла вслух. Думала, Фэй ничего не поймёт. А Фэй ещё как поняла! Поняла и смеялась до слез. Ещё бы! Проблема в пятке. В пятке! Вот умора!

Хотя, если подумать: у Ахилла хотя бы одно уязвимое место, а некоторые — сплошная «пятка». Разве не смешно? Взять хотя бы Диану...

Но не стоит думать об этом сейчас. Сейчас главное, не выдать себя, пока Стальной цветок направлен в сторону луны. Пьёт лунный свет взахлёб, содрогаясь при каждом глотке, и не замечает, как маленькая ручка стремительно и точно ухватывает стебель, ловко минуя шипы. Мёртвая хватка, словно мангуст Рикки-Тикки-Тави впивается в горло кобре Нагайне.

Из сердцевины бутона вырывается пронзительный визг. Лепестки дрожат, извиваются, стремясь избавиться от пальчиков, несущих смерть. Острая, как бритва, грань срезает один. Теперь очередь Фэй визжать.

Но она не бросает начатое. Рикки-Тикки тоже бы не отступился. А боль всего лишь сигнал о серьёзной потере. Это надо принять. Конечно, у неё нет ничего лишнего на теле и мизинец ей дорог. Теперь, когда она сядет с куклами выпить чаю, благородно оттопыривать будет нечего. Остался лишь малюсенький обрубок величиной с фалангу. Но надо признаться, в борьбе с цветком-вампиром пятый не был на её стороне: мешал братьям-пальцам, не помещался между шипами, норовил наткнуться на выпирающие иглы — вёл себя, словно глупец. Из-за одного глупца бед достаточно. Лепестки просто остры, а вот шипы ядовиты. Так что Фэй ещё легко отделалась, когда срезали этого выскочку. И поделом!

Зато теперь она не промах, легко управилась четырьмя оставшимися. Цветок сорван. В предсмертной агонии обезглавленный стебель слепо мечется из стороны в сторону, пытаясь отомстить маленькой убийце. Но Фэй с бутоном в окровавленной руке уже на безопасном расстоянии. Отличная охота!

— Это тебе за всех птиц, что ты успел сожрать!

И сотни голосов птичьего народа взрывают тишину ночи, поют гимн возмездия и славят победительницу.

 

Фэй лукавит, плевать ей на птиц. Ей нужна пыльца. Волшебное свойство её, летучесть, как раз из-за съеденных птиц. Всё, на что попадает пыльца, способно летать. А птицы сами виновны в своей беспечности. Пора запомнить, где растут Стальные цветы и не шнырять поблизости в поисках букашек. Нельзя быть такими безмозглыми!

От этих мыслей становится противно. Фэй злая. Так всегда, когда срываешь цветок Зла. Сейчас она очень похожа на Чудовище. Тот тоже ругает Фэй «безмозглой». Что ж, пусть. Пусть уверится в этом. Но Фэй-то, в отличие от глупых птиц, жива. А безмозглой она лишь прикидывается. Это очень умно! Это спасает и жизнь, и шкуру. Вот если б Диана так умела!Но Диана не фея, она — принцесса, просто не хочет в это поверить. Ничего, поверит, когда Фэй заберёт её в Мир грёз. Осталось недолго.

Пришло время перевязать раны. Корень кровохлёбки разжёван до кашицы, наложен на кровоточащую рану. Лист подорожника окутывает маленькую культю, всё, что осталось от мизинчика. Кровь остановилась, а дома Диана что-нибудь придумает, у неё большой опыт в таких делах.

 

Луна улыбается спасительнице, щедро льёт свой свет. Цветок-паразит уничтожен, теперь магия луны для всех и даром. Фэй скидывает надоевшую одежду, купается в потоках волшебства.

 

Диана плачет от бессилия: как она ни старается поддерживать порядок, ей не справиться с этим ребёнком. Фэй — хаос во плоти. А Диане четырнадцать, а выглядит она на одиннадцать. «Диана-заморыш» — дразнят девчонки, сменившие уже два размера лифчиков. Диане лифчик без надобности. И хорошо, хоть это не надо просить у Папочки. Она даже не представляет, как говорить с ним на такую тему. «Да, Папочка», «сейчас, Папочка», «прости, Папочка, не надо, пожалуйста, я больше не буду!!!» — вот и весь разговор.

Диана пристально вглядывается вдаль. Фэй никогда не убегает надолго. Вот-вот вернётся. Снова без одежды. Диана очень волнуется, но не бежит искать сестру сломя голову, потому что понятия не имеет, где её искать. Сквозь слёзы показалось, что Фэй взлетела над землёй и пропала, словно скрылась за невидимой занавесью. Каждый раз Фэй словно растворяется в воздухе, а потом появляется так же неожиданно, счастливая до невозможности. Глаза горят, как две маленькие луны.

У Дианы есть план: как только та появится, поймать негодницу, согреть, помыть, переодеть. Скоро вернётся Папочка. Он не должен знать, что Фэй носится по округе голышом.

Едкий запах ударяет в нос. Чёртовы оладьи! Ей бы разорваться, чтобы одна часть принадлежала дому, другая Фэй, третья Папочке и хоть одна, самая малюсенькая частичка, оставалась бы ей самой. Но Диана одна и должна успеть справиться со всем в одиночку. Бросается в дом, гасит огонь под сковородой. Вместо оладьев угли. Весь дом полон вонючего дыма! Ночь в чулане Диана себе обеспечила. И, наверное, не только это.

Угли в ведро. Сковороду в мойку. Окна настежь. Через открытое окно видно, как раздетая Фэй босой пяткой ломает кромку льда на луже двора.

— Иди сюда сейчас же!

На удивление слушается, несётся в дом. На полу грязные следы и... Чёрт! А это ещё что?

 

— Откуда кровь, Фэй? Покажи, сейчас же!

Диане плохо. Перед глазами всё плывёт в кровавых разводах. Низ живота скручивает, словно ещё живые внутренности пропускают через мясорубку. Ноги ватные. Не хватало ещё грохнуться в обморок. Костяшками пальцев она давит себе на точку под носом над верхней губой. Острая боль приводит в чувства. Розовые разводы пропадают. Она отчётливо видит окровавленный обрубок на ручке сестрёнки.

— Ой! — выкрикивает Фэй, ловя Дианин взгляд, и улыбается.

«Ой!» — вот и весь сказ. И как узнать, что случилось? Собака отгрызла? Засунула в крысоловку? Прищемила дверью? И ладно, если просто несчастный случай. Случай на то и случай — бывает раз и больше не повторится. А если это дело рук отморозков, тогда пальцем не отделаешься. Дела доводят до конца. Папочкиному псу тоже сначала перебили лапу и лишь спустя месяц отравили. Папочка не очень-то ладит с людьми. Обычно в таких случаях начинают с машины. Но машины нет и в помине, поэтому сразу взялись за собаку.

Но Фэй? Фэй не собака. Ей шесть. Да, она не очаровательный ребёнок из рекламы детской косметики. Плоское, как блин, личико, пугающие глазки, словно видит тебя насквозь, курносый носик и вечно приоткрытый рот. Но это можно принять за улыбку. А вот вывернутые, заострённые ушки ничем не скроешь. Фэй и одежду еле выносит, о головных уборах можно даже не мечтать. Ещё её дурацкая манера, заправлять пряди волос за уши. Будто специально показывает, как сильно отличается от всех. Да, отличается. И не только ушами.

Никто не знает, что творится у неё в голове. Как она видит то, что происходит на самом деле. И видит ли? Понимает ли? Почему смеётся невпопад? Или, наоборот, вдруг становится серьёзной и глядит с пониманием, хотя, казалось бы, это точно не для детского ума.

Ну и что! Как говорил Чеширский Кот: «Все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально».1

В конце концов, не рубить же за это пальцы!

Вздор! Диана сгущает краски. Пустолай Барри гавкал без умолку, душил соседских котов и кур, кидался на велосипедистов. Соседи жаловались наперебой. Папочка лишь гаденько улыбался. Конечно, его не любят соседи. А за что такого любить?

А Фэй, пожалуй, любят. Угощают конфетами и яблоками. Так что зря Диана думает про людей гадости.

Но что же тогда случилось с рукой? И что делать, чтобы подобное не повторилось? Верёвкой её привязывать?

«Неуправляемая», — вынесла вердикт школьный психолог, когда Диана пыталась брать сестрёнку с собой в школу. Им ещё крупно повезло, что в принципе никому нет до них дела. Займись ими опека, уж Фэй точно оказалась бы в психушке. А Диана? В приюте? В приёмной семье? Да кому она нужна!

Хотя, «Никогда не считай себя не таким, каким тебя не считают другие, и тогда другие не сочтут тебя не таким, каким ты хотел бы им казаться».2 Диана знает «Алису» наизусть и частенько развлекает себя «чтением» любимой книги в уме, даже сейчас, когда пытается навести порядок к Папочкиному приходу. Суетится, хлопочет, хватается то за одно, то за другое, но делает только хуже. Всё валится из рук. Ещё этот звон! Одежду Фэй растеряла, зато нашла какой-то дурацкий колокольчик и трезвонит в него без остановки. У Дианы голова раскалывается.

Хорошо ещё, что сестра любит воду. С купанием проблем нет. Есть проблема с окончанием купания. Фэй не терпит прикосновений. Её нельзя, как любого малыша, взять в охапку и вытащить из корыта. Тут она опаснее, чем Папочка по возвращению из бара. Откуда в маленьком тельце столько силы?! Даже её отец с ней не связывается. Ругает безмозглым выродком, загнавшим мать в петлю. Фэй все равно, она, наверное, даже не помнит, что у них была мама, и не понимает, что её с ними больше нет. А Диана уверена, что Фэй никого никуда не загоняла. Это не Фэй!

Стоя под деревом, под той самой веткой, Диана не раз думала, что мамин выбор — это не самый плохой вариант побега. От Папочки. Но сама она не может оставить Фэй. Она знает, каково это быть оставленной, и никогда не поступит так с сестрёнкой. Даже если кажется, что Фэй порой просто забывает о её существовании. Но Диане много чего кажется. Например, что Фэй исчезает и появляется из ниоткуда, что вещи двигаются сами по себе, а иногда летают, и Фэй летает вместе с ними. Наверное, это ей просто снится.

Психолог говорила о таких снах наяву, называла их грёзами. Диана вообще часто зависает в своих мыслях. Если Фэй гиперактивная, то она, наоборот, заторможенная. Вот опять думала не понять о чём. А время не будет ждать. Это Алиса никогда не задумывалась, как убить время. У Дианы его нет вообще. Скоро придёт Папочка, а она и пол не вымыла, и с купанием Фэй не закончила.

Зато есть план. С антресолей она достаёт Айрин — фарфоровую куклу, свою верную помощницу. Мама подарила её Диане, когда та была не старше Фэй, а Фэй не было вовсе. И не было никакого Папочки. Они прекрасно жили с мамой, и им никто не был нужен. Диана даже не играла Арин, лишь любовалась ей, представляла, что это фея-крестная в один день устроит ей встречу с принцем.

— Фэй, заканчивай купаться. Выходи!А когда оденешься, я разрешу тебе поиграть с Айрин.

Фэй тут же выскакивает из корыта. Как зверёк отряхивается, наспех вытирается полотенцем и даже сама надевает сложенную стопкой одежду, только бы подержать красавицу Айрин. Наверное, это последняя красивая вещь в их доме.

Столовые и чайные сервизы, настольные лампы, фарфоровые статуэтки давно уничтожены. Фэй постаралась. Да и Папочка руку приложил. Пожалуй, даже больше, чем Фэй. Что можно было продать хоть за несколько долларов, было продано за несколько центов, лишь бы хватило на выпивку.

Старина Сэм, хозяин бара, всё понимает: Гарри — отец-одиночка, волочёт на себе ненормальную дочь и ленивую падчерицу. Да он просто герой! Не бросает деток, не сдаёт в приют. Но разве это повод поить его задарма?

— Что сегодня, Гарри? Постельное? Натуральный лён? Вышивка ручной работы? Да, у Элен золотые руки. Были. Но и тряпьё это было в цене. Было, понимаешь, Гарри? Теперь -то оно не стоит ни цента. Ты думаешь, я великий Мерлин, махну рукой и верну твоим тряпкам былой лоск? Кому я это продам, Гарри? И за сколько? Я похож на старьёвщика? Или ты предлагаешь мне самому лечь на простыни, на которых ты заделывал Элен свою чокнутую дочурку?

В глазах Гарри вспыхивают кровавые луны. Этого взгляда не выдерживает даже Сэм. Сэм, который накопил на собственный бар, несколько лет участвуя в боях без правил.

Так смотрит Смерть, наступающая после увечья.

— Ладно-ладно, Гарри. Не пялься на меня своими зенками. Это же просто шутка. И хоть тряпьё твоё ничего не стоит, я налью тебе, исключительно преклоняясь перед твоим героизмом. Ты герой, Гарри.

Кстати, как там Диана? Подросла? Может, ей уже начать помогать тебе, пойти работать? В баре всегда найдётся работка. А ты бы получал свою выпивку бесплатно.

— Диана следит за сестрой.

— Как скажешь, приятель. Как скажешь...

 

Звук трескающегося фарфора заглушён колокольчиком, а вот отчаянное: «Ой!» прорывается даже сквозь стальной звон.

У Дианы сжимается сердце. Опять «Ой!»? Одного «Ой!» в день недостаточно? А двух, похоже, ей не вынести.

— Что?! — она срывается на крик.

Две луны, полные горечи, из под бровок «домиком», ручки робко протягивают куклу. Личико Айрин, самое красивое на свете, изуродовано двумя трещинами. Пальчики Фэй пытаются удержать расползающуюся пропасть между носом и глазом, но перевязанная ручка не справляется. Осколок выскальзывает, повисая на приклеенном золотом локоне. Глаз, лишённый крепления, вываливается.

Диана выхватывает из пакостливых ручонок то, что осталось от её Айрин и, стараясь не глядеть на изуродованное личико, швыряет любимицу в помойное ведро к углям из оладьев.

Тут же всё вокруг заполняет звон. Вредный, злой, беспощадный. Вместо тысячи слов. Вместо оправданий, извинений, сожалений — стальной звон дурацкого колокольчика. Ничего человеческого не дождёшься, только шум. Глотая слёзы, Диана пытается не обращать на него внимания.

Минуту. Две. Пять.

Набирает воду, тащит тяжёлое ведро в коридор, мочит и отжимает тряпку, убирает с пола грязные следы маленьких босых ног.

Семь минут. Истово трёт половицы. Голова гудит, рыдания душат, в груди маленькая птичка бьётся в раскалённой клетке. Диана садится прямо на мокрый пол, притягивает колени к груди, обхватывает их худенькими руками. Начинает раскачиваться вперёд-назад, пытаясь унять рыдания. Обезображенное личико Айрин перед глазами принимает мамины черты — любимое лицо, искорёженное ссадинами, расплывшееся в отёках и гематомах.

Диана соскакивает с пола, хватается за тряпку, трёт, трёт, трёт... Она больше ни минуты не вынесет этот выносящий мозг звон! Он заглушает все остальные звуки. Всё идёт не по плану! Она не слышит Фэй, не слышит скрипа тряпки о выдраенные половицы, она не услышит, как войдёт Папочка. Внутри холодеет от ужаса.

«Тишины! Я требую тишины!» — кричит она, не открывая рта. Она часто так делает — кричит внутри. Что толку орать на Фэй, с таким же успехом можно кричать на стену, дверь, ведро и тряпку. Реакции не будет.

Диана швыряет тряпку, пинает чёртово ведро, вода выплёскивается грязной волной и...

Диана не верит себе. Не верит ушам — их словно плотно прикрыли мягкими ладошками. Не верит глазам — всплеск и брызги зависают в воздухе. Застывают на мгновение, и возвращаются обратно в ведро по той же траектории.

Две луны на личике Фэй сияют озорством. Ручки протягивают абсолютно целую Айрин. Она ещё прекрасней, чем была до поломки, словно только что с витрины. Диане кажется, что это сон, что она сейчас протянет руки, чтобы взять куклу, но ухватит лишь воздух. Так всегда бывает, если свяжешься с Фэй. Но, видимо, это самый реальный из всех снов наяву.

Айрин в руках Дианы, она чувствует мягкость ткани её чудесного платья, перебирает в пальцах тугие локоны, не может налюбоваться на личико молочного фарфора с нежнейшим румянцем, как лепесток розового бутона.

А глаза? Стоп! Совсем другие. Были голубые стекляшки. А сейчас сияют, отливая с серебром, как рождественские звезды. Мамины! Теперь она действительно очень похожа на маму. До Папочки...

В голове обрывки давнего разговора:

— Мама! Зачем? Зачем нам этот... Папочка? Ненавижу!

— Не говори так, милая. Зато у нас есть Фэй!

— Фэй я люблю.

Из-за голосов в голове Диана не успевает обдумать происходящее. Наверное, она вновь замечталась. И ей показалось, что вода послушна, кукла разбита или сейчас кажется, что она цела... Но и это не удаётся толком понять. Потому что сами собой распахиваются дверцы буфета и пивная кружка, Папочкина гордость — приз фестиваля за самую долгую отрыжку, начинает медленно двигаться к краю посудной полки.

Диана даже моргнуть не может. Смотрит, словно это мультик Диснея. Кажется, ещё чуть-чуть и кружка спросит: «Как дела?», подмигнёт, пустится в пляс. Но это не мультик. И подобравшись к краю, кружка останавливается, но лишь на мгновение, затем сама швыряет себя в стену.

Звон. Не стальной. Стеклянный. Но лучше бы звенел надоедливый колокольчик, не умолкая.

Сейчас Диане хочется, чтобы её голова превратилась в колокольчик. Чтобы звон выгнал все вопросы. Они, как шершни, роятся в воспалённом мозгу. Что на этот раз? Какое воспитание Папочка придумает для неё за разбитую «драгоценность»? Затушит сигарету об её шею? Воткнёт вилку ей в ладонь? Поставит на колени на горох на всю ночь? За это он, пожалуй, вместо гороха насыпет осколки чёртовой кружки?

Но как? Как это могло произойти? Кружки сами не летают!

Диане кажется, что она сошла с ума. Наверное, у неё видения. Может, надышалась дыма или перенервничала из-за Фэиного пальца. Наверное, это Фэй просто сделала очередной «ой!», а остальное Диане привиделось. Грёзы?

Со двора слышны шаги, неровные, шлёпающие по грязи, не разбирая дороги, прямиком по луже — всплеск и чавкание. Стоит ли удивляться, откуда у Фэй любовь к лужам.

Скрип крыльца. Скрипит первая ступень, вторая, трещат перила — дурной знак. Диана по звукам шагов может представить степень Папочкиного состояния и понять, что её ждёт: оплеуха или вечер пыток.

Снова скрип первой ступени. Сэм не поскупился. Может, будет грохот падающего тела по всему крыльцу? Тогда есть надежда, что Папочка сегодня не доберётся до Дианы. Но нет. Снова перила.

Вторая, третья... Ступени пройдены.

Ох, и сволочь ты, Сэм, чтоб тебя!

Скрежещет пружина двери. Диане нужно быстро представить, что её здесь нет, что это не она, это не её тело покроется свежими ушибами и ссадинами. «Интересно было бы поглядеть на то, что от меня останется, когда меня не останется»,3 — повторяет она за Алисой.

Больно, конечно, будет, но потом. Когда она вернётся в тело. Ушибы будут ныть, ссадины саднить, но это легче, чем желать себе смерти при каждом его прикосновении.

Диана смотрит на красавицу Айрин и повторяет, как заклинание: «Что от меня останется...»

 

Охнула первая ступенька, застонала вторая, закряхтели перила. Фэй не по себе. Она прячется за штору. Чудовище рвётся в их дом.

Первая ступенька снова предупреждает: Принцесса в опасности. Все ступени кричат об этом. Взвыла дверь. Не хотела пускать Чудовище, но он с такой силой рванул ручку, бедняжка сдала позиции.

Фэй с ужасом понимает: они опоздали! Уже не успеть скрыться в Мире грёз. Она самая глупая фея на свете! Что же она наделала?! Потратила пыльцу, чтобы уничтожить сокровище монстра? И какая с этого польза — минута ликования? А теперь Принцессе за всё отвечать. Какая ж ты дура, Фэй! Недаром все зовут тебя безмозглой.

На помощь, Айрин! Тебе снова придётся укрыть Принцессу. Поменяйся с ней местами и пусть гнев Чудовища примет на себя пустое тело — кукла.

 

Еле неся себя от бара к дому, он едва не растянулся в луже двора, пару раз оступился на кривых ступенях, повисая на перилах. Ещё ничего. Держатся. Хороший дом. И чего все ругают его развалюхой? Идиоты!

Потоптавшись на крыльце, обернулся, оглядел двор. Хлам. Грязь. Пустая будка под кривой липой.

Срань! Срубить надо это дерево к чертям собачьим. Портит настроение. Чёртова баба! Тупая истеричка! Полезла в петлю. Он всего-то приложил её пару раз. Ну, может, ещё чего было. Он же, когда выпьет лишнего, просто сам не свой. Могла бы и не лезть под горячую руку. Хоть раз бы подумала, какого ему тащить на себе чужую деваху, когда с собственным ребёнком творится чёрт знает что. Фэй совершенно ненормальная. С ней надо что-то решать. Если старшей задашь трёпку, и будет, как шёлковая, то с этой такой номер не пройдёт. Да и не станет он бить собственного ребёнка, плоть от плоти, кровь от... Не зверь же он. Не чудовище.

Старшая огребает за дело. Неряха, разява, лентяйка. Ничего, он выбьет из неё всю дурь и сделает хорошей хозяйкой. Муженёк потом спасибо скажет Папочке.

Чёрт! Жрать охота, кишки ноют. Хватит обивать пороги собственного дома. Пора навести порядок. Ну и скрип у этой двери, зубы сводит!

Ну вот. Картина маслом. Нет, Сэм, конечно, тот ещё мерзавец, но он чертовски прав — пора этой кобылке отрабатывать своё проживание.

 

С порога раздается гнусавый голос:

— Ну, здравствуй, дочь! Всё в куколки играешь?

Слова вонзаются, как занозы. От одного звука мерзко-слащавого голоса хочется удавиться. Эх, мама, мама...

Нужно что-то отвечать. Молчание опасно, оно выводит его из себя.

— Нет, Папочка, — горлышко пищит кукольным голоском, — я лишь на минутку взяла...

— На минутку, значит. Значит, поиграться время было. А пол помыть? Нет?!

Нога в тяжёлом ботинке с размаху пинает ведро. Никаких чудес не происходит: грязная вода заливает только что вымытый пол, на ведре трещина.

— Су-у-ка! — воет Папочка протяжно, словно трещина в кости на его ноге. — Довела меня. Все-таки довела, стерва! Вся в мамашу.

Над головкой с копной каштановых кудрей зависает кулак, размером почти с неё саму. Но что-то останавливает руку. Видимо, понимание, что убийство принесёт одни неприятности и минимум удовольствия. План меняется. Худенькое тельце получает лишь толчок в спину. Этого достаточно, чтобы долететь до кухни и растянуться на пороге.

— Дай пожрать, ленивая скотина. Папочка весь день работал, как проклятый.

Тельце, распростёртое на полу, тут же вскакивает на ноги. Ножки бегут к плите. Никто не обращает внимания на сбитые в кровь колени. Проворные ручки накладывают горошницу в тарелку, аккуратно нарезают хлеб. Минуты не прошло, обед на столе.

Папочка возит ложкой в тарелке, брезгливо кривит рот.

— Как насрано... Я целыми днями вкалываю, чтоб жрать это дерьмо!

Тарелка скользит по столу, замирает на краю. Вместе с ней замирает сердечко. Голова понимает, что нужно что-то сказать, но язычок-предатель прилип к небу и отказывается шевелиться.

— Там что? — Палец с обломанным ногтем тычет в миску с оладьевым тестом. — Оладьи?

Головка вздрагивает — это почти похоже на кивок.

— Так. Хороша дочь! Отцу подаёт дерьмо из гороха, а сама, значит, жрёт оладьи?

До язычка доходит, что если он сейчас не начнёт шевелиться, возможен вариант, что ему и не придётся это делать в дальнейшем. И слова горохом сыпятся из рта. Извинения вперемешку с заверениями, что пять минут и оладьи будут готовы.

— Пять минут?! То есть за день ты не нашла пяти минут приготовить Папочке нормальную жратву?

Огромная ладонь ложится на голову, гладит каштановые кудри, палец наматывает на себя пряди.

Тельце сотрясает дрожь, но ручки продолжают привычное дело: поджигают конфорку, наливают кукурузное масло на сковороду, перемешивают тесто, не переставая дрожать, но это не уменьшает проворства — привычка выручает.

Папочка запускает корявые пальцы в кудри на затылке, сгребает в охапку, рвёт на себя. Головка запрокидывается, из ротика вырывается стон. Удерживая головку за волосы, словно зверька за шкирку, Папочка с размаху макает личико в оладьевое тесто и с наслаждением наблюдает, как тельце дёргается, пытаясь высвободится, чтобы не захлебнуться.

Главное, не передержать. Новым рывком он выдёргивает её из жижи, словно спасает утопающую и страшно горд собой. Улыбаясь, как обычно на возмущение соседей, говорит ласково, нараспев:

— Ничего-ничего... Папочка и сам может пожарить себе оладьи.

Следующий насильный наклон головки уже к плите. Он направляет личико, перемазанное тестом, к раскалившейся сковородке, оставляет над жаром в трёх дюймах. Тесто потоками стекает с лица в шипящий жир. Вдоволь натешившись, отшвыривает надоевшую забаву.

Тельце летит к порогу, ползёт в ванную.

— Пять минут, говоришь? Что ж, наверное, так и есть! Пять минут тебе, чтобы привести себя в порядок и вернуться к столу! Папочка вынужден сам готовить себе ужин.

Сквозь шум воды в кране с кухни доносятся пьяные крики:

— Фэй! Фэй, безмозглый выродок! А ну, иди к отцу сейчас же!

Ничего. Ничего страшного. Абсолютно ничего. Фэй не грозит опасность, она может постоять за себя. А крики её не пугают. Она, наверное, даже не понимает, что это может быть страшно.

— Совсем одичала, смотришь зверем. А это ещё что? Что с рукой, спрашиваю! Не следит за тобой сестра, в куколки играет, а ты дуреешь без присмотра! А на полу что такое? Откуда стекло?! Что опять расколошматили?! Диана!!!

Ручки умыли личико, но не успели достать бритву и отправить Диану к маме. Как всегда — неверный план. Не надо было верить, что он даст ей целых пять минут. У неё и минуты не было. Зачем она вообще умывалась? Лезвием по горлу и всё! Но так хотелось попасть к маме чистой!

Уши не слышат потоки брани. Вместо этого сплошной писк, как в телевизоре, когда он ещё у них был, на ток-шоу, если кто-то из участников выходил из себя и изъяснялся, как Папочка, включался точно такой же звук. Но теперь-то этот писк от мощной оплеухи.

Тело снова куда-то тащат. Голова уже безвольно болтается, словно прикреплена к туловищу на растянутой резинке. Через писк прорываются отдельные слова и фразы: «приз», «тебе плевать», «куда смотрела», «мало безмозглая, так ещё калека», «в больницу», «нужны деньги» «я (писк) их (писк) не печатаю», «за все (писк) ответишь»...

Железная пятерня хватает тонюсенькое запястье, прижимает ладошку к столу. Крупный осколок пивной кружки с размаху опускается на мизинчик. Хруст.

Глаза уже видели такое — маленький кровоточащий обрубок. А вот он, её мизинец. На столе. Отдельно от окровавленной руки.

Странно. Но тело чувствует всё кроме боли, дикой, ожидаемой боли. Все чувства слиплись в кашу: слабость в ногах, тошнота, головокружение — это привычно. Так всегда, когда Папочка переусердствует с воспитанием, а тело не выдерживает рвения и отправляется в ватную темноту. Всё по плану. Уже скоро. Что-то не так лишь со звоном в ушах. Сквозь стальной грохот доносятся Папочкины вопли: «Тварь безмозглая! Прекрати сейчас же! Голова раскалывается!» Значит, звон слышен не только внутри её головы...

А боли нет. Но это лишь первую минуту. Затем приходит и она. Накрывает горячей волной. Утонув в ней, Диана пропускает момент, доказывающий, что Папочка не врет: он алкоголик, садист, но не лгун. Папочкина голова, действительно, раскалывается. На самом деле. На части. Как перезревшая тыква. Две глубоких трещины поперёк лица, часть лба и щеки отпадывает, глаз...

«Ой!» — пронзительно звенит на смену колокольчику.

И наступает тишина.

На тишину у Дианы, конечно, нет плана. Она в замешательстве. Даже боль перестаёт терзать. Затихает.

Тело Папочки поперёк кухни. Кровь заливает пол.

Как-то много крови на сегодня. Ей, пожалуй, это даже не убрать.

— Ой! — ещё раз вскрикивает Фэй, звонко, словно радуется.

Это, конечно, не так, но вряд ли сожалеет или сочувствует.

— Ой!

— Вот тебе и «ой», Фэй! — бормочет Диана, с трудом берет себя в руки.

Некогда стоять в луже крови и хлопать глазами на расколотую Папочкину голову. Надо что-то делать. С Фэй. Неизвестно, что творится в её головке, где всё без того перепутано. Надо навести порядок.

— Не смотри туда, детка. Папочка сломался, как Айрин, помнишь? — Диана пытается подобрать правильные слова. — Только не нужно его чинить, малыш. Лучше пойдём-ка отсюда.

Диане кажется, что Фэй кивает.

 

Фэй кивает и задумывается: цветок увял — колокольчик умолк, вся его сила ушла на Чудовище. Что ж, цветок сделал своё дело — зло победило зло. Они свободны. Да здравствует, Мир грёз и оладьи! Кстати, они снова подгорели. Не беда! Луна приготовит им молочный коктейль. Стоит поторопиться. Придётся взять Принцессу за руку, но к этому Фэй уже готова. Осталось узнать, готова ли сестра.

— Диана, дай пять! — голосок Фэй звонче колокольчика. — Хотя у тебя теперь четыре. Зато прямо, как у меня!

Диане кажется, что это сон. Страшный и прекрасный сон, в котором нет Папочки и Фэй говорит, как нормальный ребёнок. Она не собирается просыпаться.

А Фэй не унять. Звенит без умолку. Всё рассказывает про чудесный мир, бесконечный и безграничный, куда они отправятся прямо сейчас:

— Только представь, Диана...

Фэй говорит много, быстро и не совсем понятно: про сказки, про вечное лето, про истории, которые нужно переписать или написать... В голове Дианы ни одной собственной мысли, лишь крутятся строчки из «Алисы». Незаметно для себя произносит вслух: «Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?»4

— Куда ты хочешь попасть? — Фэй тут же подхватывает знакомый диалог.

— Мне всё равно.

— Тогда всё равно, куда и идти... Просто, дай пять! То есть...

Четыре феины пальчика нежно переплетаются с четырьмя родными пальчиками Принцессы:

— Обойдёмся без пыльцы!

Два шага босиком по слякоти. Всего два! И...

— Какое время года ты любишь?

— Лето. Конечно, лето. Пусть вечно будет лето!

 

Птицы поют славу Принцессе, цветы целуют ноги, луна дарит волшебный наряд и угощает лучшим молочным коктейлем, самым вкусным в мире, как готовит только мама.

 

 

Примечания

  1. Л. Кэрролл «Приключения Алисы в Стране чудес».
  2. Л. Кэрролл «Приключения Алисы в Стране чудес».
  3. Л. Кэрролл «Приключения Алисы в Стране чудес».
  4. Л. Кэрролл «Приключения Алисы в Стране чудес».

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...