Жанна Антонова

Маринка

Открыв входную дверь ключом, я вошла в темноту прихожей.

И сразу же получила удар в нос. Мне показалось, что вся кровь моего организма, измученного диетами, взбунтовалась, вмиг перекочевала в носоглотку, где заклокотала и отбила в голове дробный танец жертвоприношения. Почему я сошла с ума и подумала о бунте своего тела?

Да потому, что был светлый день. В квартире, залитой солнцем и моей кровью, совершенно никого не было. На меня не падали предметы, как при полтергейсте. Я не ударилась об косяк. Бандиты не почтили своим вниманием мое скромное жилище, к сожалению. Тогда бы объяснения были героическими, а не связанными с внезапным помешательством.

«Сумасшедший не осознает, что он сумасшедший». Замыленная фраза мне в утешение. А я осознаю или нет? Тогда кто я?

В боевой стойке против собственной льющейся крови. Не понимаю, откуда в мой нос прилетел такой точный удар. Из окна мяч? Так пятый этаж. Или ослепшая внезапно птица? Но стекла целы, и форточки наглухо закрыты.

Кое-как остановив кровотечение, я плюхнулась в кресло и запрокинула голову. Ошарашенно пялилась в потолок. И вдруг все потемнело. Звезданули по лбу так, что вмиг переродилась в футболиста, пытаясь угадать, что силища удара чугунной башки форварда, отбивающего мяч, точно так же сотрясает мозг. Тут же последовал биток в глаз и сильные шлепки по щекам. Лицо загорелось, и я взвыла, уносясь из кресла ввысь до самой люстры, сшибая хрустальные подвески.

Нет, я не дам себя калечить! Бешено крутилась, как собака за хвостом, оглядывая комнату. Забежала в спальню, ворвалась на кухню, заглянула в ванную комнату. Вышла на балкон и тупо смотрела с пятого этажа на прохожих, но никто не привлек моего судорожного внимания, а уж до меня и дела никому не было. Головы, ноги, выцветшие куски газонов на пятнистом асфальте и крыши машин в тесном дворе, как темные гробы.

Осторожно, на цыпочках прокралась к дивану и тихо уселась, заморозив тело в надменной позе актрисы, изображающей гордую аристократку перед казнью. Казалось, что обретала нарастающие сосульками шестые, седьмые и десятые чувства. Бешено копила в себе звериную ярость и настраивалась на битву.

На мою гордо торчащую голову долго никто не покушался, и спина заныла от напряженной стойки ожидания.

У меня совсем мало укромных уголков, где мог бы спрятаться враг. И очень хотелось обмануть себя, что ничего страшного не произошло.

Помешательство. Минутное забытье. Подумаешь, горе какое! С каждым бывает. Начинала про себя рассуждать, одновременно обкладывая льдом лицо. Это уже хорошо. Ах, как хорошо! Только вот толстый распухший нос, заткнутый ватными тампонами, не дышал, не давал передышки. Слишком ощутимый факт реальности. Рано расслабилась. Думай, Маринка, думай.

Растянулась на диване и судорожно вспоминала.

Живу в своей двушке, доставшейся по наследству, много лет. Никогда это уютное гнездо не выталкивало хозяйку и не обижало. Муж тоже не обижал. Даже тогда, когда вежливо прикрыл за собой дверь, мило улыбаясь, и назвал меня диетической галетой. Это было давно, пятнадцать лет назад. Беременность еще не влияла на мою гордость по простой причине незнания о ней. Молодость добавляла дерзкой уверенности в своей правоте, и я помахала ручкой вслед навсегда уходящей первой любви.

Ха! Галета. Так все же ради тебя, дорогой. А раньше, что же было раньше?

Грудь топорщилась и вылетала к нему навстречу без всякого на то моего согласия. Вообще, бывшее пышное тело – еще тот провокатор. Хорошо, что все в прошлом, сумеречном и стыдливом.

Бывало, строго продумывала и примеряла к себе движения, подходящие томной леди. А голова компрометировала и прыгала на короткой шее как вздумается. Лошадиный ржач вылетал из ноздрей и глотки, когда я слышала даже незатейливый анекдот. Патологическая смешливость искажала гримасой и так не слишком благородное лицо, и не удержать было в стойле пристойного поведения громкоголосую дурынду, засевшую во мне.

А рот! Что вытворял мой рот, дорвавшись до поцелуя! Это же атомная Фудзияма.

Тьфу ты, Боже мой. Фудзи – гора. Нет, наверно, не гора. Короче, атомная, которая взрывалась везде в глубине меня. От терпкого жара я изнемогала, еле удерживая распирающую энергию в себе. Разрушительная радиация ядерного гриба страсти опаляла мое нутро. Тех, кто рядом, внезапно шарахало пожирающей волной моей любвеобильности, а потом отбрасывало прочь откровенным напором. Бедные поклонники! Они, чуть опомнившись, уносили ноги от чувственной атаки.

Я всегда хотела обнять весь мир и помочь всем и любить всех.

─ Маринка, ты когда-нибудь глаза закрываешь? ─ спрашивала меня мама. ─ На твои горящие маяки подплывает много кораблей. А остаются только щепки.

Когда это было? Я уже тысячу обликов примерила на себя. И Фудзияму давно раздробила на аккуратные стекляшки, отражающие мир как требуется, а не как хочется. Поставила заглушки с управляемыми рычагами на все нежные точки своей некогда обширной души. Так легче, так не больно. Предательский взрывной темперамент надежно погребла под гипсовыми масками лицедейства. Хорошо хоть не посмертными. Но, судя по сегодняшнему нападению взбесившегося воздуха, все еще может быть.

Хватит воспоминаний. Кому бы позвонить? Нет, нет. Что подумают? Да и слов-то не найти, как все это описать и не прослыть душевнобольной.

Ну и ладно. У меня лишь хрустел нос и заплыл глаз, а так – терпеть можно. Завтра, завтра. Подумаю об этом завтра. Где-то я это уже слышала.

 

На утро первым делом я подошла к зеркалу. На меня смотрела страдающая грешница, которую выгнали из ада за хорошее поведение. Да уж! Что-то я слишком покладистая. Меня отмутузили в своей же квартире, а я себя успокаивала и даже не хотела проводить расследование.

Полтергейст отметался. Упустить из виду полеты предметов, даже заплывшим глазом, надо постараться. Тогда как понимать нестерпимые удары по самолюбию и лицу? Они у меня одинаково беззащитны. Да и от кого? За что?

Хотела позвонить Кате, чтобы завтра заменила. Я ее часто выручала. Да хватит уже! Что я себя обманываю и боюсь произнести? Да. Боюсь, но надо.

Невидимка! У-у-ухх, произнесла. Невидимка – это кто-то невидимый? Сердце не соврет, вон как колотится, аж шелковая рубашка шуршит.

Спокойно, Маринка! Если такое предположить, то, по логике, невидимка должен или должна мне за что-то мстить. Так кто может быть на меня в обиде?

Катя. Должна ей две тысячи, завтра отдам.

Миша. Мишка! Точно же, я ему отказала на корпоративе, когда он полез целоваться. Так у него страшные кривые зубы, ему никто не дает, не только я. Тьфу, что это я? Как же он станет невидимым?

Игорь Палыч. Не всегда показывала чаевые, а уговор у всех проводниц – с ним делиться. Но это же за мою изворотливость и угождение пассажирам. Нет, за такое он не будет меня избивать.

Ууух, жуть какая, аж потряхивает от догадок.

Римма, Риммка – сучка такая! Я не донесла, что ее благоверный к нашему рыжему мальку, Оленьке, в общежитие шатается. Так и никто не сказал, она сама выследила. Нет, Риммка не такая. Нет, не она. Она невидимкой по конституции не подходит. Мою двушку разнесла бы в прах. Габариты неманевренного дирижабля далеко не призрачные.

Ах, все-таки какая я безобидная! Нет, наверно, беззаботная и безалаберная, а мама сказала бы «черт заюшенный». Это неавторитетное определение я получила, когда бросила педагогический. Проводница, конечно, менее престижно, чем учительница русского и литературы, но теперь могу читать, сколько душе угодно на работе. Да и службишка хлебная, с наваром сверху.

Да, я, оказывается, просто святая! Как можно не вспомнить о грехах и пакостях?! Давай, Маринка! Кайся, кайся!

Нет, ничего плохого никому я не делала. Правда, вспоминаются глаза той девчухи на перроне. Опоздала она. Ну, как опоздала. Было еще время. Но я дверь закрыла перед ее носом. Когда она, запыхавшаяся, подбежала, я смотрела сквозь нее вдаль и наслаждалась могуществом. А чего? Она такая красивая, ухоженная, да еще и опаздывала. Следующий поезд вечером, так что уехала бы как миленькая.

Что я тут исповедуюсь перед собой? Это мелочи, и никто не видел, как я изгалялась над красоткой.

А еще никто не заметил мальчишку на крыше поезда. Как их там называют? Погуглила – «зацепер».

Тогда я тоже сделала вид, что не заметила. Не знаю, попал он в сводки ежемесячных жертв смертельных игрищ или нет – не мое дело.

Эх, Маринка, совсем ты расклеилась, нос по ветру не держишь. А он, зараза, ноет и ноет.

Никому не скажу ни о чем. Все хорошо. Все хорошо.

 

***

 

─ Дура ты, Маринка.

─ Ты кто?

─ Я ангел-хранитель!

─ Ангелы не дерутся!

─ А я дерусь.

─ У меня голова закружилась, ой повелоооо...

 

***

 

Марина очнулась на полу в узком коридорчике возле открытой двери в ванную комнату. Медленно по стене поднялась и уставилась на гостя.

На краешке замызганной ванны толстым боком притулился коротконогий крепыш с двойным подбородком и тощими пуховками за спиной. Одной ногой он упирался в наружный бок ванны, а другой игриво помахивал, выкручивая ступней то влево, то вправо.

─ Ты похож на моего соседа Пыжика, ─ нервно хихикнула хозяйка, потирая ушибленный бок.

─ Этот краснорожий? Тот, что облизывался на тебя, когда приходил за солью и сахаром? Знаю, видел такого. Может быть, может быть, ─ задумчиво произнес коротышка и внезапно спрыгнул на кафельный пол.

Марина отпрянула от дверного проема, упреждающе выставила вперед руки. Незнакомец ловко пригнулся, ринулся к ней и уткнулся красным лицом в незащищенный живот дамы. Взахлеб зарыдал, преувеличенно театрально, волнообразно сотрясая свое тело:

─ Маринка! Дурында ты такая! Я ж тебя люблю, а ты не видишь, ─ просипел коротконогий.

Женщина почувствовала, что живот у нее мокрый, и с брезгливой осторожностью, обхватив голову плакальщика, еле оторвала от себя незнакомца.

Вдруг красномордый с недоразвитыми крыльями превратился в грязную дворнягу с лишайными проплешинами. Псина спиной забилась за стиральную машину и тоскливо уставилась мутными катарактовыми зрачками. Из распахнутой пасти животного с вываленным синюшным языком воняло так, что Марина задержала дыхание, а потом резко захлопнула дверь в ванную и приперла ее спиной. Заплакала и обреченно сползла вниз. С отрешенным видом тупо уставилась в пол, руки безвольно подрагивали на коленях, ноги уперлись в противоположную стену узкого коридора.

─ Ой, соринка. Надо бы пропылесосить, ─ прошептала, криво улыбаясь подбитой губой. ─ Да. Да... Дождалась: заводится всякая нечисть только от грязи.

Послышались пронзительно тревожные, будоражащие звуки, похожие на детские резиновые пищалки. Женщина с равнодушным взглядом зомби медленно поднялась и приоткрыла дверь в ванную. На кафеле белоснежным комочком, задрав головенку снизу-вверх, доверчиво смотрело очаровательное существо. Невыносимо трогательная мордашка то ли котенка, то ли щенка пытала хозяйку квартиры истязающей нежностью. Притягивала и манила распахнутыми чисто-голубыми глазами. Женщина осмотрелась, с воинственной осторожностью змеи заглянула за стиральную машину – никого.

Наклонилась и взяла милашку на руки. Импульсивно прижалась губами к ароматному пушистику, теплому и податливому, блаженно закрыла глаза. Вдохнула так глубоко, будто хотела впустить в себя побольше распирающей неги и покоя, исходящих от нежданной нежнятины, беззащитной, как она сейчас. Открыла глаза, высоко подняла над собой живое облако счастья и закружилась:

– Все хорошо, все прекрасно! Почудилось и забылось, ─ ей было не наглядеться на трепетное чудо.

Чудо выпустило острые когти, голубизна глаз остекленела, из умильно-влажной кнопки носа извергнулся ядовитый пар, как из придавленного гриба-вонючки. Осатаневшее существо с шипением набросилось на шею очарованной жертвы. Заодно исполосовав грудь и спрыгнув на пол, пробороздило левую ногу Марины. Она дико заверещала и обезумевшим зверем кинулась в погоню за оборотнем. Он юркнул под кровать. Женщина бросилась на кухню, притащила швабру и распласталась на полу, на ощупь елозя орудием мести в темном подбрюшье своего низкого ложа.

─ Ах ты сученыш! Я тебя выковыряю отсюда! ─ задыхаясь вскакивала, летая раздраконенной мегерой, опять падала, ненавистно вглядываясь под кровать, все настырнее шуруя длинной палкой. Шея блестела от застывших кровяных борозд. Пыль из-под кровати вихрем вылетала, оседая лохмотьями везде по квартире и на свежих ссадинах измученного тела Марины. Она чихала и отплевывалась, но не переставала упорно доставать маленького монстра.

─ Да ладно тебе. Успокойся, сядь рядом, страдалица моя.

Коротконогий вальяжно возлежал на подушках и с ехидной ухмылкой следил за бессмысленной возней у подножия кровати.

─ Нет, так неудобно. Крылья помнутся!

Гость приподнялся, встряхнул плечами, горбатой пирамидой угнездился посреди подушек и выжидающе уставился на Марину.

Та поднималась с угрожающей медлительностью и со свистящим сопением нависла над коротышкой.

─Все-о-о-о, обрубыш-ш-ш! Смерть твоя пришла. И твои чертовы замусоленные хвосты за спиной не похожи на крылья ангела. Не обманешь-ш-ш...

─ Не шипи так близко, ─ нагло щурился гость, опасливо подаваясь назад от разбитого лица Марины. ─ Мы теперь с тобой часто будем встречаться. Знаешь, как в гитлеровской Германии было? Родственникам повешенного выставляли счет за веревку, виселицу и палача. Я помню все это, как сейчас. Кое-чему научился. Штрафные санкции к тебе, Маринка, применю. Пока не поймешь, за что страдаешь.

Марина оторопело застыла и по-простецки выпалила:

─ Ангелы не такие, не такие.

─ А какие? Ты кого хотела увидеть? Что ожидала? В сияющем свечении под божественную музыку арф, я огненной дланью благословлю тебя и оставлю символы на двери: «Здесь живет святая». За свои действия и поступки надо отвечать!

─ Какие поступки? Ты, палач-насильник, суд решил учинить надо мной? Ты должен охранять людей, ограждать от бед и грехов, а не издеваться.

─ Каким я должен быть, не тебе решать. Я высшее существо, а ты смертная баба.

─ Как тебя зовут? ─ изменила тактику подсудимая, заискивающе-ласково взбила ангелу подушки и уселась рядом.

─ Я безымянное существо, ─ мирно подвинулся к ней гость. ─ Соединяю пространственные бреги в одно временное мгновение. Лишь бы не было лазеек в наши миры. Достаточно того, что здесь все изгадили.

─ А через какую щель сам-то просквозился?

─ Да не важно откуда. Хоть с проводов, хоть с колец Сатурна. Мириады миров бесконечны! Я тут с тобой и так правила нарушаю. За что, думаю, поплачусь по полной. Не можем мы влезать в человеческие отношения, предсказывать, понукать, поощрять. Помню одну подопечную в средневековье. Все орала: «Я буду жаловаться на тебя Богу, я дойду до всех архангелов».

Могу сказать только то, что мутируем вместе с вами и мы. Чувства ваши противоречивые, не понятные нам по своей неоднозначности, проникают угаром смертельным и расползаются сладким дымом в нас, бестелесных. Как так? Непонятно. И чаще всего, как ни стараемся, не можем быть объективны к подопечным нашим. Такая вредная побочка от вас, землян, разрушает бессмертный дух.

Ангел заелозил на кровати и обнял Марину. Наклонился к ее уху и, часто дыша, доверительно прошептал:

─ Разжалуют меня, ох, чувствую, разжалуют. По нисходящей в иерархии. Замечаю, что перерождаюсь от частого использования в миру тел земных. Выгонят из Собора воинства небесного. Не дотянуться мне до чинов Херувимов и Серафимов. И придется до конца службы своей разгребать мне чертоги зла.

Вот тебя я люблю и ненавижу. С коварной хитростью людской, зараженный чувствами и думами о тебе, исходящих от близких и родных твоих. Но не могу тебя не презирать за слепоту и черствость душевную.

Откровения мстительного ангела больше разозлили, чем успокоили жертву. Женщина уже спрыгнула с кровати и, сжимая швабру в руках, начала примериваться, куда бы ударить истязателя-философа.

─ Не размахивай давай тут этой... э-э-той палкой, ─ коротыш соскочил с кровати и покачиваясь засеменил на балкон в открытую дверь. Вскочил на перила и по-будничному, основательно оглядел себя.

─ Эх, не быть мне тут с вами шестикрылым, ─ вздохнул ангел.

Жидкоперые крылья встрепенулись, зашуршали и замельтешили суетливыми махами. Руки у летуна смиренно сложились на груди, а глаза уставились в небеса.

Но полетел он вниз, а не ввысь.

Марина ахнула и выбежала на балкон, долго всматривалась в туманное небо, задрав голову. Потом прицельно рассматривала что-то внизу, перевесившись через перила половиной тела. И вдруг истерично засмеялась. Ринулась к входной двери, выскочила на лестничную площадку и не помня себя оказалась у двери нижней квартиры, расположенной ровно под ее жильем.

Сосед быстро открыл, шагнул через свой порог в общий коридор и еле оторвал побелевший палец женщины от звонка. Увидев ее разбитое лицо, резко отшатнулся. Удивленно таращился на Марину, а она ─ на ангела-черта. Очнувшись, начала напористо тискать и ощупывать ошалевшего мужчину, рьяно оглаживала его спину и бесцеремонно заглядывала под футболку.

─ Пыжик, ты, что ли? Ты сейчас надо мной изгалялся? ─ хамовато ухмылялась фурия, не отпуская вырывающегося мучителя.

─ Марина, что за фамильярность? У нас не такие уж и близкие отношения, ─ обиделся мужчина. Он тщетно изворачивался и в то же время не смел оттолкнуть спятившую соседку.

─ Кто тебя так? Ты не в себе, ой, щекотно, что ты! Зачем? Оставь, это не прилично! ─ смущенно шептал он, оглядываясь по сторонам.

─ Здравствуйте, Эдуард Филимонович. Здравствуй, Маринушка, ─ сверху спускалась щуплая бабуля с мусорным пакетом и застыла на лестнице, наблюдая подозрительную катавасию соседей снизу.

─ Давай, проходи уже, не до тебя, старая клюшка, ─ шикнула Марина.

─ Хамка, шалава невоспитанная, шлюха! И этот еще, коротколапый недоростыш, красномордая тварь! Туда же, слюни распустил, ─ разглагольствовала бабка громко и возмущенно, пока не скрылась за створками лифта.

Марина продолжала допрос соседа.

─ Пыжик, ты сегодня у меня был?

─ Когда? Марина! У самого нежданные гости.

 

***

 

Я из последних сил держусь за перила балкона. Смотрите, у чувака руки мультяшной, с***, оттянутой жвачкой, сами по себе, а тело висит довеском. Как талдычит мамка: «Ты моя непосильная гиря».

Я уверен, что в морге ей будет стыдно за мои грязные трусы и носки с дырками, а обо мне хоть стремно, но повоет немного. Хоть бы не увидела раньше времени. Вот палево, б****, на виду у всех вишу. Такая вот у меня жиза. Квест, короче. Шестнадцать долбанyых лет, а лохом помру. Не удалось мне прокачать свою боль и избавиться от нее. Ну ничего, мамка. Последний раз накосячит твой сын, не буду довеском. Я старался тебя беречь, видит или не видит мой ангел или черт. Кто там меня по жизни толкает косячить? Давай, ютюб, агритесь! Последний раз летите лойсы Сане-психу. В интернате нас много таких. Мало выходных, мама! Мало выходных было, когда ты меня забирала, а гиря тяжелела и росла. Бабуля пять лет тащила, родная моя, к тебе хочу. А ты вспомни, мамка! Синюшные мои пальцы, помнишь? Я ведь не пикнул, тебя боялся расстроить. Вот, признаюсь теперь. Думал, вдруг разозлишься и опять на выходные не возьмешь. Сколько мне было? Семь лет. Ты машину вела новую. Откуда мне знать, что стекла автоматически поднимаются. У нашего завхоза древние жигули были, вручную задвигались, когда нас катал. Ты прижала мою ручонку хилую, еле вытащил, а пальцы никак. Не ойкнул даже. Сердце запеклось сырной запеканкой, в глазах потемнело, но ни звука от меня ты не услышала. Выдернул, когда пальцы онемели, и спрятал в карман. Остановила машину у подъезда. Чо ты мне сказала тогда, а?

«Выходи, шальной клоун. Чо там в карманах прячешь? Отвисли, как уши у слона. Опять какого-нибудь дохлика притащил? Вот и носит в дом всякую падаль. То котят блохастых, то собаку лишайную».

Повернулась и пошла в подъезд. Клоун, блин. Так, говоришь, клоун? Мамка, прощай! Люблю тебя!

 

***

 

Долговязый парнишка в синей куртке несуразно раскинул ноги. Изломанные руки враскорячку прижались спиной. Мертвец широко открытыми глазами смотрел на небо. Из-под обритой головы расползалась черная кровяная лужа. Первым около него оказался лишайный пес с мутными зрачками и с затяжкой обнюхивал все его распластанное тело. Потом заголосила тетка с сумкой картошки, и стали подбегать люди со всех сторон. Собака исчезла, и на груди мертвеца свернулся комочком белоснежный котенок. К очаровательному животному потянулись руки, но существо зашипело и ощетинилось так, что руки мгновенно убрались.

─ Этого парня я где-то видела, ─ послышался голос из толпы.

─ Бедный, как же это он сорвался? ─ вторил мужской бас.

─ Вон их на крышах сколько носится. Чем там и занимаются?

─ Известно, чем ─ наркотой.

И шум сливался в едином потоке догадок и измышлений.

─ Да это, кажись, сын Маринки из сто двадцатой. Да-да, я помню его маленького. Все с бабушкой гулял.

─ Да нет. Что ты говоришь, Петровна. У этой шалавы и детей отродясь не было.

─ Да-да, подтверждаю.

Подбежав, запыхалась кокетливая дама, махая очень длинными метелками ресниц.

─ Я знаю Марину, мы с ней приятельствуем. И хотя я не из этого дома, но часто разговаривала с ней. Ни разу она не обмолвилась о сыне. Такая хорошая женщина, начитанная и благовоспитанная.

 

***

 

Эдуард Филимонович угощал Марину зефиром в шоколаде и лилейным взглядом оглаживал ее шелковую рубашку, стараясь не глядеть на лицо. А также избегая замечать разодранные ссадины и распухшие синяки. Марина чинно восседала на кожаном диване с огромной чашкой чая в обеих руках.

─ А где твои гости?

─ Что? ─ встрепенулся сосед. ─ Да слушай, пришел молодой парнишка. Сказал, что потерял ключ от смежной с моим балконом квартиры. И попросил перелезть от меня на свой. Но пока я с тобой на площадке возился, его уже и не оказалось. Я ведь недавно переехал. Не знаешь, кто тут на нашем этаже живет?

─ Ну ты доверчивый! Глянь, не обнесли ли.

Эдуард Филимонович озабоченно огляделся и вышел на балкон.

─ Марина! Поди сюда. А парень-то, по всему видать, сорвался...


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...