Не ходи на болото, ой не ходи.

Страшно там, на болоте. Кружит, крутит, голову мутит вода черная, сухостой еловый скрипит, стонет чужими голосами.

Нельзя на болото ходить, змеи там на кочках лежат, кикиморы в омутах плещутся. Только по осени, когда в листву берез на околице косы желтые вплетаются, собирается весь род, идут за клюквой, за утками, за торфом на зиму. Берут у болота множеством рук, топчут кочки множеством ног, оставляют за собой мох взрытый да деревья поваленные. И жизнь оставляют. Бывает, возвращается в деревню на человека меньше, чем уходило.

К листопаду снег землю укрывает и блестит-глядит болото глазами черными, даже в лютые морозы не замерзающими, мертвые ели всю зиму стучат-переговариваются и лучше не слушать, о чем они скрипят. А как сок по берёзам пойдет, сходит снег и встаёт болото из сна своего беспокойного.

Да только мёртвое оно. Ни болотня, ни лешего, ни клюковниц, никого там нет. А почему так, если и знает кто из старших, то нипочём не скажет. А если и скажут, то не мне. Пришлецу, сыну мёртвого болота.

Однажды болото забрало мою маму. А через три зимы та вернулась, да не одна, а с двумя детьми. И если сестра ещё могла сойти за свою, то я, с чёрными как болотная вода волосами, глазами зелеными и бледной кожей совсем не был похож на свой род. Да и мой ли?

Нас не прогнали только потому, что бабушка вцепилась в маму намертво и не хотела отдавать. А потом пришла ведьма. Поглядела на нас и тяжело уронила: "Люди они. Пусть живут здесь. А уж благо или беду принесут — вам решать. Как себя поведёте, то и получите."

Это мне бабушка рассказывала, маму-то я почти не помню, только то, что она красивая очень была и пела что-то грустное. Я как-то рассказал об этом, но мне никто не поверил. За всю жизнь ни слова не сказала, немая была, какие уж там песни.

А потом болото мёртвым стало.

Той же весной, когда мы вернулись, захотел её взять сын старейшины. Он её заприметил ещё до болота, свататься хотел, когда пропала, а как вернулась и вовсе ни о чём больше думать не мог.

Красивая, глаза голубые как у всех в роду, а вот волосы медные огнем горят, одна такая. Говорить не может, с мужем спорить не будет. Только мы с сестрой ему были не нужны, хотел он оставить нас с бабушкой, а маму никто и не спрашивал, немая ноги старейшине целовать должна, что тот согласился её взять не прислужницей, а невесткой. Да и слух прошел по деревне, что уходит она ночами. И не в ельник, а в самую топь и огни болотные ей дорогу показывают.

Свадьбу играть собрались на Осенины, когда все с болота вернутся, а маму до того времени заперли, ещё и старух оставили, чтобы приглядывали за ней. Только она выбралась.

Я тогда проснулся от того, что обнимала-целовала она нас с сестрой, говорила что-то и плакала, да не разобрал ничего спросонья.

Утром запричитали старухи, опустилась туча на деревню. Вечером вернутся сборщики клюквы и птицеловы, как тогда сказать старейшине, что немая сбежала? Да и куда бы она пойти могла? Только на болото, на много дней пути вокруг только оно и есть. А кто ушел туда после Осенин, тот не вернется.

Как узнал сын старейшины, что мама на болото ушла лишь бы за него не идти, почернел весь. Невесёлые Осенины в том году выдались: пил он весь день настойку клюквенную и не хмелел, только лицо всё темнело. А потом вскочил, стукнул по скамье и закричал, что кикимору эту догонит и своими руками в болоте утопит, раз оно ей так любо.

Пытались его образумить, а всё напрасно. Друзья его, тоже клюковки напившись, подначивали, злость распаляли, потом собрались и все разом ушли.

Целую ночь стонало болото, скрипели сухие ели, а утром дождь зарядил на четыре дня.

Ни один не пришёл назад.

Старейшина собрал самых крепких мужиков, несколько дней они пропадали на болоте, а потом вернулись враз на десять зим постаревшие и никому не рассказывали, что видели.

Нас с сестрой не расспрашивали даже, никто не знал, что мама не сразу ушла, а к нам заглянула. И ведьма тогда ещё сказала нас не трогать, нет нашей вины ни в чем. А ещё сказала, чтобы не ждали никого, всех болото забрало. С той зимы и умерло. Все его покинули и если ведьма что-то и знала, то всегда жила наособицу и пропадала подолгу, а где - того никто не знал и спрашивать боялись. Бабка старейшины, такая старая, что глаза ей белой пеленой затянуло, а спину согнуло к земле, рассказывала, что когда она девочкой была, ведьма такой же была и с того времени не изменилась.

Так и стали жить дальше, пусть клюквы меньше стало и та вся дробная, уток болотень больше не гнал, а кикиморы омуты вешками не отмечали. Каждый год на болото ходили по осени, только нас не брали, а мы и не просились. Сперва маленькие были, а потом привыкли.

Бабушка умерла прошлой зимой и тогда же посватался к моей сестре младший сын старейшины. Сестра моя, говорили, в мать лицом пошла, а по нему все вздыхали, от девчонок до старух. Когда случалось нам рядом оказаться, всем видно было, что я, худой, высокий, с кожей белой как снег на болоте и волосами чёрными как вода в омутах, не такой как они, пришлец. И терпел меня род из-за ведьмы и бабушки, но одной с прошлой зимы не видел никто, другой больше нет.

И потому ещё терпели, что каждый год избивал меня сын старейшины, когда солнце к весне поворачивало. На обряде каждый год Солнцем он был, я же нежитью и род соглашался, что нельзя лучших противников найти. Медленным он был, смог бы я обернуться, сам его повалить и дух из него вытрясти, да нельзя так хтони зимней. Солнце её каждую весну сжигает и под землю загоняет, так и обряду идти должно по заведённому порядку.

А если б и победил я сына старейшины — ладно сам, сестре жизни бы не дали. Потому и терпел, поддавался, а потом сестра жирной черной грязью из болота мои синяки да ссадины мазала, за настоем из болотных трав к ведьме бегала. Не щадил меня сын старейшины, в полную силу бил, а род смотрел и радовался.

Как должно ухаживал он за моей сестрой. Ожерелье подарил из жёлтого камня, что на окраинах болота встречается, иглы, ткани отрез не простой, а крашеной.

Как собирались в доме чьем-то, рядом с ней сидел, корзину с шитьём держал, ни на кого больше не глядел. Не устояла сестра, весной, как сок по березам пошел, согласилась за него пойти.

Всё у них ладилось, только я места себе не находил. Пойдёт сестра замуж — смогу и я уйти отсюда. Ведьма говорила, в шести днях пути другой род живет, от них узнаю, куда дальше идти. Может и я найду своих, не болото же меня родило, не на нем же мама три зимы прожила с детьми малыми. Заплутала тогда, нашел её кто-то из чужого рода, взял себе в прислужницы, а там мы родились и решила мама сбежать, чтобы и нас прислужниками не сделали. Так всё и было, а как ещё.

Хорошо всё было у сестры с женихом, а нет-нет замечал я странный взгляд, которым старейшина на мою сестру глядел и тяжело становилось на сердце.

Целое лето шила она себе убор свадебный, расшивала бусинами клюквенно-красными платок, а как настала осень — зашумела свадьба. Хотел ее старейшина справить до того, как род на болото пойдёт, обещал сестру мою с собой взять. Подносил мне сын старосты настойку клюквенную, поил со своих рук, братом называл. Весь род смотрел - не мог я отказаться.

Глаза открыл наутро в бане, дверь хотел отворить, да приперта она была с другой стороны. Понял я тогда, что беда пришла, кинулся к оконцу, выглянул наружу: вымерло всё, ни души не было во дворе. Вот тогда в первый раз и понял, как хорошо, что я от всех мужчин рода отличаюсь. Вылез в оконце, бока ободрал до крови, ногти изломал, но вылез. Замирало сердце, чуяло, что на болото все ушли, побежал и я туда. Недалеко бежать пришлось, спрятался я за елью упавшей и видел, как стояла моя сестра на кочке и как подошел к ней любимый её, муж её. Подошел и шею ей сломал. Упала сестра, покатились бусины красные с платка, рассыпались по кочке клюквой, глаза голубые закрылись, волосы медные вода намочила, погас их жар.

Хотел я кинуться на сына старейшины, да понял, что один против всего рода не выстою. Пока думал, ушли все, меня не заметив. Подошёл я к телу сестры, поднял на руки и опустил в болото. Без единого звука ушла сестра в черную воду. Бусины со мха собрал напоследок, ссыпал в карман и пошёл к дому ведьмы. Нельзя было мне ни с кем из рода встречаться и возвращаться нельзя было: забили бы до смерти, это я точно знал.

Не нашёл я ведьму, так без спроса в ее доме и поселился, знал, что никто меня здесь не увидит. Целыми днями бродил по болоту, а ночами крался и слушал, что в селе случилось.

Даже старики такого голодного года припомнить не могли. Клюква в мох ушла, утки, если и случалось добыть какую, падали замертво в болото и уходили в черную воду, сухие жерди под ногой проламывались. До того дошло, вспомнили люди древний обычай от стариков и больных избавляться и пришли к старейшине. Взял старейшина свою бабку и отнес её на болото. Посадил там и ушел, не оглянувшись.

Весь день караулил я рядом. Никто не пришёл. Ночью подошёл к старухе, насыпал ей клюквы в ладонь, а та сослепу меня за правнука любимого приняла и говорить принялась. Слушал я и холодел.

Много зим назад, так много, что только ведьма и помнит те времена, пришёл наш род на болота. То ли бежали от голода, то ли другой род воевать собрался, уж никто не знает. Забрались далеко, назад дороги не найти, кругом топь. Решили ночь пережить, а там жребий бросать, кому первому умереть, чтобы остальные жили. А ночью пришёл с болота чёрный человек и заговорил с тогдашним старейшиной. Договорились они, что покажет тот человек место, где род сможет дома построить. И места покажет, где птицу бить и клюкву собирать, но на болото ходить можно только до Осенин, только тогда готов он терпеть людей у себя. За это будет он забирать из рода прислужников. А чтобы блюли договор люди, подарил он ведьме жизнь долгую, чтобы вечно свидетелем была.

Та и следила. Много зим сменилось, забыли люди про чёрного человека, только ведьма и старейшины о том договоре помнили. Но, когда болото взяло жену нашего старейшины, затаил он злобу на него. Когда мама вернулась, единственная из всех, кого забрали, хотел нас утопить и если бы не ведьма, пригрозившая, что людям расскажет про договор, так бы и сделал. А уж когда та сказала ему, что мы дети чёрного человека, задумал он слово, предками данное, нарушить да так, чтобы не догадался никто, пока поздно не станет.

Решил старейшина нас спрятать, чтобы не достал, не дотянулся чёрный человек. Потому и на болото нам нельзя было ходить.

После тех Осенин, когда мама убежала, нашёл их старейшина. Лежала она на кочке, утиный пух её укрывал, клюква короной на волосах, а на груди ожерелье из жёлтого камня. Догнал её сын старейшины. Теперь уж не разберёшь: вернуть хотел или утопить в болоте пытался, да только сломал он ей шею. И сам на той кочке остался и змеи мёртвые вокруг. Задушили они его, а самая большая глаза высосала, так и лежал, в серое небо глазницами пустыми пялился.

И поклялся тогда старейшина, что за сына своего заберёт у чёрного человека дочь. Да так заберёт, чтобы тот все видел и сделать ничего не мог. Жена в род мужа входит, не сможет чёрный человек кровь свою спасти.

Развернулся я, чтобы уйти и заговорил со старухой впервые за ночь. Сказал ей, что не клюква это, а бусины с платка сестры моей. И еще сказал, что не жить теперь роду, изведу я их со света.

Расхохоталась старуха, в спину мне прокаркала, что отец мой мне не поможет. Жену не спас, дочь не спас, а я и вовсе бесполезный, не придёт он. Ничего я в одиночку не смогу.

Вернулся я в дом ведьмы и всё думал, как отомстить. А к зимнему обряду понял.

Вышел я в круг, ахнули все, а я наконец перестал силу свою прятать. Бил сына старейшины в полную руку, пощады просил старейшина для последнего из своего рода, только я посмотрел в лицо ему, улыбнулся — и сломал шею мужа сестры моей. Вложил ему в рот бусины с платка её, поднялся и пошел на болото. Знал я, что опомнится род, пойдут на меня охотой. Только жить мне больше незачем. Пусть сам пропаду, но всех их в топь заведу. Болото примет, пришли из него, в него и уйдем.

Загорелись огни, зашумели люди, рассыпались по кочкам. Я будто летал над трясиной, заходил сзади, толкал их в темноту. Кричали они, когда тонули, да не слышал я ничего, кроме собственного смеха.

А потом наступило утро.

Оглянулся я и никого не увидел. Я отомстил и выжил. Мать и сестра могут спать спокойно на дне болота.

Хрип раздался из ельника, я подошел и увидел ведьму, старевшую с каждым ударом сердца. Кожа её, казалось, покрывалась пятнами лишайника. Я наклонился, чтобы разобрать, что она пыталась сказать.

"Змеи дадут ответ. Договор исполнен, славься, новый хозяин болот", — выдохнула она мне в лицо и перестала шевелиться.

Всю зиму я прожил в доме ведьмы, решив весной пойти искать других людей. Всю зиму вспоминал сказки и рассказы стариков, которые слышал в детстве. Я знал про кикимор, лешего, болотня, клюковниц, русалок, живших в тех местах, где есть реки и ржаниц, что селились на полях с рожью, которую я никогда не видел. Но я о них знал! И никогда не слышал ничего о чёрном человеке. Мне казалось, что в ночь, когда мама ушла, она пыталась сказать нам что-то важное, что-то про нашего отца, но я был мал и хотел спать, поэтому не слушал, а теперь никак не мог вспомнить.

В день, когда я решил уходить, я увидел её. Змею. Осторожно переступив, я двинулся дальше.

Их было множество. Чем дальше я заходил в болото, тем больше змей было вокруг. Вскоре я не смог сделать ни шагу. Они клубились вокруг насколько хватало взгляда.

Змеи. Змеи дадут ответ. Какой ответ? Кто я? Кем был мой отец?

Я произнес это вслух и змеи зашевелились, стали перетекать по кочкам, завораживая блеском чешуи. Все быстрее, быстрее, пока мои глаза не закрылись, а шорох мха не превратился в шёпот множества голосов. "Король, король пришел, новый король."

И тут я вспомнил, что говорила мама.

Я наклонился к чёрным водам болота и посмотрел на себя. Первый раз в жизни я посмотрел на себя и увидел.

Золото вспыхнуло на скулах, чернея, поползло по плечам и дальше, к пальцам, застыв на них чешуей, отросшие волосы заплелись в косу, глаза зазеленели весенним мхом.

Я — змеиный король.

Мне нужны слуги. Болоту нужны слуги. Новые кикиморы, клюквенницы, болотень. Все они умерли на той кочке, рядом с мамой и сыном старейшины. Рядом с моим отцом. Мне нужен новый договор.

Я посмотрел туда, где было одно из людских селений. Ужи соскользнули в воду. Болото вздрогнуло в ожидании дня, когда снова оживёт. Я зашагал по мосту из тысяч змей.

Я. Змеиный король.