Евлампия Забелина

День её рождения

Вечер упал на город праздничным синим плащом, разукрасился гирляндами фонарей, сбрызнул небеса мерцанием и отправился искать приключений. Пробежался по полным чуточку усталой радости улицам и остановился возле лавки букиниста, что притаилась среди фешенебельных магазинов.

– Вход платный! – кричал сине-жёлтый ара тем, кто тревожил одновременно и похожую и не похожую на белых пластиковых подружек деревянную дверь. – Сто рр-рублей! – важно добавлял он, расхаживая по стойке возле пустующей кассы.

– Не бойтесь! Проходите! Мы очень рады! – добавлял не менее синий робопёс, виляя подобием купированного хвоста. – Только денег этому нахалу дайте! А то он не отвяжется.

Пёс исчезал в пространстве среди заставленных книгами стеллажей, а попугай принимал купюру и опускал в круглый аквариум, наполовину заполненный стеклянными шариками различной степени синевы.

Прогулявшись вдоль книжного великолепия и наглядевшись на великое множество различных фигурок и статуэток, что мирно соседствовали с четырёхугольными хранительницами букв, посетитель мог встретиться с механической куклой в платье из белого шёлка, который соперничал белизной с фарфором лица и глянцем волос.

– Мы рады видеть вас, – тихим музыкальным голосом говорила она и делала самый настоящий книксен.

После этого обалдевший покупатель замечал сидящего за конторским столом седобородого господина в чёрном атласном жилете и круглых очках в золотой оправе.

– Чего желаете? – Господин отодвигал от себя книгу или гроссбух, иногда откладывал самое настоящее перо и внимательно смотрел на отвлёкшего человека яркими голубыми глазами, которые удивительно подходили к собранным в небольшой «пиратский» хвостик серебристым волосам.

Один раз в год, на день рождения, любой человек здесь мог высказать желание и получить то, что ему необходимо. Разумеется, после оплаты.

От отсутствия посетителей лавка не страдала. Аквариум Кешью, того самого ара, заполнялся довольно быстро. Но спокойные часы случаются в любом заведении. Обычно хозяин проводил их, играя в преферанс с Агатой, а попугай либо дремал на одной из жёрдочек, либо игрался с Бобси.

В один из таких вечеров, когда ветер тихо раскладывал пасьянсы из разноцветных листьев прямо на булыжниках мостовой, игра была отложена, и вся компания медитировала возле спиртовки, на синеватом огне которой, в стеклянной колбе, варился самый восхитительный из всех напитков, существующих на свете. Шоколад!

Аромат расползался по лавке, заставляя лакомок застыть в предвкушении. Но не мог побороть некую рассеянность шоколатье, он то и дело поглядывал в синь сумерек за окном и непрестанно поправлял и без того тщательно уложенные волосы.

Ара и механические друзья господина делали вид, что волнения хозяина не замечают и изредка перебрасывались короткими замечаниями о погоде – настоящей и будущей.

– Как вы думаете – она придёт? – не выдержал наконец владелец лавки, заметив, что сумерки сгустились до чернильной гаммы.

– Всегда приходила, – печально улыбнулась фарфоровыми губами Агата. И принялась расставлять на столе лилейно-белые чашки, в них полились потоки густого напитка, смешиваясь с тонкой струйкой сливок.

Чашек было пять. И столько же свежайших венских пирожных на тарелке.

В подтверждение слов Агаты колокольчики над дверью затрепетали, смешивая ароматы шоколада и выпечки с нежным перезвоном хрусталя.

Ара вспорхнул с жёрдочки и помчался встречать посетителя.

– О как мы рр-рады видеть вас, мон ами! – услышали остальные изменившийся от радости голос старого прохвоста. Вскоре он явился обратно, восседая на плече дамы в виндзорской шляпке.

Хозяин лавки вскочил навстречу гостье, заставив чашки жалобно звякнуть, и склонился в старомодном поклоне. После чего имел возможность прикоснуться к кончикам прохладных пальцев и пододвинуть стул.

Агата получила из рук пришедшей коробку с черносливом в шоколаде. Бобси с удовольствием подставил механические уши для ласки, а попугай топтался рядом и мешал удовольствию пса, урывая для себя как можно больше прикосновений. Хозяин суетился, поправляя чашки, делая вид, что страшно занят, но при этом наблюдая за гостьей.

Даже не наблюдая, а откровенно любуясь, что не ускользнуло от ревнивого взора Агаты, которая, однако, делала вид, что ей всё равно.

Ничего особенно в гостье не было. Не очень красива. Особенно в сравнении с идеальной красотой Агаты, но взору приятна. И улыбка ей шла. Как солнце весеннему дню. Несколько грустна, скорее даже печальна. Но и грусть была ей к лицу, придавая невыразимого словами шарма. В общем, почти всем хороша, и одета со вкусом. Недорого, а смотреть приятно. Но бледна. Не интересной бледностью девиц, не слишком любящих свежий воздух. А болезненно. Но даже бледность вливалась в образ естественной ноткой.

Наконец, суета улеглась, и все получили порцию напитка.

– Волшебно! – отдала дама должное искусству творца. – Напиток ваш просто невероятен! Вам надо открыть шоколадницу. Озолотитесь! – улыбнулась она хозяину, отставляя пустую чашку.

– Я был бы рад исполнить ваше желание, – развёл руками хозяин. – но, увы, золото не может дать мне то, что необходимо для жизни. Вы же знаете.

– Да, я знаю. Простите! – Гостья смущённо потупилась.

– Не стоит извинений! Я буду рад угостить вас шоколадом в любой день, как вам заблагорассудится заглянуть, – заявил хозяин, заставив собеседницу ещё больше смутиться.

– Я бы с радостью! Но процедура отнимает слишком много сил...

Она отвернулась, взяла с полки первую попавшуюся книгу и принялась немного нервно листать.

– Вы не поняли, дорогая. – Хозяин отнял у неё книгу и взял ладони в свои. – Я буду рад видеть всегда. Без всяких процедур.

Он наклонился и заглянул в серые глаза гостьи, от его слов они стали ещё более грустными, чем при входе.

– Я поняла. Но вы же знаете! Я не могу... Мне... Я очень привыкла ко всем вам. – Дама постаралась улыбнуться, но губы у неё задрожали. Дыхание сбилось. Она резко отвернула голову, чтобы не было видно лица, отняла руки и поднялась, чтобы пройтись вдоль полок с книгами.

– Мне очень жаль, – сказала она еле слышно. Но хозяин услышал.

– Вы же больны! Я могу вас спасти, – попробовал настоять хозяин. – И не только спасти. Мне одному многого не надо. Но для вас... Я смогу многое... Стоит вам только пожелать.

Дама встревоженно замерла, услышав о болезни, подняла руку, делая знак остановиться.

– Я прошу вас... Не надо... Вы слишком дороги мне. Не будем это разрушать!..

Хозяин склонил голову, спрятал сжатые в кулаки руки в карманы, простоял так несколько долгих минут. Только желваки ходили на раскрасневшемся лице. Потом в нём что-то сломалось. Он на секунду закрыл лицо руками. А когда открыл, оно было уже бледным и улыбающимся, правда в улыбке мелькнуло что-то диковатое, но сцена была закончена.

– Вы же не откажетесь выпить ещё чашечку?

– С удовольствием! – дама с облегчением выдохнула и снова села за стол. – Может, мы снова пригласим наших друзей? Они так спешно покинули нас, что я не заметила, как это случилось.

Хозяин снова улыбнулся, на это раз много спокойней.

– Они сами не замедлят явиться, как только почуют запах шоколада.

– И я их понимаю! – рассмеялась гостья

 

***

Дверь приветственно щёлкнула, пропуская Сашу домой. Несмотря на поздний час, здесь не было темноты. Серые тени от уличной иллюминации жили в квартире в её отсутствие.

Она не стала включать свет. Так было уютнее. И спокойнее. Будто она сама была серой тенью, забегающей сюда в гости. А настоящая Сашина жизнь была где-то там – далеко.

Там, где не было вечного токсикоза болезни и одиночества, где мечты были самой настоящей явью...

 

«Помнишь, как поёт ветер ночью? Бриз. Горький, терпкий, солёный?»

 

Тогда они встретились случайно.

Она изводила боль в сердце плаваньем. Туда-сюда. От мола до мола. Так, чтобы сил оставалось только выползти на берег. Требовалось несколько минут, заставить себя подняться с песка, стянуть купальник, а потом шатаясь дойти до кафе, где до поздней ночи разливали самый вкусный латте в городе. С миндальным молоком.

Тогда подвела нога, её свело судорогой так, что от боли хотелось взвыть. Она тогда доплыла до ближайшего мола, орудуя руками и помогая не перекрученной болью ногой. А он подал руку, помогая выбраться из воды.

– Так и думал, что-то случилось. Обычно вы так красиво плывёте... Хотел спасать, но боялся сделать хуже.

Синяя от холода Саша сидела в машине и тряслась, как эпилептичка со стажем. Но не от холода. И не от боли, хотя нога никак не желала расслабляться, несмотря на десяток уколов булавкой.

Машина успокаивающе гудела и пыталась согреть Сашу изо всех своих машиньих сил. Немалых, между прочим. Но Саша так волновалась, что продолжала содрогаться, даже после изрядной порции коньяка.

– Я часто здесь гуляю, – спокойно признался человек, который для неё был если не богом, то кем-то очень близким. – Говорят, здесь русалки водятся.

И он улыбнулся. Скупо. Будто губы не хотели слушаться. Но весь посветлел при этом. Несколько таких улыбок она видела там, в обычной жизни, где она была простым ординатором, а он профессором и гуру в эхокардиографии. Улыбался, если удавалось обнаружить зловредный порок или миксому, а люди потом приходили и говорили спасибо.

Больше на эмоции не расщедривался. Саша часто мечтала, чтобы у неё нашлась какая-нибудь хитрая патология, чтобы и ей он улыбнулся. Но сердце её было удручающе здоровым. И ничем не могло заинтересовать гения ультразвуковой диагностики.

– Никогда не думал, что среди моих ординаторов есть русалки.

– Простите, – ляпнула Саша и покраснела аж до слёз.

– За что? – удивился он. – За то, что лучшая из моих учениц умеет не только смотреть и слушать, но ещё и плавать?

Саша так удивилась его словам, что смогла только пожать плечами.

– Надо спасать ваши вещи, – вздохнул он, – а так не хочется уезжать... Так хорошо сидеть здесь, с вами. Смотреть на всю эту красоту. Слушать ветер. Мне кажется – он поёт? Или это ваши сёстры, русалки?

Саша пожала плечами. И прислушалась. Ветер, действительно, если не пел, то рассказывал что-то. Старую как мир историю о том, как ученица полюбила своего учителя. А он... Не замечал её чувства. Поэтому она приходила на берег моря и плакала. Так много плакала, что море стало солёным.

Они так и просидели в машине до утра, смотрели, как луна стелет серебряные дорожки для облачных кораблей, слушали ветер и изредка перебрасывались ничего не значащими словами. Тогда Саша узнала, что бывает хорошо, просто сидеть рядом с человеком и ничего не делать. Разве что слушать байки господина Ветра.

 

Сейчас Саша приняла душ, написала сообщение маме, что засиделась на работе, выпила таблетки и забралась под одеяло.

 

«Мы танцевали с тобой. И, кажется, напились»

Это была новогодняя вечеринка. Десяток женщин и один мужчина. Сашу тоже позвали. Хотя она только-только начала дежурить. И всё никак не могла прийти в себя от ужасов приёмника, когда под дверью её кабинета могла оказаться любая патология – от непрооперированного ещё апенда до разрыва селезёнки. И нужно было разобраться. Часто с тем гной в почке или кровь, хотя любая жидкость на её аппарате выглядела одинаково. И она косячила. И ей прилетало. И вдруг тётки, которых ей раз за разом приходилось дёргать, чтобы помогли, посмотрели, точно ли там тампонада, или кава ещё коллабирует, позвали её отмечать с ними.

И она пошла. Не из-за тёток, конечно. Из-за него. Как заведующий отделением, он должен был быть. И он был. Подарил всем ручки. Даже ей. Синюю, с голубыми снеговиками и с надписью: «С новым счастьем, Сашенька».

Это пожелание умилило её до слёз. Или это был мартини, щедро подливаемый в её бокал? Тот самый, что она заедала мятой. Ничто другое в горло не лезло. А потом он учил её танцевать фокстрот.

Саша, которая никогда ни с кем не танцевала, была сжата в объятиях и её куда-то вели. Это было хорошо. Больше всего она радовалась, что у платья открытая спина, и она могла голой кожей коснуться его руки. Там были особенные, лисьи шаги, они всё никак не получались. И танец приходилось повторять снова и снова. Наполняя промежутки зеленоватым сладким напитком, мятой и жаждой. Она утихла только тогда, когда он прижал лицом к стене в курилке и овладел.

Никогда до и никогда после этого короткого и яростного соития ей не было так хорошо. Наверное, это было виновато мартини. А может, и не мартини. Неважно. Всё равно пришлось делать вид, что ничего не было. Ведь она простой ординатор. А он профессор, преподаватель и муж заведующей кафедрой.

 

«Брели босиком по воде».

Буря случилась знатная. Ветел рвал ветки и валил деревья, дождь лил так, словно хотел снести к чертям собачьим город.

Саша, на душе которой было так погано, как никогда, бродила посреди разъярённой стихии и мечтала только об одном, чтобы дождь смыл память. Дождь и смывал: пудру, тушь, слёзы, а вот с памятью – не получалось.

Перед глазами стоял последний экзамен. И сертификат, подтверждающий, всё – ординатура закончена. Впереди самостоятельная жизнь. Жизнь, в которой не будет вечной тяги и боли из-за невозможности её утолить. Но вот радоваться новой жизни у Саши не получалось. Поэтому она бродила под взбесившимся небом, сбросив раскисшие туфли, под зонтом. Но от чего мог помочь зонт, когда воды вокруг было выше колена.

Откуда он взялся, Саша не поняла.

Такой же мокрый, как она, занырнул к ней под зонт и заставил разжать пальцы. А потом снял пиджак и буркнул: «Синяя вся». И она позволила себя одеть. И вытереть слезы. И обнять. А потом говорить что-то о том, как всё у неё будет здорово и хорошо. Только без него.

Она, конечно же, не поверила. Как в такое вообще можно верить? Но головой, которую он гладил, кивала. Как не кивать, если нужно. Нужно, чтобы он был спокоен и счастлив. Или несчастлив. Но не из-за неё.

Она уже тогда знала, как можно урвать себе немного счастья. Слухи о книжной лавке – в ней на день рождения можно было купить исполнения желание – она знала давно. Просто надо было решиться и попробовать.

Слухи прямо говорили – да. Но плата будет высокой. Одно желание – год жизни. Наверное, кому-то год жизни важен и дорог. Только не ей. По крайней мере не без него.

 

Закутавшись в одеяло, Саша извлекла полученную светящуюся подвеску, что пряталась на груди. Там в сияющем радугой ромбе горела сила, способная дать ей то, чего она больше всего хотела.

Но в этот раз она не спешила раздавить.

Год за годом она дарила себе маленький праздник. Просто побыть рядом. И казалось – так будет вечно. Сколько бы ни предупреждал забавный дядечка в лавке, забирая её кровь.

А потом... потом она сама себе поставила диагноз. Нашла. То, что съело её гораздо быстрее, чем смогла бы когда-то мечтаемая миксома. Саша ещё долго продержалась. Ждала дня рождения, чтобы получить последнее из желаний.

И смогла.

Всё, чего она хотела, чтобы там, не могла себе признаться где, было путешествие по дням, что ей удалось украсть у судьбы. Чтобы был снова ветер, снова фокстрот, снова шумный египетский базар, снова их двадцать второй номер.

Закрыла глаза и подложив руки под щёку, словно собираясь заснуть, Саша хрустнула подвеской.

 

Отпустив гостью, Карл Иванович погасил в лавке свет и закрыл двери на засов. Однако уходить не спешил. Сел на один из диванчиков для посетителей и ждал. Долго сидел. И долго ждал. Пока серебристосияющий мотылёк не опустился к нему на колено.

Мотылёк и Карл Иванович в тишине, наблюдали, как потемневшие от горя деревья отпускают в небо частички души.

– Можешь не прятаться. Выходи! – велел он Агате, она послушно выскользнула из-за книжных полок и опустилась перед ним на колени.

Несколько раз Карл Иванович брал мотылька в руки, но те так дрожали, что подводили его. Потом, кое-как с совладав с собой, аккуратно скрутил верхнюю часть черепа Агаты, посадил туда мотылька, чтобы он составил компанию дюжине таких же светящихся созданий, и закрутил обратно. Через пару секунд Агата ожила, но не поднялась, а лишь обняла колени хозяина и зарылась в них лицом.

Карл Иванович растерянно поглаживал шелковистые её волосы и думал о своём.

– Вы же могли его отпустить? – полуутвердительно спросила она.

– Мог, – согласился Карл Иванович, – и она осталась бы жива. Но её желание было другим. Спасибо проклятию супруги, я могу исполнять желания других, но не свои. Иначе нас здесь бы давно не было. – Он горько вздохнул и отстранил Агату. – Остаётся надеяться, что она счастлива. Ведь этого я очень хотел.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 4,67 из 5)
Загрузка...