М. Свартур

Башня

Верховная колдунья города Джаханара стояла у открытого окна и с тревогой смотрела, как на город опускается безлунная, непроглядная ночь. Утренний совет был тягостен и полон молчания, старейшины отводили глаза, когда она обращалась к ним. Мускулистые рабы несли закрытый паланкин по грязным улицам Джаханара, и она кожей чувствовала настороженное ожидание города. Вернувшись в свою башню, колдунья заперлась в покоях и обратилась к прорицанию, но водная гладь в черной чаше была неподвижна, и молчал эфир. Её осведомители пропали. Лишь пролетавший на закате дух шепнул ей, что из города тайно бежали жрецы Канакки, спасая своего кровожадного идола.

Костлявая рука потянулась из темноты улиц и сдавила сердце предчувствием надвигающейся гибели. Джаханар, город распутный и лживый, оплел её людьми, золотом и драгоценными камнями, ослепил богатством и властью. Она возвышалась над городом в колдовской башне, башне, построенной безумной Сохмет, и никто не знал, что скрывает этот серый, лишенный украшений камень. Но Сохмет улетела, а она осталась. Сохмет освободилась, чтобы вернуться пеплом, а она заточила себя в каменную тюрьму, и жизнь её стала пустой. И башня изменилась.

Раздался легкий стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, вошел управитель. Колдунья разгневанно обернулась, но тот увильнул в подобострастие, оставив хозяйке лишь тень грядущего предательства. Его согнутая спина словно впитала в себя весь Джаханар, и в груди колдуньи всколыхнулось острое чувство презрения и ненависти.

– Чего моя госпожа желает к ночи?

– Ничего, – она решила, что завтра же скормит наглеца башне.

– Госпожа! – управитель сложил ладони. – Сегодня в город прибыл торговец людьми Балх, и я купил новую рабыню. Клянусь, госпожа, это жемчужина, которой не видела башня. Она развеет твою печаль.

Колдунья махнула рукой, соглашаясь, и вернулась к столу, где её ждала трубка, наполненная крошеной смолой каф. Управитель ввел в покои девочку в прозрачной накидке, в другой руке он нес поднос с разбавленным вином. Он оставил поднос на столе, усадил девочку на кровати и, пятясь, вытек из покоев. На этот раз он был осторожен и вовсе не поднимал глаз, и колдунья повела пальцем, запирая за управителем дверь.

Девочка смирно сидела на кровати, улыбаясь, подтянув босые ноги, тонкие пальцы играли с мехом покрывала. Она смотрела в окно, в ночь, её не пугала серая башня, не беспокоила колдунья, не смущала роскошь покоев. Сквозь розовый шелк просвечивала тонкая, хрупкая плоть, густые, длинные темно-каштановые волосы были перехвачены широкой лентой.

– Сколько тебе лет? – спросила колдунья, разгоняя рукой клубы дыма.

– Одиннадцать. А зовут меня Авэто, что значит - невинность, – девочка бросила на колдунью озорной взгляд и добавила, – госпожа.

Неожиданно она вскочила и направилась к стенной нише, где на полках стояли во множестве ритуальные кубки, пирамидки и идолы.

– Какой смешной! – и с детской непосредственностью она потянула руку к демону Гагулу.

Прежде чем девочка успела коснуться фигурки, колдунья выкрикнула заклинание и Авэто пошатнулась. Женщина подхватила бесчувственное тело и уложила девочку на кровать, провела ладонью от макушки до кончиков пальцев ног. На девочке не было и следа заклятий, её тело было здоровым и чистым, не знало лишений и плети, а кожа покрыта бледно-оливковым загаром, какого не бывает у уроженцев срединных земель. Только лицо Авэто показалось колдунье смутно знакомым. Она склонилась к голове и вдохнула отпечаток пути: за маслом розы едва слышался сладкий запах глиняной пыли и жирного пепла. Колдунья села рядом с девочкой и задумалась.

Из покоев был еще один выход – на вершину башни, где Сохмет устроила смотровой чердак. Колдунья поднялась по узкой винтовой лестнице и приказала комнате открыться. Вокруг царил мрак: город внизу был темен, без единого огонька, притаился в душной ночи, скрылся от её внутреннего взора. Колдунья освободила зрительную трубу и направила её на восток – неровная цепочка ярко-красных огоньков быстро приближалась к городу. Она перевела трубу на запад, на юг, на север: со всех сторон город охватывало огненное кольцо, и оно стремительно сжималось. Очищающее пламя, рожденные магмой, беспристрастные, беспощадные паладины Глубины надвигались на город. И с ними грозный голос гонгов, заставляющий умолкнуть, потухнуть живую магию, он отозвался эхом в её голове, и крик боли и ярости разнесся над притихшим городом.

Смотровая захлопнула окна. Колдунья прислонилась к холодной стене и отерла пот со лба. Страшная тяжесть обрушилась на плечи, и молчание Джаханара стало понятно ей – город сбросил грехи на колдовскую башню в надежде избежать возмездия. Словно насмешка над нею, на каменном потолке проступили очертания люка, и в середине выросла тонкая, изогнутая ручка. Но разве не сама она пожелала стать верховной колдуньей Джаханара? Разве не сама она заперла шатер башни за Сохмет? Она выбрала город, и теперь должна разделить его участь.

Неторопливо вернулась колдунья в покои. Открыла шкаф, где за дорогими одеждами скрывались два её старых костюма: летный и истертые кожаные доспехи, в ножнах - метаемые ножи. Она прижалась лицом к доспехам, вдохнула запах старой кожи и битвы. Когда-то она носила только их и презирала шелк и парчу, когда Сохмет была рядом, когда они были бедны и свободны. Она взяла нож и бесшумно выскользнула из покоев.

Башня обезлюдела и была погружена во тьму. Подобрав подол, колдунья, крадучись, спустилась по главной лестнице. Управитель сидел у двери, и тусклая переносная лампа освещала лицо, полное лицемерного раскаяния. Он наивно полагал, что дверь башни открывается ключами.

– Раб!

Управитель вскочил, сверкнула вспышка жезла, и колдунья резко дернулась вниз и в сторону, выбросив нож. Крохотный белый шар врезался в стену за ней и рассыпался ворохом искр. Управитель захрипел, схватившись за горло, и рухнул на пол. Вокруг него растекалась лужа крови, почти черной в неровном желтом свете, и её жадно впитывал каменный пол.

Колдунья приложила ладони к прохладной стене и произнесла заклинание. Оно отдалось тяжелой, глухой болью во всем теле – гонги Глубины приблизились к стенам Джаханара. Камни задрожали под её ладонями, колдунья отступила, и из стены вышел голем.

– Брось в печь, – повелела она, указывая на тело, – и возвращайся к входной двери. Я буду наверху.

В спальне было жарко и душно. Над городскими стенами поднималось багряное зарево, и Джаханар накрывала волна раскаленного воздуха, насыщенного звоном гонгов. Колдунья села за стол, взяла тоненькую полоску пергамента, пузырек с красными чернилами и перо. Серебряной иглой она глубоко проколола палец и щедро развела чернила кровью. Каждая буква заклинания, которую она переносила на пергамент, заставляла тело дергаться от боли, а голова была как гудящий колокол. Обливаясь потом, колдунья закончила призыв, спрятала полоску в кармашек платья и с ужасом осознала, что это последнее заклинание в её жизни.

От восточных ворот раздался хриплый голос трубы: Совет Джаханара вышел к паладинам с предложением обменять колдовство на милость. Но пекло неотвратимо – и колдунья со злорадной усмешкой наблюдала, как над воротами взвился огненный протуберанец.

Наступил миг полной тишины, и затем паладины разом ударили в тамтамы. Стены города рухнули, и огненная лава потекла по улицам – паладины Глубины вошли в Джаханар, и город наполнился ужасом и криками. Авэто мирно спала на постели, на лице её играла блаженная улыбка. Девочка сновидила им огненную погибель.

– Дум-дон-дон-думмм! – соборный голос гонгов заполнял пространство, проникал сквозь череп, скатывался вниз, пробуждая в сердце алое пламя. Ярость зашевелилась в груди колдуньи, жажда, что бросала её в бой, что привела её однажды в черные пирамиды Кеми, незамутненное, дикое, страшное желание. Ужас сковал тело, и колдунья зажала рот рукой, не сводя глаз с Авэто, потому что прорывалось наружу, пробужденное тамтамами, гнусное заклинание магов пирамиды. Раздался громкий стук, – на окна башни опустились тяжелые каменные ставни, и голос гонгов стих.

– Пробудись! – закричала колдунья, не в силах терпеть обличающее безмолвие невинности.

Девочка открыла глаза и встала с кровати, потягиваясь и потирая глаза.

– Хорошо, – сказала Авэто, щурясь от удовольствия, – жарко. Только я хочу пить.

Она спокойно прошла мимо колдуньи и движением, которое могло принадлежать лишь хозяйке, достала из потайного шкафчика капалу. Девочка поставила чашу на стол, налила в нее вина, выпила, налила снова и рассмеялась.

– Отравлено! И теперь я лечу, – Авэто схватила чашу и закружилась вокруг колдуньи, что наблюдала за ней с перекошенным лицом. Утихшая было ярость вновь поднималась в груди, рвалась наружу, а девочка кружилась в танце, раскидывая руки, расплескивая вино, – лечу, лечу, как птица, я лечу-у!

– Замолчи! – колдунья поймала её за волосы, дернула вниз, и Авэто закричала от боли. Их глаза встретились, и девочка увидела искаженное гневом лицо верховной колдуньи, несущей смерть врагам Джаханара, а женщина увидела глаза своей возлюбленной, светло-карие, полные потаенного огня глаза Сохмет.

Капала упала на ковер, и вино вылилось, как кровь из раны. Сохмет! Когда ей принесли черный ларец, а в нем пепел и оплавленные осколки костей, она вплела пепел в кости и огранила капалу серебром, священный сосуд - прах её возлюбленной. Все, что осталось от артефактора после битвы с паладинами глубин, и кто ещё мог встать на их пути! И она наполнила чашу жертвенной кровью и пила, захлебываясь, и кружилась в безумии, в безумии столько лет, а Джаханар жирел и ширился на её черном колдовстве. Но скоро, скоро раскаленный поток достигнет башни, расплавит камень, и её прекрасные глаза вытекут от жара, её стройное тело почернеет и лопнет, сердце съежится, а мозг сольется с изначальной магмой. Сгорит, все сгорит в очистительном огне, и от неё не останется даже пепла.

– Прости, – прошептала колдунья, отпуская Авэто. – Я знала одну женщину, она сделала крылья и летала на них. Но она погибла пять лет назад.

– Кто тебе сказал? Я видела артефактора в прошлом году, на востоке. Мы шли через перевал Кереней, и там она летала надо мной, как птица, высоко! Вот так, – и девочка вновь закружилась вокруг колдуньи, – а на руках у неё были огромные золотые крылья – как лучи солнца! Солнце, парящее солнце видела я!

– Сохмет! – и колдунья рухнула на пол без чувств.

– Очнись! – девочка схватила со стола графин и выплеснула вино женщине на лицо, стала трясти её. – Очнись же! Скорей! Пекло близко!

Колдунья пришла в себя и села, вытирая лицо, слезы текли по её лицу, слезы обретения.

– Не может быть! – прошептала она.

– Может. Пойдем вниз, – сказала Авэто требовательно. – Я хочу пить. Пока не пришел Пекло, пойдем, я хочу напиться водой.

Она выбежала на лестницу и ждала колдунью, прыгая на ступеньках – как и хозяйка башни, девочка хорошо видела в темноте.

– Что здесь воняет? – спросила Авэто, когда они спустились на первый этаж.

– Гнилые дрова.

Внизу, в прихожей все еще горела лампа, оставленная управителем, голем застыл у стены. Девочка взяла лампу и убежала в кухню, а колдунья остановилась перед каменным истуканом. Грубые, уродливые жабьи черты – Сохмет сделала своих големов похожими на верховного визиря Калидеса. Колдунья погладила голема по холодной каменной груди: все же в этой башне она не совсем беспомощна.

Мертвые глаза вспыхнули лимонным светом, и голем проскрипел:

– Пекло у дверей.

– Пусть войдет.

Тяжелая кованая дверь повернулась на петлях, подгоняемая мощным ударом снаружи.

– Нечестивица! – паладин в багровых доспехах ворвался в башню, голова его была объята пламенем, а рот - как жерло вулкана. Он бросился на колдунью, но каменные руки остановили металл – голем и паладин сцепились, и камень мгновенно покрылся копотью. Колдунья отпрыгнула, спасаясь от жара, и закрыла лицо руками. Она не видела, как вслед за паладином, едва касаясь пола, вошел аскет, поднялась оплетенная огненными венами рука и раскаленный перст указал на колдунью.

– Стой!

Паладины замерли, и колдунья остановила голема. Девочка выбежала из кухни и со смехом запрыгнула на раскаленные руки паладина, ладошки накрыли пылающее лицо, и оно погасло. Паладин бросил на колдунью испепеляющий взгляд и унес смеющуюся Авэто из башни.

– Джаханар пал, и башня падет, – сказал аскет, опуская руку, – но, ради невинности, сам я приду сюда последним.

Дверь башни закрылась за ним, и снаружи на неё легла огненная печать. Колдунья осталась одна в своей башне. Она была спокойна: гнев истек, любовь заполнила пустоту. Пусть тамтамы лишили её сил, пусть кипящая лава погребет проклятый город и башню, пусть сгорит в пламени глубин её душа, но Сохмет жива! Жива и летает её артефактор!

Колдунья вложила бумажку с заклинанием в каменный почерневший рот, и башня замкнулась на себя.

Гонги звенели, не переставая. Медленно, медленно поднималась она по лестнице, а башня двигалась вокруг неё, башня готовилась защищать свое сердце. В покоях колдунья сменила платье на летный костюм – он защищал от холода и жары, и Сохмет любила её в этом наряде. Она легла на кровать, сложила руки на груди и погрузилась в глубокую дрёму.

Вокруг башни собирались паладины. Огромные многорукие големы выдвинулись из внешней стены – красное пламя отразилось на их уродливых каменных мордах.

Огненный поток ударился в камень.

– Пекло! Пекло! Глубина! – кричали паладины и лезли на стены. Каменные руки хватали их, расплющивали о стены, гасили телами накатывающее пламя, разрывали вопящих на части и бросали вниз. Членистые клешни вытягивались из основания башни и утаскивали потухшие останки внутрь. Кровь паладинов тучами клубилась и кипела в воздухе, черный дым и кровавая копоть покрыли башню. Выла печь, переваривая глубинную плоть, и ярче разгорались глаза големов.

Лава накатила и накрыла основание башни – паладины гроздьями облепили истуканов, вплавляя кости и доспехи в камень, связывали големам руки. Башня задрожала и стряхнула внешнюю стену. Оплавленный камень с грохотом обрушился вниз, погребая под собой паладинов, и башня обнажила второй слой – сплошного гладкого базальта. Новая волна нахлынула и отступила, оскользаясь. Вздрогнули гонги, паладины подняли зверей Глубины. Застучали чешуйчатые хвосты, сотрясая основание башни. Огненные ящеры заливали стены дыханием пламени, их раскаленные когти впивались в камень, продирали глубокие, сочащиеся расплавом раны, вырывали куски камня. Паладины устремились в бреши.

– Очнись!

– Сохмет! – колдунья открыла глаза и вскочила с кровати.

Башня гудела и сотрясалась, в комнате стоял невыносимый запах паленого камня и плоти. Кашляя и задыхаясь, она побежала наверх, на ходу натягивая шлем и перчатки, на узкой лестнице её кидало на стены. Открытая дверца люка свисала вниз, колдунья подпрыгнула, уцепилась за ручки и забралась в шатер. Здесь стояли механические крылья, крылья, созданные для неё искусным артефактором. Дверца люка захлопнулась, перестроились каменные блоки, и в основание шатра уперся каменный стержень.

– Пекло! – визжали паладины, пробиваясь к сердцу башни.

Печь ощетинилась клешнями, но они дробились и таяли под ударами раскаленных кулаков. Печь раскрыла свою пасть, и огонь встретился с огнем. Башня ухнула, повернулся сердечный слой, изогнулись и распрямились радиальные перемычки, и башня вытолкнула ость, на вершине её – шатер, как головка цветка. Внутри колдунья лихорадочно пристегивала крылья.

– Дум! – грянули гонги.

Каменный венчик раскрылся, и колдунья встретила глаза огненной бездны – пылающий исполин, военачальник Глубины достиг башни, и круговорот магмы потянул её в бездонные зрачки. Любовь сделала волю несокрушимой. Она оттолкнулась, и черные крылья снесло порывом раскаленного воздуха – лавовый кулак опустился на башню, сминая камень, изничтожая рукотворное, вдавил печь и останки в недра.

Колдунья дернула рычаги, и механизм резко унес её вверх, в ночное небо, и она скрылась за клубами дыма. Стихли тамтамы, и холодный воздух остудил горящие легкие и бешено стучащее сердце. Сильфы наполнили крылья и понесли её на восток, где поднималось над горизонтом, стремилось навстречу ей крылатое солнце.

На месте Джаханара образовалась огромная воронка лавы, под победный рев гонгов погружались паладины вслед за своей вечно юной владычицей.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 2,67 из 5)
Загрузка...