Каждый питерский мальчишка неплохо смыслит в крикунах.

Что скрывать: к первому причастию приходит он, обогащённый сведениями о тембре и силе голоса торговки, сетующей на перевёрнутый во время игры в салки лоток, лудильщика, нагретого на пару пенсов скаредным гробовщиком Мортимером Морсом, выпи, напевающей колыбельную для птенцов (не иначе, скрывающихся в Луизиане), матери, наткнувшейся на залежи попользованной материи для воздушных змеев (предназначенной с незапамятных времён на свадебный наряд несносной старшей сестре)...

Однако даже рёв аллигатора на излучине Миссури не способен дать хотя бы отдалённое представление о том, как может рычать курьер «Пони-экспресса», преследуя ловко стибренный у него тюк или даже узелок.

Цапли, заслышав густой, низкий, внушающий оторопь рёв, стаями снимались со стариц, возмущённо расторгая арендные соглашения с утками и бекасами. Койоты заикались на половине провытой рулады. Спотыкались на скаку вольные бизоны и строптивые тугодумные бычки-двухлетки.

К сожалению для курьера, вселяя страх и жуть во всю обитавшую окрест живность, вопль лишь придавал воли к бегству пареньку в соломенном канотье, как раз свернувшему с длинной и извилистой Исаказимовской на кривую и протяжённую Любодельную улицу. Пареньку — будем справедливыми, пока он загребает босыми ногами пыль — всего-то выхватившему украденное из рук воров: пары зазевавшихся замурзанных королобых, прогуливавших школу. И незамедлительно попавшемуся на глаза белокурому гиганту-скандинаву в плаще, просторном, как железнодорожный вокзал.

— Стой! Стой, запинай тебя блоха!

Первое правило баловства — никогда не исполнять требуемого истошно и непререкаемо. Пит лупил пятками в рассохшиеся поленья тротуара, наподдав ходу. Вопреки видимости, соображал он собранно, хладнокровно, даже несколько скучая. Техника драпанья по приречной окраине Санкт-Петербурга, штат Миссури, — могла бы составить достойный и всесторонне освоенный предмет для учёного труда на предмет соискания научной степени, озадачься Питер подобной чепухой.

Примерно во втором разделе диссертации значилось бы: после вылинявшей маркизы над аптечной лавкой сразу же ныряй в узкий закоулок, перепрыгивай мешки и баки, полные помоев и мусора, и шмыгай под отставшую от забора доску прямо на рассохшуюся лестницу, ведущую к реке.

Пит проделал всё необходимое изящно, точно и ловко, будто предварительно хорошенечко намазался маслом, так что в два счёта оказался на ступенях и промчался по ним вниз.

Дальше начиналась набережная, полная солёной рыбацкой брани, густой грязи и босоластых рыбьяков в залубеневших от слизи штанах. Рыбьяки спускали на воду просторную шлюпку, слаженно хватая воздух жёсткими дугами губ; мальчишки в школе называли это «поют», хотя Питер не раз украдкой пробирался к хибарам рыбьяков после захода солнца, да так и не услышал ни слова из этих песен.

— Шик'н! — завопил сизый от старости рыбьяк, командовавший рабочими, и хлестнул конопляной верёвкой поперёк узкого прохода. Питер поднырнул под тощую руку и припустил живее, как вдруг заметил новый элемент речной жизни.

Это был пароход. Гигантские броневые пластины, нашитые, словно чешуя или ногти подземных великанов, покрывали борта, за исключением огромных, размалёванных белыми перьями колёс. На носу красовались надпись «Аврора», носовая фигура в виде лебяжьей головы и кэптен в чёрном кожаном плаще и пиратской треуголке. У ноги кэптена торчало жерло немалой мортиры, немигающе уставившейся на город. Мортира переступила на коротких толстых лапах и снова замерла.

— День добрый, — сказали Питеру сбоку.

Подпрыгнув, он сорвался было в бег, но сообразил, что просто загребает ногами на месте, ничуть не продвигаясь вперёд, и остановился. Посмотрел в сторону незнакомого вежливого собеседника — и почуял беду.

В воздухе над ним повисла небольшая тощая девица с выдающимися формами. Строгое её платье заканчивалось ворохом подвижных, легко взметывающихся юбок, обшитых ярким кружевом по подолу. Элегантная цилиндрическая шляпка то и дело норовила взъёрзнуть и выпускала наружу разноцветных лучистых букашек. Аккуратно подшитый белый воротничок, чёрный зонтик в руке и десять пекл в лиловых глазах. От неё пахло ароматом мыла «Загар», крыжовенными духами и тостами.

— Сумку, — сказала девица, протягивая руку, и Питер вздрогнул, почувствовав, как у ковровой сумки тут же принялись отрастать ножки, больно пинающие пятками ему в рёбра. — Или ты фей не видал? Ну же, утёночек! Сумку!

— Она не твоя, — строптиво отвечал Питер, пряча вырывающуюся сумку за спину.

— О. Неужто? Да будет тебе известно, моё имя — Римма-Мари Драмминс, она же Тамбуринчик, — тут фея ловко обвела ладошками неизгладимый из снов бюст под строгой антрацитовой тканью, а затем очертила чопорно оттопыренный зад. — И эти имена неслучайны...

Ждать объяснения насчёт имён Питер не остался. Едва летучая мамзель отвлеклась на картографические штудии, под ногами снова появилась почва и Сойер засверкал пятками, чуть дыша. Уж он-то помнил, у кого спёрли сумку королобые сорванцы! Явно не у крохотуль со скверным характером и замашками обидчивой ведьмы.

Рассуждая так, Пит поднырнул под трухлую доску в заброшенный склад, пробежал между тюками, оказавшись в захламлённом закоулке, и совсем уж намылился мотать дальше, как вдруг допёр, что тупичок набит рыбьяками. Все ластоногие разом уставились на Питера, квакая нечто вроде вопроса. Пит попятился, осознав, что в руках рыбьяков как-то чересчур много ножей.

— Помогите! — крикнули откуда-то из-за спин рыбьяков.

— Это у вас там кто? — зачем-то спросил Питер, нахмурившись.

— Как погляжу, будущая тебе товарка, — сообщил ближайший рыбьяк, почёсывая жабру. И сиганул вперёд ловчее гадюки, Сойеру оставалось разве что заверещать и взбежать по стенке склада, спасаясь от когтистой ласты и кривого, заляпанного слизью лезвия.

— Он здеееесь! — раздалось поверх рыбьих макушек, и фея Римма-как-там-её ринулась, размахивая зонтиком и ловко стегая им наиболее прытких и шустрых, да так, что лишь чешуя летела во все стороны! Поначалу рыбьяки подались назад, едва поспевая отбиваться от ушлой малявки; потом опомнились и, подбадривая друг дружку истошными воплями, принялись за дело дружнее.

Несдобровать бы Питеру даже вместе с феей, да из лаза в стене показались те самые королобые, сходу бросившиеся драться. Они, в смысле королобые-то, издавна невзлюбили рыбьяков, и не без взаимности.

— Помогите! — снова закричали из-за спин рыбьяков. Теперь Питер разглядел, что верещала девчонка с лазурнейше-голубыми волосами, привязанная к деревянному ящику из-под копчёного тунца. «Королобая», — вздохнул он грустно, но бросать в беде не годилось даже драчливых королобых. Даже тех, что сидят рядом, но не дают списать. Даже ябед и вруних. Даже ночной свой кошмар, всякий раз волокущий за волосы к тетрадке с упражнениями по чистописанию. Взвесивши обломок жерди, Пит залепил с размаху приземистому сомоголовому рыбьяку, прошёлся по загривкам пары длинноусых пескарей, но получил в ухо от королобого и покатился кубарем почти до края причала.

— Куда вы лезете! Державное дело! — закричала фея, заметив, как сумка едва не канула в воду. А сверху, с откоса крутого берега, вдруг плавным тигриным прыжком спустился тот самый великан-швед в плаще и стетсоне, снабжённом номерной бляхой. Увидев два громадных вороных живольвера, скалящихся в руках курьера, порскнули в стороны и королобые, и рыбьяки. Тамбуринчик же немедленно шмыгнула к связанной девчонке.

Питер поднялся, тряся головой и пытаясь придумать выход, как вдруг новый пинок отправил его в воду, и отдающая обмылками жижа хлынула прямо в рот. Вынырнув, Сойер отплевался как раз вовремя, чтобы увидеть мортиру, ныряющую в реку по приказу доблестного кэптена. Обрадовавшись, Пит поплыл к пароходу, вдоль борта которого выстроились суровые мужчины в бескозырках и кожаных плащах, как вдруг толстые, заросшие жёстким белым волосом руки обхватили его под мышки и выдернули из воды, как морковку.

Как и фея, швед держался в воздухе, хотя куда более шумно и уж точно не грациозно.

Зато поверхность реки — и монументальное туловище мортиры — мелькнули под Питером, словно куст, мимо которого мчишься на салазках. Поставив добычу на ноги, швед с любопытством принюхался, скривился и поискал взглядом фею. Пит же смотрел только на кэптена, впившегося взором куда-то поверх пристаней и холмов, вдаль, — словно сон огромного, закованного в доспехи парохода. Плащ кэптена горел алым цветом в лучах заката.

А несколько ражих матросов как раз помогали подняться мортире, прижимавшей к груди что-то зеленовато-коричневое, с огромными подвижными ушами. Дюжиной мохнатых клубочков, множившихся у борта, остервенело делились окуни и сомы.

 

— Пусто!

Ковровая сумка шмякнулась на доски причала, оставив мокрое разлапистое пятно, на которое немедленно шлёпнулся здоровущий кленовый листок. Питер, не напрягая зрение, разглядел на листе милый девичий профиль и надпись «Венди тебя ищет». Потёр глаза. Листок не пропал. А раньше-то такое случалось только во сне...

— Я погляжу, — уже без развязности и пошловатых ухмылок чирикнула фея и порхнула к реке. Швед сбил на затылок шляпу, откуда послышалось недовольное покашливание и брюзгливый голос «Кармартен... тьфу, Когтевран... Карл! Точно, Карл! Спроси-ка, куда он скинул тиснутое!» Питер вытаращил глаза, но тут на стетсон налип ещё один кленовый листок. «Венди гуляет около церкви». Тоже взаправдашний.

— Это тебе не шутки, малый, — рокочуще сказал здоровяк, наклоняясь к самому носу Пита.

— Уж верно так верно! — зычным голосом отозвались с кромки воды. Пит скосил взгляд и увидал шерифа, багровое лицо которого не сулило ровным счётом ничего приятного.

— Отыдь от мальца, — велел шериф, вытаскивая сапоги из жидкого ила и забираясь на причал. — И держи-ка руки подальше от пукалок. Чтобы, предметно выражаясь, я их видел. Руки, значит.

— Я Карл Стовер из Гилеада, штат Нью-Ханаан, курьер компании «Пони-Экспресс» под номером...

— Тише! Тише! Если так невтерпёж здоровкаться, так я Нат Бамп-Пинкертон, здешняя рука закона, и как таковой спрашиваю: по какому это праву белобрысый шкаф из Гилеада вмешивается в отправление религиозной церемонии честными гражданами Санкт-Петербурга, а?

С некогда чёрной, а нынче вылинявшей фуражки шерифа слетел под ноги Питеру ещё один кленовый листок. «Венди выходит из-под кипарисов». Пит заёрзал. Ему никак не улыбалось встречаться ещё и с ночными жутиками, когда день и без того не задался.

— Отвечай, мистер Стовер, а не то запру тебя в каталажку, пока барон Четверг не охолонится...

— Барон Суббота? — машинально уточнил курьер, и шериф неприятно заржал.

— Суббота — тот заправляет рыбьяками в самом Нью-Орлеане, а может, в Логрии, разное сказывают. Наш барон титулован Четвергом, но чтобы осложнить тебе жизнь, довольно и такого, смекаешь?

— Мистер Стовер, — тихонько начал Питер. — Мистер Бамп-Пинкертон... можно, мы отсюда отойдём?

— Сойер? — шериф вдруг переменился в лице. — А ты, сорванец, чего тут? Та-а-ак... Это, часом, не тебя рыбьи потроха собрались... Ну, ваша светлость... с вашей лицензией...

Крутанувшись на месте, шериф спрыгнул с укромного причала и зашлёпал прямо по срезу воды. Листок со словами «Венди плывёт на корягах» отплыл чуть дальше и устремился по течению. Пит поёжился.

— Оба за мной, — ледяным тоном приказал шериф. Питер вздохнул и побрёл следом, живо воображая, как его конвоируют и сдают на руки дяде Хугу, вернувшемуся с дежурства на телеграфе. Курьер, раздражённо сопя, шумно расплёскивал воду сзади.

— Все реки ведут, — сказал стетсон курьера примирительно, и шериф остановился.

— Чего? — спросил он, не поворачиваясь.

— Все реки ведут, — повторил уже курьер Стовер. — Так говаривал мой товарищ Томас Сойер, великий проказник и озорник, великолепный лазутчик и друг, каких не бывает.

— Том Сойер, любивший эту присказку, отбыл на Войну Высей и Недр... — медленно и подозрительно начал шериф Нат, поглаживая живольвер на боку. В этот момент к лодыжке Питера прибило листок с надписью «Венди Дарлинг за твоей спиной!» Лицо девчонки тоже развернулось анфас.

Ощутив порыв воздуха, Пит увидел, как раздваивается его тень, ощутил, как цепкая маленькая рука больно хватает за плечо... и побежал!

Питер мчался так, как не бегал ещё никогда в жизни, однако рука держалась на плече, и топот исполнялся партией на четыре пятки. Несколькими коптильнями позже Питер зажмурился и позвал отца. Изгвазданные илом и грязью подошвы оторвались от дощатого настила, и Сойер полетел, как уже случалось пару раз и прежде. Но рука! Рука не отцеплялась, хотя теперь стала намного тяжелее и восхищённо попискивала время от времени.

Крытые тростником бараки рыбьяков, поднятые на сваях, с густой вязью верёвок, шестов, мостков между ними. Хвостатые мальки, задорно мечущиеся между толстобокими стирающими и стряпающими прямо на крылечках матронами. Изгибающиеся призывно и бесстыдно девушки, старающиеся понравиться матросам с «Авроры». Дым водорослей, забитых в простецкие трубки-жаброжарки. Кто-то стрельнул из самодельного гарпунишки в сторону Пита, но не попал; Питер напрягся и взмыл ещё выше.

Отсюда можно было заглянуть на холмы: дальний, где возвышались башни Декабрьского Дома, и ближние, с фермами и поселением королобых. Питер не глядел в ту сторону: по легенде городской пацанвы, Венди Дарлинг как раз и была из племени корокожих людей, родственников деревьев. Ему показалось, что хватка на плече усилилась и он нырнул пониже, задевая кроны черешен и груш.

Пит плюхнулся на землю перед палисадничком дома дяди Хуга и вдруг понял, что освободился от неведомой Венди! Запрыгнув вовнутрь, развернулся на пятках, намереваясь показать напасти нос.

И остановился.

Венди — та самая голубоволосая королобая девчонка (как хвоя теперь её волосы выглядят как хвоя) с пристани, да что там! его соседка по парте Венди О Бэтламмен! — смеялась и плакала сразу.

— Ну чего ты, Сковородка? — выговорила она, но Питер проглотил колкие и обидные слова, вздёрнул нос и гордо промаршировал в дом. Только за порогом он позволил огромному облегчению и не меньшей досаде подбить себя под коленки — и уселся прямо возле дверей. Зажмурившись, Питер попытался представить, будто день никогда не начинался, а может быть, свернул на другую улицу: свет же не сошёлся клином на Исаказимовской?

— Королобая, — шептал он. — Моховая шкура. Дубовая башка. Корешок из попы...

Ладошки Венди не были жёсткими или колючими, как у мальчишек из селения корокожих миссури. Нет. Тёплыми. Живыми. Пит не сразу понял, что его вихры и впрямь ворошит чья-то крохотная, но сильная ладонь. Так же уверенно закрывшая ему рот, едва он открыл глаза и собрался завопить.

— Да, родович... — сказала Римма-Мари Тамбуринчик. — Да, утёночек... Не думала, что у Тома такой сын, смекаешь? Сколько же я о нём не знаю...

Бить женщин нельзя. Бить фей невозможно. Но Питер честно постарался, а когда впустую измолотил кулаками воздух в прихожей, то снова упал на колени, оказавшись почти одного роста с нею — и позволил обнять за шею.

И зарыдал, так и не выговорив простые слова: я не знаю об отце несравненно больше.

Фея гладила Питу волосы, глядела сквозь занавеску на улицу — но смотрела куда-то не сейчас. Была не вполне тут.

— Птицарем был твой папа, птицарем потрясающим. Нет, мы с Карлом тоже неплохо справлялись, но Том...

— Знаю, — тихо прошептал Питер. — У меня есть дагеротипия.

— У меня... — фея смущённо откашлялась и продолжила заметно подсевшим голоском: — У меня было кое-что большее. Намного. Несравнимо.

Помолчав, фея уселась рядом с Питом.

— Послушай, Сын Тома... Карл не просто так гнался за тобой. Пакет в той сумке... это очень важный пакет, словом. Очень. Если бы я не дурачилась попусту, он бы никогда... он ведь тоже птицарь, Сын Тома. Бывший, и всё-таки. Он хороший человек.

— С винтом.

— С пропеллером, — фея улыбнулась. — Да и то... если не подкармливать его сладким, у Карла начинается гипогликемия, тогда он даже с коня-то слезает, как... Как все. А это ж Гай Артур, тот ещё мерин!

— Что было в сумке? — спросил Питер, решившись. — Такой... такая зверушка? Развесистые мохнатые уши, большущие глаза...

— Четыре-е-шесть-ур, серийное обозначение Аш-Кей. Да. Примерно так они и выглядят. Это запоминающие существа, в них помещаются все книжки института, а то и университета...

— Ого, — Пит старательно отряхнул штаны и заправил рубашку. — Мортира с «Авроры» вытащил ваши уры из реки и забрал на корабль.

— Ш-шайс, — в лице Риммы-Мари читалось достаточно, чтобы Пит взмок и заледенел одновременно. — Вот это паршиво. Очень, очень паршиво... Летим!

 

Подслушивать, да будет вам известно, некрасиво, непорядочно, небезопасно — и случается, что неинтересно. Пит и Тамбуринчик, устроившиеся за бочками, выстроенными вдоль полубака, отчаянно скучали. Фея поглядывала на крохотный, умещавшийся в ладони фонарик, время от времени встревоженно потряхивая его. Она ждала курьера Стовера. Пит ждал, чем закончится беседа кэптена «Авроры» по имени Шеймас Зильбер с огромной мортирой, облюбовавшей утренний улов.

— Геннеди, — повторил мортира, осторожно отодвигая 4е6ур-а за спину. — Геннеди.

Питер тихонько зевнул и покачал головой.

— Послушай же, Джей Фицджералд, — раздражаясь, начал кэптен Зильбер. — Я просто поговорю с твоей мохнатой игрушкой, и всё. Потом ты заберёшь её обратно, да хоть съешь!

— Геннеди!!!

— Спасать. Я. Защищать. Я, — зелёно-коричневое запоминающее существо принялось скакать за спиной мортиры-аллигатора, как кенгурёныш, после каждого слова выдыхая одно и то же «Ру! Ру! Ру».

— Ничего тебе не будет, заткнись, — урезонил коротышку кэптен. Он извлёк из одного из карманов плаща длинный семиствольный свисток. Дунул. 4е6ур притих и на негнущихся ножках направился к Зильберу. Тот наклонился и сорвал с шеи 4е6ур-а растрёпанную бумажную полоску.

— Не направлять на них яркий свет. Не брызгать водой. Не кормить после полуночи.

Дочитав, кэптен скомкал бумажный ярлычок и швырнул под ноги.

— Конечно же, нет... пока не получу ответы.

И он начал дуть на все лады и манеры, подбирая нота за нотой какую-то дикарскую строгую и унылую мелодию. 4е6ур вздрагивал и попискивал, но больше никак не отзывался на музыку.

— Немедленно прекратите! — потребовала Римма-Мари, опускаясь до уровня лица кэптена. — Вы мучаете бедное создание!

— Пока нет, — хладнокровно отвечал Шеймас Зильбер. — То ли будет, когда я начну купать его в холодной воде, мыть ему пасть с мылом и даже пичкать противными снадобьями... Взять это назойливое насекомое!

Фея расхохоталась и бросилась к матросам. Однако каждый укол зонтиком, каждый пинок и укус, каждое мелкозанозистое её волшебство матросы игнорировали, почёсывая зудящие места и мерзко посмеиваясь. Потом один из них попал прикладом ружья, сбив фею на палубу, а приземистый и широкий, будто комод, заехал в лицо сапогом.

— Знак Невода-и-Штурвала, дурашка, — сообщил кэптен, пока фею запихивали в гадкий провонявший солониной мешок. И продолжил играть, даже не обратив внимания на громкий плеск, с которым Римма-Мари Тамбуринчик отправилась кормить рыб.

Питер, успевший только выскочить следом за феей, как его сграбастали двое рослых крепышей-матросов, горестно закричал. К его счастью, кэптен и его команда уже не желали отвлекаться на всякие мелочи. Даже мешка, вполне споро направившегося к берегу, оставляя пару бурунов на волнах, никто не заметил.

Звук за звуком Шеймас подобрал верный ключ.

4е6ур вытянулся, задрожал и принялся горячечно говорить. Каждая фраза, сопровождаемая неумелой игрой кэптена, выколачивала из зверушки новые спазмы и судороги — вместе со словами. Шеймас Зильбер же, напротив, выпрямился, подобрался и смотрел без прежней вальяжности хозяина положения.

«Аврору» ждали в месте назначения. Гавань города Авалон подготовилась к выступлению партии аболиционистов, а вниз по течению уже поспешали за ними военные пароходы. Команду «Авроры» предписывалось обезоружить, капитана

4е6ур затрясся так, словно его вот-вот собирались разрезать на сто сорок четыре части

— повесить на месте.

Шеймас Зильбер кивал в такт сообщению и тёмным думам, не обращая внимания на Геннеди. А зря.

Тот вдруг спрыгнул с лафета и набросился на Зильбера, словно волк, или, скажем, дикий аллигатор.

Рука кэптена Шеймаса Зильбера с зажатым в ней свистком-дешифратором оказалась в жерле мортиры. Глаза аллигатора смотрели в лицо командира с неподдельной ненавистью.

— И что же мы сделаем дальше? — равнодушно спросил кэптен. — Как же мы поступим с полоумным орудием, а?

Пит, болтаясь между двумя матросами с медальонами Невода-и-Штурвала на груди, видел, как из-за палубной надстройки показались пушки помельче, подкрадываясь на когтистых лапах. Но Дж. Фицджералд Геннеди явно не брал их в расчёт.

— Геннеди, — прохрипел он, и что-то глубоко в дуле хрустнуло. Кэптен пристально посмотрел на мортиру, рванулся и взвыл, когда увидел, что рука откушена по запястье. 4е6ур упал на колени, громадные глазищи закатились, и только потрясающая реакция Геннеди помогла подхватить малыша вовремя. Мортира поднёс 4е6ур-а к морде, прислушался — и горестно заревел.

— С-с-сволочь, — выл кэптен, няньча обрубок. — П-п-пааа-даль...

Пушки обходили мортиру сзади, норовя прицелиться в спину. Геннеди взревел снова, погромче, потом в отчаянии вскочил на леер, ловко балансируя на подавшемся под внушительным весом тросе. Задрал морду к небу и выстрелил, послав кисть руки в небо, а потом, за миг до залпа пушек, прыгнул в реку.

— Пойма-а-а-ать! — завизжал кэптен Зильбер. — Схватить!!!

Все, кроме удерживавших Питера матросов, кинулись исполнять приказ. Обернувшись и увидев Сойера, кэптен яростно замотал головой.

— В воду мелкую дрянь, в воду! Бегом за Геннеди, ублюдки!

Так Питер во второй раз полетел в реку не по собственной воле. Стараясь не попадаться на глаза, а то и на прицел, матросам, он отплыл в сторонку и потихоньку, слегка приподнимаясь над водою, поплыл к берегу, стараясь выгрести подальше от сходен «Авроры». Матросы с Неводом-и-Штурвалом, построившись, сошли на берег, где затеяли прочёсывание прибрежных откосов. Питер зажмурился и как можно незаметнее полетел.

Едва он забрался на крышу какого-то навеса, как мимо пробежали плечистые матросы с оружием наизготовку, громко топая и распевая «...в наших ручищах крепкие дубины, с Шеймасом Зильбром мы непобедимы! Вставай, Старейшинам подвластный, весь мир подводных их рабов...»

Спустя полчаса они прошли обратно, уже молчаливые и сосредоточенные. «Ну, пусть ратуша, это я понимаю. Ну, чугунка. Ну, баронское поместье даже... На кой ляд нам тутошний телеграф-то?» - спрашивал один. «Чтобы нас не выдали прежде времени, балда!» - отвечал другой.

Переждав ещё немного и больше не слыша ни матросов, ни — на удивление — рыбьяков, Питер задумался, где можно отыскать фею, а лучше бы силача-курьера. Поразмыслив, он выбрался с пристаней и вышел на Аламилновскую, по которой добежал до постоялого двора, где каких-нибудь две сотни лет назад остановился позавтракать Карл Стовер. Сейчас двор стоял, зажмурив ставни, подобрав маркизы и не отзываясь ни на какие просьбы и вопли Питера.

Попрыгав и покрутившись вокруг, Пит развернулся и бросился к телеграфу, толком ещё не зная, кому и что хочет сообщить. Пробежав по дощатому тротуару до угла, он столкнулся нос к носу с одним из королобых мальчишек. Ругнувшись тихонько, Пит отпрыгнул и изготовился драться.

— Нет-нет-нет! — громко сказал королобый. — Нет времени. Венди снова пропала, шерифа нету в офисе, телеграф сломали какие-то бандиты в чёрных кожаных плащах... Нет времени, Сковородка Пит! Потом, ладно, потом?

Королобый говорил быстро и напористо, но в голосе чувствовалась растерянность и готовые пролиться слёзы. Питер опешил.

— Но... Но мне надо телеграфировать в Нью-Орлеан, в Гилеад, в Сан-Анжелес... хотя бы кому-нибудь из Правительства! Он же сейчас начнёт новую войну!

— Этот? С «Авроры»? — помедлив, уточнил королобый.

— Да!

Королобый вздохнул, посмотрел на небо, на поднимающийся со стороны телеграфа дым. С силой ударил кулаком в ладонь. Заругался по-древному.

— Можно было бы в ратушу... но нет, туда тоже отправили матросов, — рассуждал Пит тем временем. — Да и на станцию тоже. Получается... эх-х, да ничегошеньки не получается!

— Есть вроде бы ещё способ, — вдруг решился королобый. — Но опасный. В Декабрьском Доме у барона Четверга вроде бы есть такой алтарь как бы. Вот этим алтарём он может сообщать всякие штуки главному барону. Если бы попросить его... или хотя бы попробовать самим...

— Венди тоже может быть там, — бесцветным голосом добавил Пит. — Её тогда украли по лицензии барона. Такие дела.

— Отложим драку? — предложил королобый спокойно и решительно. Питер посмотрел на протянутую руку и впервые не вспомнил ни десятки драк, в которые бросался, будто угорь, спрыгивающий с раскалённой сковороды, ни широкую спину отца, уходящего на войну.

— Пойдём вместе, — хлопнул он собственной пятернёй по шершавой коре чужой руки. И добавил зачем-то: — Все реки ведут.

 

Дым не пах можжевеловой хвоей, как в коптильне, не отдавал кленовыми ветками, как у рыболовов, не приванивал торфом, как в печках уличных пекарей рыбьячьей крови. Дым смердел палёной шерстью, и кожей, и мясом.

Дым, тянущийся со стороны Декабрьского Дома, стлался по тропинке навстречу мальчишкам.

— Опоздали, — Пит остановился, держась в тени раскидистых платанов. — Сюда, похоже...

— Ты собираешься взрослеть или нет? — проворчал совершенно побуревший королобый, супясь. Не обращая внимания на то, что даже шевелюра его свернулась в красноватые почки, мальчишка топнул ногой непреклонно и бешено: — Если мы не пойдём туда, всему городу крышка! И моей семье. И твоей. Ну?! Что за жизнь: прятаться и надеяться, что кому-то не захочется тебя прогнать, забрать твоё, унизить, использовать, сломать...

— Он понял, древный, — в низенькой растрёпанной ведьме с чудовищными келоидами с левой стороны мало кто опознал бы опрятную чистюлю Римму-Мари. В правой руке феечка держала кривой обсидиановый нож, с которого скапывала синеватая кровь. Перехватив взгляд королобого, Тамбуринчик коротко хохотнула, встряхнув головой, чтобы освободить от крови левый глаз:

— Поверь, даже если бы это был престарелый Вовока, я бы пустила его кожу на зонтик быстрее, чем сумела бы рассказать тебе, древный, что это за штуковина... Там слишком лихая свалка идёт, малышата.

— Ты не летаешь, — с подозрением протянул королобый. — Почему?

— У всего хорошего бывает цена, древный, — фея подошла ближе, сильно хромая на левую ногу. — У волшебства тоже, как и у дружбы, у любви... у родины ещё... и у жизни, да. Цена — ты на неё соглашаешься, или нет; а иногда просто не остаётся, чем уплатить. Только ножом, да.

Оглянувшись на чащобу, она сощурилась и невпопад добавила:

— И всё-таки я их догнала, верно?

— Мистер Стовер с тобой? — спросил Питер, косясь в сторону Декабрьского Дома.

— Во-о-он там, — мисс Тамбуринчик кивнула в сторону вершины холма. — Остался прорываться вместе с Вашим шерифом... Так что мне, детишки, пора.

— Но постойте! — закричали в один голос Питер и королобый. — Но там же в городе! Телеграф! Ратуша!

Какое-то мгновение фея смотрела в лицо Питера, словно не решалась влепить пощёчину себе, ему — или кому-то третьему, на чьей родовой бляхе изображался белоснежный олень с короной на шее. На уцелевшей щеке играл желвак.

— Тогда за мной, — коротко велела она и запрыгала вверх с невообразимой для калеки резвостью.

Первое тело подвернулось под ноги Питу уже почти на месте, перед тем, как тропка, миновав порядком истоптанные клубничные грядки, выпрыгнула на истоптанную и испаханную ногами, пулями, стрелами и бог знает чем ещё лужайку перед закоптившимся и траченном оружием Декабрьским Домом.

Тело простреленного во многих местах королобого средних лет, пытавшегося перед смертью укорениться, чтобы набраться сил от земли, — но, очевидно, не успевшего. Королобый лежал ничком, только по коротким торчащим ёжиком волосам, напоминавшим можжевеловую хвою, кого-то опознал подоспевший мальчишка-древный. И выдохнул с облегчением.

Чтобы через несколько шагов остановиться в смятении.

— Это, надо думать, и есть настоящая жизнь? — ледяным тоном спросил Питер, не решаясь ступить на лужайку. Некого там было бояться, честно говоря: одни тела, уйма, прорва тел, может, даже дюжины две, — но кто-то наверняка уцелел, и кто-то же да проделал с покойниками всё, красующееся перед насупленным грозовым небом. И этого-то кого-то бояться не было бы зазорно даже той мортире с «Авроры». — Ради вот этого мне требуется взрослеть, а? Да что ж вы тут все...

Он развернулся к королобому, словно змея, стоя на одном месте, гибкий и яростный; но Римма-Мари скучала между ними уже целую вечность, и палец её с безукоризненно ухоженным ноготком уже ткнулся Питеру под ключицу, и глаза уже несколько месяцев смотрели укоризненно, строго и неумолимо. И Пит опустил кулаки.

— Хочешь оказаться как можно дальше отсюда? — вот в голосе феи зла не было: одна безграничная усталость. — Ты можешь, Сын Тома. Это не твоя война. Кроме того, ваша семья и без того принесла слишком много жертв.

— Я не отступлю, — вякнул из-за её спины королобый, и Питер скрипнул зубами.

— Болтаем, — буркнул вслух, широким охотничьим шагом направляясь к Декабрьскому Дому, затаённо прислушивавшемуся впереди.

Позади глухо зарычал и сразу же приглушённо пискнул королобый. Поучительно заскрежетал голосок Тамбуринчика:

— Если человек не может быть мрачным в собственном доме, знаешь ли... Непогода нынче в моде, древный. Поторопись! Где-то тут был ещё один парнишка... не знаю, правда, выжил ли... хотя: что сделается аллигатору крупного калибра?..

Затем фея умолкла.

Даже птицы молчали, пока три крохотных человечка заодно с изжелта-лиловыми тенями, лавируя между телами, выгоревшими проплешинами и лужами крови, добирались до крыльца Дома и поднимались по ступеням. Верхняя ступенька скрипнула под ногой Риммы-Мари, а потом и под ногою Питера, промолчав только в знак дружбы с королобым. Пит оглянулся с края крыльца, увидев кормовую часть бронированного увальня «Авроры», нестерпимо одинокого, безлюдного и брошенного с виду. Ни единого рыбьяка не виднелось возле парохода, да и сходен-то не наблюдалось, и Питер Сойер отстранённо подумал, как пустынно и тоскливо выглядела палуба без единого матроса и даже без никого из тех бродяг в кожаных плащах. Он вздрогнул, схватил Тамбуринчик за руку и настойчиво, но без единого звука потащил обратно, вниз. Уже оттуда, подобрав прохудившийся башмак кого-то из матросов, Пит швырнул его в дверь с громким стуком.

Дверь вылетела наружу с рокочущим грохотом, обратившись роем жалящих стремительных щепок, гвоздей и осколков. И практически тут же наружу выскочили две пушки, по счастью, выращенные из переменённых варанов, или каких-то иных крупных ящериц. Одна подпустила вплотную королобого и затем рявкнула отличным, вызревшим, выпестованным выстрелом. Тамбуринчик, отчаянно всплеснув юбками, заскочила на спину пушки чуть раньше, пропустила цепь с обсидиановым клинком на конце под жирной глоткой живого оружия и вспорола обманчиво лёгким балетным движением. Соскочила и ударила ещё трижды, подсекая ноги орудия.

Полыхнула и развернулась металлическим цветком брюшная полость пушки. Фея ухмыльнулась — и сразу же её снёс мощный бурый смерч второго ящера, успевшего пальнуть в створ дверей. Пит кинулся наверх, понимая, что не успеет на помощь, да и чем бы он мог помочь...

Но Римме-Мари не требовалась ничья помощь. Она танцевала, раскачиваясь, ступая то вперёд, то назад, то взмывая вверх, то припадая к пыльным и замшелым доскам крыльца ничком. И напевала.

— Змея и ребенок, — вдруг прорычала пушка, перебирая ногами, — камень и звезда...

— Да, — Тамбуринчик вильнула юбками быстрее, — да, мой утёночек!

— Мы одно, — рычала пушка, и кадыки её, семь калиберных кадыков, ходили ходором: — одной крови с тобой, ты и я, моя прелессть, маленький лягушонок...

Словно рога, танцевал над Тамбуринчиком её чёрный зонтик — Питер опять не успел заметить, как и откуда он появился в руках феи! — и на остром роговом набалдашнике сверкала холодная Полярная Звезда.

А потом пушка раздула грудь, и уставилась прямо в лицо фее, и содрогнулась, замирая от страха, и скосила выкатившиеся глаза на грудь. Там расцветал сложный, вырезанный ножом феи узор, и чёрный порох вылетал сквозь прорези длинными фестонами.

— Пригнись же, — потребовала Римма-Мари, с силой нагибая голову Питера ниже настила крыльца. — Это нелегко будет отчистить.

— Я, — сказала она потом, легко перепрыгивая через чьи-то задние ноги, коренные зубы и зазубренные чешуйки со спины, — разумеется, не стала бы назначать караулы, если тут оставались эдакие красавцы. Во-первых, что могут сделать обычные люди, ежели не справились крупнокалиберные судовые орудия; во-вторых, люди — это возможные слова, а если не повезёт всерьёз, то и сентенции. Но...

Пит обалдело вертел головой, тщась запомнить весь размах разрушений внутри Декабрьского Дома. Статуя Николая красовалась без головы и с немалой дырой в груди. Обожжённая люстра покачивалась под потолком, накренясь под весом сцепившихся намертво, да так и пристреленных рыбьяка и королобого. Ковровые дорожки скомкались и свешивались с дуговидных мраморных лестниц.

У подножия каждой торчали здоровяки в бескозырках, чёрных кожаных плащах и с живольверами в руках.

— Привет, — с надеждой спросил Пит.

— Непривет, — неприветливо отвечали матросы. Больше они, сказать по правде, не успели ничего, даже снять живольверы с предохранителей. Потому один живольвер, помельче Римма-Мари, отдавая Питеру, взвела самостоятельно. Существо завозилось, фыркнуло, прянуло ушками, доверчиво заглянуло в глаза Питу и вопросительно пыхнуло огоньком.

— Скоро, — ответил Пит тонкому звонкому голосочку внутри правого уха. — Кажется, прямо вот сейчас.

Фея провела его через длинную столовую и навечно пропахшую салом кухню к спуску в погреба. Озадаченно почесав лапкой живольвера здоровый правый висок, она хрустнула пальцами:

— Оставайся, Сын Тома. Внизу... внизу мне не хватит даже заёмных сил.

— Венди О Бэтламмен... Венди Дарлинг... она там?

— Милый мой... это уже совсем ненадолго.

Питер сам не помнил, как сбегал по волглой, провонявшей плесенью каменной лестнице, как заглядывал в немногочисленные двери вдоль коридора с арочным сводом. Но как впервые увидел гигантский подвал, полный рыбьяков, он не забыл никогда, до самой смерти — и я о последней и окончательной смерти!

— Да-а-а-а-а... — тянули рыбьяки на одной ноте, раскачиваясь в такт медленному полусонному танцу. — Да-а-а-а-а... го-о-он.

— Религия — опиум для живого. Яд для души. Манкая отрава для ума! — кричал, нянча укутанную в окровавленное тряпьё культю, кэптен Шеймас Зильбер, брызжа слюной в бледное лицо барона Четверга, напрасно пытающегося отползти. Барон оставлял кровавый след, натёкшая же лужа указывала, что даже и вялые судороги требовали недюжинной силы воли и сверхчеловеческой выносливости. Уже и рыбьяк отдал бы концы!

Барон, однако, к своему концу не спешил. Уцепившись пальцами за алтарь, возвышавшийся в конце подвала посреди леса громадных гротескных канделябров, он старался отволочь непослушное простреленное тело подальше от сумасшедших, возглавляемых Зильбером.

Кэптен медленно надвигался, топорща усы воинственно и безумно.

— Вы помешали нашему замыслу в Авалоне? Что ж, мы освободим рыбьяков сначала здесь! А потом по всем штатам! По всему миру! Свободу трудовому народу! Свободу миллионам бойцов за дело Невода-и-Штурвала!

— Полагаешь... если рыбьяки... освободятся... это польза? Тысячи... не-людей... без контроля... влас... ти чужой... воли, принуждавшей повиноваться?.. Предоставленные себе... желающие прежде всего... собственного выживания ...и благоденствия?

Барон захлюпал и харкнул кровью на сапоги Зильбера. Тот приставил живстолет ко лбу барона и, посмотрев обезумевшим от боли взглядом на плотно выстроившихся рыбьяков, прошипел:

— Я попробую. Революции быть.

Пуля вышибла живстолет из руки кэптена Зильбера, швырнув визжащее от боли оружие в тёмный и несомненно сырой угол. Хлюпнуло. Шеймас Зильбер удостоверился, что ещё обладает второй рукой, как раз тогда, когда из-за алтаря вышел гигант Карл Стовер, приподнял барона Четверга одной рукой и посмотрел в заплёванное кровью и заплаканное лицо.

— Как представитель Правительства... — прохрипел барон, но курьер не стал ждать приказов или поручений.

— Где девочка с голубыми волосами?

— Нашёл время! Мы принесём её в жертву позже! — заверещал барон, и поперхнувшись, уставился на эфес шпаги, пронзившей его и без того пострадавшую грудь.

Швед ругнулся и сбросил труп с возвышения. Рыбьяки даже не шелохнулись. Кэптен подождал несколько секунд, потом визгливо приказал растерзать Карла. Рыбьяки таращили глаза так же раболепно, но и только.

— Девчонку! — крикнул кэптен. — Тащите её сюда!

Венди оказалась на алтаре быстрее, чем вы прочитали бы эти слова. К тому времени, как вы перечитали предыдущую фразу, оценивая временной промежуток, её закончили привязывать к камню. Вопить королобая оторва не могла: рот ей заткнули золотистым карпом, ругавшимся самыми последними словами.

— Времени нет, — сказала фея и взлетела, чтобы приземлиться через пару шагов. Шикнув, она упала набок, но тут же вскочила снова. Пит остановил её, вспомнил папу и задержал его лицо перед внутренним взглядом. Папа встревоженно глядел на Питера, потом потёр лоб и кивнул ободряюще. Питер открыл глаза и обнаружил, что парит уже над алтарём, пролетев по-над головами всех рыбьяков.

— Привет, — сказал он Венди, уставившейся на него. И упал, да так, что девчонка выплюнула рыбёшку и сдавленно ухнула.

Совсем рядом рявкал грозно живольвер курьера, валились на каменные плиты матросы, и только ловкий, как угорь, кэптен Шеймас Зильбер пока избегал скверной участи, зычно командуя бойцами.

— Развязывай! — велела Венди тихонько. Питер почесал за ушком свой живольверчик, и тот справился с верёвками в два счёта. Королобая вскочила, как на пружинках, и обнаружила, что одна из косичек уже приросла к камню.

— Римма-Мари! — крикнул Питер в отчаянии, но фея только качала головой. В глазах её была грусть... и что-то ещё. Пит не понял, что именно, но Венди, похоже, поняла. Она обхватила Питера руками за шею и стала яростно слюнявить ему лицо.

Потом они обнаружили, что на алтаре им гораздо удобнее обжиматься.

— Ты что? — спросил Питер, когда рот его ненадолго освободился.

— Не убежать, — выдохнула Венди ноющим, словно при зубной боли, голосом. — Некуда.

— Ну да... — понял Питер. — Телеграф же! Этот... твой брат говорил, что алтарь...

— Да. Но нужна кровь. Кровь...

Восторг, осенний, пахнущий грибницей и палой листвой восторг, влился в Питера Сойера мгновением прежде, чем спину его разворотила пуля Шеймаса Зильбера: секундой раньше беспомощности и боли. Кровь хлынула на алтарь щедро, с избытком. Питер смотрел на Венди, Венди на него, а где-то страшно, безумно далеко отсюда рыдала и кричала Римма-Мари: да прикажи же им, девчонка, прикажи им! Он уже не успеет! Дальше наследуешь ты!

На руках у феи лежал с окровавленной головою Карл Стовер, и всё было потеряно. Даже болтливый стетсон куда-то запропал.

— Да гоните вы их всех, — со слезами сказала Венди, и рыбьяки встряхнулись, хватая матросов, и кэптена, и даже огромную мортиру Дж.Фицджералда Геннеди, на плече которого восседал вооружённый живолемётом Четыр-е-шесть-ур с измазюканной клубникой мордахой и огромными ушищами. 4е6ур азартно отстреливался от наседавшей снаружи подмоги, подоспевшей, видимо, с телеграфа, а может, из ратуши.

Питер почти не видел этого, он соскользнул с Венди, с алтаря, с возвышения, и продолжал соскальзывать — только отчего-то вверх, вверх по каменному колодцу, и выше, в небо, полное громадных птиц, на спинах которых сидели со строгими лицами — это маски, догадался Питер, маски — авиеристы.

— Орлы, — прошептал он, — орлы прилетели!

И поглядел вниз, где уже связывали матросов грозные птицари, а мортира, наплевав на гордость, залёг за огромным поваленным кедром, никем, как ни странно, не замеченный и никому особо не интересный.

— Ор... лы...

— ...единственный способ, девочка, — услышал он почему-то над собой, но не увидел, кто это. — Немного, совсем немного крови... иначе всё... он же бредит...

Потом он почувствовал на губах странный, солоновато-сладкий вкус кленового сиропа и черешневой живицы сразу. И глотнул.

 

...Каждый питерский мальчишка, особенно смешанной крови, смыслит в ягодах и корешках. Лучше всего, разумеется, в растущих за плетнями и оградами.

Держа лукошко перед собой, Питер доковылял до окраины Коренного Выселка, заново вслушиваясь в ощущение отсыревшей древесины под подошвами. Исподлобья оглядел густую бахрому сплетённых косичками лент, попытался разобрать значение узлов и цветов, но только вздохнул.

И быстро — будто ныряя в омут — сошёл с вязовых досок тротуара на тропинку, полную жидкой грязи.

Крайние дома: двускатные дерновые крыши свешивались на густо разрисованные стены, — выступили навстречу мощными приземистыми боками. Питер почти прошёл мимо, как вдруг понял, что теперь различает отдельные узоры. Седая рысь, взмывающие глухари, разящий копытами лось. Сотни успешных охот, десятки боёв и дюжины схваток, приключения Солнца и Ворона, проказы Луны и Койота... Он отдёрнул пальцы, хотя глина скорее остужала. И торопливо двинулся следом. Каждый королобый мальчишка, даже вовсе беспортошный малец, внимательно смотрел на Питера, но на сей раз ни один не пытался ввязаться в драку или перебранку.

— Привет, — сказала наконец Венди. В свете заката волосы её уже не выглядели голубыми, но и зелёными... зелёными — тоже. Выглядели прекрасными. Питер сглотнул и протянул-таки лукошко. Венди подхватила за ручку, придержала под плетёное донце.

— Клубника.

— Из Декабрьского Дома, — кивнул Питер серьёзно. — Я принёс тебе клубнику из декабря.

— Да. Почему ты не хочешь... присесть?

Питер озадаченно посмотрел на девочку

/её волосы её синие глаза/

потом недоумённо поглядел под ноги. Он стоял на раскисшей после ночного ливня дорожке, вот только стоял, не приминая грязь. Только теперь, вслушавшись в нутро, Питер понял смысл взглядов королобых — и покраснел. Сосредоточившись, он нашёл под вздохом жилу ветра и осторожно отпустил. Вязкая почва, обволакивая пальцы ног, оказалась прохладной, однако не грязной и не чуждой. Мирной. Уютной.

Пошевелив пальцами ног, Питер смущённо улыбнулся.

Венди отряхнула бревно, служившее лавкой, присела. Аккуратно, чуточку манерно достала ягодку, отправила в рот. Прикрыла глаза, чему-то еле уловимо кивая.

— Теперь у меня тоже вырастут... листья? — Питер всё возился, никак не умея устроиться удобно. — Или эти... цветы?

— Нет! — девчоночий смех удивлённой пташкой пролетел между домами, всполошив кошек. — Нет, конечно.

— А... — Питер запнулся, но решительно продолжил: — А длинный нос, как у тебя?

— Только если опять станешь врать! — отрезала Венди. Чуть погодя она вздохнула и взяла ещё одну ягодку. И ещё одну. — Не делай так, ладно?

Пит закрыл глаза, подумав, что коро... что девчонка вот так просто просит его не делать что-то, что является частью его жизни и его сердца. Не делай так. Не дыши. Не переставляй ноги при ходьбе.

Не летай.

— Не веди себя так, словно мы, древные, — чудовища. Монстры, — Венди протянула ему две клубничинки на ладошке. — Словно мы враги.

Питер посмотрел на лоснящиеся бочка, на золотистые зёрнышки, затем отважно подставил свою ладонь под девочкину... И, не успела она положить ягоды, подхватил тонкие пальцы, удержал на весу, наклонился и подобрал клубнику губами.

Они встретились взглядами, и оба выдержали — долго, очень долго. Венди О Бэтламмен, дочь Ласта, не забрала руки из пальцев Питера Сойера.

— Постараюсь, — сказал он, облизнув губы.

— Да уж сделай милость, — раздалось из тесного переулочка, и оттуда вышагнул здоровенный конь «Пони-Экспресса». На нём, свернув привычный плащ в рулон, восседал огромный плечистый швед с перевязанной головой. Мощный пропеллер нетерпеливо подрагивал за спиною курьера Стовера, а в глазах искрилась чертовская жажда дороги. — Сделай милость, — повторил Карл, морщась: — Девочка скоро станет бароном здешних рыбьяков... Мне непросто было бы обещать подобное.

— Не пугай детишек!

Оживлённо трепыхая всеми юбками, прямо возле Питера с Венди возникла напарница курьера — будто отродясь рассиживалась на колоде возле королобьего дома. И смеялась, хотя Питер сразу услыхал в её смехе странную нотку неприкаянности. Фея смеялась не от радости и не насмешки ради. Феей Риммой-Мари Тамбуринчик смеялась чудная, ноющая боль.

— Ты ведь не такой, Карл, — всхлипнула она, смеясь. — Не сердитый. Не злой. Не...

— Был. Был именно таким. — Стовер вздохнул, щипнул и подкрутил уныло повисший ус. — Был злобным, вздорным, вспыльчивым. Ты знаешь. Но это всё потому, что у меня не было...

Он поглядел на Питера, на Венди — но чуточку мимо них.

— Не было доброго коня, — сказала Тамбуринчик мёртвым голосом.

— Коня.

Повисло молчание.

— А ты разве не улетел с орлами? — спросил Питер, понимая, что вот-вот курьер умчится, и бог весть, заглянет ли в Санкт-Петербург снова. — Ты же говорил, что работаешь на Правительство...

— У меня другая служба, — улыбка Карла Стовера стала теплее, а пропеллер снова ворохнулся. — Другое... дело. — Помолчав, он добавил, словно дополняя какой-то другой, не слишком лучезарный разговор: — Сын Тома. Меня ведёт река.

— Все реки ведут, — кивнул Питер. — Вы вернётесь в Гилеад, что в графстве Нью-Ханаан?

— Пока что меня ждут совсем в другом месте.

Громыхнуло. С ясного неба разнёсся свист, а затем перед копытами многоопытного и крайне стрессоустойчивого Гая Артура плюхнулась кисть руки в отличной кожаной перчатке, только слегка обугленной. Конь посмотрел на обрубок мельком и без интереса. Всадник — тоже.

— Ветилуя... — прошептала Римма-Мари, бледнея. Она достала из бездонной ковровой сумки небольшой, украшенный витиеватой затейливой ковкой фонарь. Молча подала шведу. Тот принял, пристально вгляделся в лицо феи.

— У меня тоже другое дело, Карл, — сказала фея твёрдо. — Его я не подведу, понимаешь?

— Боюсь, что да, — сказал великан, поднося пальцы к виску. — Надеюсь, ты сделаешь мне джем из клубники к моему следующему визиту, маленькая древная?

— Обязательно, сэр! А позволено ли поинтересоваться... где ваша шляпа?

Карл Стовер, курьер «Пони-Экспресса» и будущий герой Скандинавии, только пожал плечами.

— У нас разошлись пути и с ней тоже, маленькая древная. Надеюсь, это свидетельствует, что мы встретимся снова и с ней... — Курьер наклонился и, поразмыслив, подобрал с дороги кисть кэптена Шеймаса Зильбера. — А не только с ним.

Так Стовер и отбыл по извилистой дороге на Самый Дальний, а возможно, даже Заокраинный Запад. А Питер Сойер держал за руку Венди, смотрел ему вслед, не смотрел на зарёванную Тамбуринчик и клялся никогда не взрослеть, чтобы никогда не расставаться со своей собственной Дарлинг.

На реке бронированный пароход «Аврора» уходил вниз по течению, распустив длинные султаны ярко-алых дымов, отсюда, с холма, напоминавших огромные алые паруса.

 

Стетсон курьера компании «Пони-Экспресс» Карла Стовера с номерной бляхой на тулье улетел, между тем, не так уж далеко. На самом деле, не добрался даже до границы штата Канзас.

И красовался теперь на длинной мощной башке мортиры по имени Дж. Фицджералд Геннеди. Мортира же аккурат выходила — выходил — на дорогу перед длинным лазоревым дилижансом с эмблемой «Логрийской Почтовой Компании» — новомодной адаптированной из нескольких зверей сразу самобеглой игрушкой. Усадив на плечо субчика по имени 4е6ур, уютно мурчавшего в бронированную башку, трансмутировавший аллигатор изобразил максимум дружелюбия и готовности к переговорам, после чего пальнул холостым в белый свет, пыхнул пороховой гарью и, вдохновлённый подсказкой курьерского стетсона, сообщил вознице:

— Мне нужны твои дилижанс и краги!