Сербский Квартал Forever!

Аннотация (возможен спойлер):

Сейчас Сербский Квартал модное место.

Люди приходят сюда увидеть необычные выступления мотогонщиков и знаменитое масштабное граффити Николы Вулича, его самый первый шедевр, посвященный последнему заезду его старшего брата, легендарного Драгомила Вулича.

[свернуть]

 

Солнечный день
В ослепительных снах
Виктор Цой, "Группа Крови"

Мотоциклы были всегда. В Cербском квартале это знали все.

И Солнце это мотоцикл, его переднее колесо. И заднее тоже. И сам мотоциклист, и его сверкающий шлем.

– Солнце так переливается, оттого, что вращается колесо, – любил говорить отец Анатолий.– Присмотрись.

Драгомил смотрел на Солнце, чуть опустив ресницы, и видел как бегут по кругу, то появляясь, то исчезая, яркие цвета: фиолетовый, зелёный, синий... А всё вместе выходило – янтарно золотой.

 

В Сербском Квартале чинили мотоциклы. Вдыхали новую жизнь в битый хлам.

А ещё в некоторых мастерских здесь умели собирать "заговорёные" байки. Байки эти могли летать. Их траектория не ломалась. Разогнавшись и подпрыгнув, они продолжали движение вверх, описывая восходящие круги прямо по воздуху, взбираясь всё выше по Небесному Серпантину.

И ничто не могло объяснить, почему они не падали, хотя были лишь искусно сработанными вместе частями угробленных и проданных на лом мотоциклов.

Их путь пролегал прямо в Небо.

С людьми, предназначенными для этих байков, здесь поступали так же. В спортивной школе Метра Доминика их "ломали" и создавали заново. Великих гонщиков. Быстрых и подвижных, как пламя. Сынов Неба.

Драгомил Вулич был лучшим учеником Метра Доминика.

 

Когда-то в Квартале жило много цыган, но потом правительство Франции особым распоряжением вынудило их отправиться дальше на восток. Их мастерские перешли к соседям сербам. Вместе с инструментами и секретами мастерства.

Отец Драгомила отдал все свои сбережения цыгану Игнасио Васанта, а через пару месяцев нашел в мастерской пакет с логотипом дорогого модного магазина, в котором вместе с покупками лежал ещё и младенец.

"Здравствуй, сынок, – прошептал Александер Вулич. – Вот Игнасио и поделился секретами, как обещал."

Он принёс ребёнка жене:

– Теперь мы настоящие хозяева. Уверен, это сын самого Васанты и его молодой любовницы из города.

– Откуда знаешь?

– Мне кажется, я её видел. Но теперь мы его родители. Отец Анатолий поможет нам с бумагами.

– Такой хорошенький! Его нужно искупать.

Малыш так понравился Мадлен Вулич, что у неё появилось молоко.

Отец Анатолий крестил мальчика, дав ему имя Драгомил, и помог Александру Вуличу выправить бумаги, по которым выходило, что подкидыш – это сын самого Вулича, его долгожданный первенец.

За это Вулич собрал для батюшки мотоцикл и денег не взял.

Драгомил рос в мастерской. Сначала помогал отцу, затем сам начал собирать мотоциклы, лучшие во всем Квартале, и ездить на них.

Про Драгомила говорили, что его собственный байк сработан из трёх других, чьи владельцы погибли в жуткой аварии. Но это были лишь злые слухи. Простодушный Драгомил всего-навсего, не задумываясь, использовал то, что ему продавали.

 

Выходцы из Восточной Европы традиционно населяли Квартал уже несколько столетий.

Рассказывали, что когда-то, в незапамятные времена, здесь была фабрика, на которой делали мотоциклы. И первые сербы попали сюда в качестве рабочих. Что здесь когда-то испытывали чудо-технику, которую ныне и вообразить то нельзя. И это они, испытатели и гонщики, в давние времена проложили здесь Надмирные Тропы, или Небесный Серпантин.

А ещё говорили, что на самом деле, в древности на месте Квартала был Храм, войдя в который, можно было попасть на Небо, потому что он был бесконечен в высоту. Храм Солнца в Зените.

И что по сей день небо над Кварталом изрыто Небесными Катакомбами. Вот почему здесь потом и построили ту самую легендарную фабрику, от которой теперь остались мото трек и складское помещение со стенами необычайно прочной кирпичной кладки.

И что поэтому то рабочих и привозили с Востока. И что когда-то здесь всё было обнесено высоченной стеной, ворота запирались на огромный ключ, и под страхом смерти нельзя было ни войти, ни выйти без особого распоряжения.

Что в Квартале всегда орудовала Инквизиция. А в том здании, где сейчас спортивная школа Метра Доминика, велись дознания. Да и что сам то Доминик родом из "этих".

 

Но Отец Анатолий утверждал, что всё это ерунда, что сербы жили здесь всегда, с начала времён. Это французы уже потом понапёрли, да ещё, бездельники, построили тут какой-то свой Париж, да ещё этим и гордятся. И кстати, ходить туда не нужно, ничего там хорошего нет.

И действительно, хотя никакой стены вокруг Квартала давно уже не было (вместо неё шла грунтовая дорога), но преодолеть эту невидимую границу почему-то было нелегко. На этой вполне живописной дороге, так мило обсаженной кустами и деревьями, которые так красиво цвели весной, испуская сладчайший аромат, людей охватывало непонятное чувство тревоги и неуверенности. И острое желание повернуть обратно. Будто какая-то сила одних удерживала в Квартале, а других напротив – не пускала в него. И вся торговля совершалась на этой дороге. И наскоро обмывались здесь же, в заведении под названием "Час Зенита".

Ещё говорили, что если всё время подниматься по Небесному Серпантину, то эта бесконечная спираль приведёт в катакомбы под землю. Из которых то ли есть выход, то ли нет.

– А как же иначе! – Горячо восклицал отец Анатолий, – что на небе, то и под землей. Ведь солнце это колесо, круг! А где у круга начало? Где конец?

Легенд и преданий было великое множество.

Старик Жан-Поль Совиньи, преподаватель математики и географии, записывал их в особую тетрадь. Получилось что-то вроде местной Библии.

Хотя опять же, говорили, что настоящая то местная "Библия" хранится у Метра Доминика в сейфе. Протоколы дознаний Святой Инквизиции!

Но "Библию Доминика" никто никогда не видел.

А вот "Тетрадь Совиньи" можно было почитать, сидя у него в гостиной. Нужно было только знать русский. И многие здесь его знали.

"Читай русские книжки и будешь знать всё на свете", – Говорил старик Жан-Поль Драгомилу.

И Драгомил читал.

Русский дался ему на удивление легко.

В доме Совиньи было великое множество книг, альбомов с фотографиями и коробок со старинными сериалами на русском.

В школьные годы Драгомил и его закадычный дружок Урик Соколов до одури смотрели эти сериалы, пока младшие братья Драгомила играли в саду с собакой по кличке Кухулин 1. Этот пёс жил уже очень долго. Сколько Драгомил себя помнил. Натан Соколов, старший брат Урика, исцелял его от старости наложением рук, используя свой Дар. Вновь и вновь он продлевал собаке жизнь. Старик Совиньи говорил, что пока жив Кухулин, жив и он сам.

 

В благодарность за помощь Кухулину, Совиньи сделал Натана Соколова своим наследником.

 

Сколько раз Драгомил и Урик безутешно рыдали, когда погибал их любимый сериальный герой. И сколько раз хватались за руки и счастливо смеялись, когда ему удавалось спастись и найти Любовь.

И тогда Драгомил мечтал стать актёром, чтобы пережить всё это самому.

А ещё в том заэкранном мире было неправдоподобно много пространства. Куда-то неслись поезда, скакали всадники, огромные корабли пересекали океаны, на необозримых равнинах сражались армии, железные машины мчались друг на друга. Сотни, тысячи таких машин и все под открытым небом. Эти машины горели. И люди в них тоже сгорали. И сердце Драгомила замирало от ужаса и какого-то восторга.

А его собственная Вселенная тогда ещё была не больше носового платка. Родной Квартал. Его можно было обойти за час, и всё же он был неисчерпаем.

Только здесь можно было ехать по небу, как по тверди. И чем совершеннее был Гонщик, чем безупречнее и чище, тем выше пролегал его путь, тем стремительнее был полёт его байка. Быстрый и подвижный как пламя. Мог ли Драгомил желать для себя чего-то другого?

Каждый рождённый в Квартале, стремился стать сыном Неба.

Они жили мотоциклами.

А лучших гонщиков приглашали в большой Мир "к настоящим французам" на светские тусовки. Они снимались в рекламе, и КОРМИЛИ ВЕСЬ КВАРТАЛ.

Чтобы не сказал гонщик, если это шло от сердца, казалось людям правдой.

Совиньи говорил, что за пределами квартала живут люди, которые утратили Огонь Речи.

– Нет, они могут говорить и говорят много, но слова их годны лишь на то, чтобы называть предметы. У них есть стихи, но нет Поэзии. А когда -то была! – И Совиньи кивал на книжные полки. — Этот Огонь есть теперь только у нас. Вот почему они нас не уничтожили, а только заперли здесь. Время от времени им нужны настоящие слова.

Драгомил спрашивал, отчего в учебниках нет ничего про Небесный Серпантин.

– Потому что его нет, – отвечал Совиньи.

– Как нет?

– Там за стеной нет. А здесь нет Парижа. Только Серпантин.

— Как всё это понять? Мы едим с их ладони...

– Нас кормит Солнце, за то что мы ему служим.

– А продукты у нас из города...

– Читай русский книжки и узнаешь.

– Там этого не написано...

– Там написано другое. Когда поймёшь, что в них, научишься понимать и всё остальное.

И Драгомил прилежно читал.

Но сериалы ему нравились больше. Из них он постепенно понял, что в прошлом люди постоянно переделывали мир... Но каждый раз от разрушенного и переделанного мира хоть что-то да оставалось. В том числе Сербский квартал, небесные байки, Серпантин и Огонь Речи... И Поэзия. "В оный час, когда над миром новым..." 2

 

Совиньи никогда никого не выгонял. Так что иногда уже под самый вечер опьяневший от сериальных впечатлений Драгомил подбирал в саду уснувших прямо на дорожках братьев и вместе с Уриком тащил их домой. Они сваливали спящих мальчиков на диван и Урик оставался на ужин. Постепенно детишки подрастали и уже шли домой сами.

 

 

+++

Драгомил зашёл в церковь вслед за священником и перекрестился на православное распятие. Большой деревянный крест. Христос изображён в традиционной манере: на голове терновый венец, руки и ноги пробиты большими гвоздями и течёт кровь. И ещё рана в гуди, чтобы сомнений не оставалось – он мёртв. Но живопись на стенах повествовала уже о Воскрешении и Милосердии.

И как всегда в такие моменты, Драгомил подумал о том, что учитель должен быть жесток с учеником из милосердия. Иначе ученик лишь потеряет время.

Драгомил знал это, как никто.

Ученик умирает и возрождается в собственной крови.

У него была своя история смерти и возрождения.

 

– Мне больно!

– Терпи.

– Больно! Больше не могу! Лучше убейте!

– Не говори глупостей, терпи!

Драгомилу рвали мышцы, выкручивали суставы.

Так он обрёл новое тело, быстрое и подвижное как пламя.

Но перед этим оно стало сплошной гематомой.

Драгомил помнил как у него потемнело в глазах, когда Метр Доминик, тренер спортивной школы, растянул его, фактически, на дыбе. Как до предела напряглась и затрещала каждая жилка. Как кровавое марево сменилось тьмой. Так закончилась его подготовка. После этого он четыре дня пролежал в подсобке на матах без признаков жизни. И потом ещё несколько дней в той же подсобке между явью и бредом, под мокрой простыней, справляя нужду в баночку.

Ему всё пришлось выдержать на своих костях, через боль и сопли.

И между прочим, в четырнадцать лет.

А в пятнадцать он стал лучшим гонщиком, ещё не знавшим себе равных.

Анри Руже через такое не проходил.

В последние годы где-то там появились новые технологии, дорогостоящие и действенные. Богатеньким мальчикам тоже захотелось побаловаться Небесным Серпантином. Сербским кварталом вдруг заинтересовалась модная молодёжь. Теперь они могли достичь почти тех же результатов быстрее и легче. Эстетичнее. Мази, специальное питание, массаж.

Нет, их тренировки тоже были болезненными (иначе и быть не могло), они тоже доходили до предела... но вот когда начиналось то самое "больше не могу", когда начинало казаться, что уж лучше смерть, к ним подходил врач с инъекцией и подлетали крепкие тайские девушки с какими-то особыми растираниями и массажёрами.

А за Драгомилом ухаживали только его младшие братишки, которых он по сути вырастил, и которые были готовы отдать за него жизнь. Уход был прост: класть на лицо мокрую тряпку и обмывать промежность. Потому, что сам Драгомил не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, а потратиться на катетер или памперсы никому и не приходило голову. Классическое образование традиционно должно было быть совершенно бесплатным: если родные потратят хоть грош, парень ничего не стоит. В решающий момент сломается.

Вот этого то и не знал Анри Руже – чтобы подняться в Небо нужно умереть.

– Ты нас не стесняйся, – говорили со смехом Марсель и Никола, – мы тебе так долг возвращаем. Ты нам мыл попки, мы тебе.

Ну разве не ангелы!

Тренер Доминик заглядывал на пару секунд утром и вечером:

– Держись сынок. Всё прошло хорошо. Тебе осталось только отлежаться. Потерпи, скоро будешь здоров.

От этих воспоминаний Драгомил даже прослезился. Ничего, в церкви можно.

 

То чего Драгомил не помнил.

Через четыре дня Метр Доминик зашёл в подсобку, где лежал Драгомил.

Ученику предстояло вернуться к жизни, а тренеру – встретить его и узнать, получился ли из него гонщик.

Доминик осторожно приблизился к неподвижному телу того, кого ещё несколько дней назад безжалостно истязал на старинных деревянных станках, в глубоком подвале спортивной школы, ведущим тренером которой он был.

Смысл этих жестоких процедур Доминик и сам до конца не понимал. В тех манускриптах, что достались ему от предшественников, утверждалось, что человеческое тело, постоянно подвергаясь боли и разрушению, и сопротивляясь им, может выделять некую горячую субстанцию, подобную смоле у деревьев. И если воспитать в ученике правильное устремление, то она преобразует его смертное тело в новое, непогрешимое, подвижное и быстрое как пламя. Но годятся для этого не все. А лишь очень редкие, великие души.

Как именно всё это происходило, Доминик не смог бы объяснить. Он просто каждый раз делал то, что он умел лучше всего – он методически и безжалостно истязал человека.

И всё шло как по маслу. До сих пор никто не умер на дыбе. Из беспамятства возвращались все. И все после этого могли летать.

Потому что среди стонов боли Доминик умел различить тот единственный тихий и правдивый звук, который ясно говорил его сердцу, что уже давольно, ученик открылся смерти и теперь пришло время его оставить.

В последний день ученику требовалось надорвать жилы, какие-то особые, самые главные жилы, в которых и содержался тот драгоценный жизненный сок, который никак не добыть иначе. Чтобы он вытек весь до последней капли.

Смерть врывалась в тело, и сознание убитого человека стремительно ускользало к пределам Вселенной.

Обычные люди после этого умирали. Но только не ученики Доминика. Они становились гонщиками.

Их тела не превращались в трупы, хотя они переставали дышать. Поэтому их не накрывали с головой. Только до подбородка, как живых.

Лицо тоже чем-нибудь закрывали. И так "подготовив", оставляли одних.

А жизнь продолжала вытекать и вытекать.

А потом, описав круг, начинала возвращаться в тело, восстанавливая его. И тогда в комнате стоял невыносимый жар.

В Квартале даже рассказывали жуткие истории (Совиньи записал их в свою тетрадь) о людях, которые сгорели заживо, неосторожно войдя.

Это Жизнь сражалась за своё право вернуться в тело!

Это горячий вязкий сок, пытками добытый из тайных жил, накрепко запечатывал пробоины, оставленные Смертью. Тем самым, запирая Смерть в теле. Жизнь возвращалась, но и Смерть не уходила.

Так рождался гонщик, достойный заговоренного байка.

Каждый гонщик нёс свою Смерть в себе. Она хранила его, прикрывая сердце.

 

Доминик сразу почувствовал, что сухой жар, заполнявший собою помещение все эти дни, ослабел.

– Драгомил, – позвал Доминик, – где ты сейчас?

Он убрал с его лица тряпку. Ничего особенного. Казалось, парнишка просто спит.

– В лодке, – ответил спящий, – она из молний и плывёт под землей.

Что ж, пока всё верно – все ученики говорили про эту лодку.

Вероятно, молнии это поврежденные нервы.

– Какой будет твоя смерть?

Это был традиционно самый главный вопрос.

– Свет проходит сквозь меня... 3 – медленно проговорил ученик.

От этих много раз слышанных слов Доминик весь как будто окаменел. Волоски на теле встали дыбом. Значит, получилось.

– Приветствую тебя, Сын Неба!

Возвращаясь из смертного сна, все ученики неизменно описывали свою смерть строчкой из какой-нибудь всеми заслушанной и уже приевшейся песни. Но только в устах гонщиков слова эти оживали в своей изначальной убийственной правдивости, и становились Поэзией.

Доминика удивляло, что дешёвые, на его взгляд, песни так хорошо годились для описания смерти.

– Что-то приближается, учитель...

– Это боль. Приближается боль. Но ты выдержишь.

– Она как стена...

Следовало торопиться с оставшимися вопросами.

– Какова Вселенная?

– Как маленький круглый леденец. Умещается во рту. Чего нельзя облизать, того не существует. Я как муха, всё тяну в рот. И летать буду как муха, так же хорошо. Моя жизнь будет недолгой, но славной. Как у Кухулина. Люди будут поклоняться мне после смерти, и в Квартале никогда не переведутся деньги.

Доминик взял безжизненную руку и положил себе на голову:

– Благослови меня, удивительное существо.

– Будте благословенны и долговечны. Отдайте мне в жены Вашу племянницу.

– Забудь её.

– Нет! Отречение не для меня. Без любви я стану дьяволом. Я хочу собственных детей.

Традиционно гонщики соблюдали целибат. Исключения были где-то в почти забытые времена. Всю свою немалую любовь Сыны Неба дарили племянникам. И всему Мирозданию. Апофеозом такой любви был Натан Соколов. Он лечил людей и животных. Весь Квартал был окутан его бескорыстной заботой. Он призывал "французов" творить добро и беречь ресурсы.

Но в тот день яростное Солнце Драгомила Вулича затмило утешительную звезду Натана Соколова.

Ещё оставались секунды, чтобы попытаться узнать то, свидетелем чего Доминик становился много раз, но постичь всё равно не мог:

– Как вы летаете?

Его ученики обретали крылья, одухотворяли машины. А он боялся мотоциклов и не умел на них ездить. Навыкам вождения в его школе детей учили помощники.

Он твёрдо знал лишь одно – гонщика творят нерушимая вера и пытки. Но сама тайна преображения была сегодня так же далека от него как и сотни лет назад.

– Люди крылаты, учитель! Только не все летают!

Мальчишка вкинул руки в жесте полета. Доминик знал, что это невозможно. Он разорвал Драгомилу все мышцы. Он не мог двигаться. Но он приподнялся на мате. А затем рухнул замертво. Ногти почернели, под глазами стремительно разливалась смертная синева, губы высохли и запеклись. Началась агония.

Доминик вышел из комнаты, кликнув братьев Драгомила: – Марсель, Жан-Жак, НикОла!

Ухаживать должны родные.

 

 

*****

Драгомил стоял в огромной старинном католическом соборе и впервые в жизни слушал орган (у них в Квартале в маленькой часовне отец Себастьян играл на фисгармонии). Ему было не по себе, и он старался держаться поближе к выходу, хотя и числился среди почётных гостей.

Анри Руже исполнял музыку своего сочинения. Юноша из хорошей известной семьи участвовал в благотворительном концерте (стипендии для бедных, но одарённых. Лекарства для тяжело больных). Знаменитый Анри Руже! Гонщик новой формации. Признанный соперник самого Драгомила Вулича!

Музыка была красивой, хотя и непривычной. Величественной. Объёмной. И вдруг Драгомил её узнал! Да, это было то чувство, которое возникало у него на Серпантине. Но только в музыке!

Выходит, и Анри чувствовал то же самое. И теперь рассказывал людям Небо! Музыкой! Звуками! Получается, Небо приняло и его... своим сыном. Вот как!

Драгомил слушал с нежностью и светлой обидой. И вдруг заплакал: "Господи, Анри не должен, не должен быть лучше меня!"

Сам он ни на каких инструментах не играл, даже не пробовал. В мастерской возился с железом и пластиком.

И рисовал мотоциклы. Прямо пальцами. На зеркальной поверхности специально отполированного для этого стального щита. Используя машинное масло вместо краски.

Никола говорил, что это самые лучшие рисунки в мире, а Драгомил лучший в мире художник.

– Вот бы мне так рисовать, брат.

– Ты будешь рисовать по-настоящему. Я об этом позабочусь.

– Не стирай, это шедевр! Я сделаю набросок.

И он перерисовывал масляные мотоциклы Драгомила в специальный купленный братом альбом.

– Ты, как никто, можешь передать движение.

 

Драгомил заметил, что ему знакома не только музыка.

В церкви были высокие витражные окна. Солнечные лучи, окрашенные и приглушенные цветными стёклами, пронизывали помещение.

"Свет проходит сквозь меня"

На Серпантине, с каждой новой петлёй, когда возрастала скорость, в какой-то момент, солнечный свет, оставаясь янтарно золотым, распадался на ярчайшие составляющие. Это было похоже на пляшущую радугу, но только с тысячей подоттенков. А потом он сам становился этим светом. И тогда людям с земли делалось видно, как преображалось тело гонщика. Интересно, что разноцветная аура мотоциклистов видна была только вживую. Ни одна камера не могла передать и десятой доли того великолепия. Репортёры ничего не могли предъявить массам.

И это как раз потому, что божественное зрелище, как уверял отец Анатолий, представало лишь "внутреннему оку". Истинное сияние небес! А что может мирская техника? Да ничего! Лишь ловить блески!

Но для самого Драгомила в этот миг всё останавливалось. Он не мог видеть своего тела. Он только чувствовал, что ему бесконечно трудно. Происходило стремительное, невозможное для человека, движение вверх к Зениту. Что в это время делалось с машиной, работал ли двигатель, было не важно. К цели пламенного серба вело сердце. Обученное и закалённое где-то в других мирах. Его надёжный умный мотор. Поэтому он был безупречен в каждом движении, хотя не чувствовал, а только "знал", что движется.

На спуске он снова становился привычным собой. И тогда от него снова требовалось личное мастерство. Которого было не занимать.

"Свет проходит сквозь меня"

Своими полётами он очищал и обновлял обычные мысли и чувства людей. И они это знали. Заезды Гонщиков считались сакральным зрелищем.

Какое-то воспоминание подступило к сердцу, но потом снова ускользнуло. Что-то важное.

Откуда-то со дна поднялась чёрная горечь – Анри уже дышал ему в затылок, догонял на виражах.

Но Драгомил всегда уходил вперёд.

"Там где я есть, тебя нет,"– зло прошептал Драгомил.

Но Анри услышал музыку Неба! Вот в чём дело! До сих пор это знание хранилось в их Квартале. Но вот теперь оно может быть похищено чужаком.

Чтобы как-то отвлечься, Драгомил начал рассматривать католический календарь, висевший в простенке. У Христа был кроткий задумчивый взгляд, глаза голубые, а светлые волосы уложены красивыми локонами. Он не висел на кресте и не был мертв. Но его грудь была раскрыта, и было видно сердце, настоящее, с желудочками и предсердием, на которое был надет маленький колючий веночек. Сердце тайно кровоточило, а Спаситель кротко улыбался. Невидимая боль. Кровь, между прочим, стекала в чашечку. Интересно, что потом с нею будут делать? Впрочем, отец Себастьян что-то такое говорил. Она потом превращается в вино.

И кажется, это означало, что все люди братья. А если они оба Сыны Неба, то значит, братья. А можно ли ненавидеть брата, желать ему поражения или даже смерти? Наверное, нет. Нельзя. Но только всё это глупости. Француз ему не брат. У него, Драгомила, уже есть братья. Их имена он мог твердить вместо молитвы:

Марсель,

Жан-Жак,

Никола.

Они его жизнь. Он помнит, как брал в руки эти тёплые свёрточки... А этот выскочка Анри хочет лишить их будущего. И всё ради глупостей! Да не бывать такому!

 

Но вот орган смолк.

На людях соперники всегда демонстрировали лояльность:

– Прекрасное исполнение!

– Спасибо! Рад что ты пришёл.

Они протянули друг другу руки.

Как-то в интервью Драгомил презрительно назвал Анри белоручкой. "Таким белоручкам на Серпантине не место. Одна лишь только праздность."

Этими жестокими словами он на несколько дней заставил парижанина устыдиться самого себя, своего образа жизни и даже своей девушки.

Но сейчас Драгомил думал, что пальцы органиста должны быть очень сильны. Что вот так вот играть на органе – совсем не простое дело и вообще-то, немалый труд.

А широкая ладонь Драгомила показалась Анри чуть шершавой. Крепкое пожатие. Рука привыкшая к металлу. И машинное масло, намертво въевшееся в кончики пальцев напоминало о том, что Драгомил (этот серб) собирал себе мотоциклы сам. Из того, что посылал Всевышний.

Круто, на самом деле.

Семья Руже владела небольшой фабрикой (основное производство находилось не во Франции) на которой делали мотоциклы малыми партиями. Самые лучшие в мире мотоциклы.

В распоряжении Анри всегда были готовые модели, но ни на одной из них он не мог догнать Драгомила и даже приблизиться к нему. Пылающая всеми красками заката огромная аура соперника разливалась по всему Небу, не пуская Анри вперёд.

"Воистину, там где ты есть, меня нет". И если так будет продолжаться, то ему ничего другого не останется, как только бесславно уйти и избавить Небо от своего докучливого присутствия.

 

Драгомил всегда считал Анри случайным человеком на Серпантине, но музыка Неба уколола в сердце: "Он смог услышать! Затем и позвал, чтобы это показать".

Но отвечая журналистам, Драгомил произнес свою обычную уничтожающую мантру: " – Музыкант он хороший, но что касается Серпантина... Там где я есть, его просто нет. И никогда не будет"

Хотя в глубине души он уже не был так самонадеян.

 

Повествуя перед камерами о своих планах на ближайшее время, в которые чего только не входило, Анри уже знал, что именно говорит сейчас Драгомил: "там где я есть, его нет".

Клакеры Анри обычно никогда не оставались в долгу. Они выставляли Вулича плебеем. Вновь и вновь припоминали ему, что он "удачно" женат на племяннице тренера. Неустанно твердили, что Драгомилом во всём движет расчет; что это он виноват, что почти через полтораста лет вновь заработал тотализатор; что только полёты Натана Соколова несли людям душевное обновление и очищение, а ослепительно красивые полёты Драгомила лишь дешёвый трюк.

Но только Драгомил знал что это не правда. Разве он жаден? Он приносит миру обновление! Он же содержит Квартал! Он должен выплатить долг Метру Доминику. Он должен кормить родителей, жену и братьев.

А сравняться с Натаном Драгомил и не пытался. Ведь не может же человек сравниться с ангелом.

 

Чувствуя, что окончательно теряет душевное равновесие, Драгоми поспешил домой.

"Так ведь они всё у нас отберут, – думал он, – у нас ведь нет ничего иного".

На грунтовой дороге ему стало легче.

"Наш Квартал древнее самого Парижа. Поэтому здесь возможны чудеса, – говорил он сам себе. – Никто меня не превзойдёт, я лучший".

Вот и закусочная "Час Зенита". Небольшой двухэтажный домик среди боярышника и сирени. Что-то вроде официальных врат "для тех, кто из Парижа".

Вдруг раздалась резкая барабанная дробь, потом тревожно взвыли клаксоны. Зазвучала реликтовая песня "L'homme a' la moto" 4. Она автоматически включалась здесь каждый день, когда солнце достигало наивысшей точки. Сквозь эпохи в величественный полуденный час ворвался голос легендарного Воробышка 5. Страстная повесть о человеке на мотоцикле.

Для Драгомила здесь было много неясного. Почему певица не столько поёт, сколько кричит? К чему такая экспрессия? Хотя погибшего парня, конечно, жаль. Но какая, однако, дикость! "Никогда не мылся и не расчёсывал волос" – почему? А его девушка? Как она это терпела? Или сама была такой же? А соседи? И они? Кошмар!

Наверное, это были времена Мрачного Средневековья. А может быть и вовсе – пещерные. Когда люди ещё не умели подниматься на Серпантин. Понятно же, что парень просто не смог заехать на Тропу. Сорвался! Это стало быть, о первых гонщиках песня. Вот почему так сжимается сердце.

Но вот загудел поезд-убийца, неотвратимый как судьба. Хватит прыгать – взлетай! Но нечёсаный парень в кожаной куртке ничего такого ещё не умел. Дикарь. Две древние машины столкнулись 6. Трагическая развязка. Песня закончилась, и ещё целую минуту, те кто её услышал не смогут говорить.

 

На булыжники родной мостовой Драгомил ступил как на коврик у себя в прихожей. На душу сразу же снизошёл покой.

Здесь каждая пылинка знает и подтверждает кто он такой – Драгомил Вулич, единственный и неповторимый. Пока.

Вот и часовня, в которой молился Наполеон перед походом на Россию. По легенде, он заехал в часовню на лошади, а не зашёл смиренно, как простой человек. Поэтому и поход не удался.

Сухонький отец Себастьян возился в цветнике. Он приветливо помахал Драгомилу и улыбнулся. В его понимании, мир был чудом Господним, а самым большим чудом в этом мире были цветы. После мотоциклов, разумеется..

Он уже срезал несколько тёмно-красных роз красавиц и протягивал Драгомилу через ограду: – Возьми цветы, сынок.

Убаюкивающий аромат. Чудесный садик за витой решёткой. Прообраз Рая. Как же здесь хорошо именно в летний полдень. Драгомилу захотелось зайти и лечь на тёплую землю.

– Тебе понравился орган, дорогой?

Сладкая печаль коснулась души. Это солнце, постояв на вершине горы, тронулось в свой долгий путь к закату. Чуть сменилось освещение.

– Я должен идти. Большое спасибо, святой отец.

 

Чем ближе к дому, тем спокойнее.

Беседы с Совиньи всегда помогали. Или же он просто тихонько посидит, полистает что-нибудь или посмотрит...

Кухулин лежал неподвижно на садовой дорожке, а Жан Поль Совиньи сидел рядом с ним и задумчиво смотрел куда-то в небо.

–Здавствуй, Драгомил. Значит, теперь скоро и я.

– Тогда скажите Натану, что все ваши русские книжки на самом деле мои. Вы ведь их мне оставите, правда?

Жан Поль слегка улыбнулся:

– Хорошо. Всё, что на русском твоё. Только ничего не выноси из дома. Читай здесь. Приходи в любое время. Я скажу Натану. А теперь пошли рыть могилу.

Кухулина похоронили под яблоней. Одну розу положили собаке под левую лапу, другую на холмик земли сверху, и третью поставили в гостиной в бутылке из зелёного стекла.

Потом они пили кофе и Драгомил слушал, что говорил Совиньи:

– Они богаты, а мы бедны и заперты. Они сокрушили нас. Но они без нас не могут. И нужно, чтобы как можно дольше не могли. И не забывали про это никогда. Поэтому не пускай француза на Небо. Анри постарается сбросить тебя – не поддавайся. У него нет против тебя мощи. Стой на своём и станешь нашим святым.

– Откуда вы это знаете?

– Так ведь однажды уже так было. Воины на Сверкающих колесницах сражаются не в первый раз.

Драгомил хотел спросить, кто же победил, но не просил, потому что аромат кофе мешался с запахом розы, а на стены ложились зелёные солнечные зайчики, созданные бутылкой с водой. А ещё он вспомнил, что уже слышал всё это от отца Себастьяна. В его чудесном садике таким же летним днём. О поединках древних мотоциклистов. Это были такие состязания. Вроде танца. Удивительные дела творились когда-то. Они всё время увеличивали скорость, пока один или оба не слетали с орбиты. А ещё они слепили друг друга сиянием ауры. Это называлось "подавлять духовным пылом" Тот, кто был слабее не выдерживал и начинал снижаться.

 

Спустя пару дней "француз" сам пришёл в Квартал. Чтобы попроситься в ученики к Метру Доминику.

БОльшего ужаса Драгамил ещё не испытывал. Даже когда висел на дыбе. Даже когда рожала жена.

Анри заявился прямо в спорт зал в сопровождении двух кузенов и попросил Метра Доминика "усовершенствовать его способности" ...

Вот бесстыжий! Размечтался! Чтобы породниться с Небом нужно отдать кровь из тайнах жил. Или вы, мсьё белоручка, желаете прогуляться с Метром Домиником в подвал? Без докторов и массажисток?

Хотя, кто знает? Анри ведь отважен!

Драгомил закусил изнутри губу и уставился на свои кроссовки.

Он знал, каким будет ответ тренера, но всё равно боялся. И он весь ушёл в яростную молитву. Но молился он не Вседержителю, который справедлив. На этот случай ему нужны были какие-то особые пристрастные боги: " – Помогите мне, будте сейчас за меня, за меня, только за меня, а не за него. А ему что б ничего! У него и так всё есть, а он пришёл ещё и моё отбирать!"

Драгомил сверкнул на Анри и его братьев яростным взором и тут же снова уткнул глаза в пол. Изо всех сил сжал кулаки. Ему казалось, что он сейчас упадет и умрёт. Но к счастью рядом стояли его братья, его ангелы хранители, и держали его на своих невидимых крыльях.

Но Метр Доминик отказал:

– Ты прекрасный гонщик. Но таким как Драгомил тебе не стать.

Тень печали и боли скользнула по красивому лицу.

– Если была бы хоть какая-то возможность, я бы тебя взял. Ты прекрасный гонщик, но победить Драгомила сможешь лишь случайно. Он лучший.

–Слышал, ты? – гневно выкрикнул Марсель, – Драгомил лучше всех! Даже твоей тени не может быть рядом с ним! Не лезь больше в Небо! Оно наше!

И презрительно свистнул.

Анри поклонился тренеру молча и направился к выходу.

Драгомл разжал кулаки и перевел дыхание. Смертельная бледность сменилась яркой краской.

Он взглянул на соперника. Хорошо держится. Прямо молодой викинг из сериала. Длинные пепельные волосы. Голубые глаза.

Как только незваные гости вышли, Драгомил повалился в ноги тренеру:

– О Учитель, я всем, всем обязан вам!

Затем набросился на братьев:

– Ну вы бы ещё задницы показали! Видели как он держался? Они опустили нас без единого слова! Вот как надо! Учитесь!

– А я бы и показал! Он же пришёл сюда, где ты столько вытерпел! На твою территорию! Как он посмел!

– Ну и мы пойдём на их территорию. А ты НикОла, поступишь в Художественную Академию. Иначе я не я! А сейчас мы идём в Лувр. Собирайтесь.

 

Из спортшколы Анри выплыл тише Херувима. От не пролитых слёз он стал похож на скорбящего ангела со старинных гобеленов. И как ангельские крылья плыли за ним его кузены. Им не терпелось покинуть это странное место.

Вдруг Анри резко развернулся:

– Пойду попрошу этого "непобедимого" сделать мне машину такую же как у него!

– Ты с ума сошёл?

– Он сделает! Он великодушный. И слабый противник ему не интересен.

– Да стой ты! – Парни быстро затолкали его в открытую дверь "Зенитного часа", – остынь.

– Желаете кофе? Содовой? Чем-то огорчены? Мы вас сразу узнали. Можно автограф?

Анри обнаружил, что сидит точно под своей фотографией. Они с Драгомилом и Натаном Соколовым собирают деньги на приют для бездомных индийских коров. Это был любимый проект Соколова.

Кадр был очень красивым. Они все трое смотрелись очень искренними. Но камера особо любила их двоих – Драгомила и самого Анри. Репортёры всегда старались заснять их вместе. Это приносило доход и давало Анри некоторую финансовую независимость от семейного бизнеса – собственные деньги на своё увлечение мотоциклами.

Им подали кофе, предложили ланч за счёт заведения...

Но после первого же глотка затрещали барабаны, взвыли клаксоны и неотвратимая как "поезд ехавший на юг" 7 зазвучала песня "L'homme a' la moto". Её всегда слушали молча, затаив дыхание; лица бледнели и непроизвольно застывали, щёки прорывались "гусиной кожей"

 

–И все же это какая то бессмыслица. Ведь все неправда, – сказала девушка за стойкой, когда "пауза благоговения" закончилась.

– Это особая правда. Это специальная песня мистерия, – ответила девица постарше, – как в древности. Тогда люди, собирались в специальных пещерах и слушали такие песни. Это были очень длинные поэмы с продолжением. Их рассказывали по несколько дней. И все это время люди сидели в пещере неподвижно и слушали о героях и их великих судьбах. В этих историях все было необыкновенно. Иногда сказители нарочно оговаривали этих героев, делая жестокими или порочными. Специально. То прекрасными, то ужасными, то людьми, то драконами. Они были и хорошими и плохими одновременно. Это все для того, чтобы слушатели их полюбили и в конце все вместе оплакали их трагическую гибель. Так древние люди приобщались высокому и обретали силы противостоять Враждебным Силам Природы. Так древние люди выживали. Мы проходили это все в университете, —

Эта девушка была одной из немногих

уроженок Квартала, кто учился за его пределами: — Это самая первая песня о любви человека к мотоциклу. Она короткая и полна нелепиц потому что тогда все только начиналось. Мотоциклы ещё не летали. Нам не нужно её понимать. Мы должны просто слушать и отдаваться этому чувству, которое нас очистит и вдохновит.

– Но ведь мотоциклы были всегда.

– Как и огонь, но люди же не всегда им пользовались.

Все это девушка проговорила тоном лектора.

– Но что же его понесло на под поезд?

– Судьба!

– Нет. Ему нельзя было иметь подружку. Небеса ревнивы.

Чувствовалось, что девушки обсуждают это не в первый раз и специально говорят громче, чтобы Анри слышал.

– Ну Драгомил вообще женат и ничего.

– Их даже сравнивать нельзя! Тот был неряхой, пьянью и сумасшедшим. А наш Драгомил ангел. Энж Драгомил. Наша песня.

 

Анри подумал, что в этой странной песне есть только одна правдивая деталь – смазка под ногтями. У всех юношей из Квартала под ногтями были следы машинной смазки. А у Соколова ею были покрыты ещё и руки.

Так он лечил царапины, оставленные кошками, которых он выхаживал.

А ещё где-то в тайных тайниках своей души Анри теперь точно знал, что очень скоро его соперник где-то ошибётся. На самом деле уже ошибся. Что он уязвим. И эта уязвимость теперь скоро проявится. Это будет всего один раз, но именно тогда Анри и сможет победить. Тот самый случай. Нужно только не упустить. Не поддаться жалости. Не пощадить.

 

После Лувра и Музея Художественной Академии захотелось есть. Макдоналдс открыл им свои гостеприимные объятья. Так хорошо было погрузиться в чужую жизнь. День был каким-то необычным. Только что прошёл дождь. Он ещё не закончился, а каким то удивительным образом продолжался. С серебристо зеркальных небес на серебристо зеркальную мостовую стекали очень медленно огромные водяные капли. И во всех этих зеркальных поверхностях отражался какой-то особый нежный свет, отчего у всех делалось празднично на душе. Две девушки дурачились – одна вдруг подхватила другую на руки и как ребёнка вынесла на улицу под дождь: – Вот теперь мокни, мокни, – приговаривала она. А хрустальные шары падали на них и рассыпались в мягких волнистых волосах.

Драгомил вынул альбом и начал рисовать. Как он и рассчитывал, девушки подошли.

– Что вы рисуете?

– Да вот просто пытаюсь уловить настроение. Мы были в Лувре – захотелось порисовать. А так моя жизнь связана с мотоциклами. Я гонщик.

– А мы думали актёр.

– Ну это в перспективе. Пока снимаюсь в рекламе. А вот мой брат настоящий художник. Давайте, лучше он вас нарисует. Садитесь сюда. Здесь свет хороший. А я возьму вам кофе.

Он залюбовался девушками. Освещение и в самом деле было удивительным.

– Возьми свой альбом, НикОла. Кстати, это Марсель и Жан-Жак. Может хотите чего-нибудь ещё? Пирожков с вишней? Мороженого?

Он отошёл к стойке и полюбовался компанией. Девушки уже мило болтали с его братьями. Дай им Бог всяческого счастья.

 

Вернувшись в Квартал Драгомил узнал, что получил приглашение от "матери врага". Мадам Руже просила его о приватной встрече на территории фабрики, где делали мотоциклы. И на следующий день он отправился в это "осиное гнездо".

 

Она кратко приветствовала его и перешла к делу:

– Уступи моему сыну Анри.

– Нет! Это невозможно.

– Тогда я как мать приказываю тебе уступить младшему брату.

– Я не...

– Понимаешь, не прикидывайся. Перед отъездом твой отец сказал, куда тебя отнести, что там будут люди, которые смогут о тебе позаботиться. Ты ведь сын Васанты, знаешь?

Драгомил молчал. Не её дело, что он знает, а что нет. Да и можно ли ей верить?

– После того, как Метр Доминик отказал ему, Анри решил не отступать и любой ценой победить тебя. Они с его тренером разрабатывают методики одну безумнее другой. Анри даже решил отложить свадьбу. Пока не победит.

Драгомил удивленно поднял брови:

– Вот как? А я то думал, за что его невеста так меня ненавидит? Теперь ясно.

– Нельзя же всё время побеждать. Это раздражает. Ты так и будешь заступать им всем дорогу?

– Кому?

– В квартале ведь есть и другие гонщики.

– Им я не помеха, а вдохновение. Вы ничего не понимаете. Анри нужен соперник. Иначе он потеряет вкус борьбы. Не за кем станет тянуться.

– Вот именно. О том я и прошу. Он прекратит свои глупости и займётся наконец семейными делами. Уступи.

– Это невозможно. Я лучший. И так будет до тех пор, пока не придёт новый гонщик, способный сменить меня. Это будет мой брат Марсель.

Они како-то время помолчали. Потом женщина снова заговорила:

– Наверное, тебе будет интересно взглянуть на производство. Ты ведь тоже делаешь мотоциклы. Если бы сейчас были времена Святой Инквизиции то тебя бы пытками заставили выдать свои секреты.

– Пыток мы не боимся. ( тут Драгомил подумал, что обычай растягивать учеников на дыбе возникла именно в те времена) Но скорее всего они заслали бы шпиона. Но у нас нет никаких тайн. И я думаю, что те кому это интересно, уже все о нас знают. Мы просто берём битые мотоциклы и ремонтируем. Обычный ремонт и всё – они уже пригодны для Серпантина. Ваши мотоциклы прекрасны, но для земли, и некоторые могут летать.

— Пойдём в цех.

 

О первозданное совершенство колеса!

Он слышал мелодию цеха! Всем телом ощущал его бесшумный внутренний ритм. Ему захотелось всё улучшить.

Он вытянул руки и чуть двигая пальцами, начал касаться каких-то невидимых струн.

Сначала это казалось лишь идеей байка, затем появился ящероподобные скелет, потом он плавно и изящно начинал обрастать плотью.

Если бы он работал на этой фабрике, то каждый байк был бы неповторим.

Но нет. Пусть этот мотоцикл, что он собрал сейчас, будет единственным уникальным.

– Вот байк для Анри Руже. Может, на нём ему удастся победить меня!

– Анри уже хотел идти к тебе лично и просить сделать ему байк. Спасибо, что избавил его от унижения.

– Справедливость должна быть всегда. Пусть испытает свою удачу. Если не сможет обойти меня и на этом байке, то пусть уходит.

 

Он не сказал той опасной женщине о том, что знал каждый, кто работал в мастерской: что подвал того пятиэтажного здания, где сейчас склад запчастей, глубок, если не бездонен. И что если бы даже горожане им ничего не продавали, то они всё равно могли бы собирать байки из того, что хранилось там ещё с тех времён, когда видимые остатки древнего Храма были приспособлены под мототрек для испытаний. Когда ещё была та фабрика. А может, и намного раньше.

 

Жан-Поля Совиньи похоронили рядом с Кухулиным. На плите вырезали даты жизни, по которым выходило, что жил он и вовсе в каком-то другом измерении. Ну и ладно. Драгомил присел на траву возле могилы. Затем лёг на спину и заложил руки под голову. Взгляд блуждал по листве яблони. Он был благодарен старику за воспитание. Он был благодарен жизни за счастливую удачливую судьбу. За любовь, которая пришла раньше, чем страсти отравили кровь. За своих братьев, за родителей.

Ему стало казаться, что земля раскачивает его, как в гамаке. Мысли уходили все дальше в воспоминания. Такой же тихий день и солнце сквозь листву, и голос отца Себастьяна:

– Небо дарует смирение очень быстро. Яростные, жадные до жизни, неуёмные сердца обретали покой и выдержку перед Высшими Силами. Но с теми двумя всё было не так. Они поднимались в небо уже не первый год, но не утрачивали своей спеси. Они были полны ненависти и ревности друг другу. И она возрастала с каждым их заездом. Однажды они сошлись в настоящем поединке. Они сражались беспощадно, кружили как осы, желая поразить друг друга. И людям казалось, что они испепелят землю. Даже смотреть на них было невыносимо. Один сорвался, а другой после этого ушёл в монастырь. То были великие гонщики, уникальные...

Да, похоже на них с Анри.

Только теперь всё будет иначе. Он победит и соперник уйдёт. И перестанет угрожать их Кварталу. Тогда остановится тотализатор и Небо опять будет принадлежать Натану Соколову. Обгонять Соколова Драгомил никогда себе не позволял. Да они никогда и не состязались. Своими заездами они помогали людям. Так говорил Натан и Драгомил ему верил. Но неожиданно всплыло ещё одно совсем уж странное воспоминание.

Это был голос Натана:

– Наш долг помогать людям, а не ранить их.

– Но я хочу ранить. Некоторых. Утверждать себя. Сделать что-то, что могу только я и никто другой.

Это был его собственный голос, но какой-то резкий и хриплый.

– Дай руку.

Натан взял его за руку.

И потом случилось то, во что Драгомил не смог бы поверить. Он хотел встать и сбросить наваждение, но это оказалось невозможным. Его как будто то бы сковал вещий сон.

Натан перерезал ему горло. Затем схватил за волосы и запрокинул голову.

– Это напиток безумия, неуёмной жажды и горячки земных желаний. Он поможет тебе побеждать. Тебе предстоит защищать нас. Все твои желания будут исполнены. За свою недолгую, но счастливую жизнь, ты получишь всё, к чему так алчно стремишься. Затем вернёшься к нам в Дом Солнца.

И тут ему в глотку полилась какая-то жидкость. Вязкая и противная, но Драгомил глотал её жадно и торопливо, стараясь не упустить не единой капли. А она заливала лицо и он уже перестал что-либо различать.

– Тебе сюда.

Его отпустили, и он согнувшись пополам, сделал несколько шагов. Потом чьи-то руки столкнули его вниз и он поплыл по подземной реке.

 

Вот значит как, совсем недолго ему осталось быть с теми кого он так любит. Но если бы из всех даров, которыми он был так щедро осыпан, у него была бы только жизнь, было бы этого достаточно? – О да! Это было бы более чем достаточно. Это было бы неизмеримое богатство. Этот краткий хрустальный миг. Спасибо, мать земля, что была мне домом.

Он вдохнул запах земли и очнулся.

 

 

Глухая кирпичная стена складского помещения стала местом поклонения. Туда приходили люди чтобы оставить цветы и свечи.

У Драгомила Вулича не было могилы. Очевидцы говорили что он превратился в шар яркого света и его как бы "втянуло" солнце.

Из своего последнего заезда Анри Руже вернулся один. Он был оглушён случившимся. Ему казалось, что он слышал голос Драгомила, их последний разговор: " – Стой, Анри. Подожди. Я кажется, не затянул колесо. Я не смогу спуститься". " – Тебе не понадобиться спускаться! Ты свалишься к чертям!" И он рванул с места. И Драгомил тот час же полетел за ним.

Нет, он не желал Драгомилу смерти. Этого не было. Просто новый байк просился в полёт и его бесила задержка. Грубость он сказал по привычке.

Вместе с Драгомилом закончилась его сказочная жизнь. Он чувствовал себя опустошенным.

Из оцепенения его вывел Никола Вулич. Юноша пришёл прямо к нему домой:

– Привет. Драгомил сказал идти к тебе, если мне понадобиться помощь. Он говорил, что ты благородный. Я хочу кое-что сделать для брата. Граффити. Вот!

Он развернул рисунок, выполненный в плакатной манере. Просто множество линий, которые скручивались в схематическое изображение двух мотоциклистов.

– Это Драгомир, – он указал на верхний правый угол. – Это ты, – он указал на левый нижний.

Лишь взглянув, Анри понял, что это то что надо.

Драгомил казался лучом закатного солнца. Он сам — зигзагом электрической молнии.

– Я так выгляжу?

– Что-то вроде этого. Мне нужны краски и оборудование. Ты ведь альпинист?

– Горе альпинист. Меня спасали, – Анри слегка улыбнулся.

– Сойдёт, – улыбнулся в ответ Никола. – И ещё. Ты должен что-то отдать Драгомилу. Я не прошу жизнь, но что-то не менее ценное.

– Байк. Тот байк, который он собрал для меня, пусть вернётся в Квартал.

– Справедливо.

 

Они перенесли рисунок с бумаги на стену складского помещения. К ней же приковали созданный Драгомилом байк.

Граффити Николы Вулич было признанно шедевром и учтено как вступительный экзамен в Художественную Академию.

Люди приходят в Квартал, чтобы увидеть это граффити. Они оставляют цветы, свечи и деньги. Заезды гонщиков попрежнему считаются сакральным очищающим зрелищем.

 

 

 

 

Примечания

  1. Герой ирландских мифов. Считается, что получил имя в сесть собаки. Прожил недолгую, но славную жизнь.
  2. Николай Гумилёв. Стихотворение "Слово"
  3. Группа "Ария". "Я свободен!"
  4. Песня Эдит Пиаф "Человек на мотоцикле". Герой песни мотоциклист, который погибает при столкновении с поездом.
  5. Французкая певица Эдит Пиаф
  6. Столкновение поезда и мотоцикла
  7. Сточка из песни «Человек на мотоцикле». Герой гибнет, врезавшись в поезд, который ехал на юг.

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 9. Оценка: 4,44 из 5)
Загрузка...