За окном, похожим на экран сломанного советского телевизора, нельзя увидеть ничего, кроме снежной метели, слившейся в некое подобие белого шума. Изредка мимо проплывают размазанные по стеклу пятна уличных фонарей, но непогода стирает их прежде, чем получается определить, настоящие ли это фонари или лишь подсознательное желание поскорее вернуться в реальный мир.

Весь этот кошмар – позади, пора начать новую жизнь.

Ты говорил себе это так часто, что когда твои слова слышит Артем, даже для тебя это звучит вполне уверенно. Однако в голосе по ту сторону телефона все еще слышится сомнение.

– Я бы на твоем месте в жизни не стал останавливаться в этом доме... после того, что там случилось, Герман.

И словно в подтверждение его слов вагон задрожал. Металлические конструкции зазвенели, раздался скрип ржавчины. Это электричка сбрасывает скорость.

– Какое вообще значение имеет то, что случилось десятки лет назад! – говоришь ты. – За такую цену жилье и в сотнях километров от Москвы найти невозможно, а тут – всего лишь пригород.

Артем вздыхает. Он хочет объяснить, что дело не в суеверии, а в чем-то другом, но ты его не слушаешь. Ты ловишь себя на мысли, что вы с ним очень часто говорите так, словно находитесь в разных мирах. Но несмотря на это, тебе все равно нравится этот парень. Не в романтическом плане, а вообще, хоть ты и не понимаешь такой симпатии.

Ты не видел его долгие годы, и лишь не так давно он позвонил и напомнил о себе. Тебе неизвестно, какой он, как сейчас выглядит, какую прожил жизнь, но все равно чувствуется в нем что-то свое: что-то такое, из-за чего на человека невозможно держать зла, даже если он и совершил что-то плохое.

Вдруг ты чувствуешь, как электричка останавливается – резко, почти так же, как на половину секунды может замереть сердце от сильного испуга.

– Все, Артем, мне пора. Позвоню, если что-то случится, – ты убираешь телефон от уха и сразу замечаешь, что аккумулятор, купленный на вокзале за пятьсот рублей, почти сдох. Если что и случится в эту ночь, позвонить не получится.

Ты единственный, кто выходит из электрички на платформу пустующей станции. Если бы не фонарь, работающий с перебоями над таблицей с расписанием, можно было бы подумать, что она вообще заброшена. Двери вагонов с визгом захлопываются, состав, стуча по рельсам в такт сердцебиению, набирает скорость, спешит покинуть это место. И сразу же после прощального свистка зверский холод вгрызается в твои уши, начинает царапать лицо, хлестать по глазам.

– Кошмар – позади, пора двигаться к новой жизни.

Говорить это, находясь в одиночестве посреди снега и ветра, уже немного стыдно, но сказанное все же придает сил. Ты доходишь до края платформы, спрыгиваешь в сугроб и коленями пробиваешь себе дорогу к тропе.

Это место, называющее себя городом, на деле можно считать промежуточным поселением. Главная дорога, ползущая от МКАДа, разрывается тут сразу на три части, и поэтому на этом перекрестке решили разбить торговую площадь. Магазин автозапчастей, один универмаг, россыпь палаток с выпечкой, два алкомаркета и сразу пять пивнушек – сейчас все это погребает под собой снегопад, так что можно рассмотреть только редко мигающие вывески.

В сторону перекрестка двигаться нет нужды. Ты переходишь дорогу, по которой, судя по количеству снега, давно не проезжало ни одной машины, сходишь с нее и начинаешь спускаться по склону. Оказавшись на самом дне снежной «чаши», ты поднимаешь голову, щуришься, с надеждой хочешь обнаружить хоть что-то, как капитан корабля во время шторма хочет увидеть свет маяка. Но впереди лишь ледяная метель и черные тени.

Пытаешься сказать что-то, но не слышишь собственного голоса. В воздухе такой пронзительный свист, что он способен заглушить даже самый сильный и полный ужаса человеческий вопль.

От последней мысли тебя перетряхивает, по спине пробегают мурашки, как будто та чувствует на себе чей-то пристальный взгляд из темноты. Ты резко оборачиваешься, но пейзаж не меняется – лишь черная метель и ледяные тени. Тогда ты вдыхаешь в себя побольше воздуха, от чего легкие обжигает, и ускоряешь шаг.

Дойдя до цели, ты надеешься почувствовать облегчение, но надежда умирает раньше. Перед тобой силуэт тринадцатиэтажного здания, чьи окна, будто глаза из черного стекла, наблюдают за тобой холодным взором.

– Дом номер шесть, встречай своего нового жильца. Прошу любить.

На домофоне ты обмороженным пальцем нажимаешь на кнопки «1», «4», «0», «8» – когда до ушей долетает еле слышимый, умирающий в воздухе писк, дверь с большой неохотой сдвигается не без твоих усилий, и ты заходишь внутрь. Дверь за твоей спиной закрывается с оглушительным металлическим хлопком. Буря остается на улице и ревет, как бешеный зверь.

В подъезде ты видишь то же самое, что видел и двадцать лет назад, что увидишь и еще через двадцать лет. Единственная лампочка возле лифта мерцает из последних сил, бросая секундные блики на стены, на которых нацарапано местное творчество: угрозы, оскорбления, рисунки, больше похожие бредовый кошмар сюрреалиста.

Пока лифт в течение долгих минут спускается, тебе пару раз кажется, что ты слышишь шорохи из темноты... даже не совсем шорохи. Как будто кто-то скребет обломанными ногтями по стенке, отскабливая от нее кусочки штукатурки. Но все эти звуки умирают сразу же под грохотом прибывшего лифта.

Зеркало в кабине тоже разрисовано черными кляксами прямо на уровне глаз, закрывая половину лица. Ты смотришь на панель и находишь среди расплавленных кнопок ту, которая отправит тебя на нужный этаж – благо, неповрежденную. Уже понятно, что жить в таком доме будет тяжеловато, но это ведь только для начала. Почти все время ты будешь работать в Москве, чтобы как можно скорее привести себя в порядок и найти себе жилье поприличнее, а сюда ты будешь приезжать, только чтобы переночевать. Месяца три можно и потерпеть – тем более тут тебе никто не будет приказывать, как быть и что делать. Ты сам себе хозяин.

Когда лифт неожиданно вздрагивает и застывает, в твоей голове проносится: «Застрял!», – не зная толком, к чему конкретно эта мысль относится: к тебе или к кабине.

– Ну блеск!

Начинаешь думать, какова вероятность того, что кто-то услышит тебя, если начать кричать. Кнопка вызова диспетчера выжжена, а в такое позднее время вряд ли кто-то окажется поблизости. Но не успевает твое помешательство перерасти в испуг, как вдруг двери перед тобой начинают вибрировать и угрожающе раскрываются, как челюсти хищника, выпуская тебя на тесную лестничную клетку, где за тобой следят сразу четыре дверных глазка.

Ты вставляешь ключ в дверь шестьдесят шестой квартиры, но замираешь. Из соседней двери доносится шум. Невольно даже твое дыхание задерживается, чтобы можно было услышать, что происходит.

Это крик, определенно. По одной только интонации ты понимаешь, что квартиру соседей сотрясает матом и угрозами пьяный мужской крик, изредка его дополняет звон разбитой посуды. Вдруг ты улавливаешь и другой голос, намного тоньше первого, словно детский, но он прерывается мгновенно приглушенным твердым хлопком. Как будто кто-то бросил мячик в стену. Затем слышатся всхлипывания, кто-то буквально зажимает себе рот рукой, чтобы удержать в себе плач. Тебе становится дурно.

Во внешнем мире всегда найдется кто-то или что-то, что будет унижать нас, не давать спокойно жить, заставлять нас чувствовать себя под вечной угрозой, но мы, как правило, просто не думаем об этом, потому что знаем – как только вернемся домой, там нас будет ждать тепло и безопасность. Но насколько же тяжела жизнь у тех, кому дома находиться может быть даже страшнее, чем на улице... когда нет в мире ни одного уголка, где бы можно было передохнуть, обрести покой.

Это не имеет к тебе никакого значения, говоришь ты себе, продолжая смотреть на дверь соседей. Пора начинать новую жизнь.

Щелчок. Ручка в твоей ладони послушно опускается, ты открываешь дверь и заходишь к себе домой.

Это самая обычная однушка. Ты стоишь в прихожей, по левую сторону от тебя туалет и ванная, справа – настенный телефон, а в углу видишь тумбочку с зеркалом. Прямо перед тобой две двери, одна ведет на кухню, другая ведет в спальню. По другую сторону обе комнаты соединяет крытый балкон.

Не учитывая запах гнили, ты чувствуешь, как каждый квадратный сантиметр этой квартиры пропитан настоящей древностью, оставшейся еще с советских времен. Запах ковра на стене, который давно никто не выбивал, обшарпанных обоев, старинного дивана. Вдыхаешь – и как будто возвращаешься в детство, когда приходишь домой с прогулки с красными щеками и инеем на ресницах, а тут тебя ждет уже чай горячий и пирожки прямо из духовки.

С самого приезда ничто тебя так не успокаивало, как эта ностальгия. Иногда все же приятно вернуться в прошлое. Теперь даже свист бури за окнами не кажется чем-то грозным и опасным – эти стены защитят тебя даже от войны.

На кухне ты находишь источник той самой вони – на полу возле раковины лежит пакет из универмага, наполненный мусором. Похоже, его оставили еще предыдущие квартиранты. Интересно, что помешало им захватить его с собой? Как долго этот мусор покоится здесь, видимо, известно одним только мухам, кружащим над пакетом жужжащей тучей.

Первым делом ты решаешь навести порядок дома. Находишь в кухонном шкафу металлический пузатый чайник, наливаешь в него воды из крана и ставишь на плиту. Пока вода кипятится, надо выкинуть мусор, а потом можно и чай заварить. Сама эта мысль согревает тебя не хуже горячего напитка.

Разогнав насекомых, ты берешь пакет и с ним выходишь. От греха подальше ты решаешь все же обойти лифт стороной и спуститься до мусоропровода на третьем этаже по лестнице. Больше тебя ничто не тревожит. Как будто сама тьма расступается перед тобой, смыкаясь позади, пока ты спускаешься.

Когда мусор улетает по ржавой трубе далеко вниз, у тебя появляется только одно желание – помыться под настоящим собственным душем и мыться так долго, пока кожа на пальцах не сморщится. Но это желание сбегает сразу же, испуганное внезапным звонком.

– Ну надо же, – удивляешься ты, доставая из кармана мобильник, – еще жив... Алло!

В ответ ты слышишь только тяжелое дыхание. Громкое, глубокое. Точно сама метель обрела жизнь и теперь злобно дышит тебе в ухо.

– Что за шутки?

Вдруг помимо дыхания ты слышишь на той стороне линии свист. Потом ты опускаешь мобильный и слышишь точно такой же свист где-то над своей головой. Чайник кипит.

Мурашки пробегают по твоим рукам, подобно стае муравьев. Не помня себя, ты бежишь наверх, перепрыгивая через несколько ступеней. Против своей воли ты вспоминаешь одну страшную историю, которой тебя пугали в детстве: отец укладывает дочку спать, а та говорит: «Папа, проверь монстров под кроватью». Отец смотрит под кровать, чтобы ее успокоить, и видит там своего ребенка, которая смотрит на него с ужасом и дрожащим голосом говорит: «Папа, там кто-то другой в моей кровати».

Оказавшись на своей лестничной клетке, ты видишь такое, во что никак не можешь поверить. Часть этажа озаряет болезненно-желтушный свет. Свет, льющийся из твоей квартиры с распахнутой настежь входной дверью. Ты делаешь шаг вперед – и в эту же секунду перед твоим лицом пролетает телефонная трубка, бьется об стену и падает на пол, предсмертно звякнув внутренностями.

Застывшая в твоих жилах кровь постепенно начинает разогреваться, появляется злость.

– Я убью тебя! – кричишь ты, влетая в прихожую.

Ни в ванной, ни на кухне ни души. Только из спальни доносятся стук и скрежет.

– Эй! Какого хрена вы там делаете, а?! – Ты пытаешься открыть дверь спальни, но та не поддается, а стук оттуда становится еще сильнее, словно молотком стучат по дереву. – Если вы хоть что-то сломаете, я похороню вас тут же! Ноги переломаю, твари!!

Ты уже не пытаешься держать себя в руках, кровь в висках пульсирует с такой силой, что успокоить ее можно, только выплеснув злобу. Не сумев открыть дверь, ты пересекаешь насквозь кухню, не слышишь свиста чайника на плите, выходишь на балкон.

Тут дверь в спальню приоткрыта, но прежде чем раскрыть ее, ты замечаешь в щель... нечто. Старый включенный телевизор транслирует белый шум, а перед ним содрогается в конвульсиях и бьется головой об экран маленькое тело без одежды.

«Ребенок?» – удивляешься ты, и вдруг из темноты перед твоим лицом выныривает костлявая длинная рука с острыми когтями. Ты успеваешь заметить обтянутый кожей череп с черными дырами на месте глаз, и тогда дверь запирается.

Колени судорожно трясутся. Ты стоишь на балконе, прижавшись спиной к стеклу. За тобой сейчас завывает буря в ночи, а в сугробах можно утонуть, как в зыбучих песках, но ты там сейчас, кажется, чувствовал бы себя в большей безопасности, чем здесь.

Дикие звуки из спальни продолжаются, становясь все сильнее, безумнее и оттого страшнее.

Появляется мысль позвонить в полицию, но от нее тебе становится только хуже. Ты ведь даже не уверен в том, что именно ты видел. Вызывать полицейских в такое время – себе дороже. Приедут злые, разбуженные. Состряпают все так, будто произошел ложный вызов, да и тебя еще заберут и запрут. Ни за что.

В чем ты точно можешь быть уверен, так это в том, что в твоей спальне сейчас беснуется чей-то ребенок. Скорее всего, паршивец решил свалить из своей квартиры, пока предки спят, и порезвиться у тебя. Точно! Это же так логично!

Тебе надо просто позвонить в двери к соседям и найти тех, от кого могло сбежать это маленькое чудовище.

Больше не обращая внимания на неестественные звуки, ты возвращаешься на кухню. Снимаешь с плиты чайник, но внезапно что-то лопается. Мгновение – ты видишь, что все еще сжимаешь ручку, еще мгновение – замечаешь, что сам чайник между тем стремительно мчится к полу, мгновение – он переворачивается в воздухе...

– А-А-А!! Твою мать!.. Боже...

Успев упереться руками в стол, ты смог устоять на ногах, ошпаренных кипятком. Ткань штанов впитывает в себя половину воды из чайника и теперь обжигает все, что ниже коленей.

Потом что-то случилось, и ты не помнишь, как оказываешься напротив той соседской двери, за которой не так давно слышались крики и удары, и со всей силы колотишь по ней.

– Да вы смеетесь?! Открывайте, чтоб вас!!

Но ты все равно что бьешь кулаками по стене. Тот же результат получается и с другими дверями. Либо все специально делают вид, будто тебя не существует, либо же наоборот – ты единственный, кто существует в этом доме.

Ты спускаешься на этаж ниже. Вспоминаешь еще одну страшилку: отец как обычно целует жену и дочку перед сном. Просыпается он в палате с желтыми стенами, а врачи говорят, что все это ему приснилось.

Ты спускаешься на этаж ниже. Глаза постепенно привыкают к темноте. Ты уже начинаешь понимать, где находятся двери, где начинается лестничный пролет – и в каком месте постоянно мерещится что-то, похожее на ожившую тень с ножом.

Ты спускаешься на этаж ниже. Вдруг появляется отдышка. Это странно, но ступеней в одном пролете вдруг стало очень много. В этот раз ты спускался больше трех минут.

Ты спускаешься на этаж ниже. Уже понимаешь, что это не ожившая тень. Просто-напросто ты так резко поворачиваешь голову, что очертания лестничной площадки размываются перед тобой. А вместе с ней как будто и весь остальной мир.

Ты спускаешься на этаж ниже. Тебе кажется, что ты за всю жизнь ни разу не ложился спать, но все равно каждый раз просыпался.

Ты спускаешься на этаж ниже. Наверное, проще взобраться на Эверест, чем спуститься на один только проклятый этаж в этом доме! Стоп, а зачем ты вообще спускаешься? Ты занимаешься этим так долго, что уже забыл, ради чего ты...

...Ты спускаешься на этаж...

– Простите.

Твой спуск заканчивается человеком в серой толстовке с накинутым на лицо капюшоном. Ты останавливаешься перед ним и даже сквозь полотно мрака замечаешь, как жалко он выглядит.

– Вы не могли бы мне помочь?

– Ты тоже потерялся? – Спрашиваешь ты.

Какое-то время между вами царит молчание, и лишь шум метели за холодным бетоном не дает тишине поработить вас. Впрочем, ты сам не знаешь, что лучше.

– Наверное, можно сказать и так, – кивает молодой человек. – Как вас зовут?

Честно говоря, ты сам бы не отказался задать себе такой же вопрос, но порывшись в памяти, называешь такое имя, которое, кажется, слышал чаще всего:

– Герман.

– Вот как, Гер... ман, – произносит незнакомец, как бы смакуя твое имя, слыша в нем что-то родное. – Мне нужна помощь, Герман. Пожалуйста, не откажите!

– Чего ты хочешь?

– Не найдется ли у вас немного мелочи? Молю вас, мне... м-мне на хлеб не хватает!

– Прости, у меня нет денег.

– Но как же... пара монеток ведь наверняка найдется. Вам от них ни тепло, ни холодно, а для меня это очень, очень, очень ва-ажно... помогите, Герман...

Он бормочет под нос свои молитвы и медленно подходит к тебе все ближе. Этот парень невероятно худой. Как могильный крест из сосновых палок или как пугало, которое забыли набить соломой. У него такие тощие руки, что ты не можешь понять: это у него пальцы такие тонкие, или он сжимает в кулаке шприц?

– Извини, но я правда без денег. Сам вот только приехал без гроша в...

Окровавленный кончик иглы останавливается в нескольких сантиметрах от твоего лица. Он бы обязательно вонзился в глаз, если бы ты вовремя не выставил перед собой руки...

Не сразу, но вскоре ты понимаешь, что шприц наркомана пронзил твое правое предплечье насквозь.

– Мне очень жаль! – Хнычет парень, продолжая давить на тебя. – Правда, жаль... но вы не понимаете, Герман! Я не смогу жить без этого... Давайте? Давайте! Давайте я возьму ваши деньги, а потом с-с-сразу же верну... Мне просто интересно, к-как они у вас выглядят... Да-да, посмотрю и сразу отдам назад. Клянусь родителями!!

Конец иглы продолжает торчать из твоей руки. Ты чувствуешь, как липкий ужас, подобно наркотику, расползается по всем твоим венам и сосредотачивается в самом центре мозга. Берет тебя под контроль, заставляет тебя делать необдуманные поступки.

Перекричав и наркомана и даже шум ветра, ты отталкиваешь его от себя и бьешь кулаком в лицо. Его нос под твоими костяшками хрустит так же, как снег под подошвой.

Ты не виноват в том, что происходит дальше, говоришь ты себе. Не виноват.

Ты не виноват в том, что он не удерживает равновесия. Не виноват, что он кубарем катится с лестницы прямо во тьму пролета, где его падение заканчивается мерзким шлепком и звуком, похожий на такой, будто кто-то сломал карандаш. И уж тем более ты не виноват, когда спускаешься на этаж ниже и видишь, что его правая нога вывернута под неестественным углом, а само его тело обмякло и, кажется, не дышит. Не виноват.

– Это была просто самозащита, – шепчешь ты, присев на нижнюю ступень. – Да, самозащита. Полиция должна понять...

Какая к черту полиция?! Да тут кто угодно догадается, что произойдет, если об этом узнает полиция. Приедут люди в погонах, увидят тебя с разбитой костяшкой, а рядом труп с разбитой башкой и сломанной ногой. Даже вопросов задавать не станут, а сначала просто хорошенько побьют тебя, мол, «за сопротивление при аресте», а потом – под замок, двадцать лет строгого режима. Только не камера. Нет, лучше уж сразу в ад, в самый очаг зла.

И ты решаешь так поступить. Встаешь, выдергиваешь шприц из руки и, не думая о дрожи в коленях, об ожогах, о заражении крови, поднимаешься назад. Ты делаешь это не потому, что так надо, делаешь это не потому, что другого выхода нет. Ты делаешь это без радости и без горя. Это просто смирение. С таким же смирением приговоренные к смерти шествуют на свою казнь.

Улыбающееся лицо уставилось на тебя из темноты за окном твоей кухни. Ты живешь на тринадцатом этаже.

Сердце вздрагивает в твоей груди, но прежнего страха ты не испытываешь. Как будто вместе с тем наркоманом ты убил и частичку себя.

– Этого вы и хотели, да? – Спрашиваешь ты, смотря на лицо новорожденного ребенка за окном: рост примерно сорок сантиметров, во рту примерно столько же коренных зубов: молчит и улыбается. – Мрази.

За стеной раздаются механические голоса, как будто пропущенные через сломанный радиоприемник, кто-то бьет, что-то разбивается, где-то кричат.

Не находя больше слов, кроме проклятий, ты открываешь холодильник, находишь в самом углу бутылку водки. Самой дешевой, какую только можно найти на свете.

– Специально ради меня потратились, а? – Спрашиваешь ты, но за окном уже никого нет. Или никогда и не было. Не важно.

Ты просидел за столом, напиваясь, полгода или полбутылки – зависит от того, как смотреть на вещи, – когда вдруг услышал звонок телефона. Не мобильного, ты уже не помнишь, когда и где оставил его. Ты слышишь, что звонок исходит из той самой трубки, которая со скоростью пули вылетела из квартиры в стену лестничной площадки.

Пошатываясь, но уже почти не слыша шума и не чувствуя боли, ты выходишь за телефоном, поднимаешь его с пола, возвращаешься в квартиру, закрыв за собой дверь, прислоняешься к ней спиной.

– Алло?

Ты ожидаешь услышать что угодно. Тяжелое дыхание, предсмертные хрипы, детский плач, пьяный ор, бешеный вопль. Но вместо всего этого тебе отвечает голос, от которого сердце забилось чаще – человеческий голос:

– Герман, это ты? Что-то помехи какие-то...

– Артем?! – Ты не веришь своим ушам. Это правда он! Тот самый человек, который сомневался в том, стоит ли тебе сюда приезжать. Тот самый, на которого невозможно обижаться. Тот самый... чей голос кажется одновременно и очень знакомым и совершенно чужим.

– Я тут планирую заехать к тебе, проведать, – говорит Артем. – Как ты на это смотришь?

– Стой! – Кричишь ты. – Не смей приезжать сюда, это место... я не знаю, оно проклято. Тут в каждом углу тебя готово сожрать... нечто, не знаю, хрень какая-то тут творится. Очень страшная.

Но Артем как будто тебя не слышит.

– Отлично! Так во сколько мне приезжать?

– Я не шучу! – Ты понимаешь, что твой голос срывается на визг, но ничего не можешь с собой поделать. Нервы, висевшие до этого на тонких-тонких ниточках, начинают постепенно срываться. – Артем, хоть сейчас послушай меня! Не вздумай приезжать, забудь обо мне!

– А не поздновато? – Между тем интересуется Артем.

– Да о чем ты вообще, б...

Ты вдруг замираешь оттого, что слышишь стук по стеклу. Сначала ты думаешь, что кто-то опять стучит по окну, но потом прислушиваешься и слышишь стук еще раз... из зеркала. Ты поворачиваешь голову вправо и видишь в отражении себя. Герман в зеркале стоит, как и ты, прислонившись спиной к двери, как и ты, держит трубку у уха.

Разница лишь в двух деталях. Первая: твои глаза широко распахнуты от ужаса и даже не моргают, а его – то и дело просто подмигивают тебе. И вторая: твой рот сжат до одной тонкой линии на обескровленном лице, в то время когда его расплывался в широчайшей улыбке и без умолку говорил что-то в трубку. Говорил что-то Артему.

– Артем! Артем!! – Но он не слышит тебя. Вы с ним общаетесь так, будто вы живете в разных мирах.

– Подъехать сейчас? – Спрашивает он. – Ты уверен?

– Конечно, – отвечает твое отражение и в последний раз подмигивает тебе.

Больше он не сможет этого сделать, потому что ты в порыве ярости и отчаяния срываешь со стены телефон и швыряешь его в зеркало. На твоих глазах оно разлетается на десятки осколков. В твоих ушах стоит такой звон, словно рухнула колокольня святого собора.

Ты медленно сползаешь по стене на пол и закрываешь лицо руками. Все это становится выше твоих сил. Точнее, оно всегда было тебе неподвластно, но лишь сейчас ты готов принять это и наконец-то можешь заплакать.

Рыдать, проклинать, ругаться, ненавидеть, умолять, орать – ты можешь сделать все, чтобы показать тварям этого проклятого места, что ты все еще человек, способный на чувства и эмоции. Тебе особенно плохо, потому что ты не знаешь, зачем здесь нужен Артем. Зачем его позвали? Или это ты сам его пригласил...

Ты же видел в зеркале.

Или это все же был не ты?

Ты поднимаешь свой взгляд на дверь спальни, того места, где все это началось. Алкоголь начинает рассеиваться из твоего сознания – ты понимаешь это по вновь усилившемуся шуму метели за окном и скрежетами – в той комнате.

– Адские отродья, – сплевываешь ты, – сделали меня заложником этой квартиры... все мне испортили. Я... просто хотел начать новую жизнь, а вы превратили ее в ад. Как же я вас ненавижу.

И сейчас ты осознаешь, что тебе больше нечего терять, но ты еще можешь подарить себе возможность получить наслаждение хотя бы от одного действия, выполненного по собственному желанию. Ты смотришь в место скопления осколков зеркала и берешь самый большой.

Смотришь на половину своего отражения и не узнаешь себя. Всегда ты был таким? Или сейчас тебя превратили в это чудовище? Впрочем, какое это теперь имеет значение, правда? Ты поднимаешься на ноги, дрожи в коленях больше нет.

С четвертого раза ты выбиваешь дверь спальни и наконец-то оказываешься внутри. Ты видишь в центре комнаты угловатое существо с кольями вместо ног, с черными провалами на месте глаз, с длинными тонкими руками, заканчивающимися острыми лезвиями. Позади нее сотрясается то нечеловеческое тело, что постоянно шумело, билось обо все подряд и не давало ни минуты покоя. А у самой дальней стены в кровати, как на собственном престоле... тебе кажется, что каждый, кто увидит это создание из мускулов, жира и щупалец, обязательно лишится рассудка. Тебя радует только, что тебе-то терять нечего.

Ты сжимаешь осколок в руке, чувствуешь, как сквозь пальцы просачивается, согревая, твоя собственная кровь – доказательство того, что ты еще живой. Ты приближаешься к ним, все шумы растворяются. Когда твои глаза застилает красная пелена, наконец-то все замирает в мертвой тишине.

...Когда дверь квартиры открывается и на пороге встает мужчина с тростью лет сорока, он обнаруживает тебя в пустой спальне, лежащим на полу посреди хаоса. Прихрамывая на правую ногу, он склоняется над тобой и произносит только:

– Здравствуй.

Ты узнаешь этот голос: одновременно и такой родной, и такой чужой. Такой близкий, и такой ненавистный.

– Артем? – Ты не понимаешь, что с тобой происходит. Боли не чувствуешь, но встать не можешь. Глаза видят сразу все и абсолютно ничего. Будто тьма и свет смешались в одну невозможную палитру и предстали перед твоим взором.

– Да, это я.

Ты проглатываешь ком в горле и с трудом произносишь:

– Кошмар – позади.

– Правда?

– Да. Ты не представляешь... тут были такие твари. Монстры. Стоило мне только оказаться здесь, как они сразу стали пытать меня... мучить.

– Монстры? – Усмехается Артем, бросив грустный взгляд на свою трость. – Вот, значит, как ты их видел.

– Что ты имеешь в виду?

Артем отвечает не сразу. Сначала он привстает и выглядывает в окно, словно ожидая кого-то. Только сейчас ты замечаешь, что спальню заливает солнечный утренний свет.

– Тогда, двадцать лет назад, – наконец говорит он, – я один был уверен, что ты нуждаешься в психиатрической помощи. Однако все присяжные как один посчитали тебя вполне вменяемым. Посчитали, что клиника для тебя – слишком мягко. Скажи, Герман, ты все еще боишься полицейских?

Услышав последнее слово, ты почувствовал тошноту. Ты бы с радостью сейчас убежал, если бы мог пошевелить хоть пальцем.

– Ты вызвал полицию?! Зачем? Не надо было! Артем, там внизу... ты наверняка видел... лежит мертвец. Он наркоман, хотел убить меня. А я... я просто защищался. Я не хотел убивать его!

– Ох, я знаю. Поверь, и я не хотел, чтобы так все обернулось.

Ты замолкаешь. Вдруг понимаешь, что некоторые кусочки пазла в твоей голове становятся на свои места. Артем между тем продолжает:

– Хоть я и выжил, отделался лишь ногой, на самом деле я тогда думал, что лучше бы умер. Тебе было тяжело, понимаю. Ты был слишком молод, когда родилась дочка. У тебя не было ни работы, ни образования, лишь несовершеннолетняя жена, ее прикованная к кровати мать, и ребенок. Не знаю, как у вас так вышло, но ни я, ни кто-либо еще здесь точно не судья. Знаю только, что тебе пришлось туго, работал по-черному, лишь бы принести в дом лишнюю копейку, а взамен получал лишь скандалы, упреки, недовольства. Ты был тогда слишком юн и не был готов к семье. Я сам лишь недавно понял это, хоть мы с тобой уже давно не так молоды.

– Кто ты? – очень тихо, почти беззвучно, одними губами задаешь ты вопрос, ответ на который получить тебе гораздо страшнее, чем все те ужасы, что ты пережил за одну эту ночь.

Артем снова горько усмехается.

– Я долгое время думал: если бы я не увлекался наркотиками, если бы мы с тобой тогда в подъезде не встретились, могло ли все пойти иначе? Может быть, ты дождался бы, когда твоя малышка подрастет, сам бы пошел учиться, затем устроился бы на хорошую работу да и вытащил бы свою рано обретенную семью из этой дыры... может быть, а может и нет. Мы этого никогда не узнаем. Но знаем мы только, что когда ты подумал, что случайно убил меня, тебя это пошатнуло. Ты и так балансировал на самом краю. Ты был как птенец, который, едва покрывшись перьями, попытался самостоятельно взлететь. И конечно, мне очень жаль, что так в итоге вышло. И поэтому, когда ты вышел из тюрьмы, я первым делом позвонил тебе и сказал...

– Весь этот кошмар – позади, пора начать новую жизнь.

– Эта фраза стала своеобразной печатью на воротах, ограждающих тебя настоящего от тебя прошлого. Но болезнь никуда не делась. К сожалению, в тюрьме твое состояние только ухудшилось.

В качестве доказательства он обвел руками всю комнату, имея в виду на самом деле все, что ты испытал этой ночью.

– Но ничего, мы тебе поможем. Прошлое тебя никогда не отпустит, Герман, но мы хотя бы можем постараться сделать так, чтобы мы вынесли из него урок, чтобы начать новую, более удачную жизнь. У меня вот получилось – с того момента, как ты сел, я даже не думал о героине. И я уверен, у тебя тоже получится.

Ты хочешь что-то сказать, но слезы, застрявшие в горле, не дают произнести ни звука. Артем улыбается тебе, встает и, хромая в сторону прихожей, оставляет тебя одного. Вскоре ты слышишь, как за окном уныло завывает сирена. Чем громче она становится, тем сильнее искажается ее звучание – становится низкой, грубой, полной боли и скорби.

Этот вой в твоих ушах превращается во что-то потустороннее и недоступное пониманию до тех пор, пока по внезапной боли в горле ты не понимаешь, что слышишь свой собственный крик.