Энзо плохо помнит мир до Искажения – от него остались только обрывки, истлевшие образы. Сны, от которых по утрам сводит пальцы на руках. Лица, вытканные в памяти сложными узорами. Кормик говорит: было теплее, холод был не таким беспощадным. Времена года отличались друг от друга, теперь же это просто разные оттенки одной и той же бесконечной зимы.

Энзо не сильно страдает от холода, коченеют только руки, если долго перебирать вещи мёртвых. Здесь, в низине, туман тянется по земле, укутывая окоченевшие тела и брошенную технику. Пушки на колесах, перевёрнутые машины, копоть и красные разводы на снегу. Невозможно угадать, кто проиграл, смерть всех раскрашивает в один оттенок. Солдаты тонут в снежной мгле, плоть и бронированная одежда вмерзают друг в друга. Испуганные лица закрыты пластиковыми забралами цвета неба. Облака плывут по коже, застревают в пустых глазах.

Энзо проверяет сумки и карманы, ищет патроны, паёк, приборы. Всё, что может понадобиться людям. Всё странное, непонятное, даже сломанное. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Самое лучшее, что можно найти – это оружие, но его выжившие всегда собирают и уносят с собой. На станции он меняет свою добычу на консервы и другие нужные вещи.

Люди его уже почти не боятся. Главное – двигаться плавно, не делать резких движений. И сутулиться. Так он кажется ниже, а если прижимать к себе руки, они выглядят не такими длинными.

Здесь сегодня много работы, добыча уже едва влезает в сумку. Большую часть придётся выбросить, но среди непонятного хлама точно окажется то, что нужно людям. Уже почти закончив, он замечает движение краем глаза. Кто-то здесь есть, живой, быстрый. Мелькнул и исчез из виду. Энзо пятится спиной к лесу, всматриваясь в мглу перед собой. Он знает – бежать нельзя, это ещё опаснее.

Создание, что прячется в тумане – кажется, девочка. Человеческий ребёнок, потерянный или выброшенный кем-то в лесу. Она замечает Энзо прежде, чем тот успевает скрыться среди деревьев. Подходит ближе, увязая в снегу, кутается в тонкую куртку. Теперь, когда их разделяет всего пара шагов, Энзо видит её глаза – огромные, жёлтые, с мутными зрачками. Видит, как тонка её бесцветная кожа, как змеятся тёмные вены. Она пытается заговорить, но холодный воздух забивает горло, и с серых губ срывается только хрип.

Не человек. Ещё один монстр. Маленький, потерявшийся, измученный монстр в рваной тонкой одежде.

Существо тянет к нему руку – точно птичью лапу с грязными острыми когтями. Он невольно прикасается в ответ к её дрожащим пальцам. Тошнотворное тепло чужой кожи пробирает до костей.

Большинство монстров Искажения не чувствует холод. И ему, и Эврер всё равно, Кормик и вовсе не замечает разницы температур. Но Бенджи чувствует, и, наверное, он замерз бы насмерть, если бы мог выйти из убежища. Наверное, эта девочка замёрзнет тоже, если не укроется где-то в ближайшее время, но Энзо не знает, чем ей помочь. Он продолжает собирать вещи, ловя на себе её странный сонный взгляд. Руки не слушаются, на коже ещё теплится призрак её прикосновения.

– Мьорни, – говорит она. – Это моё имя. Мьорни.

Энзо оборачивается – вот она, стоит совсем рядом. Мнёт край своей драной куртки, шаркает ногой по крови, вмерзшей в снег.

– А у тебя есть имя?

Энзо пытается – просто из любопытства – отыскать в памяти своё настоящее имя, то, что носил до Искажения. У слов, что приходят на ум, жуткое, искорёженное звучание. От них начинает болеть голова. Он забрасывает рюкзак на плечо и выбирается из озера тумана, прочь от этого странного маленького существа.

Надо бы отвести её в убежище, думает Энзо. Кормик когда-то говорил, что нужно приводить всех, кого он встретит, но с того разговора прошло уже много времени. И с тех пор здесь поселились люди. Настоящие, живые. Люди, от вида которых сжимается судорогой сердце и воспоминания колышутся в голове чёрными душными волнами. Когда-то Энзо собирал еду и вещи в заброшенных домах, но они всё оттуда забрали, как только появились здесь.

Эта девочка, существо, кем бы она ни была – так похожа на человека. Если бы не странные глаза и бумажно-тонкая кожа. Может, она искажена где-то ещё, может, под одеждой скрывает такое, что даже Бенджи рядом с ней будет казаться нормальным.

Девочка что-то говорит, но холодный воздух пожирает её слова, и Энзо старается идти быстрее. До станции несколько часов пути, и не стоит терять время. Мьорни тащится за ним, иногда молча, иногда разбивая тишину своими странными вопросами.

– Я ищу кое-кого…

– Он человек, он должен быть здесь.

– Ты не видел здесь живых?

– Почему ты носишь эту маску?

 

Станция – место, куда раньше приходили поезда. Их огромные металлические тела ещё стоят на рельсах, ржавеют и поскрипывают на ветру. Теперь это всего лишь пустые оболочки, погружённые в вечное молчание – как и другие призраки прошлого мира. Энзо часто ходил сюда раньше, когда только нашёл станцию, когда здесь ещё никого не было. Но вместе с людьми пришли бродячие собаки, которые поселились в пустых вагонах. Там было чуть теплее, чем снаружи. Собакам не нравилось, что кто-то вторгается на их территорию.

Станция встречает Энзо настороженной тишиной и блеском железа.

Люди построили вокруг неё высокий металлический забор, увитый поверху лентой с колючками. Они тоже не любят, когда кто-то вторгается на их территорию.

Снаружи остался только небольшой домик с надписью «касса». Сейчас из него смотрит седоволосый человек с густой бородой. Энзо почти всегда общается именно с ним, но человеческие имена – неуловимые, скользкие, как свежепойманная рыба. Не разговаривая с этим человеком несколько дней, он забывает, как его зовут.

– Поздно ты сегодня. Есть что-нибудь?

За толстым стеклом с решёткой клубится тепло и мягкий полумрак. Этот человек – привратник, охранник. Иногда его сменяет другой, такой же хмурый, грузный и бородатый, иногда ещё один – моложе и злее. Этот третий хуже всех, болтает без умолку, засыпает Энзо вопросами и смеётся. От его слов в груди ворочается что-то горячее, тёмное, как застрявший в рёбрах уголь. От этого жжения Энзо часто хочется разбить стекло будки-кассы.

Согнувшись как можно ниже, чтобы его глаза были почти вровень с глазами человека, он вытаскивает из рюкзака найденные вещи, просовывает их в узкое окошко в нижней части стекла. Большие вещи просто показывает и складывает на заледеневший бетон под ногами. Человек в кассе мычит и одобрительно хмыкает. Одна вещь – длинный ремень с приделанными к нему маленькими приборами – и вовсе вызывает восторженный возглас.

– Что там? – ещё кто-то просыпается в глубине домика, и человек у окна небрежно отвечает ему:

– Наш любимый урод. Принес батарейки. Представляешь?

Энзо прижимает к груди опустевший рюкзак. Люди продолжают переговариваться, иногда их голоса взрываются смехом, от которого раскалённый уголь внутри разгорается сильнее. Он закрывает глаза и пошатывается из стороны в сторону. Наконец человек выходит из будки, чтобы подобрать разложенную на земле добычу. Второй стоит в дверях и тычет в Энзо своим оружием. Просто на всякий случай. Закончив собирать вещи, они скрываются в будке и долго о чём-то шепчутся, а Энзо продолжает покачиваться – ему кажется, что так время бежит быстрее. Будто он маятник невидимых часов, который отсчитывает секунды.

Существо, девочка, назвавшая себя Мьорни, не решилась выйти к станции. Она прячется за бесконечными рядами вагонов, но даже отсюда Энзо чувствует её мутный жёлтый взгляд.

Человек в будке просовывает в окно три банки с консервами и коробку спичек. Смотрит странно, внимательно и хмурит густые брови. Что-то не так, и Энзо пытается отыскать в его глазах намёк, подсказку, но лица людей слишком разные, слишком непонятные. Благодаря Кормику он научился отличать страх от презрения, научился распознавать, чем улыбка отличается от гримасы ярости. Но оттенков слишком много. Он сгребает банки в рюкзак, засовывает спички в карман пальто, размышляя о том, зачем они нужны. Монстры Искажения не разводят костры и не жарят пищу. Кормик говорит, что огонь опасен. Если развести костёр снаружи убежища, можно привлечь внимание, а если внутри – случайно устроить пожар. Кормик очень боится пожара. Но отказываться от того, что дают люди – очень глупо.

– Тут шляется какой-то тип, дезертир вроде. Полчаса назад мелькал у поездов. Не видел?

Энзо смотрит на него в замешательстве. Мьорни – дезертир? Но она выглядит, как ребёнок, обычно люди не посылают таких на войну.

– Здоровый такой, в броне. Может, вооружённый.

Нет, не она. Энзо качает головой: не видел.

– Ну ты смотри, не попадись ему. Это мы тут слишком добрые, а они таких как ты сразу отстреливают. Или ловят, и на опыты. Понял?

Опыты – то, чем занимались раньше в убежище. Энзо смутно представляет себе, что это такое, а Кормик мало рассказывает. Когда-то опыты ставили на Бенджи, но он тоже ничего рассказать не может.

– Надеюсь, его не будут ловить. Сам сдохнет быстрее.

Энзо машет рукой в знак прощания. Таким простым вещам, копирующим поведение людей, тоже научил Кормик. Человек в будке машет в ответ. Он редко это делает, чаще просто молча отворачивается, так что сегодняшний жест – небольшая победа. Значит, сегодня Энзо чуть больше похож на человека. Он уходит, не забывая сутулиться. Снег скрипит под ногами, туман почти рассеялся, и небо яснеет. До убежища идти ещё несколько часов, но, если поторопиться, можно успеть до темноты.

И если не попадётся дезертир.

По пути Энзо копается в памяти, снова перебирает знакомые слова. Дезертир – тот, кто сбежал с поля боя. Предал своих, испугался. Таких люди обычно презирают, хотя Энзо не очень понимает, за что. Все, кого он обыскивал на поле боя, были мертвы. Тот, кто сбежал, определённо был жив. Разве следует презирать за способность сохранить себе жизнь? Гораздо глупее следовать приказам, которые неизбежно приведут к гибели.

Банки с едой кажутся Энзо тяжелее, чем весь тот хлам, что он таскал сегодня. Может, просто устал. Может, слишком старался быть похожим на человека.

Существо-девочка Мьорни шуршит за ним по снегу, не подходит близко, но и не отстаёт. В начале пути Энзо останавливался, махал на неё руками, топал и замахивался сумкой, но она просто смотрела на него, потом молча шла следом. Её лицо не такое, как у людей. Внешне выглядит почти так же, но в чертах есть что-то звериное, острое, неправильное.

Иногда Энзо начинает идти быстрее или петлять среди деревьев в надежде, что она отстанет. Но гораздо больше его волнует дезертир. Он никогда не сталкивался с живыми военными.

 

Убежище когда-то было научной лабораторией, исследовательским центром и кучей других сложных слов, значение которых знает только Кормик. Теперь убежище стало развалинами с круглым кратером в центре. Люди – обычные и военные – боятся сюда заходить, потому что это место искажено сильнее прочих, здесь можно подцепить какую-то заразу. Вот почему здесь безопасно.

Снаружи убежище оскаливается кусками арматуры и острыми камнями, но внутри сохранились помещения, в которых можно жить. Энзо – под руководством Кормика конечно же – настроил генератор, так что иногда здесь даже есть свет. И тепло. Слишком часто включать его нельзя: топлива осталось мало, а Энзо не может объяснить людям, что ему нужен бензин.

Войти в убежище можно через подземный ход, спрятанный под ветками старых ёлок. Раньше Энзо старался заметать следы, но потом убедился, что никто из людей не решится сюда забраться, даже если этот вход найдут. Но сегодня он снова это делает – из-за дезертира. Этот человек, должно быть, мыслит не так, как остальные, раз решился убежать с войны.

Чтобы Мьорни не мешала ему разравнивать снег, её приходится пропустить вперёд. Она исчезает в люке, а потом исчезают и её гулкие шаги в глубине подземного коридора.

Заблудится, думает Энзо. Убежище больше, чем можно подумать, глядя на него снаружи. В основной части помещений царит холод и тьма. Иногда он блуждает там, среди перевёрнутых металлических столов, разбитых стёкол и обломков стен. Пытается отыскать там свою память, или, может быть, чужую. Но находит только непонятные схемы и бумаги, пыль и едкие запахи. И мучительные сны, которые приходят к нему позже ночью.

Он не часто ходит туда – Кормик всегда ругается и требует прекратить.

Подземный ход выводит в подсобное помещение, заставленное вёдрами, швабрами и каким-то ещё хламом. Дальше коридор, настоящий лабиринт коридоров. Холл с обвалившейся крышей, комната отдыха с разбитыми экранами, учебные комнаты, столовая. Отсюда есть путь на второй этаж – деревянная лестница, приставленная к провалу в потолке. Отсюда уже слышны мысли Кормика.

Они скачут лихорадочно, отскакивая красным эхом от стен – почему так долго, я уже думал, что ты умер, кто она, почему она прячется, Бенджи голоден, Эврер опять сбежала, где ты был?

Чем ближе убежище, тем яснее и тише становятся его мысли. Из бесконечного потока можно выделить отдельные вопросы. Энзо мысленно рисует картины – поле боя, много вещей, люди долго выбирали, приставшее к нему существо. Дезертир.

Это плохо, – говорит Кормик. – За ним могут прийти военные. Ты его видел?

«Нет. Я не думаю, что он найдёт это место.»

Кормик – мечущееся скопление красных искр, которое можно увидеть только боковым зрением. Если смотреть прямо, его как будто не существует. Его и так почти нет – нет тела, нет настоящего голоса, только мысли, которые могут проникать тебе в голову и говорить. Кормик привязан к убежищу. Говорит, что когда-то здесь работал, а потом всё исказилось, почти все люди погибли или разбежались, а он остался. Иногда ему удаётся повысить плотность – и Кормик становится темным пятном, тенью, пронизанной красными вспышками. Тогда его мысли, звучащие в голове Энзо, становятся оглушительными, причиняют боль. Тогда Энзо убегает от Кормика и его непонятных научных рассуждений о природе катастрофы, постигшей мир. Но большую часть времени они дружат. Потому что Кормик – единственный, с кем Энзо может поговорить. Единственный, кто сохранил память о прошлом мире, о том, как всё было раньше. Кормик знает много вещей, благодаря которым им всем удаётся здесь выживать.

Энзо вскрывает банки специальным ножом, который обменял у людей на очередной бесполезный военный хлам. Мясо пахнет горечью и металлом. Наверное, люди бы заболели, если ели бы такое, но ни ему, ни Эврер эта еда не вредит. А Бенджи всё равно, что есть.

Так значит, нас теперь пятеро?

Энзо вскрывает одну банку за другой. Запах ползёт по убежищу, и где-то там, в глубине коридоров уже гремит сбежавшая Эврер, а Бенджи в соседней комнате начинает нетерпеливо ворчать.

Она странная. Похожа на человека больше, чем мы. Я пытаюсь с ней поговорить, но она пока не отвечает.

«Боится», – думает Энзо.

Бенджи – большой и круглый, с белёсой кожей и грустными глазами. Ходить ему трудно, он медленно перекатывается, волочёт себя по полу. Пока Энзо открывал банки, Бенджи сумел докатиться до двери и теперь нетерпеливо тянет свои тонкие длинные руки. Эврер тоже здесь – только что свалилась с потолка, и нетерпеливо приплясывает за спиной Энзо. Когда-то она бросалась на еду, выбивала её из рук, царапалась и дралась. Эврер похожа на паука, её кости тонкие и ломкие. Если слишком сильно сжать пальцы, их можно повредить, поэтому Энзо сложно было её успокаивать. Потом Кормик научил Эврер, как нужно себя вести. Удивительно, но он даже научил её немного говорить.

Выхватив банку, Эврер шипит: «Спасибо», – и скрывается в сплетении потолочных балок. Энзо успевает заметить, что сегодня она напялила на себя белый лабораторный халат и цветной шейный платок. Откуда-то она берёт всю эту одежду. Может, из той далёкой части убежища, где раньше было общежитие. Может, эти переодевания помогают ей чувствовать себя чуть ближе к людям.

Чтобы поесть самому, Энзо нужно снять маску. Это всегда больно, и он всегда уходит в какое-нибудь укромное место. Он не испугает своим лицом тех, кто живёт в убежище, но ему спокойнее, когда никто не смотрит. Эта маска – лучшее, что есть в его жизни. Благодаря ей он может приходить к людям.

Энзо засовывает пальцы под капюшон, расстёгивает ремешки. Отклеивает маску и воздух тут же вгрызается в плоть, она жжётся и чешется.

Это просто кусок пластика в форме лица. На нём есть только прорези для глаз, всё остальное скрыто. Когда-то он нашёл паяльную лампу и под руководством Кормика, который звучал в его голове, слепил из серых пластиковых трубок эту вещь. Ожоги на пальцах заживали ещё долго, но оно того стоило.

– Привет. – говорит Мьорни.

От её голоса Энзо вздрагивает и съёживается. Существо-девочка стоит у него за спиной, отсюда она не видит его лица, но он всё равно чувствует себя ужасно.

Не мешай ему, – говорит Кормик. – Иди лучше сюда, поболтаем.

– Так это ты – голос в моей голове? Я тебя не вижу.

Меня никто не видит. Нужно смотреть внимательнее.

Энзо запихивает в себя куски еды. Челюсти ноют от каждого движения, язык горит. Чтобы жевать, ему приходится зажмуриваться – так боль кажется слабее. А ещё кажется, что присутствие девочки эту боль усиливает. Он не может больше есть, мясо из банки на вкус как мертвая плоть замёрзших солдат.

– Я ищу одного человека, – рассказывает Мьорни. – Недавно было сражение, и он выжил. Мне нужно его найти.

От её голоса страх ноет в костях. Энзо надевает маску, пальцы дрожат, и он долго возится с ремешками. Уютная серость пластика успокаивает саднящую кожу. Он снова стал собой, он снова в безопасности.

Тот дезертир, верно? Зачем он тебе?

Голос Кормика всегда звучит ровно, как записанный на кассету учёный, читающий лекцию. Но если знать его хорошо, если слушать его достаточно долго, можно различить оттенки. Сейчас Кормику тоже страшно. Энзо не понимает, как такое возможно.

– Мне нужно кое-что ему вернуть, – говорит Мьорни. – Я у него кое-что украла. Я украла его смерть.

 

 

Энзо пытается удержать в памяти человеческое имя дезертира, перебирает на языке буквы, пока они не теряют смысл. Человеческое имя превращается в бессвязный набор звуков.

Понимаешь, что это значит? – говорит Кормик. – Она может воздействовать на реальность. На судьбы людей. Это значит, что последствия Искажения проявляются всё сильнее. Мир не становится прежним, он всё больше меняется.

Энзо не понимает. Не хочет понимать. Он хочет, чтобы странное существо-девочка ушло туда, откуда явилось.

Она сидит напротив Бенджи и смотрит на него. Бенджи всегда голоден, иногда он плачет, потому что хочет есть. Но сегодня он почти сыт, Энзо отдал ему остатки своей порции. Теперь Бенджи спит – огромный ком плоти, многорукий, неуклюжий. Эврер замерла в углу и рассматривает Мьорни. Подойти и поговорить она не решается, только спрашивает у Кормика:

– Она теперь с нами? Насовсем?

Думаю, да, – отвечает Кормик.

– Нужно будет больше еды.

А ещё нам нужно топливо, – звучит Кормик в голове у Энзо. – Его осталось совсем мало.

Тоска шуршит чёрной липкой лентой в груди, как червь, пожирающий тепло. Энзо не знает, дадут ли люди топливо. Это самый ценный ресурс. Может, это и есть то, за что солдаты в лесах убивают друг друга. Энзо гладит Бенджи по голове – её трудно распознать, потому что шеи у него нет. Но есть гладкий белый лоб над мелкими глазами. Бенджи просыпается, смотрит тускло и устало. Непонятно, знает ли он, где находится. Кормик не может с ним разговаривать так же, как с остальными.

– Он помнит, – говорит Мьорни. – Единственный из вас. В самом деле, помнит.

Энзо вздрагивает и ищет глазами Кормика. Красные искры на границе зрения, встревоженная тень. Он молчит, а Мьорни подходит ближе и тоже кладёт руку Бенджи на лоб.

– Я могу забрать его воспоминания. Ему станет легче.

– Ему и так хорошо, – шипит Эврер из своего угла. Иногда Энзо кажется, что она ненавидит вообще всех, но Бенджи к этим всем не относится.

– Нет. Он страдает. Вы этого не понимаете. Потому что он не разговаривает. Но я вижу, что он страдает.

Бенджи тянется своими маленькими пальцами к её руке. Он редко что-то такое делает, в основном его интересует еда и тепло. Трогает ладонь Мьорни. Её грязные когти. Энзо боится, что она поранит его или заразит чем-то.

Кормик всё ещё молчит, и эта тишина, отсутствие его голоса, пугают Энзо больше, чем слова Мьорни. Может, лепет Бенджи, когда он просит еду или пытается что-то рассказать им – это крик боли? Может, его нелепые стоны во сне – отголоски кошмаров о том, что с ним случилось во время Искажения?

Когда-то забота о Бенджи свела их вместе. Энзо нашёл его в перевёрнутой спецмашине на дороге. Водитель был мёртв, тот, кто пытался убить водителя, тоже. Как и три других солдата, чьи тела валялись неподалёку. Бенджи не имел к этому отношения – он сам был едва жив. Лежал там, истыканный трубками и иголками, стонал и плакал. Эврер, тогда ещё совсем дикая, сначала шипела на него, но, когда Энзо стал вытаскивать его из машины, отчего-то стала помогать. Они вместе принесли Бенджи в убежище – он тогда уже стал совсем синим от холода. Укрыли его одеялами, а через некоторое время Кормик научил Энзо, как включать генератор. От тепла Бенджи ожил, стал лепетать что-то, размахивать руками.

Почему монстрам Искажения так трудно разговаривать?

Только Кормик болтает без умолку в чужих головах.

– Отстань от Бенджи, – рычит Эврер, – это не твоё дело.

Мьорни отступает.

– Я так делаю. Забираю ненужное. Тот дезертир, он не хотел умирать. Поэтому я забрала его смерть. Поэтому он выжил.

Так верни ему то, что забрала.

– Я не могу. Я пыталась, но у меня не получилось. Обычно я могу вернуть, но не в этот раз. Потому что я никогда так не делала.

Он всё равно здесь умрёт, думает Энзо. Люди тут не выживают в одиночку. По ночам в лесу рыщут другие монстры – не говорящие, не думающие, не мечтающие стать людьми. Таких как Энзо, чьи тела и души изуродованы Искажением, они не трогают, но настоящие, чистые люди им очень интересны.

– Вы меня не выгнали, – продолжает Мьорни. – Я хочу вам помочь.

И ты можешь нам помочь, – стрекочет Кормик, – я знаю, что ты можешь сделать.

 

На следующий день на поле боя всё так же тихо, сонный медленный снегопад укутывает мертвые тела мягким одеялом. Энзо старается не наступать на руки и ноги. Ему нравится, как хрустит под ногами ломкая человеческая кожа, но в этом есть что-то неправильное.

Мьорни сегодня молчалива. Сосредоточенно шарит взглядом вокруг. Кормик объяснил ей, что надо искать – приборы, любые странные вещи, батарейки, оружие. Последнее – самое ценное, но найти его почти невозможно.

На второй день собирать всегда сложнее. Скованные холодом пальцы не хотят отдавать вещи. Приходится ломать кости – от резких щелчков Мьорни дёргается и кривится. Вместе они набирают полный рюкзак и ещё небольшую сумку.

Путь к станции занимает больше времени из-за того, что девочка-существо не может быстро идти. Её ноги почти в два раза короче, чем у Энзо, она часто устаёт и останавливается. Смотрит в белое небо, тяжело дыша, ловит ртом снежинки. Её прерывистое дыхание похоже на шум сломанного прибора из недр убежища.

 

Станция встречает Энзо странным гулом из-под земли.

Что-то там у них происходит, за высоким непреодолимым забором. Жизнь, которую они построили после Искажения, должно быть, совсем не похожа на ту, что была раньше. Но они что-то делают, что-то меняют. Энзо так хочется знать каково там, в глубине станции.

Сегодняшний человек в будке – тот самый, который больше всех болтает и смеётся. Его лицо в окне видно боком, он разговаривает с кем-то вторым, не умолкает ни на секунду, пока Энзо и Мьорни пересекают железнодорожные пути и поднимаются на перрон. Даже когда они подходят вплотную к кассе, его голова всё ещё остаётся повёрнутой боком.

Энзо стучит в окно.

– Чего тебе, чудище? Хочешь купить билетик? Так поезда уже не ходят. – Его голос взрывается хохотом, и второй человек смеётся тоже. Их смех похож на мокрый кашель.

Энзо поворачивается к Мьорни и трогает её за плечо. Она должна поговорить с людьми, но её губы будто склеены льдом, она переминается с ноги на ногу и смотрит на Энзо в ужасе.

Она вообще когда-нибудь говорила с людьми? Отчаяние – так, кажется, называется это чувство, забивающее горло горьким пеплом.

Человек в будке замечает, что рядом с Энзо есть кто-то ещё. Приподнимается на стуле, впечатывается лбом в стекло. Его лицо на миг искажается удивлением – высоко поднятые брови, приоткрытый рот – потом снова расплывается в улыбке.

– Да ты нашёл себе подружку! Эй, смотри, чудище привело к нам свою подружку. Она для тебя маловата, нет?

Второе лицо всплывает в окне, перекошенное смехом.

Отчаяние жжёт в горле всё сильнее, и Энзо бьёт Мьорни по спине.

«Не слушай их. Они всегда несут какую-то чушь. Они не такие злые, просто им скучно сидеть здесь. Пожалуйста, очнись!»

Энзо изо всех сил пытается вытащить мысли из своей головы и втиснуть их в голову Мьорни. Но он – не Кормик, он так не умеет. Челюсть болит и дергается от попыток выдавить слова наружу. Он помнит, что Кормик запрещал это делать – никогда не пытайся говорить при людях, ты их только напугаешь, они всё равно тебя не поймут.

– Мы… Нам..

Голос Мьорни едва слышен с высоты роста Энзо.

– Пожалуйста…

Люди в будке замолкают и смотрят с интересом.

– Нам нужно…

Энзо нестерпимо хочется закрыть глаза и начать раскачиваться – представить себе, что его здесь нет. Очнуться когда-нибудь потом, когда Мьорни договорит свою бесконечную фразу. Но он заставляет себя смотреть.

– Топливо.

Лицо человека в будке вдруг меняется, становится вытянутым и серьёзным. Энзо не может понять, что значит это выражение.

– Ну и что вы принесли такого ценного, раз просите топливо?

Энзо высыпает на землю вещи из рюкзака, снимает сумку с плеча Мьорни. Та стоит неподвижно, гладя перед собой застывшим взглядом. Не стоило её бить. Но он ударил совсем несильно, просто чтобы она очнулась.

­Человек выходит наружу. В отличие от вчерашнего охранника, он совсем не боится. Его напарник тоже появляется в дверях, но даже не поднимает оружие. Пока они роются в куче вещей, Мьорни немного приходит в себя. Она вертит головой, дрожит и прижимается к Энзо маленьким птичьим телом.

– Тут нет ничего полезного. Столько времени этот хлам сюда таскаешь, а никак не научишься различать, что нужно, а что нет. ­

Он разворачивается, чтобы уйти обратно в будку, и Энзо едва сдерживается, чтобы не схватить его за плечо. Но делать этого нельзя, человек решит, что на него нападают.

– Старик слишком добрый, – бормочет охранник, – давно пора гнать отсюда этих уродцев.

Энзо и Мьорни замирают в ожидании над кучей хлама, разбросанного по перрону.

– Ну ладно… У нас ещё остались эти собачьи консервы?

– Да сколько угодно! – Отзывается второй голос из-за двери.

– Хорошо. Получите банку, если соберёте отсюда весь этот мусор, который притащили.

 

Мьорни жалуется на холод и усталость. Теперь, когда они отошли от станции достаточно далеко, она не может замолчать.

– Нужно было попросить ещё раз… Я забыла, как нужно говорить. Я же умела… Умею. Ты ведь меня слышишь?

Но Энзо не до неё – за спиной, в глубине темнеющего леса ему мерещится тяжёлое дыхание дезертира. Вязкие шаги, шорох многослойной одежды. Лязг оружия.

– Ты меня слышишь?

Мьорни берёт его за руку, даже сквозь перчатку он чувствует тепло её кожи, всё такое же липнущее, вязкое. Может, она всё-таки человек? Кто бы спросил у неё, откуда она пришла и что ей нужно. Но у Бенджи и у Эврер никто не спрашивал. У Энзо тоже – он первым нашёл убежище. И у Кормика, который тогда был молчаливой тусклой тенью, скачущей по стенам.

Она всхлипывает, и Энзо захлёстывает странное чувство – ему кажется, он тонет, тело изнутри раздувается от воды, становится тяжёлым и неуклюжим. Паника. Даже сквозь толстую ткань капюшона он чувствует чей-то взгляд, прилипший к затылку.

Он хватает Мьорни, перебрасывает её через плечо и бежит так быстро, как только может. Здесь нет дорог, деревья скачут навстречу, пытаются схватить за одежду. Рюкзак на спине почти пустой – одинокая банка консервов бьёт по позвоночнику, подгоняя, заставляя бежать быстрее.

Ты меня слышишь?

Собственные шаги кажутся Энзо оглушительно громкими, хруст снега под ногами звучит на весь лес, на весь мир.

Конечно же, он слышит.

 

– Я думаю…

Мьорни трясётся, почти так же, как Бенджи, когда сильно голоден. Её тонкая кожа, опалённая ледяным ветром, кажется ещё прозрачнее. Энзо смотрит на неё и думает – как он мог решить, что это человек? В её запавших мутных глаза стоят слёзы. На лице какая-то шелуха, серые хлопья сыпятся со щёк, она смахивает их быстрым движением.

– …что он меня чувствует. Мы теперь связаны, потому что у меня есть то, что ему принадлежит.

Если он найдёт это место, всему настанет конец.

Голос Кормика, всегда бесцветный, но полный оттенков. Энзо пытается вспомнить, сколько времени ему потребовалось, чтобы научиться их распознавать. Сколько вообще времени они здесь прячутся?

«Я пойду проверю, – думает Энзо, – вдруг он уже где-то здесь.»

 

Здание научного центра – молчаливое, громадное, путанный лабиринт комнат и переходов. Обвалившиеся стены, осколки, хрустящие под ногами. Иногда Энзо кажется, что весь мир теперь состоит из осколков и обломков. Ему хотелось бы знать, как было раньше, но всё, что у него есть – рассказы Кормика, иногда слишком длинные и путанные, иногда противоречащие сами себе. Иногда он видит во сне что-то, напоминающее прошлый мир. Светлые комнаты, люди в яркой одежде, вроде той, что таскает Эврер. И образ, который чаще всего появляется во снах: рыбы в большой круглой банке. Плавают там, среди колышущихся водорослей, смотрят сквозь толстое стекло пустыми равнодушными глазами. По утрам после этих снов во рту остаётся вкус соли.

В нижней части убежища темно и тихо, но так только кажется. Стены хранят память о человеческих голосах, что звучали здесь раньше. Сквозь бетонную крошку и тонкий металл слышится звук из прошлого – гул работающих машин.

Лаборатории, длинные комнаты с длинными столами и высокими окнами. Днём здесь много света, но сейчас вечер, и тьма просачивается сквозь толстые стёкла, наполняет воздух страхом и запахом холода. На столах какие-то приборы – светлые каркасы, присыпанные пылью. Трубки, пробирки, счётчики. Раньше Энзо носил эти приборы людям на станцию. Они ничего не брали, но поняли, что он не опасен и может помочь. Тогда бородатый человек в будке долго и медленно рассказывал ему о местах сражений, о вещах, которые там остаются. О том, что он готов обменять их на еду.

На боку громоздкой запылённой машины Энзо видит знакомую надпись, но не может её распознать. Иногда тьма в голове немного рассеивается, и тогда он узнает некоторые слова. Котельная, столовая, выход, эвакуация. Касса. Слова на приборах – чаще всего непонятные, лишённые смысла. Больше похожи на имена, чем на названия предметов.

Ещё дальше по коридору – комната для совещаний. Часть стульев перевёрнута, часть жмётся к большому столу. На стене белое полотно, на котором навечно замерли цифры и графики. В разбитое окно летит снег, стелется белой крошкой на полу. Тишина, разбавленная шёпотом ветра, тянется вдоль стен.

Здесь никого нет, говорит себе Энзо. Но взгляд, что он принёс с собой снаружи, не даёт ему покоя. Всё так же свербит в затылке, ввинчивается в кожу ледяной иглой. Страх – вот что это за чувство. Ненужное, мешающее чувство. Нужно убрать его, но Энзо не знает, как.

Возвращаясь, он слышит крики Эврер. Визг, уже совсем не похожий на человеческий.

Прекрати, – шипит Кормик, – ты пугаешь Бенджи.

Но она продолжает кричать, и колючие тени её рук скачут по стенам, выплясывая дикий ритм. Она достала где-то платье, цветное, с кружевным воротником. Как на старых фотографиях в кабинете какого-то профессора, где Энзо впервые увидел Кормика. Как во сне.

– Выгнать-выгнать-выгнать!!

Мы никого не выгоним. Она пыталась нам помочь.

– Не смогла! – взрывается Эврер. – Она бесполезна! И опасна! – От её криков кожа начинает зудеть. Каждое слово отдаётся звоном в костях.

Нет, она может ещё помочь в будущем. Если мы сможем говорить с людьми, если сможем наладить нормальный контакт…

Мьорни жмётся к стене в дальнем углу убежища, маленькая, лохматая, жуткая. В ней есть что-то неправильное, сломанное. Энзо не знает, кого он боится больше – её или дезертира. Они связаны, две половины одного страха.

– Я бы хотела помочь. Но сначала вы должны помочь мне, – шепчет Мьорни, но её голос тонет в криках Эврер.

Зачем я вообще научил тебя разговаривать, – вздыхает Кормик, – от тебя столько шума.

Эврер сникает, её тёмное лицо кажется чужеродным пятном над серым воротником потрёпанного платья. Выпирающие лопатки торчат так остро, что едва не взрезают ткань. Она рычит, и обиженно уползает в своё убежище на потолке. Мьорни уходит во тьму холодных коридоров, Бенджи засыпает. Ночь – безопасное время для монстров и опасное – для людей. Значит, дезертир тоже где-то спрятался.

«Что если он найдёт нас? Из-за неё…»

Не найдёт. Люди боятся этого места.

«Но если…»

Иди спать, Энзо.

У него есть одеяло и подушки – подарки людей. Спать можно и на полу, но так гораздо удобнее, по утрам всё меньше болит. Мьорни возвращается и ложится рядом, прижимается к его спине. Кажется, её кожа стала ещё горячее, она теперь как тлеющий пепел. Из соседней комнаты доносится сопение Бенджи. Кормик мигает красными вспышками где-то вверху и слева. Энзо чувствует усталость размером с вечность. Засыпая, он думает о времени. О том, которое ушло, о том, которое осталось. Кормик часто говорит о будущем, но иногда Энзо кажется, что осталось только прошлое – смазанные воспоминания, полустёртые слова на стенах и приборах. Ему не хотелось бы оказаться ещё дальше в будущем, ему больше нравятся истории о прошлом.

Аквариум, вспоминает он. Вот что это за банка с рыбами. Люди украшали ими свои дома. Они наливали туда солёную воду, чтобы рыбы думали, что живут в океане.

Утром на матрасе остаётся серая пыль. Мьорни пытается стряхнуть её, но с пальцев сыпется ещё, и становится только хуже.

«Спроси её – она чем-то болеет?» – просит Энзо Кормика. Вопрос звучит так, будто ему есть до неё дело. Конечно, нет. Просто эта пыль ему не нравится. Он здесь спит, это его место. Пусть мусорит где-нибудь ещё.

– Нет, – отвечает Мьорни. Она смотрит на Энзо, хотя спрашивал Кормик. – Я умираю.

Почему ты так думаешь?

– Это из-за того, что я украла у того человека. Я думала, что это пройдёт, но не проходит.

Она всхлипывает и уходит, утащив с собой одеяло. Энзо хочет попросить Кормика передать ей, чтобы она спала в другом месте. Но не просит.

Существо-девочка не показывается весь день, а следующей ночью рядом с убежищем что-то шумит и вспыхивает. Не так громко и ярко, как во время людских стычек, но достаточно, чтобы разбудить Бенджи. Он хнычет, пока Мьорни не укутывает его тем одеялом, которое забрала у Энзо. Теперь Бенджи – огромный шар из одеял и курток. Он подбирает руки внутрь своего теплого убежища-внутри-убежища и наконец засыпает.

Из-за нехватки топлива Кормик давно уже не просит включать генератор, и холод накапливается в пустых коридорах научного центра, медленно впитывается в стены и в пол.

Надо посмотреть ещё раз, – шепчет Кормик, – вдруг там осталось что-то ценное.

У Энзо есть план – прийти к людям с Мьорни, когда в будке будет другой человек. Тот самый, «слишком добрый». Может, он будет щедрее, может, всё-таки даст топливо. Но для этого нужно что-то принести на обмен.

– Я не пойду, – говорит Мьорни. – Сначала посмотри, что там, снаружи.

Зима снова меняет свой оттенок – с безжалостно-белого до мутно-серого.

Снегопад больше не укрывает следы, и Энзо как завороженный смотрит на отпечатки ног, оставшиеся возле входа в убежище. Тяжелые армейские ботинки легко узнать: такой рисунок подошвы он уже видел. Ужас клубится в горле чёрным туманом, и это чувство почти что головокружительное. Потому что это не просто ужас. К нему примешивается что-то ещё, но Энзо забыл нужное слово.

Он возвращается назад, темными тоннелями, по хрустящим обломкам. Звук чужих шагов, рассыпанный у входа в убежище, уже давно остывший, будто движется за ним следом, стучит эхом по стенам.

Мьорни ждёт его у выхода, переминаясь с ноги на ногу.

– Он там был, да? Я его чувствую.

Энзо не хочет с ней разговаривать, ему нужно отыскать Кормика в своей голове, но он находит только тишину. Голос Мьорни бежит за ним следом, что-то рассказывает. О чем-то предупреждает.

Мы подождём, – говорит Кормик. – Он не может находиться там вечно. Там холодно, и нечего есть, и по ночам тут опасно. Он уйдёт.

– То есть просто сидим и ждём? Так что ли? – лает Эврер из своего угла. На ней сегодня чёрное платье с белым воротником, перчатки с кружевами и всё тот же цветастый платок.

Да, получается, что вот так.

 

Дни тянутся – долгие, голодные, пронизанные холодом.

Воздух снаружи то тлеет едва различимым теплом, то хрустит от мороза, но здесь, за сломанными стенами, холод живёт своей жизнью. И никогда отсюда не уходит. День за днём кожа Мьорни осыпается мелкой пылью, она становится всё тоньше, будто тает на глазах. Лицо покрывается тонкими трещинами, серый пепел тянется за ней следом, куда бы она ни пошла.

Энзо не может спать, потому что каждую ночь она приходит и прижимается к нему крохотным птичьим телом, которое становится всё горячее с каждым разом. Она тлеет, медленно выгорает изнутри. Энзо чувствует кожей её ужас. И её голод.

Он не может спать из-за выстрелов, которые грохочут по ночам рядом с убежищем.

Он не может спать из-за Бенджи, который хнычет под тремя одеялами. Еды уже давно нет, и Энзо думает о тех странных тёмных зверушках, что снуют иногда по сугробам. Может, они съедобны, если их зажарить. Спички, которые подарили люди, всё же могут пригодиться. Развести костёр во внутреннем дворе научного центра. Кормик будет ругаться у него в голове, и говорить, что люди заметят дым, но есть ли смысл прятаться, если их уже нашли?

Перед глазами плывут тёмные пятна, разум будто качается в колыбели тьмы. Голоса из прошлого шуршат вокруг, баюкают. Воспоминание – или смутный сон – проскальзывает мимо, едва задевая край сознания: чьи-то руки касаются лица, тёплые, но не тошнотворно-тёплые, как сухие пальцы Мьорни. Это настоящее человеческое тепло, ласковое и живое. Оно усыпляет, тянет за собой в бездну памяти, в то время, когда всё было иначе. Что есть настоящий сон – прошлое, в котором он сам был человеком, или настоящее, в котором он смотрит на людей сквозь толстое бронированное стекло билетной кассы? Как рыба из глубины аквариума.

 

Крик Кормика ввинчивается в затылок, выбивает Энзо из выдуманных воспоминаний. Он почти смог заснуть, ещё бы чуть-чуть, совсем немного...

Что ты наделала?! Зачем ты это сотворила? Как ты посмела?!

Я никогда не слышал, чтобы Кормик кричал, отрешённо думает Энзо и открывает глаза.

– Я помогла, – говорит Мьорни. – Эта память, ему было от неё больно. Он хотел, чтобы она исчезла.

Сквозь сонную пелену Энзо видит, как посветлело её лицо, а глаза искрятся от жуткой радости.

Сделай, как было! Верни ему память!

Кормик мечется вихрем красных искр, разъярённый и беспомощный.

Сделай что-нибудь! Заставь её вернуть!..

Голос его слабеет, теряет свою силу, звучит теперь гулко и зажёвано. Энзо поворачивается к Мьорни. Она улыбается, серые трещины на её коже расходятся шире. Бенджи спит, сбросив с себя почти все одеяла. Его огромное широкое лицо тоже растянуто в улыбке.

Он счастлив, думает Энзо. Впервые за всё время он действительно счастлив.

 

– Это другой голод. Не такой, как у вас. Иногда я должна что-то забирать, чтобы не умереть. Сейчас мне это нужней, чем обычно. Из-за того человека.

Эврер сидит напротив Бенджи и охраняет его сон. Её плечи подрагивают, она кивает самой себе и что-то шепчет. Её передёргивает от слова голод.

День тянется – сегодня солнечно, косые лучи света падают в пыль. Сегодня почти не холодно. Самый теплый день с тех пор, как генератор проглотил последние капли топлива.

Верни ему память. – Голос Кормика теперь дробится эхом. – Ты не понимаешь, как это важно.

– Сначала я должна вернуть то, что забрала у того человека. Помогите вернуть ему это, и я верну то, что забрала у Бенджи. Я не могу больше ждать.

Мы не трогаем людей. Это правило, которое нельзя нарушать.

Кормик состоит из правил, которые нельзя нарушать. Которые он придумал сам.

Мы должны… Так нельзя всё оставлять. Эврер была права, нужно было её выгнать, нужно было…

«Твои воспоминания о прошлом мире на самом деле принадлежат Бенджи? Ты залезал к нему в голову и доставал их, выдавая за свои?»

Кормик долго молчит, тускло мигая на границе зрения.

Прости. Я же не делал ничего плохого. Мы же заботились о нём, верно? Мы делали для него всё, что могли. Но теперь этих воспоминаний нет. Я не могу удержать их в своей голо… в своём разуме. Она говорила, что забирает ненужное. Но нам были нужны эти воспоминания. Теперь… Всё исчезнет… Потому что она не будет с нами делиться, она не умеет так, как я!

Энзо так хочет спать, но в голове слишком много мыслей. Они мечутся, гремят, наскакивают друг на друга, как стая кусачих рыб, которым слишком тесно в стеклянной банке. Нам были нужны эти воспоминания. Но Бенджи они были не нужны.

– Он нас найдёт, – стрекочет Эврер. – Рано или поздно придёт сюда. Или другие. Которые за ним охотятся.

Энзо перебирает в уме слова, которыми называются чувства, пытаясь вспомнить то самое слово.

Эти чёрные угли в груди, судорога, что сводит пальцы, и без того узловатые, превращая его руки в подобие звериных лап.

Ненависть?

Лицо саднит под слоем серого пластика, так давно уже не было, с самого начала, с тех пор, как Кормик придумал эту маску.

Всё исчезнет. Последняя нить, что связывает с прошлым, с настоящей жизнью. Чьё-то неузнаваемое тепло на коже – моё воспоминание или всего лишь искра памяти Бенджи, которая коснулась меня случайно?

– Всё будет хорошо, – говорит Мьорни дрожащим голосом. Она пряталась в тени, ещё один призрак прошлого мира – бесцветная, тихая, почти прозрачная. Подходит всё ближе, и Энзо пятится от неё, как тогда, на поле боя. Пока не упирается спиной в стену. Существо-девочка смотрит на него, и жёлтая муть тлеет в её глазах. Рваное дыхание клокочет в горле предсмертными хрипами.

– Правда ведь?

В ней не осталось почти ничего от человека – серое чудовище, покрытое трещинами, лохматое, голодное. В ней никогда и не было ничего от человека.

Энзо медленно кивает – тяжесть маски будто тянет голову вниз. Тяжесть утраченных снов. Но он принял решение и пути назад уже нет. Мьорни кивает ему в ответ и уходит, взбалтывая ногами солнечную пыль. Садится рядом с Бенджи и обнимает его своими птичьими руками. Убежище погружается в тишину, от которой у Энзо зудит челюсть. Или от голода. Или от слишком яркого света.

 

Вечером холод возвращается, и воздух снаружи стекленеет до звонкого хруста. Энзо умеет двигаться бесшумно, но скрыть себя, свой рост, свою тёмную одежду среди выбеленного зимой леса – невозможно.

Следы всё ещё здесь, рассыпаны горстями по снегу. Дезертир снова бродил вокруг, искал вход или раздумывал, стоит ли входить. Что им движет, страх или жестокость? Что-то человеческое, непостижимое?

Следы перестают путаться, тянутся кривой строчкой меж деревьев. Ночь подбирается быстро, но мир вокруг слишком белый. Ничего не спрятать, ничего не укрыть.

Бенджи, мне так жаль, думает Энзо. Тоска тянется липкой патокой по сердцу, долгими чёрными каплями.

Прости, Бенджи.

Призрак тепла на щеке, фантомная боль от утерянных воспоминаний.

Это я привёл её, я виноват. Я должен сделать так, чтобы всё вернулось, как было.

Энзо крадётся сквозь лес – быстрая сутулая тень, тёмное пятно на светлом теле мира. Там, за высохшим кустарником, на небольшой поляне, где когда-то был лагерь военных, едва заметно тлеет костёр. Вот как человек выживает холодными ночами. Греется у огня и отстреливает тех, кто осмеливается к нему подойти. Ночные монстры боятся света – это так логично, но Энзо никогда об этом не задумывался. По поляне разбросаны клочья палаток и ненужные вещи, где-то там, глубоко под снегом – кости, вмёрзшие в мёртвую землю. Энзо старается стать меньше, бесшумнее, незаметней. Его можно принять за человека, если не присматриваться. Если не подходить слишком близко. Ближе пяти шагов. Трёх. Почти совсем рядом.

– Стоять! – Дезертир хватает оружие и вскакивает на ноги. Он задремал у огня, уже почти уверенный, что рядом нет угрозы. Слишком поздно для людей, которые хотят его поймать, слишком рано для чудовищ, которые хотят сожрать его. Осунувшееся посеревшее лицо, тёмные круги под глазами, слипшиеся волосы. Страх – вот что движет им, вот что заставляет его бродить у входа в убежище. Он хотел найти там помощь? Притвориться монстром? Слишком долго он был один, посреди ледяного леса, слишком устал.

Сколько у него осталось патронов?

Энзо бросается вперёд, стук собственного сердца звучит громче выстрелов. Громче хруста человеческих костей. Он столько раз ломал мёртвые хрупкие пальцы убитых солдат, но живая плоть звучит совсем иначе.

Если люди так отчаянно борются за жизнь, почему они продолжают убивать друг друга? Если людей так легко убивать, почему стоит их боятся?

Пустота в голове нарастает океанским приливом (спасибо, Бенджи, я ещё помню, что такое океан), оглушает долгим голодным воем. Красное тепло тянется по рукам шёлковыми лентами, слишком яркий цвет, ослепительный, прекрасный.

Энзо забирает винтовку из безжизненных пальцев дезертира.

За эту вещь люди на станции точно дадут топливо. Нужно только смыть кровь. И с себя тоже. На одежде, на руках слишком много крови. Маска, кажется, треснула, но кожа почему-то совсем не болит.

Энзо улыбается и запрокидывает голову вверх. Черная шкура неба, исколотая звёздами, падает ему на глаза.