Хёршегеш

Они вылетели из леса словно грозовой ветер. Даже издалека Яцеку было видно, как их загнанные кони исходятся пеной, а языки свешиваются из клацающих зубастых пастей. «Но зачем они теперь-то так спешат? — подумал про себя гном, зажмуриваясь от лезущего в глаза пота. — Всё же кончено...»

Он лежал на боку, прижатый спиной к бортику разбившейся повозки, и не мог пошевелиться.

Грохот копыт слился в единый далёкий гул — липкая жидкость закупорила Яцеку ушные раковины. Тёплая кровь согревала виски и медленно убаюкивала, пока сверху на лоб не начали падать крупные капли. Холодная морось на несколько мгновений удержала его в сознании.

За пару мгновений кони окружили повозку, а над ним самим склонилась огромная чёрная пёсья голова. С её острых ушей свисали две серебряные серьги, напоминавшие магическую литеру «Y». На псоглавце были чёрные доспехи с тёмно-синим плащом. Яцек узнал его. Это он был в трактире. Болдишар Фарок. Их вожак.

— Я припоминаю тебя, гном, — гортанно зарычал псоглавец, и Яцеку показалось, что тёплая слюна из его пасти брызнула прямо ему на щёку.

Он вспомнил, как тётка рассказывала, что псоглавцам запрещено являться без специальной маски на паньские приёмы: «Они ещё и байку выдумали, мол, это древняя традиция их рыцарской касты! Ха-ха! Конечно! Представь, что будет, если какую-нибудь благородную госпожу неожиданно «окропят» при обмене любезностями! Смех и скандал!»

Яцек неожиданно понял, что скучает по ней, её скабрезным анекдотам про паньские балы и сплетням о делах в округе, которыми она обычно привлекала падких на слухи клиентов. Мысль о том, что он никогда больше не услышит её звонкого с прокуренной хрипотцой смешка, никогда больше не сморщится от раздражения и не проворчит что-нибудь ей в след, приводила его в ужас. Мысль... Или само слово «никогда».

«Ну нет... Держись, Гиацинтус Сопига! Если и преставляться, то только не здесь и не сейчас!», — подумал Яцек.

Фарок сделал к нему два шага, присел на корточки, и Яцек удивился, как ровно тот держит спину, не сутулится, не заваливается вперёд. Несмотря на уродливую, даже чудовищную внешность, в его движениях чувствовалась рыцарская выправка и паньское воспитание.

— Что случилось с повозкой? — лязгая зубами, спросил Фарок, окончательно вытянув гнома из сонных воспоминаний.

— Лошадь сдохла... Не выдержала... Повозка напоролась на камень... Перевернулись... Меня подбросило... Ударился спиной.

— С тобой была девушка. Человек, — сказал псоглавец. — Где она?

— М-мертва, — еле выдавил из себя Яцек. — Её подстрелили. Лежит где-то здесь...

— Ивола! — рявкнул Болдишар куда-то в сторону. Один из рыцарей спрыгнул с коня и подошёл к вожаку. По узкой морде Яцек понял, что это нёйто — женщина псоглавцев.

— Да, мой везето? — подходя к Фароку, она слегка склонила голову.

— Обыщи повозку и всё, что вокруг, — вожак не отводил взгляда от лежащего Яцека. — Найди тело девушки в зелёном плаще и скажи, как она умерла.

Нёйто Ивола издала странный звук, похожий на смесь человеческого «да» и негромкого собачьего лая.

— Ты ведь не умеешь ездить верхом? — более спокойно произнёс Фарок, вновь обратившись к Яцеку.

— Нет... Я и ног-то не чувствую... — пробормотал гном, и глаза его против воли начали закрываться.

— Везето Болдишар! — раздался неподалёку рык Иволы, разобравшей завалы из отвалившихся досок и разбросанных мешков. — Я нашла её! Две стрелы. Первая — в спину, вторая — в шею.

— Чьи? — спросил Фарок.

— Безымянные.

Болдишар громко фыркнул.

— Жаль.

— Мой везето, но здесь некому было стрелять безымянными, кроме...

Не дослушав, Фарок рявкнул одному из рыцарей, и тот моментально подлетел к Яцеку. Гном почувствовал, как мягкие пёсьи лапы поднимают его над землёй и снова уносят куда-то в липкий и тёплый сон. Перед тем, как закрыть глаза, он успел уловить лишь тихий гортанный голос главного рыцаря-псоглавца:

— Жаль... её.

 

***

 

Когда она первый раз пришла в лавку и назвалась охотницей, Гражина ей явно не поверила. Яцек понял это по частому причмокиванию и сжатым в замок рукам: так тётка неловко пыталась скрыть от посетителей свою настороженность. Сам Яцек за всю свою жизнь видел мало охотников — все они жили в чащах, в которые торговые пути его никогда не приводили. В тёткиной бакалейной лавке им делать было нечего, — поэтому он, наверное, поверил бы словам девушки в грязно-зелёном плаще с десятком охотничьих стрел за спиной.

Но Гражину Сопигу не так просто было провести. В молодости она ушла из своей деревни и отправилась к своему брату-торгашу в Галузь, где быстро подхватила столичные повадки и овладела торговым делом. Овладела так ловко, что брат без тени сомнения оставил ей свою бакалейную лавку, прежде чем отправиться в путешествие на север, за Пастушьи горы.

А через несколько месяцев после его ухода, рано утром, в дверь лавки постучали. Гражина сначала проворчала: «Ещё закрыто!», но затем услышала громкий плач. Плач ребёнка. Будущая тётка открыла дверь и увидела люльку с младенцем, на которой лежала записка: «Мешко Сопига». Гражина фыркнула, помянула братца недобрым словом и решила, что, раз уж племянника оставили ей, то ей и решать, как его называть.

— Мешко Сопига... Ну уж нет, мы в столице, так что никаких крестьянских имён. Будешь Гиацинтус. Глядишь, с таким именем и пробьёшься куда, — сказала она малышу и со вздохом взяла его на руки.

Когда стало ясно, что мальчик наполовину гном, строгое «Гиацинтус» сократилось до более насмешливого «Яцека».

Тётка разговаривала с незнакомкой, сидя за небольшим столом у окна, где покупатели обычно спешно убирали товары в приготовленные мешки. Яцек убирался за широким дубовым прилавком, подставив невысокую тумбочку. Так, чтобы не только видеть собеседниц, но и самому при этом оставаться незаметным.

— Что же, тебя охота не кормит, милостивая пани? — осторожно спрашивала Гражина. — Зачем тебе такая опасная работа?

Яцек заметил, как незнакомка порой осекается, подбирая слова. Кажется, она догадалась, что Гражина была более сговорчива с представителями высших ставов, но высокая речь ей совершенно не удавалась.

— Последнее время не фартит, — жаловалась девушка. — Вот и решила взять работу погрязнее.

— На вид ты девочка хлипенькая... — помявшись, улыбнулась Гражина. — Мне мой товар дорог, а репутация — ещё дороже.

— Не подведу, клянусь. Для меня что звери, что бандиты на дороге. Всё одно — мясо, — ответила незнакомка.

Тётка едва заметно дёрнула вниз бровями. Гражина уважала дерзость, но от этой девушки не веяло авантюризмом. Она произносила эти слова без похвальбы, иронии или задора. Она говорила спокойно и холодно, будто констатировала факт. Яцек подумал, что такая и правда могла бы зарезать, не посмотрев.

— Напомни своё имя, милостивая пани? — спросила тётка.

— Зовите меня Катаржинкой, — пожала плечами девушка.

— Хорошо, — сощурилась тётка. — Пойдём со мной, Катаржинка. Покажу тебе повозку. Эй, Яцек! Гиацинтус! Чего стоишь, увалень? Я, что ли, повезу товар?

Гном вздохнул. Из всей работы путешествия с повозкой он любил меньше всего — несколько раз ему как следует прилетало бандитской дубинкой.

— Здесь зерно, в этих мешках сахар, тут кофе, — показывала тётка наёмнице, доставая другой рукой из кармана передника маленькую сложенную карту. — Зараза пахучая, эти крысы могут почуять, так что прямой дорогой лучше не езжайте. Есть одна тропка через...

— Думаю, мы поедем через Скаржицкий лес, милостивая пани, — перебила её Катаржинка. — Там нас никто не тронет.

Гражина мгновенно преобразилась в лице. Её миловидные морщинки, приятно очерчивавшие губы и глаза, вдруг превратились в огромные, уродливые впадины, а выдвинутая вперёд челюсть сделала её похожей на обозлившуюся обезьяну.

— Милочка, тебе бы не помешало получше научиться скрывать свои крысиные намерения, как и своё крысиное происхождение, — прошипела Гражина. — Скаржицкий лес — место гиблое, как твоя жизнь, которая привела тебя ко мне в поисках гроша на жратву. Думаешь, у меня духу не хватит донести на тебя псоглавцам?!

Яцек стоял, не шевелясь, наблюдая за реакцией незнакомки. Та не повела и бровью. Лишь правая рука незаметно скользнула под плащ.

— Пани Сопига, я не собираюсь красть ваш товар. Мне он не нужен, — холодно ответила она. — Как и вам, мне дороже моя репутация. Вы же знаете, что этот год выпал неурожайным. На всех открытых дорогах из Галузи в Скаржицу сейчас орудуют не только старые добрые бандюги, но и ошалевшие от голода крестьяне, готовые любого заколоть вилами за зёрнышко. Есть только одно место, куда они не сунутся. Это Скаржицкий лес.

— Вообще-то... — несмело пробормотал Яцек, сделав пару шагов в их сторону. — В Скаржице поговаривают, что в лесу завелись какие-то твари. Многие из местных уезжали по этой дороге со своими товарами и не вернулись. А если кто вернулся, так обязательно покалеченным. И без повозки, ясное дело.

Морщины на лице Гражины немного разгладились, и она кивнула в сторону Яцека.

— Если даже мой карлик-племянник, который уж не самого большого ума и смекалки, такое понимает, о чём можно говорить с дылдой вроде тебя? — усмехнулась тётка.

Девушка перевела взгляд на Яцека.

— Одно лихо там и правда водится, карлик. Люди. Не праведники, это точно. Но и не чудовища, — она снова повернулась к Гражине. — Они знают меня и дадут нам проехать за гораздо меньшую плату, чем рваньё с большой дороги. Я покажу вам дорогу на карте, пани Сопига.

Прежде, чем Гражина успела что-то возразить, девушка выхватила у неё из рук карту и невесть откуда взявшимся угольком начертила кривую линию от большого жирного круга, подписанного «Галузь» к маленькой точке с названием «Скаржица».

— Через Полевой тракт. Сейчас все поля затоплены дождями, так что там кругом чуть ли не болото. К тому же, в полях сложнее напасть из засады и спрятаться от стрел за деревьями. Нам только пара досок с собой понадобится, чтобы в грязи не увязнуть.

— Складно говоришь, девка. Ответь мне только, зачем это тебе на самом деле? — проскрипела Гражина, уставившись прямо в серые глаза девушки.

— Ну, вообще-то мне и правда позарез нужны деньги, — слегка улыбнулась Катаржинка. — Охота меня, как вы верно подметили, пани Сопига, не кормит. Видите ли, шкуры животных, на которых я охочусь, стоят недорого.

С этими словами она протянула Гражине руку. Тётка неуверенно её пожала, и Яцек успел увидеть, как второй рукой девушка незаметно вложила в карман её передника одолженный уголёк.

 

***

Они выехали ближе к вечеру. Как раз, чтобы к закату быть у Двоитого дуба. Под сенью этого старого, чудом выросшего у края полей дерева, раскинулось самое популярное заведение на западе Кмена — трактир и перевалочный пункт «У Ярутки». Хозяйка заведения, разумеется, сама Ярутка, не далее как двадцать лет назад смекнула, что всякая дорога из столицы принесёт доход, а дорога в чужеземь тем более. Строить заведение где попало не хотелось — и женщина выбрала тот самый дуб, думая, что в солнечную погоду гости будут отдыхать под тенью его раскидистой кроны. К тому же, дуб вырос у развилки, и Ярутка надеялась за счёт этого привлечь в два раза больше клиентов. Левое её ответвление бежало к морю, чтобы через череду портовых городов утечь за цепь гор в чужие земли. Правое же вело к нескольким живописным деревенькам, лежащим в полях возле Скаржицкого леса.

Однако уже около года путников перестала интересовать правая дорога.

Катаржинка расплатилась с грузным вышибалой-накладчим, который подыскал местечко для повозки и свистнула конюшему.

— Пусть накормит вашу клячу как следует, — сказала она Яцеку, поправляя колчан за спиной.

Гном поморщился. Он очень любил старую, серую в яблоках кобылу Фиалку, которую сам купил лет пять тому, и не выносил, когда её называли клячей.

«Эх, давно уже Фиалочке на покой пора, — думал гном. — Хотя пани охотница могла бы и повежливее быть. Моя-то кобылка всяко больше неё повидала».

Катаржинка подошла к дубу, который высился через дорогу и прикоснулась к его шершавому стволу.

— Когда-то давно я ездила этой дорогой и каждый раз останавливалась в этой норе, — проговорила девушка. — С тех пор как будто вечность утекла.

Катаржинка отошла на несколько шагов, выхватила свой кинжал и метнула в горевшее закатом дерево. Чёрное острие пролетело над головой Яцека словно птица, сложившая крылья. Кончик кинжала с треском впился в сухую кору. Гном ошалело посмотрел на Катаржинку и не узнал её: губы скривлены в хищной ухмылке, глаза горят безумием, капюшон сорван, а длинные каштановые волосы будто потемнели, растрёпаны и переплетены между собой.

Девушка поймала испуганный взгляд Яцека, и черты её лица вновь разгладились. Она подошла и успокаивающе положила правую руку ему на плечо. Левой вытащила кинжал.

— Не бойся, карлик. Это просто традиция, — Катаржинка подняла глаза ко рдеющей кроне. — Каждый раз, проезжая мимо, я бросала в этого старика кинжал. Проверяла, не иллюзия ли это. И каждый раз он шептал мне в утешение: «Всё хорошо. Не бойся. Что-то в мире неизменно, Катаржина. Я всё ещё здесь». И я думала, что, если мир изменится, хотя бы он будет стоять на месте.

Она опустила взгляд, заткнула кинжал за пояс и посмотрела на Яцека.

— Старик оказался не лучше лавочного трепача. Если миру суждено измениться, как раз он и сдохнет первым, — горько добавила она, провела рукой по трещине в высохшей коре и направилась к трактиру. — Идём!

Яцек взглянул на огромное умирающее дерево. Солнце заходило за горизонт, листья дуба постепенно холодели, и гном подумал, что даже тысячелетнему гиганту могут до смерти осточертеть надоедливые путники с острыми кинжалами.

Яцеку у Ярутки не нравилось. Да, в трактире всегда было полно путешественников, видавших чудеса света и говоривших на непроизносимых языках. Зато вокруг них всегда вертелись карманники — и чаще всего это были пронырливые гномы. Яцеку не хотелось, чтобы на него косились из углов, зажимая мошну покрепче под мышкой, поэтому в помещении он старался держаться своей спутницы.

Несмотря на вечер и долгую, выматывающую дорогу, посетители трактира и не планировали расходиться по комнатам. Тёмный зал бурлил голосами и струнной музыкой. Пахло древесиной, жареной свининой и можжевеловым пивом. Ловкая Ярутка, как и десять лет назад, летала между постояльцами, бросаясь тарелками из стороны в сторону. За огромным столом в середине зало сидело с десяток пирующих путешественников. Все они братались между собой на разных языках, обещая навестить друг друга в родных городах, чтобы на следующее утро покинуть это место и больше никогда не встретиться.

Катаржинка и Яцек мгновенно утонули в этом гаме и незаметно заняли маленький стол в углу зала, прямо напротив каморки для тряпок и швабр. Девушка села и огляделась. Молодящаяся тридцатипятилетняя хозяйка трактира сновала между гостями, то и дело бросая по сторонам тарелки и кружки. Наконец, она оказалась рядом с ними, и тогда Катаржинка дёрнула пролетающую Ярутку за платье:

— Одно можжевеловое пиво и свиное колено, — бросила она хозяйке и указала на Яцека. — Вот ему. И ещё, что у вас с комнатами? Найдётся одна?

— А, Катаржинка, ты... Комнаты все заняты. Но, если твой спутник не брезгует, можете лечь тут, — отрезала Ярутка и указала на каморку для швабр. — Как всегда, бесплатно.

Катаржинка кивнула, и хозяйка ринулась дальше в бурлящее море. Девушка грустно сказала:

— Не молодеет птичка порхатая, уже морщины через всё лицо. А ведь она не старше твоей тётки.

Когда им подали еду, Катаржинка даже не обратила внимание. Она раз за разом пристально обводила взглядом зал, будто искала кого-то в беснующейся толпе пьяных торгашей.

Едва Яцек поднял кружку, чтобы запить солонину, как дверь трактира распахнулась, и в зал под грохот петель ворвался накладчий.

— Псоглавцы! Псоглавцы едут с юга! — пробасил он, и Яцек подумал, что страх смешно выглядит на его безобразном лице.

Зал моментально замолк. Руки музыкантов замерли. Ярутка застыла с двумя наполненными кружками в руках. Спустя мгновение гном услышал её громкий и властный крик:

— Все местные по своим комнатам! Немедленно! Иностранцам разрешено остаться внизу! Музыканты, наигрывайте что-нибудь, но не слишком громко! Говорить тихо, с псами не болтать ни при каких обстоятельствах! Если что спросят, говорите — «не понимаю»! — хозяйка продолжила чуть более спокойно. — Они вас не тронут. Главное — не пытайтесь бежать отсюда. Поверьте мне, если вы побежите от них, они вас нагонят и будут пытать до полусмерти, даже если вы ни в чём не виноваты. Переведите кто-нибудь!

Какой-то худощавый, бледный мужчина, запинаясь, начал судорожно пересказывать распоряжения хозяйки на разных языках. Около половины зала в едином порыве с шумом поднялась и потекла к огромным деревянным лестницам в конце зала, ведущим на второй этаж с комнатами.

— Пошли! — Катаржинка вскочила со своего места, взяла оружие, схватила оторопевшего Яцека за шкирку и потащила к открытой двери напротив них.

Уже оказавшись внутри каморки, Яцек увидел, как в их стол со всей силы врезается улепётывающий наверх накладчий. Скорбно проводив взглядом летящую вниз нетронутую кружку можжевелового пива, он вырвался из рук Катаржинки, забрал ключ, захлопнул дверь каморки и запер её.

— Без самодеятельности, карлик! Лучше сиди тихо, — раздражённо шикнула Катаржинка, и Яцек почувствовал себя маленьким неразумным ребёнком.

Он робко подполз к замочной скважине и осмотрел зал.

Поначалу слово «псоглавцы» шелестело от одного угла к другому. Теперь всё затихло. Музыканты начали несмело водить пальцами по струнам. Один из чужеземцев в широкополой шляпе достал карточную колоду и начал тасовать. Несколько взглядов за столом моментально приковало к его рукам. Снаружи послышался грохот лошадиных копыт и звериный рык. Ярутка выбежала из-за стойки с двумя наполненными кружками и, широко улыбаясь, подала двум ничего не подозревающим путешественникам.

Дверь трактира предостерегающе заскрипела, и в трактир вошёл огромный псоглавец в чёрной чешуйчатой кирасе с тёмно-синим плащом. Куча маленьких, изогнутых треугольных чешуек издалека напоминала настоящую шерсть. За ним в зал проследовали другие, чуть поменьше, в том же облачении, только с изумрудными плащами. Чёрная голова главного была высоко поднята, массивные надбровные дуги сдвинуты, а правая лапа лежала на эфесе длинного двуручного меча. В ушах у него блестели две серебряные серьги. Жёлтые глаза рыцаря обвели зал. Все, даже спрятавшиеся по углам постояльцы почувствовали на себе его взгляд, пристальный и неподвижный. За большим столом раздался приглушённый кашель — многие видели псоглавцев впервые. Человек в широкополой шляпе перестал тасовать карты и быстро начал раздачу.

— Ах, добро пожаловать, милостивые господа рыцари! — Ярутка вспорхнула прямо вплотную к вожаку, будто распахнув объятия. — Сам пан Болдишар Фарок, какая честь для нашего скромного заведения!

Псоглавец в тёмно-синем плаще медленно кивнул Ярутке.

— Благодарю за гостеприимство, пани Яродвига, — гортанно прорычал Фарок, опустив голову вниз, чтобы случайно не обрызгать бедную хозяйку слюной. — Мы не побеспокоим вас. Нам нужен лишь горячий ужин и кров на эту ночь. Утром мы исчезнем.

— Разумеется, пан Фарок, как пожелаете! — захлопала глазками Ярутка. — Думаю, вы и ваши товарищи, можете вполне занять этот стол...

Не отворачиваясь от псоглавца, она щёлкнула пальцами прямо перед лицом человека в широкополой шляпе, и тот двумя движениями руки собрал карты в колоду, перекинул её на соседний стол поменьше, пересел за него и вновь начал тасовать. Остальные спешно последовали его примеру.

Фарок сел за стол и рявкнул что-то на своём языке в сторону двери. Шестеро псоглавцев поклонились и расселись вокруг него в полной тишине. Ярутка тут же подала им несколько кружек. Через несколько секунд на столе уже лежал запечённый поросёнок с яблоком во рту. Стол загремел, и обстановка немного разрядилась. Струны музыкантов стали звучать увереннее. Чужеземцы начали тихо резаться в карты за соседним столом.

— Чего они хотят? — прошептал Яцек. — Болдишар Фарок — это их главный?

Девушка вздохнула и села на пол, махнув рукой.

— Да. Ты же в курсе, чем занимаются псоглавцы? — спросила она.

Яцек неуверенно кивнул головой. Тётка рассказывала ему байки про «рыцарей-шавок», которые гоняются за гадящими котами по целой стране, а за это король треплет их по шёрстке. Каждый раз, вспоминая псоглавцев, она смеялась над их существованием как над «нелепостью». Наверное, потому, что боялась их почти так же, как грозы.

— Вообще-то псоглавцами их назвали местные. За... Ну, ты и сам понимаешь, за что. Там, откуда они родом, они называли себя хёршегеш. «Верные», — Катаржинка начала водить пальцем по холодным каменным плитам. — В этом их суть, карлик. Они верно служат тому, кто их приручит. Почти как настоящие собаки. Это королевские гончие, которые ищут и убивают того, на кого укажет царский перст. Но самое главное, карлик, что отличает их от животных, это их разум. Псоглавцы отнюдь не глупы, нет. Они будут выполнять самые безумные приказания, совершать самые жестокие убийства лишь по повелению. Но у них есть три священных табу: они убьют того, кто дотронется до их шеи. В культуре хёршегеш это священное место на теле, которое соединяет разум с сердцем, и никто, кроме владельца, не имеет права его касаться. Они казнят того, кто оскорбит их в спину. Они растерзают того, кто убьёт их вожака. И со скорбью понесут за это наказание, если нужно.

— И что, они загрызут любого, кто будет шептаться у них за спиной? — поёжился Яцек.

— Разумеется нет, карлик! — фыркнула Катаржинка. — Зачем им марать лапы обо всяких сплетников. Они карают только за личные оскорбления. К тому же, в лицо ты можешь кричать им всё, что захочешь. Но, если уж он повернулся к тебе спиной, будь добр умолкнуть. В паре деревень говорили, у некоторых из особо озлобленных псоглавцев даже забава такая была. Явится к ним рыцарь, а дурачьё безмозглое как осмелеет, так и начинает сыпать проклятиями ему в морду — знает же, что ничего не будет. А тот раз — и повернись спиной. Ну, а дурень, ясное дело, заткнуться не успевает, и эти ругательства становятся его последним писком. Впрочем, мне в такие легенды слабо верится.

Яцек ещё никогда не видел псоглавцев так близко. Чудовищные фигуры гигантских прямоходящих собак, гортанный, животный рык вместо языка и вечно хищный взгляд — всё это, облачённое в доспехи и с мечом на поясе внушало страх и благоговение.

— Но ты же понимаешь, карлик, что хёршегеш не по своей воле приехали сюда, чтобы служить нашему очередному благородному Врацлаву и в течение добрых четырёхсот лет выслушивать шипение люда за своими мохнатыми спинами? — усмехнулась Катаржинка, продолжая водить пальцем по полу. — Они невольники, изгои. Поэтому их бдительность и усыпляют паньскими приёмами, рыцарской честью и красивыми доспехами. Пытаются убедить, будто они равны. Может, кто-то из люда или самих пановей даже верит в это.

Спустя часа два в зале всё стихло, оттуда доносилось лишь хриплое сопение рыцарей. Яцек лежал на полу каморки, подложив под себя тряпки, и с закрытыми глазами слушал, как скрипят половицы под иностранцами, на цыпочках уходящими к себе наверх. Катаржинка сидела в той же позе у стены и что-то обдумывала. Вдруг девушка рывком встала, подвязала на поясе колчан, подтолкнула Яцека ногой в бок и, в полной темноте начала шарить руками внизу у дальней стены каморки.

— Мы уходим. Нам пора.

Гном потёр рукой место, куда ему прилетел пинок.

— Что? Куда уходим? Ночь же только началась! Мы спать не будем?

— В повозке поспишь, — шикнула Катаржинка, щёлкнув чем-то внизу.

Яцек вскочил и увидел только, как девушка исчезает в открытом подполе. Он вновь почувствовал себя дураком, и, вздохнув, последовал за ней.

— Не забудь закрыть дверцы! — раздалось из хода эхо девушки.

— А как же... — проворчал Яцек.

Ход из подпола вёл в старый сарай, который был прямо рядом с конюшней. Пьяный конюх громко храпел на сеновале, поэтому Катаржинке пришлось искать Фиалку самой.

— Вот ты где, старушка! Ну, пойдём-пойдём. Надеюсь, ты хорошо поела, — потрепала она за гриву клячу, которой явно не понравилось, что её разбудили.

— Ты не боишься, что нас услышат псоглавцы?! — подбежал к девушке Яцек. — Я посмотрел, их там ещё целая орава на улице...

— Ха, конечно! Ты же не думал, что они всей стаей полезут в трактир? — сказала Катаржинка, запрягая Фиалку. — Под кров с вожаком идут только самые достойные. Не беспокойся. Они не тронут нас, даже если и услышат.

— Почему?

— Я заключила с ними сделку, — улыбнулась девушка и влезла на козлы.

 

***

 

Ранним утром, ещё на заре, начал накрапывать дождь, который быстро превратился в ливень, и не переставал лить до самого полудня. Повозка начала двигаться всё ленивее.

После бессонной ночи Фиалка едва перебирала ногами, меся липкую жижу. Девушка то и дело пыталась подгонять её, но та невозмутимо не поддавалась. Она была стара, умна, прекрасно знала свою скорость и не давала вознице ложных надежд. Катаржинка это понимала и злилась ещё пуще.

— Какая же у тебя паршивая кляча, карлик! — то и дело цедила девушка. — Ей осталось только сдохнуть прямо на дороге, чтобы я смогла наконец-то назвать её самой бесполезной тварью на свете!

Яцек при этих словах сжимал зубы и молча натягивал плащ на голову.

— Если бы ты дала ей поспать, она, может, и ретивее была бы! — нетерпеливо проворчал он наконец.

— Нам нужно попасть в лес раньше псоглавцев, — резко ответила Катаржинка.

Яцек встрепенулся.

— Они тоже едут в Скаржицкий лес? Зачем?

— Всё хорошо, карлик. Ничего не бойся, — задумчиво произнесла девушка. Мы не тронем их, а они не тронут нас.

К полудню третьего дня вышло солнце и залило своим теплом всё вокруг. После дождей поля и правда стали похожи на болота, но тёплые золотистые лучи вселяли надежду на их быстрое преображение.

— Боги снизошли до нас, карлик, представляешь?! — радовалась Катаржинка. — Клянусь, я уже думала по возвращении взять с твоей тётки двойную плату за то, что она послала нас в Скаржицу на этой развалюхе! А теперь расхотелось даже.

— Да разве ж она виновата в том, что ливень всё размесил? — проворчал Яцек.

На этот раз Катаржинка ничего не ответила. Даже не повернулась к нему лицом. Несколько минут они ехали в молчании. Вслушиваясь в скрип колёс и ленивое шарканье копыт невозмутимой Фиалки, гном в очередной раз за эту поездку почувствовал себя дураком. Его всё больше начинала злить дерзость наёмницы — особенно после того, что произошло давеча в трактире.

— Неблагодарная ты, милостивая пани, — пробурчал он. — Другой кто ни на шаг тебя к своему товару больше бы не подпустил, узнай, что ты сделки заключаешь с псоглавцами! И, тем паче, ни гроша бы тебе не дал, как только бы понял, что ты никакая не охотница, а просто лгунья. А тётка моя сердобольная тебя насквозь видела и пожалела, и я, кстати...

Девушка ловко перехватила вожжи в одну руку, другой скользнула под зелёный плащ, сжала рукоятку кинжала и резким движением повернулась, приставив чёрное лезвие к горлу Яцека.

— Мне не нужно даже сильно стараться, чтобы прирезать тебя одним росчерком и оставить в канаве, забрав себе товар твоей тупой тётки, — злобно прошипела Катаржинка. — Я делала так много раз с теми, кто не хотел «подпускать меня» по своей воле. Видишь этот лук возле тебя? Знаешь, сколько стрел, пущенных из него, попали вашему наглому гномьему отродью в задницы? Если я скажу, ты и дальше будешь звать меня «милостивая пани»? А может, хочешь узнать, сколько болтов из вон этого самострела оказалось в гномьих черепах? Тогда у тебя явно отпадёт желание читать мне свои вонючие морали про неблагодарность!

«Преступница и воровка, — подумал Яцек, с дрожью глядя в её глаза, полные такой же хищной злобы, как тогда, у дуба. — Ей верят, потому что она хорошо выглядит в своём наворованном чистом шмотье. Она может меня убить. Она может украсть товар. Но сейчас это ей не нужно. Что же тогда она от меня хочет? И главное, чего ей нужно от псоглавцев...»

Катаржинка ослабила нажим и заворожённо проводила взглядом струйку крови, сползавшую с шеи дрожащего гнома.

— Ты и твоя тётка, как и все двуногие — свиньи, — сказала она спокойнее. — Я не должна благодарности ни одному из вас. Наоборот, это я всегда делаю так, чтобы вы были мне благодарны. А разве ты не поступаешь так же, карлик? Не помогаешь, например, своим друзьям безвозмездно с мыслью о собственном превосходстве?

Яцек молчал. Безвозмездно, друзья... За этими словами для него ничего не стояло. Всю жизнь он знал лишь работу на тёткино торговое дело, и каждый день в течение пятнадцати лет она не забывала ему напоминать, что среди клиентов друзей не бывает, а уж среди конкурентов — тем более. Она не доверяла даже нанятым за приличную сумму охранникам, поэтому всегда посылала Яцека присматривать за ними. Так что за прилавком гном не умел поддержать ни беседу о погоде, ни рассказать смешной анекдот — в его вселенной всех следовало подозревать в нечистых намерениях и быть с оружием наготове. С оружием, которым его никто никогда не учил пользоваться.

Однако ненависти гном ни к одному из двуногих не испытывал. «Все должны выживать, и у каждого свой способ», — рассуждал он. Так же он думал и глядя сейчас на Катаржинку.

— Я частенько спасаю никчёмные жизни ублюдков всех мастей, зная, что им придётся меня благодарить. И это чувство... — продолжала она. — Это чувство, когда они стелются у твоих ног, моля дать тебе хотя бы грош в благодарность, не превзойти даже эйфории после удачного убийства. Никто не любит быть в долгу.

Катаржинка небрежно отёрла каплю с лезвия кинжала о плащ и убрала его за пояс. До Яцека, наконец, дошло истинное назначение лука и самострела, лежавших рядом.

— Ты убиваешь людей за деньги? — осторожно спросил он.

— Догадался? Молодец. Да, меня нанимали богатые жирные хайзлы, чтобы я убила парочку ещё более богатых жирных хайзлов. Но ты не думай, бедные ублюдки тоже наскребали последние крохи, чтобы я расправилась с их заклятыми врагами. В этом смысле они все были равны. Мужчины и женщины, пановья и крестьяне. Ха, вижу, тебе мой промысел не очень-то по душе! — воскликнула Катаржинка, увидев скривившееся лицо Яцека. — Подумай об этом так, карлик: убивая одну жизнь, этим ты почти всегда спасаешь другую.

Яцек не ответил. Несколько минут они провели в молчании.

— Ну, хорошо. Как же ты дошла до такой жизни? — выдавил Яцек. — И что тебе нужно от моей тётки с её товаром?

— Почти. Ладно, расскажу тебе, пока мы едем. Всё равно делать нечего, а ты всё это время был достаточно сговорчив и не брыкался. Так что заслужил, — Катаржинка искренне и даже будто по-товарищески улыбнулась.

Яцек робко подвинул мешок с сахаром и уселся ближе.

— Мы жили с мамой, у нас было своё хозяйство неподалёку от Скаржиц. Отец ушёл ещё до моего рождения, так что мама делала всё сама. Иногда нам помогал её брат, дядя Якуб... — при упоминании его имени голос девушки будто отвердел. — Мы часто ужинали за одним столом, хотя у него был свой дом. Я считала его папой. Он делился урожаем, по хозяйству подсабливал, за мной смотрел. Неспроста. Как оказалось, он подбивал к ней клинья.

— Брат к сестре? — не сдержал изумления Яцек.

— Мне тоже тогда это было непонятно, — кивнула Катаржинка. — Хотя лет тринадцать-то уже исполнилось, могла бы и поумнее быть, да поразмышлять, откуда в тех же сёлах при Скаржице столько детей, если оттуда никто никуда отродясь не выползал... В общем, однажды ночью я услышала в светлице шум, будто какой-то мешок сверху упал. Просыпаюсь, а постель мамы рядом пустует. Ну, я спускаюсь вниз, и вижу этого увальня на ней, прямо на полу возле стола. Я была босиком, и поэтому они меня не услышали. Потом он зажал ей рукой рот. Зажал сильно. Она перестала двигаться. Меня приковало к полу. Когда он понял, что мама задохнулась, то испугался. Обернулся. А на меня вдруг нахлынуло детское воспоминание: как мама надевает своё самое грязное платье, берёт большой нож и идёт в загон к свиньям. Как она ловит одну из них, ласково укладывает и перерезает шею. Как из свиньи течёт грязно-алая кровь прямо на мамины руки. Нож, он лежал тут же, на лавке, я его краем глаза приметила. Видимо, мама сначала подумала, что это воры. А это оказался всего лишь дядя Якуб. Он про нож напрочь забыл, я ведь даже на него не глядела. Я схватила его с пола и всадила ему его прямо в шею, где обычно пульсирует, когда запыхаешься. Потом ещё раз. И ещё. Из него кровь хлынула, что из свиньи. И мне прямо на руки. Тёплая...

Голос Катаржинки раздавался будто откуда-то издалёка, и Яцеку показалось, что она не слышит нарастающего позади гула.

— Я убежала из дома в ближайший лес, — продолжала она. — Бежала так долго, что забыла дорогу назад, а он всё не кончался. Устала и легла рядом с каким-то валуном, в одной ночной сорочке, вся в крови, не выпуская нож из рук. Через несколько часов наступило утро, и солнце разбудило меня. Я открыла глаза, а рядом со мной сидел странный человек, вырезавший какую-то фигурку из дерева. Так я и попала к Птицам.

— Каким птицам? — не понял Яцек.

— Так называлась ещё одна семья, члены которой предали друг друга. То самое лихо Скаржицкого леса, карлик, — отозвалась Катаржинка. — Это их дом и вотчина. Тропинку в их гнездо мне и показал тот человек. Человек, научивший меня единственному, что я умею теперь в своей жизни. Человек, который прекрасно понимал, что я больше не смогу поверить ни единому существу на земле, и который всё же попытался дать мне новую семью. Ивош по прозвищу Чеглок.

Яцек не хотел упускать ни одного её слова, и всё же что-то в этот момент заставило его обернуться. Чувство нарастающей, приближающейся, нагоняющей их грозы.

— Помню, как, обходя с ним в первый раз оружейную, я задержалась у коротких клинков, — продолжала Катаржинка. — Тогда он сказал: «Когда я нашёл тебя, всю в крови, я удивился, как естественно нож лежит в твоей руке». Специально для меня заказал кинжал из оцела — редкого прочного металла чёрного цвета. Он напоминал крыло птицы, прозвище которой я приняла. Только когда Ивош на обряде посвящения отдал мне фигурку, вырезанную в тот злополучный день, я узнала её имя. Чёрный Стриж.

С этими словами девушка прикоснулась к чему-то невидимому на груди.

— А потом я ушла, — почти прошептала она.

Яцек снова повернулся к девушке, не переставая вслушиваться в нарастающее эхо позади.

— Почему, пани?

— На шестом году к нам вдруг стали часто поступать заказы через подозрительно похожих посредников. Речь всегда шла об огромной, неслыханной даже для больших хайзлов сумме. Все заказы одобрялись только через Ивоша, и он брал все до единого. Посылал на выполнение лучших. В том числе, и меня. Заставлял выполнять такие заказы первыми, бросив все остальные дела. Немного времени нам понадобилось, чтобы понять, на кого теперь работают Птицы, — в голосе девушки послышалось презрение. — Видимо, король скумекал, что греметь псоглавцами не всегда эффективно. Ведь перед грозой всегда есть время спрятаться. А вот если действовать тихо... Я не захотела убивать тех, на кого укажет какой-то боров в золотом дворце. Хотела сама выбирать, чью судьбу взять в свои руки, а от чьей отказаться.

— И тебя отпустили? — спросил Яцек.

— Нельзя так просто перестать быть Птицей, карлик, — покачала головой Катаржинка. — Если ты уходишь, то ровно через день на тебя открывается заказ. Для них ты становишься врагом, отнимающим деньги у семьи. Присваивающим их только себе. Многие сочли мой уход жаждой наживы, ведь они все обязаны были платить налог. Наверное, только Чеглок и понимал, что меня не интересовали деньги. Только свобода убийства. Поэтому он и запретил охоту на меня.

— А остальные согласились с этим?

Катаржинка нахмурилась и вздохнула.

— Нет, карлик. Видишь ли, для них мой уход был плевком в лицо. Знаком, что они тоже делают что-то неправильно. Что ради большого кошелька они готовы поступиться своей собственной волей.

— И что же тогда случилось? — затаив дыхание, спросил Яцек.

Девушка хлестнула вожжами.

— Они убили своего вожака.

 

***

 

Яцек обернулся и со вздохом посмотрел на две зелёные половинки поля, разделённые ещё мокрой, вязкой коричневой дорогой. Несколько одиноких полевых деревьев печально смотрели им вслед и, прощаясь, едва заметно кивали раскидистыми ветвями.

Только когда солнечный свет над их головами превратился в тонкую белую паутинку, просвечивавшую сквозь лапы высоченных елей, Яцек отвернулся. Они въехали в стены Скаржицкого леса.

Если бы не странное эхо позади, превратившееся в ровный гул, Яцек бы сказал, что весь мир вокруг них замер.

Они ехали медленно, будто крадясь. Катаржинка внимательно смотрела по сторонам. Вдруг резко повернула голову вправо. Подул лёгкий ветерок, и деревья зашептались между собой. Громче, чем обычно. Яцек поёжился и вытянулся, чтобы лучше рассмотреть их — и спустя пару мгновений готов был поклясться, что заметил наконечник стрелы, выглядывающий из-за тёмного ствола.

— У-у! Стой! — потянула на себя вожжи девушка. Фиалку долго уговаривать не пришлось.

Девушка осторожно спустилась с повозки вниз, дав рукой знак Яцеку не шевелиться. Фиалка опустила голову в надежде ущипнуть что-нибудь, пока двуногие разбираются, но нашла под собой только ковёр из еловых иголок и недовольно фыркнула.

— Всякая птица в своей стае хороша! — громко крикнула девушка.

Яцек услышал, как деревья зашептались ещё сильнее. Бросил быстрый взгляд на лежащий рядом самострел. «Эх, жаль, тётушка не учила меня, как из таких штук стрелять, — думал он. — А я и дурак, сам не спрашивал. Привык за повозкой прятаться. Надо было взять у пани пару уроков. Да чего уж теперь...»

— Катаржинка! Сама Катаржинка Охотница! — из-за деревьев вышел невысокий темноволосый мужчина в зелёном плаще, почти таком же, как у девушки, только изрядно поободранном. — Слышал, ты так теперь представляешься? Кстати, тебе это прозвище идёт куда больше птичьего. Да у тебя там ещё и мысливецкие стрелы! Богато живёшь! Уж и не думал, что заглянешь в нашу скромную обитель. Спустя два года-то!

— Гонза Вьюрок, — подбоченясь, ответила она. — Славная певчая птичка. Да, вот, захотелось проведать родные места, побродить между знакомых елей. Узнать, что слышно.

Яцек услышал, как где-то, вне досягаемости его взора, натягиваются тетивы, почувствовал, как на них обоих нацеливаются наконечники стрел.

— А карлик тебе на что? — рассмеялся Вьюрок. — Или ты решила познакомить нас со своим женихом?

Несколько лучников за деревьями прыснули от смеха.

— Да, вот, представляешь! Даже хотела попросить Ивоша быть венчальным отцом, — подыграла Катаржинка. — Кстати, где же он?

— Да вот приболел, — пожал плечами Вьюрок. — Лежит в тёплой постели в Гнезде, отогревается. Видишь ли, времена сейчас тяжёлые. Голодаем. Заказов мало. Псоглавцы частенько топчутся на пороге. А Ивош ведь тоже не бессмертный...

Яцек увидел, как Катаржинка еле заметно отступила на полшага назад. «Это не к добру», — подумал он.

— Знаешь, Гонза, — сказала Катаржинка с горькой усмешкой. — Я никогда не могла понять, врёшь ты или говоришь правду. Этот твой талант меня всегда поражал и восхищал. Я сама так этому толком и не научилась. Но сейчас я точно знаю, что ты лжёшь. Ивош Чеглок мёртв. Ты убил его. Или надоумил на это остальных, чтобы стать новым вожаком.

— Что ж, зачем тогда спрашивала? — голос Вьюрка был удивительно спокоен. — Твой гнев в который раз затмевает тебе разум. Ярость никогда не была твоей сильной стороной. В отличие от равнодушия. Ты приехала отомстить за своего благородного спасителя, но, как видишь, твои бывшие собратья несколько другого мнения насчёт него, и как только ты схватишься за свой любимый кинжал, они пристрелят тебя и твоего недоросля. Вы обречены. Но мы пощадим вас, если ты отдашь нам кое-что ценное.

— И чего же ты хочешь? — девушка попыталась сохранить ровный, спокойный голос, но Яцек почувствовал, как её обуревает ярость.

— Сначала я расскажу тебе кое-что, милая. Ты заслуживаешь это знать. Ивош был слишком благороден для убийцы и вора, — сказал Вьюрок. — Ему стоило управлять каким-нибудь паньством, а не бандой преступников. Сначала он отпустил тебя без последствий, унизив этим всех нас. А ведь мы безоговорочно, рискуя своей жизнью, выполняли его приказы! Вдобавок, вскоре после этого, золотая жила иссякла. Жирные хайзлы перерезали нашими руками всех конкурентов, а королёк загнал оппозицию так далеко под пол, что они ещё нескоро оттуда выползут. Это значило, что мы снова могли вернуться к свободным убийствам. Что мы снова будем бесконтрольны и опасны. Тут-то на горизонте и появились первые псиные отряды. Они вынюхали почти весь лес в поисках Гнезда. Нам пришлось варить целый чан зелья из стелящегося завоя, чтобы сбить их с толку. А ты знаешь, какая этот стелящийся завой дрянь!

Катаржинка молчала. Яцек боялся сделать лишний вдох.

— Но знаешь, что стало последней каплей? Чёртова засуха! А потом, осенью, сразу проливные дожди. Всё погибло. Урожай у крестьян пропал. Но у них осталось зерно в закромах с прошлого года. Они выживут. Поголодают и выживут. А мы — нет. У нас ничего не осталось. Потому что благородный Ивош Чеглок запретил воровать у этих бедных крестьяшек. Запретил грабить торговые обозы. А ведь мы даже их не убивали!

Гном поёжился и осторожно вгляделся во мрак деревьев. Ему показалось, что часть наконечников исчезла. «Кажется, они и правда хотят её отпустить, — подумал он. — Но, что, если она не захочет...»

— И тогда, голодные и разъярённые, мы и приняли это решение. И уж поверь, ни один птенчик не остался в стороне, — Вьюрок поднял голову и оглядел девушку сверху вниз. — Ты не сможешь вырезать целую стаю, Охотница.

Гонза сделал ещё один шаг вперёд и остановился. Склонив голову набок, он начал пристально рассматривать каждую чёрточку на лице Катаржинки.

— Но и нам тебя убивать не резон. Всё же ты была одной из нас. Чеглок уважал тебя, и не зря. К сожалению, ограбив пару-тройку торгашей подряд, мы отпугнули от леса основной поток. Крестьяне ушли с полей. Запасы кончаются. Мы пощадим тебя, если ты отдашь нам всё, что у тебя в повозке. Включая твоё оружие. Мысливецкие стрелы нам сейчас очень пригодятся. Если ты это сделаешь, мы позволим вам уйти.

Катаржинка молча кивнула и осторожно отступила назад, поравнявшись с повозкой. Повернулась к Яцеку.

— Н-но пани, как же так... — пролепетал гном. — Моя тётушка...

Катаржинка не шикнула на него, не встряхнула, не приказала замолчать. Вместо этого она взглянула на него, как бы извиняясь. Мягко положила руку на плечо, как тогда, у дуба. Спокойно попросила:

— Пожалуйста, Гиацинтус.

Трое лучников, лица которых были прикрыты масками, больше похожими на тряпки, сложили на землю оружие, окружили повозку и начали потихоньку стаскивать на землю мешки. Яцек перебрался на козла и невольно начал всхлипывать.

— Что-то твоему жениху не нравится моё предложение, — усмехнулся Вьюрок. — А что, пусть остаётся с нами? Говорят, из карликов получаются неплохие воры!

Катаржинка сильнее сжала плечо Яцека, не позволив ему ответить.

— Ты за один год опоганил всё, что Чеглок строил целую жизнь, Гонза, — презрительно произнесла она, не глядя на него. — Ты превратил Птиц из орудия судьбы в воров и бандюг, готовых загрызть своих за пригоршню золота. И ты понесёшь за это наказание. Жди грозы, Вьюрок, о да, жди грозы.

Она вдруг резко повернулась к нему.

— Покажи его кулон, а, Гонза? Он ведь сейчас у тебя на шее, верно? Держу пари, ты думал его продать, чтобы прикупить себе плащик получше!

Гонза скривил губы, медленно залез рукой под ворот плаща и достал небольшой изумрудный кулон в виде парящего сокола на серебряной цепочке. Улучив момент, пока Катаржинка всматривалась в знакомые очертания, он подлетел к ней, обхватил пальцами её шею, дёрнул и отскочил назад. В его руке осталось вырезанное из дерева изображение стрижа на чёрной верёвке.

— Я имею право на его кулон хотя бы потому, что я остался здесь! Остался, слышишь, тварь, и переживал рядом с ними голод, нищету и позор! — кричал Вьюрок, брызгая слюной и тряся вырванным украшением. — А где в это время была ты, дрянь?! Свысока наслаждалась своей свободой! ТЫ, дрянь, ТЫ не имеешь больше права носить эту вещь!! Убирайся ВОН, и молись, чтобы однажды ночью тебе в горло не прилетел привет от любимых пташек!

Катаржинка брезгливо коснулась шеи, исподлобья посмотрела на Гонзу. По тому, как дрожала её рука, Яцек понял, что она отчаянно борется с желанием всадить свой кинжал в глотку этому соловью. Сдержалась. Промолчала. Села на козлы рядом с гномом. Слегка хлестнула Фиалку. Лошадь фыркнула и неторопливо зашагала по дороге.

Яцек обернулся и последний раз взглянул на тёткины мешки. Глубоко вздохнул, потёр глаза и уткнулся носом в землю. С холодным выражением лица Катаржинка быстро и нервно начала крутить вожжи.

Когда они поравнялись с Вьюрком, тот бросил изображение стрижа на землю и сплюнул.

— Только попробуй заявись сюда ещё раз, потаскуха неблагодарная, — бросил он Катаржинке в спину.

Яцек посмотрел на неё и с ужасом увидел, что она торжествующе улыбается.

Она наклонилась к нему и мягко передала вожжи. От закручивания ремни превратились в тонкие канаты.

— Держи их так и не отпускай, — прошептала девушка.

— Что ты делаешь, пани? — прошептал он в ответ.

— Когда мы выберемся, я возмещу твоей тётушке всю сумму, — успокаивающе сказала Катаржинка.

Она достала кинжал из-под плаща, поцеловала его, резко обернулась и метнула прямо в горло Гонзе Вьюрку.

Тот тщетно пытался разглядеть чёрный клинок в тени ельника, чтобы увернуться, прежде чем возникшее из ниоткуда лезвие впилось ему прямо в глотку. Последний главарь Птиц качнулся назад и упал плашмя, пытаясь слабеющими руками удержать хлынувшую на свободу кровь.

Катаржинка, не дожидаясь попадания в цель, выхватила ремни из рук ошалевшего Яцека и хлестнула вожжами Фиалку так, что та ошалела от боли.

— Вперёд, сучка драная!! — заорала девушка высоким голосом.

Кобыла резко сорвалась с места, испугавшись неожиданного и пронзительного крика. Яцек не выдержал равновесия и завалился назад, чуть ли не кубарем перекатившись в повозку. До боли в костяшках схватился за бортик.

— Держись, карлик! — звонко крикнула Катаржинка, хлеща Фиалку без передыха.

Эти слова стали последними, что он услышал от Охотницы.

Глаза девушки расширились от боли. Руки ослабили хватку. Выпустили раскрутившиеся вожжи. Рот беззвучно открылся. Яцек посмотрел на неё и увидел стрелу, торчащую между лопаток. Не зная, что делать, он попытался выдернуть её из спины, когда вторая стрела вонзилась Катаржинке в шею. Яцек услышал хруст. На лицо ему брызнула кровь. Катаржинка вскрикнула и откинулась на спинку козел, словно тряпичная кукла.

Он попытался перебраться через бортик, схватить вожжи. Верёвки ускользали из его рук. Повозка тряслась всё сильнее. Лес становился всё реже.

Он так и не понял, что произошло сначала — это Фиалочка не сдюжила бега, засмотрелась на живописную лесную опушку и споткнулась, или повозка набежала на камень, несколько столетий спокойно лежавший и ждавший своего часа. Он чувствовал, что свободно летит по воздуху прямо на трескающееся дерево.

Когда всё затихло, он ощущал лишь острую боль в спине. Не мог пошевелиться. Не мог вздохнуть. Не мог позвать Катаржинку. Не мог даже проклясть её. Она бы и не ответила. Ему оставалось только лежать и слушать, как в Скаржицком лесу начинает свирепствовать гроза.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 4,33 из 5)
Загрузка...