Где никто и никогда

Смерть – с нее все и началось.

Отец считал, что я еще слишком маленькая - вряд ли пойму. Лучше не травмировать ребенка – так, наверное, думают отцы вроде моего, когда любимые жены начинают превращаться в жен умирающих. Отцы замолкают неожиданно, быстро моргают, будто им песок в глаза попал, а потом резко меняют тему и смеются над собственными шутками, громко и невпопад. Гогочут - точь-в-точь идиоты из вечерних тв - шоу. Папа в детстве мечтал сыграть в кино бродягу Чарли - не пойму, почему его затея провалилась.

"Химия не помогла, надеяться глупо, осталось недолго".

Мне было шесть лет. Я плохо училась, не умела читать, и первыми словами, которые я самостоятельно сложила в предложение, оказались, увы, эти: краткая история болезни миссис Кручински. Прощальная эпитафия от мужа и дочери, высеченная на окаменевшем и сером от тревоги и недосыпа лице моего отца.

Три месяца тело мамы мучительно медленно, словно бабочка в янтаре, застывало на больничной койке, а мы с отцом делали вид, что куда-то движемся и к чему-то стремимся. Видимо, наследственное - актриса и из меня вышла трагикомическая. Все, хватит, подумала однажды я и подскочила на кровати. Именно в ту ночь, когда отцу последний раз позвонили из госпиталя, я впервые путешествовала во сне.

Меня зовут Люси Кручински. Сколько себя помню - я хожу во сне. "Сомнамбулизм" – глядя с явным недоверием, предположила однажды моя учительница мисс Ривз. "Поймите, она предоставлена сама себе, у нее проблемы с психикой", в тот же день поделилась мисс Ривз с родителями девочки, которой я в драке выбила левый резец.

Я не стала никого переубеждать – зубы все равно молочные. А у жалости есть преимущества, поверьте мне.

Я посмотрела на свое тело и, убедившись, что оно все еще дышит и сердце в нем тихо стучит, гоняя кровь по венам и артериям, вышла из дома в одной пижаме, босиком, лохматая и испуганная. Плюхнулась на переднее сидение нашего "Форда", не пристегнулась и не спряталась от отца, а он даже не обратил на меня внимания. Он несся по сорок шестому и пару раз чуть не влетел в столб. Дергал руль и переключатель скоростей, тер и тер свободной рукой свои чертовы глаза, полные крупных песчинок, лунного света, отблесков встречных фар и еще чего-то...невыносимо слепящего.

Я вела себя тихо, не в силах выдавить ни звука, но, клянусь богом - мне не привиделся этот бесконечный путь от дома до стерильной комнаты в конце коридора, где постоянно что-то пищало и булькало, и воздух выходил из маминой груди с шипением, будто из пробитой шины.

Хотя бы там мы были вместе. В последний раз.

После смерти матери кредиторы атаковали отца, как птицы - героиню Типпи Хедрен. Он "оставался на линии" часами, а потом орал на очередного менеджера, проклиная систему здравоохранения, звездно-полосатый флаг, метастазы в легких и того, кто все эти вещи выдумал. Он судился со страховой компанией, исписал тонну бумаги жалобами, разорвал на куски сотни конвертов с отказами. И в итоге сдался – за долги продал свой книжный магазин и запил.

Я выросла без родителей - причина, выросла странной - следствие. Научилась принимать жизнь, логически связывая для посторонних причину и следствие и скрывая от них другое обстоятельство – каждую ночь я просыпалась и бродила по местам, которые сама себе представляла, видела по телевизору, на фотографиях в журналах, о которых читала в книгах.

В семь лет я пробралась в Дисней-Лэнд, в тринадцать – уже гуляла по пятой авеню, пялясь на рождественские витрины "Мэйсис". Я перебегала дорогу только на красный, сигала голышом вниз с крыш небоскребов. Никто не оглядывался с осуждением, не чувствовал моих прикосновений, никому не было дела. Сидя на пристани, я подставляла лицо под утренний океанский бриз, слушала шум прибя и крики касаток, слизывала крупинки соли с пальцев, встречала сотни рассветов – кроваво-красных и фиолетовых, разных и одинаково прекрасных. Я оказывалась там, где мне хотелось, когда и с кем хотелось – среди других неспящих, равнодушных ко мне людей, но чаще – в полном одиночестве.

Конечно, кое-чем пришлось пожертвовать. Настоящая жизнь оказалась немного сложнее ночных путешествий: ничего путного в итоге из меня не вышло.

Не поступив в колледж, я устроилась на временную работу в пропахшую прогорклым маслом и пережаренными кофейными зернами закусочную с очаровательным названием "Обжираловка на Лакуна-стрит". Засраная одноэтажка в Гринпоинте, пыльные окна, прикрытые для приличия полувыцветшими занавесками в мелкий розовый рубчик, вечно хлопающая от сквозняка дверь с дребезжащим колокольчиком на косяке.

Другими словами, настоящая черная дыра.

Публика в закусочной собиралась разная. Поляки, венгры, русские, американцы – разношерстный народец, который, как и меня, все глубже засасывала черная дыра на Лакуна-стрит. Они женились, разводились, рожали детей, заказывая наши "обжирательные бургеры по три доллара за штуку" и запивали их молочными коктейлями "в подарок".

Я знала большинство как облупленных. По-своему любила - глупых, шумных, порой милых людей в строительных робах и дырявых ботинках. В каждом – своя маленькая и прожорливая черная дыра.

С восьми эй эм и до восьми пи эм я трудилась в Обжираловке. Бегала в короткой розовой форме от столика к столику, оттирала пятна горчицы и кетчупа с подносов, разливала кофе, улыбаясь так широко, что к вечеру чувствовала, что лицо мое вот-вот треснет от радости. Не удивительно, что в выходные дни я спала по шестнадцать часов к ряду и не планировала на этом останавливаться.

 

Чтобы засыпать быстрее и путешествовать дольше, мне пришло в голову раздобыть снотворное, которое коня валило бы с ног. Я вооружилась интуицией и парой рекомендаций, нашла психиатра, специализировавшегося на "женских психозах". Доктор Эндрю Верни оказался самодовольным мужиком чуть за сорок с напомаженными черными волосами и белозубой улыбкой телеведущего Энди Коэна. Энди Коэн мне нравился - доктора Верни приходилось терпеть. В конце каждого сеанса Энди Коэн-Эндрю Верни выключал диктофон, снимал с носа очки в черной роговой оправе и аккуратно клал их на стол – я знала, это знак, и расстегивала молнию на его идеально выглаженных брюках. Считайте, мы оба получали свой бесплатный милкшейк: я – хрустящий, как новая двадцатка, рецепт на валиум, а он – пару минут, свободных от счастливой семейной жизни. Мне не стыдно – говорят, случаются вещи и похуже.

Отец окончательно спился. Я его не виню: говорю же, мы мастерски научились прятаться там, где нас никто и никогда не найдет.

Я съехала от него и постепенно заменила общение открытками со стандартным текстом: "Целую, люблю, твоя Люси". Могу поспорить - он по старой привычке выходил из себя и рвал их в клочья, не распечатывая.

Так я жила: днем – официанткой за одиннадцать долларов в час, а ночью – путешественницей в пространстве. Пока не повстречала человека без лица.

И тогда все перевернулось.

***

- Люси...ты меня слышишь? Люси...

Я дернула головой – кажется, я заснула с открытыми глазами. Прищурилась и покосилась на настенные часы: без десяти восемь – мыслями я уже стояла на собственной кухне и запивала две таблетки валиума водой из под крана. Сверху вниз я уставилась на парня в красной футболке "Лэйкерс", сидящего передо мной. В Обжираловке было тихо и сумрачно. Сиреневатые блики от наружной вывески отражались на гладкой поверхности столов, скользили по спинкам диванчиков из коричневого дерматина. Из кухни доносилось шипение – кто-то из девчонок перед уходом выкрутил радио на свободную частоту.

- Мы закрываемся через десять минут, Джей - сказала я, просунув ручку в пружинку блокнота, - Давай завтра, а?

Другой рукой я залезла в карман и нащупала связку ключей, чувствуя, что Джей все это время не сводит с меня глаз. Вообще-то, Джей мне нравился – было в нем что-то доброжелательное. чего в Н.Й. днем с огнем не сыщешь: отпечаток калифорнийского солнца на лице или открытая улыбка. Черт его знает. Ума не приложу, как его занесло в Гринпоинт, потому что выглядел он прилично. Не был похож на тех доходяг, которые вечно ошиваются в нашем квартале. Впечатление портила только бейсболка грязно коричневого цвета, из - под которой торчали немытые, спутанные волосы.

Как-то он рассказал, что работал в городской пожарной охране ЭлЭй и перевелся в Нью-Йорк всего пару месяцев назад. Весь вечер у него на физиономии было написано, что ему страшно хочется сойтись со мной ближе, но он никак не решается сделать первый шаг. Помогать я ему не собиралась – в Обжираловке дел по горло, и до конца рабочего дня осталось пять минут. Ничего страшного – он все равно болтается здесь почти каждый свободный вечер.

Я нащупала связку ключей, а Джей тяжело вздохнул, видимо, собираясь с духом, но не успел - застыл с полуоткрытым ртом. Я вздрогнула – сердце бухнуло в груди. Мы оба повернулись на звук дверного колокольчика.

Дреньк – Дреньк - Дреньк!

Противное дребезжание.

Хлопнула дверь. В Обжираловку вошел человек без лица.

Нет, на самом деле лицо у него было. Просто я никак не могла его запомнить.

- Эй, мистер, мы закрыты, - крикнула я, мысленно насылая проклятия на вторую официантку Элис. Она вечно забывала перевернуть табличку "Открыто" перед тем, как свалить пораньше.

Человек без лица будто не услышал. Он медленно прошел мимо, едва не задев меня плечом, и сел за самый дальний диван в углу у окна. Закрыл лицо руками, словно собирался заплакать.

- Люси, послуша..., - вдруг затараторил Джей, но я отмахнулась от него, чувствуя, что вскипаю.

- Эй! Мистер, слышите? Восемь вечера – домой пора. Э-эй! Могу посоветовать приличный бар по соседству – не...черт тебя дери...

Он никак не отреагировал. Как окаменевший от скорби ангел, он намертво прилип к диванному надгробию. Я по-настоящему разозлилась. Кровь прилила к лицу, я сжала ключи в кармане, ели сдерживаясь, чтобы не бросить их в придурка. Сейчас он у меня дождется - я его отсюда за шиворот выволоку, если понадобится.

Джей поднялся. Его голос в фоновом режиме устали повторял что-то. Важное, нужное? Я не разобрала. Слова тонули и исчезали в треске радиопомех. Я почувствовала теплое прикосновение его ладони к своему запястью. И мне захотелось обернуться и сжать загорелые плечи, которые тушат пожары где-то в Нью-Йорке и Калифорнии. Глупо. Я представила себе на секунду, как мы сидим в баре, и мне легко, Джею, напротив, сложно – он сидит, совершенно трезвый, и смотрит, как я опрокидываю в себя шот за шотом. Или дальше – мы идем по улице, и он придерживает меня, потому что если он отпустит – я упаду. Я смеюсь, еле держусь на ногах, спотыкаюсь, разбиваю до крови коленку. И Джей сто раз жалеет, что связался с официанткой из Обжираловки, но терпит меня. Возможно, я позволила бы ему что-то. Возможно, я бы поцеловала его сама. Разве я что-то теряю?

А потом я вернулась обратно.

Тебе нужно спать.

Спать.

Спать без задних ног, раскрыв рот, запрокинув голову - поза не важна. Спать, упрямо нудел писклявый голос шестилетней Люси внутри, и я сдалась - как ошпаренная, одернула руку. Я не обернулась к Джею, я вообще ничего не сделала.

Человек без лица вздрогнул. На улице, совсем далеко, тихо завыла сирена и тут же утонула в шипении нарастающих радиопомех.

Человек оторвал ладони от лица, и я увидела пронзительные голубые глаза. Я узнала его и отшатнулась.

- Мама? – захрипела я.

***

Я приползла домой на ватных ногах. Меня била мелкая дрожь. Казалось, сердце вот-вот остановится. Я точно подхватила грипп.

Я легла в кровать прямо в одежде, скинув только кроссовки. Закрылась с головой одеялом. Нет, в Обжираловке была не моя мать – просто какая-то другая женщина, очень на нее похожая. По-моему, у человека без лица вообще была борода и глубокие оспины на опухших щеках, и он вроде напомнил мне фотографии Чарльза Буковски, сделанные в его лучшие запойные годы. Я не уверена. Я ни в чем не была уверена в ту ночь.

Я засунула под подушку руку и достала пластиковую банку со снотворным. Без воды проглотила две таблетки. Потом еще одну. Зажмурилась. Расслабилась. Сделала глубокий вдох-выдох. И не смогла уснуть. Снова залезла под подушку и потянулась за мобильным. Включив фонарик, принялась изучать этикетку, но буквы и обозначения на ней расплывались, танцевали перед моими глазами, и я никак не могла сфокусироваться.

Я залезла в записную книжку телефона, нашла нужный номер. Нажала кнопку вызова.

После нескольких гудков он ответил. Я хотела узнать, как он, все ли в порядке, но услышав его охрипший сонный голос, словно онемела и затаила дыхание. Что я ему скажу?

- Какого хера надо? Кто это? – спросил он, язык у него заплетался, и не надо было быть ясновидящим, чтоб понять - он в стельку пьян.

Я молчала, не дыша и чувствуя, как от недостатка кислорода начинает жечь легкие.

- Кто там? – повторил он и тоже замолк. Мне показалось, что я теряю сознание и вот-вот отрублюсь, но, скорее всего, валиум подействовал, и я быстро проваливалась в сон. – Предупреждаю. Я вешаю трубку...

- Люси, это ты? – услышала я снова через вечность, уже падая куда-то в клубящуюся черноту, - Люси, детка, это ты? Люси...Лю..си...Лю...си...

Лю..сссссс...ииии...

Я обязательно отвечу, папа – я посплю минутку и отвечу, подумала я, падая все быстрее. Завтра. Нет, не так – я отвечу ровно через минуту.

Немного посплю. Всего нич... Раз – и вс... Посп.. и отвеч... Обязательно, пап.

Подожди!

Папа!

***

На следующее утро Элис не вышла на работу. Я же говорю – подхватила грипп. Себя я чувствовала не лучше – усталой и больной. К своему разочарованию, я абсолютно не запомнила, где бродила прошедшей ночью. Такое случается, если переборщить со снотворным. Поэтому я редко превышала безопасную дозу. Разве что в экстренных случаях. Как вчера.

В Обжираловке народу, к счастью, было негусто – пара человек, да и те сонные и мрачные, как нью-йоркское небо. Поспособствовала погода – в окна барабанил дождь, по залу бродил сквозняк, разбрасывая по пустым столам салфетки, приподнимая и опуская занавески в розовый рубчик. Я представила, каково бедному Джею после Калифорнии разъезжать в пожарной машине по серому и сырому Н.Й. Хотя, возможно, его совсем не заботит погода. Он же, в отличие от меня, не пялится сейчас на кофеварку, а спасает людей.

- Вы любите газеты? Читаете? Нью-Йорк Таймс...или, к примеру, Сан?

Я пожала плечами и пододвинула чашку к мужчине в полицейской форме, водрузившему внушительного размера зад на высокий стул у стойки.

- Газеты – прошлый век, - сказала я и разгладила воротничок блузки,- Кому они нужны в век телевидения и интернета?

Он кивнул и, сделав глоток кофе, захихикал, как дурачок, зажав рот мясистой ладонью. Я нахмурилась и попыталась разглядеть имя на его бейдже. На всякий случай. Мало ли психов вокруг ходит, а этот еще и вооружен.

- Откуда же вы узнаете вчерашние новости? – захохотал он в голос, явно наслаждаясь моим недоумением.

- Я вас не понимаю... для чего мне вчерашние новости? Меня и сегодняшние не особо ...колышут...

- Зря. К примеру, вы наверняка не знаете, что несколько дней назад в Гринпоинте застрелили польскую иммигрантку. Женщину и трех ее детей. Шесть, восемь и десять лет. Буквально на соседней улице. Вот вам и американская мечта – увидеть и умереть. Не слышали? И не услышите. Телевизионщики предпочитают только свежее, актуальное, с пылу с жару... Газеты – другое дело. Вчерашние, позавчерашние новости можно узнать только из газет.

Я ни черта не поняла. К чему он клонит? Что за ерунда? Но с умным видом кивнула, почувствовав облегчение: хотя бы понятно, для чего он приперся – разнюхивать и расспрашивать. Странный тип, явно не из местных.

Полицейский поставил чашку на стол, и я обратила внимание, что ногти у него выкрашены в ярко-алый цвет. Подушечкой большого пальца он нежно их поглаживал, а потом, как бы между делом, признался:

- Мне нравится красный. А вам?

***

Я закрыла Обжираловку на час раньше и отправилась прямиком в офис доктора Энди-Эндрю. Возможно, настало время, когда его помощь мне действительно необходима.

Я села в неуютной, темной приемной на кожаный диван, облокотилась на мягкую спинку и приготовилась ждать. Хоть целую вечность – лишь бы помогло. Наверное, мне нужно другое снотворное, успокаивала себя я. Может, что-то еще...посильнее. Хотя тонкий голосок в моей голове повторял нараспев один и тот же вопрос: "Люси, если не сможешь путешествовать во сне, что тогда у тебя останется?"

Из-за двери кабинета раздавался ритмичный стук метронома, под который выл, взлетая вверх и захлебывался на фальцете, женский голос. Я не собиралась подслушивать, честно, но баба орала так надрывно, что хочешь-не хочешь, я слышала все, что она говорила, будто сидела у доктора Энди-Эндрю на коленках.

- Я...я хотела...понимаете, мне нужна была помощь. А им нужен был ...мужчина рядом. Понимаете, у меня трое сыновей... Когда Кевин ушел, я осталась совершенно одна с тремя мальчиками. Знаете, как сложно с детьми, которые тебя ни во что ни ставят, потому что ты выгнала из дома их папашу? Я умоляла его переехать...мне некого попросить, кроме него...дети его обожают, а я говорила, что еще немного - и съеду с катушек...он обязан мне помочь – он обещал нашей матери...

Женщина замолчала. Я обрадовалась, подумала, что исповедь, наконец, окончена, но не тут то было:

- Если б я не настояла..., - затянула она снова, и я вздрогнула от неожиданности. Я никогда в своей жизни не видела этой женщины, не имела ровным счетом никакого представления о ее внешности и семейных проблемах. Вряд ли встречала ее детей и мужа. И вдруг, по необъяснимой причине у меня защемило сердце. Будто мне снова шесть лет, и я сижу на кровати в спальне и слушаю, как за стенкой в ванной комнате бежит вода. И рыдает навзрыд мой отец.

Голос замолк. Метроном остановился. Я услышала знакомые щелчки – доктор Эндрю-Энди выключил диктофон и положил очки на стол. Ублюдок.

К горлу подкатила тошнота. Я наклонилась вперед и почувствовала, как из глаз выступили жгучие слезы. Попробовала сделать вдох - не смогла, вцепилась пальцами в горло и засипела. Перед глазами расплывались красные и черные кляксы. Хрестоматийные признаки кислородного голодания.

Я сейчас сдохну. Прямо здесь, осознала я, катаясь по полу. Я представила, с каким лицом доктор Эндрю-Энди, вежливо приоткрыв дверь перед пациенткой, обнаружит на пороге кабинета мой обделавшийся труп с вывалившимся языком и вылезшими из орбит глазами. Умирать сразу расхотелось.

Меня вырвало – рот неожиданно наполнился соленой слюной и я блеванула прямо на дорогущий паркет. Не самый лучший способ снять стресс, но других вариантов нет. Меня вырвало еще раз. Что-то выпало из моего разинутого рта и, задребезжав, покатилось по полу.

Дреньк! Дреньк! Дреньк!

Дверной колокольчик?

***

Дома меня ждал сюрприз. Весь пол в квартире был завален пузырьками от лекарств, словно я ограбила аптеку или планировала открыть рехаб. Диазепам, апаурим, реладорм. Розовые, синие, красные пилюли. Все, что душа пожелает. И даже больше.

Прощай, доктор Эндрю-Энди! Теперь таблеток хватит на всю жизнь. Или даже на две. Вопрос - куда деть остальные?

Ночью я заснула на простынях, засыпанных лекарствами всех цветов радуги, но не приняла ни таблетки, и проснулась в чужом платяном шкафу, сидя на корточках.

Надо мной висела одежда, завернутая в шуршащие черные пакеты. Пахло чистящим средством с лимонной отдушкой. Через щели внутрь проникал серебристый свет, разделяя пространство на вытянутые прямоугольные полосы. Темные – светлые – темные - светлые. Я раскрыла ладонь и сжала в кулак несколько круживших в воздухе снежинок. Снаружи раздавались гулкие шаги и натужные вздохи - словно какой-то умник посреди ночи затеял перестановку. Я сжала ручку и медленно надавила плечом на дверь. Та не поддалась – скорее всего, закрыта на ключ. Снаружи что-то грохнуло. Я уперлась уже двумя руками – безрезультатно. Наклонилась, попыталась заглянуть в комнату через щель. Все звуки стихли. В горле пересохло, я нервно сглотнула.

Прекрасно, я не могу выбраться отсюда. Потом я прислушалась – сначала подумала, что где-то среди тряпья пискнула мышь. Звук стал отчетливее, и я могла бы поспорить, что уловила повторяющийся ритм.

Пип - короткий. Пауза. Пиииип-длинный. Короткий. Пауза. Длинный.

Полосы: светлые – темные – светлые – темные.

Я сильнее прижалась к обледенелой двери, сердце в груди, словно подстраиваясь к обстановке, застучало громче и быстрее. И бухало, будто и у меня внутри передвигали мебель, то и дело роняя на пол тяжелые ящики.

Кто-то снаружи задышал совсем рядом. По моему позвоночнику пробежал холодок. Я слышала уже нечто подобное.

Звук, будто воздух с шипением выходит из спущенного колеса.

Дверь вдруг распахнулась, и меня с головой накрыла липкая, желтоватая вода.

***

В Обжираловке начались перебои с отоплением и горячей водой. Я позвонила ремонтникам, но получила только дежурный ответ, что мол, в такую погоду никто в вашу дыру все равно не сунется. Выкручивайтесь сами. Кто бы мог подумать... Спасибо, помогли.

Я не спорила. Нашла в подсобке два старых пледа, закуталась в один, а другой отдала Джею. Он сидел на излюбленном месте и смотрел на пустынную улицу. Вспыхнула молния, и его лицо удивительным образом преобразилось: стало похоже на лицо подростка - упрямый подбородок, несколько коротких светлых волосинок топорщатся над по-детски пухлой, оттопыренной верхней губой. Спорю, с девчонками лет в шестнадцать у Джея были серьезные проблемы.

- Можно? - я стукнула наманикюренным красным ногтем по бумажному стаканчику с клубничным коктейлем. "При заказе специального меню – милкшейк в подарок". Джей кивнул. Я сделала глоток: шейк отказался приторно сладким, почти горьким на вкус. Я едва не поперхнулась. Вот гадость! Поморщилась, посмотрела удивленно на шесть точно таких же пустых стаканов, стоящих на столе.

- Почему не сказал, что я переборщила с концентратом? Господи, ну и отрава...

Он поглядел на меня грустно и развел руками. Снова на улице вспыхнуло, стекла мелко задребезжали. Мне показалось, что кто-то снаружи наблюдает за нами - будто за окном столпилось десятка два папарацци. Лицо Джея в белом свете фотовспышек казалось мертвенно-бледным.

Мне жаль, Джей...Мне, правда, так жаль...

Дреньк! Без пяти восемь вечера.

Мы повернулись на звук хлопнувшей двери. Человек без лица, как ни в чем ни бывало, прошествовал на свое место и сел на диван, закрыл лицо ладонями. Бумажные стаканчики задрожали, один перевернулся, из него на стол потекла бледно-розовая вода.

- Эй...мистер как тебя там...Какого...Ты разве не понял? Закрыты мы, гребаный...Мы закрыты, твою мать! - я стремительно двинулась к выходу, со всей силы сдернула табличку "закрыто" с крючка, распахнула дверь нараспашку и выкинула кусок картонки наружу. В лицо мне ударил шквальный ветер, я едва устояла на ногах, закрыла дверь, приперла ее стулом, и решительно направилась к человеку без лица. Он сидел также неподвижно, словно бесформенная тень.

Джей поднялся, схватил меня за запястье, мягко потянул назад.

- Не надо, - зашептал он тихо, - Оставь его...

- Ни хера подобного..., - злобно процедила я сквозь зубы и одернула руку, - Не дождешься!

- Эй ты, слышишь, придурок, не дождешься? – истошно завопила я, обращаясь к человеку без лица.

Он услышал меня и раскрыл ладони. Скривил рот, в его водянистых глазах я заметила слезы. Черная капля растекшейся туши, дрожащая на его подбородке, густо перемазанном красной помадой, сорвалась вниз. Лицо изменилось, но я без труда узнавала знакомые черты. Наверное, примерно лет в пятьдесят так могла бы выглядеть я сама.

***

Мы легли на пол – решили переночевать в Обжираловке. Снаружи клокотало и ревело, скрипели деревянные перекрытия, казалось, вот-вот ветром снесет крышу. С потолка летели брызги. Я облизала соленые губы, покосилась на Джея – он спал, укутавшись в старый плед. Руки по швам, тело расслаблено. Я заскользила пальцами по полу и нашла его теплую ладонь.

Дреньк!

Я резко села. Комната - стены, пол, и потолок качало из стороны в сторону, словно лодку в десятибалльный шторм.

Хлопнула дверь.

Да сколько, блядь, можно?

- Джей, проснись, – я затрясла его плечо. Он распахнул глаза, и я спросила тихо, - У тебя есть вчерашние газеты?

Пятого апреля две тысячи девятнадцатого года сорока восьмилетний патрульный участка №..., департамента полиции штата Н.Й. Пол Войнич в ходе бытовой ссоры застрелил из табельного оружия жену и троих детей. Через десять минут, в двух кварталах от места преступления он убил еще двоих: двадцатипятилетнего Джея Питерса (погиб на месте - огнестрельное ранение в голову) и двадцатитрехлетнюю официантку Люси Кручински (скончалась в больнице спустя сутки - два огнестрельных в корпус). Потом Пол сунул пистолет в свой рот и нажал на спусковой крючок в последний раз.

Я не читаю газет. Ни вчерашних, ни сегодняшних. Не прочитаю и завтрашних. Возможно, кто-то из вас тоже. Поэтому я пересказала происшествие в Обжираловке своими словами. Как сумела.

Я почти выбралась – не хватило пары секунд, чтобы выскочить на улицу. У Джея, вставшего между мной и дулом пистолета Пола Войнича, не было никаких шансов...

***

В Обжираловке отрубилось электричество. Я достала из подсобки свечи и расставила их по полу, столиками и подоконникам. Сразу стало уютней – пламя перебросилось на занавески в розовый рубчик, и они полыхнули, как факелы.

Джей сидел на диванчике из козжама и пялился в окно на неоновую вывеску - "Обжираловка на Лакуна-стрит" только что рухнула на мостовую. Неоновые буквы еще светились, потрескивая электричеством. Ослепительное яркое пятно на погрузившейся в кромешную темноту улице, подумала я. Красиво.

- Еще клубничный, Джей?

Он покачал головой.

- Не-а, жуткая гадость...как и остальная жратва в этой дыре...

Я плюхнулась на диванчик напротив.

- Зачем же ты все время возвращаешься сюда?

И покраснела от смущения, как школьница.

- Послушай, - начал он, - моя сестра, кажется, снова сошлась с мужем, и я подумываю вернуться обратно в ЭлЭй. Никак не могу привыкнуть – слишком мрачно здесь, слишком мало солнца...понимаешь?

Я кивнула – чего там, отлично понимаю.

- Но...я еще не решил окончательно... завтра у меня выходной...и я все хотел тебя спросить...

Дреньк! Дзинь! Хлопнула дверь...

И со свистом слетела с петель, ударившись о противоположную стену. Колокольчик покатился по усыпанному битым стеклом полу.

- Как ты смотришь, чтобы сегодня вечером сходить куда-нибудь? Я видел неподалеку бар – можем пропустить по паре стаканчиков. Или пойти в другое место...куда хочешь?

Он замолчал на секунду и, вытянув руку, погладил меня по мокрой щеке.

- Где никто нам не помешает. Что думаешь?

Я подняла глаза и посмотрела через дырку в потолке на темное небо, где перемигивались слепящие серебристые звезды. Хорошая, чистая ночь сегодня – для большого города редкость.

- Где никто и никогда... - согласилась я.

Я рассказала, с чего все началось.

Видит бог, я хотела, я бы все отдала, чтоб вышло иначе. Но закрыть глаза и оказаться в безопасном месте... не получается. Увы, никогда не получается.

Пусть так. Хотя бы пусть будет так...

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 8. Оценка: 4,25 из 5)
Загрузка...