Здешнее море дышало колдовством.

Било борта с насмешливым, злым шипением, катало в волнах эхо бури. Но корабль мчался вперёд, непобеждённый ни долгим плаваньем, ни яростными штормами. Анкарат знал: так продолжится, пока он верит в удачу. Корабль не уступит морю, никто из его людей не сдастся, не выкажет слабости.

Так и было.

Даже Амия, за последние дни побледневшая, рассеянная от усталости, улыбалась ему. В редкие ясные ночи следила, как знакомые звёзды медленно опускаются к горизонту, как появляются на их месте новые.

– Как же мы далеко! – вздыхала почти без тоски. Отправляясь в путь, Анкарат опасался, что Амия, изнеженная жизнью в роскоши, бежавшая с ним против воли родителей, будет злиться, будет плакать, взмолится о возвращении – но так и не услышал ни одной жалобы. Но что удивляться? Он выбрал её, верил ей, а все, кому Анкарат верил, знали: он добьётся славы, вернётся героем, возвратит себе милость Старшего Дома. Соль, въевшаяся под кожу, ветер, иссушивший глаза до красноты , мера воды, что с каждым днём таяла – ничто не заставит их усомниться, а значит, корабль будет лететь вперёд, золотой стрелой рассекая волны.

Не священное пламя в крови, не воля земли, Анкарату послушная, внушали преданность. Не родство с Правителем.

Анкарат верил им, а они – ему. Ничего не бывает важней.

– Земля! – крикнул с мачты вперёдсмотрящий, люди подхватили радостный клич, шум голосов заглушил ропот моря. Анкарат заслонился от солнца – и тоже увидел. Берег вздымался новой волной, изумрудной и тёмной. Мелькнула жемчужная полоса прибрежного песка. Да, здесь протянулся совсем иной край: ни охристой тверди, даже издали, даже на взгляд – горячей, ни тёмных и грозных скал.

Анкарат чуял удачу, чуял победу.

Эта земля была так беззащитна.

 

*

 

Он оказался прав.

Далеким мороком вставали в памяти первые дни, когда лес преградил путь темной гущей, и до заката приходилось рубить её, кромсать, сражаться, как с непримиримым врагом. "Давайте я просто сожгу его", – предложил Анкарат, потеряв терпение, но Гриз успел его остановить:"Не стоит звать священное пламя, скоро мы выйдем к поселению". Гриз был чародей, чуял души людей, чужих и близких, Гриз был ближайший соратник – сомневаться в нем причин не было. Анкарат не усомнился, смирил свой гнев – и не пожалел. Вскоре они нашли деревню чужаков. Та беспечно дремала у потаённой бухты, с моря неразличимая. Хрупкие дома льнули к земле, крыши устланы сочными листьями, возле берега – рыбачьи сети, цветными ракушками рассыпались лёгкие лодки.

 

Анкарат напрасно готовился к настоящей битве. Только лес и пытался их задержать – люди здесь не знали войны. А если б и знали, разве это спасло бы от священного пламени? Кто-то пытался спастись от сражения морем, но, пока Анкарат со своим отрядом теснил людей к воде, позолоченной пламенем, его команда привела корабль. Подобный бронзовому утёсу, слишком тяжёлый для этой бухты, он перекрыл пролив, раздавил судёнышки беглецов, как яркую скорлупу. Анкрат презирал трусость, но в тот миг испытал лишь жалость. Жаль было юрких украшенных лодок, пёстрых парусов, людей, не умевших себя защитить. Анкарат и прежде слышал: на этой земле нет власти, кроме колдовства морского, лесного, небесного – равнодушного к людям. До сих пор не верил по-настоящему. Но ни через месяц, ни через два, пока они зачищали прибрежную землю от леса, пока строили лагерь и гавань, никто не пришёл, чтобы помешать – ни люди, ни боги. Анкарат точно знал: и земле, и людям нужен защитник. Если в их душах нет силы и смелости, если земля слаба, нужен тот, кто это исправит. Пусть на родине его поход многие называли изгнанием, ссылкой, пусть Гриз говорил, что это просто разведка, Анкарат был рад, что оказался здесь.

 

Лагерь рос, почти сомкнулся с деревней – та восстановилась после нападения удивительно быстро. Для лёгких, непрочных домов здешнее дерево подходило гораздо лучше, чем для военных укреплений. Порой в глубине под утоптанным крошевом из гальки и золотистой глины пробуждалась дрожь, с моря налетал ветер – и новый дом Анкарата, сторожевые вышки, островерхие пики стен вокруг поселения – всё казалось построенным на песке. Лес, с которым они так долго боролись, надвигался с неотвратимостью прибоя, и с моря чудилось – вот-вот он поглотит лагерь, раздавит изумрудной своей волной.

Но меньше всего Анкарату нравилась сила здешней земли. Совсем непохожая на горячую мощь родных краёв, шепчущая, текучая, она казалась то безмятежной и ласковой, то ядовитой и лживой.

– Может, уйдём вглубь материка? – предлагал он Гризу, – Что нам толку от этой деревни?

Но Гриз возражал: рано, нужно укорениться здесь по-настоящему, отправить весть Старшему Дому, продвигаться вперёд, только если те пришлют подкрепление. "Вспомни, что случилось, когда ты решил забыть о приказах, наступать, пока хватит сил. Ты победил, но стоила ли того победа? Тебя чуть не казнили".

Да, он помнил те дни, упоение битвы, шторм своего триумфа. Удача Анкарата росла с каждым сражением: стрелы врагов сгорали в воздухе, клинок всегда находил цель, сила земли билась в такт его сердцу. Анкарат помнил, как открыли перед ним ворота последнего захваченного города, помнил приветствия на главной площади, восторг и трепет – всё это тонуло сейчас в солнечном мареве, до сих пор отзывалось в душе эхом абсолютного счастья.

Правитель счёл это предательством. Только кровь Старшего Дома спасла Анкарата тогда.

"Жди, затаись, – уговаривал Гриз теперь, – пусть эта земля привыкнет к тебе, пусть священное пламя прокалит её".

Священное пламя билось в медной чаше возле их с Амией дома, не меркло и не опадало, как бы яростно ни бросался на него ветер. Анкарат помнил взволнованную радость, когда огонь взметнулся, скатившись с его ладоней. Но их лагерь – лишь крошечная искра на карте острова, чтобы пламя прокалило землю, нужно двигаться дальше! Сколь бы ни были разумны советы Гриза, теперь Анкарата они только злили.

 

Медлил он из-за Амии. Амии нужен был настоящий дом, настоящий город – но о том, чтобы взять её в новый поход, не могло быть и речи. Довольно того, что она пересекла с ним море. Анкарат наблюдал, как Амия украшает свои новые комнаты вышитыми платками и цепочками ракушек, подаренными людьми деревни, как смеётся и учит здешний язык вместе с девушками-служанками, пришедшими оттуда же, и почти верил – можно уйти, можно двигаться дальше, здесь ей спокойно и хорошо. "Ты завоюешь этот берег, – жарко шептала она, – и здесь будет столица прекрасней, чем наш родной город, чем город Старшего Дома!" Кощунственные слова, но Анкарат её не останавливал. Усмехаясь, слушал о придуманных дворцах, сокровищницах, несокрушимых башнях. Верил ей.

Но этой земле – не верил, и не мог оставить Амию здесь одну.

 

Жители этого края совсем не походили на Анкарата и его сородичей, рослых, смуглых, отчаянно гордых. Ветер рассеивал здешнее солнце по ветру, море уносило ту мощь, что дарит земля своим детям. Они были бледны и хрупки, двигались плавно и вкрадчиво, ступали бесшумно. Всё оружие – охотничьи ножи да гарпуны для рыбы. Гриз называл местных мудрыми, Анкарата же тревожила их мягкость и боязливость. Слишком легко сдались, слишком спокойно приняли жизнь под чужой властью. Анкарат верил в справедливость и милосердие; нападение было страшным и разрушительным, но почти бескровным – бунтовать никакого смысла. Но в тихой покорности, с какой эти люди соглашались на любую работу, в сдержанном любопытстве, с каким смотрели на священное пламя, в том, как доверчиво улыбалась Анкарату Илли, светлоглазая дочь старшего этой деревни – собственный отец привёл её в их с Амией дом, то ли откупиться хотел, то ли надеялся на защиту – сквозила не то растерянность напуганных животных, не то потаённое коварство.

– Если эта земля никому не принадлежит, если никто их не защищает, – говорил Гриз, – им только лучше будет от того, что мы здесь обоснуемся. Мы не грабители, не пираты, со временем построим настоящий город.

В день нападения Анкарат думал так же, а теперь возражал:

– Или они задумали что-то.

Гриз усмехался:

– Ты стал подозрительным. Правитель был прав, эта земля принесёт тебе благоразумие.

Анкарат угрюмо смолкал. "Может быть, меня давит неподвижность, дразнит размытая морем земля, я слишком желаю отправиться в путь? – спрашивал он себя, – Нет. Люди не могут принять чужаков так безропотно, не могут спокойно глядеть на священное пламя после того, как видели его силу. Они выжидают, что-то случится".

Анкарат не добился бы стольких побед и верности стольких людей, если бы чуял только удачу.

Он оказался прав и теперь.

 

*

 

Что же его разбудило?

Ветер, скулящий в пустотах и ставнях нового дома?

Рокот моря, нарастающий, словно волны близились, наступали грохочущим войском?

Далёкая дрожь в глубине земли, эхом блуждающая в костях?

Нет, что-то другое. Кто-то позвал, произнёс его имя – отчётливо, близко.

Но Амия не просыпалась – чуть заметно хмурилась во сне, косы змеились чёрными реками. Когда Анкарат высвободился из её объятий, она пробормотала что-то, повела плечами, зябко закуталась в покрывало. Лето медленно уходило, ночи делались холодней и темней. Анкарат затворил окно, обращённое к морю. Комната заполнилась странным шёпотом. Лился он из окна, смотревшего в лес. В свете сторожевых башен чудилось – что-то мечется там, между крон, огромные тени, очертанья неведомых тварей. Анкарат понимал – это морок, продолжение сна. Но оставаться на месте было невыносимо.

 

В этот раз Гриз не стал его отговаривать.

– Да, – кивнул он, – там может быть колдовство. Вряд ли опасное нам, но нужно проверить. Отправь кого-нибудь из дозорных.

– Нет. Я должен увидеть сам.

В том, что идёт на зов, Анкарат не стал признаваться.

 

Они обогнули деревню местных – та дремала, тихая, безмятежная, как и всегда. "Не там", – предупредил Гриз, но Анкарат чувствовал это и сам. Зов накалялся в груди, зов не был уже его именем, чьим-то шёпотом, то была жажда, то был огонь – как в те дни, когда сила родной земли озаряла в сражении, как в те мгновения, когда победа звала его. Лес подступал всё ближе, тени метались над светом факелов, кроны деревьев сплелись узловатым пологом, пожрали ночное небо. Голос моря исчез, навстречу тянулись терпкие запахи трав, ядовитых ягод, старой коры, располосованной свежими ранами – ритуальными знаками. На них то и дело указывал Гриз. Он бормотал свои заклинания, глаза стали подобны пустым провалам на медном лице идола. Дозорные, которых Анкарат взял с собой, переглядывались, ступали мягко, словно старались перенять неслышные шаги местных.

– Чего испугались? – Анкарат зло рассмеялся, – Тумана, деревьев? Или боитесь, что кто-то из рыбаков выследит нас?

Гриз полоснул его предупреждающим взглядом, но смех Анкарата заставил лес отступить, расцепить чёрную путаницу ветвей. Впереди забрезжила поляна в окоёме древних камней, заметались тени уже не чудовищ – людей.

Двадцать человек?.. Две дюжины?

Облитые лунным сиянием, переменившиеся – словно в них очнулись другие, ночные души. Они окружили что-то в центре поляны, голоса плыли над тёмной землёй – то ли заклинания, то ли тайный сговор, в этом свете, в захолодевшем воздухе одно смешивалось с другим. Анкарату плохо давалось здешнее свиристящее наречие, двоящиеся гласные, имена, щекочущие нёбо. Он предпочитал, чтобы местные учили язык его земли – и те запоминали слова с такой же лёгкостью, как и новые порядки.

Но теперь различить, что собрало их здесь среди ночи, было невозможно.

– "Очистим землю, – тихо подсказал Гриз, – от проклятой крови, и боги помогут". Вот что они говорят. Подожди!

Но Анкарат не стал слушать. Рванулся вперёд, рассекая ветви клинком, рыча от нахлынувшей чёрной ярости. Как они смеют!

 

Ритуальные камни не задержали его, лунный свет потерял силу. Люди поспешно отхлынули в первый миг, и застыли, когда Анкарат приказал им стоять. Прежние люди – испуганные, покорные, ни колдовства, ни коварства. Ночные их души истаяли.

 

– Что здесь творится? – Анкарат вскинул меч, по клинку побежали искры. Те, кто до сих пор медлил, расступились. В центре поляны распластался огромный камень – древний алтарь. Рядом, с кривым кинжалом в руке, застыл старший деревни – посеревший, дрожащий, он пытался выдавить слова оправдания, но издавал лишь неразборчивый клекот.

Двое рослых парней – Анкарат их помнил, помогали в лагере со строительством и охотой – держали девушку. Анкарат не видел её в деревне: вместо нарядных лёгких одежд и цветных амулетов – изодранные лохмотья, в спутанных, всклокоченных волосах – мелкие ветви и хвойные иглы, бледная кожа в потёках ушибов, в ссадинах. Тихие и уступчивые островитяне, вместо того, чтоб сражаться, поймали в лесу эту дикарку и решили принести в жертву! Или держали её в заточении, прятали на случай беды, как отдарок для высших сил? Анкарат был прав в самом начале: это жалкие, трусливые люди.

– Осторожнее, – предупредил Гриз, но Анкарат отмахнулся, шагнул ближе:

– Отпустите.

Повиновались они прежде приказа, отпрянули в темноту, как от ожога.

Девушка сидела неподвижно, словно не замечая своей свободы. Анкарат высек меж пальцев пламенный лепесток, чтобы рассмотреть лучше – и она вскинулась, очнувшись. Глаза её были так темны, так огромны, несоразмерны лихорадочно заострённым чертам, что Анкарат не мог понять, прекрасна она или неприятна. В ней брезжило нечто животное, чуждое – что там бормотал Гриз?.. Проклятая кровь? – но смотрела дикарка решительно и цепко. Волосы в отблесках пламени расцвели багрянцем, кожа – светлей колдовского сиянья луны.

И впервые на этой земле Анкарат встретил подобный бесстрашный взгляд.

 

Она протянула ему стянутые грубой верёвкой запястья. Доверие, вызов – Анкарат не понимал, чего больше. Предплечья, иссеченные множеством свежих порезов – так не поранишься о лесные ветви, это отметины для ритуала. Маленькие ладони со сбитыми костяшками, раскровленными пальцами – дралась перед тем, как её привели сюда. Глухая злоба заволокла душу. Что можно построить на этой земле, для этих людей? Вместо того, чтоб сплотиться, истязают беззащитных в надежде на милость богов.

– Со мной, – выговорил он медленно, мотнул головой туда, где остался лагерь, – защищу тебя.

Девушка дёрнула плечом, нетерпеливо встряхнула связанными руками. Анкарат опомнился, осторожно надрезал верёвку. Жители деревни зашелестели что-то, почти зароптали – впервые за все эти дни. Дикарка сбросила путы, потёрла запястьем о запястье – жест нечеловеческий, странный, но удивительно милый. Анкарат улыбнулся, она улыбнулась в ответ. Губы у неё были потрескавшиеся, высохшие и бледные, но в этот миг Анкарат решил – в чуждых своих повадках она прекрасна. Девушка вспрыгнула на алтарь, оказалась почти одного с Анкаратом роста. В чёрных пропастях её глаз заметалось озорство. Переступила с ноги на ногу, покачалась с мыска на пятку, разминаясь – или насмехаясь над теми, кто хотел расправиться с ней, над силой их святилища.

И рванулась прочь.

Плеснула по ветру копна ярких волос, кто-то из местных вскрикнул, когда девчонка врезалась в него, пнула в живот – а потом ночь и лес поглотили её сомкнувшимися волнами.

– Ты зря отпустил её, – сказал Гриз после.

Анкарат не ответил.

Зов, рядом с ней стихший, разгорался вновь.

 

*

 

Дни становились короче, солнце всё раньше тонуло в лесной гуще, оставляя мир полным шёпотов и теней. С ночной вылазки к алтарю Анкарата глодала тревога, настойчивая и жадная. Он не находил больше покоя ни в работе, ни в самых изнурительных тренировках. Эта тревога передавалась и людям. По-прежнему собранные и серьёзные днём, к вечеру они всё чаще пили, порой устраивали драки, задирали местных.

– Что вы топчетесь здесь, слизняки? – злой, хмельной возглас Шейзы взбаламутил сумерки. Лучший копейщик Анкарата отчитывал за что-то рабочих деревни, задержавшихся в лагере. Анкарат по-прежнему старался не допускать склок, приблизился. Среди местных он заметил тех самых парней, что держали дикарку у алтаря. Больше они не прятали глаз, и взгляды их изменились – угрюмые, почти враждебные. Анкарат видел – злятся они не на Шейзу. "Я сорвал их ритуал".

Он разозлился тоже.

– Раз не успеваете в срок, – щёлкнул мечом в ножнах, – будете работать всю ночь.

Шейза одобрительно фыркнул, искривился шрам на щеке – след последней битвы на родине. Местные повиновались, вернулись к работе. Но эта покорность, это молчание стали теперь иными. Анкарат слышал эхо молчания ночных душ этих людей, их равнодушных богов, их неверной земли. Он почти пожалел о необдуманном наказании – не хотелось, чтобы они оставались в лагере после заката. Но менять решений Анкарат не привык, и с работой действительно стоило поторопиться: стена леса вновь надвинулась, расшатала укрепления – в который раз. Уходя от накренившегося частокола Анкарат слышал, как лес шумит, как его ветви хлещут о мёртвое дерево ограждений.

Слышал зов.

 

Не осталось покоя и рядом с Амией. Бледное солнце этого берега словно выпило медовую теплоту её кожи, яркий блеск глаз. Вместо наскучивших золотых колец и серег Амия носила теперь ожерелья и браслеты из ракушек и жемчуга, пурпурные одежды родного дома сменили летящие вышитые наряды, над которыми трудились местные девушки.

– Смотри, смотри, я – дочь моря, – она смеялась, кружилась в вихре цветных лент, и эхо её танца разбегалось по суставам дома незнакомым эхом. Анкарат ловил Амию в объятья, пытался заглушить зов лесного мрака, но вкус её губ утратил прежнюю гранатовую сласть, отчаянная страстность потускнела. В знойном золоте прежних дней ещё горел другой берег, те дни, когда они клялись в вечной любви друг другу. И Анкарат любил Амию, гордился её смелостью, верностью, красотой – но чувство это теперь изменилось. Ему всё сложнее было оставаться рядом, слушать выдумки о небывалом будущем городе – с каждым днём меньше верилось в эти рассказы.

– Илли говорила мне, – проронила она однажды, шелковистой кистью косы рисуя узоры на его груди, – вы спасли в лесу какую-то девочку от ритуала. Почему ты не привёл её?..

– Она сразу сбежала. Илли не объяснила, с чего решили убить?

Амия задумалась, линии стали плавнее.

– Они верят, всё здесь пронизано единой волей, волей земли и моря. Таких, как она, они зовут...не помню слово. Злой дух, червлёный яд, проклятье – все эти слова, переплетённые. Рядом с этими существами воля земли искажается, их души проникают всюду, отравляют всё, привлекают несчастья. Но они здесь добрые люди, не верили легендам, помогали ей, приносили еду, иногда приглашали к себе на праздники. А потом...

– Появились мы.

Амия кивнула. Посмотрела очень серьёзно. Прежний гнев охватил Анкарата, всё потемнело.

– И ты веришь? Это же бред. Не знаю, что придумала твоя Илли и её трусливый папаша. Я видел просто бездомную девушку.

Амия обняла его, спрятала лицо у него на плече, зашептала нежно и торопливо – нет, нет, не верю, верю только тебе, всё так, как ты говоришь, всегда так, как ты говоришь, если найдёшь её – приводи, раз они ошибаются, только так можно защитить, они верят, если убить, земля подарит огромную силу, правы они или нет, разве можем позволить?..

Анкарат чуял – о чём-то Амия промолчала, но разгорячённый, трепещущий шёпот, запах сандала в её волосах, струящиеся прикосновения закружили, опутали шёлковыми тенетами. Всё стало как прежде, и казалось, с рассветом их встретит родное солнце.

 

Голос леса вырвал его из сна.

Грохот прибоя, режущий вой ветра метались вокруг – гремучие, грозные. Промозглая тьма липла к коже. Анкарат отогнал её всполохом священного пламени, и только тогда понял – он не в доме, не в лагере. Вокруг высился лес, чёрный под чёрным небом, деревья надсадно скрипели. Анкарат скорее представил, чем вспомнил, как покинул дом, как шёл сквозь колючие заросли, хлёсткие ветви. Как добрался сюда. Проверил меч на поясе, попытался рассмотреть в прогалинах среди вековечных крон звёзды – но там не было ни просвета. Час безвременья, неподвижный и мёртвый.

 

Оставаться на месте стало невыносимо. Анкарат пошёл вслед за бьющим о сердце зовом. Снова и снова пытался прочертить след своей памяти, снова и снова сбивался. Ночь растворялась в других ночах, пожирала свой хвост.

Но даже потеряв пробуждение и утонувший в беспамятстве путь, Анкарат знал, что увидит за путаницей ветвей – залечивших себя после взмаха меча, сплетённых крепче, чем прежде.

Алтарь высился молчаливой глыбой, утратил силу. Дикарка свернулась на камне клубком, безмятежная и бесстрашная в своём сне. Анкарат приблизился, жалея, что не научился ступать бесшумно. Девушка вздрогнула под его взглядом – и вынырнула из дремоты, рывком, как из глубокой воды. До чего отчётливо её образ вплавился в память! Кожа, искрящая лунным сиянием даже в такой темноте, широко поставленные глаза, чёрная пропасть, кружившая в них.

Зов, мгновенья назад невыносимый, под её взглядом стихал.

– Не... убегай, – попросил Анкарат на языке этой земли, – останься.

 

Её звали Йоника.

Имя, как плеск родника в лесной глубине, серебристая трель в тёмных кронах. Кроме этого имени, у неё не было ничего. Сквозь тяжко дышащий лес, зыбкими, неверными тропами она провела Анкарата к своему жилищу. Укрытое пологом дикой лозы, устланное душистыми травами, оно казалось таким непрочным – кончится лето, и вместе со всеми цветами и листьями дом пожухнет, истлеет. Йоника так легко откинула занавесь из переплетённых стеблей, что стало ясно: она ничем здесь не дорожит. Внутри прибилась истрёпанная котомка, несколько шкур, старое покрывало со знакомым узором – наверное, подарили местные до того, как убедились, что Йоника приносит несчастья.

Для двоих слишком тесно, но ни ночной ветер, ни сводящий с ума грохот моря не проникали сюда. Ночь, потеплевшая, полная лесных запахов, текла сквозь перевитой полог. В дурманящей тишине звучал лишь голос Йоники – такой же, как имя, искристый и родниковый.

– Нигде не могу задержаться долго, – она не подбирала слов, не ждала, пока Анкарат вспомнит их значение, но её речь оставалась прозрачной и ясной, длилась эхом в висках, – нет толку что-то строить. Однажды нашла заброшенный дом – сожгли, и потом всё сгорело вокруг. Лучше так.

– Тогда зачем осталась теперь? Мы опасней.

Она пожала плечами и улыбнулась:

– Мне интересно.

Анкарат нахмурился:

– И совсем не боишься?

Йоника рассмеялась беспечно и дерзко:

– Это ты должен бояться!

Искра гнева ужалила, полыхнула – как смеет! Анкарат опрокинул девушку на сухой настил, стиснул острые плечи. Замер.

Её волосы расплескались багряным маревом, кожа мерцала, как лунное серебро. Ещё в тот миг у алтаря, когда она протянула руку, когда назвала своё имя, пока шёл за ней сквозь дышащий лес, Анкарат знал – это случится. А может, и раньше знал – когда позвал с собой, обещал защитить. Обещал, а значит не должен пугать. Но она ничего не боялась. Смотрела испытующе, пристально – и тьма её глаз поглотила гнев. В мире Йоники для страха не было места. Когда живёшь бок о бок с теми, чья доброта в любой миг обернётся ненавистью и казнью, в страхе не остаётся смысла.

– Чего ты остановился? – змеистым движением Йоника высвободила руку, растрепала ему волосы, а потом стиснула его ладонь, провела по расходящимся грубым лоскутам платья, по нежной прохладной коже под ними, – Я шутила. Можешь и не бояться.

Сухие, горячие губы, вкус моря, дикого винограда, летнего колдовства. Восторг ярче священного пламени – не только любовь, вожделение, нет, исступление, незнакомое прежде, белый накал.

Засыпая, Йоника обняла его, и в предутренней тишине, в накрывающем мир беспамятстве Анкарат понял: впервые он слышит голос этой земли, впервые он здесь не изгнанник, он дома.

 

Уйти с ним Йоника отказалась.

Сквозь парящий в рассветном тумане лес довела до знакомой тропы, туда, где деревья редели, открывая очертания деревенских домов и зубастой гряды вокруг лагеря, где рокот волн длился в земле, в каждом шаге. Анкарат попытался увлечь её за собой, но Йоника вывернулась, прыгнула в сторону:

– Не пойду! – и посмотрела с угрюмым вызовом. Можно было пытаться уговорить её, вновь обещать защиту, увести силой – но Анкарат не стал. Она открылась ему, привела в зыбкое своё убежище, подарила любовь, истинный голос этой земли – по прихоти, из безоглядного любопытства, или и правда доверившись – не важно. Пусть приходит сама. И она придёт, придёт до того, как дожди и холода поглотят её жилище. Анкарат знал это.

 

Вернувшись, он приказал своим людям следить за местными строже. Собрал всех, кого видел в лесу, предупредил: каждого, кто навредит дикарке, ждёт страшная смерть. Островитяне хмурились, Анкарат чуял, как страх перед его силой борется в них со страхом знакомым, древним. Но сталь и оружие, изнурительный труд, неугасимое священное пламя были отчётливей, ближе. Они не посмеют ослушаться. Не посмеют.

Несколько дней прошли в лунатичном, кренящемся мире. Зов точил сердце. С наступлением темноты Анкарат пытался отыскать Йонику или хотя бы тропу, по которой они возвращались. А потом пришёл с Гризом и несколькими воинами к алтарю и приказал разрушить его и круг камней, а обломки отдать морю. Приказ прозвучал, и Анкарат увидел, как переглядываются его люди. Чтобы прогнать их страх, первым принялся выкорчёвывать тяжёлые валуны. Руки ожгло холодом, алые всполохи замелькали перед глазами – давняя боль, чужие жизни, ушедшие в землю. Но длилось это недолго – земля смирялась, покорялась ему.

После Гриз расплёл память о ритуалах минувшего, уверил, что остались лишь тени, обрывки, нечего опасаться.

А на берегу, когда море вскипало, шипело, глотая тяжёлые глыбы, сказал:

– Ты решил верно. Но лучше бы приказать это местным. Так они быстрее привыкнут к священному пламени. Так бы сделал Правитель.

Анкарат не откликнулся. Не стал объяснять, что разрушил алтарь не для власти над местными, а чтобы не оставить пути их жестокости. Нет ритуального круга – не будет и ритуала. Может, и их ночные, жестокие души без алтаря не найдут дорогу сюда.

– Ты ведь ищешь дикарку, проклятье?.. – бросил Гриз отрешённо. Анкарат ничего ему не рассказал, но Гриз слишком хорошо чуял чужие сердца, – Будь осторожен. Её сила, как пропасть. Каждый раз, как пытаюсь поймать её след, понять суть её колдовства – будто слепну.

Анкарат отозвался бездумно:

– Зато я всё вижу, как есть.

Шум воды, без следа поглотившей жертвенные камни, победа над ритуалами, что больше не повторятся, бежали в крови ликованием.

Ночью Йоника встретила его у разорённого святилища.

Она улыбалась.

 

*

 

– Господин! – Илли бежала к нему через двор, синее платье полоскалось по ветру, льняные локоны растрепались, – защитите, прошу!

Хмель ночного морока Анкарата ещё не оставил, пасмурный свет солёной пылью летел в глаза. Хотелось вернуться в тёплую тьму, под полог из виноградных плетей. Но Илли вцепилась в его рубашку, увещевала, перемешивала мольбы на родном наречии с причитаниями на языке его родины. Анкарат стряхнул дремоту и последовал за служанкой. Она то умолкала, вдыхала слёзы, то вновь принималась рассказывать – о своём отце и братьях, об алтаре, несоразмерном наказании.

Ночью старший деревни и верные ему люди отправились к разорённому алтарю.

– Вы запретили вредить проклятью, и никто ей не навредит, господин, но нужно было увидеть, нужно было, зачем вы, зачем же, теперь никто не услышит нас!

Будь Гриз рядом, наверно, напомнил бы о том, что после этих упрёков следует наказать и саму Илли. Что так поступил бы Правитель. Но Анкарата охватила тоска, одичалая, незнакомая. Тоска и усталость. Он не хотел этих слабых людей, не хотел их деревню. Но в ответ процедил:

– Я слышу.

 

Люди столпились у восточных ворот. Оружие в холодноватом свете горело не золотым блеском победы, а бледным и мертвенным. Вдалеке со свирепым восторгом взмыл голос Шейзы:

– Назначаю тебе наказание!

И надрывный, мучительный вопль. Илли закаменела, повисла на руке Анкарата. Он выругался, стряхнул её, рванулся вперёд.

 

Шейза стоял в центре круга, и наконечник его копья потемнел от крови. То была не кровь битвы. Кровь связанного, беззащитного человека. Старший деревни скорчился на песке, сипло дышал. Шейза занёс копьё снова.

– Как ты смеешь! – Анкарат ударил волной священного пламени. Шейза взвыл, отшатнулся, разомкнулся круг воинов. Анкарат смотрел на них и не узнавал. Это чужая земля отравила их, пробудила бессмысленную жестокость? Или сделала видимой?

Вязкую тишину разрывал лишь свист дыхания раненого. Шейза сбил опалившие его искры, вонзил копьё в землю, понурился.

Отравленные жестокостью или нет, здесь собрались верные ему люди. Ни гнев Старшего Дома, ни путь через океан не изменили их. Не изменит и эта земля.

Анкарат смирил гнев, предупредил:

– Никто, кроме меня, наказаний здесь назначать не будет.

 

Позже, в гулком и стылом доме, глядя в окно, обращённое к лесу, он попытался вспомнить, видел ли среди собравшихся Гриза. Гриз оставался за старшего без него, разве он мог допустить?..

Нет, конечно же, его не было там.

 

*

 

Тепло иссякало, бледнело солнце, ночи тянулись дольше.

Лес всё так же давил укрепления, и Анкарат всё реже приказывал их подновлять. За все эти дни никто не забрёл в деревню даже случайно, ни как сосед или друг, ни ради торговли. Никто не посмеет напасть. Воля земли полна голосами леса и моря, есть ли смысл изгонять их?

Он мечтал привести сюда сердце живущей здесь силы. Добела раскалённое, полное драгоценным смехом, ускользающее из рук. Ночной лес погружался всё глубже в чёрное небо, сквозь виноградные пряди сверкали всполохи сухой грозы.

Анкарат пытался узнать жизнь Йоники, и в её историях тянулись дороги, полные приключений, города, затерянные в лесах, праздники на побережье. "Не помню, где родилась, а имя помню. Помню, как шла через холмы – огромные, так долго подниматься, трава закрывала небо. Я повторяла и повторяла имя – казалось, забуду его и совсем исчезну, вместе с тем, что до того было. Меня подобрали, взяли в семью, по-другому назвали, но я всё равно не забыла. Потом я путешествовала с колдуньей, и много чего было ещё".

Но иногда она умолкала, сбивалась, срывала витой стебель и принималась рвать его на клочки. Чернота до век заливала её глаза – Анкарат уже знал, это туман её магии, сила души. "Дальше не помню", – говорила она, очнувшись. Или: "Хватит, неинтересно". Но Анкарат понимал: в этих пропастях молчания, недосказанных историях были предательства и потери.

Однажды она призналась: "Хочу, чтоб увидели, как ошибаются. Хочу доказать".

Анкарат уговаривал – приходи в мой лагерь, я заставлю увидеть. Для чего же такая жизнь, в скитаниях, в постоянной опасности?

– Моя жизнь, – обрывала Йоника, – свободная. Среди твоих людей так не будет.

– Будет, как ты захочешь, – обещал он, а она смеялась:

– А что твой чародей скажет на это? Ищет меня, – зашептала она, прищурившись, со странной точностью повторяя выговор Гриза, – ищет, ищет.

– Гриз – мой друг.

– И любит тебя больше власти и колдовства?

Анкарат хотел разозлиться, даже уйти, но и теперь ночи были для ссор слишком коротки.

 

 

 

О какой власти здесь можно мечтать? Город из золотистого камня, о котором они когда-то грезили вместе с Амией, развеялся по ветру.

– Илли верит, что разрушив алтарь, ты отсёк их от мира, – закутавшись в шаль, связав свои косы узлом на затылке, Амия стала сумрачней, старше. Обижалась на невнимание, и Анкарат не знал, как утешить её.

– Где твоя Илли? – спросил он неловко.

– Ушла в деревню. Рана её отца очень плохая, не заживает и не убивает. Я отпустила её.

 

В доме старосты тяжёлым кумаром лежала прелая духота. Плошки с огнём чадили, морской ветер не прогонял дух гноящейся раны и близкой смерти, заострял запах крови. Старший деревни смотрел в потолок бессмысленным, мутным взглядом. Подбородок дёргался, зубы стучали.

– Кара, – повторял он, – проклятье.

Анкарат сутулился, жилище казалось безвыходным, стены давили. Как поступить? Уже знакомая, муторная тоска грызла сердце. Шейза следовал необдуманному приказу. И за него, и за этого человека отвечал теперь Анкарат.

– С тобой поступили несправедливо, – сказал он, – из-за моей ошибки. Скажи, что я могу сделать.

– Проклятье, – сипло откликнулся староста, – из-за неё, она меня наказала. Убей, прогони, пока можешь.

Ярость полоснула душу:

– Этого не будет.

– Море проглотит нас, – забормотал старший в ответ. Ветер рвал его блеклый шёпот, – море раздавит нас.

Анкарат вышел из дома под низкое, тучное небо, но вкус воздуха по-прежнему был напитан болью, лихорадочным бредом.

– Господин, – Илли коснулась его рукава. Она осунулась, на посеревшем лице отпечатались тени усталости, близкой потери, – вы сказали...можно просить...

– Проси.

Илли опустила взгляд, заговорила торопливо, сбиваясь и размывая слова чужого языка.

– Ваш человек, тот, что наказал папу...пожалуйста...попросите его...он так зол на меня...говорит, если б я вас не позвала...говорит, подстережёт, убьёт моих братьев, если я...не...господин, защитите меня, прошу!

Слабые, трусливые островитяне. Анкарат так привык к этой мысли. Но здесь, на этой земле, в этой разведке – в чём была его храбрость, храбрость его людей? От жалобы Илли, от её беспомощной просьбы запах гниения стеснился до тошноты.

– Я разберусь, – обещал он. Илли кивнула, попыталась улыбнуться – но вышла лишь судорога. Страх был сильнее его обещания.

 

Анкарат нашёл Шейзу в дозоре, на тропе, огибающей лагерь. Проложили её в первые недели на острове. Заросли теснили, перехлёстывали путь. Земля противилась их присутствию, и теперь, научившись слышать её, Анкарат не мог об этом забыть.

В одной руке Шейза держал копьё, в другой нёс огонь. Настороженный, не смирившийся с гневом Анкарата в день прерванной казни, он отвечал резко и хмуро. "Я просто следил за людьми, что нарушили твой приказ". "Эта служанка? Она ведь тебе надоела, какая разница?"

Колыхались лесные тени, близились, рокотали. Анкарат пытался вспомнить прежние дни – на золотой, жаркой, недостижимой земле, давно обратившейся в сон. Вспомнить прежнего Шейзу, соратника, друга, с которым сражался бок о бок. Но всё это скрылось за напевом лесной темноты, морским гулом, бездонным небом. За памятью о пропитанном смертью доме, лице человека, обезумевшего от боли, его испуганной дочери.

– Не надо так с ними. Эти люди – не пленники нам, – процедил он, – здесь будет наш город.

Шейза взглянул угрюмо:

– Хочешь правду? Ты здесь стал слишком рассеян, утратил хватку. Прежде тебя было не остановить, ты шёл вперёд, не оглядывался. Всё мы тревожимся за тебя. Наверно, Гриз прав...

– В чём прав? – земля под ногами слоилась, сдвигалась, предупреждала. Близко. Cлишком близко, ещё шаг – и всё.

– ...Девка из леса заколдовала тебя. Послушай меня, Анкарат. Те люди не зря боятся. Нужно её изловить, привести в лагерь.

Не вернуться.

Анкарат оборвал рассказ Шейзы:

– Хорошо. Пойдём. Я знаю, где искать.

Чем дальше они уходили, чем гуще делался голос земли, тем больше говорил Шейза, словно хмельной от чёрного воздуха. Как хорошо, что ты согласен. В ту ночь Гриз сказал нам пойти за тобой, найти её логово, а мы наткнулись на этих людей. Я не мог так оставить, ведь ты приказал. Но если её поймать, силы хватит для наступления. Ты был прав в самом начале – мы должны продвигаться дальше. Эта деревня слизняков – недостойный подарок для Старшего Дома.

– Стой, – Анкарат развернулся, забрал огонь его факела. Тьма затопила мир. Шейза осёкся, всё понял.

Вскинул копьё – и ударил, смазано, неуклюже. Анкарат выхватил меч, но уклонялся, медлил, отбрасывал атаки Шейзы. Снова, снова. А потом сталь пробила плечо, полыхнула боль – и забылся, рванулся навстречу. По клинку побежали алые искры, сила земли швыряла вперёд и вперёд. Анкарат так давно не сражался, битва пьянила, смывала яд правды.

Только оборвалась быстро.

Копьё увязло в ветвях, клинок расколол рёбра Шейзы. Ещё миг кровь билась в висках триумфом – победил, всегда побеждаю! – и почти сразу триумф истлел.

Не вернуться, уже никогда.

 

Анкарат не помнил, как отыскал её.

Боль опаляла плывущую вокруг тьму. Поднимая глаза, словно со дна океана он видел тяжёлые волны крон, крапины звёзд в пене облаков. Шёл, не разбирая дороги и забыв о пути обратно. Душа растворялась в звучании силы – бескрайней, перебившей ритм сердца. Силы чужой земли, земли, которую он хотел изменить, перекалить. Земли, изменившей его самого.

Он очнулся от звуков своего голоса, от прохладного прикосновения. Йоника промывала его рану, рядом шептала вода. Озеро, чёрное, как кружащийся омут её зрачков. Прежде, когда ночи были теплей, Йоника уже приводила его сюда, тянула на глубину. Её волосы растекались в волнах, как кровь, дыхания не хватало, мир сыпался искрами, но Анкарат всё не мог от неё оторваться.

 

Тёмную гладь рассекло молнией, ударил дождь – хлёсткий и стылый.

Как в бреду, Анкарат рассказывал обо всём, что случилось – в последние дни, и там, на другой земле, больше недостижимой. Говорил про Шейзу, про своё преступление.

– Он напал на тебя, – Йоника склонилась к нему, и гроза отдалилась, дождь стал тише и ласковей, – Кто осудит? Ты как бог для них, или ребёнок бога. Нет никого главней. Простят.

– Я не прощу, – отвечал Анкарат, – убил своего человека.

"Шейза верил мне. Всё, что он сделал – моя вина".

– Конечно, простишь. Там, за морем, ты убил много людей. А он был плохой.

Анкарат хотел возразить, объяснить ей, но не нашёл слов.

Вместо этого заговорил о казни, о деревенском доме, затопленном запахом смерти, о человеке, которому не сумел помочь. Йоника сорвала прибрежный белый цветок, по знакомой привычке принялась рвать его – мельче, мельче, в клочки.

А потом сказала:

– Я помогу.

Гриза она не боялась, гнева островитян – тоже.

– Из-за меня это так же, как из-за тебя. Не хочу больше прятаться.

Отговорить её Анкарат не смог. Мог только защитить.

 

Они вошли в деревню с рассветом. После дождя всё казалось мирным и тихим – дома в мягком тумане, лодки на светлых волнах. Безмятежнее, чище чем в далёкий, сожжённый сражением день.

"Если исчезнем – эта земля нас не запомнит. След рассеется, как дурной сон."

Дома старосты утро не достигало. Придавленный горем, он словно потяжелел с тех пор, как Анкарат был здесь.

Илли отворила дверь, испуганно отшатнулась. Кольнула взглядом пропитанную кровью повязку на плече Анкарата, а потом уставилась на Йонику. Измождённая бледность Илли стала от ужаса мертвенней, глаза совсем потеряли цвет, губы сжались злой нитью.

– Йоника хочет помочь, – сказал Анкарат, – она не враг вам.

Илли не отозвалась. Отступила и пропустила их, но Анкарат заметил, как сильно она стиснула дверь, как осыпается крупная дрожь по её плечам. Только теперь Анкарат стал для неё врагом. Нападение, власть чужеземцев, разрушение алтаря – всё это было капризом стихии, волей проклятья. Он попытался остановить Йонику, увести прочь, но та ускользнула, исчезла в душной тьме дома.

Староста не сомкнул глаз в эту ночь. Лихорадка терзала его, не отпускала.

– Проклятье, – бормотал он сипло, дробящийся голос был подобен колдовскому наговору, – не спастись, никому не спастись...

Йоника опустилась возле постели, взяла его руку. Её глаза заволокло чернотой.

– Прощаю тебя, – сказала она печально, – борись, боль отступит. Я обещаю.

Тело раненного тряхнуло мучительной судорогой – а потом боль как будто и правда ушла. Лицо старика прояснилось, смягчилось. Морской ветер тронул узорные занавеси, комнату рассёк утренний луч. Йоника улыбнулась устало и торжествующе.

И тут земля раскололась на глубине – горькой трещиной, ядом предательства. Предупредила – но слишком поздно.

– Она здесь, господин, – вспорхнул издали выклик Илли. Анкарат развернулся, заслонил Йонику, вырвал из ножен меч – но змея колдовства впилась в сердце, и всё исчезло.

 

*

 

На лагерь обрушился дождь – яростный, шквальный. Его эхо колотилось в пустотах дома, вода размывала землю, точила опоры. Внизу, у порога, по ветру летело священное пламя, неугасимое, пока горит его, Анкарата, сердце. Гроза над огнём шипела, разбивалась о медную чашу.

И земля, вся эта земля, принявшая его, изменившая его, пела о предательстве, о жестокой зиме, о неизбежных потерях. Ей вторило море.

 

Гриз не слышал. И свой поступок предательством не считал.

– Скоро её колдовство отступит, и ты поймёшь, как ошибался. Она проникает в чужие мысли, заставляет видеть всё так, как хочется ей. Поймёшь, когда воля вернётся. Анкарат, я всегда был тебе предан и предан сейчас. Без тебя мы не справимся.

Если б он был осторожней, не позволил бы Шейзе ранить себя, если бы не пустил Йонику в деревню, этого бы не случилось. Гриз никогда бы его не одолел, даже застав врасплох – безродный чародей против воина Старшего Дома. Но теперь магия вилась по запястьям, по горлу невидимыми тенетами. Анкарат не мог уйти незамеченным, не мог сражаться.

"Хочет меня удержать – значит, она жива. Пусть будет жива".

– Я знаю, – сказал он бесцветно, – тебе нужна её сила для наступления.

– Нам нужна. Ты ведь мечтал об этом.

 

"Я мечтал о золотом городе, но на этой земле он не выстоит. О чём мечтаю теперь? Какой город хочу построить?" – уже много дней Анкарат спрашивал себя об этом, но видел лишь дороги, бегущие во все стороны, и свободный, солёный ветер, и бесконечный путь – как в её историях. Путь, разбивающий горизонт. Путь, в котором над Анкаратом не стояла страна, не желавшая его признать, и Правитель. Путь, на котором не было места жестокости и пустым смертям.

 

Но это стало теперь неважным.

 

Окна, обращённые к лесу и морю, были затворены, но и воля леса, и воля моря тянулись сквозь сердце. Анкарат видел теперь: в наступлении нет смысла, наступление – дорога к бессмысленной гибели. Здешние люди слишком иные, их преданность не нужна Старшему Дому. А чужая земля не пропустит, заморочит, задушит. Может быть, её тайны раздразнили, зачаровали Гриза так же, как и его. Гриз забыл о благоразумии, забыл о воле Правителя, поверил: ни зима, ни непроходимые леса их не остановят.

– Ты не веришь в ритуалы этих людей, Гриз. Сам знаешь, живая она нам будет полезнее. Если её сила – оружие, будет глупо сжечь его на захваченном клочке берега, не умея направить. Я поговорю с ней, заставлю повиноваться.

Гриз прищурился. Колдовские путы ожгли вены, стиснули горло. Но Анкарат не отводил глаз – ни сомнений, ни сожалений, только огонь решимости. И этот огонь разгорался, слепил.

– Надеюсь, – Гриз улыбнулся – почти как прежде, – что так и будет.

 

 

Амия не спала.

Сидела у окна, не замечая дождя и ветра, вглядывалась в небо – будто в поисках знакомых звёзд, где-то там, над тёмными облаками. "Она увидит их снова. Я – уже нет".

Когда Анкарат вошёл, Амия вздрогнула, обхватила себя руками, словно его молчание, его отчуждение забирали тепло быстрей, чем осенняя стынь. Но он не мог заставить себя подойти ближе. Он подвёл её. Тишина тянулась, густая, смолистая. Наконец Амия поднялась, скользнула к нему, коснулась плеча.

– Всё в порядке, – Анкарат отбросил её вопрос прежде, чем тот прозвучал.

– Прости, – сказала она, – я должна была предупредить. Гриз рассказал мне ещё давно, объяснил... Что ты пойдёшь за ней, приведёшь сюда. "Если я буду настаивать, он заупрямится. А если расскажешь ты..." – помнишь, в ту ночь, когда я говорила тебе о проклятии, о её силе?..

– Нет, – соврал Анкарат, – не помню. Я решил искать её, потому что хотел найти. Так хотела эта земля.

Амия смотрела с ужасом и печалью. "Считает меня сумасшедшим". Забрезжила злость – но далёкая, больше невластная.

– Иди на корабль. Твоя кровь там будет самая сильная. Тебе подчинятся. Прикажи отправляться... поймёшь, когда.

– Пойдём со мной, – Амия обняла его, порывисто, жарко, – вернёмся вместе. Тебя простят, я знаю, простят!

– Я не могу вернуться.

Внизу, у порога он остановился. Дождался, пока прошелестят мимо её шаги, пока она выскользнет за ворота. Коснулся ладонью священного пламени в чаше. Что ещё у него осталось?

 

 

Гриз единственный из его людей устроил себе жилище на подобие местных – приземистое, с промазанной глиной и укрытой листьями крышей. Но внутри всё пропитала знакомая магия, земля под ногами казалась красней, стены исчерчены углём и звериной кровью. Покачивались на стальных нитях, выстукивали свой ритм амулеты – медные и костяные.

 

Йонику Гриз заключил в центре дома, в центре огненного круга. Она сидела, обхватив колени, такая же отрешённая и далёкая, как в ночь ритуала островитян, у алтаря. Захотелось метнуться вперёд, сбить огонь, освободить – но Гриз предупредил, что будет следить. Анкарат подошёл, опустился напротив.

– Твой колдун не врёт, – она посмотрела с вызовом, – могу сделать, чтобы видели, как я хочу. Если верят. Если душа слышит мир.

А потом добавила тише:

– Я хотела, чтоб ты увидел всё так, как есть. Что такое эта земля. Что она хочет. Что вы делаете с ней. Её нельзя одеть в камень, нельзя перекалить. Она другая. Хочет другого.

Анкарат потянулся к ней сквозь огонь – тот куснул пальцы и схлынул, подчиняясь. Её ладони остались прохладны, но губы горели, как в лихорадке. Залитые чёрным глаза сверкали – решимостью, неукротимой смелостью.

Даже теперь.

– Я вижу всё, – сказал он, – Сделаю, что велит земля. Помоги мне, если ты можешь.

Он не знал, кого люди этого берега считали богами, духами леса, хранителями душ, чью благосклонность хотели купить кровью Йоники. Но только она захотела помочь им.

И сейчас – не отказалась.

– Я могу, – сказала она, стиснула его руку. Чёрный свет её глаз стал слепящим.

 

 

Анкарат сказал Гризу, что Йоника согласилась.

– Она разрушает границы магии, искажает её потоки. Соединит мою силу с силой этой земли. Никто не остановит нас. Старший Дом нам будет не нужен. Собери всех, я расскажу о наступлении.

 

Ветер швырял в лицо солёную пыль океана. Море ярилось, било о берег чёрные волны. Где-то на глубине тлела сила расколотого алтаря. Анкарат смотрел на своих людей – усталых, измученных, почти утративших память о родном солнце. Гриз собрал всех, привёл и Йонику. Спутанная тем же заклятьем, что Анкарат, она переступала босыми ногами по скользкой земле, не поднимала глаз.

"Пусть послушают меня. Пусть поверят, в последний раз".

Но он чуял – все жаждут новой битвы. Наступления столь же славного и бездумного, что прославили Анкарата. Бесконечных сражений, пока кровь новой земли, чужой земли, где никого не нужно щадить, не иссякнет.

– Нам не место здесь, – сказал он, – мы должны уйти. Эта земля нас не хочет. Я нарушил волю Старшего Дома, я изгнанник. Я убил Шейзу и не могу направлять вас. Но вы можете вернуться. Корабль ждёт. Возвращайтесь.

 

Упала тишь – мёртвая, расхлёстанная дождём. А потом поднялся ропот, и Гриз выкрикнул – он обезумел, это колдовство, рванул свои путы, но Анкарат содрал с плеча перевязь, рана открылась - и кровь Старшего Дома рассекла чары.

Йоника вырвалась, бросилась в море. Мощь разбитого алтаря откликнулась пурпурным рокотом, сила земли и сила огня схлестнулись в сердце, затопили душу. Мир звучал и горел, переменившийся, яркий. Всё теперь стало подвластно. Анкарат позвал священное пламя, сжёг обрывки магии Гриза, схватил брошенный кем-то меч. Остановите его, крикнул Гриз, а может – убейте. И стрелы горели в воздухе, раны не причиняли боли, Анкарат наступал, отшвыривал всех с пути, ликовал. Пробившись сквозь строй, встав между ними и лагерем, позвал пламя снова – и оно поднялось, выше домов и леса, лизнуло звёзды, оно гремело, неукротимое, нераздельное с его душой.

Йоника не ошиблась – здесь он был для них словно бог, никого сильней.

Они отступили.

 

 

Он спустился к воде, кровь кропила чёрным песок, в полутьме жемчужный и лунный. Склеивала веки, тянула кожу. Раны саднили и жглись – смутно, нестрашно.

Корабль уходил к светлеющему горизонту.

Йоника выбралась из воды – продрогшая, измученная, бросилась к нему. Я исправлю, исправлю, исправлю. Ты победил. Всё хорошо.

Только теперь Анкарат понял – сил не осталось.

Песок, светлый и мягкий, принял его, шёпот моря и шёпот земли окутывали, качались в такт сердцу – медленней, медленней.

– Я всё забрала у тебя, – прошептала Йоника, голос подёрнулся незнакомой, болезненной дрожью. Как он хотел бы утешить её! Потянулся, стёр со щеки слёзы – остался багряный след. Она всхлипнула, удержала его ладонь и прижалась к ней.

Он был свободен и счастлив.