Прожив какое-то время на свете, я понял, что люди объединяются лишь ввиду общего дела, общего врага или же общего преступления, и последняя связь прочнее двух первых. Потому, наверное, Господь и говорит, что каждый в ответе за первородный грех, – так он хочет сплотить нас совместной виной, чтобы все жили в любви или, хотя бы, не перебили друг друга. Может быть, церковь и не одобрит эти мысли, но я знаю, о чём веду речь, потому как сам родился и вырос в преступной деревушке.

Наше селение отстояло от многолюдной Фройской низины всего на день пути, но добираться до него приходилось лесными тропами, что было нам на руку. Гостей мы не любили и, сказать по правде, боялись.

При моём рождении в деревушке жило сорок три человека, и я стал сорок четвёртым. Матушка нарекла меня Клауспетером, чем привела всех в недоумение. Мужчин в нашем селении издавна звали либо Клаусами, либо Петерами, а чтобы и то и другое сразу – такого никогда не бывало.

После того, как меня окрестили, матушка скончалась от родильной горячки, и, недолго побыв сорок четвёртым жителем селения, я сделался сорок третьим.

Деревня наша стояла на берегу озера, со всех сторон окружённого горами. Почва тут не подходила для земледелия. Кое-как нам удавалось вырастить немного ячменя и редьки, а ничто другое не желало тут приживаться. Жители Фройской низины считали нас сумасшедшими, ведь только безумец станет терпеть нужду в таком скудном месте, когда достойные люди богатеют плодами торговли и тучных нив.

Для фройцев мы были нищими дикарями. Даже архиепископ не брал подати с нашей деревни потому ли, что не помнил о её существовании, или же полагал, будто взять с нас нечего. Мы всеми силами старались подкрепить это мнение, сохраняя действительность в тайне.

Вода в озере, у которого стояла наша деревня, была горькой, но не как соль, а, скорее, как желчь, и такой плотной, что при всём усердии не получалось нырнуть глубже, чем на локоть. Рыба в ней не водилась, а птицы, севшие на озёрную гладь, дохли. Звери никогда не приближались к берегу, зато змеи у нас водились во множестве.

Они ползали повсюду, и деревенские не обращали на них внимания, как в других селениях не замечают воробьёв. Каждый из наших много раз бывал ужален, однако смертью это никогда не заканчивалось. Первый змеиный укус проходил тяжело, следующие давались легче, а после пятого раза человек вовсе переставал замечать яд. Во всей деревне только меня ни разу не ужалила ни одна гадина.

 

***

 

О жизни на Фройской низине у нас рассказывали неохотно. Ясно было одно – там много церквей и пьяниц. У нас же церкви не имелось. Конечно, её можно было бы построить, но тогда потребовался бы и священник, а допустить в общину постороннего мы не решались.

Когда кто-нибудь рождался или умирал, младенцев и покойников приходилось целый день нести до ближайшей церкви. Это доставляло много хлопот, однако к себе священника мы не приглашали, чтобы он случайно не проведал нашей тайны.

Впоследствии я узнал, что о нас ходило множество слухов. Якобы, мы молились и приносили жертвы дьявольскому дракону, жившему на дне озера, и потому не строили церковь, что были язычниками и колдунами. Всё это вздор. По какой причине мы не строили церковь, я упоминал выше, а что касается дракона, то такие поверия у нас, и правда, бытовали. Однако ж, ему никто не молился и жертв не приносил, поскольку все мы считали себя христианами. Озеро само одаривало нас, безо всяких жертв и молений.

Даже когда дули сильные ветра, на озере не появлялось и малейшей ряби, но порой без видимых причин оно вдруг начинало ходить могучими волнами, и тогда все знали – пора спускать лодки и готовить багры. Лишь только шторм унимался, мужчины гребли к середине озера, поскольку там всплывали обломки кораблей, тюки и бочки со всевозможными товарами. Чего только не добывали мы таким образом. Попадались нам и тонкие ткани, и ароматные вина, и древесина с причудливым узором.

Было ясно, что всё это добро приносило с погибших кораблей, однако никто не мог понять, каким образом оно оказывалось тут, если море отстояло весьма далеко. Поговаривали, будто озеро бездонное и под землёй соединено с океаном.

У нас имелись основания держать свои дела в тайне. В деревне толком не знали законов королевства, но один указ был всем известен, и речь в нём шла о береговом пиратстве. По нему следовало, что всё, выброшенное на берег, является собственностью короля, а тот, кто покушается на это имущество, – злостный разбойник, которого надлежит казнить, сварив в кипятке. Мы понимали, что ни один судья, разбирая дело, не стал бы проводить различия между морем и горным озером. Для обвинения довольно было и того, что есть берег, обломки кораблей и присвоенные товары.

Каждый из жителей деревни по закону вполне заслужил окончить жизнь в кипящем котле, и никто не желал себе такой участи. Но отказываться от лёгкого богатства мы тоже не хотели.

Наш тайник был заполнен сокровищами, однако воспользоваться ими никто не мог, иначе в городе задались бы вопросом: откуда деньги у этой голытьбы. Сидя на куче золота, мы жили впроголодь и одевались в лохмотья.

После лова мужчины стаскивали добычу в одно место и ждали, пока соберутся все жители деревни. До тех пор никто не позволял себе вспороть тюк или вышибить дно бочки, хотя каждый и мучался любопытством. Осмотр улова был общим праздником, и все имели право принять в нём участие.

Когда народ собирался, староста показывал каждую вещь и объявлял, какова её ценность. Богатую добычу мы встречали ликованием, а при виде никчёмной разочарованно вздыхали. Затем мужчины прятали всё ценное, а бесполезную рухлядь вместе с обломками кораблей немедленно сжигали, чтобы скрыть все следы преступления.

Скопленные за годы сокровища хранились в пещере, отстоящей от деревни на некоторое расстояние. Вход в тайник был столь искусно запрятан, что можно было сотню раз пройти мимо и не заметить его.

Раз в году каждый имел право войти в пещеру и полюбоваться на общинные богатства. Люди возвращались оттуда с просветлёнными лицами и долго пребывали в радостном умиротворении. Сам я не раз входил в тайник, лежал на россыпи золота и запускал в него руки по локоть, а потому знаю, какого рода это счастье.

Бытовало мнение, что когда-нибудь мы тайно переправим богатства подальше от Фройской низины, купим хорошую землю и, не таясь, заживём в достатке и сытости. Однако это означало бы, что нам придётся покинуть озеро и отказаться от его даров. От одной такой мысли каждый испытывал тоску, как младенец, отлучённый от материнской груди, а потому это предприятие, хотя и часто обсуждалось, но всякий раз откладывалось до будущих времён.

Мы редко испытывали мгновения счастья, зато страх перед разоблачением постоянно жил в наших сердцах. Всякую минуту мы помнили, что любая случайность может привести к самым ужасным последствиям.

Таковы были горести и радости преступной деревушки. По прошествии лет мне представляется, что все мы существовали тогда подобно крысам, таящимся по углам, собирающим земные сокровища там, где ржа разъедает и воры подкапывают, в страхе ожидая меткого удара сапогом, который положил бы справедливый конец нашей суете.

 

***

 

Овдовевший отец посвятил себя тревогам за моё будущее, и, надо сказать, я давал достаточно поводов для его волнений. В отличие от прочих, я боялся змей, докучал расспросами о жизни на Фройской низине и совсем не подходил для нашей жизни.

Впрочем, в некоторых навыках я выказывал неожиданную расторопность. Так, стоило Матеусу Сегодняшнему ради шутки показать мне начертания букв, как я через короткое время выучился чтению. По всем задаткам мне следовало бы занять место Матеуса Завтрашнего, но, к несчастью, оно не пустовало.

Сами по себе извлечённые из озера роскошные товары нам не требовались, и следовало, не вызывая подозрений, обменять их на золото. Для этого и служили Матеусы, которые из поколения в поколение рождались и вырастали в деревушке, но после уходили на Фройскую низину и там становились нашей единственной торговой связью с миром. Для отличия их и звали иначе, нежели прочих Клаусов и Петеров.

Новый Матеус сперва должен был жениться, обзавестись сыном, и лишь потом мог покинуть пределы деревни и заняться торговлей для общего блага. При этом его дети оставались здесь до тех пор, пока кто-то из них не занимал место отца.

Матеус прибывал в деревню четыре раза в год, отдавал деньги в общую казну и забирал новый улов, высказывая предположения, за какую цену его можно продать. Какое-то время он проводил с женой и детьми, а после отправлялся в чужие края до следующего раза, и все мы ждали, когда он возвратится, чтобы привезти нам золото, которое старейшина сложит в тайник.

Я умел считать и писать, однако не мог претендовать на место торговца, поскольку у того имелся сын – Матеус Завтрашний, который и должен был по обычаю унаследовать это дело.

Ко всем прочим несчастьям меня угораздило воспылать чувствами к Лорине – невесте Матеуса Завтрашнего. Тут заключалась двойная обида, поскольку тот, кто недостойно занимал моё место, делал это дважды – и на жизненном поприще, и в любви. Я пребывал в мрачных раздумьях, выбирая, что лучше: убить Матеуса Завтрашнего или же покончить с собой, пока неожиданное происшествие не переменило моих мыслей.

 

***

 

Той весной мы долго ждали шторма, однако он всё не начинался. Обычно после длительного затишья озеро выплёскивало свои дары с особенной щедростью, поэтому на следующий лов все возлагали большие надежды.

Наконец, волны поднялись. Едва стало возможно, мужчины радостно взялись за вёсла, однако вскоре вернулись раздосадованными. Весь их улов состоял из человека, сжимавшего в объятиях резной сундук.

Лицом человек этот не казался старым, однако волосы и длинная борода его были сплошь седы. Одет он был в белый балахон, в какие у нас обряжают покойников. Раньше нам несколько раз приходилось доставать из озера мертвецов, и теперь такому случаю никто особенно не удивился.

Мы попробовали открыть сундук, стараясь не повредить красивой резьбы, однако крышка не поддавалась. Пока мужчины корпели над замком, седой мертвец вдруг пошевелился, потом встал на четвереньки и принялся изрыгать воду. Тогда-то всех и постигло истинное удивление, поскольку никто на нашей памяти не выплывал из озера живым.

Человек откашлялся и открыл глаза. Мы увидели, что и зрачки его, и белки имеют одинаково тёмный цвет. Судя по тому, как человек водил перед собой руками, пытаясь что-то нащупать, мы решили, что он слеп.

Утопленник, глядя мимо нас, произнёс несколько слов на чужом языке, и староста сказал, что мы его не понимаем. Пришелец задумался на некоторое время, а потом вдруг заговорил на нашем наречии. Он сказал, что потерял зрение, и спросил, в каких землях находится. Мы объяснили про Фройскую низину, но это название, кажется, было ему незнакомо.

Меж тем среди мужчин происходил совет. По отдельным фразам я догадался, о чём шла речь: среди нас появился чужак, и следовало решить, что с ним делать. Староста сказал, будто в прежние времена такое уже бывало, а потом забормотал невнятно, и я не смог разобрать, как люди тогда поступили.

Следом кто-то из мужчин заметил, что чужак слеп, а потому не способен ни сбежать, ни выдать нашей тайны, а значит можно позволить ему остаться и не брать лишний грех на душу. Из последних слов я понял, что людей, ранее выбравшихся живыми из озера, постигла незавидная участь.

Мужчины поспорили какие-то время, но, вроде бы, пришли к общему мнению. Они подошли к чужаку и сказали, что раз тот потерял зрение и не способен вернуться домой, то вполне может остаться здесь, если, конечно, расскажет, как открывается его сундук.

Утопленник с удивлением спросил, разве не к добрым людям он попал, и разве добрые люди будут копаться в чужих пожитках. Тогда многие задумались, добрые они люди или же нет. В итоге за всех ответил староста. Он сказал, что мы не добрые и не злые, а самые обычные бедные крестьяне, а потому не можем кормить лишний рот без какого-то возмещения, которое как раз и надеемся отыскать в сундуке. На это утопленник сообщил, что в его поклаже нет ничего ценного для оплаты столь радушного гостеприимства, а, кроме того, ключ от сундука утерян.

Поразмыслив, староста определил, что в таком случае в пользу деревни должен отойти весь сундук. Это решение, кажется, возмутило утопленника, однако спорить он не стал.

Лишь когда сундук унесли, староста удосужился спросить, как зовут нашего гостя, и из каких мест он прибыл. Утопленник ответил, что зовут его Абур Ман Фарес и происходит он из страны пресвитера Иоанна. Староста посчитал своим долгом выяснить, какой веры придерживаются в тех землях. Абур Ман Фарес сказал, что в стране пресвитера Иоанна все веруют во Единого Господа Вседержителя и Исуса Христа.

Кто-то спросил, хороша ли земля в том королевстве и подходит ли она для выращивания пшеницы. Абур Ман Фарес пояснил, что его края весьма обильны, однако никто там не утруждает себя земледелием, поскольку плодовые деревья сами произрастают во множестве, и потребную для жизни пищу можно получать, не прилагая усилий.

Услышав эти слова, жители деревни пришли в возбуждение и пожелали узнать, далеко ли до того королевства, и за какую цену там можно купить землю. Абур Ман Фарес ответил, что, судя по нашему наречию, до страны пресвитера Иоанна никак не меньше года пешего пути. Земля же там не продаётся за деньги, поскольку находится в общем владении всего народа.

После таких пояснений все потеряли охоту к дальнейшим расспросам. Стало ясно, что толку от этой чудесной страны нет, поскольку обосноваться в ней не получится. Люди начали расходиться. Староста распорядился устроить пришельца в нашем доме и удалился вслед за прочими.

Отец был недоволен. Он не хотел жить под одной крышей с утопленником и велел мне разместить его в сарае.

Абур Ман Фарес сидел на земле и беспомощно протягивал перед собой руки, пытаясь нащупать опору. Поначалу он вызвал у меня отвращение и страх, однако было ясно, что никто больше не позаботится о слепце. Преодолев брезгливость, я взял утопленника за руку. Кожа его наощупь оказалась слишком уж гладкой и холодной для живого человека, отчего моё нутро содрогнулось от омерзения.

От моего касания Абур Ман Фарес также вздрогнул. Видимо, и ему оно было неприятно. Пахло от пришельца едкой горечью, как из лопнувшего желчного пузыря.

Кривясь и морщась, я отвёл утопленника в сарай, устроил ему постель, предложил кое-какой пищи, однако он от еды отказался.

 

***

 

Абур Ман Фарес начал есть только на пятый день, и делал это, плохо скрывая брезгливость. Видимо, наша пища была ему не по вкусу. На тринадцатый день пришелец заговорил со мной.

Первым делом он спросил, умею ли я читать. Я с гордостью ответил, что умею. Тогда Абур Ман Фарес спросил, читал ли я Святое Писание и знаю ли признаки конца света. Я сказал, что не читал, но всем в деревне известно, что перед концом света из озера появится золотой дракон и спалит всё дотла.

Какое-то время Абур Ман Фарес улыбался и кивал, а потом спросил, не хочу ли я выучить язык земли пресвитера Иоанна, а также, если придёт желание, арамейское, греческое и романское наречия, чтобы прочесть Святое Писание и постичь скрытые в нём тайны.

Сказать по чести, к тому времени седой постоялец порядком меня тяготил. По его слепой немощи я вынужден был часто находиться дома, подносить ему еду и питьё, убирать за ним нечистоты. Из-за этих забот мне почти не удавалось увидеть Лорину, что меня раздражало. Однако ж, услышав такое предложение, я позабыл все невзгоды.

До того дня я не знал, что бывают другие языки, кроме нашего, но после слов Абур Ман Фареса понял, что страстно желаю изучить их.

Пришелец пальцем начертил на земле четыре знака и сказал, что так пишется имя Господа на языке земли пресвитера Иоанна. Он назвал мне первые три буквы, а значение четвёртой пообещал открыть позже. Я внимательно посмотрел на письмена и постарался их запомнить.

Так Абур Ман Фарес начал обучать меня чужеземным наречиям. Я забыл свою неприязнь и горячо полюбил его за те познания, что он мне передавал. Меня не заботили больше ни исходящий от него запах, ни покойницкий саван, ни мёртвые глаза. Я всецело обратился к знанию и не хотел замечать ничего другого.

 

***

 

В погожие дни Абур Ман Фарес выбирался из сарая, чтобы погреться на солнце. Кажется, его чёрные глаза понемногу светлели. Я предположил, что слепота учителя вызвана действием озёрной воды. Абур Ман Фарес сказал, что я ошибаюсь. В тех местах, откуда он родом, все моря наполнены такой же водой, и никому она не причиняет вреда. Слепоты же у него нет. Просто солнце в наших краях слишком тусклое по сравнению с тем, что светит над землёй пресвитера Иоанна. Учитель добавил, что я, очутившись на его родине, тоже ослеп бы от непривычно яркого сияния.

Однажды Абур Ман Фарес спросил, нельзя ли каким-то образом вернуть отобранные у него вещи. Я знал, что сундук учителя хранится в пещере, и, хотя у тайника не было охраны, никто никогда не пробовал что-то оттуда украсть. Такой проступок был бы чем-то немыслимым. Однако ради учителя я согласился удовлетворить его просьбу и стать первым вором в нашей деревне.

Украсть сундук представлялось несложным делом. Меня больше заботило, где прятать похищенное. Поначалу я хотел устроить схрон в лесу, однако Абур Ман Фарес настаивал, чтобы сундук находился у него под рукой. Тогда я вырыл тайник прямо под ложем учителя. Это было весьма неосмотрительно, поскольку всякому первым делом пришло бы в голову поискать пропавшую вещь у её прежнего владельца. Но Абур Ман Фарес говорил, что сундук ему необходим, и я решился на риск.

Сундук был на удивление лёгким, так что мне не составило большого труда под покровом ночи забрать его и отнести учителю. По пути я всё гадал, что за сокровища там скрываются.

Абур Ман Фарес ждал меня с нетерпением. Он ощупал резьбу на крышке сундука и, кажется, остался доволен. Я заметил, что этот орнамент составлен из букв языка земли пресвитера Иоанна. Почти все слова были мне неизвестны, однако четыре самых больших знака без сомнения складывались в имя Господа. Я спросил, что лежит внутри, но учитель уклонился от ответа.

Следующие дни тревога не оставляла меня. Я был уверен, что скоро сундука хватятся и придут ко мне, чтобы воздать по заслугам. Абур Мар Фарес же не проявлял беспокойства.

Прошла неделя, а никто так и не заметил пропажи. Сердцем я понемногу успокаивался, однако разумом понимал, что так не может продолжаться долго.

Вскоре в деревню прибыл Матеус Сегодняшний с вереницей ослов. Каждое его появление вызывало радость. Все гадали, сколько золота он выручил, и высоко ли оценит нынешний улов. В тот раз я не разделял общего воодушевления, поскольку знал, что с появлением Матеуса дни мои сочтены. Староста направится в пещеру, чтобы спрятать привезённые деньги, и, конечно, заметит исчезновение сундука. Я был до того подавлен, что решил не идти на поляну, где Матеус отчитывался перед людьми.

Абур Ман Фарес спросил, отчего в деревне возникло такое оживление, и я объяснил, что прибыл торговец. Тогда учитель удивил меня, сказав, что хочет на него посмотреть. Я, как мог, старался отговорить Абур Ман Фареса, но тот настаивал на своём. В конце концов, я согласился отвести учителя на поляну. Абур Ман Фарес сказал, что ему надо приготовиться к выходу и попросил немного подождать, после чего затворился в сарае.

Через какое-то время он открыл дверь, и я едва не ослеп от исходившего от него сияния. Абур Ман Фарес был облачён в ниспадающие до земли золотые одежды, а голову его украшала расшитая тиара. На плече учителя висела простая холщовая сума. За спиной Абур Ман Фареса я разглядел открытый сундук и понял, что там и находилось всё это ослепительное убранство.

Матеус Сегодняшний уже отчитался о торговых делах, вручил золото старосте и как раз осматривал добытое из озера добро. На поляне стоял весёлый гомон, но при нашем появлении все разом смолки. Видимо, величественный облик Абур Ман Фареса произвёл на остальных столь же сильное впечатление, как и на меня.

Учитель пожелал всем мира и попросил не отвлекаться ради него от своих занятий. Он-де хотел лишь совершить прогулку, ибо слишком долго сидел взаперти. Я подумал, что сейчас начнутся расспросы, откуда у пришельца такое одеяние, и дело дойдёт до украденного сундука. Однако, к удивлению, никто об этом и словом не обмолвился. Люди какое-то время с изумлением взирали на Абур Ман Фареса, а потом, и правда, обратились к оставленным делам.

Матеус Сегодняшний попробовал вино, которое достали из озера во время позапрошлого лова, и нашёл, что напиток хорош, и его можно сбыть по пяти гульденов за бочку. Далее он разложил на камне яркую ткань и сказал, что за каждую штуку этой материи можно выручить до двенадцати гульденов. Потом его вниманию представили бутыли с маслом и какие-то шкуры. Эти вещи Матеус оценил недорого.

Дело дошло до тщательно просмолённых бочонков. В двух из них находились горошины, от едкого запаха которых першило в носу. Такой товар часто попадался нам и каждый раз заставлял пожалеть времени, что было потрачено на извлечение его из воды. Кто-то из предыдущих Матеусов давно объяснил, что горошины эти используются как средство от моли, и стоимость их едва доходит до одного пфеннига за фунт.

Матеус развёл руками и сказал, что бросовая цена такого товара нам известна. Впрочем, поскольку у него имелось свободное место на ослах, торговец согласился забрать и это, ведь гульдены складываются из пфеннигов.

Третий бочонок был наполнен короткими красноватыми нитками. Матеус признался, что понятия не имеет, для чего бы они могли понадобиться, но решил взять их, хоть без особой надежды на прибыль.

Тут Абур Ман Фарес отпустил мою руку и двинулся вперёд. Люди расступились, освобождая дорогу слепцу в золотых одеждах. Учитель остановился подле Матеуса и потребовал показать горошины, которые тут называют средством от моли.

Никто не решился подойти к Абур Ман Фаресу. Тогда я взял из бочонка несколько горошин и положил учителю на ладонь. Абур Ман Фарес пожевал их и выплюнул, а потом сказал, что это перец – приправа для пищи, произрастающая в далёких землях, и цена такого товара в здешних местах очень высока.

Среди сельчан поднялся ропот. Абур Ман Фарес же попросил дать ему красноватых нитей из другого бочонка, что я и сделал. Учитель взял щепоть, понюхал и заявил, что это шафран, который используется для придания блюдам тонкого вкуса и окрашивания тканей. Чтобы собрать одну горсть шафрана десяти людям нужно усердно работать от восхода до заката, отсюда и высокая цена этого товара. Абур Ман Фарес подивился, что кто-то говорит, будто бы шафран и перец ничего не стоят: такой человек либо сам не знает, о чём ведёт речь, либо же хочет получить выгоду от неведения других, и последнее кажется наиболее вероятным.

Тогда Матеус Сегодняшний с возмущением спросил, следует ли понимать это как обвинение. Абур Ман Фарес повернулся на голос, вперил в Матеуса тёмный взгляд, будто бы мог его видеть, и сказал, что торговец волен толковать услышанное, как сам пожелает.

Староста решил уточнить, какова же по мнению Абур Ман Фареса настоящая цена этих товаров. Учитель сказал, что за них можно получить четыре марки золотом.

После этих слов толпа ошеломлённо ахнула, и всеобщее изумление было понятно, поскольку четыре марки золотом нам не каждый раз удавалось скопить за целый год. Вопросительные взгляды обратились к Матеусу Сегодняшнему. Тот же открыл было рот, чтобы возразить наглому чужаку, но покамест не вымолвил ни слова.

Абур Ман Фарес предположил, что среди нашей добычи ранее встречались горькие орехи, высушенные черешки, или же свёрнутая в трубку кора. Наверное, торговец говорил нам, что эти товары ничего не стоят, однако ж ни разу не оставил их в деревне, предпочитая изнурять вьючных животных лишним грузом ради ничтожной, по его словам, прибыли. Не потому ли так происходило, что всё это – пряности, наиценнейшие грузы южных морей?

Я стоял, как громом поражённый. Очень уж точно учитель описал попадавшие к нам находки, хотя видеть их не мог. Выходило, что Матеусы всё это время подло нас обманывали. Поверить в такое было непросто.

Тогда Матеус Сегодняшний закричал, полагая, что громкий голос поможет скорее оправдаться, чем разумные слова. Он вопил, воздевая руки к небу, и таращил глаза в притворном гневе, за которым хотел скрыть испуг. Он спрашивал, по какому праву чужак бесчестит его перед собранием, и почему пришельцу позволяют возводить на него напраслину. Да и откуда этот человек может знать цены на здешних рынках?

Учитель ответил, что его слова легко проверить – достаточно послать кого-нибудь в город с образцами товаров и справиться у купцов об их стоимости.

Матеус Сегодняшний громко рассмеялся и заявил, что пришелец желает всем погибели. Ведь едва кто-нибудь из деревни явится к купцу с такими вещами, сейчас же начнутся расспросы, откуда и что взялось. А разве собравшиеся не знают, к чему это приведёт в итоге?!

Тут все поняли, что собственный же язык выдал Матеуса. Ведь если шафран и перец, как он утверждал, ничего не стоят, то кто бы стал задавать вопросы, увидев их у бедного крестьянина? Теперь сомнений в плутовстве торговца не оставалось.

Люди приступили к Матеусу, и вот-вот должна была произойти расправа, но вдруг Абур Ман Фарес возвысил голос и спросил, отчего мы нападаем на человека, который поступал с нами по нашему же обычаю. Разве удивительно, что крысы крадут у крыс? Если все мы промышляем грабежом, то как можем обвинять другого в мошенничестве? Учитель громогласно заявил, что торговец невиннее всех прочих, потому что, по крайней мере, ходит к мессе, исповедуется и убеляет грехи причастием, мы же погрязли в скверне и годами не приближаемся к Святым дарам.

Величественные одежды и грозный голос Абур Ман Фареса заставили народ умолкнуть. Ведь каждый из нас в сердце давно знал провозглашённую учителем правду.

Кто-то робко заметил, что в деревне нет ни церкви, ни священника, и невозможно каждое воскресение всем идти на Фройскую низину.

Абур Ман Фарес на это сказал, что церковь там, где люди собрались во имя Божие, а там, где собрание устроено для преступных дел, – вертеп разбойников и кумирня сатаны. И отсутствие пастыря не будет нам оправданием, поскольку священник меж нами есть, и сам Абур Ман Фарес – никто иной, как епископ, рукоположенный в земле пресвитера Иоанна по надлежащему чину. Но что же мы сделали, когда Божьим промыслом пастырь оказался среди нас? Мы замышляли лишить его жизни, а потом ограбили, и за это злодеяние с нас взыщется, впрочем, как и за все предыдущие.

Народ пристыжённо молчал, поскольку всё сказанное было правдой. Староста взялся говорить за всех. Он сказал, что непочтение к священному сану было проявлено не по злому умыслу, а только от неведения. Сейчас же мы готовы принести покаяние, если Абур Ман Фарес примет его и отпустит наши грехи.

Учитель ответил, что в отпущении грехов состоит обязанность священника, желает он того или нет, а затем спросил, все ли здесь искренне раскаиваются. Мы ответили утвердительно, кто в полный голос, а кто – шёпотом. Абур Ман Фарес вновь спросил, в том ли мы раскаиваемся, что живём разбоем и в погоне за богатствами забыли о Господе. На это все сказали: да.

Тогда учитель достал из сумы чашу и ветхую книгу. Чашу он поставил на камень прямо поверх дорогой ткани и потребовал принести вина и хлеба, что было тотчас же исполнено. Когда чашу наполнили вином, Абур Ман Фарес положил подле хлеб и накрыл куском материи. Потом он поднял книгу, несколько раз сотворил ею крестное знамение, осеняя Святые дары, и принялся читать молитву на языке земли пресвитера Иоанна, из которой мне были понятны лишь отдельные слова.

Тут я увидел, как учителя окутало подобное огню сияние. Огонь этот струился по его рукам и сквозь ткань, не опаляя её, переходил в чашу. По толпе пронёсся вздох удивления, и я понял, что остальные видят то же самое.

Матеус Сегодняшний завопил, чтобы мы не верили учителю, что он сеет ересь, и так не положено служить литургию. Однако никто не слушал торговца. Все заворожённо смотрели на объятого пламенем Абур Ман Фареса и не могли оторваться от этого зрелища даже для того, чтобы заставить Матеуса замолчать.

Учитель закончил чтение, и весь огонь сошёл с его тела. Он откинул ткань, отщипнул малую толику хлеба, пригубил из чаши и призвал людей приходить к нему за причастием. Я возжелал непременно причаститься первым и едва ли не бегом направился к учителю. Вкусив Святых даров, я почувствовал, будто огонь влился в мою грудь и опалил сердце. Я вскрикнул от внезапной боли и повалился без чувств, а когда пришёл в себя, увидел, что всё вокруг светло и подобно Богу, и люди – будто ангелы. Меня спрашивали, всё ли со мной хорошо, и я отвечал, что лучше со мной никогда не было.

Потом другие стали подходить за причастием и после этого также падали в беспамятстве, и поднимались одухотворёнными. Из всех жителей деревни только Матеус Сегодняшний и его сын не приобщились к Святым дарам. Оба они пропали, и никто не успел заметить, куда. Судя по тому, что исчезли также бочонки с пряностями и ослы, можно было предположить, что Матеусы сбежали из деревни.

Никто не дал себе труда задуматься о причинах и последствиях этого бегства, поскольку все мы были охвачены снизошедшей на нас благодатью и пребывали в таком умиротворении, что о суетных делах и не помышляли. Пожалуй, если бы тогда на озере началось волнение, то на него и внимания бы не обратили, предоставив мирским благам всплывать либо же тонуть по собственному усмотрению.

Три дня спустя учитель вновь совершил всё необходимое и допустил нас до Святых даров. Причастие опять оказало на нас благотворное воздействие, и мы недоумевали, как раньше могли без него обходиться.

В тот вечер я отходил ко сну с небывалой лёгкостью на сердце. Среди ночи меня разбудил учитель и велел проводить его к тайной пещере. На мои расспросы, для чего это нужно, Абур Ман Фарес отвечать не пожелал.

Я сделал так, как сказал учитель, опасаясь, однако, что дорога для слепца окажется слишком уж трудной. Вопреки ожиданиям Абур Ман Фарес шёл уверенно, нуждаясь лишь в незначительном руководстве. Кажется, слепота почти ему не мешала.

Мы добрались до пещеры, и Абур Ман Фарес сказал, что нам необходимо скрыться здесь на какое-то время. Я настойчиво спрашивал, для чего это нужно, но учитель молчал. При свете лампы мы расположились в тайнике среди накопленных богатств и стали ждать неизвестно чего.

Учитель спросил, не хочу ли я, чтобы он почитал мне из Святого Писания. Я удивился, как же он сможет это сделать при его слепоте. Абур Ман Фарес заверил, что достаточно времени провёл в наших краях, и его глаза освоились со здешним светом, потом достал книгу и принялся читать.

Я разбирал лишь отдельные слова, однако не хотел прерывать учителя, чтобы переспросить. Абур Ман Фарес читал без единой запинки, и я подумал, что вряд ли зрение вернулось к нему, – просто он помнит Писание наизусть.

Спустя длительное время учитель прервал чтение, убрал книгу и спросил, что я понял из услышанного. Я признался, что не понял ничего, и попросил почитать ещё. Учитель сказал, что теперь не время для этого. Он встал, оглядел пещеру и выбрал из груды с давних времён хранившегося тут оружия меч и кинжал. Кинжал учитель протянул мне, а мечом вооружился сам. По его уверенным движениям я понял, что либо он, и правда, прозрел, либо же с самого начала притворялся слепым.

Я спросил, для чего бы мне кинжал, и Абур Ман Фарес ответил, что скоро это станет понятно. Потом он затаился у стены при входе, велел мне погасить огонь и не произносить ни звука.

В тишине мы пробыли недолго. Скоро снаружи стали доносится звуки шагов и голоса, в которых я узнал Матеусов Сегодняшнего и Завтрашнего. Судя по всему, они забрались в пещеру и направлялись к тайнику. По пути старый торговец объяснял сыну какие-то купеческие премудрости, повторял что-то о пересчёте гульденов в талеры, а талеров – в гроши.

Вскоре Матеус Завтрашний появился в тайнике с мешком в одной руке и с лампой – в другой, а следом вошёл его отец. Абур Ман Фарес немедля пронзил мечом грудь старого торговца. Матеус Сегодняшний упал замертво, а его сын, увидав, что случилось, замер от ужаса.

Признаться, и меня такой поступок поверг в недоумение. Я никак не ожидал, что учитель способен на убийство, и смог вымолвить лишь одно слово: «Зачем?»

Абур Ман Фарес выдернул меч из груди Матеуса Сегодняшнего, указал окровавленным остриём на его сына и сказал, что вот он-то сейчас и ответит на мой вопрос.

Поначалу Матеус Завтрашний от страха мог только заикаться и бормотать невнятицу, однако учителю удалось добиться от него правды, и вот что он рассказал.

Когда все причащались Святых даров, Матеус Сегодняшний шепнул ему, что надо поскорее покинуть деревню, поскольку здесь творится богопротивная мерзость. Тогда они потихоньку взяли бочонки с пряностями и отбыли к Фройской низине. По дороге Матеус Сегодняшний осыпал проклятиями Абур Ман Фареса, говорил, что тот послан дьяволом. Торговец грозился призвать к ответу самозванного священника, а заодно и всех жителей деревни, которые поверили наветам чужака.

Матеусы добрались до большого города и первым делом продали на рынке пряности за изрядное количество золота, а затем направились к чертогам архиепископа. Там Матеус Сегодняшний, призывая в свидетели сына, под присягой сообщил, что жители деревни исповедуют еретическую веру. Обоих тщательно допросили и велели не покидать город, пока не будет принято решение по их доносу.

Уже на следующий день в сопровождении инквизитора и солдат они отправились к деревне, а сегодня перед рассветом достигли своей цели. Солдаты с оружием обступили дома, поднимали заспанных людей и требовали показать, где человек в золотых одеждах и староста. Староста сам вышел на шум. Тогда его подвели к инквизитору, и тот спросил, какой веры придерживаются в этом селении. Староста сказал, что все тут веруют в Господа Вседержителя. Инквизитор пожелал знать, как здесь понимают эту веру. Староста ответил, что недостаточно учён для таких вопросов.

Инквизитор сказал, что может спросить и попроще. Например, правда ли, что некий человек в золотых одеждах служил здесь литургию не по признанному канону, и все причащались из его рук. Староста ответил, что не может знать, какой канон признанный, а какой – нет, однако ж, святой отец, действительно, был, и служил Господу, и принёс людям благодать, и огонь с неба сходил на Святые дары. Инквизитор уточнил, в самом ли деле этот огонь был с неба, а не из-под земли. Староста сказал, что имеет глаза, чтобы отличать одно от другого. Тогда инквизитор спросил, где же этот человек. Староста ответил, что, раз его не нашли среди прочих, значит, только Богу известно, где он пребывает.

Инквизитор сказал, что такого и следовало ожидать, ибо слуги сатаны, введя в заблуждение паству Господню, как правило, сейчас же удаляются бесовскими ходами, чтобы искать себе новых жертв.

Потом он потребовал от жителей деревни объяснить, как же звучала та литургия. Все молчали в страхе и нерешительности, но тут вперёд вышла мать Матеуса Завтрашнего и начала повторять молитву учителя. Люди подхватили за ней, будто бы наизусть знали чужеземные слова.

Инквизитор сказал, что хватит с него мракобесия, и он достаточно разобрался в этом деле, чтобы все могли замолчать, не умножая скверну богопротивным пением. Однако люди не унимались, продолжая тянуть молитву на чужом языке. В это время появилось солнце и окрасило озеро в багряный цвет. Матеус Завтрашний говорил со слезами, что видел, как небесный огонь сходит на читающих молитву.

Тогда инквизитор отдал солдатам приказ, но те медлили с исполнением, и лишь угрозы заставили их повиноваться. Они загнали людей в дома, заложили двери, бросили факелы на крыши, а после встали возле окон, чтобы поразить каждого, кто попробует бежать. Но люди и не думали выходить из домов. Они во весь голос повторяли молитву, начатую матерью Матеуса Завтрашнего, и небесный огонь смешивался с огнём горящего дерева. Объятые пламенем крыши проваливались, и хор редел.

Через какое-то время наступила тишина. Убедившись, что никого не осталось в живых, солдаты вслед за инквизитором ушли из сожжённой деревни. Матеусы же отстали от них и направились к тайной пещере за золотом.

Матеус Завтрашний уверял, что всё это время думал лишь о матери, погибшей в горящем доме, и удивлялся, как отец может помышлять о чём-то другом. Меня эти слова не разжалобили.

Я спросил, точно ли все в деревне мертвы. Матеус ответил, что так оно и есть. Я спросил, мёртв ли мой отец, и Матеус сказал, что да. Тогда я задал следующий вопрос: мертва ли Лорина. Матеус подтвердил, что и она погибла. Я спросил, отчего же он не попытался спасти её, раз она была его невестой. Матеус сказал, что и не подумал об этом. Вот тогда я и заколол его кинжалом.

Я спросил, совершил ли я смертный грех и должен ли теперь гореть в аду. Учитель ответил, что грехи в нужный час разберёт Господь, а Его пути неисповедимы. После этого Абур Ман Фарес, немного потрудившись, отрезал голову Матеуса Сегодняшнего, взял её за волосы и направился к выходу из пещеры. Я последовал за ним.

Увидев оставшееся от деревни пепелище, я готов был ещё сотню раз своими руками убить предателей. Из всех построек уцелел лишь сарай, в котором жил Абур Ман Фарес. Пока я метался от пожарища к пожарищу и тщетно звал выживших, учитель обрядился в белые одежды, а золотую ризу и головной убор сложил в сундук. Туда же он поместил голову Матеуса Сегодняшнего. Потом Абур Ман Фарес позвал меня и сказал, что ему пора возвращаться в те места, откуда он прибыл.

Я спросил, каким образом он собирается это сделать. На это учитель ответил, что голова предателя – хорошее грузило. Далее он спросил, готов ли я принять посвящение. Я не понял, что значат эти слова, но сказал, что готов. Тогда Абур Ман Фарес передал мне Святое Писание и чашу, объяснил название четвёртого знака в истинном имени Господа и научил, как это Слово произносится целиком.

Потом он направился к воде, столкнул лодку и взялся за вёсла. Абур Ман Фарес выгреб на середину озера, крепко обнял сундук, перевалился через борт и скрылся под водой. Я ждал, что он скоро покажется, но этого не произошло.

Так я остался один и какое-то время в растерянности бродил по берегу, пока меня впервые в жизни не ужалила змея. Яд оказал странное действие, придав моим мыслям ясность. Я вдруг понял, что учитель с самого начала знал, каков будет конец нашего селения, и, более того, сам привёл всех к этому концу. Не Матеусы, не солдаты спалили деревню. Её спалил поднявшийся из озера золотой дракон, имя которому Абур Ман Фарес. Лишь он виновен в гибели Лорины и отца. Не для того ли Абур Ман Фарес принёс такую жертву, чтобы заполучить голову предателя и с её помощью вернуться в свои края?

Гнев овладел мной. В исступлении я швырял камни в озеро, желая, чтобы они догнали хитроумного подлеца и проломили ему череп. Потом яд свалил меня с ног.

Очнулся я с сильным чувством голода, подкараулил змею, пришиб её и съел сырой, после чего подобрал чашу, Святое Писание и пошёл к тайной пещере, где набрал столько золота, сколько мог унести без чрезмерного напряжения сил. Я отправился в путь и так или иначе добрался до большого города, где, спустя какое-то время, благодаря бывшим при мне деньгам, устроился на обучение в университет.

Пользуясь основами, что преподал мне Абур Ман Фарес, скоро я свободно говорил на многих наречиях, чем снискал себе почёт. Только в изучении языка земли пресвитера Иоанна мои успехи ничуть не продвинулись, поскольку ни один из наставников о нём даже не слышал.

Тогда я принялся сличать слова Книги, переданной Абур Ман Фаресом, с известными текстами Святого Писания. Этот труд отнял много времени, и, даже когда мою голову убелила седина, был далёк от завершения. Но чем глубже я проникал в слова Книги, тем яснее становилось, что упомянутые в ней признаки конца света сбываются один за другим.

Скоро здешний мир предстанет пред Судом Господним, и я – вместе с ним. Отец и Лорина, приняв мученическую смерть, без сомнения обрели Царство Небесное, но сподоблюсь ли я такой чести? Чем дольше я размышлял, тем сильнее хотелось отсрочить час суда, а земля пресвитера Иоанна –единственное место, где это возможно.

И вот теперь я подолгу, до слепоты, смотрю на полуденное солнце, чтобы приучить глаза к яркому сиянию светила чужой страны, и припоминаю дорогу к тайной пещере, где лежат останки Матеуса Завтрашнего. Ведь голова предателя – хорошее грузило.