Ярри – дочь пустыни. Солнечная девочка, слепленная из горячего песка. Ярри улыбается в потоках ветра, гладит ладонью барханы и рисует на них причудливые волны. Смеётся. И смех её слышится в шорохе гладких камушков под ногами. Танцует босиком на краю земли, на золочёной кромке, за которую опускается раскалённое докрасна солнце. А ночью кутается в шали, сотканные из чёрного пуха незримых птиц, что не сумели преодолеть последний путь до зимовки.  Плачет. И плач её доносится из бескрайних просторов вместе с криком диких каракалов. А когда нечаянно в танце на краю земли Ярри обжигает ладони об огненный шар, то приходит в ярость. И тогда на мир обрушивается буря.  Дочь пустыни раскидывает любимые игрушки, рассыпает дюны, и песчинки несутся прочь, звеня и переговариваясь. Ярри… Ярри в ярости…

Шатёр качает, звенят под куполом монисто.

– Эх, как сильно обожглась Ярри.

Старая Йенти заправляет седые волосы под цветистую косынку. Мелодичный голос подобен перебору струн, окутывает, успокаивает. Ткань пёстрого халата мягка и терпко пахнет полынью. И Мьями крепче прижимается к бабушке, кутается в знакомом тепле и заботе. А Йенти гладит шершавой рукой волнистые волосы, вьёт на плацы чёрные кудри.

– Спи, моя крошка. Ярри не тронет нас. Поплачет, побушует и успокоится. Спи. 

Ласковыми волнами растекается по шатру колыбельная.  Мьями закрывает глаза и представляет, как далеко за дюнами кружится в танце Ярри. Как носится по безлюдной пустыне ветер. Как тяжело дышат верблюды. Монисто звенят уже где-то далеко, а сон подкрадывается всё ближе и вскоре забирает в свой сладкий плен. Монисты звенят. Но так неуловимо. Так неразборчивы слова колыбельной – размыты бурлящими потоками времени, иссушены ветрами, оставлены в прошлом. Так давно…

***

Звон хрустальных колокольчиков разливался по открытой террасе. Мьями, едва касаясь сандалиями нагретого солнцем пола, бежала вдоль арок, оплетённых виноградными лозами. Цветастые юбки мелькали меж мраморных балясин, шёлковый платок взмывал в горячий воздух. Успеть, пока звуки не смолкнут, иначе сердце остановится. Опалится. Обернется угольком от стыда. Ветер, шепча, пробежался по ажурным листьям, поскрёбся сухими веточками по каменному полу, подхватил лёгкий шёлк и озорно набросил на торчащие меж лоз прутья. Ткань натянулась и протяжно скрипнула. Мьями заскользила по каменной плитке и остановилась, едва не упав. С отчаяньем рванула платок, оборвав нити у края.  Это был последний, ещё не выгоревший, не полинявший от бесконечных стирок платок. А теперь на нём зияла дыра.

Хрусталь рассыпал последний звон. Мьями вздрогнула: заветная дверь в нескольких шагах, но она так и не успела вовремя. Первый раз за семь лет. Понурила голову, шагнула вперёд.

Танцевальная зала с высоким белёным потолком и огромными арочными окнами хранила прохладу. Младшая воспитанница пансиона искусств грациозно семенила на носочках, взбрызгивая на стёртый паркет воду из серебристой леечки. Воспитанницы постарше поправляли безупречно уложенные волосы, выпрямляли спины, улыбались друг другу, искоса поглядывая на мальчишек-танцоров. Они же сиротками стояли у стен и смотрели в открытые окна – вон там настоящая жизнь: игры в прятки, поединки на деревянных мечах.

Мьями остановилась в дверях – примет ли её сегодня этот мир?

– Ты опоздала, Мьями. Что случилось?

Слова Истель всегда ранили больнее остальных. Высокая, гибкая и густые волосы, сплетены в пучок так туго, что каждый миг готовы распуститься, растечься тёмной рекой, по которой побегут паруса из атласных лент и упадут на пол. Вот и сейчас, стоя у окна, объятая солнцем, Истель походила на принцессу с круглой короной на голове из стянутых смолистых волос.

Мьями промолчала, подалась вперёд и мельком глянула в круглое зеркало, покрытое по краю зеленоватой патиной. Зачёсанные к затылку волосы выбивались непослушными кудряшками. Чёрные глаза смотрели исподлобья. Сжатые губы темнели несъедобной ягодой на смуглом, чуть тронутом румянцем, лице. Всё та же дикарка. Кочевница, наряженная в городские юбки. Мьями отвернулась и зашагала быстрее.

Истель вскинула бровь, завидев скомканный платок в руке Мьями. Закусила нижнюю губу. Шепнула что-то на ухо рыжеволосой соседке.

Раздались хлопки, и в залу вошел учитель. Высокий, статный, почти седой. Юноша-музыкант в широких белых шальварах, сидевший в углу скрестив ноги, поднял с пола цимбалы, и блестящие тарелочки вздрогнули, зазвенели. Учитель взмахнул рукой, и воспитанники рассыпались по зале.

– Тянитесь выше. Раскидывайте руки в стороны. – Воздух заполнял низкий надсадный голос учителя. – А теперь кружитесь! Быстрее, быстрее!

Хлоп!

Мьями давно сроднилась с ритмом танца, и, казалось, в хрупком её теле существовал незримый барабан, выстукивающий ровный бой.

Хлоп! Взмах рукой, плавней, плавней. Шаг и шаг, прогиб в спине. Шаг за шагом, взмах рукой, прыжок, поворот, выпад. Шаг за шагом.  Поворот, поворот, поворот…

Хлоп!

Переливчатый звон всколыхнул воздух, прокатился по зале и затих – улетел в открытые окна и утонул в синеве неба. Урок окончен. Липкий пот покрыл тело, лёгкая ткань прилипла к коже. Горячее шумное дыхание перебило прощальные слова учителя.

Мьями прильнула губами к чаше с водой. Истель подошла неслышно, сверкнула карими глазами. Мьями всегда хотелось знать, что таит блеск этих выразительных, будто у лисёнка, глаз. Презрение ли? Снисходительность?

– Скоро День Последнего представления, – ненароком проронила Истель, потянулась к глиняному сосуду с водой.

– Мьями, а ты уже нашла место в посудной лавке? – Из глубины залы донесся писклявый девичий голосок. – Или у торговца коврами? Зеваки любят курчавых танцовщиц. А купцы – послушных работниц.

– Вот только найти доброго лавочника не так просто. – Истель сдержала улыбку, легонько пожала плечами. И взгляд её будто продолжил фразу, но вслух Истель не произнесла ни слова, лишь отпила глоток воды. Но и взгляда Мьями было достаточно – не было в тех мыслях ничего доброго. Затем Истель продолжила:

– В день Последнего представления во дворец выбирают самых искусных и красивых танцовщиц. В дома знати – просто красивых, а в храмы – искусных. Но редко кто берет к себе кочевницу, одетую в поношенные юбки. Тебе нужно позаботится о себе заранее. А мы лишь хотим помочь тебе.

– Я танцую не хуже тебя, – ответила Мьями, на что Истель прыснула смехом.

– Не обижайся на тех, кто говорит тебе правду. Ты уже решила, с кем пойдёшь на Представление?

– С кем, с Тидо! – Снова послышался писклявый голосок, и рядом выросла угловатая рыжеволосая девушка, усыпанная веснушками.

Мьями сжала губы, молча подняла с пола платок и выбежала из залы, слыша, как позади мотыльком запорхал смех.

На террасе Мьями догнал Тидо. Кучерявый загорелый юноша с тёмными глазами, широким носом и лёгким пушком над верхней губой. Такой же кочевник. Кто угодно, только не Тидо!

– Не обращай на них внимания! А ведь и правда, пойдём со мной на День Последнего представления?

– Нет, – коротко ответила Мьями, – И нечего было подслушивать.

– Почему ты всегда избегаешь меня? Почему крутишься вокруг них, они же тебя не замечают по-настоящему.

– Не твоё дело.

Мьями начинал злить этот худенький прилипчивый мальчишка. Сказать ему правду? В пансионе всегда не хватало мальчиков. Так повелось, что семьи отдавали девочек изучать искусства – танцы, пение, игру на струнах. А вот мальчишек готовили к службе в армии или к изучению наук.  И только самые бедные семьи кочевников не могли прокормить много сыновей до исполнения совершеннолетия – и часто отдавали младших в пансион искусств. В город, окружённый белыми стенами. Подальше от выжигающего кожу солнца, на берега Предречья, утопающих в финиковых рощах и виноградниках. И если на первом смотре выяснялось, что кость достаточна узка, мышцы гибки, а характер покладист – их забирали.  Вырастут – отправятся служить в дальние храмы. Где вход разрешён только мужчинам. А шелест вьющихся к самому небу расшитых знаками солнца платков и пение высоких голосов никогда не смолкает. Два голодранца – не лучшая пара под жарким солнцем. Уж лучше одной пойти на День Последнего представления!

– Меня уже пригласили, – вздохнув, ответила Мьями.

– Кто? – Тидо удивленно выпучил глаза.

Мьями небрежно повела плечом. Но тут же вздрогнула, услышав позади голос девочки-прислужницы:

– Воспитанница Мьями, поднимись к управительнице, тебе письмо пришло!

Письмо? Все семь лет, что Мьями провела в стенах пансиона, ни одна весточка не долетала до неё. Да и кто мог ей писать? Родственники, что взяли под свой кров, а затем выгнали – отдали, как ненужного фенека, что прибился к каравану? Бабушка Йенти, которую давно принял огонь и ветер? Быть может, родители живы? Нашлись?

Мьями подхватила юбки и помчалась к лестнице, оставив Тидо в окружении тугих лоз винограда, так и норовивших нырнуть в тёмные кудри.

На верхней террасе Мьями встретила управительница пансиона. Безупречно повязанный белый платок обрамлял её неулыбающиеся лицо. Письмо она держала в руках. Мьями поклонилась, подождала, пока управительница заговорит. Но всё, чего тогда желала – вырвать письмо из рук и умчаться прочь.

– Надеюсь на твоё благоразумие, воспитанница Мьями. Непристойные переписки в стенах пансиона караются очень строго.

Мьями поклонилась, в этот раз ещё ниже, и управительница передала письмо.

Аккуратно сложенный конверт. Ровный почерк, причудливые завитки.  «Для моей дорогой Мьями». И более ничего. Сердце подпрыгнуло и заколотилось сильнее. «Дорогой Мьями» – мысленно проговаривала девушка, прижимая конверт к груди. Чеканя частый такт подошвами сандалий, мчалась в свою комнату. И, заперев дверь, окунувшись в прохладу мягких покрывал, сорвала тягучую смолу печати. Гладкий жёлтый лист сладко пах корицей и цукатами.

«Ты меня совсем не знаешь, но я помню тебя еще маленькой девочкой …»

Мьями жадно вчитывалась в слова.

«… так случилось, что сама того не зная, ты спасла меня от вечного изгнания. И теперь я хочу тебя отблагодарить. Я долго искал в пустыне твой шатёр, но оказалась, ты покинула край горячих барханов»

Мьями отняла взгляд от листа. Странное чувство кольнуло сердце. Сомнение? Недоверие? Откуда этому человеку знать о ней, обычной кочевнице? И кого она могла спасти? Когда?

«… надеюсь на нежную дружбу. Преданное сердце» - заканчивалось письмо.

Мьями сложила бумагу обратно в конверт. Оглядела крохотную комнату с узким вытянутым окном. Мысли её метались, перебирая воспоминания и догадки в голове, вороша чувства до ломоты где-то глубоко в груди.

«Преданное сердце» – смаковала подпись Мьями. Да кто же такое мог написать?  Она вспомнила утренние слова Истель, пересмешки с рыжеволосой подругой. Конечно! Решили разыграть её, глупую, а она-то и поверила! Но конверт не выбросила, сложила в плетёную шкатулку в дальнем углу деревянного ящика.

Дни потекли так шумно и так стремительно, как воды реки Аттавы по весне. Поначалу Мьями присматривалась к Истель, пыталась угадать в её улыбке и выражении лисьих глаз скрытый смысл. Но Истель не менялась – всегда приподнятый подбородок, мягкие уголки губ, выразительный взгляд.  Совершенная. Недосягаемая. И память постепенно притупила чувства, размыла чернила, растёрла бумагу в труху.

Второе письмо пришло ровно через неделю. Только передал его мальчик посыльный. Мьями в одиночестве отдыхала у фонтана в маленькой беседке. Пансион за много десятилетий разросся и теперь походил на сложную мозаику корпусов, крохотных садиков, дорожек и главной площади с высокими резными воротами и огромным валуном посередине с вытесанным на нём ликом Серебряной Луны – покровительницы искусств. Круглое лицо с большими впадинами глаз и волнами волос. На площади и в ухоженных, благоухающих розами садах, всегда собирались шумливые воспитанники. А Мьями любила уединиться в дальнем садике, немного заброшенном и диком. И подолгу корпела над плетением, единственным развлечением, которое она смогла себе придумать. Поначалу Мьями пыталась выводить плавный лунный узор, но серебристые нити были слишком дороги, а вместо волн выходили кривые изгибы. И тогда она сдалась – плела узор как вздумается.

 В тот день Мьями выводила последнюю петельку в ряду, когда к ней подошёл нескладный оборвыш с огромными чёрными глазами. Такими большими, будто вместо зрачков в них поселились жуки-древоточцы.

– Ты же Мьями? – прошипел он.

Мьями вздрогнула, уколола палец об острый крючок и чуть не уронила плетение.

– Откуда ты знаешь моё имя? – Она смутилась, но потом додумала, что его подослал кто-нибудь из мальчишек-танцоров, ради забавы гоняющих попрошаек от ворот пансиона. – У меня нет мелочи для тебя, лучше проси подаяние в другом месте.

– Вот. – Мальчик достал из кармана конверт. – Это тебе.

Мьями растерянно оглядела оборванца, рассмотрела бумагу, зажатую в перепачканных руках. Узнала почерк.

­– Кто тебе передал это письмо?

Мальчик ухмыльнулся и сунул конверт в руки Мьями:

– А ты и вправду красивая, как мне и говорил мой господин. Если захочешь, в следующий раз можешь передать ответ. Я приду ровно через неделю.

Ничего более не сказав, парнишка развернулся и рванул к воротам.

– Погоди!  – Мьями хотела было броситься следом, но сорванец слишком быстро бегал, да и привлекать внимание не хотелось: двор пансиона – каменная ладонь в окружении открытых террас.

Весь вечер Мьями не отваживалась вскрыть конверт, но любопытство пересилило. И сердце забилось чаще. Разве читала она раньше таких слов? Разве слышала что-то роднее?

«Моя дорогая Мьями, дни идут медленно, но каждый день я вспоминаю тебя, и мне становится легко от этих мыслей…»

«… Преданное сердце».

Мьями никак не хотела верить словам. Но ей было так тепло от этих слов. Что-то кольнуло в груди. И Мьями убрала конверт в плетёную шкатулку. И решила забыть. Но через неделю снова вышла к фонтану – потеряла моток красных нитей и подумала искать их в беседке.

Искристые брызги рождали волнение, а свежесть воздуха наполняла душу неведомой прежде лёгкостью и свободой. Она держала в руках плетение, но едва могла завязать хоть один узелок. Нити путались, вились кольцами. Рисунок расползался, ускользал и падал на каменные плиточки, забивался в барельефах фонтана – играющих с виноградными лозами львах. Нырял в чашу, растворяясь в воде, чуть тронутой зелёной ряской.

Мальчишка появился будто ниоткуда. Подошёл так неслышно, что напугал.

– Ах, снова ты? – изобразила безразличие Мьями, а в груди учащённо забилось сердце.

– Держи. – Он протянул конверт, улыбнулся и встал вразвалку.

Мьями вздёрнула подбородок.

– Я же говорила, мелочи у меня нет.

Парнишка покачал головой:

– Значит, не написала?

Мьями не ответила, запрятала письмо на дно корзинки, полной цветных нитей, коротко попрощалась и вышла из беседки.

Оставшись в тишине своей комнаты, Мьями больше не сомневалась и раскрыла письмо.

***

Строчки в письме такие синие, будто реки, текущие по белой бумаге. По белому песку. И пахнут свежестью и сладостью. Миндалём. Цветами. Как дивные сады по весне на берегах Голубых озёр, которых никогда ей не увидеть. Сады, о которых пишет Он…

Мьями убеждала себя, что не думать и не привыкать – совсем легко. И убирала письма в глубину ящика. Но через неделю возвращалась в беседку, ощущая, как сжимаются рёбра от волнения. А затем пересчитывала дни. А потом недели. И перебирала письма. Перечитывала.

На паркете в танцевальной зале стёртый рисунок оживал, распускался яркими цветами из дивных садов. А хлопки учителя окрашивались новой мелодией. Стремительной и зычной. И бой незримого барабана внутри хрупкого тела звучал чётче, и так легко было совершать прыжки. Так свободно. И только взгляд блестящих лисьих глаз возвращал в реальность. Только колкие слова Истель.

– Ты стала какой-то странной. – Тидо в очередной раз догнал Мьями на террасе после занятия. В его голосе таилась обида, такая же хмурая, как и взгляд его глаз, цвета пригоревшего кофе. Но Мьями было совершенно всё равно. Она лишь пожала плечами.

– Если ты думаешь, что я совсем беден, это не так. Я кое-что скопил. По вечерам я помогаю разгружать мотки шёлка в ткацкой мастерской. Мьями, пойдём со мной на День Последнего представления, пожалуйста. Хочешь, я куплю тебе новое платье? Попрошу сшить? Приходи к портному на Ткацком переулке, рядом с мастерской. Я его предупредил, что ты можешь прийти. Ты мне очень нравишься. Правда. – Последние слова Тидо проговорил тихо, еле слышно. И опустил глаза.

Мьями глубоко вздохнула, покачала головой.

– Глупости. Найди себе другую девушку, Тидо, я не пойду с тобой на Представление. И перестань меня преследовать.

Тидо молчал. А Мьями натерпелось вернуться в комнату.

– Прощай, – бросила она напоследок и зашагала прочь.

А ведь Тидо прав. Она совсем забыла о платье. Не выступать же в старье перед знатными гостями пансиона? Уже столько дней воспитанницы шептались о новых отрезах, о примерках, о жемчужных диадемах. А она всё перечитывала письма от незнакомца и никак не решалась написать ответ – сидела часами над чистым листом бумаги.

Мьями заперла дверь свой комнаты и села на кровать. Несколько минут взгляд её блуждал по стенам, а затем остановился на ящике – простом, деревянном, грубо сколоченном. Вмещавшим всю её жизнь. Она откинула крышку и достала со дна кожаный мешочек. Развязала. Рассыпала на пёстрое покрывало безделушки и стала их перебирать. Осколки перламутровых ракушек, нанизанных на нитку – подарок матери, пропавшей вместе с отцом после сильной бури. Холщовый мешочек, наполненный песком – напоминание дяди о пустыне. Связанные нитью белые перья. Мьями улыбнулась и закрыла глаза. Вспомнила детство.

Утро после бури, подёрнутое взвесью песка. Преображённая пустыня. Привычные глазу барханы сгладились, а там, где простиралась равнина, намело новые. Причудливые, выпуклые. И только небо оставалось синим, а солнце – раскалённым. Тогда её завораживали эти перемены – мир, привычный вчера, становился новым. И она с восторгом ожидала, что пустыня преподнесёт ей какое-нибудь чудо.

Неслась навстречу простору. Собирала катун-шары, и сухие стебли хрустели и ломались, когда она их приминала и перевязывала шерстяной нитью. Пустыня всегда оставляла подарки после бури, будто плату за страх во время своего безумства. Мьями нравилось собирать дары, что пойдут на корм верблюдам или сгорят в очаге, но искала другие, те, что пустыня припасла специально для неё: шершавый камушек, забитая песком ракушка. Белое воздушное перо, так легко парящее в воздухе. Бабушка Йенти говорила: из белых перьев перелётных птиц, летящих на зимовку в край Голубых озёр, плетёт себе платок Ярри. И Мьями втайне мечтала о таком: мягком, воздушном.

Мьями открыла глаза, отложила белую связку в сторону. Пустыня далеко, как и детство. И она давно перестала мечтать о всяких пустяках.

Затем рука коснулась маленького мешочка, заглянула внутрь, а затем высыпала на ладонь сияющие камушки. Голубой – застывшие слёзы речного духа, жёлтый – потерянный осколок солнца. Бабушка Йенти перед смертью передала родовое сокровище. И завещала обменять его, если только настигнет сильная нужда.

Мьями вздохнула и взглянула на третий. Красный. Подарок пустыни, который забрали у неё. Но маленькую его частичку она тайком оставила себе. Мьями вздохнула и стала рассматривать свою ладонь. Она стала больше, но осталась такой же узкой, с длинными пальцами и выделяющимися костяшками. Шершавой и загорелой, словно ветра, что окружали её в детстве, навсегда оставили свой след.

Что-то тянуло в сердце, когда она держала камни на ладони. Что-то в душе, не желавшее пробуждаться. Легче было не вспоминать. И Мьями убрала сокровища в мешочек. Завтра она отнесёт один управительнице, и та обменяет его, и отдаст монеты. Вот и будет ей новое платье. И платок, и диадема. Разве не настала та нужда, о которой говорила бабушка?

С этими мыслями Мьями легла спать, а ранним утром проснулась раньше обычного и отправилась в танцевальную залу разучивать сложный прыжок, который никак у неё не получался хорошо. Пока солнечные лучи бледны, никто не помешает ей танцевать в одиночестве, не будет искоса поглядывать. Оценивать.

А когда солнце окончательно взошло, уже настоящий урок закружил в привычном ритме. А затем изучение древних писаний и музыки. А после она взяла жёлтый камешек, завернула в цветной лоскут и вышла на террасу. Лёгкий ветер теребил виноградные листья, оголяя набухшие сизые ягоды. Мьями шла медленно, мысленно проговаривая речь. Но тут что-то словно ужалило её изнутри, заставило обернуться, глянуть во двор. Взгляд кусачих чёрных глаз. Будто жучки-древоточцы вонзились прямо в сердце. Мальчишка посыльный ждал её у беседки. Но как? Прошло всего несколько дней с последней их встречи.

Мьями вздохнула – объяснение с управительницей она пока отложит. Узнает, что делает в это время мальчик посыльный в беседке. По пути она забежала в комнату и прихватила айву. Монет было мало, но с недавних пор она благодарила парнишку угощением.

– Почему ты сегодня пришёл раньше срока?  – хмуря брови спросила Мьями.

– Подарок тебе принёс, – ответил мальчишка и с ехидной улыбкой поднял с пола свёрток, обёрнутый в холщовую ткань.

– Подарок? – Мьями недоверчиво покосилось.

– Ну да, бери, чего ждёшь? И айву давай, хватит её руками греть. У вас тут вкусные айвы, в вашем пансионе.

Парнишка схватил фрукт и собирался уже уходить, но Мьями его одёрнула.

– Постой.

– Ну чего тебе ещё?

– Правильно говорить вкусная айва, а не айвы. И знаешь, – она немного помолчала. – Передай ему, что я приглашаю его на День Последнего представления.

Мальчик кивнул, улыбнулся во весь рот, сочно откусил золотистый плод и, насвистывая неизвестную мелодию, вышел из беседки.

***

Под грубой холщовой тканью таилось платье. Лёгкое, невесомое, сплетённое из воздушного кружева. Белее облаков после дождя ранней весной. С атласным поясом, расшитым цветными нитями. И яркий, пламенный платок. И диадема. Серебристая, ажурная, лёгкая, осыпанная жемчугом и рубинами. Багряными переливчатыми каплями. Мьями коснулась пальцами камней и замерла. Нигде она не видела такого лучистого света. Лишь однажды... Она торопливо достала со дна ящика кожаный мешочек и положила на ладонь красный камень.

Не один ли мастер заточил диковинную огранку и наполнил тёплым светом плоть прозрачного камня? Что-то в груди сжалось. Выдавило воспоминания вместе с солёной влагой, проступившей на глазах.

В тот день она сбежала из шатра раньше времени – пока все спали. И возвращалась с полной охапкой катун-шаров. Солнце припекало, плыли воздушные потоки у края земли – танцующие духи горячих ветров.

Щурясь от яркого света, Мьями по привычке всматривалась себе под ноги. Но внизу однообразным ковром стелился песок. Шаг и нога во что-то упёрлась. Мьями нагнулась и стала раскапывать находку. Крупинки с лёгкостью разлетелись, и пальцы нащупали горлышко. Мгновение, и цепкая рука вытянула белую амфору, усыпанную хрустальными камнями. Они переливались на солнце каплями родниковой воды, чистой и свежей, остужающей тело в знойный день. Мьями облизнула губы – так захотелось пить. Камни нагрелись и наполнились рубиновым цветом будто сладким гранатовым соком.

 Горлышко было плотно закупорено и залито смолой. И Мьями подумала: «Это же настоящая амфора с добрым духом!  Бабушка всегда говорила, что добрые духи живут в белых красивых амфорах, а злые – в чёрных, как уголь. От них леденеют руки и останавливается сердце». Мьями захотелось кричать. Бежать и рассказать всем о своём счастье!

Верхушки пальм небольшого оазиса, подпрыгивая в такт шагам, приближались. Показался дымок от очага. А Мьями шла, мечтая о добром духе. Какое желание ей загадать? Нарядное платье? Бусы? Нет, эти подарки можно попросить у отца.  Побывать в городе с белоснежными домами? Увидеть страну Голубых озёр? Все желания казались простыми. И за думами своими и не заметила она, как дошла.

Завидев вернувшийся караван Мьями бросила связку катун-травы вместе с амфорой на песок, откинула полог и забежала в шатёр.

В кругу сидели её родственники.

– Твой дядя вернулся, – сказала старая Йенти, и голос её почему-то был осипшим. Бабушка встала, подошла к Мьями и обняла её.

– А где мама? А папа?

Мьями попыталась отодвинуть складки бабушкиного халата, чтобы рассмотреть лица тех, кто сидел в кругу, а затем глянула на бабушку. А та лишь покачала головой.

–  Моя ты крошка…

Тогда Мьями узнала, что буря забрала у неё родителей. И лишь одно желание стало для неё самым ценным.

– Бабушка, они вернутся! – кричала Мьями, неся в руках опутанную засохшими веточками, как паутиной, амфору.

– Откуда у тебя эта вещь? – грозно спросил дядя и чуть ли не вырвал амфору из рук девочки.

– Нашла, – кротко ответила Мьями.

– Ох, беду наведёшь! – только и ответил он.

А вечером к шатру приблизились всадники, закутанные в чёрные палантины. Они восседали на серых приземистых лошадях, и лица их, покрытые рисунками-знаками, казались измождёнными и обеспокоенными. А их глаза – никогда Мьями прежде не видела таких глаз. Чёрных, блестящих, как расплавленная на огне смола. Они-то и забрали амфору, проговорив что-то на неведомом языке. А когда всадники скрылись за колесом неба, дядя объявил, что отвезёт Мьями в город. Навсегда.

Караван продвигался медленно. Солнце палило нещадно, вода и припасы таяли. Всё чаще случались песчаные бури, и приходилось подолгу останавливаться. Пустыня позволяла идти дальше. Лишь брала плату. Однажды ранним утром не стало Башу – старого верблюда, на котором так любила кататься Мьями. А затем пустыня решила забрать Йенти.

Мьями запомнила тот день навсегда. Старая кочевница позвала к себе. Глаза, затянутые мутной поволокой, уже не видели, и только нащупав тёплую маленькую ладонь, Йеннти заговорила:

– Тебе предстоит долгий путь, но ты никогда не должна сдаваться. – Голос был слаб и часто прерывался хриплым дыханием. – И запомни: пустыня всегда заберёт своё. А ты никогда не бери того, что тебе не принадлежит, наперёд не знаешь, какой будет плата.

– Бабушка, – простонала Мьями, – Обещаю! Только не уходи следом за Башу!

Старая Йенти улыбнулась и вложила в руку девочки маленький свёрток.

– Вот возьми. Это мой тебе подарок. Береги его. Это – память обо мне. Обменяешь его, если только настигнет тебя сильная нужда.

И старая Йенти замолчала. Лицо покрыли глубокие морщины, словно трещины на дне пересохшего источника, в котором иссякла всякая жизнь.

Тётя вывела девочку из шатра. И Мьями заплакала. Сквозь слёзы она видела пустыню – весь её мир. Жаркий, сухой, колючий. Он менялся изо дня в день, но оставался прежним. Он приносил дары. Но разве о таких дарах просила Мьями? Она развернула свёрток и увидела маленький кожаный мешочек. Заглянула внутрь. На дне переливались дивными цветами три драгоценных камня.

«Бабушка…» – прошептала Мьями.

Она долго смотрела игру света в кожаном колодце. А затем достала из кармана маленький гранёный камушек, отломленный с белой амфоры. Сияющая капля гранатового сока, застывшая на века. Разве могла она отдать свою мечту без остатка? Разве слёзы её не оплатили этот хрупкий подарок пустыни? Ведь Дух исполнит её желание. Мьями вытерла влажные щёки рукавом и вложила рубиновый камень в мешочек.

***

Очнувшись от воспоминаний, как от дурмана, Мьями отложила в сторону камень и диадему.

«Кто же ты? Человек или дух?». Мьями заколебалась.  «Но кто бы ты не был, разве было со мной что-то лучше?» – подумала она и расстегнула крючок на платье.

Лёгкая ткань обволокла тело. Обдала прохладой, зашуршала. Всего лишь взглянуть на себя в зеркало. До того времени, как багрянец вечернего солнца не прольётся на паркет, никто не придёт в Танцевальную залу. Никто не увидит.

Накинув поверх платья палантин, Мьями выскользнула на террасу. Пробежалась по переходу, затем поднялась по ступеням наверх. Сердце в груди учащённо билось. Мьями огладывалась по сторонам. Вокруг, шурша на ветру листьями, теснились виноградные лозы, и только из дальних садов доносились крики и смех воспитанников.

Мьями толкнула горячей от волнения ладонью дверь, и та легко поддалась, открылась, выпустила с потугой воздух наружу. Мьями шагнула вперёд и остановилась перед зеркалом. Не кочевница больше. Царица, что привезли из земель неведомых, далёких. От жара горели щёки, губы раскраснелись. Улыбка играла на лице. И Мьями представила день Последнего Представления. Вельмож в первом ряду. И вереницу воспитанниц, под руку с отцами, старшими братьями, теми, кто навсегда приведёт в свой дом. И себя…

Ветер проник из открытых окон, колыхнул воздушную ткань. Мьями не удержалась, легко крутанулась и платье зашуршало. Трепыхнулся платок, словно ветер попытался его выкрасть. И Мьями взмахнула рукой, разостлав невесомый шёлк по воздуху, крутанулась ещё раз. И ещё.

Багрянец солнца не коснулся пола. Мьями успеет – никто не увидит.

И Мьями закружилась. Вспоминая, как мать учила танцевать, утопая босыми ногами в песке, как бабушка Йенти пела  о Ярри. Той, что танцует средь пустынных дюн, подставляя ладони к солнцу не боясь сгореть в золотых лучах. И память оживила прошлое. Бескрайнюю пустыню и палящее солнце. Простор.

И жаркая ярость вспыхнула в теле и подняла Мьями ввысь. Гибкое тело легко поддалось движениям. Закрутилось вихрем на стёртом паркете. Мягко пружиня от пола, Мьями взлетала в воздух птицей. Цветастый платок окутывал ярким пламенем, взмывал в воздух, превращаясь в радужные облака.  Сыпал искры, обжигающие сердце. Шуршащие юбки расходились волнами, вздрагивали в такт шагам. Бурлили водопадами складок в прыжке. И сердце Мьями наполнилось радостью. Той радостью, что заставляет забыть обо всём.

Шаг, прыжок, как бури вздох. Шаг, прыжок, поворот, поворот. Что-то скрипнуло. Холодный ветер облизнул спину, перехватил дыхание. Мьями остановилась, обернулась.

– Твой танец… Как!? И откуда у тебя это платье? – В дверях застыла Истель. Глаза её ослепляли жгучей, тягучей ненавистью. Мьями ощутила этот взгляд кожей – горячий, колючий, как сажа, – опустила глаза, накинула платок на плечи. Страх молоточками ударил в виски. Глотнув воздуха, Мьями подняла глаза и ощутила, как страх смешался с незнакомой прежде сладкой истомой:

– Мне его подарили.

– Но кто?

Истель сделала шаг вперёд. Грудь её вздымалась от тяжёлого дыхания.

– У тебя нет никого. Ты же голодранка!

– Вот как? – Мьями вскинула подбородок.

– Или же … – На бледном лице вытянулась улыбка, – Бегает к тебе какой-то оборванец. Подарки от кого-то носит? Думала, не заметит никто?

Жар прилил к голове Мьями, и ей показалось, что тяжёлая голова сейчас лопнет.

– Отвечай! – крикнула Истель, и лицо красавицы исказилось гримасой: мягкие уголки губ провалились в чёрные ямки, брови искривились, веки крепко стиснули сияющие камни глаз. 

Мьями сжала губы, легонько завертела головой.

– Ты обо мне ничего не наешь.

Мьями схватила палантин, наскоро запахнув его, выбежала из залы.

Руки дрожали, нащупывая затвор на двери. Сердце не унималось, билось бешено. Мьями задыхалась –  воздух из открытого окна, казалось, истекал из комнаты наружу. Мьями закрыла глаза, осела на кровать. Снова и снова память оживляла Истель, а сердце в груди яростно колотилось.

***

Мьями осталось продержаться до полной луны. Выстоять под ослепляющим взглядом. Не слышать шепотки за спиной и скрип паркета под ногами той, что истончает ненависть.

День ото дня Мьями вставала всё раньше и шла заниматься в Танцевальную залу. Подарки она завернула обратно в холщовую ткань и спрятала поглубже в ящик. И письма, перевязав их нитью. Забросила плетение и молила о том, чтобы мальчик-посыльный больше не приходил.

Всё утро стояла невыносимая духота. Занятия отменили, и она весь день просидела в комнате. Полная луна ближе, а там и заветный день. Мьями покинет пансион и забудет об Истель. Неожиданно порывистый ветер донёс тяжёлые капли, размазав их по деревянной раме. Начинался дождь. Мьями одёрнула штору, вдохнула глубоко.   Знакомое, немного забытое ощущение, поскреблось внутри. Она выбежала на террасу и взглянула вниз – оборванец стоял посредине площади и таращил огромные чёрные глаза. А на двор уже высыпали мальчишки, бросая радостные кличи и размахивая деревянными мечами.

«Вот негодник!» - вслух проговорила Мьями и понеслась вниз.

Пока Мьями спускалась, оборванец успел добежать до беседки.

— Не приходи больше, понятно? Если хочет, пусть твой господин приходит на День последнего Представления. Но письма больше не носи, – с ходу выпалила Мьями.

– Как знаешь. Но мой господин вряд ли сможет прийти. Но он всё ещё ждёт тебя на Старом тракте. Его караван задержится там до полной луны. Я бы на твоём месте согласился. – Мальчишка ехидно улыбнулся.

– Так он делится с тобой обо мне? Кто он? Отвечай! – Мьями попыталась схватить посыльного за рукав, но тот ускользнул змеёй и дёрнул с места.

– Стой же!

Оборванец в очередной раз скрылся быстрее, чем Мьями успела сделать несколько шагов. С досадой она опёрлась о перекладину беседки и взяла в руки оставленный посыльным конверт. От него веяло влагой и свежесрезанной зеленью.

Незнакомец снова звал её с собой. В край Голубых озёр. Куда она так мечтала попасть в детстве. Чувства смешивались в её сердце, не давали дышать.

Мьями отняла взгляд от письма. Дождь усилился. Мальчишки-танцоры рубили тяжелые капли мечами, крутились на грубом плоском камне площади быстрей, чем на паркете в тесных залах. Волосы их промокли, и по ним стекали струйки воды. Странно, подумала Мьями, глядя на мальчишек, – не было среди них Тидо.

Подождав, когда дождь утихнет, Мьями заложила свёрнутое письмо за пояс и выскользнула из беседки. Добежав до середины площади, Мьями вспомнила, что оставила ключи у фонтана. Хотела было вернуться, но неожиданно остановилась. Не теряла она ключей – не закрывала комнаты.

Дверь была чуть приоткрыта. Косые потоки дождя из окна залили пол. Крышка ящика была распахнута. Цветные платки крыльями мёртвых бабочек свешивались по бокам. Холщового свёртка нигде не нашлось.

Мьями добежала до комнаты Истель, дёрнула ручку – заперто. Спазм в груди перехватил дыхание. С трудом переставляя подкосившиеся ноги, Мьями зашагала к Танцевальной зале.

Дождь закончился, солнце проглядывало из-за рваных серых туч, освещая Истель. Девушка была выше Мьями, но платье словно вытянулось, приняло новую форму, придало ещё больше женственности гибкому телу.

Истель заметила Мьями в отражении зеркала и повернулась.

– Как ты могла украсть?..

– Да кто тебе поверит? И даже если поверит, что скажет управительница о твоих письмах?

Мьями сделал шаг вперёд, но неожиданно остановилась – за спиной раздался голос управительницы, такой же каменный, как и выражение её лица.

Женщина прошла до середины зала, с восхищением оглядела застывшую в изящной стойке Истель, свысока – на промокшую, растрёпанную Мьями. Губы женщины изобразили улыбку.

– Мьями, тебе следует брать пример с прилежной воспитанницы. Усердно тренироваться по вечерам, а не бегать по беседкам. Мальчики-танцоры могут вскружить голову, но в этих стенах танец – священное искусство, в нём нет места бесстыдству.

– Я … – Мьями поклонилась. Хотела что-то сказать, но слова утонули в омуте, который вдруг раскрылся внутри.

– Ступай, – управительница легонько кивнула.

Мьями вышла. В груди клокотало сердце, ударяя молоточками в виски, набрасывая пелену на глаза. Мьями переставляла тяжёлые ноги, оборачивалась, смотрела на дверь. Но управительница всё не выходила. Никто не выходил. Письма, письма…  Синие строчки растекались, топили стены пансиона, как в половодье могучая река Аттава земли Предречья. Ломали мраморные балясины, вырывали с корнями виноградные лозы бурлящими водами. Мьями ускорила шаг, а затем побежала.

***

Истель не заметила неприметный мешочек. И портной, о котором говорил Тидо, помог Мьями обменять камни на монеты. К вечеру город, окружённый высокими белыми стенами, остался позади. А после трёх дней пути небольшой караван, к которому прибилась Мьями за несколько монет, покинул вечнозелёные земли Предречья. На глаза ещё попадались кустарники и одинокие пальмы, затем исчезли и они. Воздух иссушился и обжигал раскалённой сухостью. Но Мьями быстро привыкла и задышала полной грудью. Как в детстве. Всё позади, а встреча с ним – ближе! Женщина, в чьём паланкине ехала Мьями, искоса поглядывала, говорила что-то о божестве Серебристой Луне, которое никогда не поцелует, не благословит потерянную душу. А Мьями молчала. Смотрела на дорогу через решётчатую дверцу.

Караван шёл до последнего торгового города, небольшого и шумного. С трудом Мьями нашла проводника, единственного, кто знал дорогу на Старый тракт. В давние времена путь пролегал вдоль русла реки, высыхающей знойным летом и наполняемой мутными водами зимой. Но однажды река и вовсе пересохла, оставив в память о себе коряги и намытые каменные гряды.

Проводник оказался старым и хитрым, долго торговался и сам идти не решался. Всё причитал о дурных ветрах, что выедают на камнях рисунки с проклятиями, о тенях, что мечутся по ночам. Но за хорошую плату пообещал отправить молодого помощника. Парень долго не соглашался, но, получив подзатыльник от хозяина, отвёл Мьями к верблюдам.

Шли они молча. Проводник словно песка в рот набрал и всё щурился по сторонам. А Мьями всматривалась в даль, пытаясь различить среди дюн караван.

На второе утро проводник остановил верблюдов и обратился к Мьями.

– Дальше не пойду. Видишь, – он махнул рукой, – На горизонте тени? Это духи. Нехорошее тут место. И нет никакого каравана. Обдурили тебя.

– Я заплачу тебе сверх!

– Не нужны мне твои деньги. Если хочешь – иди сама. Дорога вдоль камней тянется, не затеряешься. А я здесь буду ждать. Но только до вечера.

– Я найду караван! – Мьями отцепила кувшин с водой и перекинула его через плечо вместе с небольшой сумой.

Горная порода, изъеденная ветрами, уходила вглубь песка. Потоки воздуха проскальзывали по ложбинкам, выдували протяжный свист, не то приглашая пойди дальше, не то предупреждая об опасности. Мьями казалось, что заунывный свист доходил до вершины неба, до края земли, бугристого от дюн. Она всё всматривалась в даль, но в лучах жаркого солнца плясали только тени. Но Мьями не боялась – он нашёл её в городе, значит, отыщет и средь песков. Уведёт в край озёр.

Тень посреди дюн, одна из многих, не дрожала и будто приближалась. Мьями пригляделась. Вот же он – караван! Оставив Старый тракт, она помчалась навстречу.

Важно вышагивая, по песку медленно продвигались чёрные верблюды. На подушках из грубой мешковины, навьюченных на спину одного из животного, восседал всадник. Что-то знакомое показалось Мьями в его облике. Подойдя ближе к девушке, верблюд подогнул передние лапы.

– Я рад, что ты пришла. – Всадник приветственно кивнул.

Мьями пригляделась. Чёрные большие глаза. Ехидный взгляд. Словно мальчик-посыльный вырос и снял лохмотья. Темноволосый юноша в чёрном хитиновом одеянии смотрел на девушку огромными немигающими глазами.

– А где твой господин? Где тот, кто передавал письма?

Юноша ехидно улыбнулся. Покачал головой.

– Ты останешься со мной. Но сперва отдай то, что тебе не принадлежит.

– У меня нет чужого! – вскрикнула Мьями, а затем почувствовала, как жар кольнул её в живот. Там, где к поясу был подвешен дорожный мешочек. Мьями развязала шнуровку и достала последний драгоценный камень.

– Так это – твоё?

Мьями взяла раскалённый камень в ладони. Вытерпев жар, она протянула руку и разжала пальцы. Капля гранатового сока, застывшего на века. Рубин сверкнул на солнце и растаял. На ладони застыла лужица крови. Алые капли темнели и густели. От красного к бордовому, от бордового к коричневому, и к чёрному, как смола. Нежную кожу обжёг холодом угольный камушек, покатился по ладони и упал в песок. Заклубился дымом. Сизое облако заструилось, прорастая пепельным деревом. Струи вились эфемерными ветками, и на них распускались пепельные, с чёрными прожилками, листья. И вскоре необъятная крона сизым маревом закрыла свет.

Мьями, словно зачарованная, не с ходила с места. А юноша улыбался и смотрел на неё. А затем зрачки его заискрились, дрогнули. Из чёрных впадин вылетел жук, потом второй, третий. Жужжащий поток не иссякал, пока всадник не исчез, не распался на рой крылатых насекомых. Пока не разбежались по сторонам верблюды, не рассыпались пеплом.  Полчище жуков покрыло дерево, и ветки его колыхались чернотой, прорастали выше и выше. Рой гудел, стрекотал множеством усиков и клешней, выплетал ажурную сетку в небе.

– Осс-осс-оссс, – гудел воздух, –  Осс-осс-тавайся!

Мьями вскрикнула, рванула в сторону, подальше от свербящего воздух звука. Но жужжанье, казалось, заполнило пустыню до самого края.

– Осс-осс-оссс... – Звук лился в уши, проникал под одежду, оплетал волосы. И Мьями скинула кувшин с водой и суму, но бежать не стало легче.

Да куда же бежать, если вокруг неё – пустыня?

Мьями зажала уши руками и выкрикнула:

- Хватит! Хватит! Оставь меня!

– Осссс…Оссс… – Рой колыхнулся и чуть утих, – Осс… осс… Останешься здесь! Всё равно осс-ос-станешься…

Подул ветер, и на песок полетели пепельные листья. Летели вниз, подгоняемые ветром, и рассыпались в сизое крошево, смешиваясь с крупицами песка.

Мьями долго не могла отнять рук. А затем поняла – настала тишина. Мьями огляделась – вокруг простирались барханы, так похожие друг на друга. А над самой макушкой горело жаркое солнце. Куда идти? Ждать ли ночи? Мьями горько улыбнулась – за много лет она так и не запомнила путеводную звезду Предречья. Молить о помощи? Кого?

Мьями осела на песок. Оглянулась. Вокруг танцевали барханы, пересыпали песчинки. Шуршали. Это Ярри бегает босоногая и смеётся. Солнечная девочка, слепленная из горячего песка. Выросла ли она? Нашла ли возлюбленного? Одела ли платок, сплетенный из потерянных перьев белых перелётных птиц. Тот, что плела целую вечность? Или осталась девочкой? Капризной, весёлой, гневливой.  Эх, Ярри. Бабушкины сказки.

«Не вернуться. Некуда вернуться. Всё песок. Здесь мой дом», – подумала Мьями и закрыла глаза. «Забирай и меня!»

Минуты. Или часы... Мьями открыла глаза, вокруг по-прежнему стелилась пустыня. Ветер играл с крупицами песка на барханах, рисовал замысловатые волны. Она долго смотрела на игру ветра, пока не разглядела в песке перо. Взяла его в руки и поднесла к небу. На синем ковре неба перо показалось белее облаков. Настоящих облаков. Мьями пустила перо по воздуху.

– Ярри, подскажи мне путь.

Тишина, только песчинки скрипели на ветру…

– Ярри! – крикнула Мьями что было силы.

И вновь закричала. Звала и звала ту, что несётся вместе с ветром по пустыне.

Яркий, огненный вихрь промелькнул на краю земли. Поднял облачко пыли. Приблизился. Дева, одетая в жёлтые юбки, растрёпанная, смеющаяся, кружилась, раскидывая руки к синим небесам.

– Так вот ты какая, Ярри … – Мьями улыбнулась, – Всё ещё девочка. А девочки любят подарки. Но что подарить тебе? Нет у меня больше ничего. Мьями улыбалась, щурясь от яркого солнца и ветра.

Яркий вихрь приблизился и застыл. И в ореоле золотистых курчавых волос Мьями будто увидела собственное отражение. То, что видела в детстве на глади воды в источнике.  Ярри протянула руку в сторону, словно указывая. А затем рука пустынной девочки рассыпалась на жёлтые крупицы. Песок подхватывал ветер, перенося частички песка на барханы. Вздрогнуло тело, блеснул в прорехах трещин солнечный свет.  Жёлтые юбки со звоном раскололись, осыпались вниз золотыми искрами.

И ничего. Безветрие. Синие небо. И только маленькое белое облако появилось над краем земли и поплыло ввысь.

И Мьями, увязая в песке помчалась на восток, куда только что указала дочь пустыни.

Уже ползком она забралась на высокую дюну и оттуда услышала знакомый монотонный свист, выдуваемый ветром в камнях. Мьями улыбнулась и резко поднялась на ноги. Голова её потяжелела, закружилась, в глазах потемнело, и всем телом Мьями рухнула на песок.

Темнота сошла, глаза залил переливчатый свет, холодом потянул сквозняк.

Дверь в танцевальную залу была чуть приоткрыта, из окон лил свежий воздух, перебирал гладкие волосы Истель, сидящей на полу, скрестив ноги. Чуть сутулясь, Истель читала вслух рыжей подруге письмо.

– Я увезу тебя в страну Голубых озер. Найди проводника в последнем каменном городе, и он отведёт тебя...

Раздался звонкий смех, веснушки на лице рыжеволосой девушки вспыхнули золотом. Она вынула заколку и волосы рассыпались по спине, легонько колыхнулись от ветра. Дверь от сквозняка дёрнулась, скрипнула. Истель подняла глаза и тут же вскрикнула – письмо в её руках объяло огнём.

Зазвенел хрусталь, разбитый на тысячи осколков.

– Пожар! – крик хрипло вынырнул из давящего звона, разлитого по террасе. А затем глухим эхом влился гам и топот ног. Истель выбежала из залы. Густой серый дым валил от жилого корпуса.

– Моё платье! – крикнула Истель и помчалась к лестнице.

Звук нарастал, давил на голову, дым разъедал горло. Мьями силилась вдохнуть, открывала рот, как рыба. В звоне она различила голос, который произнёс её имя. И снова голос. Звонкий, знакомый.

Мьями облизнула пересохшие губы, открыла глаза. Вдохнула всей грудью. Оглянулась. Солнце слепило.

– Мьями!

Присмотрелась.

– Мьями!

К ней бежал Тидо. Тот самый Тидо. Тонкий, как щепка, крутивший вихри-повороты на стёртом паркете танцевальной залы. Где-то далеко. В другом мире.

– Что ты тут делаешь? Как ты меня нашёл?

–  Прости, я подслушал разговор Истель с подругой. Она читала письма. Они говорили про Старый тракт. Читали, пока письма не загорелись прямо в руках. Было не легко, но я тебя нашел. И твоего проводника. Нас ждут, но нужно спешить. Прости, что не отыскал тебя раньше – ты всегда была на шаг впереди.

– Завтра вечером День Последнего Представления. Ты же не успеешь вернуться… Зачем?

– Я знаю. Мьями, пойдём со мной?

– Но у меня нет ничего.

– А мне и не нужно. Отправимся вместе в край голубых озёр? Прости, я это тоже подслушал. Пойдём скорее. Видишь, над пустыней белое облако – надвигается буря. Нужно спешить.

– Нужно спешить, – ответила Мьями и улыбнулась.

Тидо протянул руку. Загорелую, с длинными пальцами. А вдалеке, на самой кромке земли, всё кружились в танце ветра, поднимая облачка пыли.