Птичье сердечко

Никто не называл Айри счастливицей – в первую очередь она сама. В книжках, которые ей читал отец, героини часто бывали бедными, но тогда хотя бы прекрасными, а сама Айри не могла похвастаться ни хорошеньким личиком, ни кротким нравом, ни полным комплектом родителей (мама то ли умерла родами, то ли давно их бросила – отец не любил об этом говорить), ни даже, на худой конец, страшной тайной. У Айри были бесцветные глаза и крупный, похожий на картошку нос, тощее тело и ноги, как у лягушки. Единственное, что в ней было по-настоящему прекрасного, – это волшебный, чарующий голос. Ее песни утешали отца и позволяли иногда заработать монетку, хотя руки в деревне ценились больше, а у Айри из них валилось все, что не ломалось. Зато, когда она заводила мелодию, стоя на опушке леса, на ее голос слетались птицы и без страха садились на плечи и на ладони.

Что это были за птицы! Длинноклювый вальдшнеп, пробудившаяся от дневного сна сова, сокол, смирный и безобидный, как простая курица. А однажды это была и вовсе удивительная птаха: переливающаяся зеленью и синевой, с алым хвостом и грудкой и одним черным, будто испачканным сажей, крылом.

Всех их Айри убивала. Ее рука была быстрой, да птицы и не пытались улететь, пока слышали ее песни. Айри ломала им шеи и обдирала перья. А потом съедала – конечно же, не забыв зажарить и поделиться с отцом. Мяса в них было куда меньше, чем в домашней птице, но Айри с отцом жили так бедно, что жаловаться не приходилось. Птиц они съедали вместе со внутренностями, подолгу обсасывая тонкие косточки.

Впрочем, разноцветная птаха была последней, которой Айри удалось полакомиться. На следующий день ей на руку приземлился голубь. Он тоже не был обычным голубем: его серебристое оперение так и сияло в лучах заходящего солнца. Айри привычно потянулась рукой к беззащитной шейке, но та не сломалась под ее пальцами, а голубь взмахнул крыльями и полоснул ее перьями по лицу. Айри вскрикнула: на щеке выступила кровь. Перья, лапы, клюв голубя – все это было сделано из металла, и в глазах его тоже струилось серебро.

– Значит, это ты, – сказал голубь, усаживаясь к ней на плечо. Айри не удивилась, что он умеет говорить. – Та, которая убила стольких из нас. Разве ты не знаешь, что делают с убийцами?

Убийц вешали и им отрубали головы. Убийц бросали в яму и морили голодом в подземельях. Но голубь сказал иное:

– В птичьем королевстве, откуда я родом, тебя бы уже сбросили с самой высокой башни – именно так там судят людей.

– А птиц? – Голубь был совсем рядом, и, скосив глаз, Айри подумала, что могла бы попытаться еще раз. Конечно, мяса в металлической птице было меньше, чем даже в воробушке, но вот падения с башни Айри предпочла бы избежать. Возможно, в первый раз она просто не приложила достаточных усилий?

– Нет, мы не столь глупы. И я тоже не глуп – так что держи руки при себе, если не хочешь, чтобы я выклевал тебе глаза: я вижу, что ты опять задумала. – Айри смущенно сцепила ладони на груди. – Я – слуга Птичьего Короля и прилетел сюда по его просьбе. Он готов простить тебе смерть своих подданных, если ты отдашь ему одну вещь. Которая, кстати говоря, тебе даже не принадлежит. Вряд ли человеческий король предложил бы тебе такую сделку.

– Что тебе нужно? – спросила Айри.

– Разноцветная птица с черным крылом тоже ведь была здесь?

Айри кивнула.

– Мне нужно ее сердце. Отдай его – и Король помилует тебя.

Айри открыла рот, чтобы соврать, но голубь пребольно клюнул ее в ухо.

– Прости, – сказала она. – Я его съела.

Голубь издал странный звук и взмахнул крыльями, и Айри инстинктивно закрыла лицо. Впрочем, клекот не прекращался, и через минуту любопытство вынудило ее открыть глаза. Голубь теперь сидел на ветке, и больше всего было похоже на то, что он смеется.

– Ты… – хохотал он. – Ты… съела королевну.

Королевну? Его… дочь? Айри стало нехорошо. Но отчего голубь так веселится? И… что будет дальше с ней?

– Что со мной будет? – спросила девочка.

– А ты еще не почувствовала? – Голубь сделал круг над поляной. – Ничего, очень скоро поймешь. Или спроси колдунью, которая живет у леса, – впрочем, сомневаюсь, что она ответит. А возмездия от Короля можешь не бояться. – Голубь завис в воздухе у лица Айри. – Ты наказала себя сама… певунья.

– Подожди! – крикнула Айри вслед, когда голубь развернулся и полетел прочь. – Где твое королевство? Все ли птицы там из железа? Что не так с сердцем королевны? И…

– О, – сказал голубь, сделав еще один круг и снова приземлившись ей на плечо. – У глупой девочки столько вопросов. Не надейся, что отвечу на все. Но я могу рассказать тебе свою историю.

 

Я, как и другие в этой истории, о которых я расскажу тебе позже, появился на свет дважды.

Моими первыми родителями были соловьи. Родился я в лесу, и детство мое прошло беспечно: только вставай на крыло да учись ловить комаров и находить малинники. И, конечно, петь – но для соловья это никакой не труд, а любимое развлечение.

С песни все и началось. Я был почти птенцом – месяцев восемь, не больше. Стоял теплый вечер, и песня дрожала внутри меня, рождаясь и тут же пытаясь вырваться. Я завел трель – не с такими переливами, как отец, и пропустив целую руладу – но все же, поверь, пел я прекрасно. И каково же было мое удивление, когда в ответ раздалась самая дивная мелодия, которую мне доводилось слышать! Начнем с того, что певцов, лучших чем соловьи, ты в лесу не встретишь – но несмотря на то что и тон, и рисунок были совершенно чужими, даже чуждыми, незнакомец сумел очаровать меня с первых нот. Я не испытывал ревности или зависти, только восторг, и больше всего в тот миг мне захотелось на него взглянуть.

Я полетел на голос, и вскоре оказалось, что лес закончился, и подо мной сначала растянулось поле, а потом в небо врезались городские стены. Прежде мне не доводилось бывать в столице, да и вообще в городе, и я почувствовал себя неуютно. Утихни хоть на миг песня, и я повернул бы назад, но она длилась, и длилась, и набирала обороты. «Кто же ты? – думал я, налегая на крылья, как никогда до этого. – Не соловей, не жаворонок, не дрозд и не коноплянка. Может быть, ты и вовсе не птица? Но какой зверь потягался бы с пернатыми мастерами?»

Ответ пришел через несколько мгновений, когда я влетел в окно башни королевского дворца и увидел предивное существо. Конечно, теперь я повстречал, наверное, тысячи людей, а тогда и слова такого не знал.

Женщина. Высокая и тонкая, как ты, волосы жгуче-черные, нос выдается клювом. Странная и красивая. На ее плечах и протянутых ладонях уже сидели воробей, сокол и галка – сидели мирно, так же завороженные ее пением, как и я. Я приземлился ей прямо на волосы, а она лишь рассмеялась, при этом почти не сбившись с ритма. И все же, вскоре волшебная песня смолкла. Нас, птиц на ее руках, к тому моменту стало семеро, и она весело поприветствовала каждого на понятном нам языке.

Ее звали Элидой, и она была королевой – матерью Короля, с которым нам только предстояло познакомиться. Я знать не знал ни о каком Короле, тем более Птичьем, но мне стало любопытно, тем более, нас никто не принуждал, а в Элиду я уже успел немного влюбиться. Так – я все еще сидел у нее на голове – мы прошествовали в зал, где на подлокотнике кресла сидел крупный ворон с ухоженным, сияющим оперением. Его лапы были унизаны золотыми браслетами с драгоценными камнями, а голову венчала изящная, тонкой работы корона.

– Меня зовут Тигал, – сказал он. – И я рад каждому, кто прилетел на мой зов.

В его голосе, как и в голосе Элиды, странным образом сплетались крики чаек и соловьиные трели, клекот кречета и уханье совы. Вороны прекрасно подражают звукам, но он будто бы подражал сразу всем, и я понял, что песня Тигала, пожелай он спеть, точно не уступала бы его матери.

– Многие называют меня Птичьим Королем, но пусть вас не обманет это прозвище. Мои подданные бескрылы и голы, огромны и неуклюжи, словом, они всего лишь люди. Птицы же не прочерчивают границ и не основывают государств. Я и вы – мы свободны, и мне не нужны пернатые слуги, но очень пригодились бы друзья. Ваши крылья, ваши клювы и когти. И ваши сердца.

Это были красивые слова, и они понравились нам. Окна были открыты и путь свободен, но никто даже не подумал улететь. Сокол согласился охранять Короля днем, а сова – ночью, воробей предложил шпионить в городе... Мне же вряд ли нашлось бы применение, поэтому я продолжал смирно сидеть у королевы на голове, почти невесомо легкий и такой же невзрачный.

Лишь когда остальные птицы, невероятно довольные собой, разлетелись, Король обратил внимание на меня.

– А ты, маленький соловьишка? Что же ты здесь сидишь?

– Могу ли я спросить? – осмелев, пропищал я – и голос мой лишь слегка дрогнул.

– Спрашивай, – милостиво ответил Король.

– Разве так бывает, что твоя мать – человек, а ты – птица? И разве птичий народ всегда правил людским?

– О, – ответил Король. – Ты задал хорошие вопросы. Что ж, соловьишка, приготовься слушать. Я расскажу тебе свою историю.

 

Видишь ли, птицей я был не всегда. С тех пор прошло много лет, но я еще помню, как зеркала в замке отражали кудрявого мальчишку, который по праву рождения должен был стать королем, а по воле судьбы – умереть вскоре после пятого дня рождения.

А ведь не родись я принцем – быть бы мне счастливейшим из детей. Родители баловали меня в меру, а любили – безмерно, и каждый день мой был похож на захватывающее приключение. Дар у меня тоже имелся – думаю, ты уже догадался, какой: голос мой звенел и переливался, и очаровывал и людей, и птиц, точь-в-точь как голос моей матери-чужестранки.

Отец был уже немолод и счастлив получить наследника, но вот моему дяде Ресану его счастье было поперек горла: у него подрастал не один, а целых два сына, и любой из них куда лучше разместился бы на престоле, чем сопливый мальчишка, не очень-то и похожий на короля. Кто мог подумать, что после первой – пустоцветной – жены отец возьмет вторую, юную и чуждую, и что та спустя всего год понесет?

Не знаю, отчего родители были так беспечны. Может быть, от счастья люди всегда глупеют? В любом случае, приставили они ко мне нянек, но не охрану, и по ночам я все чаще оставался один, спокойно засыпая у себя в кроватке. Поэтому моему старшему кузену не составило большого труда пробраться в детскую, где он задумал крепко прижать подушку к моему лицу, а потом притвориться, что я задохнулся во сне.

Что ж, план был неплох, но, к счастью, кузен не был прирожденным убийцей, он не умел красться, и половицы не раз скрипнули под его ногами. Я успел проснуться и закричать – не знаю, отчего, но крик вышел до странного мелодичным, будто мне вздумалось перед смертью попеть. Подушка успела опуститься мне на лицо, но давление ослабло уже через миг – и тогда завизжал уже мой палач. Видишь ли, неподалеку как раз охотилась сова, которая услышала мою отчаянную песню и влетела в окно. Она ринулась на кузена, и расправа ее была страшна. Глаза мои застилали слезы, но я увидел, как, орудуя то когтями, то изогнутым клювом, моя маленькая спасительница расклевала ему лицо до кости и взрезала горло.

Я был еще довольно мал, и, ослабевший от ужаса и слез, вскоре задремал снова. Такими и нашли нас наутро – меня, во сне прижимающего к себе ту самую подушку, и моего мертвого окровавленного кузена. Думаю, дядя был вне себя от ярости – впрочем, у него все еще оставался один сын, и он придумал, как обернуть смерть первого себе на пользу. Безвинное дитя, неспособное обидеть и мухи… Так говорили король с королевой, но слова дяди тоже имели вес, и вскоре он провернул все так, что меня объявили демоном. День казни решили обставить торжественно, а пока дядя был занят подготовкой, меня заперли в самой высокой башне, и охранников теперь было хоть отбавляй.

И все же, мне снова повезло. Никто не заметил совы в ночь, когда умер мой кузен, и окно в башне вовсе не беспокоило дядю: решись я спрыгнуть, то не прожил бы и минуты. Но тем же вечером в мою так похожую на клетку комнатушку влетел ворон.

– Бедный мой мальчик, – сказал он, прикрыв на миг желтые глаза. – Они перережут твое тонкое горлышко, отрубят тебе голову и твои маленькие ручки и ножки. Они уложат все, что от тебя останется, на вязанку сухих веток и подожгут. А ведь за тобой и нет никакой вины, кроме того, капля чьей крови течет у тебя по венам. Как бы мне хотелось спасти тебя – спасти таким, какой ты есть, но, боюсь, это невозможно.

Услышав эти слова, я горько заплакал, но ворон продолжил:

– И все же, не отчаивайся. Умереть тебе придется, это ясно как день, но я обещаю тебе другую жизнь – и кто знает, может, она понравится тебе даже больше. Все, что мне нужно, – это твое маленькое сердечко.

– Это больно? – спросил я, утирая слезы.

– Да, – сказал ворон. – Это очень, очень больно. Но постарайся не кричать, чтобы сюда не ворвались охранники.

Тогда я снял свою ночную рубашечку, свернул рукава жгутом и засунул себе между зубов. Ворон же начал клевать мою грудь и клевал до тех пор, пока не пробил ребра и не добрался до сердца. И тогда я умер.

На следующее утро оказалось, что казнить некого, – и все же, дядя и тут выкрутился. Демон испугался огня и вырвался из тела мальчишки – так он говорил, и эта новая ложь лишь подкрепляла старую. Черные дни наступили в королевстве, и мой младший кузен теперь много времени проводил у зеркала, представляя на голове корону: отец после моей смерти прибавил себе десяток лет, а безутешная мать отгородилась ото всех в еще одной башне – почти такой же, как та, в которой истек кровью я.

И все же, среди слуг довольно скоро пошла молва, что королева опять в тягости. И плодовитой же оказалась эта чужачка, шептались все, кому не лень, пока слухи не достигли ушей дяди. На этот раз он не стал ждать еще пять лет – не прошло и месяца, с тех пор как у мамы обозначился живот, а король уже лежал заколотый в своей кровати и дядя вместе со стражниками – ступенька за ступенькой – поднимался по винтовой лестнице в ее новую комнату. Дверь была заперта, но выломать ее не составило труда.

– Умри! – торжественно выкрикнул дядя – но вместо королевы он увидел лишь упархивающую в окно птицу: черного, отчего-то кажущегося неуклюжим ворона.

Что ж, дяде ничего не оставалось, кроме как объявить всю королевскую семью погибшей, а себя – наследником престола, а мама – именно она обернулась тем вороном – улетела не слишком далеко. В дне пути от столицы стояла деревенька, в деревеньке нашелся уютный дом на окраине, где мама свила себе гнездо на чердаке, а после снесла яйцо. Маленький вороненок вылупился в срок, и мама назвала его Тигалом, как меня. Потому что это и был я.

Новое тело было мне непривычно, но разум оставался человеческим – по крайней мере, изменений я не заметил и вскоре научился получать удовольствие от нового облика. И правда, какой мальчишка не пожелал бы научиться летать? Но мать обучала меня и другим премудростям: зажав в клюве уголек, она царапала на полу чердака буквы и цифры, приучала мое вороново горло к человеческим звукам, давала уроки истории и этикета. За год мое новое тело окрепло и сформировалось, я уже превосходил маму размахом крыльев и длиной клюва, но на то чтобы принц смог назваться королем, ушло ни много ни мало – десять лет.

И нужно было избавиться от дяди.

Птицы были послушны моей воле, так же как они были послушны маминой – лучших шпионов и представить себе нельзя. А теперь я еще и говорил с ними на одном языке. Вскоре я уже знал все о названном короле, его королеве и наследниках: когда они просыпались и засыпали, что ели, кого любили, кто был вхож в покои и когда у кого-то из них болел живот. Поначалу дядя закрывал окна на ночь тяжелыми ставнями, но за десять лет стал рассеяннее и беспечнее и все реже с беспокойством смотрел на небо.

За одну ночь мы с мамой и нашими пернатыми друзьями расправились со всеми: с дядей, его женой и кузенами, которых за десять лет стало трое, – и пусть младшей исполнилось всего четыре – разве они пощадили тогда меня? Расправились с советниками и стражей, расправились с послами и всеми, кому доверял король. Много бед может натворить стая из воронов и сов, ястребов и орлов, коршунов и луней. А на следующий день слуги обнаружили на троне прежнюю королеву, которая не слишком изменилась за десять лет, а на ее плече – желтоглазого, переливающегося в солнечном свете ворона. Меня.

– Кланяйтесь, – сказала она. – Спустя столько лет самозванец повержен. Кланяйтесь Тигалу, Птичьему Королю, которого вы потеряли и не оплакали, но который переродился, чтобы занять трон, принадлежащий ему по праву.

– Отныне я – ваш король, – сказал я и взмахнул крылом. Птицы – все те же вороны с совами, ястребы и орлы – взмыли в воздух с подоконников, подлокотников кресел и рыцарских лат, где они неподвижно сидели до того. Лапы и клювы у них были все еще в крови.

Слуги упали на колени. А что еще им оставалось?

И мое правление началось.

 

Что ж, глупая девчонка, не буду лукавить – история Короля меня поразила. Как уже говорил, я был вполне счастлив до этого дня: наслаждался беззаботной жизнью и не слишком задумывался, для чего родился на свет. Но ведь и Тигал был всего лишь птенцом, когда с ним начали происходить все эти жуткие, невероятные, но, что уж говорить, – захватывающие приключения. Так может быть… и я сумел бы послужить большему?

С тех пор я редко возвращался в лес. Я был там и тут, носился по столице с воробьями, влетал в одно окно замка и выпархивал из другого, крутился то возле Короля, то в покоях у королевы… Одним словом, я везде пытался сунуть свой клюв. Я был молод, как ты сейчас, а молодым свойственно любопытство. И все же, пользы от меня оставалось мало. Сражения и дозоры не для крошечных птичек вроде меня, мне сложно унести с собой поручение – разве что на словах, для других пернатых; в городе я все еще ориентировался слишком плохо, чтобы стать шпионом, а в лесу шпионить и вовсе не за кем. Иногда, впрочем, я пел для Короля или королевы, но возможно, они просили меня об этом лишь из жалости. Бесполезный маленький соловьишка – вот кем я был.

А других птиц вокруг Короля становилось все больше. Днем вокруг замка кружили орлы, ястребы и кречеты, по ночам их сменяли филины и неясыти. Воробьи и голуби носились по коридорам, выполняя мелкие поручения и следя за человеческими слугами и советниками. Залетая в любую комнату, ты мог быть уверен, что тебя встретят два – а то и четыре, и шесть – грифьих глаза, которые ни на секунду не выпустят тебя из виду.

Король не доверял никому. Никому из людей, кроме королевы, а вскоре перестал доверять даже птицам. Над стражниками он ставил других стражников, шпионы следили за шпионами, а надзиратели – за надзирателями. Птиц становилось больше, а покоя у Короля – только меньше.

Пока однажды в столицу не пришел железный человек.

Я не первый заметил его – даже этим не могу похвастаться. Но чириканье воробьев, передающих друг другу новость, привлекло и меня, и я вылетел из замка, чтобы посмотреть, как железный человек идет по улицам, минуя рынок, таверны и прочие места, куда обычно устремляются чужаки, и направляясь ко дворцу.

У железного человека была лошадь и повозка, заполненная доверху и покрытая полотном. Сам он шел рядом, и, если не вглядываться, можно было подумать, что скрипит сбруя или перекатывается что-то из его скарба, но после мы поняли одну странную вещь: скрипел сам человек. Что-то лязгало в нем, что-то издавало звуки, будто металл трется о металл.

– Я хотел бы повидаться с вашим королем, – сказал железный человек человеческому стражнику у дворца и тот ответил, как их всех теперь учили отвечать: что государственные дела не позволяют Королю принимать.

Однако человек не уходил, и вскоре голубь принес записку стражникам, в которой Король соглашался на аудиенцию.

Железный человек прошел в тронный зал, и я впорхнул вслед за ним. Меня король едва удостоил взглядом – зато чужака он изучал долго и внимательно.

– У меня есть то, что тебе нужно, – сказал человек. – Точнее, я могу сделать то, что тебе нужно.

Все его тело, кроме лица, было прикрыто одеждой: высокие ботинки, длинные рукава, перчатки. Железный человек закатал штанину, и под ней оказались металлические пластины и шестеренки, оголил ладонь, и та напомнила сделанный из железа скелет.

– Я могу создать тебе новых слуг, – сказал человек. – Слуг, которым не нужно будет спать или есть, которые не состарятся и не умрут, которые будут понимать человеческую речь наравне с птичьей и которых не так просто будет уничтожить. И попрошу за это немного: один разговор с твоей матерью наедине.

Однако удивленный Король колебался.

– Будут ли они разумны? – спросил он.

– Настолько разумны и настолько верны, насколько разумны и верны твои живые слуги, – ответил человек. – Я сделаю лишь тела, но для того чтобы они ожили, нужны будут бьющиеся сердца. Можем начать с одного, чтобы ты оценил мою работу, а после ты скажешь мне о своем решении.

Король огляделся – и наши глаза встретились. Речи людей я тогда еще не понимал, и весь этот разговор пересказали мне позже, но я вдруг понял: наступил тот миг, которого я ждал так долго. Я смогу стать чем-то важным. Чем-то… большим.

Король объяснил мне, и я с радостью согласился, лишь осторожно пожелав стать другой птицей. Что толку от пусть даже и железного, но – соловья? Я представлял себе орла или хотя бы сокола, благородную, крупную птицу, и с восторгом ожидал слияния с новым телом. То и дело я впархивал в окно башни, которую занимал теперь железный человек, и наблюдал за тем, как он придает форму тонким, почти невесомым металлическим пластинам, соединяет их крошечными шарнирами и шестеренками, но все это были лишь детали, а готовую птицу мне увидеть так и не удалось. Признаться, я очень нервничал, и с каждым новым днем – все больше. А если у железного человека не выйдет? Если я закрою глаза – и не открою их снова? И – вспоминая птенца Тигала – будет ли больно?

Но однажды, когда я снова прилетел к железному человеку, никаких деталей на столе больше не было, а он протянул мне блюдце со свежей черникой. Вдоволь наевшись, я захотел уйти, но не смог подняться в воздух, а через минуту и вовсе крепко заснул.

Когда я проснулся… я был другим. Тело ощущалось непривычно тяжелым, хотя и слушалось. Я сумел встать на лапы и посмотрел на них: когти были довольно короткие и ничуть не напоминали соколиные.

– Что я такое? – сказал я, кажется, вслух – потому что железный человек тут же протянул мне зеркало:

– Смотри.

Ты уже знаешь, что я там увидел. Но слышала бы ты мой крик отчаянья! Голубь! Из всех птиц на свете железный человек избрал для меня голубя! Можно ли было опозорить меня, благородного соловья, сильнее?

– Что ты сотворил со мной? – в гневе повернулся я к человеку, не слишком задумываясь о том, понимает ли он меня. Однако же он понимал, и прекрасно.

– Успокойся, глупая птица, – сказал он. – Соловей был для тебя недостаточно хорош, голубь тоже… Неужели ты думаешь, что в теле хищника ты ощутил бы себя лучше? А между тем, я оказал тебе большую услугу. Неужели ты хотел бы день и ночь нести вахту у дверей короля? Или погибнуть первым в какой-нибудь глупой войне, куда он не задумываясь тебя пошлет? Сколь бы крепким ни был металл – ваши тела возможно разрушить. Голубь же… Голубь – совсем другое дело. Ты будешь выполнять его поручения, будешь слышать, что говорят птицы и люди, и в конце концов станешь доверенной птицей короля. Разве плохую судьбу я для тебя выдумал?

Ничего не ответив, я тяжело взмахнул новыми крыльями и вылетел в окно. Новое тело показало себя на диво хорошо: конечно, весило оно куда больше привычного, но также было сильнее, и, сделав десяток кругов над замком, я понял, что мог бы летать так без отдыха часами. Да и нужен ли мне был теперь и вовсе отдых?

– Дело свое ты знаешь, – проворчал я, возвращаясь к человеку. – Но… как ты сам стал железным?

– О, – сказал он. – Это долгая история. Но если ты хочешь, соловьишка, я могу ее рассказать.

 

Теперь мы мало чем отличаемся друг от друга, дитя: от прежнего меня осталась одна только голова – и то я уже изготовил металлические пластины, которые вскоре лягут мне на затылок и макушку. А когда-то я был обычным мальчишкой из плоти и крови, который просто слишком сильно любил вертеть что-нибудь в руках и из простых вещей создавать сложные.

Звали меня Дервиком, и способным к учебе я не был: читать научился с трудом и вряд ли сумел бы объяснить, как работает какое-то из моих изобретений, или хоть начертить схему. Но башенки, которые я выстраивал из камней, выдерживали даже сильные волны, а сотканные из листьев крылья поднимали предметы в несколько раз тяжелее себя и, поймав ветер, подолгу парили в воздухе.

Мой дар родители разглядели рано, но никак не могли взять в толк, что с ним делать. Изобретателей в нашем городке не водилось, а увозить меня за тридевять земель им не хотелось, так что я попал в ученики к ювелиру. Человек он был небесталанный и научил меня многому – некоторыми его приемами я пользуюсь и сейчас – но красивые безделушки были мне скучны. И вскоре я перешел от него к игрушечных дел мастеру.

О, его мастерская была удивительным местом! Господин Тайрин не просто шил бесконечных медведей и псов из плюша или отливал армию солдатиков – нет, его интересовали задачки посложнее. Он был влюблен в механизмы, и то же самое бесконечно завораживало и меня. Мы быстро стали друзьями, а после едва ли не семьей. Вместе мы создавали самые невероятные игрушки: шагающие замки, летучие корабли. Вскоре я перерос учителя и уже в четырнадцать открыл собственную мастерскую, хотя все еще бегал к Тайрину за советом или обсудить очередную безумную идею, которая никак не находила воплощения.

Я становился известным – вскоре моя известность вышла далеко за пределы нашего городка и даже страны. Поэтому я не удивился, когда однажды у меня на пороге появилась она.

Не удивился – но смутился. Мне было едва за двадцать, я мало имел дела с женщинами и не слишком ими интересовался. Но ее красота меня пленила. Волосы у нее были цвета воронова крыла, и сама она была тонкой и изящной, похожей на птицу, – я лишь теперь понял, почему.

– Чем могу помочь, госпожа? – спросил я и опустил глаза, надеясь, что она не заметила, как от одного взгляда на нее я залился краской.

– Приветствую тебя, мастер, – сказала она – таким чистым и мелодичным голосом, что мне захотелось разбить все свои музыкальные шкатулки, чтобы никогда больше не слышать их неловкого дребезжания.

– Меня зовут Дервик, – пробормотал я, но она покачала головой:

– Мастера нужно называть мастером, а ты, без сомнения, именно он и есть. Скажи, что самое удивительное тебе доводилось создавать?

Я прикрыл глаза и вспомнил своих скачущих по кругу лошадей, распускающиеся под светом солнца металлические цветы и железных птиц, по-настоящему поющих в клетках. Удивительно? Пожалуй. И все же, в ее вопросе ощущался подвох, и я не был уверен, какой ответ правильный.

– Не знаю, – ответил я. – Может быть, это?

Из шкатулки я вытащил крошечного жучка, которого я раскрасил так, что он не отличался от настоящего, и тот забегал по моей ладони, а от одного прикосновения расправил крылья и сделал несколько кругов по комнате.

– Тонкая работа, – согласилась госпожа. – Твои создания едва ли совершенны. Но тебе никогда не казалось, что им чего-то не хватает?

Поразмыслив, я осторожно кивнул, хотя до этого дня даже не задумывался о таких вещах – лишь наслаждался тем, как то, что существовало только в моей голове, превращается в то, до чего может дотронуться каждый.

– Что ж, – улыбнулась она, и солнце, с любопытством заглядывающее в окна, на миг засияло ярче. – А ведь ответ очень прост. Твои игрушки хороши во всем, но они – мертвы.

Я подумал, что она шутит, и рассмеялся в ответ.

– Оживить их я бы не отказался – жаль только, это невозможно.

Однако же госпожа оставалась серьезной:

– Возможно, и я могу научить тебя, как.

– И чего же вы попросите взамен?

– Попрошу сделать для меня кое-что, конечно, – ведь не зря же я пришла к мастеру. Однако знаниями я поделюсь бескорыстно, и тебе самому решать, что с ними делать. Чтобы вдохнуть жизнь во что бы то ни было, тебе понадобится то, в чем содержится эта жизнь: теплое, еще бьющееся сердце…

Она рассказала, и поначалу меня привела в ужас сама идея. Убивать, пусть даже чтобы переселить в другое тело? О нет, убийцей я не был. И все же, она заронила в моей душе сомнения. В конце концов, речь шла всего лишь о бессловесных тварях, да и тело, которое я мог создать для них, было бы прочнее и лучше прежнего. И потом… Могу ли я и впрямь называть себя мастером, если мои творения, как верно заметила госпожа, до сих пор несовершенны? Оживить их – не в этом ли истинная цель всего, что я делаю, не в этом ли смысл акта творения?

Она вернулась дней через десять, и я показал ей котенка, которого собрал за это время, – идеального во всем, кроме самого главного. Достать живого не составило труда. И неприятный привкус во рту, оставленный тем, что мы сотворили, очень быстро смешался с восторгом. Только после этого госпожа рассказала, за чем пришла.

– Нет, – ответил я. – Нет, нет и нет. Пожалуй, я мог бы смириться с тем, что нужно вырезать сердца у животных. Но убивать… людей? Даже по доброй воле и их собственной просьбе. Ни за что. Нет. Да и… зачем?

И она рассказала мне историю, которую ты уже слышал, дитя. Про бедного мальчика, которого собственный дядя приказал убить. Про захваченный трон. Про то, что королю, пусть он сейчас и всего лишь птенец, нужна армия.

Но я ответил ей нет. И мое «нет» было по-настоящему твердым.

– Что ж, – сказала она. – В следующий раз хорошо подумай, прежде чем отказывать матери: материнские проклятия сильнее других. Но я не буду тебя проклинать. Мы вместе омыли руки в крови и создали новую жизнь, наши судьбы теперь связаны, и ты еще вернешься ко мне и моему сыну. Твой дар еще послужит нам. А пока… я расскажу тебе о еще одном способе творить, и думаю, он понравится тебе больше.

Так и вышло. С тех пор я не убивал, дитя: в сердцах хранится наша душа, и работать с ними проще всего, но у творца столько душ, сколько он создает творений. Незачем забирать их у живых, если ты можешь взять у себя. Вложить частичку себя.

И я творил. Творил как одержимый – еще более одержимый, чем раньше. Моя жизнь поделилась на до и после: до прихода госпожи я был слеп, а теперь стал тысячеглазым и тысячелапым. Я был простым механиком, создателем бесполезных игрушек, а стал богом. Без жалости я вырезал куски плоти и ломал собственные кости – эти раны не зарастали, и вскоре я сменил левую руку на механическую. Я заменял стопы. Ноги по колено. Потом по бедро. И, как видишь, мы пришли к тому, что мне едва ли осталось, что заменять. Разве только королева подарит мне новое тело. Разве что я сделаю для нее достаточно. Разве что…

 

– В глазах железного человека плескалось безумие. Его пальцы не сидели на месте, и, пока он рассказывал, уже собрали горсть металлических суставов в металлический позвоночник. Железный человек спешил. И хотя у его истории еще не было конца, я знал, что мне доведется увидеть его очень скоро.

– Так королева дала ему новое тело? – спросила Айри, но в ответ услышала лишь скрипучий, будто не смазанный смех голубя.

– Разве ты забыла? – сказал он. – Все в этой истории родились дважды.

Голубь улетел, на прощание сделав круг над головой Айри, и та заспешила домой. Солнце уже едва выглядывало из-за деревьев – Айри не любила ночного леса, и к тому же, дома ее уже наверняка ждал отец. Может быть, ему удалось добыть чего-нибудь для похлебки: несколько картошин или кочан капусты. Жаль только сама Айри возвращалась с пустыми руками.

Ночью от голода спалось плохо. Айри ворочалась с боку на бок, прижимая колени к пустому животу, и истории голубя сплетались у нее перед глазами в один бесконечный поток: мальчик-принц вылетал из окна, превращаясь в короля-птицу, невзрачный соловьишка обрастал металлическими перьями, а застенчивый паренек собирал на столе собственные железные крылья. Странно ли, что каждый раз когда Айри проваливалась на миг в сон, она и сама становилась крылатой? Айри скользила в облаках, любуясь деревьями размером с ее аккуратный клювик и домами с лапку, ветер нежно расчесывал ей перья, а солнце гладило спину. Летать было просто – так же просто, как ходить, и Айри никак не могла взять в толк, почему не делала этого раньше. Проснулась она с улыбкой, ей хотелось петь и движения – пусть даже просто забраться на дерево или взбежать на холм. Хотелось повыше… поближе к небу. Что в этом странного? Айри резво выпрыгнула из постели. Когти царапнули доски с противным звуком…

Когти?.. Посмотрев вниз, Айри вскрикнула: к когтям прилагались длинные пальцы и серые, сморщенные, еще более тонкие, чем ее собственные ноги, лапы. Птичьи лапы. Комната качнулась, Айри зажмурилась и на всякий случай еще прикрыла глаза ладошками, очень долго не решаясь их отвести. Даже когда наваждение рассеялось, улыбаться ей больше не хотелось. Не отводя от нее взгляда, Айри осторожно переставила одну ногу. Потом вторую. И так дальше, до самых дверей. В ведре воды, которую вчера набрал в колодце отец, мельком отразилось что-то яркое и блестящее. Перья, подумала Айри. Разноцветные перья. Она поспешила выйти из дома.

Живот подводило – скорее всего, потому ей и мерещились все эти вещи. Отец придет только вечером… Айри могла бы зайти к соседям, но просить она не любила, даже если те уверяли, что отдавать не нужно. Не такие уж они и нищие, чтобы просить. Петь… При одной мысли о пении ее начало мутить. Может быть, на их маленьком огородике что-то подросло с прошлого раза. Несколько стеблей лука или огурец. Айри чуть ли не бегом бросилась с морковной ботве и начала раскапывать землю руками. Вместе с морковкой на ее ладонь опустился жирный дождевой червяк. Не думая, Айри бросила его в рот.

Опомнилась она спустя полчаса. Огород был разорен; ее ладони и лицо испачкались землей, а желудок наполняла приятная тяжесть. Нетронутая морковка так и лежала на грядке. «Что я сделала? – ужаснулась Айри. – Что я только что сделала?»

«Что со мной?»

Кое-как отерев лицо – подходить к воде ей совсем не хотелось, – Айри выбежала за калитку. Она подумала, что стоит найти отца, но на полпути остановилась и привалилась к дереву, переводя дух. Отец – ее простой, добрый, ласковый отец – не поможет. Не стоило ей отпускать железного голубя. Нужно было не слушать его сказочки, развесив уши, а снова схватить за шею и держать, не обращая внимания на боль от порезов. Голубь что-то знал – не зря же он так ехидно посмеивался. Голубь мог сказать, что ей делать дальше. Как снова стать собой.

Взгляд Айри уцепился за жучка, который резво полз по стволу, и она с трудом заставила себя оторваться. Колдунья, вспомнила она. Голубь упоминал колдунью. Айри глубоко вдохнула и пошла в сторону леса.

С колдуньей ей пока не приходилось встречаться: жила та уединенно, а дом ее стоял на краю деревни – и, если говорить честно, Айри ее побаивалась. Мало какие истории про маленьких девочек и колдуний заканчивались хорошо – по крайней мере, для девочек. Но что еще ей оставалось делать? Того и гляди, к вечеру она будет порхать над собственным домом!

Колдунья встретила ее на крыльце. Точнее, колдунья уже сидела на крыльце – в руках у нее был ворох яркой ткани и игла, а в зубах зажата нитка.

– А, это ты, – сказала она, продевая нить в ушко. – Маленькая убийца.

Айри не удивилась: что поделаешь, откуда-то ее знали все – но вот сама колдунья оказалась не тем, что она ожидала. Лицо колдуньи не украшали бородавки и крючковатый нос, голову не венчала копна спутанных волос, а плечи не укрывала черная шаль – вообще-то она выглядела совсем девчонкой и даже казалась… красивой? Уж яркой ее можно было назвать наверняка: ореховые в желтизну глаза, золотистые волосы, россыпь веснушек. И наряд совсем не ведьминский и не старушечий: широкие синие рукава, сшитая из полосок разноцветной ткани юбка.

– Мне нужна помощь, – пробормотала Айри, едва вспомнив, зачем пришла. Это день начал казаться уж слишком долгим – хотя солнце еще только поднималось.

– Знаю, – ответила колдунья. – Признаться, я ждала твоего прихода, хотя и не могу сказать, что рада ему. Но…

– Что? – спросила Айри. – Сначала ты расскажешь свою историю? Или, может, сразу вырвешь мне сердце и закусишь им на обед?

– Пожалуй, начнем с истории, – сказала колдунья.

 

Я – как и ты, как и бедная маленькая птичка, которая упокоилась у тебя в желудке, – происхожу из птичьего народа, но учили меня лучше, и я знаю, насколько опасно нам пожирать плоть друг друга. Только сильнейшие могут рискнуть сделать это, да и то сотню раз подумают, стоит ли оно того.

Родилась я в Стеции, это небольшой городок к югу от столицы Астолира – хотя вряд ли тебе что-нибудь говорит это название. Семья моя была самого простого, даже низкого происхождения, которое у птичьего народа определяется не титулами, а чистотой крови. Моя мать была наполовину птицей, что в наше время не так плохо, но вот мужа она взяла себе из людей, и у меня кровь вышла совсем разбавленной. Я так и не научилась перекидываться, а это для моего народа хуже позорной метки.

К шестнадцати годам я была хороша, на диво хороша, и ко мне даже прилагалось солидное приданное – только вот надежд выйти замуж у меня было не много. Взять такую как я – только разжижать собственную кровь, ни одно хорошенькое личико того не стоит. Путь мне был один – уехать из Астолира и навсегда забыть обо всем, что во мне было птичьего.

Нельзя сказать, что я так уж печалилась: о полетах мне мечтать было нечего, так отчего бы не повидать мир хоть таким образом? Надо сказать, от Форентии мать меня отговаривала: слишком далеко, слишком северно, да и король с королевой – нашего рода, а мне, так она считала, лучше отправиться куда-то, где о нас даже не слышали или считали сказочными зверушками. Но я заупрямилась – что уж взять с шестнадцатилетней глупышки? Мирет манил меня: далекий, волшебный город, чьи улицы дышали историей. Я взяла коня, ездить на которых у нас считалось зазорным, набила седельные сумки снедью и платьями и спрятала увесистую горсть самоцветов в мешочке на груди. И отправилась в путь.

Мирет… поразил меня именно так, как я и ожидала: я шла, задрав голову, любуясь острыми шпилями и покатыми крышами и впервые в жизни жалея о том, что не могу изучить все это с высоты.

А вот меня изучали не таясь: птиц в городе было едва ли не больше чем людей, и я постоянно чувствовала на себе их взгляды. Не все из них были городскими и даже не все – настоящими: солнце то и дело пускало блики по металлическим перьям. От этого становилось немного не по себе, хотя другим людям крылатые соглядатаи явно были привычны.

Моя прогулка затянулась, вместо того чтобы искать ночлег, я устремилась к возвышающимся даже над другими шпилями дворцовым башням, так уж мне хотелось на них взглянуть. В какой-то момент ко мне подлетела одна из механических птиц, и я в страхе отпрянула. Но та не атаковала – просто зависла перед моим лицом в воздухе, часто махая крыльями.

– Приветствую тебя, прекрасная чужестранка! – Слова были вполне человеческими, но голос звучал странно. Тоже механический и щелкающий, слишком громкий для существа размером с кулак. – Птичий Король приглашает тебя отужинать в его замке.

Я даже рассмеялась от неожиданности – однако не буду врать, приглашение мне польстило. Какая шестнадцатилетняя девчонка отказалась бы от ужина с королем? К тому же, мне было любопытно взглянуть на птицу, которая не один год правит целой страной.

И все же, я сказала нет, сославшись на то, что сначала мне нужно где-нибудь остановиться.

Птица улетела – но не прошло и получаса, как передо мной появилась вторая.

– Прекрасная чужестранка, – лязгнуло ее горло. – Птичий Король осмеливается повторить свое приглашение – и, конечно, предоставит тебе любую из гостевых комнат в замке на ночь или экипаж, чтобы ты могла добраться туда, куда нужно, после ужина.

Мои щеки вспыхнули от удовольствия, но солнце уже скрылось за одной из замковых башен, и я вежливо отказалась снова.

Вслед за второй птицей прилетела третья и на этот раз, махнув крылом, поманила за собой. Неподалеку нас ждал экипаж, и я снова ощутила беспокойство. Однако птица пообещала, что король не настаивает больше на ужине, а просто хочет отвезти меня в хорошую гостиницу, чтобы обеспечить безопасность. Что ж, поводов отказываться я больше не нашла и села в экипаж, приказав сердцу, которое уж слишком быстро забилось, утихнуть.

Вскоре мы прибыли – хозяин гостиницы не взял с меня денег, сказав, что все уже оплачено, а третья железная птица сообщила, что экипаж заедет за мной завтра после полудня. Теперь я была приглашена на обед. И слово «нет», готовое сорваться с моего языка, так и не прозвучало.

Мне не хотелось ехать. Что-то не давало мне покоя, хотя слуги короля вели себя невероятно учтиво. С чего бы такая настойчивость по отношению ко мне, обычной девчонке? И все же, к полудню я надела свое лучшее платье и уложила волосы в высокую прическу.

Король… мне понравился. Стол нам накрыли в саду, в уютном уголке под вишневыми деревьями, и по очереди выносили самые диковинные блюда. Король сидел на спинке кресла, лишь изредка склоняясь к тарелке, и беседа с ним доставила мне удовольствие, хотя и было странно вот так разговаривать с птицей: у нас собеседники стараются принять схожий облик, да и не каждое птичье горло способно воспроизводить человеческую речь. Однако король не умел перекидываться, и мы даже посмеялись над тем, как оба застряли в одних телах, вопреки своей природе. Он называл меня прекрасной, самой прекрасной женщиной, которую ему доводилось видеть, и я с радостью принимала комплименты, хотя и подумать не могла, что король это всерьез, слишком мы уж были разными. Однако же под конец обеда он предложил мне стать его женой.

Что ж, маленькая убийца. Если когда-нибудь тебе доведется услышать подобное от мужчины, не совершай моих ошибок. Не разбивай ему сердца, а если уж без этого не обойтись, то, по крайней мере, не унижай его достоинства. И ни в коем случае не смейся. Особенно если имеешь дело с королями.

Его крылья распахнулись, они были широки и отливали зеленью, а в его глазах я впервые различила гнев. Он выкрикнул что-то на птичьем, и через миг меня окружила целая армия: грифы, беркуты, несколько механических хищников.

Король спросил меня еще раз. На этот раз я не так спешила с ответом.

Сама любезность, он предложил мне подумать, а пока я думаю – пожить в той самой гостевой комнате, которую он приготовил еще вчера. Выйти из нее мне так и не довелось.

На следующее железная птица вцепилась когтями мне в грудь и заживо выклевала мне сердце. А еще через какое-то время я вылупилась из яйца.

Так я стала сестрой птичьему королю, а еще через полгода, когда мое тело немного оформилось – женой. Птицей я стала едва ли не лучшей, чем женщиной: с алой грудкой и сине-зелеными, сияющими перьями – правда, летать мне дозволялось только по комнате, да и там за мной следили неотрывно. У меня была лишь одна подруга – моя вторая мать, которая всегда мне сочувствовала. Вряд ли даже король мог заставить ее съесть мое сердце и высидеть мое яйцо – и все же, она это сделала и тем самым меня спасла. Жаль, не смогла спасти от того, что было потом.

Однажды вечером, когда я чистила перышки, с тоской поглядывая в затянутое плотной сеткой окно, дверь в мою комнату открылась, и я впервые снова увидела короля. Любезным он больше не был. Король ударил меня клювом, когда я попыталась что-то сказать, а потом вцепился когтями в спину и изнасиловал. Птицы не умеют плакать, а у меня не выходило даже кричать, поэтому я просто лежала на полу и истекала кровью из разодранных крыльев. Королева потом пришла и обработала мои раны, а ее сын прилетал еще несколько раз за ту неделю. В конце концов я перестала даже шевелиться и вскоре ему надоела.

Но он так и не выпустил меня. Это сделала королева, которая, приняв от меня яйцо королевского наследника, – у самой меня не было сил его высиживать – довольно быстро научила меня оборачиваться. Вот ведь ирония! То, о чем моя первая мать когда-то и мечтать боялась, все-таки сбылось. Моя кровь стала сильнее. И я обрела свое второе тело.

 

– Королева потом помогла мне сбежать из замка, и в конце концов я осела здесь. Король меня не искал.

– Так значит, ты не настоящая колдунья? – спросила Айри.

– Пожалуй, что нет.

– А твой ребенок?

– О. – Колдунья посмотрела на нее. – Моя девочка была такой же прекрасной, как я, и прожила точно так же недолго. Это ведь ты ее съела, маленькая убийца.

Айри сглотнула. За время рассказа в желудке у нее снова начала расширяться пропасть. «Птичий голод, – подумала Айри. – Вот как ощущается птичий голод». Даже хуже человеческого, к которому она привыкла.

– Так… что будет теперь? – спросила Айри.

– У тебя мог бы родиться ребенок – не будь ты сама ребенком и обладай более чистой кровью. А сейчас… Думаю, она просто подчинит твой разум и твое тело. Она уже это делает.

Айри поймала ладонью муху и, уже не слишком стесняясь, засунула в рот.

– Ты можешь мне помочь?

– Вряд ли, – пожала плечами колдунья. – Я ведь ненастоящая колдунья. Да и с чего бы мне помогать убийце?

– Прекрати меня так называть, – возмутилась Айри. – С каких пор есть животных – убийство? А дочь твою, если бы я знала, кто она, я бы есть не стала. Но откуда мне было знать?

Она недовольно дернула плечами, и ее лопатки радостно поддались, готовые развернуться… раскрыть крыло. Айри с подозрением оглядела себя, но к лопаткам крепились пока только руки. «На руках не взлетишь», – подумала она с неожиданной грустью.

– Мне жаль твою дочь, – повторила она. – Но это была всего лишь ошибка. Никто не превращает людей в птиц за одну ошибку.

– Но никто и не спасает их за просто так, – отозвалась колдунья. – Из тех, кого я знаю, у одной только королевы хватало сил и великодушия на то, чтобы помочь всем.

– Ага, – фыркнула Айри. – Вот и помогла бы мне вместо своего урода-сына.

– Что ты...?

– Это ведь не я заварила всю кашу.

– Да как ты смеешь?

– Ты сейчас защищаешь их? Серьезно? Урода, который держал тебя в плену и насиловал, и его мамашу, которая не сделала ничего?

– Ты…

Что-то происходило с ее зрением: все стало настолько четким, что глаза заслезились, а цвета, наоборот, потускнели. Айри попыталась сморгнуть, но обнаружила, что у нее не получается. «Слишком быстро», – подумала она, стискивая – нормальные, пока еще нормальные, заполняющие рот – зубы. Только слишком быстро… для чего?

Неужели она все еще верила, что ее сказка – не закончилась?

– Ты права. – Голос она услышала одновременно со взмахами крыльев и резко обернулась. Шея поворачивалась как-то уж слишком легко. – Ты права, девочка. Ошибка только моя.

Один из двух крупных воронов на ее глазах превращался в темноволосую женщину, второй – сделанный из металла – опустился ей на плечо.

– Королева… мама, – прошептала колдунья у Айри за спиной – и тут же бросилась, упала перед той на колени, обняла ее ноги.

– Тише, дитя. – Королева гладила колдунью по волосам. – Прости, что не приходила раньше… Но сначала мне нужно было все исправить. Вообще все.

Она посмотрела на железного ворона, и Айри, проследив за ее взглядом, обнаружила, что его крылья инкрустированы изумрудами и сапфирами, а клюв и когти отливают золотом.

– Здравствуй, Илин, – сказал ворон, и глаза колдуньи расширились, а щеки зарделись.

– Дервик? – прошептала она.

– Теперь меня зовут Тигал.

Айри от неожиданности фыркнула. А через миг захохотала, согнувшись едва ли не до земли.

– Ты, – выдавила она из себя, давясь смехом и слезами, – ты обманула всех. Заставила всю страну привыкнуть к железным птицам, а потом никто и не удивился, что король тоже пожелал себе металлическое тело. Отобрала – или убедила отдать – его сердце и… Что ты с ним сделала? Сожгла? Раздавила в ладони?

– Сохранила, – спокойно ответила королева. – За кого ты меня принимаешь? И однажды верну – когда буду уверена, что все сделаю правильно. Но у страны и теперь должен быть король.

– Верный тебе и готовый сделать что угодно, лишь бы ты позволила ему творить, – усмехнулась Айри. – А кстати, как? Без человеческих рук и человеческого тела?

– Ты даже не представляешь, на что способны эти лапки, – ответил железный король и продемонстрировал одну из них, с парочкой лишних пальцев и, кажется, суставов.

– Что же… счастливый конец? – хмыкнула Айри, почесывая плечо. Кажется, на нем начинало что-то расти… проступали перья.

Для всех, кроме нее.

– Еще нет, – ответила королева. – Еще одна история. Моя история. Может, присядем?

– Давай, – ответила Айри. – Только поторопись – а то я, видишь ли, превращаюсь и не знаю, хватит ли меня до конца.

 

Что ж, птенчик. Тогда слушай внимательно. Родилась я…

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...