Привидения

Саня Кручинин, «голливудский» блондин с вьющимися волосами двадцати двух лет, стоял в кабинете художественного руководителя театра города Закопска и недоумённо разглядывал не менее недоумённые лица собеседников.

— Что скажете, Егор Константинович? — тяжело расставляя слова, спросил Михаил Владимирович Пылька, хозяин кабинета, грузный мужчина с красным большим лицом и лиловым носом.

— Нет-нет, исключено, — резко и даже как-то зло задёргал головой сухопарый мужчина в сером пиджаке у двери. Это был Кривошеев, местный директор. — Я не мог разрешить такое, потому что у нас нет мест. Понимаете? Нет штатных единиц.

— Но кто-то же его дал! — Саня принял из рук директора назад свой смартфон. — Я как увидел сразу приехал.

— Откуда? — спросил Пылька, тяжело вздохнув.

— Из Москвы, — бойко ответил Санька. — Я там учился, окончил «Щуку». И теперь очень хочу служить театру.

— А в Москве не устроились? — Пылька испытующе поглядел Саньке в глаза.

— Мне предложили место в одном московском театре, не скрою. Но… Они честно предупредили — первые два-три года никаких ролей. Массовка. Танцы. А я развиваться хочу! В спектаклях играть. Я не могу три года в массовке отсиживаться. Мне расти нужно. Поэтому, я как ваше объявление увидел, так и не раздумывал даже. Особенно, про Освальда. Вы не поверите, но это роль моей мечты.

— Ну-ну… Дичь какая-то, — протянул худрук Закопского драмтеатра. — Можно ещё раз взглянуть?

— Конечно! — Санька с готовностью положил смартфон со скриншотом на стол перед Михаилом Владимировичем.

— «Закопский театр драмы объявляет конкурс на вакантное место драматического актёра… Рост от ста восьмидесяти… Возраст до двадцати пяти… Образование высшее… Вокал, танец… Владение иностранными языками привествуется… На роль Освальда в готовящейся постановке по пьесе Генрика Ибсена «Привидения»... Гарантируем высокую занятость в текущем репертуаре… », — прочёл по экрану художественный руководитель. — Складно написано. У нас бы так и не смог никто.

— Ну уж вы тоже! — вдруг оскорбился Егор Константинович. — Смогли бы и получше, просто нам никто не нужен. У нас мест нет. И про «Привидения» Ибсена в первый раз слышу. Или я чего-то не знаю?

— Тише-тише, любезный. Про Ибсена и я в первый раз слышу. Хотя пьеса неплохая. Хорошая даже пьеса… Но… Вы сами слышите, молодой человек, — совсем тяжело вздохнул Пылька. — Нет мест. Не бесплатно же вам работать…

— Я могу и бесплатно! — вдруг вырвалось у Саньки.

Директор и худрук посмотрели на него так, как будто парень вдруг снял штаны или зубами откусил голову живому ежу.

— Первое время… — поправился Санька. — Поймите, я хочу играть на сцене. Это моя высшая цель. Я хочу разбирать роли. Я хочу создавать образы. Мне нужно много работы, мне нужен творческий рост. Я хочу быть в тренинге, наконец… Деньги на первое время у меня есть. Откладывал на чёрный день. Место же когда-нибудь появится… Вы знаете… Перед тем, как выехать сюда, я очень подробно изучил Ваши спектакли, Михаил Владимирович. Так вот, это именно то, к чему рвётся моя душа. Когда Островский это Островский, а Гоголь это Гоголь. Без современных выкрутасов и глупостей. Я жажду чистого искусства! Чтобы форма вырастала из сути, чтобы на сцене свершались грандиозные откровения!

Лицо Пыльки расплылось от удовольствия. Видно было, что ему не так часто удавалось выслушивать хвалебные отзывы о своей работе. Санькины слова попали в десятку. Михаил Владимирович нервно причмокнул губами.

— Правда? — он бросил взгляд на директора театра, который совсем наоборот, злился всё больше с каждой секундой. — А вот некоторые считают такой театр скучным… Невыгодным…

— Ну что вы! Как может быть скучно, когда речь идет об истинных ценностях! О вечном! Я уверен, что театр должен нести людям то, что будет заставлять их задуматься…

— К сожалению, за такое мало кто хочет платить, молодой человек, — довольно бесцеремонно оборвал Саньку директор. — Послушайте, дело не только в деньгах, которые мы не сможем вам платить. Есть ещё много чего. Бумажки, формальности, проверки...

Внезапно дверь кабинета художественного руководителя распахнулась и в кабинет ворвался взъерошенный артист в костюме Петрушки. Глаза его были на выкате, тело трясло, как в лихорадке.

— Михал Владимыч! ЧП! Михал Владимыч! Колчак… Серёга… Сейчас на репетиции… Он это… Волка играл… И поскользнулся… Упал в люк… А там, как назло ящик… Серёга прямо об него головой…

— Чтооо? — почти в один голос воскликнули директор и худрук.

— Живой? Он живой? — заорал не своим голосом Егор Константиныч.

— Не-а… — прохрипел артист в костюме Петрушки и закрыв руками лицо зарыдал назвзрыд.

— Срочно вызывайте скорую и полицию, — лицо Михаила Владимировича покраснело и потемнело.

— Алкаш хренов, — директор до крови закусил нижнюю губу и бросился вон из кабинета.

— У вас, кажется, появилось место? — неожиданно для самого себя спросил Санька.

Глаза Михаила Владимировича округлились до неузнаваемости, он открыл рот и хотел было что-то ответить Саньке, но так и не нашёлся что.

 

***

 

Саньку приняли в штат. И хоть директор продолжал настаивать на том, что парень — проходимец, и объявление сделал сам в фотошопе, худрука это не смущало. Он проникся к Саньке отеческой любовью и сразу взял под своё крыло, распорядившись обеспечить парню «выскоую занятость в текущем репертуаре».

Первый рабочий день в театре прошел для Саньки по-рабочему быстро. Оформили бумаги. Помощник режиссёра, активная дама пенисонного возраста, выдала парню кипу бумаг — материал для ввода в четыре идущих спектакля. Засунув роли под мышку, Санька направился в выделенную ему гримёрку, обустроить столик, познакомиться с соседями. Однако на полпути, в коридоре, его вдруг схватили и чуть ли не силком затащили в комнату, где шла активная пирушка. За маленьким столом уставленным тарелками с нарезанной колбасой, сыром, овощами и фруктами сидело пять человек. Все были уже изрядно пьяны.

— Вот он, новенький... Чуть не убежал! — довольно хмыкнул молодой лысый парень, похожий на профессионального боксёра.

— Штрафную, брат, сразу штрафную! — мужчина лет сорока с серым лицом и впашими красными глазами сунул ему под нос гранёный стакан с водкой. — Давай, рассказывай, как звать, откуда…

— Я не пью, — сказал Санька, но стакан всё-таки зачем-то взял. — Меня Александр зовут, Саня. Я сам из Краснодара, но учился в Москве, в Щукинском. Теперь вот, к вам, артистом работать.

Сидящие за столом недоверчиво переглянулись.

— В Москве? Слышишь, Петрович? — неподдельно изумился «боксёр». — После Москвы в Закопск? У тебя что, совсем того? Ты вообще в адеквате?

Петрович, артист с крупными чертами лица и абсолютным отсутствием шеи, был очевидно самым старшим из присутствующих. Он сидел, пропаривая ноги в тазике с горячей водой. Петрович не разделял общего веселья и даже напротив, был довольно угрюм.

— Вали отсюда парень, подобру-поздорову. Чем скорее, тем лучше, — Петрович махнул очередную стопку и болезненно кашлянул в кулак. — Задержишься, черти не отпустят.

— Какие ещё черти? — спросил Санька, морщась от спиртных паров.

— Местные, — Петрович налил себе новую порцию и никого не дожидаясь снова выпил. — Ты чо, не в курсе куда попал?

— В каком смысле? — Санька обвёл глазами всех присутствующих. Что-то в их глазах было недоброе. А может быть просто пьяное.

— В прямом, — ответил за всех Петрович. — Это про́клятый театр, понятно? Кто сюда попадает, тот уже не выходит. Усекаешь? Только вперёд ногами. Или в тюрягу.

— Я здесь, чтобы набраться опыта с мастерами сцены, — Санька выбрал подхалимскую тактику, надеясь изменить тон беседы. — Мне в Москве кроме массовки ничего пока не светило. А тут… Гринёв в «Капитанской дочке». Алёша Карамазов. Вот ещё Иван-царевич. И, возможно, Освальд в новой постановке Михаил Владимировича. Вы слышали? О «Привидениях»? Это роль моей мечты, я ещё в институте хотел…

Вдруг Петрович вскочил из-за стола, схватил Саньку за руку и потащил из гримёрки. Остальные рванули за ними. Петрович выволок парня на полутёмную сцену. Репетиция уже закончилась, службы разошлись, в зале не было ни души.

— Вот! Слушай! Ну!? Что слышишь? — прохрипел Петрович, дыша перегаром Саньке в лицо.

— Ничего не слышу… — неуверенно пробормотал парень, отчаянно пытаясь вслушаться в тишину.

— Вот именно! И не услышишь! Сюда зритель не ходит. Спектакли Пыльки на хрен никому не нужны. Его эта классика долбанная. А других режиссёров здесь не было и не будет, хера лысого он кого пустит! У нас здесь порой в зале меньше людей, чем на сцене. Звуковики даже музыку под конец спектакля выключают, чтобы мы аплодисменты слышали... Нормально тебе? Готов творить в пустоту? Искусством своим заниматься? Вали отсюда, пока можешь!

— Я сюда не ради зрителей приехал… — остолбенело проговорил Саня слова, навечно впечатанные в голову его институтским мастером. — Я хочу развиваться, как артист… Хочу отрабатывать полученные в институте навыки…

— Да ты не слышишь ни хера, что я тебе говорю, — глаза Петровича налились кровью. — Мне тебя жалко просто. Ты ещё щенок совсем. Их вот уже не спасти.

Он махнул рукой на собутыльников, осоловелыми глазами пялящихся на них из-за кулис.

— Вали отсюда к чертям, слышишь? — у Петровича на губах выступила пена, словно у него начинался припадок бешенства или эпилепсии.

Дальше всё случилось мгновенно. Петрович, продолжая орать ахинею сделал шаг назад и вдруг начал судорожно трястись. Лицо его исказилось от боли, рубашка задымилась и через секунду он вспыхнул, как факел. Его товарищи ринулись из-за кулис, сбили его с ног, неуклюже пытаясь затушить пламя.

Саньке показалось, что у него остановилось сердце. Парень не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Скрюченное тело Петровича дёргалось на сцене, словно сломанная механическая кукла. Актёр с серым лицом трясущимися руками набирал номер скорой на мобилке. Остальные в растерянности метались из стороны в сторону, изображая активную помощь.

— Что за...? — прошептал Саня сухими губами.

— Проводка, мать её! — еле стоящий на ногах «боксёр» разглядывал оголённые провода, на которые босыми ногами наступил Петрович. — Ссука, начали чинить и кинули на хер, ну где мозги?

 

***

 

После случая с Петровичем Санька ходил сам не свой. Он никак не мог выкинуть слова артиста из головы. И через пару недель внутренних метаний написал заявление об уходе. Но первое, что он увидел войдя в театр в тот день, было объявление о распределении артистов на новую постановку Пыльки. «Привидения» Генрика Ибсена. Александр Кручинин — «Освальд». Сердце Саньки бешено забилось. Истерические крики Петровича вмиг улетуличись из его головы.

«Неужели? Неужели всё-таки? Я знал! Я так и знал! Само провидение привело меня сюда. Это судьба... Я не могу отказаться. Через пару-тройку лет уже может быть поздно… Нельзя предавать сцену. Если сейчас отказаться, она отомстит. Я должен быть благодарен судьбе за такую возможность. Отыграю премьеру, а там уже буду решать, оставаться в Закопске или нет», решил Санька, засовывая накатанное заявление об уходе в задний карман джинс.

С первой читки пьесы Санька летел окрыленным. Пылька одобрил все его предложения, все его даже самые сомнительные пробы персонажа. Парень успел рассказать коллегам всё, что знал о пьесе, цитируя длинными кусками режиссёрские записки самого Станиславского, сделанные театральным мэтром во время репетиций ещё в тысяча девятсьот пятом году. Санька с упоением говорил о тогдашних находках, видел изумлённые глаза своих будущих партнёров и чувствовал, как его актёрская самооценка ползёт вверх, словно ртутный столбик градусника, прислонённого к батарее.

— Эй, милок, подойди-ка! — резкий женский голос вывел его из сомнамбулического состояния счастья.

Санёк оглянулся — из приоткрытой двери женской гримерки в конце коридора на него смотрела крашеная хной актриса сорока с лишним лет. Шарлотта. Так она величала сама себя. Хоть по паспорту её звали всего-навсего Зинаидой Ильиничной.

Шарлотта вечно крутилась рядом с Михаилом Владимировичем или с Кащеем (так в театре называли сухопарого директора Кривошеева). Она громко смеялась над их несмешными шутками и постоянно нашептывала что-то на уши, бросая нервные взгляды на окружающих.

— Здравуствуйте! Я могу вам чем-то помочь? — Санька, всё ещё пребывая в восторженном настроении, с готовностью подлетел к Шарлотте.

— Зайди! — пригласила она его в гримёрку властным жестом. — Я тебе чаю налью. И про роль твою поговорим.

— Про роль? Да я в общем-то... — у Саньки не было никакого желания делать разбор своего «Освальда» с кем попало. — Вы знаете, я немного спешу, поэтому...

— Зайди! — ещё настойчивее приказала Шарлотта. Санька вздохнув вошёл. Шарлотта тут же закрыла дверь и повернула ключ в замке. — Я просто хочу, чтобы ты понимал, милок, что этой ролью ты обязан мне.

Санька опешил от такой новости и воззрился на крашеную актрису щенячьими глазами.

— Сядь, — приказала Шарлотта и на этот раз Санёк беспрекословно сел на маленький зелёный диванчик. — У нас театр маленький, все про всё знают. И про твою эту афёру с объявлением тоже. Но нам это даже по душе. Немногие вот так рвутся в наш театр, что уж тут. Закопск не Москва. И многим очень польстило такое твое намерение. Мне в первую очередь. У тебя прекрасные данные, ты станешь украшением нашего театра. И я с первого же дня стала твердить Пыльке, что он обязан поставить «Привидения». Если он хочет тебя у нас удержать. Чтобы ты знал, он ломался долго. Чтоб ты понимал. Мне пришлось даже пойти на кое-какие меры. Особенные. Но, главное результат. Постановка будет и роль твоя. Поверь, я вижу в тебе большой потенциал. И всячески хочу помочь ему раскрыться на полную катушку. Чтобы ты понимал, милок.

Шарлота отошла к окну, сняла с подставки только что вскипевший электрический чайник. Налила две кружки, распаковала пачку печенья.

— С-спасибо… — Санька мучительно соображал, что следует делать и что говорить в таких случаях. — Это очень приятно. Мне эта роль очень нужна, вот до зарезу прямо. Это роль моей мечты. Поэтому я вам безусловно очень благодарен.

Шарлотта поставила на столик рядом с ним поднос. Две дымящиеся чашки чая, блюдечко с дольками лимона, фиалка с печеньем. «Аскетично, но так по-домашнему, — улыбнулся про себя Санька. — Наверное мне стоит как-то отблагодарить её посильнее. Только как?».

Шарлота села рядом с ним на диванчик и как бы невзначай коснулась ногой его ноги.

— Именно, я так и думала, — она вдруг положила свою руку ему на колено. — У театра структура сложная. Контингент тут особенный. Честолюбивый, все конкуренты всем. Но и здесь есть свой лифт наверх. Зачем талантливому парню бегать в массовке или играть зайчиков в детских утренниках, когда можно сразу получать настоящие роли, верно? И при том такие, какие он сам захочет, милок?

Крашеная актриса вдруг рывком открыла ширинку Санькиных джинс и запустила руку ему в штаны. Санька оцепенел от неожиданности. Глаза его выпучились, рот открылся, дыхание сперло.

Шарлотта тем временем щупала его причиндалы и шептала глухим скрипучим голосом прямо в ухо, вероятно думая, что у неё это получается безумно эротично.

— Вот так, молодчинка, вот так. Ты далеко пойдёшь. Если будешь послушным мальчиком. Непослушные тут долго не задерживаются. Это, чтобы ты понимал. Вот и хорошо, вот и хорошо. Немного благодарности и тётя Шарлотта устроит мальчику любые роли… Чтоб ты понимал...

Она залезла языком в Санькино ухо, отчего парня встряхнуло, словно от удара шокера. Он вскочил с дивана, перевернув перекрывающий ему путь к побегу столик с дымящимися чашками, и в один прыжок оказался у двери.

— Знаете, что! Я сюда не затем устроился, чтобы вот это вот всё! — Санька задыхался от злости. — Я сейчас же пойду к Пыльке и если выяснится, что мне роль дали из-за вас, то я положу на стол заявление об уходе! А если нет, пеняйте на себя, я всем расскажу про ваши штучки!

— Иди-иди, — ржанула скрипучим голосом Шарлотта. — Кто тебе поверит-то? А заявление... Ну что ж… Мы тебе такую «родословную» с Кащеем накатаем по уходу, что тебя не то что в московский театр, в самую глухомань на «кушать подано» не примут. Мы ещё и журналистов привлечём, и в интернет закинем… Это, чтоб ты понимал. С нами лучше не ссориться. Подумай, милок. Ну же! Тебе ничего не стоит, а тёте будет приятно.

Санька дёрнул ручку двери, забыв, что Шарлотта запирала её на ключ. Дверь даже не шелохнулась. Только сейчас Санёк осознал, что перед ним не хлипкая фанерная дверка, а самая настоящая бронька с замком-«пауком».

— Дверь надо открывать ключиком, — ненавистным скрежетом раздались за его спиной слова крашеной артистки. — А за ключик нужно будет поблагодарить мамочку.

Санёк обернулся. Шарлотта стояла у окна, в одной её руке был ключ от гримёрки. В другой она держала бутафорский пистолет.

— Смотри, если ты будешь продолжать упорствовать, я сделаю вот что. Я стрельну из вот этого пистолета. Он хоть и бутафорский, но очень громкий. И сюда сразу сбегутся люди. А потом расскажу, как ты пытался меня изнасиловать и как я защищалась. А ключик выкину в окошко, скажу, что ты сам дверь запер и не выпускал меня. Понимаешь, у нас тут московских мажоров не очень любят… А то, понаедут и творят беспредел… Думают, что им всё позволено…

— Отдайте ключ, нем-немедленно! — Санька начал икать от ярости.

— Да тише ты... У тебя что, отвалится? На!

Шарлота рванула на себе старую блузку, которая с треском разошлась на две части, оголив всё ещё упругую, хоть и некрасивую, грудь.

Санёк развернулся к двери, взял небольшой разбег и влетел в неё плечом. В плече что-то хрустнуло, парень завыл от боли. Несмотря на это, он сделал два шага назад и приготовился идти на штурм снова.

— Ты сам этого хотел, — истерически выкрикнула Шарлотта, кинула ключ в окно, сильно ударила себя пистолетом в лицо, создавая последствия ложных побоев для своей страшной легенды. И прежде, чем Санёк успел кинуться на дверь в очередной раз, спустила курок.

Из бутафорского пистолета вылетела самая настоящая пуля, которая отрикошетив от железной броньки вышибла крашеной артистке её давно пропитые мозги.

 

***

 

Саньке поверили во всём. Оказалось, что это был не первый случай с Шарлоттой, когда театру приходилось разгребать последствия желаний её ненасытной плоти. Бутафорский пистолет нашли в кобуре у охранника. Как настоящее и фальшивое оружие могли поменяться местами внятно объяснить так никто и не смог.

Михаил Владимирович Пылька всеми силами помогал Саньке оправиться от произошедшего, опекал его, словно родной отец. От театра парню предоставили бесплатного психотерапевта. Ему была выписана премия в двойном размере. Вне очереди предоставлено жильё: двухкомнатная квартира на время работы в Закопске. Также был срочно оформлен двухнедельный оплачиваемый отпуск. И Пылька лично каждый день навещал несчастного Саньку.

— Ты очень талантливый артист, — говорил художественный руководитель парню, протягивая очередной пакет с фруктами. — Ты будешь играть у меня только главные роли. Скоро у нас будет ставить питерский режиссёр, очень модный, Мартен Арсеньевич Сатазадов. Ради тебя на него согласился. Тебе нужно. Ты молод, тебе нужен поиск, эксперимент. И театру не помешает. Зрителя привлечём. Молодёжь. «Освальд» твой тоже тебя ждёт. Я репетиции остановил. Без тебя не репетируем. Понимаешь? А происшествия… Это случается. Всякое случается. Поправляйся и давай в строй. Будем в этом году на «Золотую маску» подаваться. Мы с тобой ещё, знаешь...

Санька приходил в себя. Ему льстило такое внимание к его персоне. Он чувствовал, что теперь в театре всё будет по-другому. Не отгуляв до конца свой отпуск, парень рванул в бой уже через неделю. С головой уйдя в репетиции «Привидений», он старался не вспоминать об ужасном инциденте.

Артисты театра стали с ним обходительны, даже аккуратны. Из всех свалившихся на него благ, Саньку настораживала только работа с Сатазадовым. Он много слышал об этом режиссёре. Постановки Мартена Арсеньевича всегда были скандальные, громкие. Конечно, любому театру это выгодно. Скандалы — это зритель, это деньги, это пресса. Но средства, которыми достигалась подобная шумиха, Саньке всё-таки были не по душе. Сквернословие, зачастую вызывающие костюмы, решения, которые извращали изначальный смысл классических пьес… Голубые, лесбиянки, садисты, мазохисты, наркоманы… Интеллигентные тексты Чехова в руках Сатазадова превращались в дневники маркиза де Сада.

«Может в этот раз всё будет по-другому», успокаивал себя Санька.

Но «по-другому» не стало. Приехав, Сатазадов начал с того, что попросил всех артистов раздеться догола и осмотреть друг друга. Когда труппа отказалась, он закатил Пыльке истерику и собирался бросить театр в тот же день. Его еле уговорили остаться, обещая, что артисты всё сделают, им только нужно время попривыкнуть к новым правилам.

Сатазадов глумился, как мог. Заставлял актёров ходить гусиным шагом, вываливаться в грязи, изображать кроликов в брачный период. Приносить этюды на темы вроде «Мой наркотический экстаз», «За что я люблю нестандартный секс», «Жизнь в помойке». Почувствовав нарастающее негодование, Кащей провёл жёсткую беседу с труппой, доступно объяснив, что те, кто не будет выполнять требования Сатазадова будут лишены премии, а может и работы. Артисты вздохнули и смирились.

Все.

Кроме Саньки.

На четвёртой репетиции Сатазадов разбил труппу на однополые пары и приказал всем немедленно целоваться в губы, так как «ему нужно, чтобы все актёры это умели делать на раз-два». Санька долго смотрел в бородатое лицо своего партнера, но так ни на что и не решился, даже когда тот предложил ему закрыть глаза и подумать о чём-то другом. Впрочем, не только он один. Труппа мялась и жалась, как первоклашки на линейке. Только две актрисы самозабвенно целовались в тёмном углу. Правда, их давно уже подозревали в чём-то подобном, поэтому остальных служителей искусства сей пример ни на что не сподвиг.

Сатазадов вспылил, прокричал, что объявляет перерыв и что если после перерыва все «не будут сосаться, как Ромео, мать его, и Джульетта, мать её», то он позовёт Кащея и «полетят чьи-то головы».

— Неужели мы должны это терпеть? — Санёк выступил перед удручённой труппой, как только закрылась дверь за Сатазадовым.

— А что ты сделаешь? Ты ж артист, — хмыкнул Денчик, смазливый парень, лет тридцати, отчаянно мечтающший сниматься в кино. — Сказали — делай.

— Мы не рабы! — возмутился Санька. — Мы слуги искусства. Мы проводники идей! А какая тут идея? Что-то я не очень понимаю.

— Послушай, дружище, — подал голос пожилой полный артист по прозвищу Народный, хотя никакого звания у него и в помине не было. — Ты прямо бабочка. Запачкаться боишься? Думаешь остальным это всё нравится? Да нас тоже всех тошнит. Но как бы не тошнило, сейчас он вернется и все мы будем сосаться, как Ромео и Джульетта. И ты будешь. Не сомневайся.

— Что у вас тут происходит? — в дверь заглянул худрук театра. — Встретил Мартена Арсеньевича, он опять вами сильно недоволен. Неужели наша труппа не способна показать достойный уровень профессиональному режиссёру?

— Михаил Владимирович, я бы хотел у вас попросить, — Санька заговорил, сам не понимая, откуда у него берутся нужные слова. — Можно мне не принимать участия в репетициях Сатазадова? Моей театральной подготовки пока не хватает на то, чтобы выполнять поставленные им сценические задачи. К тому же, я ужасно не хочу подвести вас. Роль Освальда для меня безгранично важна и я бы хотел сконцентрироваться исключительно на ней. Ваша постановка «Привидений» — это новое слово в театральном мире. И я бы не хотел оказаться слабым звеном в этой грандиозной работе… Вы сами говорили, нам нужна «Золотая маска». Я прошу вас ради нас.

Пылька посмотрел на Саньку. Его пухлые губы под лиловым носом задрожали.

— Безусловно, Освальда надо осилить, но отказываться от Мартена Арсеньевича. Я ведь только ради… — вдруг что-то изменилось в Михаиле Владимировиче. Зрачки сузились. Карие глаза стали чёрными, как смоль. Движения замедлились, голос понизился до густого баса, на лице заиграла насмешливая полуулыбка. — А знаешь, Сашка… Можно. Тебе можно. Тебе одному только и можно. Я скажу Сатазадову. Твой «Освальд» нашему театру очень нужен. Если ты считаешь, что освобождение усилит твою работу в моём спектакле, то я готов пойти на такой шаг.

— Постойте, Михаил Владимирович, но… — глаза Народного округлились.

— Без «но». Кручинин, это особый случай. И у меня с ним особые счёты. А вам нужно работать! — вдруг Пылька вышел из себя. — И чтобы я не видел больше Сатазадова расстроенным. Я не хочу думать о том, что мне надо полностью поменять труппу! Будьте добры!

Художественный руководитель Закопского театра драмы круто развернулся и вышел из репетиционного зала. Санька глядел ему вслед. И чувствовал, как его спину буравят тридцать пар ненавидящих глаз.

«Это нормально. Я хочу служить чистому искусству. У каждого из них есть возможность отказаться. И участие в работе Сатазадова — это личный выбор каждого. Я свой сделал»

 

***

 

До премьеры «Привидений» оставались считанные дни. Несколько рабочих прогонов, один технический, генеральный — и всё! Особого зрительского ажиотажа вокруг надвигающегося события не ощущалось, но Саньку это совершенно не беспокоило. Он растворился в роли и жил сейчас только ею, каждый день выходя на новый уровень мастерства. Что и говорить, все техслужбы сбегались посмотреть на его сцены. Он играл самозабвенно, навзрыд, разрывая душу в клочья. Как учили в институте.

После репетиций Санька любил подолгу оставаться в театре. Ему нравилось сидеть в гримёрке и часами проигрывать в голове куски, обдумывая, как он мог бы улучшить тот или иной момент. Остальные артисты тоже изредка задерживались, но больше для того, чтобы «бухнуть» или «потрещать за жизнь». Саньку в такие компании никто не звал. А после случая с Мартеном Арсеньевичем у него вообще не осталось друзей в театре. Однако парня это совсем не огорчало.

«Я сюда пришёл не «дружбаниться». Я пришел работать. Повышать свою квалификацию. Мне нужны не собутыльники, а партнеры! А партнёры тут есть по-настоящему замечательные», так думал Санёк, слыша в коридоре отголоски очередной попойки.

И вправду, на сцене с ним обходились вполне прилично. Его ответственный подход к репетициям, казалось, подтянул даже абсолютно циничных старожилов. На репетициях «Привидений» появилась давно забытая в театре дисциплина и атмосфера творческого вдохновения. И чем ближе была премьера, тем воодушевлённее становились прогоны. Закоповцы вдруг поверили в грядущий успех.

Сегодня Санёк также засиделся в гримёрке до позднего вечера. Перед самым уходом вышел ещё раз на тёмную сцену, побродить в установленных декорациях будущего спектакля. Санька впитывал в себя энергию пространства, словно бы и вправду верил, что истинная сила искусства проявится в полной мере только тогда, когда он станет не просто исполнителем роли, а частью новосозданного режиссёром и артистами мира.

— Саша! — чей-то глухой оклик вывел Саньку из транса.

Парень посмотрел со сцены в зал. В проёме выхода виднелась человеческая фигура. Мужчина подзывал его жестом к себе, настойчиво, требовательно.

— Кто вы? — Санька никак не мог разглядеть лица́. А зовущий не желал представляться. Он продолжал махать до тех пор, пока Санька не слез со сцены и не направился прямо к нему через зрительный зал.

Парень уже почти дошёл до загадочного мужчины, но тот не подпустив его вплотную исчез в проёме. Санька бросился за ним. Когда он выглянул из дверей зала, фигура была уже довольно далеко. Мужчина махал ему рукой с полутёмной лестницы, призывая следовать вниз. Санёк побежал со всех ног за зовущим, но тот с какой-то неестественной для человека быстротой нёсся вперёд не давая приблизиться. Парень спустился за странной фигурой на этаж ниже, свернул к гримёркам. Мужчина, подзывавший его, уже стоял в самом конце тёмного коридора. Санёк сделал шаг ему навстречу, но тут фигура исчезла. Парень ошеломлённо встряхнул головой. Конечно, это усталость давала о себе знать. Скорее всего зовущий его человек зашёл в крайнюю гримёрку. Просто сделал это настолько быстро, что Саня не заметил открытие и закрытие двери. Что ж, по крайней мере теперь он никуда не убежит.

Сердце Санька стучало, как сваебойная машина. Он дошел до двери, за которой по его мнению исчез мужчина. Из-за неё слышались голоса. Санька выдохнул — «ну, хоть не сошёл с ума». Парень хотел было открыть дверь, однако… Разговор в комнате явно вёлся нарочито приглушёнными голосами, словно бы собеседники совершенно не хотели, чтобы их услышал кто-то ещё.

Парень замер у двери и прислушался.

— Я вам говорю, ему нельзя дать сыграть премьеру. Поймите же вы, это наш смертный приговор! — голос, похоже, принадлежал «боксёру» Боре.

— Но играет-то он неплохо, чо уж… — неуверенно промычал кто-то в ответ.

— Даже слишком! В этом-то и дело. А после премьеры ваще царём в театре станет, неужто не понятно? Не, он, конечно, талантливый там и всё такое… Но он зазвездится так, что мама не горюй. Он и так Пылькой крути-вертит, а так он просто им командовать начнёт в хвост и в гриву. Сам будет решать чо ставить и кого куда распределять.

— Ты драматизируешь, Боря, — вступил высокий голос, очень напоминающий голос Народного. — Он обычный мальчишка-ссыкун.

— Да? Вы чо, не видите, чо происходит? Он лезет со своими идеями, как палец в жопу, без вазелина. То вздыхает, типа что «пьянство в театре недопустимо»! Уже не один раз прямо при Пыльке трындел, что, мол, «опаздание на репетицию — это непрофессионально»! Почему ему дозволено то, что не дозволено другим? Почему он может вот так запросто освободиться от этого грёбаного Сатазадова, а мы нет? Почему он получает квартиру, премии, отпуск? Почему ему дают главную роль, хоть он работает у нас без году неделю?

В наступившей паузе послышались невнятные вздохи. Санька нервно сглотнул. Сомнений больше не было — в гримёрке обсуждали его. Боря тем временем продолжал.

— Вы знаете, про наш театр много ходит историй. Так вот, я во всё это верю… В проклятье, я имею в виду. И знаете что? Я вот думаю, что это всё дьявольские штучки. Это Гуру явился к нам в новом теле.

— Ты допился окончательно, Боря, слушать тошно, — воскликнул Народный.

— А что? Вы посмотрите! Он приходит — и именно в тот день погибает Колчак. Серёга! Пусть пьяница, но ведь человек! Совпадение? А Петрович? С проводкой? Случайность? А Шарлотта? Он всех выстраивает под себя. Я вам говорю. После премьеры он разгонит нас и пустит по миру, вот что. И Сатазадовскую историю тоже прикроет! И хрен вам всем, а не Европа!

— Что ты предлагаешь? — в голосе Народного почувствовалось раздражение.

— Несчастный случай, — произнёс Боря. В ответ из темноты кто-то присвистнул.

У Санька начало бешено стучать в висках. Он вжался в стену и боялся даже дышать. Ему казалось, что его непременно сейчас кто-нибудь услышит и тогда…

— Да вы не переживайте. По-лёгкому. Ногу сломать или руку. Помните, как на «Маленьких трагедиях» у нас стена упала? Ну вот, что-то вроде такого. Просто нужно сговориться что и как, чтобы остальные отскочить успели. Нужны идеи. Прямо сейчас. Через четыре дня будет уже поздно.

— Я поссать, — послышался звук отодвигаемого стула. — Там и подумаю заодно.

Санька, не помня себя от страха, опрометью кинулся бежать. Он слышал, как за спиной открылась дверь. Потом слышал крики, топот ног. Но выброшенный в кровь адреналин повзолил ему не бежать: буквально лететь прочь. Он миновал спящего охранника, выскочил на улицу и припустил в ближайшую подворотню, чтобы укрыться от погони. Из театра за ним не выбежал никто. Тихо. Очевидно заговорщики вернулись к обсуждению плана.

«Я их спугнул… Теперь они не посмеют. Но что происходит? Кто был тот мужчина, который привёл меня к двери? Как они могут вообще такое обсуждать? Что мне делать? Пойти к Пыльке? А что он сделает? Остановит репетиции? У нас премьера через четыре дня. А я даже не уверен, кто именно был там за дверью. Кто такой Гуру? И что это чёрт возьми за «проклятие»?»

Вернувшись домой Санька вбил на компе «проклятие Закопского театра драмы». Несколько выскочивших статей заставили его поёжиться от ужаса.

Оказывается в Закопске в тридцатых годах была очень сильная труппа. Её даже сравнивали чем-то с театром Гротовского. Абсолютные фанаты театра. Никаких выпиваний, никаких дополнительных заработков, никаких склок и дрязг. Сплочённый коллектив. Работа которого была направлена на выявление скрытых человеческих резервов в условиях сцены. Руководил труппой мастер Катсон, которого все в городе называли Гуру. Возможно, потому что его занятия были больше похожи на собрания сектакнтов. Или потому, что его спектакли очень походили на сакральные обряды.

Зрители с интересом относились к такому феномену культурной жизни, однако платили рублём неохотно. Закопский театр при Гуру быстро пришёл в коммерческий упадок и руководство города приняло решение о назначении в театр «своего» директора и «своего» художественного руководителя. И в этот момент случилось нечто странное.

Услышав о своём увольнении Гуру собрал труппу и заперся в театре. Власти пытались выйти с ним на связь, однако у них ничего не вышло. Вызвали военных, пошли на штурм. Когда военные ворвались в здание, они обнаружили Гуру и всю труппу театра мертвыми на главной сцене театра. Они умерли разом во время какого-то экстра-тренинга. Их смерть так и осталась загадкой. В медицинских заключениях говорилось об одновременной остановке сердца. А театр начали считать проклятым. И действительно за время его существования количество необъяснимых несчатных случаев в нём зашкаливало.

Оторвавшись от чтения статей, Санёк погрузился в раздумья. Ему предстояло принять непростое решение.

«А ведь я знал, я чувствовал, что здесь есть энергия чистого искусства. Моё чутьё меня не подвело. А раз оно было когда-то, значит оно сможет возродиться вновь. Но ему нужны адепты. И если я сейчас отступлюсь, испугавшись кучки завистников, эта чистая энергия, только начавшая высвобождаться из недр подмостков, опять уйдёт в подлполье».

Конечно, то что замышляли его коллеги, было очень страшно. Но ещё страшнее Саньке было предать сцену. Всю свою жизнь он боялся, что нанесёт сцене обиду и она его не простит. И будет мстить всю оставшуюся жизнь. А жизнь без сцены он представить не мог. Сорвать премьеру спектакля, в который вложено столько душевных сил многих людей, равносильно самому мерзкому предательству. Он сам не сможет себе этого простить.

«Кто предупреждён, тот вооружен. Буду смотреть в оба. В конце концов, среди них есть и кто-то, кто хочет меня защитить. Иначе он не привёл бы меня к месту заговора в самый его разгар. Гуру и его труппа предпочли смерть балагану и коммерческому искусству. Они оставили свое знамя, расчитывая что кто-нибудь когда-нибудь гордо поднимет его над зданием театра. Так пусть же это буду я. Вы правы, Гуру вернулся. И да. После премьеры всё изменится. Я послан в этот театр затем, чтобы честно служить тому, во что свято верю».

На следующий день Санёк играл, как никогда. Пылька сидел в зале открыв рот и не верил своим глазам. Это было не просто талантливо. Это было гениально.

— «Золотая маска» у нас в кармане… — шептал он себе под нос, не в силах сдержать эмоции. — Это открытие! Моё открытие. Фантастика!

Финал пьесы. Санёк, в образе Освальда, пережил последний приступ тяжелой болезни. Его персонаж уже потерял рассудок и наивно, словно ребёнок, шептал гениальный текст Ибсена: «Мама, дай мне солнце».

Санёк успел заметить, что собравшиеся в зале зрители плачут. От него никто не мог оторвать восхищённых глаз.

Начал загораться красный фонарь, символизирующий восход солнца. Вдруг он мигнул. Кто-то что-то крикнул. Артисты бросились на пол. Но Освальд Саньки остался сидеть на стуле. Он всеми силами старался увидеть солнце, которого видеть уже был не в состоянии.

В этот момент одна из деревянных балок, обозначающих потолок дома, сорвалась с удерживающей цепи и с жутким визгом полетела вниз. Видимо, стальной карабин цепи с правой стороны не выдержал нагрузки. Закреплённая лишь одним концом балка, словно огромный маятник, понеслась через всю сцену справа налево, врезалась в Саньку Кручинина и превратила молодое тело в бесформенную кучу мяса и костей за долю секунды.

 

***

 

— А вот и он! Встречайте! — компания приветливых людей во главе с бородатым черноволосым предводителем разразилась бурными аплодисментами. — Наша надежда! Наш новый брат! Коллега!

Санёк Кручинин всё ещё пребывал в шоке. Последнее, что он помнил — как его выбросило из его же собственного тела. Он взмыл куда-то высоко вверх и увидел планету из космоса. Потом кто-то подхватил его и увлёк за собой. Потом зажёгся свет и вот… Он стоял на малой сцене Закопского драматического театра. Или, как её ещё называли между собой артисты, на «театральном чердаке». И ему апплодировали три десятка совершенно незнакомых ему людей разного возраста.

— Ну что ж, молодой человек, осваивайтесь, — произнес бородатый густым басом, искоса глядя на Санька. Он смотрел на него чёрными, как смоль, глазами, в которых читалось искреннее уважение к парню.

— Но… Кто вы? И почему я здесь? Я должен быть на большой сцене, — с замиранием сердца произнёс он.

— Вы здесь, потому что здесь тихо. А на большой сцене сейчас такая кутерьма, что нам бы и поговорить нормально не дали, не то, чтобы репетировать, — посмеиваясь сказал бородатый. — Я — Валер Катсон. Люди любят называть меня «Гуру». Я в общем-то не против. Эти ребята — моя труппа. Великолепные артисты.

— Но… Вы же… Умерли! — Санька выпучил глаза и отступил на шаг от добродушной компании.

— Ага. И ты тоже, — совершенно бесцеремонно сообщил Саньке шокирующую новость Гуру. — Но мы не называем это смертью. Для нас это лишь освобождение от земных условностей. Это новые возможности для раскрытия силы человеческого духа. В этом мире мы можем свободно творить, не озираясь на меркантильные суждения властьимущих. Можем экспериментировать в поисках высшего смысла. Деньги тут — пустой звук. В цене лишь чистая энергия.

— Вы умерли, чтобы продолжать играть свои спектакли? — Санька еле ворочал языком. — Но для кого?

— У нас тут зрителей набивается побольше, чем в Закопске, поверь. Мы не успели объявить о начале репетиций над «Привидениями», как желающих уже на десять спектаклей вперёд записалось.

— В смысле? Вы тоже ставите «Привидений» Ибсена?

— Именно мы и ставим «Привидений» Ибсена. Это было моей давней мечтой, а пару месяцев назад я, наконец, придумал решение главной сцены. И я бы уже выпустил этот спектакль, но в моей труппе не нашлось Освальда. Подходящего типажа. А в этом мире не так-то просто отыскать нужного артиста. Наши все за рубеж подаются, ведь их теперь тут ничего не держит. Пришлось кинуть объявление на тот свет. Ну, на твой бывший, то есть. В рассчёте на чудо. И то, что откликнулся именно ты, это настоящая удача для всех нас.

— Поверь, Гуру абы кого в труппу не приглашает. Мы все вместе за тобой наблюдали. С самого твоего приезда в Закопск, — Саньке мило улыбнулась необычайно красивая блондинка с голубыми глазами. — Ты нам подходишь по всем параметрам. И как Освальд, и как человек преданный театру.

— Мы позволили себе несколько раз вмешаться в твои земные дела, но только ради твоего же блага. Особенно забавно вышло с Шарлоттой, ты не находишь?

Вся труппа бородатого звонко расхохоталась.

— Вы убили людей ради того, чтобы заполучить меня? — Санька с удивлением разглядывал лица своих новых коллег. Они нравились ему всё больше.

— Они были плохие люди. И получили своё, — Гуру вдруг стал серьёзным. — Если тебе захочется поквитаться, я покажу тебе тех, кто убил тебя.

— Стоп! А разве вы не могли остановить их? Спасти мне жизнь? — Санька замер озарённый пришедшей идеей.

— А зачем? Что тебе делать там, Александр Кручинин? Они тебе и в подмётки не годятся. Весь Закопск тебя не стоит. Тебе нужно служить искусству и развиваться. Поверь, Освальд не твой предел, — Гуру глянул на настенные часы. — О-о! Всем готовиться к репетиции.

Потом он повернулся к ошалелому Саньке и подозвал его поближе таким же жестом, каким звал его странный мужчина к гримёрке с заговорщиками.

— На премьере обещал быть сам старик Станиславский. Можешь представить? Это начало новой жизни, Саша! Великой жизни.

Санёк глядел на Гуру и не верил своим ушам. Станиславский придёт смотреть его «Освальда»? На лице парня растянулась улыбка блаженного идиота.

— Круть! — выдохнул он. — Слушайте, а насчёт поквитаться. Этих я наказывать не стану, Бог им судья. Я бы вот насчёт Сатазадова…

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...